Глава 29

Гражданин лейтенант Хансон Тиммонс пребывал в паршивом настроении.

Неестественно вытянувшись, в безукоризненном парадном мундире, он стоял, сцепив за спиной затянутые в перчатки руки и зажав под мышкой щегольскую трость, и сердито смотрел на двери лифта. Его подчиненные, тоже при полном параде, при оружии, выстроились в две шеренги, дожидаясь появления съемочной группы, чтобы вывести единственную находившуюся на их попечении пленницу. Охранники приложили все усилия к тому, чтобы выглядеть безупречно, и дело было не только в съемках. Весь отряд чувствовал, что настроение у начальника отвратительное, и никому не хотелось подвернуться под горячую руку. Тиммонс, со своей стороны, догадывался, что его состояние не тайна для подчиненных, отчего злился еще пуще.

Лейтенант получил место командира тюремной стражи «Цепеша» всего за несколько недель до отбытия Корделии Рэнсом на Барнетт и, учитывая свое невысокое звание, расценивал это назначение как большую удачу. Оно свидетельствовало о том, что руководство ценит гражданина Тиммонса… и верит в его недюжинные способности. На протяжении всей своей службы в госбезопасности он специализировался на обработке политически значимых арестованных и всегда доводил их до требуемой кондиции, то есть до состояния животного страха и полной готовности выполнить любое требование. В том, что он может сломить кого угодно, Тиммонс не сомневался. В конце концов, если человек любит свою работу, он непременно добивается успеха.

Собственно говоря, на личный корабль Рэнсом его назначили именно поэтому. Секретарь Комитета по открытой информации предполагала, что во время командировки на Барнетт ей могут потребоваться услуги такого специалиста. И не ошиблась. Однако порученная его попечению Хонор Харрингтон оказалась крепким орешком. Конечно, Тиммонс был связан приказом члена Комитета Рэнсом доставить пленницу к эшафоту без видимых физических повреждений и в психическом состоянии, позволяющем понимать, что с ней происходит. Экзекуция должна была состояться перед камерами, что исключало грубое физическое воздействие (вид искалеченной пленницы может вызвать у зрителей сострадание) и применение психотропных средств. Однако по большому счету Тиммонс не имел оснований сетовать на эти ограничения, поскольку никто не ставил перед ним задачи выбить из Хонор какие-либо показания, принудить ее к сотрудничеству или заставить в чем-то признаться. Приговор был объявлен заранее; и она, и тюремщики знали, что ее ждет виселица; подвергать пленницу дополнительной обработке не имело смысла. Однако Тиммонс привык подходить ко всякому заданию творчески: у него имелась профессиональная гордость, он получал удовольствие от своей работы… и тот факт, что ему не удалось сломить дух этой упрямой гордячки, уязвлял его самолюбие.

А ведь поначалу задачка не казалось сложной. Запрет на применение пыток и наркотиков ничуть не смущал лейтенанта, ибо лучшим оружием против гордости (а к гордецам, привыкшим взирать на простых смертных свысока, он испытывал лютую ненависть) Тиммонс считал унижение. Чем выше человек летает, тем больнее ему падать. Опыт работы с Законодателями и другими высокопоставленными арестантами, как штатскими, так и военными, убедил его в незыблемости этого принципа, и он ничуть не сомневался в том, что Харрингтон поведет себя точно так же, как все остальные.

Но с ней вышло иначе, и ему никак не удавалось понять причину неудачи. Другие пленные тоже пытались отстраниться от действительности, замкнувшись во внутреннем мире, но Тиммонс знал немало способов вернуть их к суровой реальности, и до сих пор способы эти всегда себя оправдывали. Однако Харрингтон вела себя по-другому. Она не пыталась устоять под ударами, но, проявляя потрясающую гибкость, лишала их вложенной силы, каким-то непонятным образом превращая свою пассивность в самый мощный отпор, какой только можно было себе представить. Лейтенант убеждал себя, что, будь у него побольше времени, он сумел бы сокрушить и такую форму защиты, но в глубине души понимал: это не более чем самообман.

На протяжении целого стандартного месяца пленница находилась в полной его власти, и за это время Тиммонс использовал все доступные ему средства воздействия. Все было тщетно, и он понял, что успеха не достигнет. Давешнее происшествие с Бергреном лишь подтвердило этот вывод. Конечно, применение радикальных средств позволило бы существенно изменить ситуацию, но они, увы, находились под запретом.

Больше всего на свете ему хотелось явиться к ней в камеру с нейрохлыстом и посмотреть, как ей понравится прямая стимуляция болевых узлов в течение часа, а то и двух. Существовали и иные способы, более грубые, но, возможно именно в силу своей топорности, более действенные – Тиммонс многому научился у бывших сотрудников МВБ. Однако в силу недвусмысленного приказа Рэнсом сохранить пленницу целой и невредимой ему оставалось лишь предаваться мечтам. Хуже того, он не на шутку побаивался, что гражданка член Комитета найдет состояние пленницы слишком плачевным. Правила предписывали дезактивацию имплантантов Харрингтон, однако Тиммонс не ожидал, что процедура окажет такое воздействие на ее внешность. Как не ожидал и того, что техник по своему невежеству просто пережжет схему, исключив возможность восстановления рабочего состояния протезов перед съемкой. И у него имелись все основания предполагать, что Корделия Рэнсом не обрадуется, увидев свою пленницу исхудавшей, изможденной да еще и с наполовину парализованной, словно у жертвы инсульта в докосмическую эпоху, физиономией. Но ведь он, черт побери, в этом не виноват! Кормили эту Харрингтон регулярно, согласно норме…

Корабль содрогнулся. Не так уж сильно, однако лейтенант застыл. Линейный крейсер имел массу приближавшуюся к миллиону тонн, и чтобы качнуть палубу, требовалась чудовищная энергия. Тиммонс обернулся к пульту… и в этот миг корабль содрогнулся снова.

Второй толчок оказался сильнее первого. Лейтенант рванулся к консоли, едва не сбив с ног оказавшегося на пути гражданина рядового Хамана. Одновременно с третьим толчком он нажал клавишу запроса, но дисплей не отреагировал.

Нахмурившись, Тиммонс нажал резервную клавишу – снова безрезультатно. Тем временем последовал очередной толчок, и лейтенант почувствовал, как на него (равно, как и на его подчиненных) накатывает волна паники.

На борту космического корабля люди всецело полагаются на технику, и ничто не пугает их так, как ее отказ – тем более отказ необъяснимый. В этом отношении Тиммонс ничем не отличался от остальных, однако имел перед ними серьезное преимущество: как начальник службы безопасности тюремного трюма он располагал индивидуальным портативным коммуникатором, предназначенным для использования в экстренных ситуациях. Внешне не отличавшийся от всех прочих, этот прибор не был подключен к общекорабельной сети и позволял лейтенанту напрямую связаться с командным пунктом начальника внутренней стражи «Цепеша» гражданина полковника Ливермора.

– Да? – прозвучало единственное слово.

Откликнувшийся не представился, в голосе его звучала тревога, однако уже сам факт ответа несколько успокоил лейтенанта.

– Лейтенант Тиммонс, тюремный трюм, – четко представился он, черпая уверенность в неукоснительном соблюдении Устава. – У нас здесь связь отключилась. В чем дело?

– Откуда мне, черт возьми, знать? – рявкнул в ответ незнакомец. – Весь этот долбаный корабль разваливается на части, и…

Что «и», Тиммонс так и не узнал, ибо в этот момент двери лифта плавно раздвинулись. Лейтенант вскинул голову, удивившись тому, что кабина прибыла без звукового оповещения. Его удивление стало еще сильнее, когда он увидел темное чрево шахты и понял, что сигнал не прозвучал потому, что никакой кабины за дверями не было…

И тут закашлял первый дробовик.

Большой коридор, начинавшийся у лифтовой площадки, перед входом в трюм делал поворот направо. Лафолле не знал, являлось ли искривление коридора одной из дополнительных мер безопасности, однако впечатление складывалось именно такое.

Так или иначе, он и Кэндлесс были готовы к стычке… чего не скажешь о полудюжине выстроившихся на площадке людей в черно-красных мундирах. На плече у каждого висел дробовик, на бедре импульсный пистолет, но смотрели они, почти все, не в сторону лифтов, а на своего офицера, находившегося у пульта связи, как раз у поворота. Когда двери шахты раздвинулись, кто-то закричал, кто-то схватился за пистолет, но было слишком поздно. У Эндрю Лафолле и Джеймса Кэндлесса имелись долги: один перед землевладельцем и другой, совсем иного рода, перед ее врагами. Когда они открыли огонь, глаза их были безжалостны.

Дробовики были спроектированы специально для ведения боевых действий на борту корабля и представляли своего рода современную реализацию идеи старинного гладкоствольного порохового оружия. Выбрасываемые гравитационным приводом из их стволов дисковые поражающие элементы, обладая меньшей скоростью и энергией, чем дротики армейских импульсных ружей, не представляли угрозы для переборок или элементов оборудования, однако были смертельно опасны для любого не защищенного броней живого существа. С помощью регулятора на рукоятке можно было расширить конус разлета до метра в диаметре всего в пяти метрах от ствола или сузить до пятнадцати сантиметров на дистанции в пятьдесят метров. При этом безопасные для техники, легкие, но острые, как бритвы, диски безжалостно кромсали живую плоть.

Лафолле и Кэндлесс отрегулировали свое оружие на максимальный разброс и установили автоматический режим. Дробовик не обладает скорострельностью армейского импульсного ружья, однако этот недостаток с лихвой искупается широкой зоной поражения. Ритмично кашляя, оружие рой за роем выбрасывало сеющие смерть диски, рвавшие охранников в кровавые ошметки.

– Нападение! Нас атакуют! – заорал Тиммонс в коммуникатор, упав на пол и укрывшись за стойкой.

Смертоносный град молотил по консоли, и он, не поднимая головы, по-пластунски пополз за угол. На повороте один-единственный, случайно залетевший в щель между консолью и переборкой диск ударил ему в бедро. Пусть его энергия не могла сравниться с дротиком пульсера, но все же скорость его составляла триста метров в секунду: такие же последствия имело бы попадание его ноги под циркулярную пилу. Уронив коммуникатор, лейтенант обеими руками схватился за страшную, кровоточащую рану. Сквозь туманящую сознание пелену жуткой боли он слышал доносившиеся из отлетевшего в сторону коммуникатора крики. О том, чтобы отозваться, не могло быть и речи. Большинство его подчиненных, находившихся у площадки лифтов, уже погибли, но караул у входа в тюремный трюм не попал в зону огня, ибо люк находился за изгибом коридора.

Предполагалось, что они займутся официальной передачей пленницы. Теперь благодаря этому посту у Тиммонса появился боевой резерв.

– К бою! – крикнул им он, превозмогая боль, после чего отнял правую руку от раны.

Пальцы его были скользкими от собственной крови, однако он вытащил пистолет и, оставляя за собой кровавый след, отполз за угол.

– Вперед! – крикнул Лафолле, и Роберт Уитмен выпрыгнул из шахты лифта в коридор. – Осторожно! По меньшей мере один прячется за поворотом!

Второй гвардеец кивнул и устремился к консоли у изгиба коридора. Там он припал на колено и, держа дробовик наизготовку, собрался заглянуть за угол, но неожиданно услышал голос.

– Тиммонс! Тиммонс! Что за дерьмо там у тебя творится!

Грейсонец мгновенно сообразил, что он слышит, и понял: о нападении известно, и хевы могут нагрянуть в трюм с минуты на минуту. А значит, время работало на врагов, и он не мог позволить себе терять ни секунды.

– У них есть связь! – крикнул он выскочившим из шахты Лафолле и Кэндлессу и, прежде чем те успели его остановить, бросился за угол, открыв непрерывный огонь.

Услышав его крик, Тиммонс злорадно усмехнулся: пусть ублюдки знают, что очень скоро сюда подоспеет помощь. Правда, возникал вопрос, как продержаться до ее прибытия, но решение пришло быстро. Эти идиоты наверняка явились сюда вызволять свою драгоценную Харрингтон, так что если открыть каземат и поставить ее на линии огня…

Его мысли оборвались, когда из-за угла в коридор выкатился человек. Лейтенант просто представить себе не мог, чтобы кто-то в здравом уме выскочил из надежного укрытия и обрек себя на верную смерть. И неудивительно, ему ведь в жизни не доводилось встречаться с грейсонским гвардейцем, землевладельцу которого грозила опасность. Роберт Уитмен имел в жизни лишь одну цель, и первый же выстрел его дробовика разорвал гражданина лейтенанта Тиммонса в клочья.

Двое часовых у люка открыли ответный огонь. И они, и их противник находились в пустом коридоре, и всем троим негде было укрыться от летевших в обоих направлениях с максимальным разбросом смертоносных дисков.

– Гражданин адмирал?

Лестер Турвиль вскинул голову, уловив в голосе Шэннон Форейкер странную нотку.

– Что?

– Мне кажется, это заслуживает внимания, – растерянно сказала она, – Активные сенсоры «Цепеша» только что отключились.

– Что? – переспросил контр-адмирал совсем другим тоном.

Форейкер кивнула.

– Все до единого, сэр, – подтвердила она, снова употребив «старорежимное» обращение. В последнее время это – намеренно, нет ли – случалось все чаще и чаще. – Им не следовало этого делать. Они идут на орбиту между минных полей, и отключать в таких обстоятельствах радар – чистое безумие.

Кивнув в знак согласия, Турвиль поспешил к обзорному экрану. Возможно, «Цепеш» уже занял парковочную орбиту, однако при такой плотности минного поля всегда оставалась возможность случайного отклонения той или иной мины, и тогда…

– Гаррисон, – обратился он к офицеру связи, – есть от них хоть какие-нибудь сообщения?

– Никак нет… Я не… О, минуточку, гражданин адмирал…

Гражданин лейтенант Фрейзер прижал наушник, внимательно прислушался и повернулся к командиру.

– Гражданин адмирал, гражданин капитан Хьюитт докладывает, что гражданин капитан Владович был с ним на связи, но сообщение вроде как прервалось на середине фразы.

Турвиль переглянулся с Богдановичем, и оба обернулись к Эверарду Хонекеру. Народный комиссар выглядел растерянным, как и флотские офицеры, но не слишком взволнованным. Не будучи профессионалом, он просто не представлял себе масштабы и возможные последствия такого рода аварии.

Турвиль собрался объяснить комиссару, в чем опасность, однако заметив, как сосредоточенно припала к экрану Форейкер, проследил за ее взглядом.

Взаимное орбитальное расположение планет Цербер-Б-3 и Аид было таково, что «Граф Тилли», направляясь к первой из них, прошел менее чем в двух световых минутах от второй. Сейчас Аид находился от него в трех с половиной световых минутах справа по борту, удаляясь со скоростью чуть выше двадцати шести тысяч километров в секунду, так как корабль продолжал тормозить.

– Как скоро мы подойдем к «Цепешу», если врубим полную боевую тягу? – спросил контр-адмирал коммандера Лоу.

После быстрых расчетов последовал обстоятельный ответ:

– В любом случае нам потребуется чуть более восьмидесяти четырех минут, чтобы погасить скорость относительно Аида. Из нулевой точки мы доберемся до планеты за сто семнадцать минут, стало быть, в сумме нам необходимо три часа двадцать минут, но тогда мы будем иметь относительную скорость более тридцати шести тысяч километров в секунду. Если необходимо уравнять скорости, это добавит еще час.

Что-то буркнув, Турвиль снова повернулся к экрану Форейкер и, не сводя с него глаз, достал из кармана сигару.

Но на полпути ко рту рука с сигарой замерла.

– Гражда… – начала Форейкер.

Турвиль оборвал ее на полуслове:

– Вижу, Шэннон.

Он донес-таки сигару до рта и чуть ли не рассеянно спросил:

– Насколько это серьезно?

– Не могу сказать, гражданин адмирал. Но взгляните сюда и сюда.

Она указала на боковой экран, и Турвиль, медленно кивнув, подозвал Хонекера и Богдановича.

– Не знаю, в чем там дело, но на борту «Цепеша» творится что-то неладное, – тихо сказал он.

– В каком смысле «неладное»? – тревожно уточнил Хонекер.

– Гражданин комиссар, военные корабли не теряют воздух просто так, а гражданин коммандер Форейкер только что засекла на «Цепеше» утечку атмосферы. Боюсь, что мы можем говорить о пробоине.

– Пробоине? – ошеломленно переспросил Хонекер.

– Именно. Отчего она появилась, неизвестно, да и потеря воздуха не так уж велика: надо полагать, им удалось герметизировать остальные отсеки. Но, так или иначе, дела там обстоят серьезно, гражданин комиссар. Очень серьезно.

– Понятно… – Хонекер потер неожиданно вспотевшие ладони и заставил себя сделать глубокий вздох. – И что вы собираетесь предпринять, гражданин адмирал?

– То, что мы видим, произошло как минимум четыре минуты назад, – бесстрастным тоном пояснил Турвиль. – Возможно, на данный момент «Цепеш» уже взорвался, но мы этого пока не знаем. Однако если корабль и не погиб, он в беде и нуждается в помощи.

– И вы предлагаете, чтобы эту помощь оказал «Граф Тилли»?

– Да, сэр. Но есть проблема: они могли уже сообщить в лагерь «Харон», что нам запрещено приближаться к планете. Попасть под обстрел мне бы не хотелось.

– Понятно, – снова пробормотал Хонекер, опять потирая ладони. Несколько мгновений он размышлял, а потом обратился к Фрейзеру: – Гражданин лейтенант, свяжитесь с лагерем «Харон». Передайте, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами мы с максимальным ускорением направляемся на помощь «Цепешу». Ответственность я беру на себя. Да, и запроси подтверждение открытия для нас коридора в минных полях.

Когда дверь каземата начала открываться, Хонор встала лицом к выходу: правая сторона ее лица выглядела почти такой же омертвевшей, как и парализованная левая.

Самообладание давалось ей нелегко, ибо Тиммонс не преминул с удовольствием сообщить, что в следующий раз камеру откроют лишь для того, чтобы доставить ее к палачу. Это, разумеется, не воодушевляло, зато контакт с Нимицем порождал странные ощущения. Кот находился слишком далеко, чтобы можно было судить о чем-то с уверенностью; Хонор могла лишь сказать, что он движется, и движение порой причиняет ему боль. Сначала она даже решила, что его переводят на катер, чтобы, как обещала Рэнсом, доставить на планету к месту казни. Однако эмоциональный фон был совершенно неожиданный: главными его особенностями являлись воодушевление и яростная решимость. Объяснения этому Харрингтон не находила, к тому же в ее состоянии могло почудиться что угодно. Но, что бы ни случилось, громил Тиммонса она собиралась встретить не дрогнув.

Послышался лязг железа. Хонор собрала все свое мужество. Открылся проем, в котором…

– Миледи! Леди Харрингтон!

Хонор пошатнулась, ее здоровый глаз округлился. В проеме стоял Эндрю Лафолле. Он исхудал, щегольской мундир превратился в лохмотья, но это был он. Ее верный телохранитель, с импульсным пистолетом в руках.

«Этого не может быть, – подсказал ей рассудок. – У тебя начались галлюцинации.»

Качнувшись от слабости, она повалилась вперед, и Эндрю подхватил ее. Глаз затуманился, Хонор едва могла видеть, однако чувствовала сильные теплые руки.

– Мы пришли за вами, миледи, – прозвучал над ухом знакомый голос, и она, кивнув, заставила себя высвободиться, чуть отстранилась и заморгала, чтобы прояснить зрение. А прояснив, увидела на лице Эндрю ужас и боль: так поразили его перемены в ее облике. При виде парализованной половины лица и пустой левой глазницы его серые глаза сделались тверже стали. Он открыл было рот, но Хонор покачала головой.

– Не время, Эндрю, – хрипло произнесла она. – Не сейчас. Потом.

Помедлив секунду, гвардеец встряхнулся.

– Да, миледи, – сказал он и кивнул кому-то, стоящему слева.

Хонор повернулась в ту сторону и с радостью увидела Андреаса Веницелоса, который, не теряя времени, опоясал ее ремнем с пистолетом в кобуре. Встретившись с ней взглядом, он вымученно улыбнулся, и Хонор слегка коснулась его плеча. После чего извлекла из кобуры и проверила оружие.

– Сюда, миледи, – поторопил Лафолле.

Хонор двинулась за ним, но остановилась в коридоре перед истерзанными, окровавленными телами. Она узнала Тиммонса, двоих его подчиненных… и Роберта Уитмена.

– Боб! – прошептала Хонор, порываясь опуститься на колени, однако Лафолле крепко сжал ее плечо и энергично затряс головой.

– Нет времени, миледи!

Наверное, не знай Хонор своего телохранителя так хорошо, она могла бы возненавидеть его за бесчувственность, но ей были хорошо известны подлинные эмоции этого человека. Он потянул ее за руку и с мукой в голосе сказал:

– Надо бежать, миледи. Прежде чем Боб уложил их, они успели поднять тревогу.

Хонор кивнула, стараясь заставить мозги работать. По другую сторону от нее появился Кэндлесс. Телохранители наполовину отвели, наполовину отнесли ее к шахте лифта и передали МакГинли. Женщины обнялись. Хонор порывалась заговорить, но МакГинли, отстранившись, взяла дробовик наизготовку и вместе с Кэндлессом скрылась во мраке шахты. Лафолле и Веницелос остались с Хонор.

– По крайней мере, у нас хватает оружия, – буркнул коммандер, вручая ей в дополнение к пистолету еще и дробовик. – И в боезапасе недостатка нет.

– Идемте, миледи, – снова поторопил Лафолле, и они двинулись в путь.

– Опять они лезут через тот лифт! – услышал МакКеон чей-то крик, за которым последовал отрывистый лай гранатомета.

Три гранаты улетели за заклинившийся в полуоткрытом состоянии люк, и на миг воцарилась тишина. Потом раздались вопли, а за ними три, один за другим, взрыва. Последствия взрыва в закрытом пространстве шахты наверняка были ужасны, но Джаспер Мэйхью для верности добавил еще парочку гранат.

Удовлетворенно буркнув, МакКеон покосился на Соломона Маршана.

– Надо поставить кого-то в дозор, следить за шахтой, – сказал он. – Мы должны видеть, кто по ней движется, а то, чего доброго, уложим наших. Вдруг они будут возвращаться с леди Харрингтон как раз этим путем?

– Я возьму это на себя, – заверил капитана грейсонец и, жестом поманив за собой Клинкскейлса, поспешил к заклиненному люку.

Второй лифт на площадке оставался пока неповрежденным, однако Рассел Санко и главстаршина Хэлбертон устроили засаду прямо напротив выхода, засев с плазмометами наготове за баррикадой, наспех сооруженной из обломков всяческой машинерии.

Хевы, надо полагать, уже выяснили, что лифты, связанные с четвертым шлюпочным причалом, заблокированы. Не имея возможности вызвать кабину, они спустились по шахте и попытались взорвать ведущий на галерею люк. Отчасти им это удалось. Отбивая их натиск, пал старшина Рейли, но вся штурмовая группа хевенитов была перебита людьми МакКеона. Задний, пока еще целый, лифт был потенциально опасен, однако МакКеон не решался взорвать его сам, ибо Хонор могла появиться и с той стороны. Впрочем, Санко с Хэлбертоном приняли достаточные меры предосторожности: всякий решивший вторгнуться оттуда на галерею мог, разумеется, открыть дверь, но это стало бы последним действием в его жизни.

Оглядывая площадку и отдавая приказы, МакКеон уголком сознания не переставал восхищаться Горацио Харкнессом. Своей «изменой» главстаршина ухитрился ввести в заблуждение даже капитана, и он твердо решил дознаться у хитромудрого хакера, в какой именно момент сложился у него этот безумный план. Однако разговоры – дело далекого будущего, сейчас имело значение лишь то, что немыслимая затея Горацио, похоже, могла-таки увенчаться успехом.

То, что «Цепеш» являлся кораблем сил госбезопасности, в настоящий момент играло на руку восставшим пленникам. Каждый из штурмовых шаттлов был рассчитан на роту войск госбезопасности, которая минимум на семьдесят пять процентов превосходила численностью стандартную роту Королевской Морской Пехоты. При этом все малые суда находились в постоянной боевой готовности: на борту имелся не только полный боезапас, но и комплект вооружения и боеприпасов в расчете на полную десантную загрузку. Поднятые по тревоге солдаты могли просто занять свои места – с тем чтобы разобрать оружие уже в полете. Теперь весь этот богатый арсенал достался МакКеону, существенно увеличив огневую мощь его небольшого отряда.

Люди с огромным энтузиазмом использовали представившуюся возможность, однако отстрелом хевов занимались не все.

Харкнесс перенес свой драгоценный миникомпьютер оттуда, где его использовал Клинкскейлс, к кокпиту катера и, подключившись к тамошнему терминалу, начал борьбу с запоздало сообразившими, что происходит на борту, программистами «Цепеша». У главстаршины имелось два существенных преимущества: во-первых, по своей квалификации он на две головы превосходил лучших специалистов вражеского корабля, а во-вторых, в отличие от них точно знал, что сделал, чтобы вызвать сбои. Однако свои преимущества имелись и у хевенитов: их было больше, и они имели физический доступ ко всем корабельным пунктам управления. Борьба за контроль над системой продолжалась двадцать минут, после чего, осознав, что их попытки перехватить инициативу все равно не увенчаются успехом, хевы стали попросту отключать компьютеры и переходить на ручное управление.

К счастью для бежавших пленников, тщательно продуманная диверсия Харкнесса предусматривала не просто временный перехват контроля над системой, но нанесение ей максимально возможного ущерба. Отключение компьютеров лишь усугубляло этот ущерб, однако командование хевенитов, даже понимая, что на восстановление боеготовности корабля уйдут – при самом лучшем раскладе – месяцы, было готово усугубить ущерб, лишь бы только добраться до беглецов.

– Можно запускать, сэр?

МакКеон обернулся на голос стоявшей возле переходной трубы штурмового шаттла Джеральдины Меткалф – и махнул ей рукой. Она поплыла по трубе, в то время как Энсон Летридж разомкнул швартовочные захваты. Заработали двигатели, и, когда Меткалф стала отводить шаттл от дока, МакКеон мысленно возблагодарил Господа за то, что Харкнессу достало ума и знаний сделать невозможной активизацию бортовых систем ведения огня с мостика или резервных командных пунктов. Джеральдина удерживала катер рядом с крейсером на одних лишь реактивных маневровых двигателях, слабоватых для такого тяжелого судна. Ее так и подмывало задействовать основную тягу, но об этом не могло быть и речи. Излучение основного двигателя выдало бы ее, сорвав выполнение весьма специфического задания.

Катер завис над «Цепешем», и его пассивные сенсоры принялись сканировать пространство перед носом линейного крейсера. Вздумай кто-то из лагеря «Харон» заинтересоваться происходящим на корабле, он мог появиться только с той стороны. Меткалф покосилась на сидевшую в кресле второго пилота Сару Дюшен, и та пробежала пальцами по клавиатуре пульта управления огнем. Зеленый сигнал возвестил о полной готовности.

– Сообщение из лагеря «Харон», гражданин адмирал, – доложил Гаррисон Фрейзер и, дождавшись кивка Турвиля, продолжил: – Они одобряют ваше намерение помочь «Цепешу», но утверждают, что любые действия преждевременны, поскольку просьбы о помощи с борта не поступало. Бригадир Треско информирует вас о своем намерении направить к «Цепешу» несколько шаттлов для выяснения обстановки и обещает связаться с нами после получения новых сведений. Но до той поры разрешения на пересечение минного периметра нам не дается.

– Замечательно! – буркнул Богданович. – Эти ублюдки готовы рискнуть «Цепешем», лишь бы не подпустить нас к своей поганой каталажке!

– Что-то, Юрий, ты нынче разбушевался, – мягко укорил его Турвиль, искоса наблюдая за тем, как отреагирует на резкие слова Хонекер.

Реакции не последовало. Об этом контр-адмирал решил поразмыслить позже…

– Ложись!

Когда впереди неожиданно поднялась стрельба, Эндрю Лафолле толкнул Хонор вниз. Падение оказалось столь болезненным, что ей не сразу удалось восстановить дыхание. Шахта между тем наполнилась завыванием импульсных пистолетов и хриплым кашлем дробовиков. Послышались вопли. Выпустив Хонор из объятий, Лафолле стал ползком карабкаться вверх по шахте. Харрингтон двинулась было за ним, но чья-то рука ухватила ее за лодыжку, и она резко повернула голову.

– Вы останетесь здесь, миледи, – заявил Андреас Веницелос.

Хонор открыла рот, собираясь возразить, но Энди не дал ей вымолвить и слова.

– Вы коммодор, миледи, и, что еще важнее, вы его землевладелец. И он не для того вызволял вас из заточения, чтобы подставить под огонь хевов.

Дротики с визгом рикошетили от выступов. Лафолле непроизвольно пригнулся, но движения не замедлил, так что довольно скоро нагнал Кэндлесса и МакГинли. Они лежали на животах за выступом ребра жесткости шахты. Это была неплохая огневая позиция – но, к сожалению, засевшие выше по стволу шахты хевы имели позицию ничуть не хуже. А значит, самый удобный подход к четвертому шлюпочному причалу был перекрыт.

Вражеский огонь усилился, и Кэндлесс, сместившись в сторону, выпустил в сторону противника тучу дисков. Впереди раздался истошный вопль, хевениты дали залп из всех стволов, и гвардеец едва успел нырнуть в укрытие.

– Сколько? – спросил Лафолле.

– Не знаю, – ответил Кэндлесс, глядя вперед. – Это чистое везение, что мы заметили их и успели спрятаться за этой распоркой. По моим прикидкам, их там человек пятнадцать, а то и двадцать. Тяжелого оружия у них нет, иначе нас бы уже разнесли в клочья, но это они исправят, и скоро.

– Если сумеют скоординироваться, – заметила МакГинли с заметным напряжением в голосе: такие схватки были не по ее части. – Если диверсия Харкнесса удалась, их коммуникаторы работают не лучше наших.

Лафолле рассеянно кивнул. Коммуникаторы, которые пленники забрали у убитых хевенитов, передавали лишь эфирные шумы, из чего следовало, что усилия Харкнесса по выведению из строя центральной системы связи и управления увенчались успехом. Однако появление преградившего им путь отряда говорило о том, что успех был неполным… или что кто-то из неприятельских командиров хотя бы отчасти уяснил для себя смысл случившегося. Не возникни у них некоторых догадок, они не стали бы блокировать подход к четвертому причалу, а оставшись вовсе без связи, не смогли бы направить сюда этот отряд. Другое дело, что способы связи и коммуникационные возможности противника оставались неизвестными – а от них зависело многое. В случае если хевам удалось наладить более или менее постоянный обмен информацией, шансы беглецов на спасение становились иллюзорными. Команда корабля была столь многочисленной, что при наличии связи офицеры получали возможность перехватить их на любом направлении.

– Я займусь ими, – буднично произнес Кэндлесс, не отрывая взгляда от шахты. На Лафолле он даже не взглянул, но мыслили они одинаково, и майор его прекрасно понял. – Я займусь этими, а вы возвращайтесь и попробуйте двинуться в обход боковым туннелем обслуживания, на девятнадцатом уровне. Коммандер МакГинли покажет.

– Но не можем же мы… – попыталась возразить МакГинли, но Лафолле оборвал ее.

– Можем! Держите. – Он вручил ей планшет и указал большим пальцем вниз. – А теперь ступайте.

Майор говорил тихо, но с такой властной решимостью, что МакГинли, помешкав мгновение, резко вздохнула, повернулась и скользнула в полумрак.

– Ты уверен, Джейми? – спокойно спросил Лафолле.

– Уверен, – так же невозмутимо отозвался Кэндлесс и, повернувшись к майору, улыбнулся. – Похоже, меня ждет славная потеха. Но главное – увести отсюда землевладельца.

– Уведу, – заверил его Лафолле, и то было не просто обещание, а священный обет.

– В таком случае, Эндрю, вам пора уходить, – сказал Кэндлесс, удовлетворенно кивнув. – Когда она окажется в безопасности, скажи ей, что… – Гвардеец замялся, не в силах подыскать нужные слова.

– Я скажу, – понимающе кивнул Лафолле. Боевые товарищи обнялись, после чего майор повернулся и последовал за МакГинли.

Через несколько минут он добрался до Хонор и Веницелоса: МакГинли уже ушла ниже. В это мгновение наверху снова закашляли дробовики.

– Сюда, миледи, – сказал он, направляясь вниз. Хонор не двинулась с места.

– Где Джейми? – спросила она.

Лафолле помолчал, глядя вслед МакГинли, и глубоко вздохнул:

– Он не придет, миледи.

– Нет! Я не могу!

– Можете! – воскликнул он, обернувшись к ней, и она дрогнула, увидев его исполненное гордости и муки лицо. – Мы телохранители, миледи, а вы наш землевладелец, и вы сделаете все что потребуется!

Несколько мгновений Хонор смотрела ему в глаза, не в силах не то что вымолвить хотя бы слово, но даже дышать. Потом плечи ее обмякли, и личный телохранитель нежно, словно ребенка, взял свою леди за руку.

– Идемте, миледи, – повторил он, и она, больше не пытаясь возражать, двинулась за ним вниз по шахте.

Позади в частом кашле заходился дробовик Кэндлесса.