Глава 23

Обри редко чувствовал себя настолько не в своей тарелке. Он обежал глазами спортзал морской пехоты и нервно сглотнул комок в горле, глядя, как крепкие, спортивного вида мужчины и женщины уверенно и методично валяют друг друга по полу. Это не было похоже на курсы по основам борьбы без оружия, которые обеспечивал Флот своим новобранцам. Все происходящее скорее напоминало художественную форму зарядки, а не тренировку боя, цель которого – нанесение увечий. Людям на флоте не полагается опускаться до низкопробной драки. Они используют в войне мегатонные боеголовки и лучи когерентного света или гамма-излучения… Подобно большинству товарищей-новобранцев, Обри считал обучение рукопашному бою пережитком и данью военной традиции.

Другое дело – морские пехотинцы. Им положено высаживаться в грязь и реки крови. Они совершенно серьезно относились к науке, учившей, как голыми руками разбирать на части своих собратьев. Все они были добровольцами и, подобно большинству военных в обществе, практикующем пролонг, подписывали контракт на долгий срок службы – как минимум десять стандартных лет, Что давало им уйму времени на совершенствование в выбранном ремесле.

Большинство занимающихся в зале работали в полный контакт пользуясь только легким защитным снаряжением. Наблюдая за работой майора Хибсон Обри вздрагивал при каждом резком глухом звуке, сопровождавшем удар рукой или ногой, попадавшими точно в цель.

Майор была очень маленькой женщиной, почти вполовину меньше своего противника, но телосложение сделало ее юркой – и, несмотря на небольшой рост, она казалось, была собрана из элементов боевой брони. Ее спарринг-партнер не был неуклюжим и обладал при этом огромным преимуществом – высокий рост и длинные руки. Было очевидно, что оба борца знают все приемы нападения и защиты. Их движения были настолько отработаны, что выполнялись автоматически, и постороннему могло показаться, что майор и ее противник заняты исполнением тщательно продуманного хореографического номера, а не пытаются сразить противника. Но они были исключительно серьезны, и, несмотря на маленький рост, Хибсон постоянно увеличивала темп. Она работала по внешнему кругу, уклоняясь от противника и нанося ему ложные удары с ослепительной быстротой. Даже Обри понял, что она пытается сделать, и был уверен, что ее противник тоже понял, но все же он вынужден был играть по ее правилам. Майор стойко переносила боль (ее партнер нанес ей несколько серьезных ударов), но она, казалось, воспринимала ее как плату за занятие, а от лучших атак противника она всегда уворачивалась. Она блокировала их или смягчала так, чтобы лишить силы, иди просто сносила удар и продолжала нападать со свирепостью, которая Обри казалась просто ужасной, и в конце концов один из самых опасных ударов противника прошел всего лишь в нескольких сантиметрах от ее головы.

Хибсон качнулась в сторону, избежав удара, но на сей раз движение было направлено вперед, а не назад. Внезапно она оказалась в пределах досягаемости противника, и тогда быстро повернулась к нему спиной, ее нога в мягкой тренировочной обуви резко взлетела вверх в совершенно невозможном с виду ударе – назад и вверх, прямо в челюсть. Он зашатался, а ее руки уже летели вниз, хотя она все еще балансировала на пальцах одной ноги. Она ухватила его за лодыжку и рывком дернула вверх, а когда противник упал, подпрыгнула и приземлилась прямо на поверженного. Он попытался зажать ее своей медвежьей хваткой, но был почти оглушен и замешкался, лишь на долю секунды. Она уперла свой локоть, как сваезабивочную машину, в его солнечное сплетение, изогнулась, словно только что выброшенная из воды на землю рыба, и наконец встала, придавив коленом грудь партнера, тогда как ее правая рука рванулась вниз в смертельном ударе и остановилась, лишь чуть-чуть не дойдя до беззащитного горла противника.

Обри покачал головой. Его затея была безумием! Эти люди годами обучались подобным приемам, а он был специалистом по электронике, а не морским пехотинцем. Он подумал, что его должно бы вдохновить зрелище, когда кто-то ростом с Хибсон повергает ниц огромного противника, но он видел, как тяжело ей пришлось в этом бою… и понял, какое высокое мастерство требовалось для этого. У него-то не было таких способностей, и мысль о том, что он мог каким-то образом приобрести их, прежде чем в следующий раз столкнется со Штайлманом, показалась ему смехотворной. Ему следовало развернуться и…

– Извини, парень, я опоздал.

Обри почти выскочил из кожи, когда увесистая рука похлопала его по плечу. Он со вздохом повернулся к старшине, и Горацио Харкнесс взглянул на него с усмешкой.

– Кажется, ты уже двигаешься свободнее, Вундерман. Ребра почти зажили, а?

– М-м… да, главстаршина, – пробормотал Обри.

– Ладно! Идем со мной, парень.

Обри хотел сказать Харкнессу, что передумал, но не мог вымолвить ни слова, и был несколько удивлен тем, что ему показалось важным сохранить уважение главстаршины. Это самолюбие, подумал он. Сколько людей пострадало из-за неуместного чувства собственного достоинства?

Его мысли прервались, когда Харкнесс махнул рукой гиганту в выцветшем спортивном костюме. Черноволосый, темноглазый мужчина ростом был не меньше двух метров, его густые брови срослись на переносице. Плечи – невероятно широкие, лицо – темное от загара, а волосатые руки скорее напоминали грузозахватные клещи, но двигался он с неким ленивым изяществом, совершенно не подходившим такому огромному человеку.

– Харкнесс!

Как и у боцмана, у гиганта четко слышался грифонский акцент, а голос был еще ниже, чем у главстаршины. Он звучал тихо, почти мягко – пожалуй, владельцу редко приходилось его повышать. Харкнесс кивнул ему:

– Ганни, это Вундерман. У него небольшая проблема.

– Я слышал.

Черноволосый мужчина глубокомысленно оглядел Обри, и юноша почувствовал, как его плечи сами собой распрямляются, – он понял, кто этот человек. Самого старшего и опытного из главных сержантов на борту любого корабля Ее Величества издревле неофициально называли «ганни», – следовательно, этот гигант и есть старший батальонный сержант Льюис Хэллоуэлл, и его должность в рядах морской пехоты эквивалентна флотскому боцману.

– Да ну, расслабься, Вундерман, – прогрохотал старший сержант.

Обри заморгал, и Хэллоуэлл усмехнулся. От этого его темное, обветренное лицо внезапно стало похожим на лицо озорного мальчишки, и Обри, почувствовав, что уголки его губ тоже задергались, заставил спину немного расслабиться.

– Уже лучше, – заметил Хэллоуэлл. – Ты среди друзей, даже если тебя приволок сюда этот паршивый старый звездоплюй.

Обри снова заморгал, но Харкнесс только усмехнулся в ответ на слова старшего сержанта, и тот, фыркнув, снова обратился к Обри. Он указал на груду спортивных матов, Обри послушно сел. Хэллоуэлл, легко согнувшись, устроился на палубе лицом к нему, положил кулаки на колени и наклонился вперед.

– Ладно, Вундерман, – сказал он более оживленно, – у меня к тебе есть только один вопрос: насколько ты серьезно настроен?

Обри перевел взгляд на Харкнесса, но Хэллоуэлл решительно покачал головой.

– Не смотри на старшину. Я хочу знать, насколько серьезно настроен ты .

– Я… не вполне понимаю, что вы имеете в виду, старш… ганни, – чуть помедлив, сказал Обри.

– Это не трудно, – терпеливо сказал Хэллоуэлл. – Харкнесс здесь изложил мне твою проблему. Я знаю, что за тип Штайлман, и понимаю, как здорово ты влип. Я хочу только узнать, действительно ли серьезно ты намерен выбраться из ситуации, потому что это будет нелегко и потребует много работы. Тебе придется хорошенько попотеть, а еще больше – постонать от ушибов, и временами тебе будет казаться, что мы с Харкнессом – еще худшие враги для тебя, чем Штайлман. Если ты собираешься смотаться от нас, я хочу знать это сейчас, а если ты скажешь мне, что выдержишь, то тебе надо будет сдержать слово, парень.

Обри с трудом проглотил застрявший в горле комок. Наступил решающий момент. Он все еще безумно боялся и все больше склонялся к тому, что идея бессмысленная и ни к чему не приведет, но все-таки он зашел довольно далеко. А если он скажет Хэллоуэллу, что готов держаться до конца, то виновато будет то самое самолюбие, которое привело его в спортзал после разговора с Харкнессом. Но он понимал, что если предпримет попытку и она не удастся, этому и так уже потрепанному чувству собственного достоинства будет нанесен сокрушительный удар. Зато пока эти мысли вихрем проносились в его голове, он понял еще кое-что: он принял для себя решение. Он действительно хотел здесь заниматься и сквозь его страх начал проступать медленный, похожий на лаву, гнев.

Обри глубоко вздохнул и, заглянув в глаза Хэллоуэлла, согласно кивнул.

– Да, старший сержант, – сказал он и сам удивился насколько твердо прозвучал его голос, – я настроен серьезно.

– Отлично! – Хэллоуэлл наклонился к нему и, усмехнувшись, хлопнул его по плечу с такой силой, что Обри чуть не упал. – Будут моменты, когда ты пожалеешь, что сказал это, Вундерман, – но когда мы с этим старым, траченным молью звездоплюем сделаем свое дело, тебя уже не побеспокоит ни один Штайлман во всей вселенной.

Обри усмехнулся ему в ответ, немного нервно, но с симпатией, и Хэллоуэлл еще удобнее устроился на палубе.

– Итак, первая вещь, которую ты должен понять, – начал он, – что у нас с Харкнессом разные стили. Я люблю хитрость и ловкость, а он предпочитает грубую силу и натиск.

Харкнесс издал возмущенный звук, и Хэллоуэлл усмехнулся, но его низкий, мягкий голос был абсолютно серьезным,, когда он продолжил:

– Правда в том, парень, что оба стиля работают потому, что нет опасного оружия и опасных боевых искусств. Есть только опасные люди , и если ты не являешься опасным, то нет никакой разницы в том, что ты с собой таскаешь или как хорошо ты натренирован. Запомни это прямо сейчас, потому что это та вещь, которой тебя никто, кроме тебя самого, научить не сможет. Мы можем рассказать и показать, мы можем до посинения читать тебе лекции, но пока ты не поймешь это сам, нутром, это все только слова, ясно?

Обри облизнул губы и кивнул, и Хэллоуэлл одобрительно кивнул ему в ответ.

– Далее, – продолжал он, – я знаю, что тебя учили основам, а базовый курс не так уж плох. По крайней мере, он учит двигаться и закладывает основу. Как я понимаю, у нас нет времени, чтобы учить тебя новым приемам, и тебе, вероятно, придется отработать как следует те, которые ты уже знаешь, так что первое, что мы сделаем, это познакомимся с моим личным методом освещать в памяти пройденный курс. После этого каждый день ты будешь проводить три часа в спортзале, работая со мной или Харкнессом, а может, и с обеими. Примерно через неделю мы сможем привлечь также капрала Слэттери, она лучше подходит тебе по росту и весу. Мы только хорошенько отработаем то, что ты уже знаешь, и научим тебя, как это применить в жизни. Скорость, сила и напор, Вундерман. Вот пока твои ключи. Конечно, когда тебе надоест первый класс, мы можем научить тебя и большему. А на текущий момент давай сосредоточимся на азбуке и на том, что нам надо хорошенько отхреначить Штайлмана, добро?

Обри снова кивнул, слегка замечтавшись, однако внезапно почувствовал, как внутри него появляется чувство уверенности: он действительно сможет это сделать! По крайней мере, главстаршина Харкнесс и старший сержант Хэллоуэлл, казалось, даже не сомневаются, а интуиция подсказывала ему, что ганни и Харкнесс, конечно, лучше него могут судить о его способностях. Эта мысль показалась необычайно утешительной, и Обри даже удалось улыбнуться в ответ Хэллоуэллу.

– Отлично! В таком случае, Вундерман, не начать ли нам с небольшой разминки? Поверь мне, – улыбка главного сержанта превратилась в озорную усмешку, – тебе это не помешает.

Хонор подошла к центральному пульту и, встав перед ним, пристально вгляделась в голографическую сферу. В течение нескольких секунд она просчитывала варианты и усмехалась про себя, потому что на самом деле их было не так много. Но зато она прояснила для себя картину и поняла, что ей нужно делать. Теперь настало время выступать.

Ее судно провело на орбите одиночной обитаемой планеты Вальтер десять дней, и то, что губернатор системы Хаген затягивал следствие по делу пиратов, подтверждало ее подозрения. Он хотел отложить «суд» над ними до тех пор, пока «Пилигрим» не исчезнет за пределами гиперпространства, и она знала почему. Без посторонних губернатор мог организовать слушание дела так что пираты в результате точно вышли бы на свободу (или, в худшем случае, просто получили символические сроки) на основании какой-нибудь подходящей несоблюденной формальности или «неясности» улик, принятых в качестве доказательств. Но Хаген не намерен был рисковать, пока Хонор с ее экипажем остаются здесь и могут дать свидетельские показания, способные устранить любые неясности… и еще он знал, что время на его стороне. Каждый день задержки в системе Вальтера был днем, когда Хонор не преследовала других пиратов, и с каждой новой беседой ее все больше раздражала губернаторская маска праведного беспокойства об отсрочке судебного процесса и защите суверенитета Силезской конфедерации.

Ну да, она знала, что после того, как она передаст налетчиков в его руки, начнется волынка… ладно, я их предупредила, мрачно подумала она. Конечно, она не сказала, что депеши, оставленные у местного мантикорского атташе, обеспечат каждый крейсер ее эскадры, когда она сюда прибудет, идентификационными характеристиками на каждого из бывших пленников. Если губернатор и его друзья-пираты думают, что ее корабль – единственный рейдер в этом секторе (или что она является единственным капитаном КФМ, готовым выполнить свои обещания), им придется туго, когда они обнаружат свою ошибку.

А теперь, однако, пришла пора выступать. Нельзя сказать, что Хонор впустую потратила проведенное здесь время. Довольно долго ей приходилось делать вид, что она, с одной стороны, заглядывает Хагену через плечо, а с другой – дает ему некоторую свободу действий. Но к настоящему времени Хаген уяснил, что намерения у нее исключительно серьезные. Он мог издеваться над ее неспособностью заставить его выполнять его же обязанности, мог даже считать ее по-дурацки назойливой, но он знал, что она не потратила бы попусту целых десять дней без серьезной на то причины. Это должно помочь следующему кораблю эскадры, который прибудет сюда, и, по большому счету, должно заставить губернатора поосторожнее относится ко всему, что имеет отношение к Хонор Харрингтон.

Более того, каждая беседа с ним была записана, наряду с торжественными обещаниями, что налетчики будут строго наказаны. Если окажется, что бандитам все сошло с рук (а Хонор была уверена, что так и будет), тогда записи будут отправлены правительством Ее Величества вышестоящему начальству губернатора. Звездное Королевство редко прибегало к прямому вмешательству во внутренние дела Конфедерации, но при случае поступало и так, и данный эпизод вписывался в рамки проблем, которые она в деталях обсуждала со своим командованием перед отлетом из Мантикоры. Коррупция силезских должностных лиц была притчей во языцех, и Хонор не питала напрасных надежд, что ее можно полностью устранить. Но Звездное Королевство периодически укрощало ее, выявляя губернаторов, чьи руки были чересчур замазаны, и преследовало их всеми имеющимися средствами. Даже при текущем уменьшении военного присутствия в регионе Мантикора сохранила более чем достаточно средств воздействия, которых хватило бы, чтобы раздавить любого такого губернатора. Помимо всего прочего, торговая палата могла просто внести Вальтер в черный список для всего мантикорского судоходства: последствия для экономики системы стали бы разрушительными. Вместе с официальным требованием отставки Хагена и судебного преследования за сообщничество с пиратами эти меры гарантированно привели бы карьеру губернатора к полному краху. А без официального кресла он не имел никакой ценности для своих партнеров, которые все – кто тайно, кто явно – были связаны с криминалом… и многие из которых имели привычку устранять неудачников, Дабы они не портили внешний облик государства.

Хонор ненавидела такие маневры, но выбора у нее не было, и тот факт, что выбранный путь будет слишком долгим, не означал, что он окажется неэффективным. Даже если Хаген переживет эту историю, другие коррумпированные губернаторы примут во внимание то, что с ним случилось. Это, вероятно, не заставит никого из них коренным образом измениться, но зато сделает их более осмотрительными, а все, что препятствует действиям налетчиков, идет во благо Мантикоре.

Зато Хонор собрала всю информацию, которая требовалась для следующей части операции, и теперь знала что в секторе действует много других пиратских судов. Настало время взяться за них, подумала она, притягивая к себе Нимица, чтобы почесать ему грудку, и посмотрела на лейтенанта Канияму:

– Проложите курс на Шиллер, Джон. Я хочу выйти туда в течение следующих двух часов.

Джинджер Льюис наблюдала за тренировкой секции электроники старшины второй статьи Уилсона. Ей все еще было немного странно чувствовать себя проверяющим, хотя по выражению лица Джинджер никто и не догадался бы об этом. Всего несколько недель назад она сама входила в число подчиненных Уилсона. Теперь, как начальник вахты она стала командиром для старшины второй статьи. Но по крайней мере здесь ей не приходится терпеть скученность, которая царит в первом импеллерном отсеке у Брюса.

При этой мысли она усмехнулась. Здесь, в центральном посту аварийного контроля, под командой Джинджер по крайней мере работали цивилизованные люди, и тот факт, что она досконально знала свое дело, большинству из них казался достаточным. Ей очень помогло то, что Уилсон спокойно объяснил при случае: его нисколько не задевает, что ему приходится получать от нее приказы. А кроме того, люди на ее вахте с каждым днем работали все лучше и лучше.

Все это должно было служить для Джинджер источником ничем не замутненного удовлетворения. Она, в конце концов, менее чем за три месяца совершила скачок по служебной лестнице, в обычных условиях потребовавший бы пятнадцати стандартных лет, и раз лейтенант-коммандер Чу и его офицеры считают, что она справляется о своими обязанностями, значит, она и впрямь соответствует новому званию. И по этому поводу она тоже испытывала удовлетворение. Однако ее угнетала тревога за Обри, а собственный опыт общения со Штайлманом окончательно уверил ее в том, что кто-то должен поставить этого негодяя на место – быстро и решительно.

«Конечно, возможно, эта навязчивая мысль вызвана тем самым происшествием», – подумала Джинджер, когда подчиненные Уилсона закончили тренировку, уложившись в заданные нормативы. Уилсон посмотрел на нее, и она, одобрительно кивнув, подошла к центральному терминалу и вызвала на экран вахтенный журнал. Ее вахта заканчивалась только через двадцать минут, и она занялась бортжурналом, записывая замечания для своего сменщика, но даже во время работы ее мозг не переставал с тревогой мусолить одну и ту же проблему.

До настоящего момента оставалось недоказанным, что именно Штайлман избил Обри, и тот факт, что энерготехник, казалось, вышел сухим из воды, работал на его авторитет. Из-за происшествия в первом импеллерном капитан прошлась по нему, как тяжелый танк: она разжаловала его до третьего разряда и посадила на пять дней на гауптвахту (максимальное наказание за подобное нарушение). Сопутствовавший разжалованию ледяной выговор так запугал бы любое разумное существо, что оно с той минуты ходило бы по струночке. Но Штайлман разумным существом не был. Чем больше Джинджер узнавала о нем, тем более убеждалась в том, что этот человек едва ли находится в здравом уме. Он воспринял свое понижение в должности и время заключения на гауптвахте не как предупреждение, но как доказательство, что ему удалось выкрутиться, замяв дело о «несчастном случае» с Кирком Демпси. Хуже того: внешне он вроде бы и не пострадал, и это не только принесло ему завистливое уважение других хулиганов, но заставило тех, кого он запугал, еще больше нервничать при встрече с подонком. Джинджер знала, что лейтенант-коммандер Чу представил собственный короткий, с холодной точностью составленный доклад, но само по себе отсутствие официального следствия уже по двум случаям, за которые негодяя следовало списать на берег и отдать под суд, сгладило впечатление от поступка главного инженера – как, впрочем и от капитанского выговора. Штайлман твердил о своей невиновности, возражая против всех обвинений (кроме оскорбления, за которое он действительно «принес извинения» Джинджер), и клялся, что он чище свежевыпавшего снега, но Джинджер знала, что все это время он смеялся над тем, как легко отделался. Правда, он и его товарищи стали осмотрительнее, но все же она была уверена, что они только затаились на время.

Она тихо вздохнула – и закрутилась в формальностях передачи вахты. Рано или поздно Штайлман и его шайка проявят себя, и тогда уж на них обрушится вселенная. Закон неотвратим, как энтропия, – Джинджер в это свято верила. Все же от этого ущерб, который они успеют принести, не станет меньше. «Нет, – подумала она, – их надо прихлопнуть, и чем скорее, тем лучше, но без официального обвинения со стороны Обри…»

Она проследила за тем, как лейтенант Сильветти передает вахту лейтенанту Клонцу, и, кивнув главстаршине Джордану, своему сменщику, пошла по коридору к каюте. Хоть умри, надо заставить Обри сказать правду, но он закрылся, как моллюск в раковине, и больше не блуждал по судну, исследуя коридоры и переходы. Ее и успокаивала и тревожила очевидная осторожность Обри и то, как упорно он старается не оставаться в одиночестве там, где кто-нибудь может устроить засаду. Но он не мог говорить даже с ней, и она улавливала в осторожности Обри эхо злорадного удовлетворения Штайлмана. Это вызывало у нее досаду, однако делать было нечего.

По крайней мере, Обри снова выздоровел, но у него появился необыкновенный талант исчезать всякий раз, когда ему выпадало свободное время. Джинджер пробовала выяснить, куда он исчезает, но безуспешно… и это, в большому счету, не имело смысла. «Пилигрим» – большой корабль, но его необычайно многочисленная команда заняла все выделенное для жизнеобеспечения пространство. Поскольку Обри не умел становиться невидимкой, у Джинджер сердце разрывалось от мысли, что он так напуган, что нашел какую-то укромную дыру и сразу после дежурства мчится прямо туда, прятаться.

Но уж если она не могла найти его, то и Штайлман, вероятно, не смог бы, утешала она себя. Это уже кое-что.

Обри Вундерман замычал от боли, в очередной раз ударившись лицом о спортивный мат. Он полежал с секунду, тяжело дыша, поднялся на четвереньки и помотал головой. Все части тела, кажется, остались на своих местах, и он, подавшись назад, привстал на колени и посмотрел на ганни Хэллоуэлла.

– Уже лучше, Вундерман, – подбодрил Хэллоуэлл.

Обри рукавом спортивного костюма вытер мокрое от пота лицо. Все кости и мышцы болели, а синяки и ушибы появлялись на самых невообразимых местах, но он знал, что Хэллоуэлл прав. Обри действительно делал успехи. Комбинация, которую он только что попытался выполнить, почти преодолела защиту старшего сержанта, и Обри приземлился так жестко только потому, что Хэллоуэлл выманил его на слишком сильный встречный удар и бросил через себя намного энергичнее, чем Обри ожидал.

Обри снова встал в стойку, все еще тяжело дыша, но Хэллоуэлл покачал головой.

– Перерыв пять минут, парень, – сказал он, и Обри с удовольствием плюхнулся на мат.

Хэллоуэлл усмехнулся и сел рядом с ним, скрестив ноги. Обри подавил знакомый прилив зависти, слушая совершенно ровное дыхание Хэллоуэлла.

Юноша лег на спину и уставился в потолок. Вокруг него свободные от вахты морские пехотинцы «Пилигрима» продолжали отрабатывать удары. Пока он не начал обучаться здесь, он не понимал, до какой степени отличается отделенный от корабельной команды коллектив морской пехоты от всех остальных. О! Он знал о традиционном соперничестве между «бронецефалами» и «звездоплюями». Но он был так погружен в тесный мирок своей вахты! Он даже не догадывался о том, что команда «Пилигрима» на самом деле состоит из нескольких отдельных, почти изолированных миров. Каждый человек на корабле знал в основном служащих своего подразделения в структуре служб корабля, и даже если у него были друзья в других секциях, друзей все чаще отвлекали свои заботы. Обычно выходило так, что он меньше общался с ними, чем с коллегами, даже если последние ему совсем не нравились.

И если это было верно в отношении дружбы среди обычного персонала флота, то это было в десять раз вернее для морской пехоты. Морские пехотинцы составляли часть орудийных расчетов, но у них была своя кают-компания, свои жилые каюты, собственные тренировочные площадки и собственный офицерский и сержантский состав. У них существовали особенные традиции и ритуалы, не очень понятные для рядового состава флота, но морские пехотинцы, казалось, были очень довольны таким положением дел.

Все это заставляло его задумываться, почему ганни Хэллоуэлл согласился помогать какому-то там Обри Вундерману, который не имел абсолютно никакого стремления стать когда-нибудь морским пехотинцем.

Обри полежал несколько секунд на мате, затем собрался с духом и, приподнявшись на локте, обратился к Хэллоуэллу:

– Старший сержант…

– Да, слушаю.

– Я, м-м, благодарен вам за то, что вы возитесь со мной, но…

– Выкладывай, Вундерман, – пророкотал Хэллоуэлл. – Мы сейчас не на ринге, так что тебе не будет больно, даже если действительно сделаешь какую-нибудь глупость, – добавил он с усмешкой, поскольку юноша замолчал, явно испытывая неловкость.

Обри покраснел и усмехнулся в ответ.

– Я только хотел узнать, почему вы это делаете, ганни.

– Я мог бы сказать так: потому что кто-то должен это сделать, – помолчав, ответил Хэллоуэлл. – А еще потому, что я не люблю таких ублюдков, как Штайлман, или даже потому, что я не хотел бы, чтобы на моей совести была жизнь парня, который только недавно начал бриться. Я полагаю, можно засчитать все причины, и любая из них могла бы послужить главным поводом для моего вмешательства. Но, честно говоря, настоящая причина в том, что меня попросил об этом Харкнесс.

– Но я думал… – Обри замолчал и пожал плечами. – Я ценю это, старший сержант, но я… м-м… думал, что главстаршина не очень ладит с морской пехотой, и… как это…

– … и наоборот? – со скрытым смешком закончил за него Хэллоуэлл и тоже пожал плечами. – Когда-то, пожалуй, ты оказался бы недалеко от истины, парень, но это было до того, как он одумался и женился на сержанте морской пехоты. – Обри от удивления широко открыл глаза, и старший сержант громко рассмеялся. – Значит он не говорил тебе об этом?

– Нет, – ответил Обри дрожащим голосом.

– Ну да, женился, и она – моя давняя подруга, мы вместе учились. Но я сомневаюсь, что большинство из нас, «бронецефалов», когда-либо действительно серьезно обижались на его пунктик. Видишь ли, Вундерман, у Харкнесса никогда не было к нам личной ненависти. Ему просто нравилось драться, и, выбирая морских пехотинцев, он просто не хотел трогать своих.

– Вы хотите сказать, что все те драки, которые каждый раз заканчивались для него разжалованием, были только ради забавы?

– Я никогда не говорил, что он умен, Вундерман, – ответил Хэллоуэлл, снова усмехаясь, – и как я слышал, примерно половина случаев его разжалования связана скорее с черным рынком, чем с драками. Ну да результат почти один и тот же. – Обри оторопело уставился на него, и старший сержант покачал головой, – Слушай, парень, ты уже должен был усвоить, как мои люди действуют, когда дело принимает серьезный оборот, и ты уже много работал и с Харкнессом, и со мной. Мне неприятно в этом сознаваться, но в бою Харкнесс чертовски хорош для звездоплюя. В теории он, заметь, не очень, но боец отличный, черт возьми. Думаешь, кто-то вроде него мог в течение двадцати лет нарываться на драки в барах, при этом не погибнув сам и никого не убив, если только это не делалось забавы ради? Сам подумай. Если бы он хотел причинить вред, кто-нибудь давно загремел бы в госпиталь, не говоря о случайных контузиях, швах и тому подобных прелестях…

Хэллоуэлл пожал плечами, а Обри задумался. Забавы ради искать повод для драки с большими, крепкими, хорошо обученными незнакомцами… Эта идея была абсолютно чуждой его сознанию, для него это было непостижимо. Все же он понимал, что ганни сказал чистую правду. Главстаршине Харкнессу просто нравилось драться (по крайней мере до того, как он исправился). И видимо, морские пехотинцы всегда об этом знали. Кстати, Хэллоуэлл выглядел даже довольным, когда сказал, что Харкнесс охотнее выбирал для драки морскую пехоту, а не флотских приятелей, как будто это был какой-то комплимент.

Раздумывая над всем этим, Обри осознал, что теперь стал лучше понимать Харкнесса, чем раньше. Ничего общего со Штайлманом. Энерготехник любил не драться, он любил унижать людей. И он не выбирал тех, кто мог дать ему отпор, он выбирал жертву . А Харкнесс любил поединок. Для него это было скорее соревнование, желание помериться силами с достойным соперником. Обри подозревал, что главстаршина, вероятно, страстно и отчаянно стал бы отрицать свои честолюбивые помыслы, но даже и это не делало их несуществующими.

А больше всего удивляло то, что Обри начал понимать: кто-то действительно может относиться к дракам как к развлечению. Сам он всегда выступал в спортивных командных состязаниях вполне прилично, но никогда не думал, что начнет заниматься боевыми искусствами. Он допускал, что и сейчас не занимался бы ими, если бы Штайлман не… вынудил его. Все же теперь, когда он начал чувствовать, что это такое, его больше всего удивляло как ему это нравится. С одной стороны, он добился, вероятно, лучшей спортивной формы, чем когда-либо, но и это было не главное. Он ощутил вкус к тренировке! И это важное ощущение пришло откуда-то изнутри, как результат полученных умений. То, чему он пока научился лишь показало, сколько еще надо узнать, и он решал теперь более трудную задачу, чем все, с какими он сталкивался когда-либо прежде, – однако это только усиливало удовольствие от достигнутых успехов. И уж с одним-то предрассудком ганни Хэллоуэлл и главстаршина Харкнесс справились: они убедили Обри в том, что случайный ушиб или растяжение связок – еще не конец света. Если Хэллоуэлл работал с Обри над техникой и основными стойками, то Харкнесс придерживался более простого стиля обучения, который, вероятно, объяснялся тем, что, в отличие от главного сержанта, Горацио был самоучкой. Он учил по собственной методике: лупил Обри, чтобы тот сообразил, как надо отлупить Штайлмана, используя все обретенные за время своей яркой карьеры хитрости, пока Обри не стал быстро и достаточно твердо парировать его удары. Методика работала.

– Ты должен помнить, – помолчав, уже другим тоном сказал Хэллоуэлл, как будто прочитал мысли Обри, – то, что мы с тобой сейчас делаем, или даже то, что делаете вы с Харкнессом, отличается от того, что тебе придется делать, когда ты столкнешься со Штайлманом.

Обри привел себя в сидячее положение и наклонил голову. Его глаза, потемнев, стали серьезными, а главный сержант слегка улыбнулся.

– Ты быстрее его, но он – больше и сильнее. Судя по записям в его досье, он – скандалист, но не боец. Он, вероятно, попытается захватить тебя врасплох и потащить в уединенное место, поэтому первое, что ты должен делать, – быть начеку, особенно когда знаешь, что находишься в одиночестве. Если он действительно нападет первым, тебе придется нелегко, так что если это случится, быстро остановись, отступи – и атакуй сам. Что бы ты ни делал, не дерись по его правилам, потому что он способен на звериную жестокость. Ты должен уничтожить его любым способом. Не разыскивай его, не начинай первым, если не желаешь, чтобы тебя привлекли к суду за нападение, но в тот момент, когда он замахнется, свали его с ног к чертовой матери и не слишком волнуйся о последствиях. Если ты не убьешь его совсем, доктор Райдер сможет, наверное, собрать все кусочки обратно, а учитывая разницу в ваших размерах и тот факт, что он первым начал драку, тебя вряд ли осудят за то, что ты его усмирил. Но чтобы у тебя все получилось, ты должен помнить о том, что он очень сильный. Если ты попытаешься отвечать ему ударом на удар или позволишь ему диктовать свои правила, – значит, он победит. Атаку начинай как можно быстрее и решительнее, и когда он свалится, не отступай. Продолжай до тех пор, пока не будешь уверен, что он больше не встанет, понял меня?

– Да, ганни, – очень серьезно ответил Обри.

Мысль, что он сможет сделать то, что Хэллоуэлл только что описал, все еще казалась ему маловероятной, но уже не такой абсурдной.

– Отлично! Тогда поднимайся, парень, и на сей раз попробуй атаковать меня не так, как это делает моя старая тетка-пацифистка.