— Дедушко, а сколько ж тебе ныне лет набежало, ежели ты, как утверждаешь, был свидетелем столь давних событий? — с некоторым сомнением спросила Минута, едва Проповедник закончил рассказ.

— Много, — буркнул дед, явно недовольный высказанным недоверием. — Много лет минуло, скатертью дорога. Не считывал. Может, семь десятков, а может, и все десять…

— Ну, дед, это ты загнул! — Благуша хмыкнул. — Ты же выглядишь не больше чем на полтинник, а тебе уже тогда, судя по рассказу, столько и было…

— А ты у елсов поспрашивай, почему я с тех пор стареть перестал, — сказал как отрезал Проповедник.

— Елсы, елсы, сколько уже времени в этом домене, а так ни одного и не видел! — пробормотал Воха Василиск, уставившись в Благушину книжицу, страницы коей он перелистывал в течение всего рассказа, ни разу не передохнув. — Горазд ты, дедуля, врать…

— Что это за вонь? — вдруг спросил Благуша, поморщившись. В махинерии определённо завоняло тухлятиной. Брезгливо потянув носом, слав определил направление источника и уточнил: — Это от клоацинника так несёт, Воха, или от тебя?

— Пусть моется тот, кому лень чесаться! — бодро отбрил Воха, по-прежнему не отрываясь от чтения томика апофегм. Но тут тяжёлый запах добрался и до его менее чуткого, чем у Благуши, носа. Воха наконец поднял глаза и недоумённо хмыкнул:

— И вправду, откуда такой дрянью тянет?

— Фу, гадость какая, — фыркнула Минута, прижимая к лицу платок, годный на все случаи жизни.

Тут и дедок, оставив на время своё недовольство, стал принюхиваться, поводя из стороны в сторону своим крупным, горбатым «клювом». Седые усищи при этом топорщились, поднимаясь и опускаясь, словно вёсла во время гребли.

А зловоние становилось всё сильнее.

Вскоре уже и принюхиваться стало незачем — разило отовсюду и с одинаковой силой. Напротив, пришло время по примеру Минуты зажимать носы кому чем придётся.

— Нет, энто всё-таки бандюки, — глухо заявил Безумный Проповедник, уткнув нос в рукав армяка. — Энто токмо от них, засранцев, может быть такая вонища!

— На остановке что-то прицепили! — кивнул Благуша. — Чтоб их, как олдей, каждого надвое развернуло, оторви и выбрось! Никак не угомонятся!

— А вы как думали? Вот и здесь сказано — все неприятности случаются в самое неподходящее время, — тоже из-под рукава плисовой рубахи прокомментировал Воха, скосив глаз во всё ещё раскрытую книжицу. И удивился. — Вот тебе и на, я же страницу не переворачивал, обертон те по ушам, а апофегма сменилась!

— Ой, что же делать-то будем? — еле слышно спросила Минута из-под платка, — Дышать же нечем! Заморят они нас этим запахом!

— Действительно, надо что-то делать. — Благуша решительно встал с лежака. — Давай-ка боковую дверцу откроем и попробуем проветрить…

— Не тронь дверцу! — заорал Воха. — Они только этого и ждут!

— Да ты что, бард, башкой стуманился или как? — Торгаш покачал головой, вспомнив свой личный опыт путешествия на грузовозе. — По-твоему что, бандюки прямо на крыше Махины сидят? Да ты сам прикинь — на такой скорости их же оттуда просто сдует. А не сдует, так замёрзнут вусмерть.

Воха попытался возразить, но поперхнулся, едва отняв рукав от лица, и снова спрятал нос в укрытие. А уже оттуда что-то возмущённо промычал недокормленным телёнком — что именно, разобрать было невозможно. Но, несмотря на собственные доводы, Благуша тоже призадумался и решил дверцу пока не трогать.

— Ладно, сделаем по-другому, — сказал слав, разворачиваясь в обратную сторону.

— Ты куда? — приглушённо спросила Минута (из-под платка выглядывали только глаза).

— В тамбур. Махину от вагонов отцеплять. Кхе-кхе… — Не выдержав, Благуша отбросил показное геройство и тоже достал платок, а уже из-под него пояснил: — Избавимся от вагонов, значит, избавимся и от бандюков, а после, как подальше отъедем, остановим Махину и избавимся от вонючей дряни, что к ней прилеплена.

— А откуда ж тебе ведомо, паря, как Махину отчиплять?

— Да всё оттуда, дед, откуда и управлять научился, — отмахнулся Благуша, не желая вдаваться в подробности. — Видел как-то, как знакомый подобное проделывал. Попытка не пытка, авось и получится…

— Погодь, надо подстраховаться. — Проповедник вскочил с лежака, подхватил с пола свой сидор и, стоически сморщившись от набросившейся на его нос вони, выудил из сидора короткую, но массивную дубинку весьма внушительного вида. — Ежели бандюки там, в тамбуре…

— И я с тобой! — Минута тоже вскочила с самым решительным видом, сверкая своими зелёными глазищами. — Надо будет, и голыми руками с лихоимцами разберусь!

У Благуши потеплело на сердце от столь дружной поддержки.

— Да ладно вам, везде бандюки мерещатся! Не такие уж они вездесущие, оторви и выбрось! А что до этих злодейских происков, то так просто, одной вонью, бандюкам нас не взять! Вот им назло сейчас по чарке хряснем да салом закусим…

Не стоило Благуше этого предлагать, но с кем ошибок не бывает? Сдавленно замычав, Воха швырнул на лежак томик апофегм и нырнул в клоацинник, где его, судя по характерным давящимся звукам, и вывернуло наизнанку. Не впрок пошла дармовая закуска.

— Один вже отвоевался, скатертью дорога, — мрачновато прокомментировал Проповедник. — Пошевеливайся, паря, делай, что задумкал. — И встал около тамбурной дверцы с дубинкой наготове, а Минута, сжав кулачки, пристроилась за его широкой спиной, чтобы в случае чего поддержать.

Благуша прижал ухо к дверце, прислушался, но никаких подозрительных звуков не уловил. Тогда он тихо снял засовы, приоткрыл дверцу…

И в щель тут же с лязгом въехало длинное лезвие ватаманской сабли, едва не насадив торгаша, как тушку трепыхалы на вертел! Благуша еле успел отскочить, а в дверь, отжимая её мощной дланью, уже неудержимо лезла багровая усатая харя самого Хитруна…

Что, напугали мы вас?

А не стоило пугаться, не стоило — это мы, авторы, так шуткуем, для нагнетания тревожной атмосферы на пустом месте. Сами подумайте, откуда здесь взяться ватаману? Ну откуда? Вот именно.

В тамбуре было пусто.

И воняло там куда меньше.

По-прежнему стараясь действовать как можно тише, слав осторожно шагнул вправо, распахнул неприметную боковую дверцу, встроенную в зад Махины, и, присев на корточки, окинул внимательным взглядом многочисленные рычажки, коими была увешена стенка ниши за дверцей. Ежели честно, он мало что запомнил из действий Ухаря, когда тот отцеплял Махину, но, странное дело, стоило сейчас взгляду коснуться того или иного рычажка, как Благуше сразу становилось ясно, как и куда его поворачивать — вправо, влево или на себя. Причём порядок действий в этой Махине отличался от порядка действий в Махине Ухаря, ведь здесь не имелось рычажков управления парусными щитами из-за отсутствия последних. И это странное знание, всплывавшее откуда-то из неизведанных глубин разума и не имеющее под собой никакого рационального объяснения, вновь привело Благушу в смятение. Но ненадолго. Ведь чего-то подобного он и ожидал, когда решился попробовать отцепить состав.

— Ну как? — громким шёпотом поинтересовался Проповедник, высовывая в тамбур взлохмаченную голову.

— Кажись, смогу, — так же шёпотом ответил слав. — А вы там поосторожнее, сильно не высовывайтесь. Когда отцеплю, рывок будет, так что держитесь за что-нибудь, чтобы на рельсы не кинуло. А то сразу каюк!

— Понял, скатертью дорога!

Голова Проповедника исчезла.

Оставшись один, Благуша вознёс молитву Олдю Великому и Двуликому, чтоб не лишил нечаянной сообразительности, собрался с духом и принялся за дело. Через несколько минут, благополучно закончив возиться с мелочью, слав поплевал на ладони и взялся за самый огромный рычаг, растущий из пола ниши почти до самого её верха.

Нажал.

Рычаг не шевельнулся.

Благуша мгновенно взмок. Отчётливо вспомнилось, как бугрились на широченной спине Ухаря могутные мускулы, аж шёлковая рубаха трещала да стонало железо хитрого механизма, когда тот тянул такой рычаг на себя, причём тянул плавно и медленно, превозмогая отчаянное сопротивление. Неужто ничего не получится? Неужто для того, чтобы это сделать, нужна сила Ухаря? Ну нет! Он и сам не слабак, оторви и выбрось!

Благуша упрямо набычился, плотнее обхватил рычаг обеими руками, покряхтел, приноравливаясь, и что есть силы снова потянул на себя. Железо застонало, как тогда у махиниста, но не сдвинулось с места. Благуша нажал ещё сильнее, чувствуя, как под армяком и у него начинает трещать рубаха, а в голове начинает громко стучать от прилива крови. Рычаг задрожал, словно от озноба. «А вот хрен тебе, оторви и выбрось, — мстительно подумал слав, мужское самолюбие которого было крепко задето, — вот не позову Проповедника на помощь, и всё тут! Хоть пополам порвусь, а не позову!»

И упрямое железо покорилось.

Что-то звонко, надрывно щёлкнуло в основании, и рычаг плавно пошёл вниз, а Благуша ещё и всем телом сверху навалился, пока не дожал зловредную железяку до самого пола. Наконец лязгнули сцепки где-то под полом, загремели стены и потолок, и тамбур разделился надвое, словно батон колбасы, разрубленный поперёк алебардой Обормота. Рывок, когда Махина освободилась от веса вагонов, против ожидания, оказался не так уж и силён, к тому же слав всё ещё держался за рычаг и без особого труда устоял на ногах. В быстро расширявшуюся щель ворвался свистящий ветер, прянул Благуше в покрытое испариной лицо, взъерошил влажные волосы. Дело было сделано. Слав довольно ухмыльнулся, вытер ладони об армяк и вернулся в махинерию, не забыв накрепко запереть за собой тамбурную дверь.

— Молодец, торгаш, — одобрительно кивнул дед, пряча дубинку обратно в сидор.

Поймав сияющий восхищением взгляд Минуты, слав, сам того не ожидая, покраснел как варёный рак.

— Да ладно, чего там, — смущённо пробормотал он, — видел же, как деется… А с бандюками, можно сказать, теперь покончено — или я не Благуша, оторви и выбрось!

И поспешно зажал лицо рукавом, чтобы не вывернуло наизнанку от вони, как Boxy. Бард, лёгок на помине, с обессиленным видом только сейчас выбрался из клоацинника и с горестным стоном рухнул на лежак лицом вниз, обхватив голову руками.

— Эвон беднягу как прохватило, — посочувствовал дед. — Тонка кишка у стихоплёта оказалась. Я б ему городской дерьмовоз не доверил, тонкая работа, ответственная… Олдь Великий и Двуликий, ну что за смрад! Мне токмо кажется, скатертью дорога, или он ещё сильнее стал?

В ответ Воха лишь слабо дрыгнул ногами, а Минута сдавленно хмыкнула под платком. Благуша же, не обращая внимания на дедов трёп, молча и сосредоточенно считал веховых олдей, мелькавших в оконце махинерии. На десятом он решительно подошёл к приборной доске и начал жать окошки скорости в обратной последовательности с небольшими интервалами, чтобы избежать рывков при торможении. Понятное дело, никто его этому не учил, но об этой стороне дела он решил подумать как-нибудь после, крепко подумать.

Наконец Махина остановилась, и Благуша со спокойным сердцем отдраил боковую дверцу. Первым, чуть не сбив слава с ног, задыхаясь и кашляя, наружу выскочил Воха Василиск, а за ним уже и остальные спешно покинули провонявшее помещение. Причём торгаш галантно пропустил вперёд себя Минуту, за что был заслуженно вознаграждён благодарным взглядом, после чего разошёлся в своём благородстве и пропустил деда, на что тот не обратил ни малейшего внимания.

Вскоре весь народ валялся на мягкой траве-мураве, под ясным полуденным светом Небесного Зерцала, с наслаждением вдыхая свежий, настоянный на лесных травах воздух. Да кто бы мог подумать, что обычный воздух может быть так приятен и сладок на вкус! Развалившись на спине и подложив руки под голову, Благуша, прищурившись, глазел на редкие белесые облачка в небе да мял в крепких зубах сорванную травинку. Хорошо было так валяться, ни о чём не думая, но кому-то надо было наконец выяснить, что за дрянь была прицеплена бандюками к Махине и главное — где, и этим кем-то, ясное дело, придётся быть ему. Ну вот такой уродился он, ответственный с головы до ног и обязательный с ног до головы, что уж тут поделаешь.

Взгляд Благуши в соответствии с мыслями лениво сместился к объекту предстоящей работы, предположительно определяя места состоявшейся диверсии, придирчиво, уже настраиваясь на серьёзный лад, прошёлся по массивному передку Махины с зубастым профилем охранной решётки и вылупленным глазом фары, по могучему боку, в коем чернел проём распахнутой дверцы, переместился к крыше…

Сперва он просто не поверил своим глазам.

Потом волосы у него на голове зашевелились.

А потом на Благушу от нервного потрясения напал истерический хохот. Схватившись руками за живот, слав опрокинулся набок и согнулся пополам.

— Что с тобой, Благушенька? — Лежавшая рядом Минута приподнялась на локте, встревоженно всматриваясь в его лицо.

— Кишка, значит, у меня тонка? — криво усмехаясь, припомнил Воха слова деда. — Дерьмовоз мне не доверите, обертон вам по ушам? А вы на торгаша своего гляньте, явно человек не в себе.

— Ну-ну, ты нашего слава не замай, — сердито прикрикнул на Boxy дед. — Ежели бы не он, по сию пору вонищу смердящую лопали бы в Махине! И ты в первую очередь, стихоплёт! Он нас всех выручил, скатертью дорога, да вже в который раз!

— Да уж, чем больше в жизни мест для подвигов, тем меньше для нормальной жизни, — покладисто кивнул Воха, похоже натрескавшийся этих апофегм уже не меньше Благуши.

Благуша, продолжая хохотать, с трудом отнял одну руку от живота и ткнул пальцем в сторону Махины. Взгляды спутников послушно переместились…

А затем полезли на лоб.

Картинка вышла весьма колоритной.

На крыше Махины, с самого края вдоль низких служебных перилец, нахохлившись и поджав ноги к задницам, точно куры на насесте, тесным рядком сидела ватага Рыжих в своём полном нынешнем составе. От перенесённого в дороге леденящего холода бандюки слаженно, словно после долгой совместной тренировки, выбивали зубами чечётку, зябко скрестив руки на груди и спрятав кисти рук в подмышках. А их рожи, выглядывающие из-за поднятых воротников армяков, своим обветренным, примороженным до красноты видом напоминали только что вынутые из ледника усатые пельмени, сдобренные дли вкуса красным соусом. Лишь Скалец выглядел пельменем не только усатым, но и кудрявым, а потому и вовсе странным. К тому же, бросая на своих подельщиков быстрые опасливые взгляды, говорившие о том, что он явно не желает быть замеченным за сим занятием, он жадно и торопливо грыз какой-то белый кусок, зажатый в руке.

— Вот тебе и выручил нас торгаш, дедуля, — охнул Воха, бледнея, как облака над головой, после чего все, кроме хохочущего Благуши, повскакивали на ноги. Проповедник не нашёлся что ответить барду и за неимением лучшего просто недобро глянул на ватагу из-под кустистых бровей. Но что бандюкам такие взгляды? Как об стенку горох.

В этот момент Хитрун, сидевший на крыше посерёдке своей ватаги и, как выяснилось, как раз над распахнутой дверцей Махины, шевельнулся, приходя в себя, повёл широченными плечам. И окинул путешественников всё ещё стылым, но уже пронзительным взором маленьких, глубоко посаженных глаз, в глубине которых медленно, красными угольками разгоралась тяжёлая злоба.

— Ну что, надышались, щучьи дети? — сипло проскрипел Хитрун. — А теперь мы вас свяжем для порядку и допросим по совести. Особенно тебя, торгаш… Смейся, смейся, но на этот раз, кровь из носу, наша взяла.

Нечеловеческим усилием воли Благуша оборвал свой дудацкий смех и поднялся на ноги, встав плечом к плечу с кряжистым Проповедником и как бы ненароком оттеснив за спину Минуту. Рвануть к Махине и заскочить внутрь, мелькнула у слава лихорадочная мысль, пока бандюки полностью в себя не пришли, не отогрелись под Зерцалом.

Ватаман, перехватив его взгляд, с лязгом вытянул из ножен свою здоровенную саблю и свесил через перильца вниз, наискось перекрыв проход острым как бритва лезвием.

— Но-но, не балуй, торгаш, кровь из носу. А вы чего расселись, огурцы недосоленные?! — рыкнул он уже на своих. — А ну живо вниз! — Скалец попытался проглотить то, что не дожевал, поперхнулся и выпучил глаза. Номер, видимо, не прошёл. Жила, что сидел рядом с ним, не глядя, хрястнул того ладонью по спине — видимо подкрепляя слова ватамана действием для особо нерадивого. Строптивый кусок вылетел из горла и, пролетев аж полтора десятка шагов, шмякнулся на траву возле самых ног Благуши. Сало, механически определил тот. Бандюки, занятые трудным спуском с крыши, для чего приспособили привязанный к перильцам аркан Жилы, ничего не заметили, и Скалец, ещё немного посидев с омертвелым видом, тоже последовал за ними.

— Бежим! — нервно шепнул Воха Василиск, дёрнув слава за рукав. — Бежим, пока время есть!

— Поздно уж, не дёргайся, — сквозь зубы ответил Благуша, глядя, как бандюки, перекинувшись через перильца и повиснув на руках, приноравливаются, как бы половчее сверзнуться с такой высоты. И, накручивая в себе решимость к действию, добавил: — Да и некуда нам бежать, негде искать помощи. Забыл, где находимся? Раз не удалось перехитрить бандюков, значит, будем биться!

— Эхма, а дубинка-то моя верная там осталась, — скорбно вздохнул Проповедник.

— А я книжицу там оставил, — вспомнил Воха и виновато глянул на торгаша, словно от книжицы сейчас что-нибудь зависело.

— Да все наши котомки там остались, все вещи, так что придётся голыми руками отбиваться, — подытожила Минута с таким спокойным видом, словно ей приходилось проделывать подобное ежедневно и с неизменным успехом.

«Какая же она молодчина, — подумал слав про себя. — Да за такую девицу жизни не жалко, оторви и выбрось!» И он не пожалеет! Только чрез его хладное тело они смогут её коснуться своими погаными лапами! И только так!

Первым оказался на земле Ухмыл. Сразу выхватив саблю, он загородил собой проход в махинерию, тем самым развязав руки ватаману. Не сдержав любопытства, бандюк заглянул в махинерию и присвистнул:

— Да-а, красиво жить не запретишь… а вот помешать можно.

Один за другим, охая и матюгаясь, бандюки съезжали с помощью аркана вниз, разминали застывшие на ветру члены и, заметно косолапя, подходили к Ухмылу. Последним, с перекошенной от мучений рожей, на землю ступил Хитрун, отвесив звонкий подзатыльник замешкавшемуся Скальцу, вовремя не убравшемуся с дороги.

Благуша бегло огляделся вокруг, прикидывая, что может сгодиться в качестве оружия, например какой-нибудь сук или камень, но ничего не обнаружил.

— Ежели тихо сдадитесь, то больно бить не будем, кровь из носу, — пообещал ватаман. — Ладно, парни, вяжи их.

Угрюмые путешественники молча смотрели, как бандюки осторожно, с опаской, явно памятуя о неудачной стычке на Краевой Станции, начинают обходить их с двух сторон, беря в рачью клешню — Ухмыл с Буяном справа, а Жила со Скальцем слева. Последний брёл с самым неприкаянным видом, глядя то на траву, то на деревья, то на облака в небе, то на Небесное Зерцало, даже на Махину оглядывался и, будь его воля и умение, точно вскочил бы в неё и удрал — в общем, смотрел куда угодно, только не на Благушу. Видать, совесть у подлюги заговорила, ежели вообще имелась.

И тут у Вохи сдали-таки нервы.

— Отдай балабойку, подлюга! — с надрывом закричал бард и кинулся было на Ухмыла, но Благуша крепкой дланью придержал его за ворот армяка.

— Не торопись, бард, успеешь ещё в руки к бандюкам попасть.

— Да я их не боюсь! В бараний рог согну и дудеть через задницу заставлю!

— Погоди, говорю тебе. Верю, что не боишься. Но лучше минуту быть трусом, чем всю оставшуюся жизнь мертвяком. Отбиваться будем все вместе, слаженно, оторви и выбрось. Нас четверо, и их четверо, авось сдюжим.

— Дело гуторишь, — одобрительно кивнул дед.

— Как это четверо? — озадаченно возразил Воха. — Ты что, ватамана в счёт не берёшь?

— Да нет, я вот этого кудрявого в счёт не беру, его одной соплёй перешибить можно. — Благуша презрительно дёрнул подбородком в сторону Скальца. От таких слов Красавчик и вовсе остановился, понуро опустив голову.

Дедок, тряхнув черногривой головой, шагнул вдруг к близстоящей молодой липке, присел, обхватил толстенький, с руку, ствол широкими дублёными ладонями, покряхтел, приноравливаясь, поднатужился… и с громким треском вырвал с корнем. Бандюки от такой картины разом остановились, вытаращив глаза. Даже ватаман уважительно хмыкнул, снова выдёргивая из ножен саблю. Минута изумлённо ойкнула, Благуша порывисто вздохнул, а Воха Василиск присвистнул, выразив общее мнение.

— Ну ты даёшь, дедуля! Вот не думал, что такое возможно, обертон те по ушам!

Проповедник с гордым видом развернул деревце густолистой макушкой к бандюкам и, взяв ствол наперевес, словно алебарду, весьма красноречиво пообещал:

— А вот кто первый сунется, на том банный веничек и опробую!

— Лучше брось, старый перхун, а то хуже будет, — предостерёг ватаман.

— Всё равно не быть по-ихнему, — заявил Благуша вполголоса, чтобы бандюки не услышали.

— Это почему же, обертон по ушам? — живо заинтересовался Воха, почувствовав в голосе торгаша странную уверенность.

— А потому, ежели ты ещё не заметил, что в такие моменты всегда что-нибудь случается, и удача, по большому счёту, оказывается на нашей стороне!

— Окружайте, окружайте их, олухи, чего топчетесь, — подгонял своих братков тем временем ватаман, размахивая громадной саблей. — Окружайте да вяжите! Жила, где твой аркан, кровь из носу? Накидывай на деда!

— Дак это ж… на Махине остался, не отвязал ещё…

— Вот так всегда, кровь из носу, вечно от вас нет никакого толку, когда это особенно необходимо!

Воха с сомнением глянул на Благушу, обдумывая его заявление, затем снова на бандюков, почесал в затылке:

— Да что же с этими уродами может сейчас случиться, обертон те по ушам? Разве что гром с ясного неба вдарит ватаману по маковке, что было бы совсем неплохо!

Гром не вдарил.

Вместо грома с небес послышался какой-то диковинный гул, заставивший всех без исключения на время забыть о предстоящей потасовке и задрать головы вверх в поисках источника столь странного звука. Не успел народ сосчитать до десяти, как гул перешёл в могучий утробный рёв, от которого задрожала земля под ногами да затрепетали листья деревьев — словно прямо в их сторону, сломя голову и ревмя ревя, неслось неохватное взглядом стадо разъярённых быков.

В следующий миг из-за макушек леса на великой скорости вылетела какая-то громадная чёрная еддовина… Как бы нам её описать… Представьте себе здоровенную овальную дыню, втиснутую в подходящего размера корыто, а потом подвесьте всё это дело в воздух и увеличивайте до тех пор, пока она не станет раз в десять больше Махины Представили? Весьма внушительное зрелище, не так ли? И вот эта самая дура, которую мы только что так живо вообразили, вылетает из-за леса и, взревев ещё громче, от чего у всех напрочь закладывает уши, резко останавливается, зависнув на большой высоте прямо над местом несостоявшейся схватки. И, понятное дело, заслоняет собой небо. На землю пала такая исполинская тень, что накрыла не только людей, но и громадный кусок окружающего их леса.

Безумный Проповедник при виде этого дива рухнул на колени и закричал страшным голосом — тем самым, которым вводил в трепет народ во время своих проповедей:

— Кайтесь! Кайтесь, безумцы! Пропали, пропали мы! Вот и смертушка наша пришла, и елсы прилетели за нами на своём чёрном шаре!

И путешественники, и бандюки замерли, словно и вправду громом поражённые.

«А ведь дед говорил, что те шары летали бесшумно, — безотчётно подумалось Благуше, боевой запал которого сразу растаял. — Всё-таки приврал дед-то…» Странная слабость охватила его члены, а перед глазами от нереальности происходящего всё поплыло, поплыло, затуманив взгляд, словно какой-то остряк, схватив его за ноги, сунул головой в проточную воду. Почему-то вспомнились маменька с папенькой, которых он больше не увидит, родной дом в Светлой Горилке, вспомнилась также прорва как не завершённых, так и вовсе не сделанных дел… Много чего вспомнилось…

Внезапно рёв стих, сменившись не менее оглушительной тишиной.

В следующий миг сбоку «корыта» распахнулась дверца, и из неё выпрыгнула человекоподобная фигура — телом и ликом чёрная, с прозрачным шаром за плечами, какие Благуша видел в храмовнике, где они продавались на потеху детям, и с громадным молотом в обеих руках — совсем уж недетским предметом. С тихим шелестом фигура плавно, словно её спускали на верёвочке, спланировала на землю, глухо бухнув ногами при приземлении. А за ней выпрыгнула ещё одна, ничем не отличимая от первой. И ещё. А одна даже держала в руках здоровенную, чем-то смутно знакомую алебарду…

Размякший от потрясения, прямо-таки как восковая свеча на зерцалопеке, Благуша беспомощно смотрел, словно во сне, как жуткие создания с огромными выпуклыми глазами на безликих лицах, являвшиеся скорее всего теми самыми железными феликсами из рассказа Безумного Проповедника, окружают и его компанию, и бандюков — всех чохом. Ощетинившись саблями, ватага Хитруна сбилась в тесную кучу, спиной к спине, решив, видимо, отбиваться до последнего. Безумный Проповедник продолжал что-то причитать, стоя на коленях, Воха, продолжая белеть лицом, хотя казалось — дальше уже некуда, явно готовился хлопнуться в обморок, а Минута… Минута вела себя странно и непонятно, дошло вдруг до Благуши. Настойчиво теребя его за рукав армяка, она с радостным видом пыталась что-то ему втолковать, показывая то на чёрную громадину в небе, то на деловитых феликсов, закончивших окружение по всем правилам. Вот только непрерывный звон, поселившийся в ушах после прекращения рёва громадины, мешал ему разобрать, о чём же она говорит. Стуманилась девица, решил слав. И так ему стало её жалко, такая вдруг горячая и уже безнадёжная любовь вспыхнула в его сердце, что разом вернулись к нему силы. И слав крепко-накрепко обнял милую, прижав к своей широкой груди и загородив собой от всего злого мира.

Вот тут-то он наконец и услышал то, что хотела сказать ему Минута:

— Да наши это, наши, Благуша! Это Бова Конструктор на своём новом летательном аппарате прилетел!