Сидя в уютном водильном кресле, Бова поёжился и потеплее запахнул специальную доху из меха юрсема, с некоторым беспокойством глядя в лобовое окно Дирижопля. Когда на землю Проклятого домена наконец пала ночь, летучий корабль уже несколько часов находился в воздухе, и сейчас в окне стелилась такая беспроглядная чернильная тьма, что настоятелю начинало казаться, будто этой ночью там, внизу, мир исчез навсегда. От неприятного ощущения не спасало даже безмятежное сияние редких звёзд высоко вверху, тщетно пытавшихся своим слабым светом разогнать эту тьму. В общем, полёт проходил практически вслепую, ориентироваться можно было лишь по приборам на доске управления, освещённой парой подвешенных к потолку лампад. И показания стрелок ветромера, говорившие о том, что ветер за бортом час от часу крепчает, тревожили Бову не на шутку. Понятное дело, включи-выключи, что на такой высоте, на которую он предусмотрительно поднял Дирижопль, столкнуться было не с чем, но подобная предосторожность имела и свои минусы, самым увесистым из которых являлся холод. Ежели бы не тёплый ток воздуха из вентиляционных отверстий в стенах, что шёл по отводным трубам прямиком из топки долгопарого движителя, то весь народ на верхней палубе давно бы превратился в снеговиков. В тех самых, которых дитятки нанков так любят лепить в своих снежных доменах на любой мало-мальски значительный праздник. Бове вдруг представились в этой роли бандюки, и скупая улыбка невольно коснулась его губ. Очень уж усатыми получились бы эти снеговики… Улыбка сбежала прочь, и Бова тяжко вздохнул. Возможно, эта идея — отправиться в путь на ночь глядя, была не такой уж хорошей. Но он ничего не смог с собой поделать. Лихорадочное нетерпение, охватившее его в предвкушении развязки всей этой истории с экспедицией в Проклятый домен, просто не позволило ему дожидаться утра. К тому же он не верил, что Дирижопль, им сконструированный и построенный чуть ли не его собственными руками от начала до конца, в котором каждая деталь, каждый узел был тщательно продуман… Короче, Бова не верил, что летучий корабль может подвести собственного создателя. Хотя бы потому, что ежели они брякнутся с такой высоты, включи-выключи, то костей точно уже не соберут.

Но кроме забот о Дирижопле у него хватало и других проблем. Да вот взять хотя бы этого торгаша-слава, Благушу. Знания, значит, неведомые к нему приходят… Что ж, он видел и слышал это сам. И то, что происходило с Благушей, вполне укладывалось в рамки картины, нарисованной в голове у Бовы. В течение долгих лет собирал он в архивах разных доменов сведения, выбирая ценные крупицы из гор никчёмного мусора, и так сложилась у него своя теория о том, что собой представляет книжица Благуши, для чего она существует, путешествуя по миру, словно живая, в поисках нового хозяина. Да и с Проповедником было не всё так просто, как казалось иным. На самом деле Безумный Проповедник был не единственным свидетелем тех страшных событий, когда домен, ранее носивший название Шевед, был опустошён до последнего жителя и впоследствии в миру переиначен в Проклятый. Люди Бовы давно уже нашли и опросили их всех, свидетелей, ныне, как и Проповедник, ставших долгожителями, но только последнему посчастливилось узнать и запомнить, как переправляться через Бездонье с помощью веховых олдей. Не важно, что к этому времени Бова нашёл свой способ — по воздуху. Здесь наблюдался очень важный момент — именно из слов Проповедника он наконец получил очень важную информацию о тех днях. И ключ к разгадке. Ведь если окажется, что таким же образом можно сдвинуть с места статую Олдя Великого на центральной площади любого заброшенного города домена, открыв проход в тайное тайных — центр управления этим самым доменом, а то и, чем елс не шутит, всем Универсумом, то… то в какую же бесценную сокровищницу знаний он сможет попасть! Да, он не оговорился. Именно центр управления миром. Кому же ещё, как не ему, изобретателю, философу, мыслителю… короче — гению, не знать, что их мир — Универсум — суть творение искусственное, такое же, как, например, Дирижопль самого Бовы. Конечно, конечно, и гению свойственно ошибаться. Что ж, в таком случае для поиска разгадки придётся воспользоваться старым проверенным методом, методом тыка. Не впервой. Бова верил в себя, в свои силы, в свой ум и волю. Верил в то, что его цель — выяснить правду о домене и, если надо, исправить существующее положение — вполне осуществима…

Дирижопль ощутимо вздрогнул всем корпусом, и мысли настоятеля прервались. Бова встревоженно глянул на ветромер и нахмурился. Ветер за бортом уже почти набрал силу бури, и стрелка качалась возле красной черты, за которой корабль мог получить повреждения или просто потерять управление. Впрочем, буйство непогоды начало чувствоваться уже и без показаний прибора — кроме подрагиваний корпуса, теперь внутрь кабины управления стал пробиваться шум ветра, поначалу неслышимый на фоне ровного гула долгопарого движителя. Вот ведь незадача, включи-выключи! Неужто придётся прямо ночью совершать посадку, чтобы не разбить корабль и не погубить всю команду?

Он потянулся к громкоговорительной трубе, чтобы отдать Ухарю необходимые распоряжения, но в последний момент передумал. Стенки запасника, отделявшие кабину управления от людского отсека, где находился сейчас весь народ (кроме обслужников в котельной), были довольно тонкими, и его голос, усиленный трубой, мог разбудить спящих. А ему совсем не хотелось поднимать тревогу раньше времени, особенно в…

Бова бросил взгляд на стеклянный колпак клепсидры, прикреплённый к борту справа от приборной доски: сонная ящерка, плававшая внутри в прозрачной водице, почуяв человеческое внимание, лениво шевельнула хвостом и ткнулась мордочкой в метку, соответствующую текущему часу.

«Особенно в два часа после полуночи», — определил время настоятель.

Он порывисто поднялся с насиженного местечка, подошёл к своему сменщику, дремавшему в запасном кресле, что находилось позади водильного, и потряс за плечо. Наверное, Косьме Тихому снился какой-то скверный сон, иначе как объяснить, что он так заполошно вскинулся, до предела округлив свои обычно узкие манговские глаза:

— А? Что? Потоп? Пожар? Падаем?

— Цыц, Косьма, беду накличешь, — строго осадил его Бова. — Пока только буря, включи-выключи. Посиди здесь за меня, а я к Ухарю наведаюсь. Ежели что, сразу зови. Всё понял?

— Ага.

Манг протёр глаза узкими ладонями и шустро слинял к водильному креслу, в котором завсегда готов был посидеть с пребольшим удовольствием, так как место ему это доставалось чрезвычайно редко — настоятель предпочитал управлять своим Дирижоплем сам.

Бова же прошёл в запасник и, откинув люк в полу, по лестнице спустился на нижнюю палубу. В лицо дохнуло жарким теплом, словно он с улицы шагнул в хорошо натопленный дом. Ухарь попался на глаза сразу же — столь громадного детину, рядом с которым даже Бова, сам мужик рослый, ощущал себя мелким и невзрачным, просто невозможно было не заметить, где бы он ни оказался. Махинист сидел за столом, лениво наблюдая за работой Пивеня, который в данный момент, с мокрым от пота лицом, сноровисто подкидывал в ненасытный зев топки горюч-камень, выгребая его совковой лопатой — из объёмистого ларя. Ларь для облегчения работы был придвинут поближе к стальной переборке, за которой располагался движитель. Жаркие языки пламени, вырываясь из распахнутой дверцы топки яркими всполохами света, лихорадочно метались по всей котельной — стенам, потолку, мебели, — придавая ей вид какой-то потусторонней мастерской, а сама топка издавала могучий гул, от которого мелко вибрировало всё помещение. Солидно кивнув Ухарю, Бова подсел на свободный табурет к столу.

— Понял, — махинист радостно оскалил жёлтые зубы, дохнув таким жутким сивушным перегаром, что, окажись Дирижопль птицей, вмиг бы потерял всякое управление и сверзнулся вниз. Настоятель же, как и всякий человек из его команды, был привычен к подобному запаху, поэтому лишь поморщился в ответ. А Ухарь, не теряя времени даром, нагнулся и выудил из-под стола пятилитровую бутыль окоселовки с двумя чарками.

Что заставило Бову нахмуриться:

— Ты это прекрати, Ухарь, не до выпивки сейчас. И так весь народ от твоей окоселовки полёг, включи-выключи, сплошь отсыпается. Не людской отсек прямо, а общественная спальня!

— Понял, — снова сказал Ухарь, с несколько погрустневшим видом пряча своё богатство обратно. — Но насчёт людей не беспокойся, моя окоселовка ещё никому здоровья не повредила. Да и не зря в народе говорится, что Великий и Двуликий хранит детей, дудаков и пьяниц. Всё будет путём.

Пивень завистливо глянул в их сторону, но работу прервать не решился — Ухарь держал его в строгости, лени и шалостей не позволял, как было когда-то в вольной бандюковской жизни. Впрочем, Пивень отнюдь не жалел об утерянном, так как взамен приобрёл куда больше. Ведь теперь у него был свой стол и свой дом, где ему были рады, а его работа пользовалась почётом и уважением — ещё бы, золушком у самого знаменитого Ухаря!

— Вот как раз поэтому я и зашёл, Ухарь, чтобы всё было путём, — заметно посуровел Бова. — Ветер снаружи разыгрался не на шутку, того и гляди что-нибудь повредит…

— Да неужто мы в такой темени садиться будем, пар в задницу?! — Ленивая расслабленность, в коей пребывал махинист до этого сообщения, мгновенно пропала — Ухарь выпрямил спину и как-то весь подобрался, словно ханыга перед прыжком, даже маленькие чёрные глазки великана, казалось, загорелись красным отсветом. — Наверняка ж корабль разобьём!

— Да и я так думаю. — Бова нехотя кивнул. — Нет, пока летим дальше, но будь осторожен. Присматривай за топкой, чтоб открытой без дела не оставалась, не дай Олдь качнёт корабль да горюч-камень выскочит. Сам знаешь — эту хреновину не потушишь, пока сама полностью не сгорит. А значит, включи-выключи, сгорим и мы вместе с ней.

— Да что я, маленький, сам не скумекаю? — слегка обиделся Ухарь.

— Полно тебе. — Лицо Бовы смягчилось. — Я с тобой просто тревогой своей делюсь, а не претензии высказываю.

— А-а… ну коли так… так, может, всё-таки по чарочке.

Бова вздохнул. Вот неугомонная душа, включи-выключи.

— Ежели благополучно долетим, Ухарь, мы с тобой эту бутыль вдвоём оприходуем, это я тебе твёрдо обещаю А пока побереги её. Для меня же и побереги.

— Ладно, договорились, пар в задницу, — с лёгкой досадой — с виду, но на самом деле с тайной радостью в душе — согласился крайн. С Бовой Конструктором он был готов выдуть окоселовки сколь угодно, ради такой компании никакого здоровья не жалко. Особенно потому, что слово Бовы твёрдо как кремень, сказал — значит, так и будет, пусть даже весь мир треснет по всем швам, как гнилые портки.

Они немного помолчали, глядя, как Пивень продолжает шуровать в топке, утирая время от времени мокрое от пота лицо то одним, то другим рукавом. Бова наслаждался теплом и гнал прочь тревожные мысли. Всё будет хорошо. Потому что иначе быть не может. До сих пор ему всю жизнь везло во всех начинаниях, таким уж он уродился, счастливчиком Так пусть всё так и остаётся.

— Как там бандюки? — вдруг спросил Ухарь, изо всех сил стараясь придать своей устрашающей усатой физии деланно безразличный вид, что получалось у него довольно плохо, так как актёр из махиниста был никудышный.

— Не беспокойся, не шалят. — Бова усмехнулся. — Мои парни за ними присматривают. Знаю, знаю, какие мысли у тебя на уме, но не мог же я бросить их в таком гиблом месте, включи-выключи?

— Не мог, — с видимой неохотой согласился Ухарь.

— Кстати, а ты ведь с Хитруном за всё время так словом и не перемолвился. Неужто так видеть его не хочешь? Он же сродственник твой?

— Таких сродственников, пар им в задницу, надо в детстве в бельевом корыте топить, чтобы нормальным людям после жить не мешали… Слышал я, будто к себе в команду ты Хитруна со всей ватагой приглашал. Правда ли?

— Правда. — Бова никогда не лгал и ничего не скрывал от своих людей, особенно если ему задавали прямой вопрос. — Будто сам не знаешь, что именно из таких тёртых жизнью мужиков и выходят толковые сподвижники — ежели, конечно, сумеешь зажечь их своей идеей.

— Ну нет, не тот это случай, — ворчливо возразил махинист. — И что он тебе ответил?

— Пока согласия от него я не получил. Хитрун попросил лишь вывезти его с ватагой отсюда в нормальный домен и обещал мне и моим людям никогда препоны не чинить. Да ещё сказал, что по дороге подумает над моим предложением.

— Сдать их властям — и вся недолга. Бабок за них немерено получить можно, пар им в задницу!

Бова заметил, как вздрогнул Пивень от таких слов, едва не опрокинув лопату с горюч-камнем на пол. И укоризненно покачал головой.

— Эх ты, махинист! А где же твоё человеколюбие? Сам-то ты чем после такого предложения от этих бандюков отличаешься?

— Я людей не граблю, — буркнул Ухарь. — А они знали, на что шли, когда в бандюки подались. Их дело какое? Ограбили, пропили награбленное — в острог. А эти что? Сколько уже времени безнаказанно по всем доменам куролесят!

Тут вверху распахнулся люк, и вниз свесилась голова Косьмы Тихого — с весьма испуганным выражением на лице.

— Бова, беда!

— Что такое?

— Высотомер шалит! Вроде как падаем мы, и быстро падаем!

— Знаешь Косьма, — Бова резко встал, не на шутку рассердившись, — я хоть и люблю тебя, как сына родного, но голову твою дурную тебе сейчас сверну. И язык вырву! Всё-таки накликал беду, поганец ты этакий!

Голова Косьмы с коротким возгласом исчезла.

— Не останавливайтесь, пока не выясню, в чём дело, — бросил Бова уже Ухарю, — смени Пивеня, коли устанет, но чтоб жар в топке был под завязку! Понял?

И, не дожидаясь ответа, понёсся по лестнице наверх.

Правду сказал Косьма, ничего не напутал — видать, от порывов ветра в одной из секций гондолы образовалась брешь, выпускающая тёплый газ, и стрелка высотомера неуклонно ползла вниз. Бова досадливо крякнул. Лиха беда начало. Вот уж подлый закон мироздания — как будешь думать о чём плохом, так непременно случится. О хорошем же думай хоть до морковкиного заговенья — всё равно не обломится, пока это хорошее сам не сделаешь, своими руками.

Рёв движителя усилился — Ухарь исправно выполнял указание прибавить жару. Стрелка высотомера на миг замерла, но потом, хоть и гораздо медленнее, снова поползла вниз. Значит, брешь была немалой. А дальше и того хуже может случиться — отыскав слабое место, ветер может всю секцию многошара разметать в клочья.

— Что делать, настоятель? — испуганно спросил Косьма, выглядывая из-за плеча склонившегося над приборной доской Бовы.

— Что делать, что делать… — Бова решительно выпрямился и буркнул: — Балласт скидывать, вот что делать будем!

— Да откуда ж у нас балласт?

Бова окинул Косьму нехорошим взглядом и непонятно пояснил:

— И тебя в том числе, Косьма, ежели придётся, лишь бы корабль спасти.

— Как это? — Манг икнул, вытаращив глаза.

Но Бова Конструктор, не обращая на него внимания, быстрым шагом прошёл сквозь запасник к отсеку для седунов и, рывком распахнув дверцу, окинул помещение быстрым цепким взглядом. Все его новые седуны и большая часть команды безмятежно дрыхли после окоселовки, кто на лавках, а кто и прямо на полу, причём Благуша не упустил случая полежать в обнимку с Минутой. Остальные из команды вяло перебрасывались за столом в картинки, а двое дюжих молодцов охраняли бандюков, усаженных в правом дальнем углу отдельной группой. Из них, кстати, не спал только Хитрун. И Скалец. Ватамана окоселовка не брала, а Красавчик пребывал в полном отрубе, что трудно было назвать обычным сном. Дождавшись, когда лица бодрствующих повернутся к нему и изобразят должное внимание, что было непросто во хмелю, всё ещё бродившем в головах, Бова жёстко проговорил:

— У меня для вас неприятная новость, парни. Мы падаем, и поделать с этим я ничего не могу. Ежели удастся посадить Дирижопль — значит, посажу. Ежели нет… В общем, и так ясно. Сперва, включи-выключи, придётся спрыгнуть только некоторым. Ежели и это не поможет — прыгать придётся всем. И, надеюсь, летучих шаров достанет на всех нас.

Пока настоятель говорил, от его громкого голоса проснулись почти все, а кто не успел, того спешным образом будили сотоварищи.

Бова для верности повторил сообщение. Затем добавил:

— Разбирайте из запасника камильные костюмы, оболочки посадочных шаров и снаряжайтесь прямо сейчас, чтобы потом вдруг не оказалось слишком поздно.

Сказав всё, что хотел, Бова собрался снова захлопнуть дверцу и вернуться к водильному креслу, но тут встревоженный ропот, поднявшийся в отсеке, перекрыл скрипучий бас Хитруна.

— Погоди, настоятель. Ты сказал, кровь из носу, что сперва придётся спрыгнуть только нескольким, для проверки.

— Ну?

Хитрун криво усмехнулся, выдерживая паузу для пущего эффекта. Когда установилась полная тишина, он медленно и внушительно проговорил, раздувая свои усы от важности и гордости за себя, любимого:

— Первыми прыгнем мы!

Тишину сразу смело нестройным хором выкриков:

— Ну надо же, наш ватаман погеройствовать решил!

— Так у него, верно, штанцы запасные, будет во что переодеться, как приземлится!

— Да нет, он их ещё в полёте менять станет!

— Да ты что, так и последние потерять можно!

А Обормот, подняв над головой свою любимую алебарду, чтоб эту самую голову никому не снести по нечаянности, пробрался среди горланящего народа в угол к ватаге и, наклонившись к ватаману, язвительно бросил прямо в лицо:

— Легко отделаться хочешь, Хитрун? Не выйдет, халваш-балваш!

Ватаман стремительно побагровел, словно спелый помидор. И быть бы, по словам Безумного Проповедника, великой ссоре и ругачке, ежели бы не своевременное вмешательство Бовы Конструктора. Его властный голос легко перекрыл гвалт.

— Пусть прыгают.

И снова наступила мёртвая тишина, в которую вплетался лишь идущий снизу ровный гул движителя да едва слышный вой ветра за бортом.

— Пусть прыгают. Сейчас не до разборок. Обормот, проследи, чтобы всех облачили в камильные костюмы, и как можно быстрее. А после веди их вниз, в котельную!

— Тьфу ты, на каких-то бандюков костюмы тратить, обертон те по ушам! — возмутился было Воха Василиск, но Бова его тут же строго осадил:

— А ну тихо, бард! Они такие же люди, как и мы, и беда сейчас на всех одна! Всё, действуйте!

И больше никто не захотел Бове возражать.

Лишь Благуша, всё ещё сидевший в обнимку с Минутой, с глубокомысленным видом тихо проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Ежели не можешь помочь утопающему, то хоть не мешай ему.

На что девица, тревожно поблёскивая глазами, согласно кивнула.

Спустя несколько минут в котельной Бова давал последние напутствия уже полностью снаряжённым для полёта бандюкам:

— Старайтесь при падении не дёргаться, не махать зря руками и ногами, а то трос оборвёте. Или шар повредите. Удар при приземлении будет не так чтобы очень сильный, но ощутимый, поэтому ноги держите вместе, иначе можете их сломать или задницу отбить…

Все внимательно слушали, лишь Скалец, пьяно улыбаясь и явно не соображая, что происходит, висел плетью на плечах брезгливо скривившихся Жилы с Ухмылом. Бова сперва хотел оставить этого слава на корабле, но изменил своё намерение — во-первых, возможно, вскоре все они окажутся в положении бандюков, во-вторых, ватаман лично пообещал, что присмотрит за ним и за опрометчивые речи супротив ватаги мстить славу не будет. И что-то в голосе ватамана заставило Бову поверить ему.

— А наше оружие? — угрюмо поинтересовался Хитрун, когда напутствия закончились. — Отдашь или как?

Бова кивнул Ухарю, и тот, недовольно сопя, но без возражений, выволок из угла котельной всё, что было отобрано у бандюков при пленении, — сабли, ножи и аркан, и вручил им обратно. После чего, подобрав здоровенный молот, отступил к котлу, возле которого уже находился в ожидании распоряжений Пивень, и принялся оттуда сверлить бандюков подозрительным взглядом — чтобы ничего не учудили при оружии.

— Пора, — сказал Бова, оборачиваясь к помощникам. — Надувайте шары.

Ухарь тут же отставил молот, выхватил одну из шарных оболочек, охапку которых Пивень сейчас держал в руках, открыл клапан специальной трубы, конец которой выходил сбоку от топки, и подставил горловину под струю вырвавшегося оттуда горячего газа. Газ был особенный — образующийся при испарении долгольда, он обладал невероятной подъёмной силой, и совсем небольшой шар, всего в два обхвата обычных рук, спокойно нёс на себе вес человека. Пока Ухарь надувал шары, от которых в котельной сразу стало весьма тесно, Бова самолично защёлкнул бандюкам шлемы камильных костюмов в шейных ободьях. А перед тем как надеть шлем самому ватаману, сказал следующее:

— Удачи, ватаман. Мягкого приземления. И, кстати, включи-выключи, ежели встретимся вновь, то моё предложение остаётся в силе.

Хитрун ответил ему долгим, пристальным взглядом, а когда заговорил, голос его едва заметно дрогнул.

— Я это запомню, Бова. И это, и то, что ты сказал о нас там, наверху. Запомню, кровь из носу, даже ежели жить мне осталось недолго. Удачи и тебе. И, может быть, в следующей жизни нам повезёт стать друганами.

Бова кивнул, оценив сказанное, и шлем ватамана с тихим, но отчётливым щелчком встал на своё место…