ГЛАВА 2
ПОСЛАНИЕ
Мне было не по себе в этом месте, — рассказывал он. — Не то чтобы я ощущал какую-нибудь угрозу или что-нибудь в этом роде — вовсе нет. Уж скорее наоборот: быть приставленным шпионить за таким беспечным козлом, каким был или казался Рой Хайлендер, означало просто курортное времяпрепровождение, угрожающее разве что полной дисквалификацией человеку, зарабатывающему на жизнь добычей конфиденциальной информации… Нет, просто я не привык работать вот так — с ничем. До сих пор, какое бы ремесло ни служило мне «крышей», я имел дело хоть с чем-то материальным. Металл звенел и ломал сверла. Электрический ток бил. Собаки или какие другие твари — чаще все-таки собаки — норовили цапнуть за палец. Револьвер — дать осечку.
И только здесь, в «Лексингтон Грир Лэбораторис», вы имели дело с э-э… С некими нечувственными сущностями. Все, ну, скажем, практически все реактивы — бесцветные порошки. Прозрачные растворы. Невидимые глазу осадки на белоснежных дисках фильтров. Потусторонний, бесстрастный свет бактерицидных ламп. Химия призраков. Генетическая инженерия нейронных сетей.
Старинное, в два этажа здание, набитое очень дорогой аппаратурой. Доброжелательное, въедливое внимание шефа к мельчайшим деталям работы. Дюжина высочайшей квалификации специалистов, расписание работы которых составлено столь искусно, что, кроме пары слов за чашкой кофе, о личном общении и речи нет. Стремительные пятиминутки и четко расписанные по времени семинары. Стенды с текущими результатами в комнате отдыха. Простенькие сейфы и почти полное отсутствие бумаги — зачем она, если только в сортире нет лишнего терминала компьютерной сети? Простенькие замки на почти никогда не запирающихся дверях. Простенькие телекамеры наблюдения и бестолково бдящие в застекленных загончиках охранники.
Только вот никакой возможности подняться на второй этаж. Можете два года беспрепятственно бродить по коридорам, лабораториям и кабинетам первого или по мастерским, складу или агрегатной подвала, но никаких лифтов или лестниц, ведущих на второй, не найдете. И никаких поводов туда стремиться — тоже.
И еще — звенящий гул, что мерещится тебе время от времени.
Понимание того, что та дичь, за которой идет охота в этих призрачных джунглях, надежно скрыта главным охотником от глаз дипломированных оруженосцев и самое имя той диковинной птицы непроизносимо, пришло не сразу. То, что цель исследований, проводимых фондом Лексингтона Грира, секретна, было как бы вынесено за скобки, так же как и запрет подниматься на второй этаж. Те задачи, что были поставлены передо мной или перед Роже Лефлером — специалистом по ферментам рестрикции, или перед высокой китаянкой, работающей с плазмидами, были ясны и конкретны. Более того, не требовалось большого воображения для того, чтобы усмотреть за всей этой возней с невидимым возможности конкретных выходов в технологию. Задаваться посторонними вопросами просто не было поводов.
* * *
Я бы и не задавался ими — этими посторонними вопросами — и прекрасно бы жил, не зная на них ответа, даже если бы они и забрели мне в голову, если бы. Ну, если бы мне деньги платили только за это. И еще, если бы меня совершенно не волновала судьба Сола. Моего коллеги по довольно странной работе и приятеля — рыжего еврея Соломона Файнштейна, обладателя двух университетских дипломов и прекрасного послужного списка в военной разведке, решившего, после того как разменял пятый десяток, уйти на вольные хлеба в ту, подернутую дымкой профессиональной тайны область услуг, что принято называть по-разному, но с прилагательным «интеллидженс», как правило..
Пусть мне не рассказывают сказок о том, что увлечение рыбной ловлей — невиннейшая из мужских забав, не влекущая за собой больших прегрешений, чем выпивка на свежем воздухе и привычка к преувеличению показателей улова. Меня это занятие свело с Солом и сделало его партнером по бизнесу и доверенным лицом. Это оказалось не самым простым занятием на белом свете.
Но довольно интересным на первых порах. Собственно, это был бы обычный промышленный шпионаж, если бы своеобразная индивидуальность Сола не наложила на этот его не слишком благородный промысел печать какой-то романтической неопределенности. Этому же способствовало и то обстоятельство, что довольно неплохие по всем меркам, к тому же далеко не всегда отраженные в декларации о доходах гонорары, которые стали со временем регулярно набегать нам с каждой из провернутых операций, как вода в песок уходили в обеспечение следующей.
Ибо что-что, а подготовку каждого дела Сол проводил сугубо уникальным, тщательно продуманным способом. Повторялся он редко. За пять лет нашей совместной деятельности я не припомню шаблонного сюжета из тех, что так любят живописать в репортажах на подобные жареные темы.
Само собой разумеется, довольно дорого обходилась покупка источников информации и их проверка. Последнее, пожалуй, подороже первого.
Мало кто догадывается, что дороже всего в нашем деле стоит покупка покупателей.
В соответствии со своими жизненными принципами Сол вовсе не предавался, по примеру своих прототипов, глубокомысленному раскуриванию трубки и ожиданию клиентов за столом своей конторы. Нет.
Рыжий пройдоха исповедовал хорошо известный профессионалам принцип: «Главное — это, зная ответ, подыскать к нему подходящую задачу». Его не волновало, что тем или иным вопросом — ну, например, разработкой новой интегральной схемы в лабораториях фирмы X — вроде не интересуются даже ее закоренелые конкуренты. Если информацию по этой разработке можно было приобрести по сходной цене, он ее брал. Единственное, что могло его остановить, — это собственная интуиция. Она, правда, временами подводила. Но, как правило, если заранее раздобытая информация ложилась в наш сейф, долго она там не задерживалась. Кто-либо из друзей-конкурентов вскорости продавал Солу координаты незаметного человека из фирмы, что не прочь был бы пригласить его на обед для разговора о проблемах микроэлектроники… И товар уходил.
Не знаю точную хронологию того, как развивались дела с «Лексингтон Грир», но покупателя Солу в тот раз сосватали очень солидного. Это его и погубило. Это и мне боком выходит…
Слишком велик оказался соблазн. Рассчитаться с кредиторами. Прикупить кое-чего из электронных игрушек, столь полезных для нашего бизнеса, — не из тех, что можно найти в каталогах, а на заказ сработанных. Отдохнуть в Метрополии. И так далее…
Сразу признаюсь: не знаю, кто согласился платить за секреты из чуланов Роя Хайлендера, может, и впрямь русские со Святой Анны, как о том говорили много позже злые языки. Я лично в этом сомневаюсь. Кроме того, мне не нужен этот секрет. Мне нужен был сам Сол. Живой. Что-то подсказывало мне все время, что рыжий рыболов жив. Сейчас я уже сомневаюсь в этом… Соблазн оказался слишком велик: мне сдается, что Сол позабыл свое же собственное, довольно мудрое правило, которое гласило, что использовать в нашей работе такую вещь, как доверие друзей детства, можно один только раз — последний. Другом его был Майкл Миллер, человек, с которым он начинал свою жизнь далеко отсюда — в мире, о котором я ничего не знаю, — на старушке-Земле, в большом приморском городе на юге Украины.
* * *
— Запомни его, — говорил Сол, сдавая мне дела перед тем, как нырнуть в темную полынью «Лексингтон Грир». — Это единственный тип, на которого ты сможешь положиться, если придется действовать… без меня. Первичная информация — от этого чудака. Он, конечно, здорово окрысится на меня, если узнает, что его болтовней за стойкой бара старина Сол э-э… слегка злоупотребил… Но то, что мне удалось раскопать по следам этой болтовни, стоит слишком дорого, чтобы проходить мимо. Постараюсь не засветить Майкла, если погорю на этом… Чтобы хоть тебе оставить зацепку.
Я с мрачноватым предчувствием рассматривал фото худощавого энтомолога, автора трудов и справочников по перепончатокрылым нашего континента. Предчувствие заронил мне в душу сам Сол. Ему явно было не по душе то, что приходилось затевать. Он много больше меня знал об этом небольшом кирпичном здании старой архитектуры, приютившемся в глубине густого английского парка.
— Ты найдешь его в секторе экспериментального материала, — пояснил напоследок Сол. — На втором этаже.
Предчувствиям порой приходится верить. Через три недели после благополучного внедрения в вотчину профессора Хайлендера на конспиративной встрече в заблаговременно снятой квартирке в нескольких кварталах от «Лексингтон Грир» Сол, зябко потирая руки, сказал мне:
— Сундук не удастся вычерпать до дна, друг мой. Жалко. Того, что я, как говорится, приготовил к выносу, хватит нашему клиенту за глаза. Но все равно — жаль.
— Ты сам знаешь, Сол, что главное — это вовремя остановиться…
— Да — это главное, — согласился он. — А САМОЕ ГЛАВНОЕ, друг мой, — это вовремя смыться…
Он угнетенно помолчал некоторое время и добавил:
— В течение следующей недели, по четным, проверяешь наши «почтовые ящики» в Нижнем Городе. Там будут все материалы — на цифровых дисках и фотопленке. И кое-какие образцы… Их поместишь в наш холодильник — тот, что помощнее… В любом случае я с теми документами, что ты подготовил, сматываюсь на «Орбитальный» и пару недель отсиживаюсь у Луиса. Документы оставь в нашей ячейке в камере хранения Космотерминала. Лучше — сразу, завтра с утра. Связь со мной на орбитере — по обычному каналу… В случае чего всякий исходняк — то, с чего я начинал, — в кейсе под пломбой. В моем сейфе. Держи ключ…
Наши «почтовые ящики» оказались пусты. Подготовленные мной на чужое имя билеты и водительские права для Сола никто не забрал из ячейки автоматической камеры хранения. И у Луиса Сол не появился…
* * *
Я не сдрейфил — такое в конце концов уже бывало. Я привел в действие аварийный план. Невиннейший агент страхового общества запросил у «Лексингтон Грир Лэбораторио», нынешнего работодателя одного из его клиентов — Сола Файнштейна (агента по закупкам научного оборудования и реактивов), о гарантиях, существующих на предмет продолжения страховки этого клиента, а я отпустил на лето обоих служащих «Файнштейн — Гильде консалтинг сервис», сдал наш офис в краткосрочную аренду, забрал из сейфа опломбированный кейс, снял со счета фирмы одни суммы, перевел на анонимные счета другие… А все то, что после этого еще оставалось, перевел в наличность. Потом запер свой дом и переехал на конспиративную квартиру. Нет, не ту, где мы встречались с Солом. Другую, о которой он не знал и, следовательно, о которой от него не мог узнать никто. Так было условлено.
На запрос страхового агентства из «Лексингтон Грир», помедлив, ответили, что вот уже вторую неделю агент С. Файнштейн не числится ни в штате этого предприятия, ни по своему последнему адресу. Нового места работы, если таковое имеется, равно как и теперешнего места проживания при своем убытии он не сообщил.
Как ни странно, мое устройство под крыло Роя Хайлендера оказалось, пожалуй, самой легкой из намеченных к исполнению частью нашей аварийной программы. Сол потратил, наверное, половину своей не поддающейся измерению энергии на то, чтобы подготовить почву для внедрения «номера второго» в «ЛГ». Пожалуй, это было единственным, что ему удалось вполне. Данные о моих реальных и фиктивных показателях в области применения автоматизации методов молекулярной биологии (такие действительно были не полным вымыслом — просто со временем, не без помощи Сола, я понял, где лежат деньги, и ушел с университетской кафедры, получив неплохие рекомендательные письма) тоже хорошо помогли делу. Конечно, это был риск. Уже сам факт того, что пришел я в «ЛГ» с невидимой, но в принципе хорошо вычисляемой подачи Сола, мог угробить меня. Весь первый период адаптации в этом замкнутом, малоразговорчивом мирке я ломал голову над тем, не сунул ли я голову в ловушку, расставленную под заботливым и несколько рассеянным взором выцветших голубых глаз Роя Ф. Хайлендера.
Нет. Никакой провокации в действиях окружающих заметно не было. Здесь просто работали — напряженно, тщательно, без дураков — и только того же от тебя и требовали. К такому я привык и выполнять эти условия мог относительно легко и не вызывая подозрений. Другое дело, что выйти на след Сола не представлялось ни малейшей возможности. Равно как и на след той невидимой цели, к которой так настойчиво стремилась маленькая, но сплоченная и прекрасно вооруженная команда «Лексингтон Грир». Формально их словно и не было — ни агента по закупкам С. Файнштейна, ни конечной цели наших научных хлопот, ни дороги на второй этаж.
Оставались лишь обходные пути: содержимое опломбированного кейса, пустовавшая после исчезновения Сола квартира, предоставленная ему, как и прочим работникам «ЛГ», и вечно запыхавшийся, жизнерадостный Чарльз Э. Порки — частный детектив.
— Я не буду у тебя брать таких денег за такую работу, — уведомил он меня, смахивая пот со своего вечно озабоченного чела. — Это развращает. Ты четверть часа меня пугал и накачивал своими бойскаутскими правилами — «Как себя вести с жестоким и неумолимым врагом»… Самое лучшее, на что я после такого разговора рассчитывал, так это на то, что за месяц работы докопаюсь до ребят, которые за большие деньги покажут мне — ужасной безлунной ночью — могилу того парня, который спалил в мусоросжигательной печи труп нашего общего друга — ты, кажется, его еще глубоко оплакиваешь, — Сола Файнштейна… Расчлененного на кусочки… Ты тоже так думаешь? Если да — так нет!
Чарльз швырнул мне через стол не слишком длинную распечатку.
— Тебе нечего оплакивать друзей, которые живы, здоровы и вот только забыли передать тебе привет оттуда, куда ухлестали с твоими, надо понимать, денежками в кармане… Или с вашими общими, скажем так… Кстати, скажи мне, пожалуйста, как тоже, понимаешь, старому приятелю… Может, ты и с самого начала правильно подозревал, что Сол решил завязать с этой вашей конторой, сгреб денежки до кучи, да и дунул куда подальше от старых друзей?..
Минут пять я подробнейшим образом изучал список маршрутов — в основном «космического каботажа», — которыми Сол за полтора месяца добирался от наших мест до «Памира». До этого перевалочного космотерминала, болтающегося в узловой точке перехода, за тридевять земель от нашего Сектора, он проследовал, ни разу не воспользовавшись документами на чужое имя. Они у него были — уж об этом я знал. Далее, как я понимаю, след терялся…
Я, молча посапывая, достал из кейса одну из наших наиболее надежных чековых книжек и стал своим лучшим «паркером» выправлять чек на имя Чарльза.
Тот с беспокойством следил за моими действиями…
— Послушай, — натянутым тоном сказал он, — все ЭТО ты мог бы благополучно узнать, если бы тебя в свое время научили пользоваться вот этой, — он постучал по старому, еще «белловской» работы блоку связи, — штукой. Я не обираю сопливых детишек… Я не буду дальше заниматься этим делом…
— Ты не потратил ни одного цента зря, — сухо сказал ему я. — Тебе придется еще нести убытки: кое-какие дела придется сбыть с рук — понадобится много свободного времени…
Я двинул блок связи по столу к его округлому локтю.
— Закажи-ка на свое имя билет до «Памира». Раз уж ты лучше ладишь с этой техникой. Бизнес-классом, Чарли, на большее у меня кишка тонка. — Я перекинул ему через стол чек.
Некоторое время он изучал его. Потом молча начал набивать номер на древнем многоканальнике.
— Как у тебя с визой и всеми такими делами? Я, кстати, не помню, как называется тот дурацкий Мир, который…
— Чур. Те края сейчас называют Системой Чур. С «Памира» летают только туда. Никуда больше… — ответил, прикрывая трубку потной ладонью, Чарли. И после короткого диалога с девицей из агентства добавил: — Насчет виз и вообще… — это мои проблемы, Клаус. Но учти: к шантажу, а тем более к мокрым делам я и за милю не…
— От тебя потребуется только одно — найти Сола Файнштейна. Рыжий еврей на Периферии — довольно заметная фигура, правда? И пусть он свяжется со мной. Это все. Но пусть свяжется обязательно…
— Это все? За эти деньги?
— За эти деньги, Чарли, тебе могут… тебе могут сделать плохо, так что не смущайся входить в расходы… Как видишь, дело абсолютно сухое. Как шампанское брют. Ты любишь сухие вина, Чарли? Ну ладно, это твое интимное дело… Но я боюсь, что этим делом с той стороны занимаются люди, которые убивают. И прими во внимание еще один фактор, он не последней важности…
— Какой фактор, Клаус?
— Сол не украл у меня ни цента, Чарли.
Я откинулся в неудобном кресле и прикрыл глаза. Чарли помолчал:
— Ну, я пошел, Клаус…
— Давай, Чарльз…
* * *
На «Памир» Чарли не долетел. И его чек нигде не был предъявлен к оплате.
Нет, он вовсе не исчез бесследно. Его следы легко можно найти. Восьмой квартал девятнадцатого сектора муниципального кладбища Нью-Нью-Мехико на Транзите-3. Захоронение номер 18 501…
Это на полпути туда — к «Памиру».
В конце концов это действительно мог быть просто инсульт. Люди порой умирают крайне не вовремя…
* * *
Впрочем, о Чарли я узнал много позже. Уже после того, как встретился-таки со специалистом по перепончатокрылым Майклом Миллером.
Нет, я был достаточно умен, чтобы не искать его прямо во владениях «ЛГ», хотя для этого надо было всего-навсего сделать запрос с любого терминала, которыми в «лэбораторис» только печки не растапливали. Но он был бы непременно зарегистрирован, такой запрос. И не хуже перста указующего навел бы чье-то недреманное око на сходство в интересах нового служащего и подозрительного агента по закупкам. Да и искать его было не надо — костлявая пасторская физиономия маячила на всех встречах научного персонала «ЛГ», которые обожал устраивать Хайлендер для поднятия нашего научного уровня. Только вот подходить к Миллеру первым было крайне нежелательно.
Майкл сам подошел ко мне, после того как я парой реплик на очередном «пятничном» семинаре проявил глубокую ошибочность своих познаний в энтомологии. Причем именно в той ее области, в которой Майкл считал себя непререкаемым авторитетом.
А авторитетом он был по вирусным заболеваниям земных ос.
Мне, надо сказать, пришлось немало попотеть, прежде чем я сконструировал эту свою ошибку, выносил ее и придал ей наиболее привлекательный вид. Для этого пришлось переворошить немало научных трудов, а в первую очередь трудов самого Майкла.
Признаюсь честно: было у меня и несколько неудачных заходов с глуповатыми репликами и замечаниями, на которые Майкл просто не клюнул. Так что удача моя была достигнута нелегким трудом и выстрадана честно…
Непросто было и дальнейшее.
Короче говоря, до первого упоминания об «этом неудачнике Соле» — за кружкой пива в «Сентинелле» — дело дошло не скоро: на второй месяц моей работы в «ЛГ». Тут меня ждал основательный сюрприз.
Майкл, упомянув об этом своем друге детства, от которого остались некоторые недоделанные, пустяковые бумажки, которые доставили мне некоторые хлопоты (мне пришлось немало поусердствовать, чтобы приобрести хоть какое-то отношение к «незавершенке», оставшейся от Сола в здешней канцелярии), расчувствовался. Он, как и полагалось ему по сценарию, считал Сола не более чем неудачником, который был несказанно рад ухватиться за первую попавшуюся возможность получить работу в более или менее стабильной фирме.
— Бедняга просто из кожи вон лез, чтобы удержаться на своем месте, — сокрушенно покачивая головой, вспоминал костлявый Майкл, угощаясь своим светлым. — Понимал, что второго такого места — со стабильным заработком и обеспеченным будущим… Открою вам небольшой секрет, Клаус. «Лексингтон Грир» не совсем частная лавочка… Так вот… я совершенно не мог предположить, что он согласится принять участие в этих биологических тестах в качестве добровольца… Ему, конечно, полагалась за это приличная сумма, но…
— Биологические испытания? — промычал я, прихлебывая свое темное. — На добровольцах?
— Тс-с-с!
Майкл сделал комически большие глаза.
— Это же такой секрет! Очень большой секрет, Клаус… Настолько большой, что только такой предельно нелюбопытный тип, как вы, мог его не заметить где-нибудь на третий день работы на нашего милейшего Роя… Даже мои «малышки» знают его…
— У вас девочки, Майкл? В смысле — дочки?
Майкл прыснул пивной пеной и заржал, привлекая внимание унылых завсегдатаев «Сентинеллы». Так ржать могут только люди, абсолютно лишенные чувства юмора. То, что у них это чувство заменяет, надо называть как-то иначе. Не чувством юмора, во всяком случае…
— Если хотите, то да — дочки. Только они очень больно кусаются, эти милые дочурки…
— Ах, так это вы про ос… — протянул я, разочарованный своей догадкой. — Вы же действительно для них отец родной. Наверное, все их поголовье в этом Мире под вашей опекой.
— К сожалению, нет, — опечаленно ответил Майкл. — Есть уже и бесконтрольные популяции. Прижились-таки здесь…
— Да уж, — заметил я, чувствуя, что рою в нужном направлении. — Меня пару лет назад тяпнула одна такая тварь. Если вы позволите мне называть так ваших «малышек».
Майкл опять захохотал и уведомил меня:
— Нет, вас «тяпнула» не моя «малышка», а ее дикая сестрица… Вот если бы вам досталось от моей воспитанницы — из инсектария со второго этажа — вы бы, наверное, не беседовали здесь со мной…
— Укус у них смертелен, что ли? — осведомился я.
— Ну, будь это так, то по моему старому приятелю Солу уже пришлось бы справлять поминки. Он ведь именно на это подписался — на «поцелуй малышки»… А это — не смерть. Это…
Я не стал подгонять Майкла. Честно говоря, уже тогда его неожиданный приступ откровенности показался мне подозрительным. И я остерегся совать голову в петлю. А напрасно. Пожалуй, этим я и выдал себя: излишняя осторожность так же хорошо привлекает внимание, как и чрезмерное любопытство… И Майкл, не дождавшись моей полагающейся по сценарию реплики, несколько навязчиво закончил свою мысль:
— Это может оказаться хуже смерти…
— Инсектарий… — пробормотал я задумчиво, меняя тему разговора. — Так это они… ваши осы там… звенят?
— Они? — развеселился Майкл. В тот момент он напоминал мне чрезвычайно жизнерадостный скелет. — Так их слышно там — внизу?
— Еще бы! — пожал я плечами. — Я уже начал подумывать о том, чтобы обратиться к психиатру. На предмет слуховых галлюцинаций.
— Неудивительно, — самокритично признал Майкл. — Как-никак двадцать камер, по шесть кубометров каждая…
— Так этот самый Файнштейн, — «вспомнил» я. — Он все-таки заболел после укуса?
— Нет, он не заболел. В том смысле, что не стал чувствовать себя хуже. Он просто изменился. Изменился и ушел от нас. В какое-то свое «никуда»…
— Получается, что Хайлендер выбросил деньги на ветер? — слегка удивленно спросил я. — Или вы рассчитываете, что с Сола еще удастся стрясти его вознаграждение?
Майкл пожал плечами:
— Если Рой сочтет это нужным, то, конечно, Солу грозят неприятности по судебной линии. Но… Ведь если нас интересует, как повлияет на человека то или иное воздействие, то нам, наверное, более интересен свободный человек, а не тот, которого держат за руки за ноги на лабораторном столе.
Я, признаться, не слишком хорошо понял, что все-таки имеет в виду хитроумный Майкл, но согласился с ним, глубокомысленно промычав что-то в том духе, что охота, она, как говорят на Святой Анне, конечно, гораздо пуще неволи. И снова чуть-чуть изменил курс, которым следовал наш непростой разговор.
— Вы сами-то как — не побаиваетесь? Или у вас иммунитет?
— Ну… — Майкл задумчиво уставился на опустевшую наполовину кружку. — Какой уж там иммунитет. Просто я достаточно осторожен. И удачлив. Но… иногда мне хочется, чтобы это случилось со мной… Просто ужасно хочется.
И Майкл поднял на меня глаза. Пожалуй, в этот момент он был совершенно откровенен со мной.
Свою первую экспедицию на второй этаж старинного особняка я считал рекогносцировочной. Однако режиссер того спектакля, который мы старательно разыгрываем для него здесь, по эту сторону бытия, решил иначе, и мой первый визит в царство ос оказался и последним.
Чтобы проникнуть в гости к питомцам Майкла Миллера, я воспользовался старым люком, который с большим трудом обнаружил. Располагался он в потолке небольшой подсобки, куда к концу рабочего дня сервисные автоматы заботливо перемещали оставшиеся после нашей бурной исследовательской деятельности горы лабораторной посуды и инструментов, требующих мытья, ремонта или утилизации. Люк этот когда-то даже был оборудован сигнализацией, но на сегодняшний день особой опасности она не представляла. Главную мою заботу составляло уничтожение всяческих следов в виде осыпавшихся чешуек краски очертившегося в потолке первого и, соответственно, в полу второго этажа контура отверстия люка и тому подобное… Еще, конечно, требовалось определенное время, в течение которого никто в «Лексингтон Грир» не хватился бы меня. Временем таким, естественно, была ночь.
На мое счастье, Рой Хайлендер не был жестким сторонником работы только от сих до сих. То есть от сих до сих — это было святое. Являлось необходимостью. Но если вам взбредало в голову задержаться допоздна или даже переночевать в лаборатории, то особого разрешения на то испрашивать было не надо. И если ваши ночные бдения приносили к тому же какие-то более или менее заметные плоды, то, по крайней мере, от иронических замечаний со стороны шефа на сей счет вы были избавлены. К тому, что бдения за лабораторным столом и компьютером являются моим любимым времяпрепровождением, я коллектив «Лексингтон Грир» приучил легко. У меня даже проснулся искренний интерес к науке. Загвоздка заключалась в том, что нас было, пожалуй, многовато для осуществления моего нехитрого плана. Но все мы — люди, и на уик-энд уровень энтузиазма даже самых честолюбивых и преданных делу сотрудников падал до нулевой отметки. Усвоив эту закономерность, я подготовил все необходимое для своей ночной экспедиции на ближайшую пятницу.
Пятница пришлась на тринадцатое, но я просто не придал этому значения.
Второй этаж старого особняка разительно отличался от первого. Похоже, что здесь не было никакой реконструкции с тех пор, как особняк перешел в руки новых хозяев. На своем месте оставались сохранившие прежний колорит столовая и буфетная, комнаты для гостей и небольшой зал с фортепиано. Время остановилось здесь.
И в этом остановившемся времени поселились осы. Осы, естественно, обитали не просто в зыбком сумраке. В полнейшей дисгармонии с архаикой архитектуры и интерьера то тут, то там по комнатам и переходам были расставлены неуклюжие прозрачные ящики. Инсектарии. Ящики пучились в пыльную темноту выгнутым пластиком своих стенок, словно их распирало собственное содержимое. А содержимым этим как раз и были осы — мириады и мириады занятых своим делом, размеренно копошащихся насекомых. Не будь я предупрежден заранее, я принял бы их за какое-то вещество. За медленно кипящую и пузырящуюся массу, скрытую за холодно поблескивающей прозрачной твердью.
Одни из этих ульев были подсвечены ярким или, наоборот, еле заметным светом. Другие и вовсе погружены во мрак. И все они звучали.
Низкий, незаметный — как незаметен воздух — металлический звон наполнял прозрачный полумрак второго этажа. Был его скрытой сутью. Я осторожно переходил от одного инсектария к другому, примериваясь, каким бы образом добыть из этих перенаселенных недр дюжину-друтую их обитателей — для предоставления оплатившему мою странную охоту заказчику на предмет дальнейшего их изучения. И прикидывал, из каждого ли «гнезда» брать пробу или ограничиться двумя-тремя из них. Надписи на табличках, укрепленных на подставках-постаментах этих замысловатых сооружений, ничего мне не говорили. Это были просто номера. Иногда — с добавлением цифровых индексов. В бывшей столовой стояли инсектарии с номерами от двадцать пятого по сороковой. В буфетной — от сорок первого по пятидесятый. И так далее. Только одного — «счастливого» номера, чертовой дюжины, не смог я найти в этом звенящем лабиринте.
Конечно, это был, скорее всего, уже чисто спортивный интерес, но как-то уж так получилось, что мне ужасно не хотелось покидать это царство шестиногих. Покидать его так же тихо и безмолвно, как я в него и пришел, без того чтобы не прикоснуться кончиками пальцев к прохладному пластику ящика с осами, означенному как «номер тринадцать». Конечно, это было, в сущности, капризом.
Каприз этот и привел меня к запертой двери.
Собственно, это была единственная запертая дверь на втором этаже старого особняка. Как и положено такой двери, была она сделана на совесть из настоящего, дьявольски дорогого мореного дуба и обита темной, с золотым вытершимся тиснением кожей. Если прикинуть на глазок, ориентируясь по размерам здания, то за дверью этой находился небольшой чулан или кабинет довольно скромных размеров.
Тесноватый, под старину обставленный кабинет я и обнаружил за этой дверью, когда без особого труда справился с нехитрым замком. И в отношении «номера тринадцатого» я тоже не ошибся: он занимал почетное место — посреди письменного стола, словно причудливый громоздкий светильник. И, как положено светильнику, он источал свет. Точнее сказать, он источал полумрак. Золотистый, коричневого оттенка сумрак сочился из нег, превращая все вокруг в некое подобие рисунка сепией из старинной книги. А еще — из него сочился недовольный звон. Осы, заточенные в этом ящике, явно были чем-то недовольны. Похоже, с этими «малышками» работали как раз перед тем, как для обитателей второго этажа закончился их рабочий день.
На столе были разложены какие-то инструменты, поблескивающие стеклом и металлом, и стопка расчерченной от руки бумаги — милейший научный натюрморт а-ля XVIII век. С некоторой долей вызова я уселся в антикварное кресло, придвинулся вместе с ним к столу и вперил взгляд в мерзкое копошение, наполнявшее отделенный от меня только тонким листом пластика мир желто-коричневых шестиногих тварей. Мир, чуждый всему человеческому и (интуиция точно подсказывала мне это) полный необъяснимой, смертельной опасности, — слепой и безжалостный.
Долго засиживаться, однако, не стоило. Надо было обзавестись хотя бы одной приличной «пробой биологического материала». Минут десять я изучал хитроумного устройства «шлюз», наверное, предназначенный как раз для таких вот манипуляций по извлечению на свет божий части населения прозрачной темницы. Ей-богу, мне казалось, что изучил я сие приспособление основательно — не столь уж сложным оно и представлялось. Но, поверив этой кажущейся простоте, я совершил последний шаг в заботливо приготовленную для меня ловушку.
Стоило мне сдвинуть с места аккуратно подогнанную к пазам плексигласовую перегородочку, как секции, составляющие нелепую громадину инсектария, разомкнулись, и само это узилище перепончатокрылых разверзлось, с глухим стуком обрушившись на стол всеми своими многочисленными составными частями. Осы даже не вырвались, не хлынули, а — как бы тут найти слово поточнее — изверглись в окружающее пространство Мгновенно заполнили весь объем тесного кабинета, каждую его щель!
Я обмер.
Собственно, ничего другого мне и не оставалось. Любое движение мгновенно стало бы смертельно опасным для меня. О том, чтобы хоть как-то замести следы своего визита в наполненную сумраком комнатенку, теперь не было и речи. Я сидел, вдавившись в уродское кресло, и, боясь даже вздохнуть, составлял в уме план дальнейших действий. Осы после первого бурного всплеска энергии немного успокоились и теперь, в большинстве своем, покрывали все открытые поверхности комнаты слабо шевелящимся живым орнаментом. Я не стал даже вспоминать, сколько подобных ожогу раскаленным железом «поцелуев малышек» профессора Миллера необходимо для того, чтобы загнать в гроб взрослого и вполне здорового человека. В любом случае этот-то минимум будет мне обеспечен, случись сделать неверный шаг и прогневать обретших свободу узниц костлявого профессора. Так я и сидел — то обмирая, то воскресая в такт наполнявшему пространство вокруг неровному звону осиных крылышек. Сидел неподвижной колодой, и осы ползали по моим рукам и лицу…
Наконец, помолившись Неверному Богу Удачи, я медленно поднялся на ноги и, не отрывая подошв от пола, чтобы — не приведи господи! — не придавить дюжину-другую мерзких тварей, стал выбираться из-за стола. Это заняло у меня минут сорок и стоило, наверное, пары лет жизни. Дальше пошло веселей: словно пародируя спятившего лыжника, волоком передвигая ноги, я двинулся к оставленной открытой двери. Она была все ближе и ближе. Она манила. Олицетворяя собой спасение… И все больше и больше росла моя вера в избавление от этого кошмара.
Жестокое разочарование терпеливо поджидало меня в самом конце. Буквально на пороге выхода из ада.
Разочарование было не только полным и жестоким, но и предельно, несправедливо неожиданным. Тяжелая старинная дверь наполненной жужжащей смертью комнатушки захлопнулась перед самым моим носом! И ключ повернулся в замке. Невидимый мне ключ — с той стороны. И одновременно с тяжелым хлопком, отрезавшим мне путь к свободе, в затылок мне вошел докрасна раскаленный штырь.
Укус осы.
Странно: не помню — закричал ли я. Помню только ощущение полной, парализующей беспомощности, обрушившейся на меня. Беспомощности и потерянности.
А потом в тесной комнатушке заморосило. Мелкие капельки пахнущей лекарством жидкости мерно зашелестели по жутковатому шевелящемуся ковру из осиных тел, покрывшему все в этой комнате. И перестал шевелиться этот ковер. И звон стих. А последним стих и шорох дождя.
Этот пахнущий лекарством дождик усыпил не только насекомых. Я ощутил его действие почти мгновенно — только принял сперва свое головокружение за результат осиного укуса. Тошнота волной подкатила к горлу, слабость ударила в ноги, сделав их ватными. Еще немного и я наверняка кулем рухнул бы на усыпанный бездыханными насекомыми пол.
Но этого мне не дали сделать.
Майкл Миллер вовремя вошел в боковую, замаскированную под книжный шкаф, дверь. Вошел, бесцеремонно похрустывая раздавленными подошвами его башмаков «малышками». Вошел и подхватил меня под руки.
— Вот так, вот так, Клаус… — приговаривал он, с натугой выволакивая меня в соседнюю комнату.
Натянутый на физиономию респиратор придавал его голосу особо гнусную интонацию.
— Свежий воздух вам не повредит, — приговаривал он, кряхтя.
Волок он меня, впрочем, не в одиночку. Кто-то второй помогал ему. Но я плоховато соображал и не сразу узнал его. Только когда этот второй устроил меня на жестком диванчике, отворил высокое окно и как-то по-мальчишески ловко устроился на каменном подоконнике, я сообразил, что помогал доку Миллеру в его возне с моим полутрупом не кто иной, как сам шеф «Лексингтон Грир» — Рой Хайлендер.
* * *
Так необходимая способность соображать быстро возвращалась ко мне с каждым глотком сыроватой ночной прохлады. Я приподнялся и стал ощупывать свой источающий тупую боль затылок. Миллер сдернул с лица респиратор, нагнулся ко мне и тоже заботливо провел ладонью по вздувшемуся на месте укуса желваку.
— Ничего, это скоро пройдет… — добродушно бросил со своего насеста Хайлендер. — Конечно, поноет немного, но зато вы можете гордиться: вы теперь — не простой смертный. Вы один из тех, кто получил ПОСЛАНИЕ. Таких на этом свете немного…
— Пока что я — из тех, кто глупо вляпался в элементарную ловушку… — без особого энтузиазма в голосе отозвался я, осторожно переходя в сидячее положение и окидывая взглядом место действия.
Это была просто-напросто ванная комната, облицованная унылым белым кафелем. Видно, никаких особых перестроек она, как и все остальные помещения второго этажа, не претерпела. Только возле стены, отделявшей эту комнатушку от кабинета, стояли два каких-то нестандартного вида баллона. От них убегала вверх, под самый потолок целая шеренга тонких трубок — система орошения чего-то, пребывающего там, за стеной, в плохо освещенном кабинете. Например, вырвавшихся на свободу ос. Орошения их чем-то успокоительным.
Впрочем, эта техническая деталь, как и все прочие окружающие предметы, имела значение только с точки зрения тех возможностей, которые они предоставляли мне для того, чтобы вновь обрести свободу.
Да не было, собственно говоря, никаких таких возможностей.
Конечно, два явных непрофессионала, гордых тем, что так ловко скрутили меня, особой проблемы сами по себе не являли. Обоих можно было мгновенно перевести в разряд «недействующих лиц» простейшими приемами рукопашного боя. Только вот была ли гарантия того, что где-нибудь поблизости не ждут своего выхода более подготовленные по этой части ребята. И — в достаточном количестве. Глупо надеяться, что это не так.
А кроме того, гораздо более необходимо, чем вырваться на свободу, мне надо было знать. Знать, что же ожидает меня теперь — после «поцелуя малышки» профессора Миллера. Не стоило суетиться: судя по всему, никто не собирался немедленно умерщвлять меня.
Более того, мне, кажется, собирались что-то сообщить. По крайней мере старались, чтобы я был способен воспринимать информацию.
Никто из обоих моих противников не проявлял признаков нетерпения. Они были совершенно спокойны. Можно сказать — доброжелательны. Миллер по мобильнику давал кому-то распоряжения в том смысле, что в кабинете надо прибрать — там насекомые расползлись из инсектария. Хайлендер рассеянно выбивал трубку о подоконник.
Была у него такая привычка — вечно возиться со своей трубкой, словно именно состояние его «Данхилла» и определяло основной смысл происходящего в мироздании. Впрочем, закуривал он его редко. В моменты действительно важные.
Впрочем, достаточно о «Данхилле». И о нем, и о Хайлендере можно много рассказать интересного. Но времени нет. В другой раз.
— Вы, видно, считаете, что последует какой-то допрос? — осведомился у меня научный директор «Лексингтон Грир». — Если вы так думаете, то ошибаетесь, — продолжил он, извлекая специальный ершик и вдумчиво проталкивая его в канал трубки. — Мы просто-напросто извинимся перед вами за некоторые неприятности, которые вы пережили, работая на нашем предприятии. По вашей собственной, заметим это, вине… По вашей собственной… Или — скажем, лучше так: по вине тех, кто нанял вас… Вас, Файнштейна и того несчастного, что пришел первым…
Ни про какого «несчастного, пришедшего первым» слышать мне до сих пор не приходилось. Да, впрочем, и о многом другом, что я узнал в ту ночь.
— Вас, может быть, удивит это, — продолжил профессор, со знанием дела набивая свою трубку табаком, извлеченным из кожаного кисета, который, в свою очередь, появился из вместительного кармана его старомодного пиджака, — Но мы не будем досаждать вам своими вопросами относительно таких в общем-то второстепенных материй, как имена ваших нанимателей, ваши каналы связи с ними, явки, пароли и тому подобное. Ну, просто из соображений человечности. И для того еще, чтобы не тратить времени даром. Все это нам в общих чертах известно — и имена и каналы…
Тут профессор удивился чему-то в своих мыслях, и это его удивление отразилось в некоей гримасе, которую он адресовал, по всей видимости, собственной трубке, с которой по-прежнему не сводил заинтересованного взгляда.
— Да ведь, пожалуй, нам гораздо лучше, чем вам, господин Гильде, известно все это… И поэтому — уже неинтересно.
Его лицо сделалось демонстративно постным.
— Да ведь никто нам и права такого не давал — устраивать агенту Клаусу Гильде допрос с пристрастием только потому, что упомянутый агент проявил повышенный интерес к нашей коллекции насекомых-вирусоносителей. Разве не так?
Я молча пожал плечами. У меня не было никакого желания подыгрывать почтенному светилу науки в его фиглярстве. Мне важен был итог.
— Не дуйтесь, Клаус, — подбодрил меня Хайлендер. — Вы остаетесь не внакладе: вы получите полный расчет без малейших изъятий. Вы будете вольны даже подавать в суд на «Лексингтон Грир» — за незаконное увольнение с места работы. С которой, надо сказать, вы справлялись вполне квалифицированно.
Он наконец оторвался от созерцания «Данхилла» и бросил на меня хотя и короткий, но довольно заинтересованный взгляд. Потом снова сосредоточился на трубке и принялся с величайшим тщанием ее раскуривать.
— Но я думаю, — продолжая ерничать, сообщил он с деланным добродушием в голосе, — что нам это не угрожает. Дело не в том, что мы и так — безо всяких исков и судов — уплатим вам определенную, разумных, конечно, размеров неустойку. Дело в том, что уже в ближайшее время у вас самого возникнут совершенно иные заботы.
— Было бы неплохо, если бы вы просветили меня — какие… — отрешенно бросил я в пространство перед собой.
Эта моя отрешенность не была последствием обморока. Она не была и игрой. Я не хотел прикидываться, да и не мог. Просто это был конец.
Не были бы концом ни смерть, ни допрос какой угодно степени. Ни смерть игрока, ни его мучения на самом деле не есть конец игры. Собственно говоря, все это не имеет к ней никакого отношения. Они — смерть и мучения существуют в нашем мире — здесь и сейчас. А у игр, которые мы ведем, свой мир. И случается, что погибшие под пытками выигрывают у живых.
А вот такое: «Валяй-ка ты, братец, на все четыре стороны… Не интересны нам твои секреты…» — это и было настоящим концом игры. Шахом и матом.
Безразличие навалилось на меня немой, безликой тушей. Было ли мне и впрямь интересно продолжение этой истории?
— Ну вот видите, — снова обратил на меня свой взор Хайлендер, — какой же это допрос, если это вы уже задаете мне свои вопросы? И, поверьте, вы получите на них ответы. Да, да — на любой вопрос! Ну, почти на любой…
— Чем же я обязан такой щедрости и такому великодушию? — с какой-то автоматической иронией осведомился я.
— Видите ли… — Хайлендер, вздохнув, пристроил дымящийся «Данхилл» на плиту подоконника. — Мы, господин Гильде, заинтересованы в том, чтобы знать теперь вашу тайну…
— Вот как? Мою? Вы только что говорили, что у вас нет вопросов ко мне.
— Вопросов? Упаси бог, Клаус! Вопросы — это то, на что вы могли бы ответить… А своей тайны вы еще и сами не знаете, Гильде… Вам только предстоит ее узнать… Мы говорим о тайне, а не о глупых секретах конспирации. О тайне, ради раскрытия которой мы нисколько не боимся раскрыть вам кусочек другой тайны — нашей… Мы этого не боимся: то, что узнаете вы от нас, — уже проданный секрет. И деньги от этой продажи потрачены… Мы, можно сказать, продали ключик от того сейфа, в котором покоится тайна, ради раскрытия которой и существует «Лексингтон Грир». Но по-прежнему только мы знаем, как этот ключик повернуть. Впрочем… — Он не глядя ухватил валяющийся поодаль «Данхилл» и сунул его себе в рот. Пыхнул ароматным дымком. — И этот секрет, он тоже будет продан. Дайте только срок… Мы за свои секреты не держимся. Другое дело это то, что мы, разумеется, не собираемся расставаться с ними просто так, даром.
Хайлендер добродушно попыхивал трубкой и присматривался к моей реакции на его довольно путаную тираду. Я отвлекся на то, чтобы бросить взгляд по сторонам. Миллер закончил свои переговоры по мобильнику, устроился в сторонке, на краю ванны, и не проявлял особого желания прерывать речь шефа. Он вроде даже не особенно внимательно слушал его. Скорее уж его привлекали звуки, доносившиеся из-за стены кабинета, — похоже, там шла уборка.
Хайлендер проследил за моим взглядом.
— Так что не в ключике дело… — продолжил он, найдя, видимо, сложившуюся диспозицию вполне приемлемой. — И даже не в том секрете, как этим ключиком отпирается некая шкатулка. Ящик Пандоры, скажем… Дело в том, что в этом ящике находится. Надеюсь, вы нам это расскажете, Клаус. Или кто-то, кто пойдет по вашим стопам. Тот, кто следующим получит Послание.
* * *
Я смотрел на дока с терпеливой ненавистью. Глядел достаточно долго, и док этот гейм игры в гляделки проиграл-таки. Чуть поперхнулся табачным дымом, парой взмахов сухой ладошки разогнал повисшее на миг перед его лицом сизое облако и осведомился:
— Вас, похоже, не волнует даже то, о каком Послании идет речь?
— Я просто надеюсь, что, сказав «а», вы скажете и «бэ», профессор…
— Верно, Гильде… От того, чтобы поговорить о Послании, я не удержусь… Собственно, затем мы здесь и собрались. Чтобы поговорить о Послании. О самом древнем и важном для рода людского Послании…
— Таковыми пока что считаются Евангелия, — сухо парировал я велеречивое вступление Хайлендера в любимую, видно, им тему.
— Евангелия не такой уж древний документ, Гильде. То Послание, о котором говорю я, старше Святого Писания в десятки тысяч раз. Даже — в сотни тысяч. Оно древнее ископаемых ящеров, это Послание…
— Тогда оно, пожалуй, и не людям вовсе было адресовано, — пожал я плечами. — И даже не динозаврам. Наверное, просто от одного бога к другому…
Меня самого поразил этот странный, холодновато-академичный тон, который неожиданно для самого себя выбрал я для разговора с профессором. Впрочем, такое довольно часто случается с определенным типом людей именно в тот момент, когда решается их Судьба. Я знал это из того минимума психологической премудрости, который положен мне по чисто профессиональной надобности. И удивляться, собственно говоря, не должен был бы. Да я и не тому удивлялся, что странное хладнокровие овладело мной. Я удивлялся чему-то другому.
Такое чувство посещает вас иногда во сне: ты вдруг узнаешь о себе нечто такое, что напрочь меняет всю твою жизнь. Только вот, проснувшись, никогда не помнишь — что. С тобой не остается ничего, кроме только этой странной, оттуда — из сна — пришедшей и тем не менее твердой уверенности в том, что что-то ушло от тебя навсегда и так, как было до этого, не будет уже никогда больше… Сейчас это чувство владело мной и заполняло мою душу ледяной, темной водой. Осиный яд уже был во мне.
— От одного бога к другому? — Хайлендеру чем-то понравилась эта формулировка. — В этом вы, пожалуй, правы. Тот, кто отправлял Послание, вовсе не имел в виду того, что его получатели всенепременно будут ходить на двух задних конечностях и переговариваться с помощью звуков. Достаточно было того, чтобы они могли читать генетические тексты и были способны заниматься генетической инженерией. Не важно как — с помощью ли рук и ферментных препаратов, с помощью ли телекинеза, магии и нечистой силы — не важно…
— И что же сказано в этом Послании? — задал я ожидавшийся от меня вопрос. — И кто его послал? Как всегда, господь бог — грядущим поколениям?
— Именно для этого вы и нужны нам, — прервал меня Хайлендер. — Вы прочитаете Послание. Только читать вы его будете не глазами. Его будут читать ферменты ваших клеток, их молекулярные рецепторы, мембраны синаптических контактов. А вы уже станете для нас его переводчиком. И тогда оно заговорит с нами на языке людей. Впрочем, я вижу, мне придется начинать издалека…
Я продолжал неприязненно смотреть на своего велеречивого собеседника. Его манера говорить донельзя раздражала меня. Но я уже имел некоторое представление о складе ума и характере научного руководителя «ЛГ» и потому даже не пытался остановить его. Это был самый короткий путь, которым в предложенных обстоятельствах можно было добраться до истины. Иным способом выражать свои мысли профессор Хайлендер пожалуй что и не мог. Вообще, никогда и нигде. Разве что на пожаре…
* * *
— Эта история началась давно, — профессор с удовольствием затянулся дымом хорошо соусированного табака. Чувствовалось, что ему не впервой излагать свою фирменную байку. Укрывшийся в тени Майкл зевнул — настолько незаметно, насколько ему позволяли талант и обстоятельства.
— Давно… — продолжил Хайлендер. — Еще тогда, когда жив был сам старый Лекси Грир. Собственно, он и начал ее — эту историю… У профессора молекулярной палеонтологии и наследника огромного состояния своих весьма состоятельных предков — Лексингтона Мэррихауза Грира — был свой пунктик. Точнее, считалось, что это был именно пунктик: он заявлял, что знает, где искать Послания Предтечей. Сама по себе вера в то, что такие Послания должны где-то существовать, — достаточный повод для того, чтобы прослыть чудаком, — не так ли, Клаус? А уж претензия на то, что именно ты — и никто другой знает, где искать их, ставит автора подобных заявлений на почетное место среди изобретателей перпетуум-мобиле, обладателей подлинных карт с указанием расположения кладов Нибелунгов и наездников на машинах времени.
Между тем Лексингтону Мэррихаузу Гриру нельзя было отказать в логике.
И одним из тех немногих, кто сразу и окончательно принял его логику, был ваш покорный слуга, тогдашний его аспирант Хайлендер.
Тут шеф «ЛГ» отвесил аудитории (представленной мною и Майклом Миллером) церемонный и почти лишенный даже тени самоиронии поклон.
— Логика старика Лекси была весьма проста: Предтечи, как известно, причастны к появлению жизни совершенно разного типа в различных уголках Вселенной. Если принять гипотезу о том, что они существовали вообще, и если и существовали, то только одни какие-то Предтечи, а не несколько разных протоцивилизации. А уж если они сеяли повсюду жизнь — и притом жизнь потенциально разумную, такую, которая стала бы зародышем новой цивилизации, — для каких-то своих, им одним понятных целей, то странно было бы, если они оставляли этот свой «посев» без присмотра. Как-то они должны были позаботиться о том, чтобы дальнейшую судьбу своих питомцев направлять, программировать. Этой цели должны были служить Послания. Они не должны были быть просто скопищами знаков. Послания по самой логике своего предназначения были еще и механизмами самореализации. Получив каким-то образом сигнал о том, что препорученная их заботам цивилизация достигла наконец какой-то определенной стадии своего развития, какого-то ключевого его этапа, такое Послание «самораспечатывалось» бы и само сообщало своим подопечным какую-то необходимую им на этом этапе информацию. Ключевую информацию для ключевого этапа.
Я пожал плечами:
— Положим, я не вижу в этих рассуждениях такой уж железной логики. Скорее, это просто сумма благих пожеланий. В общем-то — не слишком оригинальных
— В общем-то, если рассуждать с самого, так сказать, начала, то действительно до этого момента цепочка рассуждений моего учителя не претендует на большую оригинальность… Его, однако, извиняет то обстоятельство, что он и не разрабатывал этих предложений. Все они были высказаны задолго до того, как он сказал свое слово. Для него они были уже просто отправной точкой… Точкой, если хотите, опоры для дальнейшего поиска. Аксиомой.
— Аксиомой так аксиомой, — снова пожал я плечами.
И плечи и шея у меня затекли и были налиты болью — тупой и жгучей одновременно. Похоже, что яд «малышек» Миллера был сильнее, чем у простых ос.
— Гораздо интереснее то, как старик Грир рассуждал далее. — Хайлендер выпустил к потолку клуб сизого дыма. — Прежде всего он задумался над тем носителем, на котором должно было быть написано такое Послание. Над материалом, в который оно должно было быть воплощено. По крайней мере, то Послание, которое было адресовано грядущей цивилизации Земли. И пришел ко вполне обоснованному выводу: ни один из реально существующих материалов для этого не подходит.
Подумайте сами — речь идет даже не о миллионах, а о миллиардах лет. А всего лишь за несколько тысяч лет время съедает пирамиды фараонов. За куда меньший срок оно хоронит в песках города, заливает морями территории. Можно было бы, конечно, высекать письмена на хранимых вечным покоем космического вакуума скалах Луны или других лишенных атмосферы небесных тел. Но нет никакой гарантии того, что цивилизация — адресат такого Послания будет находиться на стадии космической экспансии. Что она станет рыскать в Космосе, выискивая на всех случившихся по пути каменьях иероглифы и пиктограммы. Причем непременно в тот самый критический период своего развития, когда они должны будут ей пригодиться.
И тут Грир столкнулся с еще одной непростой проблемой, которую как-то должны были решить авторы Послания. Это — проблема распознания Послания как явления искусственного. Рассудите сами: ведь и это тоже вовсе не гарантировано — то, что разумные существа весьма отдаленного будущего воспримут некое скопление знаков, рисунков, сигналов любой природы именно как Послание одного Разума другому. Что они не воспримут его просто как некую игру природы или что заметят его вообще. Потому что — мы знаем это теперь, а Предтечи должны были знать еще в те, незапамятные, времена, — нет единого, абсолютно верного для всех типов Разума критерия искусственности.
Гайка — абсолютно искусственный с точки зрения нормального человека предмет. Но это только для него — существа, обитающего в среде, порожденной техногенной цивилизацией, веками изготовляющей металлические предметы правильных форм. А вот корри, у которых даже космические корабли наполовину живые, первоначально в этом изделии видели всего лишь причудливой конфигурации кристалл. И наоборот, типичный для корри искусственный инструмент биологический скальпель — плод йюху — для непосвященного представителя хомо сапиенс — это просто забавного вида корешок, и заблуждение это может дорого обойтись любителям крутить в руках незнакомые предметы.
Но и это еще не все. Мало того что Послание должно сохраниться в течение невероятно долгого времени, мало того что оно должно быть однозначно, недвусмысленно распознано как некий осмысленный текст. Оно должно еще быть прочитано и понято. Прочитано и понято существами, о языке и мышлении которых отправители Послания не могли знать ничего или почти ничего! Как-никак Предтечи доверили «доводку» жизни в подопечных Мирах до стадии возникновения Разума эволюции — мастеру малопредсказуемому.
Ну а теперь… — Хайлендер понимающе подмигнул мне. — Надеюсь, мне не стоит предлагать вам угадать с трех раз, какое решение нашел Грир для всех этих проблем разом? Верно, Клаус, верно. Послание написано на языке генетического кода. Разбито на компактные блоки, многократно повторено и помещено в клетки практически всех предковых форм земных тварей, имевших перспективное эволюционное будущее. Упрятано там — среди молчащей ДНК. Так что сохранность Послания в веках гарантирована — оно беспрестанно переписывается заново, притом каждая новая копия многократно сверяется с предшествующей. И оно существует в миллиардах экземпляров, в том числе и в наших с вами клетках. Нам не надо искать его ни в глубинах океанов, ни в недрах наших Миров, ни в бездне Космоса. Оно всегда с нами.
Собственно, секрет «Лексингтон Грир» состоит в том, как мы распознаем фрагменты Послания, отличаем их от прочих генов. Секрет невелик — техника генетической маркировки известна чуть ли не с двадцатого столетия. Просто объем анализов был очень велик. Был у нас и второй секрет — сейчас мы с ним практически простились. Это тот «ключик», который запускает Послание как систему. Приводит его в действие.
Гениальность Лексингтона Грира в том и состояла, что он понял, что время Послания наступит тогда, когда Разум, которому оно адресовано, научится манипулировать с собственными генетическими программами. Он может никогда не выйти в Космос, может не разгадать и не распознать какие угодно письмена и сигналы, но от познания самого себя не уйдет никуда. И информацию, которая составляет самую его биологическую суть, читать сможет.
Впрочем, кроме гениальности старику Гриру сопутствовала и немалая доля удачи. В частности, без ложной скромности скажу, что ему повезло на учеников и помощников. Ему всего за несколько лет удалось вычислить и из нескольких разбросанных по разным геномам блоков собрать «ключ». Вирусную ДНК, запускающую первые из сложной цепи реакций, которые из рассыпанных по «молчащей» части генома блоков склеивают активную систему генов. И эта система начинает изменять главное в человеке — его мозг, превращая его во что-то, что человеком уже, наверное, называть не стоит.
Чего-то такого я ожидал. Какой-нибудь подлянки в этом духе. Некоторое время мы молчали. Потом я повернулся к молчавшему до сих пор Майклу и сказал скорее утвердительно, чем с вопросительной интонацией:
— И переносчиками этого «ключика» являются ваши «малышки»?
— Ну что ж, вы догадливы, Клаус, — отозвался тот со своим характерным гоготанием и с таким видом, словно эта моя догадливость могла меня выручить в сложившейся ситуации. — У вируса Грира, видите ли, довольно экзотический цикл воспроизведения В свободной форме он существует только в клетках единственного вида ос. А в организме млекопитающих этот вирус дает только несколько новых поколений и потом перерождается в форму, уже не способную к дальнейшему размножению. У этого вирусного поколения своя задача. Каждая его частица атакует клетки нервной системы и активируется в них уже как часть Послания. Обеспечивает его «сборку» в единую систему. Запускает своего рода молекулярный компьютер. Вот о нем мы знаем довольно мало. Биохимическая машина безумной сложности. Тут работы на десятилетия. Что она делает, какова ее задача? У нас на этот счет пока только гипотезы…
— Ну если и гипотезы, то не такие уж гипотетические, — неуклюжим каламбуром прервал его Хайлендер.
Ему, судя по всему, не слишком понравилась столь скромная оценка достижений руководимых им лабораторий.
— Собственно, основное об этой биохимической машине мы узнали, — веско продолжил он, сделав затяжку. — Это — тестер нейронных цепей. Некое средство изучения мозга, в клетках которого «проснулось» Послание. Оно исследует возможности этого мозга, принимает какое-то свое решение и изменяет течение процессов в нем. Заставляет исполнять какую-то, заданную еще Предтечами, задачу.
— И?.. — поинтересовался я чуть более нервно.
— Ну, что касается лабораторных животных, то на этом дело и кончается… — усмехнулся шеф «ЛГ». — Сначала — короткий период беспокойства, а затем собачки, кошечки и кролики благополучно возвращаются к вполне обычному для них образу жизни. А ферменты и всякая прочая химия, которая синтезируется в клетках их мозга в ответ на вторжение вируса, постепенно оттуда исчезают. Молекулярный компьютер-тестер саморазбирается. За ненадобностью. У приматов дело затягивается. Шимпанзе изменяют свое поведение необратимо. У них возникает «синдром исследовательского поведения». Жалко бедняг… А вот с людьми дело обстоит иначе: у них изменения в психике идут по нарастающей… Кстати, не рекомендую вам, категорически не рекомендую, применять для того, чтобы э-э… очиститься от вируса, какие-либо медикаменты. Особенно современные сильнодействующие генноинженерные препараты. Результат может оказаться роковым.
— Это — приятная для меня перспектива, — криво усмехнулся я. — А что же будет со мной без медицинского вмешательства? Меня тоже ожидает развитие «синдрома исследовательского поведения»? Или что-нибудь более интересное?
— К сожалению, мне трудно ответить вам, — ответил такой же кривой улыбкой Хайлендер. — У нас ничтожная статистика — всего трое. Это считая вас. И оба ваших предшественника уже вне зоны нашего контроля… Да нет! — он взмахнул руками, отгоняя мою скверную догадку. — Ни смерть, ни безумие вам, судя по всему, не угрожают. Если бы мы подозревали такое, то не стали бы затевать такую злую шутку… Нет никаких оснований считать, что ваши предшественники покинули этот лучший из миров. Всего лишь эту планету. И — опять-таки к сожалению — никто из них не счел нужным поделиться с нами своими планами.
— Да, отношения с подопытными кроликами не сложились, — согласился я с достаточно, надеюсь, злой иронией в голосе. — Боюсь, что не сложатся и со мной. И статистика у вас неважная. С чего бы это?
Хайлендер с неожиданной для него легкостью соскочил с подоконника и, зябко поежившись, принялся затворять створки окна.
— Покойный Грир, — хмуро бросил он, не оборачиваясь (что-то там у него не ладилось со сложной конструкции шпингалетами), — считал, что переходить к этому этапу исследований небезопасно. Не столько для того, кто станет получателем Послания, сколько для окружающих. Для Человечества в целом. Тот, кто испытает Послание на себе. Неизвестно, что он прочитает в этом Послании и какую весть принесет в этот мир… Примерно так говорил старик. А он был далеко не глупым человеком — Лексингтон Грир. С его мнением стоит считаться. Особенно если принять во внимание его собственную судьбу.
Об этом я кое-что знал. Как-никак наводил справки об основателе той «конторы», в которую предстояло внедряться. Лексингтон Грир умер не совсем своей смертью.
— Есть мнение, — продолжал Хайлендер, — что старик знал на этот счет больше, чем успел рассказать нам… Много больше.
— Успел? — подкинул я наводящий вопрос. — Вы имеете в виду — что-то помешало ему?
— С вами теперь можно говорить начистоту… — Хайлендер наконец справился с непокорными створками и теперь удовлетворенно созерцал дело рук своих, не проявляя ни малейшего желания обернуться ко мне. — Старик Грир, — задумчиво продолжил он, — был, скорее всего, самым первым испытуемым. Примерил собственное открытие в первую очередь на себя самого. Вполне в духе естествоиспытателей старой закалки. Впрочем, мы уже никогда не узнаем об этом. Старика кремировали без вскрытия — по его завещанию. Полиция не всегда уважает такого рода волю умершего, но в данном случае проявила снисходительность. Оно, впрочем, и не требовалось — это вскрытие. Согласитесь: падение с восемнадцатого этажа — причина весьма веская для того, чтобы покинуть общество живых. Достаточно было установить простой факт, что покойному никто не помогал отправиться в его последний полет, и дело закрыли.
— Обстоятельства, однако, не исключают… — заметил я.
Хайлендер наконец удостоил меня прямого взгляда.
— Разумеется. Многие, в том числе и я, считают это самоубийством. На это многое указывает. Грир оставил нам обстоятельное письмо — «на всякий случай», как выразился в нем сам. Накануне составил новое завещание. И — это самое подозрительное — сжег свои дневники и массу других бумаг. Весь личный архив…
— И после этого вы говорите, что испытуемому не угрожает ни смерть, ни безумие?
— Почти два года мы колебались. И наконец пришли к выводу, что это все-таки частный случай. Нечто, связанное с особенностью личности самого Грира. Чтобы понять, о чем идет речь, надо хорошо представлять этого человека. Он был фанатично предан идее научного прогресса. Познаваемости мира. Необходимости достижения истины любой ценой. Эта-то истина его и убила. Что-то в ней оказалось несовместимо с этим его фанатизмом… Во всяком случае, Перальта убедил нас в этом. Мы были очень близки со стариной Лекси при его жизни — я и Джанни Перальта. Джанни, пожалуй, ближе, чем я. Он и убедил нас, что причиной смерти учителя стал его собственный научный фанатизм. И предложил себя в подопытные кролики. Как человека без предрассудков.
— И он…
— Меньше чем через месяц после введения «ключа» он прекратил вести дневник. Потом прекратил вообще какие-либо отношения с «ЛГ». Скрылся. Покинул планету. Это все. Следующим стал ваш друг — Сол… Поверьте, это был несчастный случай. Правда, мы присматривали за Солом после того, как он выдал себя — двумя-тремя неосторожными поступками. Но мы не планировали делать из него испытуемого. В этом не было умысла. Мы… Ну разве что мы не стали препятствовать развитию событий…
— И когда он последовал по стопам господина э-э… Перальты, вы решили и мне предоставить такую же возможность?
— Коллега Миллер уже отметил, что вы догадливы, — Хайлендер снова кисловато улыбнулся мне.
— Отчего же вы так плохо приглядываете за своими подопытными? — поинтересовался я. — И что вы намерены делать со мной? Запереть в клетке? Или предпримете что-нибудь покруче?
— Да оттого, что мы ощущаем постоянный интерес к нам со стороны сразу нескольких, как говорится, «компетентных служб» — как здешних, так и федеральных. И не хотим давать им ни малейшего повода шантажировать нас…
— Несанкционированные опыты на людях. Насильственное их удержание… — прикинул я. — Это потянет на много… Почему же в таком случае вы уверены, что я просто не сдам вас полиции?
Шеф «Лексингтон Грир» потер висок и поморщился.
— Это далеко не в ваших интересах, Гильде… На что вы будете жаловаться? На то, что забрались в чужой кабинет и там вас укусила оса? Пустое. Вы только подставите себя. — Он с досадой щелкнул пальцами. — Я, видите ли, вовсе не убежден в том, что исчезновение Перальты и вашего компаньона не их рук дело. То же самое может приключиться и с вами. И там — в руках у этих господ — вам придется уже по-настоящему стать подопытным кроликом. Про свободу тогда можете забыть навеки. Вы, случайно, не увлекаетесь старой литературой? Фантастикой двадцатого века, например?
— У меня несколько другие литературные интересы, — пожал я плечами.
— Тогда бессмысленно объяснять вам, что такое «синдром Сикорски»… — безнадежно махнул рукой Хайлендер. — Все наши спецслужбы поражены этой заразой. И не скрывают этого. Даже, сдается мне, гордятся этим. Разведка, контрразведка, Спецакадемия, Федеральное управление расследований… Все они по нескольку раз ненавязчиво объясняли нам, что не прочь взять «ЛГ» под свое крыло. Но старик Грир больше всего на свете ценил свободу. И нас всех заразил этим. Вы, я думаю, тоже не чужды этой страсти. Так что мы найдем общий язык. Раз уж так вышло, то постараемся извлечь из случившегося э-э… обоюдную пользу. На этот раз мы будем получше присматривать за вами — с вашего, Клаус, на то согласия, — а вы постарайтесь держать язык за зубами и делать вид, что ничего не произошло… Надеемся, что вы не откажетесь и от определенной э-э… материальной компенсации за тот риск, которому подвергаетесь. И потом… В конце концов, если действительно действие Послания обернется чем-то дурным для вас, то если уж кто и сможет вам помочь, так это только мы…
Он помолчал и добавил:
— По-моему, у вас просто нет никакого выбора, Клаус…
* * *
Клаус Гильде отбил костяшками пальцев по столу короткую дробь, и Ким словно очнулся от чем-то загипнотизировавшего его рассказа.
— Так вы пошли на соглашение с этими людьми?
— Пошел… — Гильде неприязненно поморщился. — Пошел. И обманул их. Точнее, думал, что обманул. Забрал свой пай из «Интертекнолоджи» — это наше второе предприятие, существовавшее для отмывания денег, — и уже год нахожусь на подпольном положении. Однако пока выходит, что я обманул только самого себя. Да, пожалуй, еще Ника Стокмана. Я, видите ли, решил обратиться к нему как к профессионалу. Как к одному из немногих профессионалов, на которых в здешних краях можно положиться. — Он тяжело вздохнул. — Моя ошибка состоит в том, что я не был с ним достаточно откровенен. И тем спровоцировал его на не откровенность в отношении меня.
— Ник болезненно относился к таким вещам, — согласился Ким. — Клиент должен полностью доверять агенту, которого нанял. Иначе он может довольно сильно подставить его. Впрочем, не мне вас учить…
— Это и случилось. Я — против своей воли — Ника подставил, — сухим, угрюмым тоном согласился Гильде. — Я его просто-таки толкнул в объятия «Лексингтон Грир». Боюсь, что он повторил путь Сола и мой. Только под еще более жестким наблюдением господ Миллера и Хайлендера. Я же только лишился старого и надежного приятеля и довольно большой суммы денег.
— М-да… — согласился Ким. — Ник никогда не работал бесплатно. Даже на близких друзей. Много вы ему ассигновали?
— Об этом уже не стоит беспокоиться, — отрешенно махнул рукой Гильде. — После ликвидации пая в «Интертекнолоджи» я стал довольно состоятельным человеком. У меня хватит средств, чтобы оплатить вашу работу на меня, начиная с нуля. Ведь Ник не внес в вашу общую кассу сумму от продажи облигаций «Ноланса»?
О кассе своего агентства Ким мог рассказать много всякого. Не налоговому инспектору, конечно. Но сейчас он напряженно пытался вспомнить: что из ее скудного содержимого могло быть определено как «облигации»? Должно быть, это недоумение столь ясно отразилось на его лице, что Гильде счел необходимым уточнить:
— Довольно надежное капиталовложение. Из разряда бумаг, абсолютно не поддающихся подделке. Они, видите ли, не отпечатаны, а выращены каким-то секретным биологическим способом — его знало только казначейство Гаротты. Как вы знаете, ни Гаротты, ни ее казначейства в природе не существует уже более полустолетия. Так что копировать эти бумаги можно только молекулярно-квантовыми методами. Но это — тот случай, когда, как говорится, овчинка выделки все-таки не стоит…
— Тогда я не понимаю вообще ничего, — развел руками Ким. — Какую такую ценность могут представлять облигации, выпущенные казначейством Мира, который умудрился взорвать свое солнце и даже пепла после себя не оставить? На рынке ценных бумаг этим бумагам цена — ноль. Будь они хоть трижды уникальны.
— Вы возмутительно невежественны, агент, — вздохнул Гильде. — На рынке ценных бумаг эти облигации давно не фигурируют. Цену на них надо искать в каталогах нумизматов…
Странная мысль посетила Кима.
— Стоп! — сказал он и полез в бумажник. — Те облигации, они не похожи вот на это?
Он вытащил то, что считал купюрами не известной никому валюты — из той здоровенной пачки, что без толку захламляла ящик его рабочего стола в агентстве. Давно расставшись с надеждой добиться от кого-нибудь хоть какого-то толку по части выяснения их номинала и курса он просто по привычке таскал с собой этот листок, испещренный многочисленными символами и надписями на языке, которого не знал никто.
— Ого! — одобрительно воскликнул Гильде. — Это, разумеется, они! Я вложил в «Ноланс» — в желтую серию — большие деньги. И, пожалуй, был некоторое время основным их держателем на этой планетке. Выходит, Ник поделился с вами своим гонораром… И даже не объяснил, что эти бумажки коллекционеры охотно покупают по две сотни за штуку. Правда, не федеральными кредитками, конечно, а местными «тугриками», но все же… Я рассчитывал, однако, что он сбудет всю партию оптом — это было бы много удобнее… Бедняга, видно, не хотел засветиться. Как, впрочем, и я…
— Вы говорите — по две сотни за штуку? — несколько невпопад перебил его Ким. — Пожалуй, большая часть гонорара Ника осталась мне на память. Там почти девятьсот таких бумажек.
Гильде озадаченно потер лоб:
— Знаете, в высшей мере неосторожно было со стороны Ника держать такие деньги в обычном сейфе просто так — в офисе…
Ким не стал уточнять, где именно на самом деле хранил его несколько экстравагантный компаньон столь ценные, как выяснилось, бумаги.
— В таком случае, — с некоторым облегчением констатировал Гильде, — считайте, что вы получили аванс, и аванс солидный. Вы беретесь за дело? Я подготовил примерный текст договора… Контракта. Прочитайте.
Ким взял в руки покрытый убористым, разбитым на аккуратные «коробочки» пунктов и под-под-под-пунктов текстом и быстро пробежал его глазами. Собственно, он уже знал, что подпишет контракт.
Единственное, что никак не давалось ему, это понять, откуда взялась эта его уверенность.
— Итак, первое, чего вы хотите, это чтобы я установил за вами негласное наблюдение и связывался с вами только по вашему вызову или если обнаружу некую опасность, угрожающую вам?
— Вы правильно поняли меня. Это — первое. Второе, вы беретесь установить — существует ли за мной слежка. И если да, то кто ее осуществляет. Это вовсе не обязательно люди «Лексингтон Грир»…
На этот счет Ким уже мог кое-что рассказать Клаусу. Но тот не дал ему вставить ни единого слова в свой — сухой и отрывистый — монолог.
— И третье. Вот это — специальное приложение.
Он протянул Киму отдельный листок. Тот пробежал его глазами и посмотрел на Гильде с сомнением.
— Это… Это — достаточно странный пункт… Вряд ли какой-нибудь юрист согласится заверить его…
— Ну, это не ваша забота, агент. Скажите одно: вы согласны подписать контракт?
Ким молча достал электрокарандаш, сделал в основном тексте пару пометок (в нем надо было кое-что уточнить, а кое-что и поправить) и перекинул оба листка Гильде.
— Вот в таком виде — да…
«Господи, — подумал он, — что движет мной? Я сую голову в петлю, которая утащила бог весть куда уже троих. И тащит еще одного. Что движет мной?»
— Отлично, — сухо подвел Гильде черту под деловой частью разговора.
Даже не взглянув на пометки Кима, он сложил листки и спрятал их в нагрудный карман.
— Встретимся завтра в десять — в «Белом тезисе»… — констатировал он. — Я подготовлю все необходимые бумажки. Вам осталось взять на себя еще только одно обязательство. Устно.
Ким ответил ему вопросительным молчанием.
— Вы должны дать мне слово… — пояснил Гильде. — Честное слово никогда не соваться в «Лексингтон Грир». Обходите их за километр. За парсек!
— Что ж, — пожал плечами Ким. — Я даю вам такое слово.
У него и в самом деле были совсем другие планы на этот счет.
* * *
«Белый тезис» — ресторан изысканный и достаточно удаленный от центра Канамаги, был местом почти идеальным для деловой встречи. Допустить, что содержатели столь аристократического заведения опустятся до сотрудничества даже с самой могущественной из спецслужб, было бы просто верхом нелепости. Вот только ассортимент в баре не радовал ни разнообразием, ни дешевизной: посетитель мог угоститься здесь всем, чем пожелает, если, конечно, его желания благоразумно ограничивались лишь ледяным шампанским и охлажденной осетриной (прямая доставка из Метрополии — тариф известен). Рассчитывать на что-либо иное (ну, на хорошо разогретую пиццу по умеренной цене, например) здесь было бы крайне самонадеянно.
Гильде молча положил выправленный и уже подписанный им контракт, и Ким так же молча подписал все его копии. В молчании же они опустошили бокалы обогащенной углекислым газом кислятины стоимостью в половину недельного оклада рядового клерка каждый.
— Через час я заверю бумаги у надежного юриста, — прервал молчание Гильде. — И тут же передам вам ваши экземпляры. И вы сможете сразу приступить к работе.
— С вашего позволения, приступлю к работе прямо сейчас, господин Гильде, — возразил Ким. — У меня есть к вам кое-какие вопросы, ответы на которые мне давно пора бы знать. И кое-какая информация, которую давно пора знать вам. А контракт вы можете переслать мне почтой.
Он бросил на стол тощую папку с размашистой надписью «К. Гильде» и лихой галочкой.
— Будь по-вашему, — пожал плечами его наниматель.
Ким коротко кивнул и перешел к делу: обрисовал Гильде «оперативную обстановку», начав с предупреждения господина Лесных и закончив собранными за вчерашний вечер и сегодняшнее утро сведениями о том, кто и когда интересовался делами «Интертекнолоджи» и «Файнштейн — Гильде консалтинг сервис». Тут у него были свои каналы информации. Если кто-то чем-то в Канамаге интересовался всерьез, то информация об этом быстро становилась товаром, который можно было как купить, так и продать, ориентируясь на текущий спрос и предложение.
После этого он раскрыл давешнюю папку и стал выкладывать на столик листки с малопонятными каракулями, поразившими его при первом знакомстве с этим слишком уж своеобразным досье.
— Как я понимаю, Ник придавал этим э-э… рисункам некое значение, — преодолев странное внутреннее смущение, начал он. — Он никогда не хранил ненужной макулатуры…
— Э-э… — Гильде поднял на Кима недоуменный взгляд, — Маку… Как вы сказали?
— Макулатура. Бумажные отходы. Это — из старорусского. Тогда были проблемы с носителями. И раз использованную бумагу снова пускали в дело: изготовляли картон и все такое — второсортное.
— А-а… — пожал плечами Гильде. — Это довольно сложно объяснить… Макулатура… Гос-с-споди…
С минуту он молчал, перебирая разношерстные листки.
— Это — сны, — сказал он наконец как-то глухо, словно самому себе. — Видите ли, агент… Через некоторое время после «поцелуя» воспитанницы дока Миллера мне начали сниться сны… Даже не так. Ко мне начали приходить воспоминания о снах… Которые снились мне когда-то… То были какие-то знамения… Символы… Хорошо понятные мне там, в мире сна… И ничего не говорящие в этом мире, где живут другие люди, тикают часы и светит солнце. Некоторое время я пытался выразить это… Вот такими вот знаками. В общем-то это было глупостью… Ник честно пытался разобраться в этом. Консультировался с психиатрами… Но потом это прошло…
— Они перестали вам сниться — эти сны?
Клаус удивленно глянул на Кима:
— Перестали? Почему же… Они по-прежнему приходят ко мне — воспоминания о снах… Только они стали другими… Пожалуй, мне сложно вот так сразу в двух словах — объяснить это…
Ким помолчал. Ему довольно трудно было хоть как-то реагировать на такой ответ.
— Вот это… — Он пошевелил пальцем записку, уведомляющую кого-то (наверное, все-таки Ника Стокмана) о том, что некий паспорт выписан не кем иным, а самим «дядюшкой Кю». — К чему это относится?
— Это… — Гильде усмехнулся. — Вы все-таки новичок в Большой Колонии, агент… «Дядя Кю» — это здешнее прозвище федеральной контрразведки. Видите ли, меня немного обеспокоило то, что когда я решил «лечь на дно» — а для этого, как вы понимаете, агент, требуется более или менее достоверная ксива — то ксиву эту мне сделали слишком легко. А вот эта записка… Мне, кстати, Ник ее не показывал… Так вот, эта записка недвусмысленно показывает, что я нахожусь «под крышей» ребят в погонах… Ксиву придется менять.
— А вообще… — Ким откашлялся как можно деликатнее. — Что вы намерены предпринимать в ближайшее время? Вы должны понимать, что ваши планы на будущее теперь — предмет моего профессионального интереса…
— В ближайшее время, — улыбнулся Гилъде, — я собираюсь немного разобраться в себе самом. Но для этого мне предстоит разобраться очень во многом… Это — длинный путь. Если я вам понадоблюсь, то вот мои координаты.
Он набросал на вырванном из блокнота листке несколько строк и бросил в остававшуюся открытой папку.
— Ну что же… — пожал плечами Ким. — Воля ваша. Только поставьте меня в известность, если вам на этом пути попадется что-то важное для… нашего с вами дела. Кстати…
— ? — отозвался Гильде.
— Сол Файнштейн не долетел до Чура, — сообщил Ким, получивший этой ночью справку. — Он свернул на какую-то странную станцию. «Вулкан 1001». Вы что-нибудь знаете о таких вещах?
— Нет, — подумав, ответил Гильде.
— И никто не знает, — вздохнул Ким.
Заверенный экземпляр контракта он получил тем же вечером.
* * *
Ощущение того, что он взялся не за свое дело, не покидало Кима. Оно было сильнее даже легким холодком закравшегося в его душу страха перед чем-то потусторонним, уже завладевшим судьбой его работодателя и теперь маячившим где-то на горизонте его собственной судьбы.
«Ладно, — сказал он сам себе. — Ладно. В конце концов Клаус Гильде, судя по всему, вполне платежеспособен. И я в любой момент могу расторгнуть контракт. Да и работа предстоит, в сущности, непыльная — присматривать за человеком, который сам хочет, чтобы за ним присматривали. Такое занятие, может, и сделает из меня дурака, но уж героем мне быть не придется».
Он ошибался.
Потому что далеко отсюда, на борту космокрейсера «Цунами», его второй капитан, Федор Манцев, уже вскрыл пакет с секретным предписанием за номером 21/40.
