Глава 15

Я очнулся, едва только появились теплые солнечные лучи, поодиночке и сияющей толпой бродящие по перевалу.

Казалось, что в легких закончился воздух. Горло словно покрылось изнутри инеем. Спина одеревенела. Но я не чувствовал холода, хотя за эти долгие ночные часы под ледяным ветром должен был основательно замерзнуть.

За соседним валуном слышалось звонкое щебетание.

– Чи-чи-ю, чи-чи-ю, чи-маен, – повторяла раз за разом утреннюю песенку веселая птичка кальчундра, которой один из древних правителей Кайлата вызолотил клюв и лапки в благодарность за приятное пение.

Тисса спала. Ее волосы стали похожи на ледник. Под сизым слоем кое-где поблескивали серебристые нити. Лицо, покрытое дорожной грязью, приобрело сероватый оттенок, словно у коренной кайлатки. Ногти, всегда отличающиеся безупречным маникюром, обвела черная кайма, нежная, ухоженная кожа ладоней потрескалась. Девушка ежилась и тихо шмыгала покрасневшим носом.

Я осторожно тронул ее за плечо. Тисса открыла глаза, несколько мгновений смотрела на меня, словно не понимая, где находится, потом провела ладонью по моей щеке, слабо улыбнулась, уколовшись о щетину, и произнесла хриплым со сна голосом:

– Мне снился дом. Помнишь его?

Передо мной мелькнул смутный образ небольшой комнаты в лодже. На одной стене полки с книгами, у окна – грубо сколоченный стол, топчан застелен шкурой. Деревянный пол, стойка для трекинговых ботинок и палок в углу. Нет, не об этом доме она спрашивала.

– Не уверен, что помню.

Тисса не стала настаивать и пытаться расшевелить мою память. Теперь ее заинтересовало другое.

– Знаешь, почему я оставалась с тобой так долго? В наших отношениях не было фальши. Как будто кто-то где-то создал очень хороший сценарий, и мы талантливо играли по нему.

– Я не играл.

– Знаю. Играла я, но мне это очень нравилось. Остальные пьесы были откровенно бездарны.

Тисса, ежась от холода, принялась выбираться из спальника.

– Удивительно, как мы не замерзли насмерть ночью без палатки.

– Если бы остановились здесь на полмесяца позже – замерзли бы, – ответил я, продолжая размышлять над тем, что она сказала.

Холодный завтрак не доставил нам удовольствия и был воспринят Тиссой как неизбежность.

– Когда мы доберемся до жилых мест? – спросила она, без аппетита грызя галету.

– Сегодня к вечеру. В крайнем случае, завтра.

– Наконец-то, – вздохнула девушка и отложила половину своей порции на камень, показывая навыки опытного путешественника по горам Кайлата.

– Мы дойдем до перевала Чангри, а затем повернем на тропу, ведущую к Лобче, – продолжил я. – Обратный путь будет короче. Я доведу тебя до Лукулы и посажу на самолет в Кантипур.

Тисса, сворачивающая спальник, бросила это занятие и теперь пристально смотрела на меня.

– То есть ты не летишь со мной?

– Я вернусь обратно.

– Но почему? Что тебя держит здесь? – В ее холодном взгляде мелькнуло понимание, она на мгновение прикрыла глаза, словно для того, чтобы найти в себе силы принять очередное мое безумие, и сама ответила на свой вопрос: – Источник душ… Ты по-прежнему стремишься к нему.

– Да. И не должен вести тебя с собой. Это опасно.

– Не надо пугать меня опасностью. Здесь труден каждый шаг, я уже поняла. Этот источник далеко?

– Нет. На перевале Гару-Ла. Это пять восемьсот. День пути.

– Я пойду туда вместе с тобой. – Девушка снова склонилась над спальником и начала решительно засовывать его в компрессионный мешок, ясно давая мне понять, что больше эта тема не обсуждается.

– Тисса, зачем?

– Потому что это совсем близко, и ни к чему тебе бегать по горам туда-обратно по такому тяжелому пути, раз осталось буквально рукой подать до него. Потому что… – Она остановилась, повернулась ко мне, и я вдруг заметил на ее лице совсем новое выражение. – Я прочитала все твои записи. В основном они кажутся бредом, но… когда я изучала их, поняла, как мне не хватало всего этого… прошлого. Твоих размышлений, наших разговоров о жизни, о науке и искусстве. Того, что нормальные люди считают ерундой. Ты отравил меня своей тягой к неизведанному, таинственному. Я хочу увидеть источник душ. Хочу увидеть все своими глазами. Хочу жить такой же интересной, опасной, захватывающей жизнью. А еще, – ее проворные руки, уверенно затягивающие ремни, замерли, – еще я не хочу с тобой расставаться… как можно дольше. Я иду с тобой. Даже если ты против, я все равно пойду.

– Ты действительно уверена, что тебе это нужно?

– Да.

– Хорошо. Тогда мы пойдем вместе.

Тисса удовлетворенно улыбнулась, но тут же поморщилась от боли в обветренных губах и полезла в карман за помадой.

Я собрал вещи, упаковал рюкзак. Мы снова отправились в путь.

Это постоянное движение, краткие остановки, подъемы и спуски стали главным в нашей жизни. Внезапно мне стало казаться, что не может быть ничего другого. И не будет. Только узкие, широкие, прерывистые, крутые тропы и горы, каждый миг меняющие свои лики…

Через три часа пути я понял, что переоценил наши силы. Все отчетливее становилось ощущение, будто, двигаясь вперед, мы остаемся на месте. Словно невидимая сила придерживала нас, не давая приблизиться к цели.

Горы хмурились из-под ледяных шапок. Сияние солнца приобрело режущий металлический блеск. Он проникал даже сквозь очки, надежные боковые шторки почти не помогали. Тени от самых маленьких камней, лежащих на дороге, превращались в черные глубокие дыры, а от валунов и уступов, нависающих над дорогой, – пробивали ледяные бездонные провалы. Каждый раз, когда я шагал в них, меня окатывало стылым дыханием. Тисса, тоже поводила плечами, прятала руки в карманы.

Холодный воздух, лишенный запахов, медленно тек над тропой, готовый сорваться и понестись с огромной скоростью, разбуженный любым неосторожно громким словом или резким движением. Но дорога наконец взобралась на вершину, и мы оказались на открытом пространстве, усыпанном камнями.

Это место напоминало перевал Тхокла. Такой же открытый всем ветрам перекресток. Тонкие нити путей вели в две стороны: прямо, к цивилизованным местам – долинам Лобче и Горак Шепа, и влево – по узкому ущелью к диким тропам, ледяным пещерам в толще одного из отрогов Пустынника, где, как я предполагал, скрывался источник душ.

– Рай, скажи, зачем ты хотел найти его? – неожиданно спросила Тисса.

Она остановилась, чтобы надеть вязаные шерстяные перчатки поверх флисовых и дать себе еще немного отдыха.

– Ведь не для того, чтобы просто полюбоваться? Ты никогда не делал ничего просто так, без цели.

– Я хочу открыть его.

Тисса несколько мгновений смотрела на меня, и мне был очень знаком этот взгляд, пытающийся проникнуть в мои мысли и в душу. Я знал, что сейчас она быстро анализирует все, что прочитала в моих записях, и все, что когда бы то ни было слышала от меня, делая собственный вывод.

– Так вот, значит, что вы задумали с Уолтом. Решили изменить мир.

Она покачала головой, больше никак не комментируя свои умозаключения. И было непонятно, считает ли эту затею бредовой или просто не одобряет мои планы.

– Это не изменило твое решение идти со мной?

– Нет.

Резко ударил пронизывающий ветер. Тисса невольно сделала шаг в сторону, уклоняясь от его ледяного тела, ставшего почти материальным.

– Это тот самый перевал, который вы хотели увидеть, – сказал я ей, придерживая за плечо. – Если бы мы не заходили в Ронгбук, добрались бы сюда гораздо раньше.

Она равнодушно обвела взглядом голое открытое пространство и произнесла задумчиво:

– Как давно это было.

Имена Джейка и Дика не прозвучали, но каждый из нас уловил их отголоски в мыслях друг друга. А потом Тисса решительно тряхнула головой, отбрасывая воспоминания о погибших спутниках, и сказала:

– Идем. Смотреть здесь нечего.

Мы прошли дальше. Впереди показалась груда камней, сложенных так, словно кто-то сооружал пирамиду для защиты от злых духов, но не успел довести дело до конца. А затем справа, из пустоты обрыва, неспешно выползло тяжелое сизое облако. Все изменилось за несколько мгновений. Солнечные лучи погасли, над нашими головами растеклась серая, клубящаяся, рвущаяся на клочья мгла, и пошел снег. Мелкая секущая крошка завертелась вокруг. Ветер разделился на десятки потоков, и каждый хлестал нас, норовя сбить с ног. Горные очки залепило, мы поспешили снять их, но видимость все равно была нулевая. Одна бешено завывающая круговерть.

Я крепко взял Тиссу за руку.

– Не отходи от меня. Иначе мы потеряем друг друга.

Она кивнула, отворачиваясь от ветра. Но он был со всех сторон. Слепил и пытался задушить.

Я шел вперед и тянул девушку за собой, пробиваясь сквозь метель. Каменная пирамида была где-то слева. Если я еще не сбился с верного направления, до нее всего метров пятнадцать. Не больше.

Снежные пумы, рыча и царапая ледяными когтями наши куртки, бросались на нас. Под ногами ползали длинные змеи поземки, они текли вниз по склону, желая утащить следом за собой. Небо и земля поменялись местами.

Рука Тиссы в моей руке неожиданно дрогнула.

– Смотри, там кто-то стоит. Машет нам. Зовет. – Она уже была готова шагнуть в сторону, но я удержал ее.

– Нет. Туда идти нельзя. Он заманит нас в пропасть.

Она хотела спросить, откуда я это знаю, но колючая ладонь ветра закрыла ей рот. И Тисса подчинилась мне, бредя следом сквозь косой снег. Он набивался в волосы, сыпался за воротник, облеплял ботинки, на рюкзаке, который я нес, намело целый сугроб.

Темные очертания камней выросли сбоку, совсем не там, где я ожидал их увидеть. Я потащил Тиссу за собой к этому единственному укрытию.

В крошечной трещине между валунами можно было едва уместиться вдвоем. Но здесь стало реально перевести дыхание. Ветер больше не сек лицо, только посыпал нас сверху из дыры в потолке мелкой ледяной крупой. Я развернул спальник, накинул на нас, прижал Тиссу к себе. Рядом по-прежнему кружили белые призраки. Мутные видения, сотканные из снега и ветра. Унылая симфония метели навевала сон.

Я заметил, что голова девушки начала клониться на грудь. Расслабленное тело привалилось к моему. Я резко встряхнул ее.

– Тисса, здесь нельзя спать. Иначе не проснешься.

Она вздрогнула, несколько раз провела ладонями по лицу, стараясь смыть с него сон. Но спустя пару минут снова начала проваливаться в полудрему. И я сам отметил, как у меня все сильнее слипаются глаза, вой бури отдалился, приятное тепло мягким одеялом легло на плечи.

Я заставил себя стряхнуть наваждение, отстранился от Тиссы, вытащил ганлин, набрал полную грудь воздуха, поднес флейту из кости и серебра к губам и заиграл.

В этот раз она пела по-другому. Заунывно, повторяя один и тот же звук, который медленно тек над перевалом, протягивая во все стороны тысячи невидимых рук-отголосков. Летел сквозь пургу, вонзаясь в брюхо тяжелой тучи. Из «лошадиных ноздрей» вылетали облачка пара.

Тисса очнулась от своего забытья. Едва услышав этот голос, она вскинула руки и зажала уши обеими ладонями. Потом, притерпевшись к непривычному звучанию, пробормотала что-то тихо, ее голос долетел до меня сквозь пение флейты:

– Ты вылитый Раттенфангер фон Хаммельн. Дудочник из Хаммельна. Может, уведешь за собой метель и сбросишь в пропасть?

Ганлин ответил ей насмешливой, резкой трелью.

Я играл несколько часов. Тисса сидела очень тихо, прижавшись ко мне, но не спала. Ее глаза блестели, а взгляд блуждал по неровной шероховатой поверхности камней, следил за снежинками, залетающими в наше убежище. Ежилась от холода и наконец принялась кашлять. Я посмотрел на нее, но девушка отрицательно покачала головой, порылась в кармане, вытащила лакричный леденец, крепче прильнула ко мне и вновь погрузилась в созерцательное оцепенение. Тепло ее тела, пробивающееся сквозь толстый слой одежды, неровное дыхание, касающееся моей руки, не давали отключиться мне самому…

А потом ганлин вдруг вернул воспоминание. Необычайно яркое. Последний день осени, освещенный бледными солнечными лучами, пробивающимися сквозь дымку, затягивающую небо.

Прошлое подступило так близко, что целиком заслонило собой настоящее. И я легко погрузился в него.

…Вдали темнела зубчатая полоса леса. Справа от него стояли одноэтажные домики для гостей, желающих насладиться зимними видами спорта. Снег выпал неделю назад, но ни у кого не было уверенности, что он не растает через пару дней. Подъемники, установленные на склоне горы, не работали. Неровная узкая лыжня тянулась вперед, пересекая долину. Ее двойная линия то и дело обрывалась, снег с двух сторон был взрыт, словно по нему ползали, с проклятиями подбирая палки и сваливающиеся лыжи. Больше никаких следов человека.

Сезон еще не начался. Но двум одушевленным не терпелось его открыть.

Физическая нагрузка – единственная возможность для нас, ошалевших от равнодушных студентов, отсиживающих положенные по контракту часы в аудитории, встряхнуться, прийти в себя и, по выражению Уолта, «проветрить мозги». Фитнес-залы, бассейны и прочие общественно-спортивные заведения не годились для этой цели. Быстрее всего утомление стиралось на природе, где не было людей.

Пробежки в глухой части парка, гонки на велосипедах по лесу, горные лыжи, плавание в диких бухтах, подальше от городских пляжей, – все это отлично подходило для того, чтобы встряхнуться.

– У тебя крепление болтается. – Уолт указал концом лыжной палки на раскрутившийся винт.

– Вижу. Но от этой поездки отказываться не собираюсь, – ответил я, затягивая гайку туже. – У меня вчера был семинар на последнем курсе.

– А у меня на третьем, – с усмешкой отозвался он. – Пришла вся группа. Так и не понял, зачем они записываются на мой факультатив. Он же не имеет практического применения, как мне заявляют регулярно.

– Хотят поглазеть на одушевленного. Ты же знаешь.

Сегодня у нас был так называемый академический день. Надлежало сидеть в библиотеке, готовиться к лекциям, изучать литературу, составлять планы на следующую неделю, но мы без малейших угрызений совести сбежали в этот маленький поселок, чтобы покататься на лыжах.

Я выпрямился, проехал несколько метров вперед, вернулся назад, и винт снова выдвинулся из паза.

– А я говорил тебе, надо заранее проверять снаряжение, – наставительно произнес Уолт. – Что было бы, если бы великий воин Лемикайнен, отправляясь на последнюю битву, не подшил заново лосиные шкуры на свои лыжи? Скажи мне.

Уолтер был старше меня всего на два года, но иногда его заклинивало на роли умудренного опытом преподавателя, которому нет дела до равнодушия студентов и гламурной лени студенток. Он терпеливо разжевывал им основы мировых философий, делая вид, что наслаждается предметом и внимание аудитории ему неважно. Рано или поздно слушатели заражались его энтузиазмом, не замечая, как много сил он тратит на поддержание этого образа.

– Уолт, сделай одолжение, выключи старого профессора, – посоветовал я ему, вновь поставив на место деталь крепления и на этот раз закрутив винт абсолютно надежно.

Друг уставился на меня с легким удивлением, потом я почти услышал, как в его голове что-то щелкнуло, и тут же светло-серые глаза заблестели, лицо с тонким, чуть длинноватым классическим носом и резко выступающими скулами приобрело мальчишески-беззаботное выражение. Он рассмеялся и спросил уже совсем другим тоном:

– До леса и обратно?

– Давай.

Он первым оттолкнулся палками и понесся вперед, взрывая снежную пелену. Я устремился следом. Помня о креплении, я не стал разгоняться как следует, и его темно-синяя куртка постепенно удалялась. Время от времени Уолтер оглядывался, чтобы убедиться, что я следую за ним и не отстал слишком сильно, немного снижал темп.

Холодный воздух бил в лицо. Снег скрипел, шелестел, взвизгивал под пластиковым покрытием лыж. Ощущение свободы, полета, стремительного движения наполняло все тело звенящей радостью. Все заботы, мысли, проблемы улетучивались.

Солнце, на миг выглянувшее из-за туч, усеяло долину россыпями серебра и бриллиантов. Ели и сосны, стремительно приближающиеся к нам, зазеленели почти летними, сочными красками.

Примерно через сорок минут мы домчались до леса.

– Обратно или дальше? – оглянулся на меня он.

– Дальше.

Под кронами деревьев было тихо. Березы выгнулись арками, на которых застыли тонкие полоски льда. Ели свесили длинные лапы до самой земли. Я не сдержался и ударил лыжной палкой по одной из белых веток, и с нее с мягким шелестом посыпался целый сверкающий водопад. Но мы уже были далеко.

Дорога пошла под уклон. Мы с Уолтером вихрем слетели с холма и, не сговариваясь, помчались наперегонки до просеки, которая шла наперерез нашему пути.

Я успел первым. Вырвался на открытое пространство. И тут же налетел ветер, бросил в меня горсть колючей крупы. Повалил снег. Густой, рыхлый, тяжелый, словно кто-то на небе взрезал мешок с мокрыми перьями, который волокла на себе одна из туч.

Я невольно ускорился, чтобы проскочить продуваемое место, с силой оттолкнулся палками, и вдруг мой бег оборвал резкий рывок. Я успел заметить изогнутый металлический прут, торчащий из-под земли и присыпанный снегом – моя правая лыжа попала точно под него – понял, что лечу вперед по инерции. Потом меня развернуло и бросило на землю. Падение смягчили куртка и снег, но ступню пронзила такая боль, что на несколько секунд у меня почернело в глазах. А когда зрение вернулось, я увидел сосредоточенное лицо Уолта, наклоняющегося надо мной. В светло-серых глазах явственно читалась тревога.

– Ты как?

– Жив, – ответил я сквозь зубы, огненный шар пульсировал в щиколотке и голени.

Лыжу сорвало с ботинка и сломало пополам, другая осталась на ноге, и Уолт нажал на рычаг, отстегивая ее. Потом взялся за мою лодыжку, и ту снова свело от боли.

– Похоже, растяжение, – сказал он с уверенностью, которой я не чувствовал.

– Надеюсь, не перелом.

– Встать можешь?

Держась за его руку, я попытался подняться и тут же отказался от этой затеи.

– Ладно. Все ясно. Держись.

Из обломков моей лыжи и ремня он соорудил нечто наподобие шины и зафиксировал ее на моей ноге.

– А ты беспокоился о креплении, – сказал я.

– Это был знак свыше, – мрачно отозвался он.

А потом с легкостью, неправдоподобной для «профессора, академического работника, книжного интеллигента», взвалил меня на спину и медленно поехал вперед. Лыжи из-за веса двух человеческих тел проваливались в снег гораздо глубже, но так ему не пришлось брести, утопая по колено.

Первые минуты Уолт довольно остроумно шутил по поводу того, какие контракты мы должны были заключить на время лыжной прогулки и сколько пунктов я нарушил своим падением.

Затем замолчал и просто тащил меня. Его плечо врезалось в мою грудь, равномерный лыжный ход укачивал. Щиколотка периодически взрывалась болью, простреливающей ногу до бедра, а затем к ней присоединилась и ноющая голень.

Снег повалил еще гуще. Лес исчез за его пеленой. Лыжню быстро засыпало.

– Двое сумасшедших одушевленных решили угробить себя сами, – заявил Уолт, останавливаясь, чтобы передохнуть.

И я, несмотря на боль, не смог не рассмеяться.

Он помог мне опуститься на землю.

Распрямил плечи. Его темно-рыжие волосы, торчащие из-под лыжной шапки, напоминали ржавчину. Губы сжались в линию, на носу стала вдруг заметна россыпь веснушек. И я подумал, что вижу его истинное лицо – упрямое, решительное лицо человека, который привык каждый день бороться за себя, знает, чего хочет, и никогда не отступится от своей цели. Даже если устанет смертельно.

– Слушай, я могу подождать. Съездишь в поселок, позовешь кого-нибудь на помощь.

– До поселка десять километров. Хочешь здесь замерзнуть?

– Не так холодно.

– В таком снегопаде я тебя не найду. Так что молчи и держись крепче.

И он снова потащил меня к жилью.

Не знаю, как долго продолжалось это блуждание под снегом. Лес мрачно молчал. Пороша съедала все звуки, кроме мягкого, ленивого шелеста тяжелых хлопьев по нашим курткам.

Небольшое происшествие, не слишком удачная лыжная прогулка могла бы закончиться для меня весьма печально, как, собственно, многое в нашем мире, если бы рядом со мной не было одушевленного.

На лыжи Уолта наметало целые сугробы, и время от времени он останавливался, чтобы стряхнуть их. А затем опять двигался вперед. В какой-то момент этого бесконечного похода я понял, что перед моими глазами вновь начинает темнеть. И Уолтер, словно зная это, сказал, отвлекая меня от боли:

– Если бы я ехал первым, тебе пришлось бы нести меня. Какой-то умник положил кусок арматуры поперек тропы, и ее слегка присыпало снегом. Со стороны незаметно. Видимо, кто-то посчитал чрезвычайно смешным, если лыжник влетит в нее с разгона.

– Уолт… спасибо.

– Ну да, благодари меня за то, что я не бросил тебя в лесу ночевать под снегом, – хмыкнул он, прекрасно зная – я сделал бы для него то же самое, что он делал для меня сейчас, не сомневаясь и не раздумывая…

Дни поздней осени короткие, и скоро стало темнеть. Сумерки окутали стволы деревьев. Под ногами стелились глубокие тени.

Уолт старался прибавить шаг, но не мог двигаться быстрее. Я заметил его утомление и сказал:

– Давай я попробую идти сам.

Он дернул головой:

– Прекрати. Я справлюсь. Побереги силы. У тебя нога сломана.

– Ты говорил, растяжение.

– Ошибся.

Следующий час тянулся в чередовании монотонного движения и коротких перерывов на отдых. Уолтер стянул с головы лыжную шапку, и белые хлопья тут же засыпали его рыжие волосы…

Наконец впереди показались огоньки поселка, влажные хлопья, падающие с неба, стали редеть.

– Похоже, это была единичная акция, разработанная исключительно для нас, – сказал мой друг, тяжело дыша.

Когда мы поднимались по ступеням одного из домов, снегопад прекратился… а вместе с ним начали таять и мои воспоминания.

Резкий голос ганлина полностью заглушил пение бури, видения из прошлого, давно пережитую боль. Я опустил флейту и прислушался. Ветер устало вздыхал где-то неподалеку. Его силы, похоже, закончились вместе с метелью. Она стихла, отползая прочь с перевала в одно из ущелий… Снегопад прекратился.

Тисса стряхнула оцепенение, потянулась, распрямляя затекшую спину, с силой потерла ладони в перчатках одна о другую.

– Холодно? – спросил я, глотнул ледяного воздуха и поперхнулся кашлем. Ганлин, напившийся моего живого дыхания, не дал нам замерзнуть, но и забрал порядочно моих сил.

Тисса взглянула на меня с беспокойством, но ни о чем не спросила. Я отдышался, убрал флейту, стряхнул снег со спального мешка, укрывавшего нас, и помог девушке выбраться из узкой каменной ниши.

Пейзаж изменился. Все вокруг стало белым. Снег сгладил неровности каменистой дороги, скрыв тропу. С запада ветер дул сильнее, и валуны, под которыми мы скрывались, с одной стороны превратились в гигантский сугроб, а с другой – чернели прежними острыми зазубринами и сколами. Склоны гор тоже побелели, и создавалось впечатление, будто они раздвинулись, отдалились, излучая тусклое молочное мерцание.

– Красиво, – произнесла Тисса, с явной неохотой признавая величественную гармонию окрестностей. – Жаль, что фотоаппарат Джейка сгинул вместе с ним. Я бы сделала пару кадров.

Она нахмурилась, вспоминая погибшего, быть может, представила, как он лежит на дне пропасти с моим ножом в груди и снег засыпает его.

– Идем дальше, Рай, – сказала девушка, передернув плечами.

Я вновь упаковал рюкзак, закинул его на спину, и мы, проваливаясь по колено, направились к спуску с перевала, чтобы пересечь еще один ледник – Чангри Шар.

Он был гораздо меньше, чем гигант Хумбу, и его ледяные глыбы выглядели не столь величественно-неприступно. Но пришлось потратить не меньше двух часов, чтобы преодолеть это препятствие.

Подъем на следующую возвышенность был пройден нами в легком тумане усталости, притупившем восприятие. Вокруг колыхалась вязкая пелена, глушившая большинство ощущений. Мы просто шагали, выполняя программу, которую задали сами себе, и пока она не давала сбоя.

Поднявшись на тропу, мы смогли перевести дыхание. Сюда метель не добралась, и дорога была отчетливо видна среди камней. Склон поднимался над ней голыми каменными уступами. За ними скрывалась вершина Чангри. А перед нами должны были стоять пики Пустынника, Чо Ла, Наулагири и Лобче, но их скрывали плотные облака.

– Смотри! – неожиданно воскликнула Тисса, показывая вперед.

Но я уже и сам видел.

Из-за поворота нам навстречу вышли два человека. Местные, в одинаковой потрепанной одежде – растянутых штанах неопределенно-бурого цвета, вязаных грязно-зеленых спортивных кофтах и полосатых шапках, закрывающих уши. Обычные носильщики, которых ходят десятки по тропам Кайлата, – только без груза за плечами.

– Значит, где-то здесь неподалеку селение, – сказала Тисса с вполне понятным воодушевлением. – Может быть, и лодж там есть. Впрочем, я готова остановиться в любом доме, лишь бы больше не ночевать на улице.

Двое неторопливо направлялись к нам, и я все яснее видел настороженное выражение на их смуглых лицах, очень похожих одно на другое, а еще кухри в ножнах, висящих на широких кожаных поясах, украшенных пластинами серебра.

– Не уверен, – ответил я, продолжая вглядываться в приближающихся людей.

– В чем? – спросила Тисса.

– В том, что в их селении есть лодж.

Кайлатцы остановились на расстоянии нескольких шагов от нас, и теперь стало видно, что один из них гораздо старше другого – смуглое, непроницаемое лицо покрывали морщины, по лбу бугрился старый шрам. Второй, парень лет двадцати, смотрел на нас без обычного слегка преувеличенного дружелюбия, под которым местные жители всегда маскировали желание заработать на иностранцах побольше денег. Черные раскосые глаза были холодны и враждебны.

– Намаскар, бхаай и бахини, – произнес старший кайлатец, обращаясь к нам.

Это вежливое обращение «младший брат» и «младшая сестра» казалось справедливым, ведь мы с Тиссой были моложе его. Но прозвучавшая в нем легкая снисходительная насмешка не понравилась мне.

– Намаскар, дааджи, – ответил я, также придерживаясь кайлатского этикета.

– Куда идете? – спросил он по-прежнему на найтили.

– На перевал Гару-Ла.

Мужчины обменялись быстрыми взглядами.

– Для белых туда дорога закрыта. – Молодой человек сделал шаг вперед, загораживая собой тропу, и посмотрел на меня с вызовом, словно ожидая, что я брошусь на него.

– Я знаю правила и не нарушу их, – ответил я вежливо.

– Это священные тропы, – сурово произнес старший.

– О чем они говорят? – тихо спросила меня Тисса.

– Не хотят пускать нас к перевалу, – так же негромко отозвался я.

– Почему?

– Эти места считаются запретными для иностранцев.

В глазах Тиссы засветилось понимание.

Я посмотрел на кайлатцев, терпеливо ожидающих окончания нашего разговора.

– Мы шли через Аркарам, и она пропустила нас.

Местные жители снова переглянулись, они-то знали, что значит пройти мимо грозной горы и остаться в живых. Но старший нахмурился, кинул на меня взгляд исподлобья.

– Белые не должны ходить по священным тропам. Мы не можем пропустить вас. Уходите.

– Нет. Я слишком долго добирался сюда, чтобы повернуть назад, – ответил я, быть может, чересчур резко.

Кайлатцы положили ладони на кухри. Тисса крепко взяла меня за руку и горячо зашептала:

– Не нарывайся. Мы можем сделать вид, что соглашаемся на их требования, а затем, когда они уйдут, повернуть назад.

– Так просто их не провести, – ответил я, сдерживая все усиливающийся гнев.

Место, к которому я стремился, находилось совсем рядом, а меня не пускали к нему из-за бессмысленных предрассудков двух местных, которым, по-хорошему, не было дела до источника. Вряд ли они вообще знали о его существовании.

– Мы проводим вас до безопасной тропы, – сказал молодой кайлатец, и едва заметная усмешка скользнула по его тонким губам.

Вряд ли ганлин можно было считать оружием в прямом смысле. Но я знал, что, если достану его и заиграю, это не закончится ничем хорошим. На этот раз его пение будет защищать нас не от метели, а от этих людей. Мои пальцы уже сомкнулись вокруг костяной флейты, как вдруг совсем рядом я услышал знакомый голос:

– Пропустите его.

Из-за моей спины вышел гурх, которого я уже давно привык считать призраком. Однако в этот раз Тисса видела его тоже. Она вздрогнула от неожиданности и вопросительно взглянула на меня. Но я только покачал головой в ответ, сам не зная, как будут развиваться события.

– Пропустите, – повторил гурх, вставая перед нами, словно желая защитить. – Он заплатил.

– Чем? – спросил старший кайлатец, непроизвольно делая шаг назад и явно стремясь держаться подальше.

– Своей памятью и кровью. Он прошел ритуал чод. Он уже почти один из нас.

– А женщина? – поинтересовался молодой. Он старался быть очень вежливым, но не мог скрыть испуга.

– Они вместе. Пусть идут. Не мешайте.

Несколько мгновений кайлатцы смотрели на него, затем обменялись быстрыми взглядами, одновременно развернулись и пошли прочь. Все это напоминало встречу трех хищных зверей. Двое из них признали себя слабее и поспешили уступить дорогу сильнейшему.

Как только они скрылись за поворотом, гурх повернулся к нам и сказал дружелюбно:

– Путь свободен.

– Кто ты? – наконец задал я вопрос, который так долго мучил меня. – Почему помогаешь мне?

И, как всегда, он ушел от ответа.

– Я говорил тебе. Все мы – слуги Матери. Мы защищаем эту землю. Но одни считают, что чужаки не имеют права ступать на нее, другие не видят ничего плохого, если достойные смогут добраться сюда.

– И кто эти другие?

Он широко улыбнулся, блеснув великолепными белыми зубами:

– Я, например.

Спрашивать о том, кто он такой, снова – не имело смысла. Он не хотел говорить об этом, тогда я заговорил о другом:

– Тшеринга, погонщика, который шел вместе со мной, убил кто-то из тех, кто не хочет, чтобы такие, как я, добрались до перевала?

– Ты видел мертвого эбо. – Гурх взглянул на небо, где вырисовывался контур Пустынника, укутанный облаками. – А что случилось с погонщиком? Быть может, он ушел, испугавшись. Повернул назад и пропал. Или сорвался в пропасть. В Кайлате случается много удивительного. Ты же знаешь. – Он опять посмотрел на меня. – Вам пора идти. Скоро стемнеет.

Гурх почтительно поклонился Тиссе, мне протянул руку. Его пожатие было крепким, ладонь – горячей, сухой и шершавой, вполне материальной.

– Удачи. Быть может, еще увидимся.

Он вновь кинул взгляд в сторону Пустынника, на вершине которого опять развернулись белые полотнища снега, и отправился следом за кайлатцами. В какой-то миг мне показалось, что воин прошел прямо сквозь каменный выступ склона, а не поднялся по тропе.

– Кто это? – спросила меня Тисса, когда гурх исчез за поворотом, и мы, не торопясь, направились следом.

– У меня есть несколько вариантов ответа на твой вопрос. Новая галлюцинация…

Она скептически приподняла бровь:

– Маловероятно.

– Воплощение горы, принявшее облик человека.

– Слишком фантастично. – Она улыбнулась, довольная полетом моей фантазии.

– Один из народа гурхов, который обладает малопонятными для меня способностями.

– Это уже ближе. – Тисса взялась за рукав моей куртки и произнесла многозначительно: – Значит, твой источник рядом. Как я понимаю, ты отправился бы туда, даже если бы тебе пришлось обойти Аркарам против часовой стрелки.

В ее голосе прозвучала горечь, замаскированная под легкую насмешку надо мной.

Мы снова пошли вперед. Начался подъем к перевалу. Тяжелый, мучительный и долгий. Каждый шаг забирал часть сил, и, когда возникала стойкая уверенность, что их совсем не осталось, откуда-то бралось еще немного для следующего шага. Болела спина, ноги, плечи. Хотелось бросить рюкзак, чтобы забрать его на обратном пути. Но меня сдерживала пока еще здравая мысль о том, что неизвестно когда этот путь будет.

Тисса несколько раз останавливалась, снимала очки и стояла с опущенными веками, а на лице ее мелькало растерянное выражение.

– Пчелы перед глазами летают, – ответила она на мой невысказанный вопрос. – И голова болит.

– Это высота.

Она прижала руку к груди, пытаясь отдышаться, но не могла. До меня словно сквозь вату долетел ее сухой кашель.

Я нашарил в кармане блистер диакарба, замечая, что пальцы не очень хорошо слушаются меня, подцепил фольгу, достал одну таблетку и подал ей, планируя через шесть часов повторить прием препарата от горной болезни. Завел руку за спину и, не снимая рюкзака, вытащил из бокового кармана бутылку с водой.

Тисса приняла лекарство, поморщившись от горечи, сделала глоток воды, а потом взглянула на меня с легким опасением:

– У нас есть еще?

– Да. Нам хватит.

Девушка снова надела очки и, преодолевая тяжесть гор, сделала над собой новое усилие, чтобы идти вперед…

Мне самому казалось, будто на мои плечи опустили по меньшей мере Тамерску, и теперь я вынужден тащить его на себе. Чувствуя, как острые изломы скал впиваются мне в позвоночник, а ледники вмерзают в волосы. В какой-то миг сознание, блуждающее на грани бреда, вынырнуло на поверхность, отчаянно желая зацепиться за что-то реальное, чтобы вновь не погрузиться в мутную пелену, наполненную фальшивыми образами.

Зрение, сузившееся до размеров круга от моего фонаря, высвечивало острые серые камни под ногами, между ними виднелись крошечные стебли, поросшие мохнатыми серебристыми щетинками. Даже траве здесь приходилось отращивать шубу, чтобы защититься от холода. Песок, засыпающий тропу, складывался в сложные узоры, нарисованные ветром. Свет, ложащийся на дорогу, больше не походил на дневной, в нем появились розовые отсветы приближающегося заката. Один раз среди них мелькнуло нечто золотистое, переливающееся. Похоже, на поверхность выходила жила золотых топазов. Но как только я наклонился ниже, сияние исчезло. Еще один обман, странность восприятия.

Я выпрямился, поднял голову и увидел, что гребень холма совсем рядом.

Очередное усилие, растянувшееся на полчаса.

Альпинисты, поднимающиеся на вершину Матери Всех Богов, иногда делают один шаг за несколько минут, и им кажется, что они идут очень быстро. У меня создавалось впечатление, что я продвигаюсь с такой же скоростью. Тисса шагала рядом, я слышал ее частое, тяжелое дыхание. Когда она спотыкалась, я брал ее под локоть, чтобы помочь удержаться на ногах.

Мы поднялись вместе. Остановились отдышаться, еще не видя ничего вокруг, я сбросил рюкзак, выпрямил ноющую спину и вдруг ощутил нечто…

…Мир разделился. Одна часть меня устремилась вверх, словно ее тянуло невидимым магнитом, легко, свободно, без малейшего усилия, а другая осталась на земле. Впереди надо мной плескался мягкий, ласкающий свет. Мне казалось, что я смотрю сквозь толщу воды в маленькое окно весенней полыньи среди льдов. Длинные солнечные лучи пронзали ее, дробились на тысячи светящихся полос и бликов. Звук весенней капели и запах тающего снега касались меня прохладой и тихим звоном.

Покой, огромное, безграничное счастье наполнили меня и захлестнули с головой. Умиротворение, удовольствие, тепло, мягкое сияние зачаровали, и я едва не утонул в этом светящемся потоке. Хотелось остаться здесь навсегда, раствориться среди солнечных лучей. И лишь якорь – тело, оставшееся на земле, тянуло назад, не давало забыть, где я нахожусь на самом деле.

Мучительным усилием воли я заставил себя вернуться.

Я снова стоял на холодной вершине рядом со встревоженной Тиссой. Она трясла меня за плечо и звала по имени:

– Рай, ты в порядке?! Что происходит?..

– Они счастливы, – ответил я, сжимая ее руку. – Им хорошо там.

– Кому? О чем ты? – Она сдернула с головы капюшон куртки, словно он искажал мои слова.

– Душам. Источник здесь. Я его видел.

– Рай, здесь ничего нет. – В слабом голосе Тиссы прозвучало величайшее разочарование, сменившееся полной апатией. – Только голые камни.

Девушка еще раз окинула взглядом ледяное пространство перевала.

Мелкий щебень засыпал поверхность абсолютно гладкого плато, через которое тянулась едва заметная тропа. Здесь не было даже намека на каменные пирамидки, защищающие от злых духов. Заснеженные склоны гор обступали нас, придвигаясь почти вплотную.

А потом Тисса вскрикнула и схватила меня за рукав куртки.

Я обернулся и успел увидеть, как со стены Престола сорвалось облако снега. Беззвучная лавина, рухнув вниз, понеслась прямо на нас, вылетела на холм и… застыла на нем. Замерла над нами огромной фигурой пятиметрового гиганта.

Видение… или реальность, теперь никто из нас не мог бы сказать точно.

На миг мне почудилось, что это кальгаспор – похожая на человека форма из спрессованного годами снега. Но на широкие плечи легли отсветы заходящего солнца, и под каменной кожей четко проступил рисунок мускулов и вен – его тело теперь казалось вырезанным в белом камне с едва заметными прожилками.

Если горы я мог бы сравнить с хаосом, который постоянно щетинился острыми сколами, нагромождался ледяными глыбами и рушился глубокими трещинами, то это существо было воплощением гармонии и порядка.

Зрение, искажаемое высотой, приобрело наконец четкость, и я смог разглядеть лицо гиганта. Выразительное, с остро выступающими скулами и тонким носом, словно выточенное талантливым скульптором.

Ощущение несовместимости двух реальностей стало оглушающим. Я как будто погрузился в свой давний сон… Каменные фигуры, лежащие на земле и медленно разрушающиеся. Одна из них поворачивается ко мне, и я узнаю в ней черты моего друга.

Это было нелепо, бессмысленно, дико, но я спросил:

– Уолт?..

– Нет.

Раскатистый звук его голоса пронесся над нами, словно гул отдаленной лавины.

– Я не тот, за кого ты меня принял. Но могу взять облик любого, чья душа скрыта в источнике.

Его глаза, напоминающие цветом кайлатские топазы чистейшей воды, внимательно смотрели на меня, пронизывая насквозь.

– Я охраняю запретное место, которое ты искал. – Он наклонил голову, и каменные волосы, освещенные кайлатским солнцем, вдруг приобрели знакомый мне рыжий отсвет. – Но тебе душа не нужна. Она у тебя уже есть. Зачем ты пришел?

– Открыть источник. Я хочу, чтобы все люди получили души.

– Все?..

Смех хранителя был похож на шорох осыпи, когда один камень бежит за другим неудержимым потоком.

– Такого у меня еще никто не просил. Значит, ты пришел, чтобы спасти всех блуждающих в темноте, бездушных, жестоких, примитивных, алчных? – Свет в зрачках хранителя на миг погас, превращая их в две темные дыры в камне.

Рядом прозвучал громкий выдох Тиссы, услышавшей подобные обвинения.

– Это не так, – ответил я. – Люди ничего не знают о справедливости, привязанности и щедрости. Они как дети, которых не научили любить и сопереживать. Они не виноваты в том, что родились такими.

– Когда-то у всех были души, – мягко произнес он, глядя на меня сверху вниз, и уточнил: – У каждого. Но люди с такой легкостью топили их в собственной грязи лжи, лицемерия, убийств, лени и равнодушия, что те стали покидать их. Зачем навозным червям эти искры света – они и так могут рыться в своей сточной канаве.

Его голова заслонила собой розовеющий пик Пустынника, показавшийся в разрыве облаков. Мраморная фигура, окрашенная закатным солнцем, приобрела теплый оттенок живого тела.

– Открой источник, – сказал я. – И они станут прежними.

– А они просили тебя об этом? – долетел до меня равнодушный голос, похожий на ледяной ветер. – Им это нужно? С чего ты взял, что можешь решать за всех?

Черты моего друга, перенесенные на каменное лицо, показались мне совсем чужими. Едва ли не враждебными.

– Если у тебя есть душа, это не значит, что она нужна каждому. Ты не думал о том, что им так проще, лучше, спокойнее, ничто не заставляет сопереживать, испытывать муки совести и вину.

Хранитель наклонил голову, и желтые топазы его глаз вспыхнули ярким светом, словно сквозь них на меня посмотрели сразу сотни душ – счастливых, спокойных, умиротворенных, далеких от мелких проблем этого мира.

– Бессмысленно просить за других. Ты не можешь взять на себя ответственность за судьбы людей. И никто не может. Кроме них самих. Тот, кто почувствует пустоту и бессмысленность своей жизни, придет сюда сам. Преодолеет все трудности, страхи – и попросит.

Тяжелые веки опустились, притушив огонь в золотых зрачках. Хранитель произнес медленно, словно стараясь лучше донести до меня смысл своих слов:

– Один не должен спасать всех. Один всех спасти не может. Этот труд – каждый должен совершить сам.

Тисса, напряженно слушающая разговор, неожиданно сделала шаг вперед.

– Тогда дайте мне, – выговорила она хрипло и чуть невнятно. – Дайте мне эту проклятую душу. Я шла сюда… преодолевала трудности… чуть не погибла. Я имею право ее получить.

Мраморные губы хранителя улыбнулись едва заметно:

– Очень редко здесь появляются люди, подобные тебе. И просят о том же. Но большинство из них сразу отказываются от своих слов. Они считают слишком высокой цену, которую надо заплатить за обретение души.

Между бровей Тиссы появилась тонкая морщинка.

– И какова цена?

– Неизвестность…

Я вспомнил свой разговор с гурхом – тот изъяснялся так же туманно и не давал четких ответов. Тисса, вероятно, тоже поняла это.

– Что бывает с теми, кто получает душу? – спросила она прямо.

– Иногда они умирают…

Лицо девушки на миг превратилось в подобие неподвижной маски. Потом она нахмурилась, напряженно обдумывая услышанное, и опять задала вопрос:

– Почему?

– Почему лопается пустой, холодный, стеклянный сосуд, если в него налить горячую жидкость? – задал ответный вопрос хранитель, больше ничего не объясняя, но моей спутнице оказалось достаточно этого яркого образа.

– Значит, я могу умереть… – медленно произнесла Тисса. – Но это не неизвестность. Это риск. Игра со смертью…

Я знал, что сейчас она напряженно размышляет. Рациональный разум не мог позволить ей допустить такого приближения к опасности ради чего-то нематериального, едва ли реального. Ради того, чему она пока еще не видела практического применения.

– Только так можно изменить свою суть и получить то, о чем ты просишь.

– Но что я приобрету, получив душу? – Она взглянула на меня. – Я изменюсь? Насколько сильно? Я хочу понять, ради чего должна рискнуть жизнью.

Я поймал себя на том, что мне хотелось бы рассказать ей, как приятно и легко обладать душой, сколько полезных бонусов она дает. Однако я знал, что это ложь. И я не могу ее обмануть. Она обязана знать все, чтобы сделать правильный выбор.

Но как объяснить человеку, слепому от рождения, что такое краски, формы, цвет и свет? Как рассказать лишенному слуха о музыке? Я могу лишь приблизительно представить ее мир, а она – мой.

– Когда ты умрешь, то не исчезнешь, – произнес я. – Не превратишься в пустоту. У тебя будет шанс прожить еще не одну жизнь.

– Прости, но я не могу поверить в загробный мир. – Ее голос зазвучал резко и враждебно, почти агрессивно. – Еще никто не доказал, что он существует. И ты сам говорил, что не уверен в том, что происходит после смерти на самом деле. Все умирают. Я не хочу жить ради того, что будет или не будет потом. Иначе эта, реальная, жизнь потеряет смысл.

Она помолчала мгновение и задала новый вопрос:

– Я смогу воздействовать на людей так же, как ты, Рай? Привлекать, очаровывать, отпугивать?

– Сможешь, но… тебе это не будет нужно.

– Почему?

– Потому что ты станешь считать такое управление людьми неправильным, несправедливым и допустимым лишь в самом крайнем случае.

– Но почему? – повторила она, глядя сквозь меня, в будущее, которое могло полностью измениться для нее с приобретением души. А могло никогда не наступить.

Хранитель стоял неподвижно, сейчас особенно похожий на произведение высочайшего мастера. Сочетание грубо обтесанных ветрами скал и гладкого, почти живого мраморного тела было удивительно и невероятно. Взгляд золотых топазов встретился с моим, в нем блеснула едва заметная усмешка.

– Ты предпочитаешь одежду и украшения из натуральных материалов и не носишь подделки. Почему? – задал я вопрос Тиссе.

Девушка слабо улыбнулась, ее позабавил неожиданный поворот беседы:

– Они дешевые, низкого качества и быстро изнашиваются.

– То же самое и с чувствами. Можно привязать человека к себе, заставить выполнять все желания. Но это не принесет ни радости, ни удовлетворения. Обман, фальшивка, имитация.

– Так ты поэтому уехал? – вздохнула она. – Но я готова носить синтетические драгоценные камни, вроде кайлатских топазов, если не найти настоящих. По внешнему виду ведь их не отличишь. То же самое с чувствами. – Тисса глухо рассмеялась, придавая моей фразе новый смысл. – Можно выдавать поддельную привязанность за настоящую, и никто не сумеет доказать, что она не истинная.

– Ты будешь знать. И обман рано или поздно наскучит, а потом станет невыносим.

– А еще люди, обладающие душой, очень привлекательны, но их часто убивают, – произнесла она задумчиво. – Поэтому они становятся одиночками.

– Со мной ты не будешь одинока, – сказал я и вдруг поймал себя на том, что уговариваю ее решиться. Хочу, чтобы Тисса стала такой же, как я. И в то же время боюсь ее потерять.

– Но тогда мы не сможем вернуться в нормальный мир, – продолжила размышлять она. – Там мы оба будем изгоями. Если бы источник открыли, и люди получили души – все стало бы иначе. Но это невозможно. Неужели мне придется остаться здесь? Рисковать своей жизнью для того, чтобы прожить ее остаток в Кайлате?

– Так примерно рассуждали те, кто в итоге ушел отсюда ни с чем, – кивнул хранитель. – Не понимаю, чего вы, люди, хотите? Одни, такие как ты, – он указал на меня, – рвутся сюда, пытаясь найти источник, другие – живущие в этих горах – стараются не пустить никого. Готовы убивать, лишь бы здесь никто не прошел даже случайно. Ты мечтаешь открыть его, чтобы осчастливить всех. А кто-то хотел бы навсегда завалить камнями – чтобы ни одна душа больше не попала в этот мир.

Я коснулся руки погруженной в глубокие раздумья Тиссы:

– Скажи мне, зачем ты попросила душу?

– Я никогда не чувствовала себя счастливой, – ответила она, помолчав. – У меня было все, но ничего не было. Я уже давно поняла, что не умею радоваться тому, чем обладаю. Никогда не бываю довольной. Никогда. А здесь, в горах, неожиданно осознала, что хочу и могу измениться. Почти меняюсь, но чего-то постоянно не хватает. Той самой песчинки, вокруг которой потом образуется жемчужина. Ощущаю себя пустой ракушкой, которая валяется на пляже среди тысяч таких же высохших, расклеванных воронами устриц.

Ее взгляд, не отрывающийся от моих зрачков, снова поплыл, она моргнула несколько раз, прижала ладони к вискам, запустила пальцы в волосы, словно пытаясь удержать разбегающиеся мысли.

– …А может, происходящее всего лишь приступ горной болезни? И, когда мы спустимся, все пройдет. Станет по-прежнему… Но сейчас – я хочу получить ее.

Тисса неожиданно улыбнулась.

– Никогда не признавалась тебе, – произнесла она тихо. – Но я всегда хотела быть такой, как ты. Иронизировала над теми, у кого душа есть… над тобой. Говорила, как нерационально ты действуешь из-за нее. Но на самом деле мне тоже всегда хотелось вести за собой людей, как ты. Хотелось быть уверенной в том, что я делаю. Я знала, что никогда не получу этой уверенности, свободы, и мне оставалось только насмехаться, чтобы заглушать постоянное ощущение невосполнимой потери. Того, чего у меня никогда не будет. Я всегда играла в жизнь, а ты жил. Я тоже хотела жить, но у меня не получалось. И я точно знала, что никогда не смогу стать равной тебе.

Голос моей спутницы зазвучал глухо и жестко:

– Теперь все изменилось… Знаешь, я подумала. Вспомнила всю свою прошлую жизнь. Мне такая больше не нужна. Я готова рискнуть. Мне есть за что бороться. Это лучше, чем продолжать метаться и сходить с ума от тоски.

Она подняла лицо к хранителю и произнесла громко и отчетливо:

– Дайте мне душу!

Тот шевельнулся:

– Идем. Я провожу тебя.

Несколько мгновений ничего не происходило. Тисса стояла рядом со мной, напряженно хмурясь и прислушиваясь к чему-то, доступному лишь ее слуху. Хранитель возвышался над нами неподвижным мраморным утесом. Потом девушка пошатнулась, стиснула обеими руками голову, словно ее распирало от боли, и вдруг начала падать.

Я успел подхватить ее, не дав удариться о землю.

Тисса дышала прерывисто и затрудненно, пульс участился, сердце колотилось быстро и слабо. Под опущенными веками угадывались движения зрачков, на бледном лице выступила испарина, хотя здесь было холодно. Кровь отлила от губ, они сделались голубыми, словно старый кайлатский лед. Ногти тоже приобрели синеватый оттенок.

Торжественная мистика источника и встреча с невероятным существом отдалились от меня, пропали, столкнувшись с реальностью. Хранитель, только что стоявший рядом, исчез, как будто его и не было. Возможно, действительно не было, и все происходящее – всего лишь наш общий бред. Симптом горной болезни. Совместная галлюцинация.

Не знаю, где находилась сейчас Тисса и что видела, но ее состояние очень напоминало высокогорный отек мозга. Влажная, бледная кожа, расширенные зрачки, озноб, синева на ногтях и последний симптом, не оставляющий сомнений – потеря сознания.

Обычные для большинства людей на высоте – апатия, сменяющаяся раздражительностью, все усиливающиеся головные боли, потеря аппетита и сна, выматывающий кашель – все же позволяли организму постепенно адаптироваться и подниматься выше, тем, у кого хватало на это воли. Отек легких или мозга – не оставлял никаких шансов выжить, если только мгновенно не начать спуск с убийственной высоты.

Проблема заключалась в том, что понимать это намного проще, чем сделать – в одиночку, без носилок, которые обычно имеются в каждой экспедиции, да еще и в быстро наступающих сумерках.

Я не знал, сколько у меня времени… Впрочем, последнее было неважно. Если я не хочу, чтобы Тисса погибла, я должен не медля вернуть ее на ту высоту, где она чувствовала себя нормально.

Я аккуратно опустил девушку на землю, вытащил из рюкзака аптечку, взял ампулу дексаметазона и шприц и ввел препарат в мышцу.

Сжал обеими руками потяжелевшую белокурую голову, пытаясь передать свою силу и энергию, свое ожидание и отчаянную надежду на ее возвращение. Потом пристегнул красно-белую сумку аптечки к поясу, сунул в карман бутыль с водой.

Было понятно, что на руках далеко я ее не унесу. Придется спускаться с крутого склона и внимательно смотреть под ноги, а если держать тело перед собой, оно закроет обзор. Значит, все вещи придется оставить.

Я достал из верхнего клапана плетеный ремень с плоской застежкой-карабином, который купил в Намаче. Встал на колени, втащил Тиссу к себе на спину, пристегнул ремнем, перетянул ее запястья шнуром, выдернутым из кромки общего отделения рюкзака.

Даже сквозь теплые пуховые брюки и куртку я ощущал, как она похудела. Мне в поясницу упирались острые бедра, потерявшие прежнюю упругую мягкость. Ребра, как изогнутые прутья клетки, за которыми часто и тревожно билось ее сердце. Плечи и выпирающие ключицы казались такими же легкими, тонкими, словно птичье крыло. Мускулы рук напрягались дрожащими струнами, словно она опасалась, что я могу выпустить ее.

– Не бойся, – шепнул я. – Я тебя не брошу.

Я поднялся, подхватив Тиссу под колени, и мне показалось, что она стала не тяжелее рюкзака, который я привык носить.

Еще раз взглянул на стену Престола. И стал спускаться.

Снежные пики гор погасли, серые сумерки заклубились вокруг, осторожно протягивая к нам холодные мохнатые лапы. Как будто не было ничего – ни разговора с хранителем на перевале, ни источника душ, который я так долго искал.

Оставались только горы, которые, несмотря на свою суровую ледяную неприступность, всегда давали мне силы для того, чтобы выдержать новое испытание. Я знал, что справлюсь и с этим. Ничего другого не остается. Идти до конца. Как всегда. Неважно сколько. Одну ночь, сутки, двое…

Стремительно надвигающаяся темнота съедала краски и очертания, но пока еще в ней можно было различить дорогу.

Я шел вниз по каменистой тропе медленно и осторожно, помня о том, что при спуске с вершин часто погибает больше альпинистов, чем при подъеме. Ослабевает внимание, быстрее расходуются силы, возникает обманчивое ощущение завершенного дела. И пусть я возвращался не с пика Памари или Матери Всех Богов, этот путь мог стать не менее опасен. Я старался сохранять сосредоточенность и ясность восприятия, переступая через выдающиеся из земли острые куски базальта, держа равновесие на камнях. Некоторые из серых валунов, кажущиеся очень надежными, при попытке сделать на них упор – качались, и мне нельзя было случайно опереться на такой всем весом, чтобы не покатиться вниз вместе с ним.

Ночь становилась все более густой и осязаемой. Звезды, высыпавшие над горным хребтом, засияли разноцветными огнями. Небо дышало холодом и переливалось миллиардами ярких искр. Они сложились в два рукава Млечного Пути – бесконечных, мерцающих небесных ледника, спускающихся с невидимой вершины.

Дорога под ногами утонула в черноте. Одной рукой я достал из внутреннего кармана виндстоппера фонарь. Круг рассеянного белого света заплясал передо мной. Батарея садилась, а запасные остались в моем рюкзаке, похороненном под обломками старого лоджа. Но если я начну экономить энергию в верном «олайте», то в темноте легко оступлюсь и переломаю ноги. Тогда никто из нас не вернется с этой высоты.

С ледника повеяло холодом. Обжигающий воздух пронесся над нами, бесшумный и стремительный, словно птица. Его растрепанные тугие перья задели меня по лицу.

Издалека донесся протяжный вой. Затем прозвучал ближе и громче. К нему присоединился второй заунывный голос, затем третий. И очень скоро по долине вокруг покатились хищные, грозные вопли. Дикие звери, быть может, снежные барсы… или кто-то похожий на них бродил по склону, издали следуя за мной.

За пределами бледнеющего светового круга метались черные тени. Пронзительные звуки то отдалялись, то приближались. Теперь вся долина выла разными голосами. Температура воздуха еще понизилась, становилось все холоднее. Мое дыхание вырывалось облачками пара, которые таяли в темноте. Ноги налились тяжестью, словно подошвы ботинок превратились в чугунные. Я с трудом отрывал их от земли. Один раз мне показалось, что фонарь гаснет, но я тут же понял, что это мое зрение туманится от утомления.

– Я тебя не оставлю, – повторил я.

Я понимал, что подверг Тиссу риску, заразил своей идеей о поиске легендарного места и, возможно, не был прав в этом. Если она вернется с душой, ее жизнь станет гораздо сложнее. Но в то же время ярче, полнее, необычнее, и бесцельность существования, о которой она говорила, исчезнет. Впрочем, даже если все, что мы видели на перевале, лишь фантазия больного воображения – она все равно мне нужна. Любая. С душой или без… И была нужна всегда.

Вой стих. Несколько минут над горами висело глухое молчание, а затем раздался тихий переливчатый женский смех. И этот звук оказался гораздо более жутким, чем хищные вопли. Озноб пробежал по моему позвоночнику. Смех не был похож на человеческий – холодный, зловещий, текущий с ледника.

Мне вспомнились те, кто охотится на путников по ночам.

Остановившись, я выключил фонарь. Шелест одежды, шум моих шагов, тяжелое дыхание стихли. Темнота укрыла нас с Тиссой.

Смех прозвучал вновь чуть ближе, а затем стал удаляться и наконец растворился на отрогах гор. Кто бы это ни был… или что, оно прошло мимо, растаяло в черноте. Я понял, что все это время стоял, сжимая одной рукой запястье Тиссы, другой – ганлин, и флейта из кости обжигала холодом мои пальцы. Фонарь свисал на шнурке, привязанном к моей кисти. Подождав немного, я снова включил его и пошел дальше.

Еще сто метров вниз…

Оставалась лишь одна необходимость – двигаться вперед.

Нельзя останавливаться, иначе потом я не заставлю себя сделать новый шаг. Я подумал о том, что некоторые альпинисты умирали, уже находясь в Кантипуре, отдыхая после подъема на очередной пик. Горы продолжали преследовать их даже издалека. Но ни я, ни Тисса не должны были повторить их судьбы. В этом я был уверен сейчас совершенно четко.

Перешагивая через камни, держа равновесие и не поддаваясь все усиливающейся усталости, я осознал вдруг, что меня больше не тревожит возможность погибнуть от руки бездушного. Это стало абсолютно неважно. Все прежние страхи исчезли. Вместо них я ощутил свободу.

Глухая ночь дула мне в лицо холодом ледников, пыталась мягко разжать мои пальцы, заставить выпустить девушку, которую я крепко прижимал к себе, и утопить ее в темноте. Но я продолжал спускаться.

И только теперь понял до конца, о чем говорил хранитель.

Обычно, в реальном мире, мы все связаны. Опутаны десятками эмоциональных нитей, потому что рядом постоянно находятся люди. А здесь, в горах, остаешься наедине с безмолвным ледяным миром, опасным для человека. Кристально-прекрасным, отрешенным. И связи, которыми ты оплетен, рвутся. В этом одиночестве и прозрачной тишине только ты ответственен за себя. Только ты можешь себя спасти. Только сам. Когда осознание этого становится окончательным и ты принимаешь это правило как справедливое, разумное условие – ты становишься другим. Но каждый должен прийти к этому сам. Без поводыря.

Я не испытывал горечи от того, что источник остался закрыт.

Я знал, что вернусь. Горы не отпускают тех, кто почувствовал на себе их власть, красоту, мощь… Зачем люди идут по этим крутым тропам? Проверить способности своего тела, покорить новую вершину, придать смысл унылой жизни, насладиться величием ледяных пиков. Ощутить вкус опасности… Проявить волю. Или побыть рядом с источником душ, о котором они ничего не знают, но, уловив один раз отголосок его магии, желают прикоснуться к нему вновь.

Горы не отпускают.

Никогда.