ГЛАВА 3
В отличие от посла Брэдшоу, Риттер мое поведение с Керимом безоговорочно одобрил.
— Так и надо, — сказал он. — Решительность и напор. Есть люди, которым надо наступать на ноги до тех пор, пока они сами не начнут извиняться. Керим, конечно, извиняться не начнет, но какую-нибудь глупость выкинет обязательно. Тут его и надо будет подловить.
— А если не выкинет?
— Чего это он не выкинет? Он в первые же пять минут едва не выдворил вас с планеты.
— Советники ему не позволили.
— Значит, надо присмотреться к ним повнимательнее, — сказал Риттер. — Насколько я разбираюсь в местной специфике, среди этих советников должно быть полно его ближайших родственников.
— Поэтому они его и не предадут, — сказал я.
Джек расхохотался:
— Я все время забываю, что ты сирота.
— Допустим, ты прав. Ну и как ты это себе представляешь?
— Я согласен с Реннером, следующий ход за ними, — сказал Риттер. — Но я бы на его месте форсировал события и представил тебя общественности. Чтобы не ждать их следующего хода слишком уж долго.
— Наслаждаешься ситуацией, как я посмотрю.
— Это обычная операция по смене власти, — сказал Джек. — На приграничных планетах мы такое не раз проворачивали. Всегда есть кто-то внутри. Если даже его нет до начала операции, в процессе он обязательно появляется. Неудовлетворенные амбиции, личные обиды, идейное несогласие, все что угодно, мотивов для предательства тысячи.
— Я вижу, ты не слишком высокого мнения о человеческой природе.
— Большая политика напоминает линзу, — сказал Джек. — Она увеличивает человеческие достоинства и недостатки, выставляет их напоказ. То, что ты даже не замечаешь у обычного обывателя, в политике тебе сразу бросается в глаза. То, что ты спокойно можешь простить своему соседу, ты никогда не простишь публичной персоне, и чем выше статус этой персоны, тем выше градус твоего не прощения.
— Звучит цинично.
— Я разведчик, хоть и бывший, — сказал Риттер. — Мы привыкли играть на человеческих слабостях. Поэтому, собственно говоря, я и проиграл Визерсу. Мне не удалось вовремя найти его слабое место. С Керимом таких проблем возникнуть не должно, у него полно слабых мест.
— Ты не думал о том, чтобы предложить свои услуги короне? — поинтересовался я.
— Имперская разведка вряд ли будет доверять бывшему сотруднику СБА, — сказал Джек. — Мы слишком долго работали друг против друга.
— Значит, все-таки думал.
— Я сейчас не в той форме, чтобы активно заниматься делами. Постоять в стороне, посоветовать что-нибудь умное, оказать моральную поддержку — это я еще могу. Но не более того.
— Попросись на кабинетную работу.
— При кленнонской-то гравитации? Вкупе с необходимостью перекладывать с места на место бумажки это меня и прикончит.
Неприятные дела нельзя откладывать до бесконечности. Хотя бы потому, что, если предоставить их самим себе, они не будут ждать эту бесконечность и свалятся вам на голову при первом же удобном случае. Естественно, при первом же удобном для них случае. Для вас это произойдет в самый неподходящий момент.
У меня было два таких дела, и ни одно из них не было связано с проблемой левантийского наследства.
Во-первых, следовало поговорить с Риттером начистоту. Про его провалы в памяти, про его раздвоение личности и все сопутствующие этому раздвоению прелести.
Во-вторых, и это было куда тяжелее психологически, мне надо было навестить Киру. Ее поселили на территории посольства, и доктор Кинан, по-прежнему являющийся лучшим из всех доступных специалистов, должен был за ней присматривать. Теперь он уже не возражал против нашей встречи, но и особого энтузиазма не выказывал.
Я понимал, что Кире эта встреча не поможет. Она должна была помочь мне. Помочь мне смириться и жить дальше. Мне нужно было самому убедиться, что шансов не осталось.
И все же я не был готов.
Дурацкая история. Сначала ты знакомишься с девушкой при очень странных обстоятельствах, потом ты спасаешь ей жизнь, проводишь много времени вместе, чувствуешь, что начинаешь потихоньку в нее влюбляться, потом вы влипаете в неприятности, выпутываетесь из неприятностей, занимаетесь сексом, знакомитесь все ближе и ближе, занимаетесь любовью, начинаете планировать свою совместную жизнь в мире, который будет сильно отличаться от того, к чему вы привыкли, а потом… А потом кленнонские медики достают вас из холодильников, и выясняется, что она всего этого не помнит и не вспомнит уже никогда.
Если бы не последнее в списке обстоятельств, нам было бы о чем рассказывать внукам долгими зимними вечерами.
А если добавить еще один пункт — ты целуешь ее в губы, и она сразу же все вспоминает, — то могла бы получиться шикарная голливудская мелодрама. Жаль, что эта чертова жизнь, в отличие от Голливуда, не любит хеппи-эндов.
Кира сидела в садовом кресле во внутреннем дворике посольства и читала книгу. Доктор Кинан рассказал ей, как обстоят дела в Исследованном Секторе Космоса, и раздобыл для нее учебник истории.
Доктор сказал, что она восприняла новости о крушении Альянса достаточно спокойно, и это могло означать все что угодно. Он говорил, что она в порядке, когда она рыдала в своей каюте.
Риттер снова перелез через невысокое ограждение балкона и облокотился о перила вместе со мной.
— Спустись к ней, — посоветовал он. — Сейчас хороший момент.
— Чем он лучше любого другого?
— Она одна, а у тебя осталось совсем немного времени, прежде чем местная политика захлестнет нас с головой.
— Не думаю, что я готов. Там, на корабле, посреди открытого космоса… Все было по-другому. Я думаю, что мы…
— Любили друг друга?
— По крайней мере, двигались в этом направлении.
— Более, чем сейчас, готов ты уже и не будешь, — сказал Джек. — Ты терзаешь себя, потому что думаешь, что это она. Что где-то внутри этого так хорошо знакомого тебе тела скрывается женщина, которую ты когда-то хорошо знал. Но это не она. Ты должен увидеть это собственными глазами и принять. Или ты так и будешь страдать и смотреть на нее с высоты своего балкона.
— Что мне ей сказать?
— Это совершенно неважно. Поздоровайся, поговори о погоде. О чем там еще говорят с пятнадцатилетними?
— Циничная ты скотина, полковник.
— Как только ты поймешь, что разговариваешь с незнакомкой, дело сделано, — сказал Риттер. — Личность человека — это сумма накопленных им воспоминаний. Забери воспоминания, и что останется? Только оболочка. Как та оболочка, которая сидит внизу и читает книгу.
— Я тебя сейчас ударю, — пообещал я.
— Не ударишь, и я даже скажу тебе почему. Во-первых, я болен. А во-вторых, я прав.
— Не уверен, что меня это остановит.
— Ты знал женщину, капитана ВКС, боевого пилота, — сказал Риттер. — А там внизу сидит пятнадцатилетняя девочка, оказавшаяся в теле этой женщины. В других условиях она могла бы вырасти и стать прежней, и тогда ты бы мог попробовать заново, в очень запущенном случае… Но мир изменился, и она не станет такой, как ты знал, уже никогда. И не факт, что, даже, если бы она стала прежней, она бы отреагировала на ваше знакомство так же, как в первый раз.
— Значит, мне нужно просто уйти?
— Ты можешь взять над ней опеку, — сказал Риттер. — Следить за ее судьбой, смотреть, как она заново взрослеет и все такое, и каждый миг сознавать, что это — не она. Тогда ты возненавидишь ее, или себя, или еще кого-нибудь. В любом случае, ничем хорошим это точно не кончится.
— Ты давно стал специалистом по таким вопросам?
— Поговори с ней, а потом напейся неразбавленного кленнонского пойла, а потом постарайся сделать так, чтобы она больше не попадалась тебе на глаза, — сказал Риттер. — Наверняка что-то можно придумать.
— Уйди, — сказал я. — Не хочу тебя слышать.
— Ты должен понимать, что я прав.
— От этого не легче.
И все же я спустился.
Подошел к ней, постоял рядом, пока она меня не заметила…
— Привет.
— Привет, — сказала она, поднимая глаза от книжки. Голос был по-прежнему ее, взгляд был ее, волосы были ее, и коленки, на которые она положила закрытый учебник истории, тоже были ее. — Я вас знаю? То есть должна ли я вас знать? Все стало таким… сложным.
— Меня зовут Алекс, — сказал я. — Мы знакомы. Были.
— Кира, — она протянула мне руку. — Ах да, вы же знаете.
Я пожал ее маленькую сухую ладошку и сел в соседнее кресло.
— Вы не кленнонец.
Я провел рукой по своим волосам и улыбнулся.
— Это точно.
— Вы местный?
— Нет.
— Значит, вас тоже достали из криостазиса?
— Да, — сказал я.
— И вы все помните?
— Да.
— Вам повезло.
— Похоже. — На этот раз улыбка у меня не получилась. — Что эти ребята тебе рассказали?
— Что была секретная операция СБА, в которой я участвовала. Что мы пытались остановить какого-то безумного генерала, который задумал лишить галактику прыжковых кораблей, и мы проиграли, а он захватил нас в плен и заморозил. Они наврали?
— Нет. Именно так все и было.
— Последнее, что я помню, это как я собиралась поступать в летную академию, а мама меня отговаривала, — сказала она. — Значит, у меня таки получилось стать пилотом.
— Очень хорошим пилотом, — подтвердил я.
— Наверное, у меня была интересная жизнь, — вздохнула она. — Жаль, что я ничего этого не помню. А вы пилот?
— Нет, я работал на СБА в другом качестве.
— Секретный агент?
— Что-то вроде того.
— У вас тоже была интересная жизнь?
— Иногда даже чересчур интересная.
— Вы хотели бы ее забыть?
— Я не знаю, что такое «забыть». У меня эйдетическая память.
— То есть вы помните вообще все, что с вами когда-либо происходило? Абсолютно?
— Да.
— Тогда расскажите мне обо мне.
— Что именно?
— Все, что помните.
Вот и приехали. Можно ли рассказать пятнадцатилетней девочке, что ты занимался с ней любовью, когда она была тридцатилетней женщиной? Наверное, не стоит.
Рассказать ей о Тайгере-5? О клинике на Веннту, о нашем прорыве через атмосферу, когда скаари штурмовали планету, о тех трех месяцах, что мы вдвоем провели на борту «Одиссея», и что она была единственной в этом мире, кто называл меня Лешей… Если она не может вспомнить об этом сама, наверное, ей вообще не надо об этом знать.
Риттер опять оказался прав. Это не она. Это не та Кира Штирнер, которую я знал сто семьдесят девять лет тому назад.
— Мы познакомились во время секретной операции, — сказал я. — СБА часто привлекала тебя к секретным операциям, так ты была хороша. Мы с… еще одним человеком спрыгнули с небоскреба, а ты управляла флаером, который должен был нас подобрать. Потом за нами гнались, а мы уходили от погони, а потом мы сошли, а ты увела погоню за собой. Это было… круто.
— А космическими кораблями я управляла?
— Да. Ты говорила, что нет ничего круче, чем истребитель, и находила крейсеры слишком неповоротливыми.
— Я совершенно ничего не помню. Окажись я сейчас в кокпите истребителя, я бы не знала, что делать.
— Ты можешь научиться этому заново.
— Где? ВКС Альянса больше нет, имперцы… не думаю, что мы сработаемся.
— У Леванта есть собственный боевой флот малого радиуса действия. Возможно, я смогу что-то придумать, чтобы тебя взяли. — Не обещай ей слишком многого, Апекс. Вполне возможно, что вас всех вышвырнут с Леванта в двадцать четыре часа.
Но мне хотелось ей что-то пообещать, как-то утешить. Ведь жизнь для нее не закончилась, и эти жалкие годы, которые она потеряла, по большому счету, мало что значат. Для нее.
Пилота делают пилотом его рефлексы, а рефлексы остались при ней.
Должны были остаться.
— Нет, — сказала она. — Не надо. Я не думаю, что это будет правильно. Это как заново вступать на дорогу, которую я уже прошла. Мне никогда не догнать себя прежнюю.
Слишком здравое рассуждение для пятнадцатилетней. Слишком взвешенное. Может быть, не только память делает нас такими, какие мы есть?
— Чем же ты хочешь заняться?
— Я не знаю, — сказала она. — Мне пятнадцать, мне слишком рано об этом думать. Так врачи говорят.
— Что еще они говорят?
— Что передо мной открывается целый мир. Ну то, что от него осталось.
— В чем-то они правы, — сказал я.
Есть, правда, нехилая вероятность, что скоро от этого мира вообще ничего не останется, но я не стал о ней говорить. У Киры пока хватает своих проблем и без мыслей о вторжении скаари.
— Им легко говорить, Алекс. Я чувствую себя… странно. Мое тело стало другим, прическа стала другой, все стало другим. Я как будто состарилась и сама этого не заметила.
— Когда тебе пятнадцать, все, кто старше двадцати, кажутся старыми, — сказал я. — Но ты не стара.
— У меня такое чувство, что когда-то я тоже обращалась к вам на «ты».
— Так и было.
— Мы были любовниками?
— Э… ты что-то вспоминаешь, глядя на меня?
— Нет. Но у тебя слишком грустные глаза, и мне кажется, что это могло бы быть правдой. Так мы были?
— Нет, — сказал я. — Мы были братьями по оружию.
— Братом и сестрой, тогда уж. Ты землянин?
— Да.
— Говорят, что на Земле сейчас очень плохо.
— Сейчас там уже пытаются навести порядок.
— Мои родители умерли. Все, кого я помню, наверняка мертвы. А тех, кто еще может быть жив, я не могу вспомнить.
Мне стоило бы посоветовать ей не думать об этом, но как можно о таком не думать? Я сам часто вспоминаю людей, которых больше никогда не увижу.
— У тебя появятся новые знакомые, — сказал я.
Прозвучало глупо и неискренне. Новые знакомства не заменят старых потерь.
— Наверняка, — согласилась она. — Но у меня такое чувство, будто у меня украли мою жизнь.
— Могло быть хуже.
— Несомненно. Всегда может быть хуже, но это слабое утешение.
— Я не знаю, что тебе сказать, — признался я. — Все эти слова про то, что жизнь продолжается, кажутся слишком банальными, но… Тебе нужно время.
— Это тоже банально.
— Но иногда это работает, — сказал я. — Тебе нужно определиться с будущим, занять себя чем-то, чтобы в голову не лезли лишние мысли.
— Точь-в-точь то, что мне рекомендует мой врач.
— Раз двое разных людей советуют одно и то же, к их словам стоит прислушаться.
— Наверное, — сказала она. — Но мне еще только предстоит понять, чего я хочу.
— Не торопись с этим, но особо и не затягивай. — Я чувствовал, что мне пора уходить.
Мне нечего было ей сказать, кроме стандартных утешающих фраз, которых она уже наслушалась от Кинана и прочих. Я мог бы многое сказать той, кем она была когда-то, но слов для этой девочки у меня не было. Она уже не будет прежней. Мир изменился.
— Доктор говорит, что они могут забрать меня с собой в Империю, — сказала она. — Что они готовы позаботиться о моей судьбе.
— Это неплохой вариант, — сказал я.
— Но они же… кленнонцы.
— Они не желают людям зла.
— Они другие.
— Зато у них сейчас порядок, в отличие от планет, на которых живут люди.
— Мне надо обо всем этом подумать.
— Да, — согласился я, поднимаясь с кресла. — Это верно.
— Ты еще придешь?
— У меня наклевывается работенка, которая обещает занять много времени, — сказал я. — Но я постараюсь.
— Я буду ждать, Алекс. Ты — то немногое, что осталось от моего прошлого, пусть я тебя даже не помню.
— Увидимся, — сказал я.
Тем вечером я напился так, как никогда в жизни еще не напивался.
