Книга: Рось квадратная, изначальная
Назад: Глава двадцать девятая, где у Благуши на пути лучше не становиться
Дальше: Глава тридцать первая, в которой Выжиге окончательно изменяет удача

Глава тридцатая,
где Благуша находит-таки выход из отчаянного положения

Ежели нельзя, но очень хочется, то можно.
Ежели ты хочешь, но не можешь, значит не очень хочешь.
Апофегмы
Вырвав, как ему казалось, единственного бегунка со всего этого домена, Благуша остановился за пределами Станции возле общей привязи, где путники оставляли и коняг, и мулов, и строфокамилов. Быстро прикрутил поводья строфа, расстелил на байкалитовом полу мешок и разложил на нём детали костюма, подаренного Бовой. Сшит костюм был из кож лучшей выделки — прочных и мягких на ощупь, и снабжён многочисленными завязками и застёжками. Глядя на листок с инструкциями, Благуша лихорадочно вспоминал объяснения Минуты, но дело от изрядного волнения шло туго. Наконец решив, что разберётся на ходу, натянул костюм на себя прямо поверх одежды и принялся застёгивать крепёжные ремни, иногда путаясь в них, развязывая и завязывая по-новому.
Самым дорогим для него сейчас было время, а оно уходило как песок сквозь пальцы — безвозвратно, поджимая всё сильнее и сильнее. Опаздывал слав, непоправимо опаздывал! Не повезло ему, оторви и выбрось, несмотря на дружескую помощь Минуты и Бовы Конструктора. И хорошо, ежели не фатально… Вон и Махина здешняя уже ушла, а он всё ещё только собирается в дорогу… Есть от чего скрипеть зубами. Ежели б не этот мерзавец строфник, из-за которого он потерял и время, и толкового бегунка, получив взамен этого задохлика… Жаль, не успел спросить, уж не Выжига ли его опередил? Впрочем, уже не важно…
Окинув себя беглым взглядом — все ли застёжки застёгнуты, а завязки завязаны, — Благуша взялся за шлем, ещё раз припоминая объяснения Минуты. И заметил, что рядом начинает собираться любопытный народ, чтобы поглазеть на непривычный наряд камильного седуна. Благуша сперва недовольно нахмурился, но затем решил не придавать значения таким мелочам и постарался сосредоточиться на костюме. Пусть их.
Как объясняла ему Минута и о том же вторила инструкция, надевать шлем нужно было строго задом наперёд, совмещая железный обод внизу с ободом, укреплённым на плечах костюма. Затем следовало осторожно, двумя руками повернуть шлем вокруг оси вправо и проверить, защёлкнулись ли ободья друг за дружку. А ежели, значит, не защёлкнулись, то нужно всё повторить сызнова — более тщательно. Благуша ещё раз осмотрел шлем, вздохнул, нахлобучил на голову и осторожно повернул. Послышался щелчок. На всякий случай он попробовал стащить шлем обратно, но тот не поддался, сидел крепко, как влитой. В шлеме сразу стало тихо, большая часть привычного городского шума осталась снаружи, как будто в ушах оказались пробки из пакли, а чтобы посмотреть вбок, приходилось поворачиваться всем телом, иначе при повороте головы глаза упирались в железную стенку. Благуша чуток потренировался, со злорадным удовлетворением заметив, как разбегаются перепуганные его глазастым шлемом зеваки, когда он обращал стёклышки в их сторону, и взялся за перчатки — последнюю деталь снаряжения.
Тут он почувствовал, что жутко хочет пить, и остановился в нерешительности. Как назло, каждая минута была на счёту. Но в горле от всей этой суеты изрядно пересохло, а дальше и того хуже будет — когда рассветёт и начнётся жара. Он ведь не где-нибудь, а по Великой Пустыне поскачет. С этим костюмом, спеленавшим его по рукам, ногам и голове, как он понимал, в дороге у него возможности напиться, как тогда на коняге — из туеска, уже не будет… Проклятие, а туесок-то в кармане армяка остался!
Определив на ощупь, где именно, Благуша принялся лихорадочно расстёгивать с той стороны застёжку, соединявшую верх костюма с кожаными штанцами. И тут рука сквозь материю случайно наткнулась на давно забытую пляжку с бодрячком, терпеливо ожидавшую своего звёздного часа в нагрудном кармане армяка.
Слав на мгновение замер.
Проклятие! Как же он забыл потребовать у строфника положенный глоток бодрячка! Ведь без этого невозможно обойтись при скачке на камиле! Хорошо, что хоть про свою пляжку вспомнил в самый последний момент! Ох уж эта суета, оторви и выбрось…
Благуша быстро свинтил шлем. Затем, придерживая его одной рукой, выдернул свободной пляжку из кармана, взглянул сквозь дымчато-тёмный обсидиан на свет городских зерцал, взболтнул и хмыкнул. Похоже, на все три глотка будет. Вытащил пробку зубами, выплюнул её на байкалитовый пол и поднёс пляжку к губам…
И снова замер.
Губы слава невольно растянулись в загадочной улыбке. Возможно, так улыбаются те, кому в голову приходят неожиданные, возможно спорные, но счастливые озарения.
Благуша знал о бодрячке всё. Один глоток этого убойного зелья — и тело нальётся силушкой молодецкой, а усталость и беспокойство отступят прочь, два глотка — и он не почувствует никаких неудобств в течение всего пути: ни жары, ни жажды, ни тряски, а дорога пролетит, как в сказке, три — и он придёт в себя уже дома, вообще не запомнив перипетий дороги, но сделав всё как надо. Однако больше трёх нельзя. Больше трёх глотков никто ещё не выдерживал, а кто пытался — навек разум терял. Ходили, правда, легенды о тех, кто и четыре зараз выдержал — так те сразу бессмертными становились и бесследно исчезали из мира сего, отправляясь прямиком к Смотрящему в вечные помощники, так что конец, можно сказать, тот же…
Только речь сейчас шла не об этом. Бессмертным он пока становиться не собирался. Зато только что чуть не сделал крупную ошибку… Но чуть ведь не считается, оторви и выбрось! Впрочем, хотя бы один глоток всё же нужен, иначе пути он просто не перенесёт. Да, жаль, что из-за всей этой чехарды с камилом он забыл потребовать положенную порцию у строфника, а вернуться возможности уже не было… Время!
И Благуша начал действовать — быстро и аккуратно. Наркотический глоток скользнул в пищевод причудливой смесью огня и льда, усталость и беспокойство сразу отступили прочь, плечи расправились, грудь выгнулась вперёд колесом, а мышцы наполнились непривычной, распирающей, требующей движения силой. Затем пляжка временно опустилась в карман кожаного костюма, застёжка на поясе снова была приведена в боеготовность, шлем со щелчком встал на место, а перчатки словно сами срослись с рукавами. Через минуту слав уже сидел в седле, пристёгиваясь к нему специальными ремнями от костюма, да так ловко, словно всю жизнь на камилах разъезжал в новом снаряжении. Птице, похоже, непривычный вид седуна не очень-то понравился — строф поворачивал остроклювую голову, топорщил хохолок между глаз, недовольно покрякивал и переступал голенастыми лапами, заставляя Благушу покачиваться в седле из стороны в сторону, да пытался ущипнуть за мелькавшие перед клювом руки, но никак не мог достать — шеей не вышел. Слав не обращал на его козни никакого внимания, пока не закончил с ремнями. Зато потом внимание обратил, и самое-самое пристальное, так что бегунок, почувствовав его взгляд, от беспокойства закрякал громче.
Продолжая загадочно усмехаться, Благуша отвязал поводья от привязи и бросил их перед собой в основание птичьей шеи. Затем, дождавшись очередной бесплодной попытки камила ущипнуть, вдруг резко одной рукой схватил его за горло, а второй тут же вбил в разинувшийся в возмущённом кряке клюв обсидиановую пляжку. Да и опрокинул туда полностью всё её содержимое. Пляжка полетела на пол, а Благуша, вцепившись в клюв уже обеими руками, задрал его вверх и встряхнул, заставив камила волей-неволей проглотить жгучую отраву. После чего отпустил. Ошарашенная подобным обращением птица, тут же сложив шею вдвое, пригнула голову к туловищу и замерла как каменное изваяние.
Благуша напряжённо ждал, подобрав поводья. Сработает или нет?
Сейчас должно было решиться всё.
Целую минуту ничего не происходило.
Затем бегунок бурно задышал, потеряв каменную неподвижность, нервно переступил с ноги на ногу, раз, другой. Пора, подумал слав, и саданул пятками в птичьи бока. Только камил не обратил на него внимания. Голенастые лапы всё быстрее переступали на месте, пока покачивание в седле не превратилось в какую-то зубодробительную тряску. Благуша снова врезал пятками, да ещё и поводьями дёрнул. Ну, дурная птица, трогай же с места!
И камил рванул.
Если бы не предохранительные ремни, крепко прихватившие Благушу к седлу, то пришлось бы ему приласкать дорогу позади птицы задницей, и приласкать основательно. А так Благушу всего лишь чуть не вывернуло наизнанку.
Строфокамил же, целеустремлённо вытянув длинную шею вперёд на манер копья и выпучив круглые глаза, бежал всё быстрее и быстрее — к выходу из храмовника, по давно отработанному тренировками пути. Миряне Оазиса, не вовремя оказавшиеся у него на дороге, едва успевали шарахаться в стороны, посылая в спину седуну многоступенчатые проклятия. А строф бежал, всё наращивая скорость, пока не вырвался из туннеля храмовника под звёздный простор ночного неба Великой Пустыни.
И вот тут-то — словно вид пустыни сработал как некий спусковой механизм — строф уже рванул по-настоящему, перепугав своего седуна взрывом темпа чуть ли не вусмерть. Воздух прямо взревел вокруг, расступаясь под мощью стремительно летящего тела, а бегунок, казалось, обрёл-таки настоящие крылья вместо своих куцых огрызков, коими его наделила матушка-природа! Крепко зажмурившись и зажав бесполезные поводья в руке, Благуша молил Неведомых Предков о том, чтобы не лопнула подпруга на брюхе камила или ремни, удерживающие его в седле, иначе от него просто останется мокрое пятно.
Никогда ещё живое существо Универсума не бегало по его просторам с такой немыслимой скоростью. Куда там было рекорду Ухаря на Махине до нынешнего, на бегунке!
Назад: Глава двадцать девятая, где у Благуши на пути лучше не становиться
Дальше: Глава тридцать первая, в которой Выжиге окончательно изменяет удача