ГЛАВА 5

Крестьян было двое — тощий невысокий мужик неопределенного возраста и старик, высохший будто древняя мумия. Телегой, судя по ее состоянию, пользовался еще прапрадед «мумифицированного» — обветшала до крайней степени неприличия. Но странным образом не разваливалась — мохнатая лошадка без приключений неспешно дотащила повозку с Лалом Патораком до крошечной деревеньки, расположенной на краю долины. Четыре длинных дома, несколько сараев, изгородь из желтоватого нетесаного камня. Вниз, к берегу быстрой речушки спускаются огороды, у дороги зеленеет несколько яблонь и низеньких рябин. Нищета беспросветная — крыши дерновые, окон и печных труб не наблюдается, стены перекошены. Кур почти не видно, уток и гусей нет вообще, на лугу пасется тройка коров и теленок — вероятно, все здешнее стадо.

У околицы, откуда ни возьмись, появилась кривоносая старуха, неуклюже поклонилась путникам, ни к кому не обращаясь, скрипучим голосом проинформировала о разнообразных новостях:

— Вельдар вернулся с рынка — привез холст, а на бочку новую уже не хватило денег. Говорит, в село пришли солдаты чужие. Отобрали несколько свиней, выдав вместо них бумажки, ни на что не годные. И еще они очень сильно хотят найти какого-то старика с мальчиком. У старика вроде как должен быть посох — про посох много раз повторяли. Говорили, что старик и мальчик могут спуститься с гор в нашу долину. Обещают хорошо заплатить тому, кто их выдаст.

При последних словах старуха многозначительно покосилась на старика и его ученика. Взгляды парочки крестьян устремились туда же. Омр, сочтя ситуацию несколько угрожающей, тут же поспешил ее прояснить:

— Ну и кого ищут? Старика с мальчонкой, а не старика с пацаном и омром. Посмотри на меня — видишь татуировки на лице? Красные и синие узоры — такие только у воинов моего народа бывают. Мы втроем шли — это вовсе не нас они ищут. А насчет посоха — все старики палки таскают, чтобы опираться. Это ничего не значит.

— Может, и так, — согласилась карга. — Но вы пришли с гор, вы чужие, среди вас есть старик и мальчик. А посох у старика непростой — совсем не похож на первую попавшуюся под руку палку. Его вырезали из хорошего дерева и долго им пользовались — приметная вещица. Тяжело будет объяснить солдатам, что вы здесь ни при чем. Если не хотите беды, то даже не подходите к деревням — нельзя вам никому на глаза показываться. И тебе, офицер, тоже не надо — зверь при тебе уж больно приметный.

— Мы так и поступим, — смиренно согласился старик. — Но наш путь не закончен, и мы бы хотели взять у вас немного еды в дорогу.

— А деньги-то у вас есть? — с сомнением в голосе уточнила старуха.

Старик покачал головой:

— Увы — в пути поиздержались: карманы наши пусты. Но я могу заплатить другим.

— Чем? Отдашь свою кривую палку? — Губы старухи исказились в пародии на улыбку.

— Сожалею, но посоха своего я не отдам. Он мне дорог. Но зато я умею вырывать гнилые зубы и снимать боль с тех зубов, что еще на что-то годны, — думаю, в вашей деревне есть люди, которым это может пригодиться.

Старуха непроизвольно провела ладонью по челюсти, улыбнулась уже более приветливо:

— Конечно, найдутся — проходи, лекарь, получишь свою еду. И вы не стойте — раненого на сеновал перенесите, там ему удобнее будет… ночи ведь сейчас теплые… обычно. Только переодеть его надо будет — спрятать солдатские вещи. Иначе до беды дело может дойти.

Старуха оказалась женой местного старосты. Тот уже второй год как помер, но нового никто и не подумал избирать: бабка справлялась со своей ролью превосходно. Она лично проследила за тем, как размещают Лала, и послала мальчишек на огороды — позвать страдающих к лекарю. Вскоре старик на пороге сеновала принялся за дело: голыми руками выдирал зубы, а в легких случаях что-то нашептывал, и боль отступала. Крестьяне, убедившись в эффективности его лечения, притащили к нему захворавшую свинью с раздутым брюхом, но здесь он помогать отказался:

— У нее проблема не с зубами, а с кишечником или желудком — такого я не лечу. И вообще свинья не то существо, которое мне бы хотелось спасать от болезни.

Мальчик, оставив Амидиса с раттаком и Ххота возле Лала, прошелся по деревне. Много времени это путешествие не заняло, да и новых впечатлений не принесло — везде одно и то же. На обратном пути, наткнувшись на «старосту», вежливо поинтересовался:

— Уважаемая, вы не подскажете, сколько жителей в вашей деревне?

— Подскажу — тридцать восемь взрослых семейных и вдовых, а детей и не считал никто — рождаются чуть ли не каждый день и мрут так же быстро.

— И всего четыре дома?! Вам разве не тесно?!

— Эх, мальчишка, тесновато, конечно! Только ведь подать платить приходится с крыши, вот и не расселяемся. Где ж нам денег набрать, если жить просторно?

При последних словах старухи прямо из распахнутых дверей избы выскочил поросенок и с деловитым видом скрылся за углом. Мальчик приуныл еще больше — мало того, что люди живут, будто горох в стручках, так еще и делят кров с животными. Нищета показала одну из своих неприглядных сторон. Призадумавшись, он вернулся к спутникам и, бесцеремонно вклинившись в беседу омра с офицером, спросил:

— А за хлев тоже налог платить надо?

— Какой хлев? — не понял Ххот.

— Ну, я видел, что свиньи живут в избах, хотя жители вроде достаточно чистоплотные. Почему так? Наверное, налог не только за жилые дома взимают, но и за хлева?

— Да иди ты в печь со своими свиньями! — отмахнулся омр и вернулся к прерванному разговору: — Ну и что теперь делать собираешься?

— На север пойду, — неуверенно ответил Амидис. — Там должны остаться крупные отряды наших — надо только их найти. Коалиция вряд ли туда серьезно сунется: Сумерки слишком близко.

— А толку? Что дальше? Война ведь проиграна — по домам разойдутся все эти отряды рано или поздно. Или Коалиция до них доберется — не испугают их твои Сумерки. Неизвестно еще, кому от Сумерек хуже будет…

Амидис был упрям:

— Я ведь солдат и мой долг — воевать до конца. Мы, шакины, люди войны.

— Парень, конец уже пришел и пляшет вокруг тебя с барабаном! Война окончена — и она проиграна! Тот, кому ты давал присягу на верность, уже червей кормит. Иди к жене делать детей — для тебя наступил мир.

— Я не женат. И что это за мир, если в моем доме хозяйничают солдаты из чужих земель? Не будет мира, пока они здесь, — сам должен понимать. Да, нам не выдержать открытого боя — драконы Энжера непобедимы, а наши мушкеты и арбалеты ничто в сравнении с винтовками. Но им не защититься танками от ножей в темноте, отравы в колодце, засады в кустах. Если вредить им исподтишка, часто и повсюду, они, в конце концов, плюнут на все и уйдут. Надо просто потерпеть — несколько лет разбойничьей жизни, и они сдадутся.

— Как у тебя все просто получается: будешь резать часовых и фуражиров, пока Коалиция не уберется на свои острова. А знаешь, чем они ответят на подобное? Начнут ответную резню: ты одного прикончишь — они сразу десяток на штыки поднимут. Вот таких крестьян будут расстреливать, которых сейчас Учитель врачует. Мы сами их этому научили в Скрандии — они такого не забудут. И если уберутся отсюда, то оставят страну, заселенную волками, а не людьми: века понадобятся, чтобы от таких дел оправиться. А к тому времени Энжер наделает тысячи драконов и аэропланов, а вдоль наших берегов будут плавать сотни броненосцев. Нам шагу не дадут ступить за пределы острова. И что дальше? Здесь нет плодородных почв — наше население кормилось с вассальных островов. И это было справедливо: мы отдавали свое железо, медь, олово, золото и серебро — у нас такого добра много, а вот на южных островах почти нет. Взамен получали пшеницу, рожь, ячмень, рис, мед, откормленных бычков — все то, чем они богаты. В итоге и у нас не маячил призрак голода, и они были довольны. А теперь, когда у них есть несколько месторождений на мелких островах имперского архипелага и трижды проклятые машины Энжера, они могут не заботиться о здешних рудниках — легко бросят нас на произвол судьбы. Наша земля многих не прокормит, будет остров нищ и уныл. И это уже навсегда. Ты о такой участи мечтаешь?

Мальчишка, удивившись стратегической мудрости короткой речи омра (до этого от него подобного никогда не слышали), выдохнул:

— Как кратко ты все рассказал — ни слова лишнего, и почти все понятно. Ты и вправду неглуп, хоть и пытаешься это скрывать.

— Похвала от личинки! Как лестно! Ну, так что, Амидис? Не передумал резать часовых?

— Нет, — упрямо ответил офицер. — Хотя ты прав — нам это не принесет ничего хорошего. Но я не могу придумать иного… и не хочу сидеть, сложа руки… Надо делать хоть что-то…

— А деньги у тебя есть?

— Нет, я не из богатых: все, что было при мне, оставил этим людям. Пусть позаботятся о бедняге Лале. Саблю им отдал сразу, задатком, и немного серебра. Они люди простые и честные — не думаю, что выдадут моего солдата врагам.

— Амид, да они с тебя три цены взяли! Ты здорово переплатил!

— Может, и так… Пусть… Посмотри, как они живут: мои жалкие деньги для них целое богатство.

— Кстати, насчет богатства, — омр приглушил голос. — Вот этот пацан и старик как раз те самые — их солдаты ищут. Я встретил их на перевале — они одни были. Все приметы сходятся.

Офицер, покосившись на мальчика, уточнил:

— Я не ослышался — ты предлагаешь их выдать?!

— Да ты никак мозги ростовщику заложил!!! Или сразу полным дураком родился! Чтобы я предлагал кого-то выдать за награду?! Уж не хочешь ли ты отведать на вкус лезвие моего топора?!

— Ххот, не обижайся. Я просто неправильно тебя понял. Ты ведь сперва заговорил о богатстве, а потом перевел разговор на этих беглецов, за которых обещана награда.

— Никогда больше про меня такого не думай, — мрачно попросил омр и пояснил свои слова о богатстве: — Старик не из простых, как и мальчик. Очень они серьезные — один на моих глазах зарезал четверых опытных солдат, а второй не по годам умен: знает чуть ли не все, хотя и балбесом остался… — Отвесив мальчику необидный подзатыльник, Ххот продолжил: — Явно дорогое обучение сказывается — простых людей так не учат. Пацаненок, откуда же вы такие взялись? Молчишь? Да уж, такие и под пыткой ни в чем не признаются. Но хоть намекни — там, куда вы идете, золотишком разжиться можно?

Ответом было молчание, но омр, уставившись в глаза мальчика, что-то там все же прочитал — осклабился:

— Вижу я, что богатство имеется. Вы, бывшие, хитрый народ — на случай неприятностей что-то где-то обязательно припрятано у многих. Думаю, к такому кладу вы и топаете… уж слишком вид у вас целеустремленный: будто ищейки, взявшие след. Амид, я вот решил пройтись с ними, взглянуть, что там в конце. Старик наш, мясник жестокий, но глаза у него почти честные — во сне глотку вряд ли перережет, да и поделится обязательно. А я из-за этой войны остался с пустыми карманами — удирал в чем был. Стыдно домой возвращаться: засмеют. Вот и решил с ними остаться: надеюсь подзаработать, да и странные они какие-то — не хочу я таких странных одних отпускать. Пошли с нами — вместе безопаснее, да и дорога на север ведет, так что по пути нам. Если повезет, то этот старик нам маленько отсыплет — с деньгами жизнь становится просторнее, а проблемы мельчают.

— Я не против, но, думаю, для начала стоит поговорить с этим стариком.

— Он тоже против не будет, — смиренным голосом доложил мальчик.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво уточнил омр.

— Я с ним вместе с детства раннего — хорошо его понимаю. Он только рад будет, если вместе пойдем: ведь солдаты разыскивают старика с мальчиком, а не старика, мальчика, омра, юношу и раттака.

— Но сцапают-то нас все равно — мимо такой кучи подозрительного люда они просто так не пройдут, — нахмурился омр.

— Верно, — кивнул Амидис. — Они хватают всех наших солдат и держат в тюрьмах под открытым небом. Просто окружают поле колючей проволокой и загоняют пойманных туда. Солнцепек, кормят скверно, воды дают мало — и только теплую, с грязью. Те, кто оттуда сумел сбежать, рассказывают, что многие загибаются от желудочных проблем: понос там у всех повальный. Если долго просидеть в таком месте, то здоровье испортишь серьезно.

На последних словах из-за угла сеновала показался старик. На ходу он вытирал руки пучком соломы — видимо, закончил с приемом пациентов. Омр будто ждал его появления:

— Старик, не мешало бы тебе расстаться со своим посохом. Выбрось его — внимание привлекает. И впрямь занятная вещица, похоже на резьбу по молодому ореху. Всякий солдат сейчас высматривает старика с таким посохом — надо от такой приметы избавиться. Выбрось, пока до греха дело не дошло.

— Нет, этот посох мне еще пригодится. Здешние тропы не для моих ног — надо помогать ногам деревяшкой. Приятно, когда посох привычен, — с простой палкой, тем более незнакомой, мне будет тяжелее. И кстати, насчет солдат: они приближаются к деревне.

— Что?! Сразу почему не сказал!!!

— Воин, все равно нам не успеть уйти. Они со стороны хребта появились — заметят, если мы по полям пойдем к реке. Так что придется прятаться в сене вместе с Налом.

Солдат было девятеро — полное пехотное отделение стрелкового взвода. Усатый сержант лет тридцати пяти, тройка вояк ему под стать и пятеро юнцов, которых старшие беззастенчиво эксплуатировали.

Для начала один из молодых, запинаясь на каждом слоге, зачитал перед согнанными в кучу жителями обращение коменданта Скрамсона. Все то же самое: разыскивается старик с мальчиком и посохом. Оторвавшись от бумаги, он добавил уже без запинки:

— Посох этот он украл во дворце императора — это реликвия императорская! Тот, кто поможет его вернуть, будет щедро награжден!

Омр, как и все, подглядывал за солдатами через щелочку и при этих словах охнул:

— Святой навоз, я знал! Я знал! Богатство! Старик, я сразу понял, что посох у тебя не простой. Будь простой — ты бы не отказался его выбросить. Императорская реликвия! Бесценная вещь. Интересно, за сколько его можно продать? Ты не подумай плохого — я это просто так спросил.

— Заткнись, — тихо попросил старик.

— Они не услышат, да и не полезут к нам. Это ж сколько золота…

Омр вряд ли заблуждался — солдаты, обыскивающие деревню, не особо усердствовали. Тот, что проверял сеновал, просто заглянул наверх и лениво ткнул штыком в подозрительное место, после чего ушел. При таком рвении он бы и трехбашенного дракона не смог найти.

Закончив «выступление», «глашатай» побежал вслед за остальными молодыми сослуживцами — они все были заняты важными делами. Собирали по курятникам яйца, не забывая при этом ловить кур, резали чью-то свинью, разводили костер для жарки мяса. Их старшие товарищи занимались развлечениями: лакали брагу, найденную в кладовой, с гоготом лапали визжащих деревенских девок, ставили по стойке «смирно» местных парней и кулаками разбивали им лица, состязаясь в силе ударов. Народу все это, конечно, не сильно нравилось, но терпели — только взгляды в спину красноречивые бросали.

Вечер еще не наступил, когда вояки дошли до кондиции: молодые больше не суетились, а, налакавшись все той же браги, вели себя наравне со старшими. Девок уже не просто лапали, а бесцеремонно растаскивали по темным углам, парня, попробовавшего вырвать из солдатских лап жену или невесту, завалили на землю и долго пинали сапогами. Подворачивающихся под ноги поросят и коз кололи штыками, нескольких голосистых собак пристрелили (а заодно и пару кошек). Над деревней стояли женский вой и визг, истошный лай уцелевших псов, гогот пьяных мародеров, жалобные крики искалеченных животных.

На сеновале было скучно, но покинуть его невозможно — повсюду шастают озверевшие солдаты. Амидис чуть ли не сразу начал рваться в бой, уговаривая спутников немедленно перебить всех этих обнаглевших мародеров.

Старик его слова проигнорировал, а Ххот разумно предположил, что против девяти винтовок воевать будет нелегко.

Когда двое солдат, проходя мимо сеновала, начали обсуждать перспективу сожжения деревни (местная брага им не понравилась — очень тяжкое преступление), Амидис, уже чуть ли не плача, ухватил старика за рукав:

— Ххот сказал, что вы великий воин! Помогите мне! Они сейчас пьяны и почти не опасны. Тибби парочку возьмет на себя — он очень ловкий и сумеет их придержать, а я успею перебить из лука троих или четверых, пока они очнутся. Вам останутся трое или четверо — хотя бы отвлеките их от меня. Я хорошо обращаюсь с луком: никто не уйдет!

— Я всего лишь мирный учитель, а не воин… — Голос старика был тих и безмятежен.

Омр скептически хмыкнул и хотел что-то на это ответить, но его опередил мальчик:

— Учитель, мне кажется, офицер прав. Мы не можем смотреть на это — надо что-то делать.

— Гед, то, что ты видишь, происходит повсюду. По всей нашей стране. Смирись — они теперь здесь хозяева. Для меня сейчас нет ничего важнее твоей жизни — я не могу рисковать ради чужих людей.

— Крестьяне обошлись с нами хорошо — не выдали. Мы должны им помочь… — Голос мальчика стал умоляющим.

— Если мы убьем этих солдат, за ними придут другие, и деревня пострадает еще больше. Ведь крестьян могут обвинить в гибели этого отряда. Ты уверен, что нам надо вмешаться?

— Да, мы должны вмешаться, — уверенно произнес мальчик. — Эти солдаты вот-вот начнут жечь дома и убивать. Они совсем озверели. Хуже уже не будет.

— Что ж… ты сделал выбор… Ххот, ты хорошо умеешь стрелять из винтовки?

— На таком расстоянии и слепому промахнуться трудно…

— Хорошо, ты стреляй в них через щели в стене. В первую очередь займись теми двумя, что возле костра: они меньше других опьянели. Амидис, когда я начну, выскакивай на улицу и бей из лука по самым дальним. Лук даже в умелых руках требует простора. Не знаю, на что годится твой раттак, — пусть делает что хочет, лишь бы под пули не попал.

— А что будешь делать ты? — нервно уточнил омр.

— Я сейчас выйду отсюда, подойду к солдатам и начну их убивать, — спокойно произнес старик.

Ххот понимающе кивнул и попросил:

— Смотри только свой посох не поцарапай.

Ганиций Урххат сегодня был почти всем доволен. А это случалось нечасто — сержант стрелкового отделения не имеет права на такое: всегда надо ухитряться к чему-то злобно придраться, иначе молодые солдаты окончательно обленятся и отобьются от рук. Но зачем ему это сейчас надо? Меднозадые — свежее пополнение потрепанных войск Коалиции — не подкачали: нажарили свинины и курятины, заставили местных крестьян натаскать сметаны, вареных яиц и овощей, нашли запасы ядреной браги. Девок даже искать не пришлось — в деревне их повсюду хватало. Уродливы, конечно: худые, будто стволы винтовочные, но настоящего солдата даже самкой крокодила не напугать.

В общем, вечерок сегодня намечался веселый. А если откровенно — весело было уже днем. Вот только крестьяне местные скучно себя вели: лица мрачные, взгляды косые, ухмылки злобные. Проклятые темнобожники: к таким и днем страшно спиной поворачиваться — что же тогда ночью будет? Согнать всех в одну избу — и факел под крышу: пусть сволочи испекутся, будто репа. И причина для экзекуции наличествует — неподалеку отсюда пару дней назад кто-то напал на ротный патруль. Одного солдата нашли на дереве — кверху ногами болтался и орал как поросенок недорезанный, а второй лежал на тропе — живой, но без сознания. Уши левые бедолагам кто-то начисто обрезал, оба долго страдали трясучкой, рассказывая дивные истории об огромной крысе, подкараулившей их в кустах с сетью в одной лапе и с дубинкой в другой. А еще у нее острый ножичек имелся — именно им она недотепам уши отхватила. Про крысу, конечно, враки, но вот одну винтовку кто-то унес, да и гранаты не нашли. Это ведь рядом совсем — наверняка деревенские замешаны. Сержанту приказали разобраться с жителями ближайших селений — поискать среди них бандитов, — вот он и разберется. Скажет, что сопротивляться начали, или еще что-нибудь соврет — никто его на чистую воду выводить не станет. Кому нужна эта нищая деревушка и ее убогие жители…

Определенно надо этот клоповник сжигать — с брагой перебор вышел: Ганицию до утра не досидеть, как и остальным. Нехорошо будет, если окажутся беспомощными в окружении обиженных пахарей. Сейчас еще пару глотков сделает — и начнет разбираться с местными всерьез. Офицеры, конечно, для порядка поругают, но не сильно: на такие вещи они смотрят сквозь пальцы. Но это пока. Установят в долине крепкую власть — и разгуляться уже не получится. Так что надо успеть пожить широко, пока это возможно. Земляки челюсти до земли отвесят, когда узнают, что он сжег целую деревню темнобожников. Только девок надо несколько оставить — из тех, что помоложе и посимпатичнее. Особенно ту стеснительную малышку с пухлыми губками — сержанту такие скромняжки нравились.

Ухмыльнувшись, он зашарил взглядом по округе, разыскивая предмет своей симпатии, не забывая при этом похотливо примечать абсолютно все объекты женского пола. Краем глаза заметил среди низкорослых крестьян кого-то высокого. На миг сердце дрогнуло — голова, забитая эротическими видениями, подвела: решил, что длинноногая красотка затесалась среди сиволапых и мечтает о крепких солдатских объятиях. Увы, это оказался всего лишь старик. Длинный, тощий, угрюмый, как все вокруг. Вот только ведет себя странно — идет уверенно, не обращая внимания ни на кого. И взгляд… Нет, у него не угрюмый взгляд — у него очень плохой взгляд. Посох держит почему-то в левой руке, а правая прижата к телу… Посох не простой — резьбой разукрашен. Посох? Что-то важное связано именно с посохом — Ганиций это знал, но не помнил, что именно.

Проклятая брага: последние мозги пропил!

Старика следует остановить и потом вспомнить, что там не так с этим посохом. Да его в любом случае надо хватать — он явно не из крестьян. Чужак. Нечего чужакам делать в такой дыре — все это очень подозрительно.

Сержант раскрыл, было, рот, чтобы приказать меднозадым задержать подозрительную особу, но в этот миг старик начал убивать.

Ганиций видел, как кот атакует из засады зазевавшуюся мышку. Видел, как гончая настигает зайца. И еще он видел, как снаряд, войдя в почву, в один миг вздымает в воздух гору земли и камней — ни кошке, ни гончей и близко не сравниться по скорости со взрывчаткой.

Старик был именно снарядом. В нескольких шагах от стола, за которым пировали солдаты Ганиция, он совершил столь стремительный рывок вперед, что тело его будто в воздухе размазалось. А в правой руке у него оказалось что-то длинное и блестящее — как это ни поразительно, но двигался этот предмет еще быстрее. Сверкающий росчерк коснулся руки, затем шеи, не останавливаясь, повторил это со вторым бойцом — в сторону отлетела отсеченная кисть. Кто-то закричал, тут же захлебнувшись.

Ганиций видел смерть — шестой год в армии. Но чтобы вот так, посреди какой-то нищей деревеньки, его людей резали, будто глупых кур, да еще и в одиночку… Это было так страшно и странно, что на какой-то миг он растерялся. Мрачному старику этого хватило — три солдата корчились на земле, один замер, уткнувшись лбом в стол, — смерть его была мгновенной. Легконогий Рагий, кинувшись от костра, на ходу поднимал винтовку. Тупой меднозадый идиот: решил на штык врага взять! Сияющий клинок в правой руке убийцы не прекращал своей гибельной пляски, разбрасывая по сторонам зайчики от пойманных лучей заходящего солнца. Раз — сталь прошлась по ложу винтовки, веером брызнули отрезанные пальцы; два — коснулась шеи, нарисовав дураку красную дугу от правого уха до левой ключицы.

Рагий, уронив винтовку, зажал искалеченными ладонями страшную рану, припал на колени. Все — мучиться будет недолго.

Сержант, протрезвев в одну секунду, не отрывая взгляда от убийцы, потянулся за винтовкой. Рядом бабахнуло — кто-то тоже добрался до оружия. Сейчас… Левой рукой обхватить за гладкое ложе, правую к спусковому крючку. Глупые офицеры запрещают оставлять патроны в стволе, но Ганиций их не слушает, потому и жив до сих пор. Большим пальцем опустить предохранитель, указательным… Неподалеку бабахнуло еще раз, одновременно жестоко ударив в пах.

Боль была ошеломляющей: вмиг ослабевшие пальцы выронили оружие, расслабившийся от шока кишечник испачкал штаны, колени подогнулись. Ганиций завалился в смесь навоза и грязи — деревенскую разновидность дорожного покрытия. Глаза заволокло влагой от водопадов слез, рот распахнулся в беззвучном вопле. Терпеть было невозможно, но сознание, будто издеваясь, не спешило померкнуть. Перед полубезумным взором сержанта промелькнул рядовой Нарисс — бедняга, приволакивая ногу, куда-то спешно удалялся. В плече у него торчала длинная стрела с белым оперением, а по пятам, размахивая маленьким топориком, за ним гналась огромная и толстая рыжая крыса, обвешанная разнообразным хламом.

Ганиций даже не удивился столь странному зрелищу — у него больше не было ни сил, ни желания удивляться. Когда, заслонив собой заходящее солнце, перед ним замерла худющая старуха с деревянными вилами в руках, он тоже не удивился.

А чему тут удивляться — это ведь долгожданная смерть пришла.

Сержант не ошибся.

Старуха, вздохнув, подняла вилы на всю длину рук и с резким «кхе» опустила их, вонзив в грудь Ганиция. Тот захрипел — тело, за шесть лет приспособившееся к превратностям войны, отказывалось умирать. Старуха, поднимая свое орудие снова и снова, била его до тех пор, пока не сломала два зубца на своем оружии. К тому моменту сержант перестал хрипеть и дышать — муки его, наконец, закончились.

Устало отбросив в сторону поломанные вилы, старуха вновь тяжело вздохнула и пожаловалась на материальные проблемы:

— А ведь такой хороший инструмент был — долго еще могли прослужить. И удобные, и легкие — где же я теперь такие найду? Кому война, а кому…

Девять тел уложили в ряд, прямо в грязь — ни малейшего намека на уважение к убитым крестьяне не проявили. Одежду солдатам оставили, а вот сапоги куда-то пропали — мертвецы так и валялись, раскинув босые ноги в стороны. Вещевых мешков и винтовок тоже не было — деревенские жители столь ловко припрятали эти трофеи, что никто из чужаков даже не заметил, как это произошло.

Старый учитель полосками застиранной льняной тряпки перевязывал рану омра. Один из солдат успел заметить вспышки его выстрелов и послал в стену сеновала пулю. В Ххота свинец не попал, но отскочившая длинная щепка вонзилась глубоко в предплечье. Профан бы счел рану ерундовой царапиной, но люди, хлебнувшие горького пойла войны, знают, чем может грозить подобное. Пришлось тщательно промывать и вычищать, после чего, за неимением хирургических игл и шовного материала, заклеили свежей живицей.

Больше потерь в маленьком отряде не было, а вот коалиция недосчиталась отделения стрелков.

Крестьяне победе не радовались. Старуха-староста, подойдя к собравшимся у сеновала «гостям», ухитряясь одновременно всех сверлить колючим взглядом, недовольно заявила:

— Их будут искать — к нам теперь придет целая сотня солдат. Они будут еще злее этих — и вы с ними уже не справитесь.

— Но они собирались сжечь вашу деревню! — вскинулся Амидис. — Они убили вашего парня, насиловали женщин, резали скот! Мы просто не смогли на это смотреть — решили вам помочь.

— Солдат, то, что для тебя так ужасно, для нас просто жизнь. Крестьян всегда грабят при войнах, просто раньше это делали свои, при распрях дворцовых, а теперь пришли чужие. Но нам-то какая разница? Да и без войн мы ничего хорошего видели — те, у кого власть, обирают нас, будто бандиты, и тоже не отказываются от наших женщин. Мы привыкли… Уходите! Если вы останетесь здесь, нашу деревню точно сожгут.

— А… а как же вы? Ведь придут солдаты…

— Да, придут. Ничего — как пришли, так и уйдут. Мы спрячем твоего друга в лесу, на смолокурне. И молодых девок туда же отправим. И скот. А сами останемся и перетерпим все. Мы к этому привыкли. Они придут и не найдут здесь этих мертвецов — мы оттащим их к тропе. Пусть думают, что их убили солдаты из императорского войска. А здесь не останется следов.

Учитель, успокаивающе положив руку на плечо разволновавшегося Амидиса, мягко поблагодарил старуху:

— Спасибо вам за кров и за еду.

— За кров не благодарите — я ведь выгоняю вас в ночь, будто поганцев. Негоже так с гостями поступать, но времена нынче плохие, не обессудьте.

— Мы все понимаем и не в обиде. Удачи вам и вашей деревне.

— Спасибо и на этом — удачи нам теперь немало понадобится.

Уже спускаясь к реке, Ххот вздохнул:

— Эти жадины не оставили нам ни одной винтовки — все подмели. Вот скажите мне — зачем они им понадобились? Ведь если солдаты найдут у деревенских такое оружие, то перевешают всех на яблонях. Охотиться тоже страшно — выстрелы могут услышать патрульные. Продать… Да кто будет такое добро покупать? Глупая жадность…

— Нет, — возразил мальчик. — Они ведь не взяли у солдат одежды — не такие уж и жадные.

— Побрезговали: в крови она вся.

— Это форма войск Коалиции — носить ее никто не сможет безнаказанно. Даже на тряпки страшно пускать — если заметят, сразу вспомнят про отделение голых мертвецов. А вот сапоги сняли — обувь была разномастная, неодинаковая. Можно носить. Раз винтовки взяли, то и им какое-то применение найдут.

— И какое? Малец, у винтовок одно применение: из них можно только стрелять.

— Правильно, из них действительно можно стрелять. А раз так, то сам поразмысли: зачем этим крестьянам понадобилось боевое оружие?

— Священный навоз, ты слишком хитер для ребенка! Похоже, в твоем теле живет дух старика! Ты даже говоришь не по-детски — мальчишки и слов-то таких не знают! А эта сушеная карга, видимо, и впрямь готовится воевать! Сами они, может, и не умеют стрелять, но когда вернутся ребята — из тех, что в армию угнали, — то быстро всех научат. Интересно только, с кем воевать хотят?!

— Омр, может, эти крестьяне и привыкли к покорности, но у них тоже есть предел терпения. Если его перейти, винтовки очень пригодятся. Вот и запасаются на будущее.

Старику надоело слушать бесполезную дискуссию, и он заметил:

— Ночью мы переломаем ноги, если будем отвлекаться на болтовню. Давайте идти молча и осторожно. На востоке сверкают зарницы — похоже, грозовые тучи приближаются. Если пройдет ливень, то наши следы замоет — это хорошо. Но все равно надо как можно дальше успеть уйти от деревни. Солдаты Коалиции не такие уж дураки — искать нас будут очень серьезно. Так что придется обойтись сегодня без ночлега — не расходуйте сил на пустые споры и россказни.

У Грация был богатый выбор средств передвижения. Он мог полететь в удел Скрамсон на аэроплане, мог поехать на бричке, мог верхом, мог в грузовике с горючим, мог даже пешком пойти.

Советник выбрал танк.

В королевском драконе размещалось двенадцать человек экипажа. Граций логично предположил, что там, где нашлось место для двенадцати, для тринадцатого уголок тоже отыщется. И он не ошибся.

Советник считал, что внутри машины имеется большое пространство, в котором и размешается экипаж. Но в этом он заблуждался: несколько стальных перегородок разделяли танк на три больших отсека. В переднем располагался водитель с двумя пулеметчиками, в среднем ютились расчеты башен, два пулеметчика и командир, в заднем вольготно расположился единственный пулеметчик. Правда, сидеть ему приходилось над кожухами с грохочущими двигателями, но зато не в тесноте.

Вот к нему и пристроился Граций — лежа на тонком матрасе, он, обливаясь потом от жара механизмов, спал крепким сном младенца. Редкий случай, когда его не мучила бессонница. И кошмары не снились. Настоящий, крепкий сон — нечасто такой посещает. Неудивительно: впервые в жизни Граций чувствовал себя абсолютно защищенным и ничего не боялся.

Он ведь в танке.