Глава 1 ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Большинство людей думает о том, как бы спастись или возвыситься и поэтому с легкостью готово переметнуться на сторону того, кто сильнее

Филипп де Комин

Транспортный корабль «Покровитель» уже миновал оживленные космические маршруты и со дня на день должен был уйти в прыжок. Команда транспортника готовилась к этому с будничной аккуратностью и, похоже, заранее скучала. Связи между обычным пространством и теми его слоями, которые назывались на языке звездолетчиков «подвалом», до сих пор не придумали. Следовательно, на месяц глубокого полета «Покровитель» оставался предоставленным самому себе, без свежих новостей с Земли, без возможности поговорить с теми, кто остался дома, без помощи, если случится что-то, с чем экипаж «Покровителя» не сможет справиться самостоятельно.

Впрочем, чему там случаться, в «подвале»? Даже шансов встретить другой земной корабль и то не было — никого, кроме «Покровителя», в этом районе космоса не ожидалось.

Скучный предстоял месяц. Особенно если учесть, что всех на транспортнике живо интересовали сводки новостей. В России творилось нечто из ряда вон выходящее: замешенная на крови и мистике стремительная чистка чуть не в самых верхах власти.

Корабельные приборы исправно ловили земные телеканалы. Те из них, разумеется, что были рассчитаны на космическое вешание, а таких хватало. Население же «Покровителя» в свободное от вахт время оживленно обсуждало «русский ковен». Кто-то из телеведущих придумал название скандалу, который тогда только набирал обороты, а оно, как водится, прижилось.

На транспортнике в кои-то веки воцарилось почти полное единодушие. Мнения, расходясь от: «расстрелять их всех!» до: «чего еще ожидать от русских, там все психи», были тем не менее довольно близки. Да и настроения — полный набор, от искреннего недоумения до шока — оказывались очень схожи.

Разумеется, трение никуда не делось. Оно неизбежно, трение, когда сходятся на одном, сравнительно небольшом корабле звездолетчики, десантники, пилоты-истребители и ученые, причем среди последних есть, страшно сказать, жен-шины. Да, трение никуда не делось, однако, вопреки обыкновению, оно не переросло в открытую неприязнь. Нашлась тема поинтереснее, чем обычное выяснение, кто круче, принятое в компаниях, где сходились, скажем, пилоты с пехотинцами или военные с людьми сугубо штатскими. Благостное это состояние, правда, вот-вот должно было закончиться — Как только сводки новостей перестанут давать пищу для обсуждения, грызня обретет привычную остроту. А пока члены экипажа непринужденно заглядывали на огонек к ученым, пилоты снисходили до бесед с десантниками, а две женщины, химик и биолог, те вообще были везде и одновременно. Так уж они устроены, женщины. Любые. Хоть биологи, хоть парикмахеры.

— И все-таки я уверен: такое могло случиться только в России, — убежденно заявил Отто Ландау, еще на Весте получивший от Азата прозвище Фюрер. — У вас к власти всегда приходят люди нечистые.

— Конечно, — безропотно согласился Азат, больше известный в роте под именем Пижон. — Однажды, страшно подумать, грузин страной правил. Ох и досталось же чистым! Особенно когда у них монархию восстановили.

— Да я не о крови, — досадливо поморщился Отто, — я о моральной чистоплотности. Власть должна быть у людей кристально честных и чистых. У людей с высоким чувством ответственности…

— Откуда бы взяться таким в несчастной России? — с чувством продолжил Пижон. — Зато прыжковые двигатели у нас изобрели. Русские, может, честностью не отличаются, зато у нас ушлости на десятерых.

— Молчал бы, русский, — беззлобно подначил Лонг. — Ты когда в зеркало последний раз смотрелся?

— Да я не о крови, — фыркнул Азат.

В тесной шестиместной каюте собрался обычный состав спорщиков. И, как обязательный довесок, присутствовали Айрат с Азаматом. Слушать они не слушали: Тихий резался в шахматы с «секретарем», Айрат дремал, воткнув в одно ухо наушник от плеера. Двоим из «трех танкистов» было совершенно все равно, кто на этот раз выйдет победителем в затянувшейся дискуссии о «русском ковене», но, поскольку они делили каюту с Пижоном, а тот день без спора считал прожитым напрасно, приходилось терпеть. Айрат выходил из сонного транса, когда громкость голосов превышала допустимый с его точки зрения уровень. Открывал недовольно глаза. Обычно этого хватало, чтобы спорщики сбавили тон.

Еще на Веронике Азат наградил кличками почти всю роту, без малого девяносто человек. Прозвища у него, надо признать, получались меткие и прилипчивые. Сам он нисколько не возражал против Пижона, Айрата же почти сразу начал именовать «Айдапину». Это, безграмотное, зато наиболее часто употребляемое Айратом словосочетание, очень точно отражало его сущность. Вместо «пину» следовало бы говорить «пну», но Айрат переучиваться упорно не желал, вполне резонно объясняя, что пнет он или пинет, результат будет один. И слова с делом расходились у него редко.

Айда-пину довольно быстро превратилось просто в «Пину», а потом в «Пенделя», однако изменение прозвища не смягчило норова, так что даже во время наиболее ожесточенных дискуссий Айрата старались не раздражать.

В пластиковую переборку аккуратно, но громко постучали, и спор прервался. Постучаться перед тем, как зайти в переполненную, гудящую голосами каюту, могла только Ула Экнахталь. Эта довольно нахальная дама в некоторых вопросах была деликатна до абсурда.

Фюрер сорвался с койки и распахнул перед гостьей дверь.

— Привет, мальчики! — небрежно бросила Ула, мимолетно пробежав взглядом по притихшим десантникам. — Все ругаетесь? Все о глупостях? Айрат, ты бы разгонял их, что ли? Лонг, можно я сяду?

Она устроилась на койке Лонга, покосилась на Пижона и тоже сложила ноги по-турецки.

— Через полчаса прыжок, — сообщила будничным тоном. — Как у вас с боевой готовностью?

— А у вас? — поинтересовался Фюрер. Ула пожала плечами:

— А что у нас? Бегают эти, в форме, сотый раз рассказывают, кому где быть и что куда пристегивать. Здесь не бегают?

— Здесь один раз объяснить достаточно. Нам и объяснили. Еще до полета.

— Ну да. У вас дисциплина. — Ула хмыкнула. — Сколько раз прыгала, всегда одно и то же: сначала пугают, потом сообщают, что полчаса уже как в «подвале» идем.

— Что, прыжок обычно не заметен? — с деланно безразличным видом спросил Лонг.

Ула кивнула, тряхнув рыжими кудряшками:

— Совсем. Если, конечно, он проходит нормально. А если ненормально, так все равно смысла нет пристегиваться.

Пижон поправил подушку и улегся на койке, здраво рассудив, что никакие разговоры о прыжке личного опыта все равно не заменят, а посему последние полчаса можно просто молча полежать. Кто его знает, что будет потом? До Весты, конечно, тоже через «подвал» добирались. Но тогда все боя ждали, бояться как-то времени не нашлось, и не запомнилось почти ничего.

Ула рассказывала о двух предыдущих экспедициях, в которых ей довелось побывать, Айрат, убедившись, что спорщики прекратили орать надолго, уже заснул и даже начал похрапывать. А Тихий, в сотый раз изничтожив «секретаря» в шахматы, теперь с тем же скучающим видом играл в бессмертного «сапера». И не надоедало ведь ему! Впрочем, Тихий, он и есть Тихий.

Вот кому прозвища придумывать не пришлось. Еще в школе, на пионерской линейке в конце года, завуч и директор рассказывали большущему московскому начальству о достижениях вверенного им учебного заведения. С чего и почему принесло это начальство в самую обычную среднюю школу Набережных Челнов, осталось для Пижона загадкой. Но он помнил, как по одному вызывали из строя отличников и отличниц, победителей конкурсов и олимпиад. Его, кстати, тоже вызывали. Заодно и приз тогда вручили — два тома Маяковского за какой-то литературный конкурс. Айрата выдернули — как же, непобедимый дзюдоист областного, шайтан их дери, уровня. А начальство из Москвы понимающе улыбалось в ответ на шутки завуча: мол, Азат у нас, конечно, мастер пера и в будущем наверняка станет известным писателем, но пока он больше известен как расписыватель свежеокрашенных стен в родной школе. А Айрат, без сомнения, заслужит олимпийские медали, если, конечно, он оставит свою привычку драться с каждым встречным-поперечным. В общем, из пятнадцати удостоившихся особого внимания пионеров четырнадцати мягко погрозили пальчиком. И только про Азамата завуч сказала с гордостью:

— Очень тихий мальчик.

— И все? — удивилось начальство.

— Ах, да нет, конечно, — спохватилась завуч. — Азамат у нас математик. Победитель областной олимпиады. Имеет разряд по шахматам…

— Ах, по шахматам, — понимающе улыбнулось начальство. — Ну, шахматисты они все тихие.

Московская тетенька и завуч разговаривали рядом со стоящим на крыльце микрофоном. Слово «тихий» носилось по двору, гулко отражалось от стен, само себя перекрикивало. Азамат мучительно краснел.

— Очень, очень тихий и спокойный ребенок. — Завуч покачала головой: — Один такой на всю школу.

Азамат насупился, сверкнул глазами и сообщил громко и отчетливо:

— Я вчера окно разбил. Большое. В булочной.

Первыми начали смеяться родители, что стояли позади любимых чад, терпеливо пережидая официальную часть выпускного дня. За ними — благо в последний день учебы о дисциплине можно и позабыть — засмеялись старшеклассники. И лишь чуть погодя, после коротенькой, но такой многозначительной паузы, рассмеялись завуч и начальство.

А прозвище «Тихий» с тех пор прилипло к Азамату намертво.

Да он и был тихим, если не вскидывало, как тогда, на линейке. Математик и шахматист, какой с него спрос? Вот Айратка, это да. Это просто мина ходячая. От него и своим и чужим перепадает, «кто выступает, тот и валяется».

Зато Алька у Тихого боевая. Если надумает Азамат жениться, Алька его мигом под каблук загонит. Такая девчонка… глаза огромные сделает, голосок нежный-нежный, а Тихий на цырлах вокруг пляшет, ест с руки, был бы хвост — вилял бы. Ладно, может, ему так даже и лучше. Тихий у нас, что называется, «домашний» ребенок.

Ула, кстати, на него поглядывает.

Пижон, в свою очередь, поглядывал на Улу. Смотреть особо было не на что: махонькая — чуть выше полутора метров — рыжекудрая пышка. Насколько успел понять Азат, тоже боевая, однако, в отличие от умненькой Альфии, характер свой наивным взглядом не маскирующая. Здесь, на «Покровителе», немка-биолог пользовалась успехом, но по всем пунктам проигрывала другой даме, Марии Санчес, доктору химических наук. Та, несмотря на пугающее научное звание, была сверхъестественной красавицей, умницей, каких мало, да к тому же чистокровной испанкой.

Впрочем, у нее и круг общения был не тот, что у Улы Доктор Санчес простую десантуру вниманием не удостаивала, предпочитая офицеров «Покровителя».

Доктор биологии Ула Экнахталь тоже поначалу воротила свой короткий носик от космических пехотинцев, рода войск, без сомнения, героического, но ничего особо интересного собой не представляющего. Пехтура она пехтура и есть. А потом, сейчас уж и не вспомнить как, обнаружилось вдруг, что Фюрер учился с ней в одной школе. Фюрер никакую Экнахталь, конечно, не вспомнил, потому что таких вообще не запоминают. А вот Ула его узнала. Отто, хоть и учился на три класса младше, известен был на всю школу, да и внешность у "него, надо отметить, запоминающаяся.

Так и пошло. Доктор химии при встрече с десантниками разве что не морщится брезгливо, зато доктор биологии всех девяносто человек по именам знает, и каждый из этих девяносто за нее готов и в огонь и в воду. Пока других дам поблизости нет. А их еще долго не будет. До появления первых колонистов на Рапторе полгода прожить придется, ученых охраняя. А с колонистами и смена придет…

«Внимание, объявляется десятиминутная готовность к прыжку. Всем пассажирам занять свои места. Внимание, объявляется десятиминутная готовность к прыжку. Всем пассажирам занять свои места. Внимание…»

Металлический голос повторил сообщение трижды, то ли намеренно нагнетая обстановку, то ли для идиотов. Идиоты в космос не летали, но нетрудно было понять, что команда «Покровителя» относит к неполноценным представителям рода человеческого всех, рожденных ползать по поверхностям планет. А заодно и истребителей, рожденных суетно над оной поверхностью мельтешить.

Десятиминутная готовность — явный перебор для десантников, у которых всех дел перед прыжком — пристегнуться в соответствии с инструкцией. Так что Фюрер лишь поморщился, взглянув на динамик. Успеется.

Пижон так и не решил для себя, хорошей или плохой была идея Айрата пойти на службу в армию. Отчисляться, проучившись в университете четыре года, накануне диплома, глупость, конечно, а с другой стороны, армейская жизнь — это масса ценного опыта И очень кстати пришелся заказ «Комсомолки» на цикл статей об армии. Взгляд изнутри — это всегда интересно. А вспомнить, сколько заплатили «Terra-TV» за серию специальных репортажей о беспорядках на Весте… Но сам-то Айрат чего ждал от службы? Или детская романтика в нем взыграла? Впрочем, скорее всего, не в романтике дело. Он мужик из тех, о ком говорят «себе на уме», и уж не просто так заинтересовался физик родом войск, чья служба постоянно проходит на иных планетах. Физик, кстати, дипломированный, в отличие от недожурналиста Азата.

Или разочаровался Айрат в выбранной профессии?

Ему стоило бы пойти в университет, а не в политехнический. На истфак куда-нибудь. Физика физикой, но выбор профессии определяется не только способностями к предмету.

Это предположение больше похоже на правду. Кардинально изменить образ жизни — все равно, что начать жить заново. Может быть, кстати, именно поэтому так легко согласился пойти служить Азамат. У него тогда был трудный период в жизни, и Тихий, верный себе, предпочел просто сбежать от проблем. А что до любимой его математики, так ему все равно, где решать свои задачки, в университетских лабораториях или в шестиместной каюте транспортного корабля. «Секретарь» Тихого под завязочку набит формулами и числами. Пижон попробовал как-то заглянуть туда — в глазах через минуту зарябило. Понятно, почему Азаматка защитами пренебрегает. Кто, кроме специалиста, разберется, что там у него в файлах хранится?

Лис — недоучившийся геолог. Пижон почти закончил журфак.

Айрат — физик. Тихий — математик. Фюрер — философ. Лонг — музыкант. Джокер — как бы историк. История религий — это философия или социология?

Пять человек с высшим образованием и двое — с незаконченным высшим на два десятка бойцов — это много или мало? И ведь не в одном взводе, во всей роте так: больше четверти личного состава имеют дипломы. Самые разные. Как так вышло?

А шайтан его знает! Командующий лагерем-базой № 1 в отчетах упомянул о том, что привлечение к военной службе людей, закончивших высшие учебные заведения, крайне желательно. Он — полковник, ему виднее. А из шести «интеллигентов» взвода четверо отправились на Раптор в звании сержантов. Фюрер, тот и вовсе командиром. У него в личном деле «харизма». Лонг и «танкисты» остались инструкторами, и слава богу, потому что командование, пусть даже двумя десятками, — это дело совершенно особое и никакое образование «харизмы» тебе не даст. С ней родиться нужно.

Тихому вон, и инструктаж в тягость. Водитель он, что называется, от бога, откуда что взялось, а научить кого-то… Учил, конечно. Объяснять он умеет: все-таки у себя, на матмехе, преподавал младшим курсам дисциплины посложнее, чем управление военной техникой. Однако радости от этого самому Тихому немного было. Прирожденный подкаблучник, как вон Фюрер — прирожденный командир. Такие тихохонько двигают науку, но школ не создают, и последователи у них появляются только после смерти. Смерти основателей, в смысле.

Нет, не тянет продолжать учебу по возвращении. А ведь декан собственноручно письмо прислал, возвращайтесь, мол, господин Хайруллин, мы вас без проблем восстановим. Такие люди нужны татарской журналистике.

Придумал тоже.

Такие люди мировой журналистике нужны. И гонорар от «Terra-TV» — тому доказательство.

— Фюрер, — негромко окликнул Азамат.

— Ну?! — Ландау с Улой уже стояли у дверей. Все-таки в момент прыжка биологу полагалось быть на своем месте. Хотя бы для того, чтобы потом продолжить фрондерство на тему: «все военные — перестраховщики».

Когда Фюрер взглянул в глаза Тихому, Азату примерещилась короткая заминка, словно немец увидел что-то поразившее или напугавшее его.

— Выйдем, — спокойно предложил Тихий, открыл дверь, не дожидаясь согласия, и Ландау молча последовал за ним.

Вернулся он меньше чем через минуту. Ледяным голосом скомандовал:

— Взвод, в десантный модуль! Срочная эвакуация.

В подобных ситуациях солдат перестает быть человеком, превращаясь в автомат, без раздумий выполняющий приказания. Поэтому вооружались молча. Молча натягивали легкие скафандры. Застегивали броню.

Фюрер еще отдавал распоряжения в соседней каюте, а здесь все уже были готовы, и Тихий с Айратом проверяли готовность систем в модуле, и пристегивались в противоперегрузочных креслах десантники.

— Что?.. Что такое?.. — ошалело переспрашивала Ула, которую так же, без лишних разговоров, захлестнули широкими ремнями. Щелкнули пряжки.

— Помолчи, — вежливо попросил Тихий, обернувшись от пульта управления.

Биолог послушно умолкла.

— Все на месте? — спросил Азамат у Ландау.

— Так точно!

Азат вытаращился на комвзвода в совершеннейшем изумлении, открыл было рот, чтобы задать ехидный вопрос, но в этот миг модуль стартовал, взревели двигатели, отталкивая его от обшивки «Покровителя», перегрузка прижала к креслу, и не до вопросов стало. А стоило, очень стоило спросить у милашки Фюрера, с чего это вдруг стал он отчитываться перед «косоглазым», словно позабыв, кто на самом деле командует взводом.

А потом началось такое, что все ехидство вылетело из шальной журналистской головы, делось куда-то, словно сдуло его дробным грохотом по обшивке хрупкого модуля, вышибло слепящим белым светом, огненной пастью, раскрывшейся прямо по курсу.

Азат слышал чей-то крик. Сам, кажется, тоже кричал. Черными силуэтами на ослепительно-белом фоне — Тихий с Айратом. Бесы в аду. Модуль метался, вздрагивал, словно стремился улететь сразу во все стороны, что-то падало громко, что-то разбивалось, потом белый свет придвинулся вплотную.

И стало тихо.

И в этой тишине Азамат сказал безнадежно:

— Не успели.

ЗА КАДРОМ

А сравнение с собакой и слепцом оказалось действительно удачным.

Итак, Смольников стал хозяином. А его ученик, соответственно, должен был стать верным псом.

Что ж, надо отдать должное Игорю Юрьевичу — Зверь служил ему верой и правдой, без раздумий выполняя любые приказы и лишь изредка позволяя себе небольшие вольности, вроде той истории с болидом. Собаки тоже играют с хозяевами и в процессе такой игры могут чувствительно укусить. Не со зла, просто от избытка сил. Собаки Люди. Что еще можно вспомнить из азов кинологии? Ну, разумеется, то, с чего эта наука начинается. Стая. И вожак. Хозяин для своего пса как раз вожаком и является. Самым умным, самым сильным, не умеющим ошибаться.

Смольников был умен, силен. Смольников не ошибался, а если и случались у него ошибки, так Зверь их все равно не видел. У Смольникова был Орден. И Смольников позволил себе проявить слабость. Самый верный пес не простит слабости любимому хозяину. Вот и Зверь… не простил. А Игорь Юрьевич, он ведь испугался Когда глава МВД пришел к нему лично, чтобы впрямую спросить об очень уж подозрительных смертях, ниточки от которых тянулись к главе департамента по работе с молодежью, Смольников позабыл об Ордене, позабыл об огромных своих возможностях, обо всем на свете позабыл. От страха за себя. От того, что оказался лицом к лицу с настоящей, реальной опасностью.

Вот за это Зверь и убил хозяина.

Игорь Юрьевич не ошибался, когда говорил, что его воспитанник не станет мстить. И ни словом не соврал, рассказывая о том, что воспитал прагматика. Прагматизм Зверя сыграл с магистром плохую шутку. Непрактично служить человеку, который теряет здравый смысл при малейшем намеке на опасность. А еще совершенно непрактично служить организации, неспособной выполнять свои прямые обязанности. Орден-то, хваленая и могущественная сеть, раскинутая над страной, оказался бесполезен, когда речь зашла о благополучии его главы.

Рассуждения такие похожи на бред. Но разве не бред все, что произошло за последний год: мафия сатанистов, продление жизни за счет человеческих жертвоприношений, сверхъестественный убийца, лишенный даже зачатков морали, — все это так же дико, как попытки генерала МВД понять ход мыслей существа, живущего чужими смертями. И все это правда.

Ах, Зверь-Зверь, мститель неуловимый, ценная добыча, за которую многое готов отдать охотник, где же прячешься ты? И главное, зачем прячешься? Ведь никто не собирается убивать тебя. Никто не хочет причинить тебе вреда. Тебя даже в клетку не посадят — можно ли такого в клетке держать? У тебя будет длинный, очень длинный поводок, Зверь. Ты даже не почувствуешь этой привязи. Разве что поначалу, а потом привыкнешь. Много ли тебе нужно, чтобы привыкнуть? Уютная нора да кусок мяса покровавей. Все это будет у тебя, Зверь. Все это, плюс сильный хозяин, который никогда и никому не даст тебя в обиду. Твой воспитатель уверял, что вырастил прагматика, так где же прагматизм? Есть ли хоть капля здравого смысла в постоянном бегстве?

А «гхм, колдуны» проявили себя с худшей стороны. Как сговорились, мерзавцы! Все они начинали поиск от злосчастной церкви. Зло берет, честное слово. Чистое такое зло, не рассуждающее и совершенно бесполезное, потому что запоздалое. Ведь Зверь был совсем рядом с храмом. Он даже и не скрывался особо — нищие на паперти запомнили блондина с явной «нерусскостью» в лице; кельнерша из летнего кафе, мимо которого Зверь прошел, тоже увидела и не забыла. Еще бы. Такого забудешь. Даже тетка, которая изо дня в день выгуливает на набережной свою собаку, и та вспомнила.

— Господи, конечно, я его видела! Такой красивый молодой человек, а глаза, вы знаете, совершенно больные. Я еще подумала: надо же, наверное, с девушкой поссорился…

Все видели. Все запомнили. А полиция, которой на тот момент было в округе больше, чем гражданских, как ослепла!

Ну да черт с ней, с полицией. Колдуны начинали поиск от церкви и… там же его прекращали.

«Мы это искать не будем. И вам не советуем» — вот и вся информация. Полезная — спасу нет.

Один лишь обмолвился неохотно, что да, он искать не возьмется — жизнь дороже… Нет, не того он боится, что Зверь его убьет. Какая там охрана? Вы о чем, вообще? Колдуны для этого самая легкая добыча — ему даже приближаться не нужно, все само получится. Но дело не в смерти. Зверь, может статься, и не заметит, что его разыскивает… скажем так, человек с паранормальными способностями, а вот Тот, Кто за Зверем идет, след в след идет, в затылок дышит, дозваться его пытается… Вот если Он к делу интерес проявит, это будет куда хуже, чем смерть.

Кто такой Он? Нет уж, ни одного из Его имен вслух произносить нельзя. Зачем ему Зверь? Живой — незачем. Он хочет Зверя убить. Он уже начал его убивать. И лучше не вставать у Него на дороге.

Однако, если доблестная полиция в Него не верит или поймать убийцу хочет настолько, что ничего уже не боится, он рекомендовал бы кому-нибудь из господ полицейских стать Зверем. Свою личность на время спрятать, а чужую надеть.

Как это сделать? О, не сложно. Зверь силен настолько, что легко задавит любого человека. Достаточно лишь окружить себя тем, что было ему… дорого — слово неверное, для такого нет и не может быть ничего дорогого. Тем, что ему важно, — так будет точнее. Если кому-то не жаль своей души…

Николай Степанович ни в какие души не верил. Теперь еще и в… «гхм, колдунах» разуверился. Окончательно.

Они снижались.

На зеленую и голубую, подернутую облачными вуалями, неприятно чужую и, надо полагать, твердую планету. Они снижались.

Работал только один двигатель из четырех. Модуль должен был не садиться, пусть и очень быстро, он падать должен был, закручиваясь вокруг своей оси, однако Тихий каким-то чудом вел машину ровно, вовремя гася вращение, предупреждая судорожные рывки.

Айрат сидел в своем кресле, уронив голову на грудь. Жив он или умер уже, со стороны было непонятно. Тихий знал наверное, но Тихого боялись отвлекать. Те, кто сидел ближе к нему, завороженно смотрели на скользящие по многочисленным кнопкам и рычагам тонкие пальцы. Те, кто сидел дальше, паниковали. Пока молча.

Поверхность планеты становилась все ближе. Слишком быстро снижался модуль. Слишком… И только мелькнувшие недавно совсем рядом пылающие обломки чего-то невероятно огромного подсказали, что снижение еще не стало падением. Еще не…

Машина вздрогнула. Застонала. Вздрогнула снова. И снижение замедлилось. В первые секунды показалось, что модуль и вовсе завис между землей и небом. Тихий глубоко вздохнул.

— Садиться будем, где придется, — сообщил он в пространство. — Я сбросил все лишнее. В том числе и складской отсек. Потом найдем. Кстати, посадка будет жесткой.

Жесткая посадка на зеленую и голубую, неприятно чужую, надо полагать твердую… Облаков уже не было видно. Модуль миновал их, и сейчас Тихий направлял его прямо в зеленое море внизу. Все, что не было зеленым, было голубым, а садиться в неизвестные воды, даже в машине, рассчитанной на приводнение, неразумно. Потому что опасно. Глядя на медленно надвигающиеся верхушки деревьев, Азат потихоньку успокаивался. Что бы ни произошло, все живы. То есть живы двадцать человек из почти девяноста. Но тут уж ничего не попишешь: один десантный модуль рассчитан на один взвод.

Он осторожно шевельнулся. И удивился тому, как, оказывается, затекло все тело. Стараясь двигаться как можно естественнее, потянулся к своему рюкзаку, проверил, надежно ли тот закреплен, включил портативную камеру. Прелестная игрушка. Крайне удобная в ситуациях, когда съемки нежелательны для всех, кроме журналиста. Кое-кто считает эти крохотные камеры баловством, но даже профессиональные операторы отдают им должное. Качеством съемки, при условии, разумеется, что снимает человек, знающий, как это делать, мини-камеры немногим уступают «большим», ТВ-шным. И в местах, откуда «больших» телевизионщиков гонят взашей, махонькие глазки, спрятанные в дужках очков, в роскошных булавках для галстуков, в изящных бутоньерках, а то и в сложных дамских прическах, продолжают внимательно следить за тем, что скрыто от бдительных очей профессиональных камер.

Разумеется, есть места, где любая аппаратура обнаруживается на раз. Но есть и умельцы, которые знают, как такую аппаратуру спрятать. Вспомнить хотя бы жуткие подробности «русского ковена». Помещения, где проводились ритуалы, наверняка проверялись и до и после действа, а кто-то ведь сумел заснять происходящее. И, надо отдать должное неизвестному оператору, сделал он это качественно. Хотя использовал наверняка такие же портативные камеры, как та, что пряталась в рюкзаке Азата Хайруллина, только не одну, а несколько. Съемка велась с разных точек, как и делают все приличные люди, если есть у них такая возможность, потом материал монтировался… довольно небрежно, между прочим, монтировался. Даже, пожалуй, вызывающе небрежно.

Ну да. Все правильно. Если вспомнить последние сообщения о том, что, по показаниям арестованных, засняты оказались все, кроме палача… Палач и снимал. И себя откровенно из записи удалил. Мол, много хорошо, господа журналисты, это тоже плохо. Кушайте, сколько дали, а на большее не зарьтесь.

Азат огляделся. Камера сейчас ведет панорамную съемку. Потом, монтируя, надо будет крупным планом дать лица за прозрачными щитками шлемов. Застывшие. Напряженные. Что с Пенделем, интересно? Жив он? Ула бледная, губы посинели. То ли боится, то ли перегрузки подействовали. Фюрер пребывает в прострации. Надо думать, пытается понять, что же такое с ним случилось, как это он, командир, вдруг командовать перестал.

У Лонга руки дрожат. А лицо спокойное-спокойное. Джокер, наоборот, кривится нервно.

Никто ничего понять не может. Вот что плохо. Когда человек не понимает, что происходит, он начинает бояться. И бравый десант здесь не исключение.

— Приготовьтесь к посадке, — ровным голосом сказал

Тихий.

И модуль упал на деревья. Обзорные экраны заполнились гибкими, ломающимися ветками, брызгал сок из листьев, что-то растеклось зеленой слизью. Потом машина тяжело ударилась о землю. И Ула вскрикнула: один из огнеметов сдетонировал от удара, выбросив в салон модуля ревущую огненную струю.

Все, что было до этого: яростные попытки оторваться от уходящего в прыжок «Покровителя», белый свет, поглотивший модуль, перегрузки, страшное падение сквозь пустоту на чужую планету, — все это оказалось лишь репетицией разверзнувшегося вдруг ада.

К выходу бросились все одновременно. Азат осознал себя в первых рядах, подальше от полыхающих кресел и бьющегося в ремнях Резчика, того, что было Резчиком, того, что горело сейчас и кричало, и пахло пластиком. А дверь не открывалась, заклинило механизм, и в нее бились руками, плечами, кто-то уже схватил винтовку, позабыв или не подумав, что плазменный выстрел здесь, внутри, смертелен для всех…

И тогда раздался этот рев:

— Стоять!

И тело перестало слушаться. Застыло у дверей. А страх искал выхода и не находил, запертый в теле так же, как тело было заперто в модуле.

— Ворон! Возьми огнетушитель. Включи его. Направь пену на горящий огнемет… Потом на Резчика.

Тихий командовал неправильно. Не так отдаются команды. Совсем не нужно объяснять солдату, как пользоваться огнетушителем. Солдат все знает сам… Господи… господи, какая чушь лезет в голову. А Резчик кричит. Кричит…

— Синий. Фюрер. Лонг. Пижон. Сейчас откроется люк, и вы выйдете на поверхность. Отсоедините топливные баки. Синий и Фюрер — правый. Лонг и Пижон — левый. Откроете их. После чего вернетесь в модуль. Все очень быстро. Остальным стоять!

Люк отполз вверх. И Азат начал двигаться раньше, чем понял, что же, собственно, должен сделать. Они с Лонгом пронеслись вдоль раскаленного борта модуля. Почерневшая от жара земля проминалась под ногами, словно только что вспаханная.

Огромный бак с горючим послушно вышел из пазов в корпусе. В четыре руки Пижон и Лонг отсоединили армированные шланги. Потом перевели бак в горизонтальное положение. Открыли сток. И кинулись обратно в модуль. Прозрачная жидкость хлынула на выжженную плешь, растеклась по ней, дальше, дальше, туда, где, не тронутые жаром, лежали прелые листья, заваленные сейчас обломками веток.

— Вы четверо, на колени, лицом к выходу. — В голосе Тихого оставалось все меньше человеческого. Он говорил очень низко, на пределе слышимости, но каждое слово впечатывалось в мозг, и нельзя было не подчиниться. — Башка, Крутой, Пуля, Кошмар, встаньте позади. Стреляйте во все, что движется снаружи. Огонь на максимум. Джокер…

И тут снаружи начали двигаться. Да как!

Восемь выстрелов прозвучали одновременно. Восемь зарядов плазмы, сгустков бледного пламени, врезались в длинное, гибкое… Чем бы оно ни было, оно взорвалось с грохотом. Или это грохотали выстрелы? Длинное и гибкое не успело еще осыпаться пеплом на землю, в огонь, а снизу, корчась в пламени, уже взлетали новые… кто? Не важно! Был приказ стрелять, и Азат стрелял. Все остальное не волновало его. Пока. До нового приказа. Когда огонь подобрался вплотную к выходу, Тихий приказал закрыть люк и ждать.

Ула, снующая от Айрата, который пришел в себя, к Резчику, который в себя еще не пришел, время от времени косилась на выход. Потом переводила взгляд на Тихого. И снова возвращалась к раненым. Ей следовало бы биться в истерике где-нибудь в относительно тихом уголке модуля, но биолог, судя по всему, решила истерику отложить. Сейчас у нее были дела поважнее.

Снаружи бушевало пламя. Ракетное топливо горит очень хорошо. И можно было бы посочувствовать лесу вокруг и тем тварям, что в этом лесу живут. Однако сочувствовать Тихий не приказывал. Он приказал лишь ожидать. И все ожидали. Спокойно. Неподвижно. Как выключенные роботы.

— Все, — сказал Тихий, поднимаясь из пилотского кресла. — Можно выходить.

Выходили неспешно. И отходили потихоньку. От боя, от странного наваждения: казалось почему-то, что стреляли не они, не они выполняли команды, не они сливали горючее, которое заставило тех, из-под земли, выпрыгивать под выстрелы. Тихий вышел из модуля последним, вслед за хмурым Пенделем и носилками с Резчиком. Оглядел поляну, периметр которой контролировали, не дожидаясь приказа, Синий и Башка, кивнул не то им, не то своим мыслям, и тут на него налетела Ула.

— Откуда ты знал? — спросила она требовательно. — Откуда ты знал, что эти твари прячутся под землей? Откуда ты вообще знал о них? Таких не водится на Рапторе, и вас к этому не готовили, и…

— И какого хрена ты тут раскомандовался? — властно поинтересовался Фюрер.

Вот это было интересно всем. Комвзвода, как ему и положено, сумел угадать общее настроение. Бойцы обернулись. Даже Башка и Синий бросили мимолетный взгляд на Фюрера, который, небрежно отодвинув в сторону Улу, встал перед Тихим. Оба высокие, светловолосые, комвзвода и инструктор по вождению, сейчас странно походили друг на Друга.

«А Азаматка-то ростом ниже! — не к. месту мелькнуло в голове Пижона. — Странно, всегда выше был…»

— Ты, нелюдь, недоносок косоглазый! Забыл, кто здесь главный?!

И снова, как тогда, на «Покровителе», поединок взглядов. Серые, бешеные глаза Фюрера. Черные, непонятные — Азамата. Мгновенная заминка. Вот сейчас, сейчас Ландау успокоится, опять же как тогда, на корабле, и сделает то, что скажет Тихий…

А Тихий вдруг отвел взгляд, уступая в несостоявшейся схватке и — Пижон даже вздохнуть разочарованно не успел — ударил Фюрера в пах. Жестоко. Носком тяжелого, армированного титаном ботинка.

Ахнула Ула. Фюрер сдавленно крякнул, сгибаясь, падая на колени, обеими руками дернувшись туда, где боль полыхнула, как плазменный заряд. Тихий поймал его за голову, нежно легли на затылок и подбородок узкие ладони.

Рывок.

Хруст.

— Еще вопросы? — Тихий обернулся к солдатам. Вопросов больше не было.

— Складской отсек упал в пяти километрах к востоку, — как ни в чем не бывало сообщил Азамат. На тело Фюрера, все еще лежащее рядом с модулем, он даже не смотрел. — Кинг, точные координаты!

— Шестьдесят градусов, четырнадцать минут! — отрапортовал чернокожий громила Кинг. Такие, как он, в разнообразных боевиках считать умеют до четырех, а из оружия признают только роторные пулеметы. По одному в каждой руке.

Кинг был лучшим в роте радистом, шифровальщиком, специалистом по электронным средствам связи. А если приходилось ему стрелять — от бедра, навскидку попадал в подброшенную монету. С первых дней службы в армии Кинг разрывался между тончайшей электроникой и смертельным изяществом снайперских винтовок. В конце концов электроника победила. Снайперов в роте хватало. Тот же Айрат, помимо обязательного умения стрелять и попадать, обладал необходимыми для снайпера терпением, внимательностью, способностью ждать до бесконечности и нажимать на курок в тот единственный миг, когда это действительно необходимо.

Электронщиков, равных Кингу, больше не было.

— Пижон и Джокер, понесете Резчика. Айрат — в середину. Ула, ты тоже. Айрат, присмотри за ней. Пуля, Зима, вперед с огнеметами. Ворон, Гад и Кошмар — замыкающие. Стрелять во все, что двигается, — Тихий перешагнул через мертвеца и аккуратно закрыл входной люк. Заблокировал механизм. — Пошли.

— А он? — нерешительно спросил Башка, кивнув на Фюрера.

— А его без нас съедят. Вперед!

Айрат слегка подтолкнул замешкавшуюся Улу:

— Идем. Если слышишь приказ, его нужно выполнять, а не думать.

— Когда ты прикажешь прыгать, я должна прыгать, а не спрашивать, как высоко, да?

— Да.

— Ну попала… — вздохнула биолог.

— Зато живая, — резонно заметил Айрат. — Хватит болтать, выживем — наговоримся.

Они перепуганы, никто пока еще не понял, что происходит, и защищается каждый, как умеет. А умеют-то они немногое: забраться в панцирь, спрятать голову, и пусть все идет, как идет. Они даже благодарны тому, кто отдает приказы. Любые. Главное, самим не думать. Да. Они благодарны.

Пока.

Рано или поздно все придется как-то объяснять. Ула уже попыталась задавать вопросы, и смерть Фюрера сдержит ее ненадолго. В том, что касается опасности, женщины почему-то чувствуют себя особенными, полагают, что им позволено больше, чем другим.

Сейчас, однако, не до нее. И не до вопросов, от кого бы они ни исходили. Вон та группа деревьев опаснее, чем выглядит. Еще несколько шагов, и можно открывать огонь…

— …огонь!

Три совершенно безобидных с виду тонкоствольных деревца взорвались пенными брызгами. Четвертое изогнулось, беспорядочно хлеща ветками пустоту и соседние стволы.

— Они что, живые? — Пуля поудобнее пристроил свой огнемет.

— Были. — Тихий огляделся. — Вперед Рысью!

Вместо пяти километров пройти пришлось семь. Пройти или пробежать, или прокрасться, опасаясь даже дышать. Командир задавал темп и направление. Идти по прямой не получалось. Даже когда позволяли это просветы в зарослях, Тихий руководствовался не удобством дороги, а какими-то своими, ему одному ведомыми соображениями. После первых двух стычек его чутью поверили беспрекословно. Азамат приказывал стрелять по совершенно безобидным с виду деревьям, несколько раз аж до самой земли приходилось выжигать слой гниющих листьев, а однажды из гранатомета разнесли нагромождение упавших и полуупавших древесных стволов. И всякий раз под личиной растений скрывались живые, хоть и не очень быстрые твари. То, что прикидывалось буреломом, было и вовсе неописуемым. Оно успело один раз плюнуть, слава богу, ни в кого не попало, и только после заряда плазмы, влетевшего ему точно между жвал, сдохло в корчах.

— Это какой-то бред, — констатировала Ула вполголоса, когда они с Пенделем проходили мимо останков плюющегося монстра. — Посмотри, видишь, во-он там, на ветках?

Айрат бросил мимолетный взгляд вверх. Ничего особенного не увидел.

— Там висит его центральный сегмент, — объяснила Ула. — Живой, но без конечностей. А нас пыталась атаковать одна только голова. Или головогрудь. Где-то еще хвост должен…

Впереди выстрелили. Дважды.

— Вот это, наверное, хвост.

— Хочешь сказать, — нахмурился Айрат, — эта здоровенная тварь была только головой? Без туловища, что ли?

— В том-то и дело. Ему гранатой вырвало центральную часть, и ее не добили. Думаю, что из этого рано или поздно вырастет новая особь.

Айрат выразился емко и неприлично.

— Я же говорю: фантастика. И птиц здесь нет ни одной, — согласилась Ула. — Но главное, непонятно, откуда Тихий знает, когда и куда нужно стрелять.

— Чует, — объяснил Айрат.

— Как?

— Жопой!

— Да? — Ула задумалась и замолчала.

На упавший модуль наткнулись неожиданно. Знали, конечно, где он. Знали, что вот-вот найдут. Но ожидали увидеть выжженную, как на месте посадки, землю, поваленные стволы, истекающую зеленой кровью зелень. А складской отсек упал точнехонько в центр широкой просеки. Если и зацепил он в падении деревце-другое, так в глаза это не бросалось.

Но откуда просека в девственных джунглях?

На краю зарослей Тихий остановил бойцов. Прислушался. Или принюхался? Постоял несколько секунд в глубокой отрешенности. Потом кивнул:

— Чисто.

И даже дышать как будто легче стало.

Дошли.

— Джокер, осмотрись тут, — попросил Тихий.

— Есть.

Джокер прошел вдоль границы леса. Пересек просеку, прошел по опушке с другой стороны. Присел на корточки. Потом опустился на колени и стал ползать, вдумчиво изучая каждый сантиметр под ногами.

Следопыт. Единственный на всю роту. Во взводе и раньше понимали, насколько им повезло, что Джокер оказался именно в их числе, а уж сейчас и здесь он был просто незаменим. Для этого парня джунгли — дом родной. Даже совсем чужие и незнакомые.

Синий и Башка вновь взяли на себя патрулирование. Пока не развернут периметр, за лесом надо присматривать. Тихий, конечно, сказал, что здесь чисто, но за береженым еще и бог приглядывает, как говорят в России. Кроме этих двоих никто больше на Джокера внимания не обращал. Как он работает, видели много раз. А дел хватало. Наблюдать друг за другом некогда.

Главное было — не дать людям времени задуматься. Подумать — это пожалуйста. Солдат должен думать, иначе он быстро умрет. А вот задумываться нельзя. Задумчивость — еще более верный путь к смерти, чем бездумность.

Тихий назначил Пижона, Лонга и Пенделя командирами отделений. Работы было предостаточно, тем более что никто не мог сказать, сколько осталось времени до наступления темноты. Не то чтобы это имело значение — в темноте или при свете солнца — незнакомая планета одинаково опасна, — однако людям день милее и привычнее.

Отделение Пенделя устанавливало временный периметр. Кинг менял программы в станковых лучеметах, назначая орудия на стрельбу по всему, что движется. Никаких других команд он задать не мог за недостаточностью данных, а того, что вводили в электронные мозги на Земле, здесь могло не хватить. Отдельно каждой установке приходилось вдалбливать параметры Улы, дабы не реагировали пушки на ее перемещения. В гексаэдре, образованном шестью лучевыми установками, мертвых зон не было, а Тихий распорядился включить режим полной зашиты, такой, когда орудия простреливают всю площадь и за пределами периметра, и внутри него.

Разумная мера, учитывая, что на планете водились твари, выскакивающие из-под земли. И хорошо, что параметры остальных бойцов взвода ввели в память орудий еще дома.

Поймав себя на мыслях об Уле как о новом солдате, Кинг прервал работу, отыскал биолога взглядом — она уже развернула походный лазарет и что-то делала там с Резчиком, — неплохая замена Фюреру. Для немки на складе отыскался комплект формы и броня. Джокеровы запасные, но Джокер нежадный, ему поделиться не жалко. Тем более что он во взводе единственный, чьи размеры с Улиными более-менее совпадают. А в гермошлеме фрейлейн выглядит куда лучше, чем в респираторе. Хотя, конечно, одна баба на два десятка мужиков… Надо полагать, Тихий придумает, как решить эту проблему.

Командир.

А ведь какой был тихий!

Оба полагающихся по комплекту вертолета, грузовой и разведчик, оказались целы. Собирать первый выпало отделению Лонга. Тихий тестировал двигатель грузовика, ласково договаривался о чем-то с тонкой электроникой машины. Пижон со своими подчиненными проводил посадочную инвентаризацию. Инструкции предписывали ее неукоснительно, а сейчас и здесь ее провели бы и без инструкций. По уму-то, конечно, складской модуль десанта должен был быть укомплектован всем необходимым для первичного выживания практически в любых условиях. Но по уму не делалось ничего и никогда. Покойник Фюрер мог до бесконечности распространяться на тему именно русской безалаберности — практика космических полетов показывала, что ни в один рейс не отправлялся еще ни один полностью укомплектованный складской отсек, независимо от того, кто занимался погрузкой.

Понятно, что их на роту пять штук, и того, чего в одном не досчитались, в другом найдется в двух экземплярах. Однако на этой безымянной планете недокомплект был не только содержимого складов, самих складов не хватало. Пижон ругался матерно, обнаружив наличие всего одной, вместо положенных четырех, стационарной рации. Зато установок «Лазарет» оказалось три, а не одна, вопреки инвентарному списку. Одну тут же оприходовала Ула. Тихий распорядился выделить ей в помощь двух человек из пятерки Пижона. Тот выругался снова. Но негромко. И людей дал В конце концов Резчиком и вправду следовало заняться как можно скорее.

— Периметр установлен! — рявкнул Айрат через всю просеку. В наушниках шлемофона протестующе затрещало.

— Займитесь погрузкой, — распорядился Тихий.

— Сэр, — негромко окликнул его Кинг

— Да.

— У нас всего одна большая рация.

— Можешь что-то предложить?

— Можно попробовать собрать еще парочку, если ты позволишь разобрать на детали пяток хреновин. Ненужных. — Кинг скорчил гримасу, всем своим видом показывая и насколько не нужны «хреновины», и как нет жизни с единственной рацией под рукой.

— Когда прибудем на место. Сейчас займись сборкой бортового компьютера в первом грузовике. Нужно скачать туда данные о посадке. Видел я на севере скальный хребет, установи точно, где он находится. В горах нам будет уютнее, чем в джунглях.

— Понял!

— С Резчиком все, — доложила Ула, выходя из лазарета. Тихий и Кинг уставились на нее. Молча.

— Я все сделала. — Биолог отступила на шаг. — Теперь ему нужен только покой.

— Ах, ты вот о чем. — Тихий покачал головой. — Сильно он обгорел?

— Не очень. Все-таки в броне был. Но я не врач, так что… не знаю. Надеюсь, он выживет. Сделать там все равно ничего больше нельзя. Ему в нормальную больницу надо. Или хотя бы полежать неподвижно пару недель А мы ведь не собираемся здесь задерживаться?

— Не собираемся, — кивнул Тихий, уже думая о чем-то своем. — Посмотри по списку, что в модуле нужно тебе в первую очередь. На одной машине мы все сразу не увезем.

— Есть, сэр! — бодро отрапортовала Ула.

Все содержимое модуля делили по принципу: необходимо сию секунду, нужно прямо сейчас, обязательно понадобится. В соответствии с этим что-то тут же грузили в вертолет, что-то готовили к погрузке, а что-то оставляли в модуле полежать до лучших времен.

— Она прошла тут недавно, а последний раз проходила часов десять или пятнадцать назад. Дома я сказал бы точно, а здесь не могу. — Это незаметно подошел сзади Джокер со своим следопытским докладом.

— Что за «она»? — уточнил Тихий. Джокер пожал плечами:

— Сколопендра со слоновьими ногами.

— С какими ногами?

— Слоновьими. Большая такая, знаешь?

— Не знаю, — терпеливо сказал Тихий, — не видел. Хочешь сказать, что здесь прошла сколопендра размером со слона?

— Да. Недавно. Она здесь всегда ходит, и всегда в одну сторону. Между прочим, модуль она не сразу, но своротит. Поимей это в виду.

— Поимею. Ступай к Пенделю. Ты в его отделении. Джокер молча развернулся и направился к складу. Тихий задумчиво смотрел ему вслед.

— Нашел! — сообщил Кинг, выглядывая из кабины, где он возился с переустановкой бортового компьютера.™ Отсюда на северо-запад около полутора тысяч километров. Там плато есть, так до его центра тысяча четыреста шестьдесят шесть километров, сто два метра…

— В сантиметрах не надо, — вежливо прервал его Тихий. — Займись рацией.

— Понял!

Жизнь во временном лагере била ключом.

Время от времени оживали лучеметы на периметре. Несколько секунд продолжалась стрельба, потом вновь наступала тишина. Лес проявлял активность, но люди ее увидеть не успевали. Собственно, никто и не стремился.

Тихий протестировал двигатель грузовика и сейчас молча вздыхал над разобранным вертолетом-разведчиком, который не попал в категорию предметов первой необходимости, да и вообще был слишком велик для перевозки. Его придется собирать здесь, на месте, и идти на плато своим ходом.

А «она» проходит здесь, всегда в одну сторону, и достаточно регулярно, чтобы на просеке не успело вырасти даже самое махонькое деревце. Значит, кому-то нужно будет остаться тут на ночь. Подготовить к погрузке все, что останется. И собрать второй вертолет. На это хватит одной пятерки.

Кого отправить в горы первой партией? Обстоятельного Пенделя или сообразительного Азата? Нет, не Пенделя. Его в любом случае нужно оставлять. Он самый дисциплинированный. А самому нужно лететь. Разбить лагерь на новом месте — дело куда более сложное, чем свернуть этот, временный. Здесь тихо, пока, во всяком случае, а что ожидает в горах, неизвестно. Там, конечно, лучше. Чутье подсказывает, что там лучше, а чутью верить стоит, но лучше не означает полной безопасности.

Ох, как не хочется бросать легкий вертолет! Славная такая машинка, подвижная, послушная. Он и вооружение может нести, если надо.

— Тихий! — снова заблажил Кинг. — Тихий, я SOS поймал!

Солдаты, как по команде, бросили работу. Обернулись к грузовику, кто-то. — Костыль, кто же еще? — даже направился было туда.

— В чем дело? — негромко осведомился у него Азамат. — Внеплановый перекур?

— Так ведь…

— Продолжить погрузку! — рявкнул Тихий. Костыль аж присел. Тут же подхватил ящик со строительными блоками и зарысил к вертолету.

— Что там? — командир подошел к Кингу.

— Пилот, — оскалился негр. — Сидит в лесу. Его съесть хотят. Сейчас я его на тебя переключу. — Он пробежался пальцами по кнопкам. — Лови.

— Майор Дитрих фон Нарбэ. Пилот. С кем я говорю? — услышал Тихий.

— Сержант Азамат Рахматуллин, космический десант.

— Я его запеленговал, — влез Кинг. — Он в сорока километрах отсюда. Десять градусов две минуты.

— У вас есть возможность вытащить меня из этой дыры, сержант? — холодно поинтересовался невидимый пилот. — Вертолеты или вездеходы, чтобы сюда добраться?

— Есть вертолет. Там найдется, где сесть? Пауза, заполненная ровным потрескиванием.

— Боюсь, что нет. К тому же тут кишмя кишат какие-то ублюдочные насекомые, самые маленькие — размером с ротвейлера.

— Понятно. — Тихий задумался на секунду. Потом спросил: — Генератор поля на вашей машине работает?

— Пока да.

— Нам придется расчистить место. Поле выдержит?

— Вы имеете в виду, выдержит ли оно вакуумную бомбу и напалм?

— Нет. Всего лишь кислоту и несколько шоковых гранат.

— Надеюсь. В любом случае лучше сгореть, чем быть съеденным.

— Вертолет будет у вас через десять минут. Приготовьтесь.

— Яволь. Конец связи.

Тихий направился к вертолету.

— Прекратить погрузку! — скомандовал на ходу. — Ула, Пижон, летите со мной. Ула захвати аптечку.

— Кто там? — спросила биолог, забираясь в кабину грузовика.

— Пилот, — поморщился Тихий. — Немец.

— Правда?

— Правда.

Он пробежался по показателям топлива, проверил бортовое вооружение. Кто-то очень скромный назвал Ми-40 грузовиком. Эта летающая крепость в одиночку могла брать некрупные города, походя снося зенитные комплексы. Не поворотлива? Ну, это как летать. Хотя, конечно, Ка-190 «Мурена», мило именуемая в документах «разведчиком», куда более маневренна. На ней при желании можно любые фигуры высшего пилотажа выполнять.

Огромные лопасти завертелись, набирая обороты, и махина вертолета снялась с места легко, как бабочка.

— Надеюсь, — пробормотал Пижон, застегивая ремни, — летающих монстров здесь не водится.

— Водятся, — спокойно сообщила Ула. — Во всяком случае, должны водиться.

— Зачем бы еще, по-твоему, я потащил тебя с собой? — поинтересовался Тихий.

— Для компании, — огрызнулся Пижон.

Сверху джунгли, как им и положено, казались сплошным упругим зеленым полем. Просеки, вроде той, на которую упал складской модуль, если и были, то с воздуха не отслеживались. Тихий, как по ниточке, вел машину по указанным Кингом координатам. Пижон таращился вокруг, с неудовольствием отмечая далеко на горизонте висящие в небе точки. При рассматривании их сквозь прицел выяснилось, что точки эти — довольно крупные, с размахом крыльев метров по пятнадцать, ящеры. Они смахивали на птеродактилей, только Азат убей бог не мог припомнить, были ли на Земле птеродактили таких размеров, и вообще, позволено ли этаким тварям летать?

Велик был соблазн хотя бы одну зверюгу проверить на прочность ракетой, но Тихий приказа стрелять не отдавал, а самовольные действия могли привести к последствиям весьма плачевным. Пижон был из тех, кто учится на чужих ошибках, и ошибка Фюрера послужила ему хорошим уроком.

— Здесь, — буркнул Тихий.

Вертолет завис над черным пятном, не особо заметным на фоне темной, буйной зелени джунглей, однако, при внимательном рассмотрении, все же выделяющимся.

— Пижон, сейчас мы зальем здесь все кислотой, и, когда зелень сдохнет, ты спустишься вниз. Подстрахуешь майора и поможешь ему забраться в машину.

— А может, напалмом? Давненько не пробовал я жареных пилотов, — мечтательно пробормотал Пижон.

— Отставить напалм. — Тихий включил рацию: — Майор, как слышите?

— Слышу вас хорошо, — тут же отозвался немец. — Ну и ревет же ваша махина.

— Приготовьтесь. Мы почистим тут и сбросим вам трос. Сможете забраться по нему в машину?

— А у меня есть выбор?

— Нет.

— Значит, смогу.

— Хорошо. Отбой.

Вертолет спустился ниже, пошел над самыми кронами, заливая деревья кислотой. Сочная зелень на глазах жухла, съеживалась, осыпалась, почернев, оголяя ветви.

Теперь болид был хорошо виден и отсюда. Он лежал на земле, прижавшись к ней днищем. То ли пилот не успел выпустить шасси, то ли ушли они глубоко в толстый слой прели.

— Красиво, — ожила рация, — но тут еще шевелятся. По-моему, снова сползаются.

— Гранаты переживете? — уточнил Тихий.

— Шоковые — да. Что-то серьезней, не думаю.

— Обойдемся шоковыми, — пообещал сержант. — Пижон, готов?

— Готов.

— Ну, поехали.

Когда грохнула последняя граната, вертолет опустился еще немного. Разматываясь, вниз полетел трос и завис, касаясь колпака болида. Пижон стартовал секундой позже. Остановился на полпути между землей и машиной.

— Майор…

Надо отдать пилоту должное, вряд ли у него был большой опыт эвакуации с земли на небо, однако сделал он все быстро и четко. Азат оглядывался, готовый стрелять на любое движение. Трос, на котором висел фон Нарбэ, очень скоро поравнялся с десантником.

— Хватай его! — рявкнул Тихий.

Азат облапил пилота.

Рядом с ними, показалось, что в миллиметрах, прошелестела ракета. Услышать взрыв они не успели, Тихий дернул машину в сторону и вверх и Пижон с фон Нарбэ влетели в открытую дверь кабины, словно шарик в чашку бильбоке.

— Циркачи хреновы… — Немец бросил взгляд на Улу и… воздержался от дальнейших комментариев. — Спасибо. За ракету особенно. Доложите обстановку, сержант. Кстати, кто из вас сержант?

— Сержант Рахматуллин — это я. — Тихий не взглянул на майора. — А вот он, — кивок на Азата, расстегивающего страховку, — сержант Хайруллин. Ула Экнахталь — биолог. Что же до обстановки, майор, то, если для своих я сержант, для вас, видимо, буду полковником. Полевым, разумеется. Возражения можете оставить при себе. Или пойдете дальше пешком.

— Разумно. — Фон Нарбэ сел позади Азата. — И значит, все еще хуже, чем я думал. Сколько вас, выживших?

— Взвод.

— Вы что, во время прыжка в модуле сидели?

— Просто успели. — Тихий пожал плечами. — Повезло.

— Да уж, — скептически пробормотал пилот. — Мы тут все счастливчики. Кстати, машина моя цела, ее только дозаправить, и она снова сможет летать.

— Хорошо, — кивнул Тихий. — Но пока у нас других дел хватает.

— Очередная белокурая бестия, — пробурчал Пижон по-татарски. — Везет нам на них.

— Был Фюрер, теперь — этот. На двадцать человек не так уж и много.

— Ага? А ты? — Пижон сморщил нос.

— А я при чем?

— В зеркало посмотрись. Мы как высадились, ты на себя не похож. Был человек как человек, а сейчас с тебя плакаты «Орлы Скорцени» рисовать можно.

— С татарина-то?

— Да если бы! Ты даже не потомок Нибелунгов сейчас… Ты за предка Нибелунгов сканаешь. Откуда что взялось? Даже ростом выше стал, а уж рожа-то… Не твое это лицо. Знаешь, когда я тебя таким видел?

— Нет.

— На Весте.

— Слушай, Азат. Тихий нахмурился. — Мы же на пределе все, а это накладывает отпечаток. Не маленький ведь, должен понимать. Ты сейчас тоже не красавец. Уж во всяком случае, не тот хлыщ, которого мы в новостях по шестому каналу наблюдали. Все. Забудь.

— С вашего позволения, сэр, у меня есть еще несколько вопросов.

— Я сказал, забудь.

— Слушай, Тихий, здесь никого нет, так что за подрыв дисциплины ты мне ничего не впаяешь…

— В трюм. Рысью, — тем же спокойным тоном скомандовал Тихий уже на английском. — Двадцать отжиманий

— Но… Понял.

Азат выбрался из кресла, прошел мимо фон Нарбэ и Улы, проводившей его удивленными глазами. Из полупустого трюма голос его прозвучал гулко:

— Тихий, ну ты зверь, как здесь отжиматься?

— Быстро. — Машину чуть тряхнуло. — Или тебе посчитать?

— Я не умею, когда трясет.

— Чему тебя учили полтора года?! — зарычал Азамат, вновь чуть встряхивая вертолет. — Сорок отжиманий.

— Сто. Приступай. Я считаю.

Оставшееся до посадки время Тихий спокойно, монотонно, но довольно быстро вел отсчет. В шлемофоне отдавалось тяжелое дыхание Пижона. На счет «сто» вертолет коснулся земли.

— Герой, — хмыкнул Тихий, когда взмокший Азат выбрался из трюма. — Иди представь майора остальным. Ты это умеешь.

— Как его там? — уточнил Пижон, вытирая вспотевшее лицо. — Фон кто?

— Фон Нарбэ, — без эмоций напомнил пилот. — Дитрих фон Нарбэ. По прозвищу Гот.

— Что ж ты раньше не сказал? — сердито спросил Азат и шмыгнул носом. — Готом и будешь, без всяких там фонов. Аида, пойдем уже.

Оставшуюся часть оборудования грузили очень быстро. Тихий торопил бойцов, хмуро поглядывал на лес. Когда погрузка была уже практически закончена, велел Уле забраться в кабину грузовика и не высовываться оттуда. Затем он подозвал к себе Пенделя:

— Закройтесь в модуле и не выходите оттуда. Что бы ни случилось. Броню не снимайте. Подготовьте к погрузке все, что осталось, и соберите второй вертолет, чтоб на ходу был. Парни вымотались, конечно, но спать им не давай, пока сами валиться не начнут. Если надо, используй стимпаки.

— Чем больше работаешь, тем меньше думаешь?

— Все-то ты знаешь. Да, Костыль в твоем отделении, приглядывай за ним.

— Этот придурок, пока тебя не было, в кусты поссать уходил, — пробурчал Пендель.

— Что?

— То. Десантник, мать его! — Пендель потер костяшки пальцев. — Я ему объяснил, что он не прав. Слушай, Тихий, ну на хрена ты его мне подсунул?

— Полтора года… — Азамат ошеломленно покачал головой. — Полтора года учили кретина. — Он вздохнул. — Тебе подсунул, потому что ты лучше всех объяснять умеешь. Ладно. Сидите в модуле и ждите возвращения вертолета. Это минимум семь часов. Откроете, только когда услышите Пижона. И только если он прикажет открывать на татарском. Ясно?

— Ясно. Что, все так плохо?

— Не знаю я, Айрат. — Тихий беспомощно пожал плечами. — Просто не знаю. Все. Иди.

Семь часов. Три в одну сторону. Там выбрать место, сесть, разгрузиться, дозаправиться. И еще три часа обратно. Но обратно полетит только Пижон… Со стрелком, разумеется. В модуле относительно безопасно, а вот вокруг него будет кромешный ад. Знать бы еще, что именно там будет. Или кто именно. В любом случае с воздуха, да с имеющимся вооружением, Пижон разберется с любой напастью.

А в горах живут летающие твари. Большие. Правда, не больше грузовика. Но о них потом.

Хороший вертолет. Послушный. Летать ему нравится. Им всем нравится, почему люди этого не понимают?

Работы выше головы. И это хорошо. Хорошо, что им есть пока, чем заняться. Им еще долго будет чем заняться.

А потом… Не веришь ты, Тихий, ну никак не веришь, что это может оказаться тем самым, ненавистным тебе, «навсегда».

И есть здесь нечего. Некого, точнее. Фюрер умер слишком быстро. Ладно, на какое-то время его хватит. Потом есть еще Резчик. Бедняга Резчик, долго он не протянет. Главное, не разбрасываться силой, не тратить ее бездумно и бессмысленно. Здесь не Земля. Людей мало, а зверья теплокровного, похоже, и вовсе нет.

Не тратить? Умный какой! Задним умом. Хрена ль было выкладываться при посадке? Мыслимое ли дело подчинить себе разом двадцать человек? Скольких ты сожрал в Екатеринбурге? Не считал. А сколько осталось у тебя в резерве? Не знаешь. И гонишь от себя нехорошее подозрение, что не осталось ничего. Лишь посмертный дар Фюрера. Одна-единственная жизнь.

Вернуть личину Тихого, того, настоящего, который был Азаматом, тоже уже не получится. Есть предел даже самому совершенному лицедейству. Здесь и сейчас Тихий вел бы себя совсем иначе. Вот еще головная боль: не забывать откликаться на чужое имя. А своим оно уже не станет. Пока не изменится ситуация. Хорошо хоть, Гот этот подвернулся. Пилот. Старший по званию. Когда все более-менее нормализуется, можно будет передать ему власть. Это же, в конце концов, совершенно естественно. И снова вернуться в образ Тихого? Да.

Быть Тихим легко. Намного легче, чем…

— Тихий?! — недоверчиво спросил Гот сзади, из трюма, где вяло общались уставшие бойцы. — Вот это у вас называется Тихий?! Да это же Зверь!

… Что это? Что держит?! Ремни. Пилотское кресло…

Откуда этот немец знает… И почему они все смеются?

— Я же говорю, — разносится по всему грузовику голос майора, — натуральный Зверь.

Глупо-то как все вышло! Бывает же такое. Сам виноват, дурак. Сам.

— Мне нравится, — весомо произносит Пижон.

«спасибо тебе, Азатка, век не забуду»

— Он меня сегодня прямо в вертолете отжиматься заставил.

— И Фюрера убил. — Это голос Лонга.

— Кого убил? — снова Гот. Ур-род тевтонский.

— Нарушителя дисциплины, — чей голос — не разобрать.

— Ну, Зверь! — И снова все смеются. Смешно им. И скажи спасибо, что смешно. А в следующий раз думай, прежде чем дергаться. В следующий раз… Молись. Может, и не приживется дурацкая кличка.

Садились уже в темноте. Плато, найденное Кингом, оказалось каменной площадкой, притулившейся к очень ровному, блестящему в свете прожекторов скальному отвесу.

Хорошее место. Ни деревьев вокруг, ни мягкой земли, ни предательского песка. Камень он камень и есть.

Зверь, похоже, решил оправдать свое новое прозвище. То ли в отместку, то ли потому, что переживал за оставшихся в джунглях. Во всяком случае, гонял он людей без всякой жалости.

У Азата уже в глазах рябило от контейнеров, ящиков и ящичков. Он бездумно расстегивал крепежные ремни, таскал, выкатывал, носил и снова расстегивал ремни. Работали все. Даже Ула. Она почти без помощи установила лазаретный корпус. Удивительная женщина! В правильном порядке подогнать друг к другу все детали, пусть и пронумерованные (когда женщины обращали внимание на такую мелочь, как нумерация?), самостоятельно пробурить в твердом камне лунки для опорных штанг, залить все это строительной пеной, поднять и укрепить стены, проклеить внутреннюю защиту — все это и для мужика-то подвиг, особенно в темноте и в одиночку. А Ула даже дверь умудрилась вставить в пазы правильно. И сейчас катала ее туда-сюда, проверяя, насколько легко двигаются ролики.

— Молодец, — похвалил ее Зверь. Биолог только фыркнула снисходительно. Кинг промчался мимо, нагруженный электронной мелочевкой, проскочил в дверь лазарета как раз в тот момент, когда Ула ее открыла Немка машинально двинула дверной щит обратно. Кинг заорал, что ему темно.

— Пижон, что еще осталось в трюме?

— Ничего.

— Заправляй машину. Полетишь обратно.

— Понял.

Все-таки, если людей гонять, они способны на подвиги. Азату казалось, что у него руки и ноги вибрируют, как у пружинного человечка, ан нет. Услышал команду и кинулся выполнять. Три часа лету после беготни с тяжеленными ящиками? Да запросто!

А парни Лонга уже установили ветряк. Удивительное дело, когда отрабатывали его установку на Веронике, на все про все уходило в самом лучшем случае два часа. Здесь минут за сорок управились.

Здесь, впрочем, и выбирать не приходится. Свет-то только от вертолета. Улетит вертолет, что они тут в темноте наковыряют? Вот и торопятся. Зверь ради такой ерунды, как проведение электричества, машину задерживать не станет. Ему что, он в темноте, как днем, видит. Это еще на Весте выяснилось. Никтопия называется.

Зверь… Ведь еще днем называл его Тихим, а сейчас уже и в голову не придет старое прозвище вспомнить. Ну, Гот, угадал! Пилот, а поди ж ты, тоже не без фантазии.

Топливные баки отсоединить. В них еще на час-полтора хода осталось. Пригодится для маленького вертолета. Ему этого надолго хватит. А новые, наоборот, присоединить. Порядок. Интересно, парни уже закончили с проводкой? Зверь сказал взять с собой стрелка…

— Пижон!

— Да!

— Стрелять во все, что двигается. Помнишь?

— Да. Но у них же периметр остался…

— Забудь про периметр. Я боюсь, они даже в модуле не продержатся до рассвета. Поэтому и тороплю.

— Модулю и в космосе ничего не сделается.

— Мы не в космосе. Прочисти лес. Выжги там все к чертовой матери. И кислотой пройдись. Чтоб ничего живого не осталось. Когда все сделаешь, скажешь Пенделю, чтобы открыл люк. Но скажешь на татарском, иначе он тебя пошлет. И будет прав. Чем скорее вы закончите погрузку, тем раньше оттуда уберетесь, так что время не тяните.

Свет вспыхнул сначала в окнах лазарета, потом ожили прожектора на периметре. Народ ликующе заорал.

— Монстры, — недоверчиво констатировал Зверь. — Я не думал, что они успеют.

— Так ведь Кинг, — напомнил Пижон.

— Да. Кинг. Отправляйтесь.

Работы было — на десятерых. Это Тихому легко говорить: подготовьте все к погрузке, соберите вертолет. А как успеешь все это впятером? Хотя, конечно, успеть можно. Было бы желание. Или приказ.

Пятеро бойцов без всякого энтузиазма, совершенно механически, перебрали и проверили оставшееся оружие. Установили напротив двери лучемет на турели. Жаль, складской отсек не оборудован камерами наружного наблюдения. А может, и не жаль. На что там смотреть, в джунглях? Все равно не увидишь никого, пока оно не прыгнет.

Откуда же Тихий знал, куда надо стрелять?

Ладно, откуда, понятно. Бывает такое с людьми. Шестое чувство просыпается, когда припечет. Но откуда он узнал, что с «Покровителя» бежать надо? И те твари под землей.

— Закончили? — мрачно спросил Пендель, адресуясь в первую очередь к Костылю. Тот развернулся от лучемета вместе с креслом. Спрыгнул на пол:

— Так точно.

— Начинаем собирать легкий вертолет. Он к утру должен быть на ходу. Места здесь хватит.

Вертолет так вертолет. Собирать так собирать. Они сейчас на все были готовы: собирать, разбирать, ломать, строить. Лишь бы командовал кто-нибудь.

«Мной бы кто-нибудь покомандовал», — вздохнул про себя Пендель.

Время шло неспешно, однако возни с машиной и паковкой хватит на всю ночь. Еще и на утро останется. А парням ведь и спать когда-то надо. Еще пара часов, и придется давать отбой. Или вскрывать стимпаки.

Джокер, старательно завинчивающий шурупы на стыках корпуса, поднял голову, прислушиваясь. Тихий вот в темноте видит, а у Джокера слух, как у летучей мыши. Им бы в паре работать, да терпеть они друг друга не могут. Точнее, Джокер после Весты Тихого на дух не переносит.

— Злой он, — говорит.

Злой, и все тут. Это Тихий-то! Хотя, если сегодняшний денек вспомнить… Но вот Кинг, скажем, тоже ведь черномазый, а слова плохого про командира не скажет. Они с Джокером, правда, разной породы. Кинг — шкаф здоровущий, а Джокер, он вроде обезьяны. Маленький, быстрый. Если залезть куда нужно или украсть, что плохо лежит, тут ему равных нет. Совсем дикий парень. Его родная развивающаяся страна только-только в ООН вступила. И никого оттуда, кроме Джокера, в космических войсках нет пока.

— Идут, — без выражения сообщил негр. — Ползут. Еще прыгают. Они нас чуют.

— Заткнись, — оборвал его Пендель. — Работай себе.

— Пять минут, сержант. По личной надобности. Айрат вздохнул. Впрочем, сердиться на Джокера было не за что. Это не Костыль, который вечно от дела отлынивает.

— Пять минут. Не шесть и не семь.

— Пять, — согласился боец. Спрыгнул с крыши корпуса и отправился к своему ранцу.

Пендель, отвлекшись от сборки двигателя, смотрел, как маленький негр вынимает из ранца белый пластиковый контейнер, открывает плоскую крышку, бормоча что-то себе под нос. По модулю разнесся странный неприятный запах, слабый, но перебивающий вонь бензина и смазки. Чуть сладковатый.

— Дедушка будет смотреть на дверь, — негромко пропел Джокер и вытащил из контейнера крохотную, с кулак, человеческую голову.

Пендель икнул и забыл о работе. Остальные по инерции продолжали делать каждый свое, но таращились на негра, видимо не осознавая пока реальности происходящего.

— Это прадедушка. — Джокер достал следующую голову, с виду точь-в-точь как предыдущая. — Он сильный. Он будет смотреть на север.

Сказано — сделано.

«Прадедушку» повесили в северном углу. Просто подвесили на крюк за петлю, свитую из его длинных волос.

— Это тоже прадедушка. Со стороны бабушки отца. Он тоже сильный. И будет смотреть на юг.

Прадедушек оказалось четыре штуки. По одному в каждый угол. А еще нашлось в ящике трое дядьев, племянник, «совсем слабенький, он молодым умер», и «Самый Большой Прадед» — этот даже с виду был не похож на других. Хотя бы потому, что длинные его космы, свитые в петлю, были абсолютно седыми.

— Самый Большой Прадед будет смотреть везде, — торжественно оповестил всех Джокер. Вскарабкался на крышу полусобранного вертолетного корпуса и подвесил Прадеда точно в центре модуля.

После чего развернулся к Пенделю и как ни в чем не бывало отрапортовал:

— Личные дела закончил. Готов к выполнению задания.

— Ну так и выполняй, — рявкнул растерявшийся Пендель. — На корпусе еще конь не валялся.

Присказки насчет коня Джокер, может, и не понял. Однако честь отдал лихо и действительно вернулся к работе.

Вскоре после знакомства с «дедушками» шум в лесу услышали все.

Он походил на рев вертолетных двигателей. Очень походил. Вот только приближался не с неба, как полагалось бы, а не то снизу, не то сбоку. Потом ожили лучеметы.

Про вертолет забыли. Разобрали оружие. Заняли заранее присмотренные места. Разумеется, в модуле бояться нечего, но все же с тяжелой винтовкой под рукой чувствуешь себя намного увереннее. Особенно под пристальным взглядом «дедушек», слушая, как ревут неподалеку двигатели машины, которой просто не может быть здесь.

Время не шло. Оно еле-еле ползло, позевывая, почесываясь, жалея, похоже, о том, что не может остановиться совсем.

На характерные звуки выстрелов наложились вдруг человеческие голоса. Невнятные пока, но узнаваемые. Вот Кинг заорал. А это Крутой и Пуля опять выясняют отношения. Крутой и Пуля. Которые сидят здесь же, в модуле, и молчат. Как-то особенно молчат.

— Всем оставаться на местах, — рыкнул Айрат. Обвел взглядом бойцов и отвел глаза. Если у него такое же синюшно-бледное лицо, боевой дух в отделении должен вот-вот уйти в минуса. Командиру бояться не пристало.

А как тут не бояться? Он услышал свой голос снаружи и прекрасно понял всю особенность молчания Пули и Крутого.

Тихий, что, и об этом знал?

Нет. Не мог. Он ведь и сказал, что не знает. Просто перестраховался.

В стену модуля начали долбить. По-прежнему ревел вертолет. Переговаривались люди. Лучеметы… еще стреляли. А может, звуки стрельбы воспроизводили невидимые лесные пересмешники? Есть такие птички на Земле. Маленькие. Маленькая птичка может голову разбить, стучась в эти стены, — даже Джокер ни звука не услышит.

— Оно большое, — сказал негр, словно услышав Мысли Пенделя. — Но дедушка смотрит на юг. Оно сюда не придет.

Зря он сказал «оно». Суеверная дрожь пробрала до кончиков пальцев. А в стену продолжали долбить.

Пендель бросил взгляд на хронометр. Тихий говорил «минимум семь часов». Четыре прошло. Можно надеяться, что Пижон уже летит обратно. Кем бы ни были твари снаружи, ракетная установка вертолета должна их успокоить.

О тварях во множественном числе можно было говорить с уверенностью, потому что в стены модуля бились уже со всех сторон. Снаружи продолжали переговариваться люди, и по-прежнему ревел вертолет, странным образом не заглушая человеческих голосов, однако страха уже не было. Нельзя же, в самом деле, до бесконечности бояться.

Тем более что «дедушки» бдили, пялясь в пространство перед собой стеклянными глазами. Айрат надеялся, что глаза стеклянные. Во всяком случае, ему никогда не доводилось слышать о мумиях, сохранивших глазные яблоки.

Башка и Джокер уже вернулись к сборке вертолетного корпуса. Пуля с Крутым держали под прицелом входной люк, а Костыль маялся над двигателем. Там дел-то было всего ничего, но у парня все валилось из рук. Тихий, шайтан! Себе бы и забирал этого красавца. Самый бесполезный боец во всем взводе. Как его не уволили, уму непостижимо! Умудрился ведь пройти все тесты, на Веронике выжил, на Весте не подох, в модуль, когда с «Покровителя» бежали, первым запрыгнул. Лучше бы Тихий вместо Фюрера Костылю шею свернул.

Пижон высказывал предположение, что Костыля в армии из-за внешности держат. Он, мол, настоящий киношный десантник. Десантники в кино бывают двух видов. Одни — расхристанные, патлатые, с трехдневной небритостью, в бронежилете на голое тело. Такие посылают командиров куда хотят, в одиночку совершая подвиги. Другие — дисциплинированные. А еще чистенькие, вроде Пижона, с короткой «пилотской» стрижкой и в броне с головы, на которой гермошлем, до пят — ботинки армированы титаном. Костыль совмещал в себе оба типа. Приказы выполнял с ленцой, но стригся коротко. Уставной формой одежды иной раз пренебрегал, но всегда был чисто выбрит. Ботинки у него, как у всех, были армированы, однако совершать подвиги он не рвался.

И плеер этот его вечный…

Айрат вспомнил о своем плеере, оставшемся на «Покровителе», и его неожиданно разобрала злость на Костыля. Страшно захотелось дать тому по смазливой морде, а потом пинать лежащего, пока не сдохнет. Или… это, пожалуй, даже лучше — вышвырнуть его на улицу. Подкормить зверушек.

Желание это становилось все сильнее. Айрат угрюмо возился с двигателем, представляя себе, как снова и снова бьет Костыля ногами. По лицу. Поднял глаза и натолкнулся на ненавидящий взгляд.

— Сука… — выдохнул Костыль, поднимаясь.

Айрат встал молча.

Он успел заметить, как Пуля обернулся, рывком вскидывая винтовку. Если и выстрелит, то в Костыля. Его убить — всем лучше станет. А потом встретился глазами с Прадедом. И замер, глядя в мертвое, сморщенное лицо.

Костыль стоял напротив. Смотрел на мумию неотрывно. Пуля глядел на Прадеда, лежа…

— Все уже, — негромко сказал Джокер.

Пендель вздрогнул, шевельнул плечами, разгоняя противных мурашей, что забегали по спине. Костыль сглотнул и снова склонился над двигателем. Пуля отвернулся к дверям.

Молча. Все молча.

И непонятно было, что пугает больше. Неожиданное наваждение, которое едва не заставило их вцепиться друг другу в глотки, или… мертвая голова Прадеда, куда менее мертвая, чем казалось.

— Пижон! Подъем!

Азат открыл глаза, некоторое время молча смотрел на стрелка, потом перевел взгляд на часы:

— Гад.

— Да!

— Ты — гад.

— Так точно,

— Уже встаю.

— Мы почти на месте. — Гад выбрался из пилотского кресла.

— Ладно. — Пижон зевнул, потянулся и полез вперед, не удосужившись сложить два задних кресла, на которых только что спал.

Гад уже пересел на место стрелка. Пижон занял свое. Приборы засекли внизу присутствие людей и большого количества металлических объектов, но сам он пока ничего разглядеть не мог.

Включил главный прожектор. Спустился пониже…

— Мать моя! — ахнул Гад. — Это что за твари?

— Из дикого леса дикие твари, — буркнул Пижон, спросонья чуждый эмоциям.

Просека кишела скорпионами. Модуля не было видно под копошащимися на нем и вокруг него членистоногими, периметр не подавал признаков жизни. Блестящие бледно-розовые скорпионы, метров по восемь от клешней до кончика хвоста, были даже по-своему красивы. Они двигались с великолепным изяществом, иногда останавливались, поднимали к небу клешни, гибко и грациозно изгибая тела. Эти красавцы не кишели беспорядочно, они делали какое-то общее дело, и каждый знал свое место, и не было среди них лишних. Они не вызывали отвращения. Пижон пожалел, что последнюю видеокамеру оставил в лазарете, в горах. Хотя на вертолете есть своя. Она работает автоматически, пишет все, что увидит. Это хорошо. Зрелище внизу достойно внимания.

— Готов, Гад?

— Готов.

Азат чуть накренил машину, повел по кругу над просекой:

— Озадачь их для начала гранатами. А дальше пофантазируем.

Красота непрочна — это великая истина планеты Земля. Сейчас ее осознают и здесь.

Пижон читал, что во время Второй мировой войны летчики, упиваясь потрясающим чувством безнаказанности, иногда просто так, от чистой человеческой радости, стреляли по колоннам беженцев, по санитарным поездам, по полевым лазаретам.

Он понял это чувство, снова и снова наматывая круги над просекой, где уже и следа не осталось от скорпионьего великолепия. Лучевое оружие, может, и не возымело действия, но гранаты, они всегда гранаты. Хитин там, не хитин — в клочки порвет за милую душу.

Увеличивая радиус, Пижон проносился над лесом, и Гад, радостно матерясь, заливал деревья кислотой. Она действовала безотказно. Просачивалась до самой земли. Оставляла мертвые стволы, черные ветви, скрученные, как руки паралитика.

В лесу обнаружилось на удивление много живности. То ли скорпионы не жрали своих, то ли свои были из тех, кто сам скорпиона сожрет, — разве разберешься вот так, с ходу, в тонкостях здешних взаимоотношений? Кислота убила растения, и Гад поливал теперь округу из тяжелого излучателя. Останки деревьев полыхали. Между ними носились факелы поменьше. Недолго носились. Очень скоро останавливались и продолжали гореть, уже неподвижные.

— А теперь напалм! — радостно скомандовал Пижон, выходя на самый широкий круг.

Ух, что тут началось!

Те, кто прятался в еще живых зарослях, бежали бездумно, бессмысленно, куда придется. Выскакивали на выжженную лучом плешь и погибали под прицельными выстрелами Гада.

Напалм горел. Растекался. Все дальше и дальше в лес. Периметр ширился, твари бежали, Гад стрелял.

Зверь был бы доволен. Он ведь примерно это и имел в виду.

По складскому отсеку и пространству вокруг на всякий случай еще раз прошлись лучом. Потом сели, поднимая хлопья сажи.

— Вымажемся, как свиньи, — недовольно буркнул Пижон, открывая дверь кабины.

— Давай я к ним постучусь, — великодушно предложил Гад, которому на чистоту своей формы было наплевать.

— Да нет уж. Ты лучше вокруг посматривай. Стреляй, если что. — Пижон спрыгнул на землю. Побрел к громаде склада, с кошачьей брезгливостью ступая по хрупким от жара остаткам хитиновых панцирей.

Кнопка включения переговорного устройства на люке была горячей. Не горячее, впрочем, топливных баков десантного модуля после аварийного приземления.

— Пендель, — окликнул Азат негромко и перешел на татарский: — Ты меня слышишь?

— Пижон? — голос Пенделя был полон недоверия.

— Да. Зверь… э-э, Тихий сказал, что ты откроешь, если я с тобой по-татарски заговорю. Иначе, сказал, пошлет. Ты пошлешь, значит. Меня. Так вот я пришел и говорю по-татарски. Мы…

— Это Пижон, — услышал он изнутри. Пендель, похоже, разговаривал там со своими. — Столько лишних слов только он говорит.

— А ты кого ждал? — озадаченно спросил Азат у двери.

— Тебя, тебя. — Люк отполз в сторону, и яркий свет ударил по глазам. Пижон зажмурился.

— Заканчиваем погрузку. Только быстро. — Пендель недовольно оглядел выжженную пустошь. — Ты хорошо здесь почистил?

— Если кто и остался, он сейчас бежит подальше отсюда. А это что? — Глаза наконец-то привыкли к свету, и Пижон разглядел висящую возле дверей высушенную голову.

— Это дедушка Джокера, — отмахнулся Пендель. — Все, парни, за работу. Айда-айда!

Обратно добирались, уже приняв стимуляторы. Погрузка вымотала окончательно. Пижон, единственный, кому в эту ночь удалось поспать, взялся вести «Мурену». Ка-190 в управлении был намного сложнее грузового вертолета, и сажать в него кого-нибудь из пятерки Пенделя, пусть даже после приема стимулятора, было рисковано.

— Башка, поведешь грузовик, — распорядился Айрат, — стрелком Гада оставим. А я с Пижоном полечу.

— Присматривать за мной будешь? — понимающе закивал Азат. — Ну, давай. За мной глаз да глаз нужен.

— Бить тебя нужно, — убежденно сказал Пендель. — Ты мне по дороге отчитаешься о проделанной работе, понял?

— Понял.

— По машинам.

Первым поднялся легкий вертолет. Сделал круг над вымершим лесом. Дождался, пока грузно оторвется от земли огромный грузовик, и пристроился чуть впереди. Словно дорогу показывал.

— Ветряк за сорок минут поставили! — возбужденно докладывал Пижон, поглядывая вниз. — Орлы! Зверь так и сказал: монстры, говорит! Нет, там, конечно, Кинг. Но ветряк-то не Кинг ставил. Молодцы, да?

— Какой Зверь? — уточнил Айрат, которому все Азатовы восторги были безразличны. — Я про него второй раз слышу.

— Да это Гот!

— Гот?

— Нет. Тихий это. Да, ты понимаешь, мы летим туда, делать нечего, сидим в трюме, ну и треплемся за жизнь. Надо же знакомиться! А на погрузке кто ж познакомиться даст? Ну, Синий и говорит, хорошо, говорит, что мы все некурящие, Тихий, гад, ни секундочки на перекур не давал. А Гот спрашивает, который из вас Тихий? Он, мол, одного только тихого видел, и того вроде Пенделем зовут. И орет он, ты то есть, так, что уши закладывает. Ну, мы все дружно на Азаматку показываем. Вон он, Тихий. Уж такой Тихий… А у Гота челюсть на коленки — бряк. Это Тихий? Да это ж Зверь! И тут Тихого аж вскинуло! Если б не ремни, из кресла бы выпал. Ну, ясное дело, когда имя по хозяину, кто хочешь запрыгает.

— Это собакам так клички выбирают, — недовольно напомнил Айрат.

— Ну. А Зверь кто? Нет, я не хочу сказать, что он собака, но собака-то зверь ведь?

— Животное.

— А не один ли хрен? Главное, махом прижилось. Ну, подумай сам, какой он Тихий? Зверюга же!

— Это да, — признал Пендель, — я на него весь день удивляюсь.

— Зато живы все.

— А Фюрер?

— А что, Фюрер модуль сажал? Или тварей из-под земли выманивал? Или через джунгли нас вел? Ты Весту вспомни!

— У него глаза убийцы, — неожиданно серьезно сказал Айрат. — У этого… Зверя глаза убийцы. У Азамата совсем другие.

— Знаешь, — Пижон задумчиво покусал губу, — это, наверное, все самое худшее, что есть в человеке, в критических ситуациях проявляется.

— Лучшее, — поправил Пендель, — нам сейчас нужно стать зверями, чтобы выжить.

— Чтобы людьми остаться. Да. Ну, пусть будет лучшее. Вот Зверь, когда он Азамат, он свою натуру держит в каких-то рамках…

— Всю жизнь?

— А у него жизнь такая, что рамки эти не давят. А здесь проявилось.

— Почему же в нас не проявилось?

— Проявится, дай срок. Мы тут еще такого начудим — до старости удивляться хватит.

На этом разговор иссяк. Появилось о чем подумать. О том, например, что насчет старости Пижон явно загнул. С планеты не выбраться самостоятельно, а надежда на то, что их отыщут, слишком призрачна. Может быть, Зверь знает о том, что это за планета, чуть больше всех остальных? А может быть, у него открылся вдруг дар предвидения? В стрессовых ситуациях некоторые люди обнаруживают самые неожиданные способности.

Некоторые.

«Озвереть» и вправду стоило бы всем. И остаться при этом людьми. И выжить. Только зачем выживать? Чтобы до конца своих дней торчать на чужой планете посреди враждебных джунглей? Не факт, конечно, что джунгли занимают всю поверхность. Здесь должны быть и другие климатические зоны. Это можно выяснить, как следует покопавшись в блоках памяти посадочного модуля. Наверное, когда установку лагеря закончат, Кингэтим и займется.

На плато, впрочем, ничего. Уютно. Никакое это не плато, конечно, но пусть уж. Похоже, так теперь лагерь и будет называться.

Удивительная это штука — названия, прозвища, имена… Нет, имена далеко не всегда бывают правильными, а вот прилипшая кличка или устоявшееся название — это что-то за гранью разумного осмысления.

А может быть, получится вернуться домой? С теми записями, которые уже есть, и с теми, что еще накопятся, журналист Азат Хайруллин произведет фурор. Сенсация! Да какая красивая. Чистая, благородная, героическая. Без всякой там расчлененки… Хотя, если ко времени возвращения о «русском ковене» еще не забудут, передачи об армейских буднях и героизме не произведут должного впечатления. Впору надеяться на то, что возвращение домой произойдет не скоро. Ну, не очень скоро. Чтобы события не накладывались друг на друга. Конкурировать с чернухой очень трудно, а уж если чернуха касается власть имущих, о конкуренции и вовсе можно забыть.

Да. И еще где-то на Земле живет себе и здравствует орденский экзекутор. Человек, который с легким сердцем проделывал с людьми такое… Это ужасно, это ужаснее всего на свете, наверное, оказаться на алтаре, беспомощным, в руках сумасшедшего садиста. Инструменты блестящие… бр-р-р. Говорят, жертвы не умирали, пока им не вырывали сердце. Он не такой уж и сумасшедший, этот садист. Вернее, он очень искусный сумасшедший. Из него, наверное, получился бы великий хирург.

Найти бы эту мразь и проделать с ним все, что он с людьми делал. Интересно, задумывался ли он когда-нибудь о том, что сам может оказаться на месте жертвы? О чем он вообще думает? Чем дышит? Для чего живет? Кто он? Вот это был бы репортаж! Вот это было бы интервью! Или серия интервью. Серия даже лучше.

А потом убить гада! Не обязательно даже медленно. Просто пристрелить. Чтобы не уподобляться ему.

Трудный выбор между справедливостью и человечностью. По справедливости он должен пережить все, что пережили его жертвы. Но тогда тот, кто будет убивать, окажется ничем не лучше убиваемого. Попробуй реши, как поступить! Хотя это теория. На практике, возможно, все окажется намного проще. Даже скорее всего. Увидеть этого, вспомнить что он творил, и никакой человечности в душе не останется.

Впрочем, пока добраться до экзекутора не представляется возможным. Он на Земле. Честное слово, вспомнишь об этом, и чужая планета начинает казаться куда как уютнее родной.

Когда в лагере закончили сборку второго жилого корпуса, Зверь дал отбой всем, кроме двух часовых, а сам засел заснятый с посадочного модуля компьютер. Ула поставила перед ним и Кингом задачу вроде классической сказочной: принеси то, не знаю что. На основе встроенных в десантную броню биоанализаторов состряпать оборудование для проведения хотя бы минимальных лабораторных исследований.

Бред, если вдуматься.

Но если вдуматься получше, бред все-таки не полный. Повозиться, конечно, придется. Но возня эта — процесс постепенный. Неспешный даже. А прямо сейчас, за недостаточностью данных, работы не так уж много. Сообразить бы только, как подступиться.

Вот Зверь и соображал.

«Не тратьте силы, возьмите молоток побольше». Он начал с малого, с лабораторных программ-анализаторов, что использовались на Земле. В датчиках брони был самый минимальный набор информации: можно/нельзя дышать без шлема. А в памяти компьютера ничего не было, и для начала следовало это исправить.

Рутина,

Когда заревели в небе вертолетные двигатели, Зверь изумленно разглядывал пишущий микроскоп, который собрал из прицела от снайперского скорчера, набора кухонной посуды и разбитого при посадке калькулятора.

— А не пора ли мне спать? — пробормотал он, игнорируя приглушенный стенами шум. — Эта штука не может работать. И если она работает, значит, крыша у меня совсем не на месте.

«Штука» работала.

Зверь вздохнул и пошел встречать Пижона и Пенделя.

Утро было мучительным. Спать хотелось всем; спать хотелось больше, чем есть, дышать или жить. Но Зверя это не волновало, потому что он, кажется, во сне не нуждался вовсе.

Он поднял бойцов на рассвете. Выгнал на улицу, на свежий воздух, на мокрый камень.

— Ты с ума сошел? — возмущалась Ула. — Кто в такую рань встает?

— Люди, — ответил Зверь.

— Люди спят в это время!

— Восемь часов сна — это максимум, который вы можете себе позволить. Восемь часов я вам дал. Есть вопросы?

— Да иди ты, — сердито поморщилась биолог, — знаю я, что ты с любопытными делаешь.

Часовая разминка, такая же, как дома, без поблажек, без скидок на суровые реалии, без разбора пола и возраста. Чтобы не было ни у кого причин заговорить о дискриминации. Полчаса на то, чтобы позавтракать и привести себя в порядок. А потом — работать, работать и работать.

Зверь распределил задания по отделениям, потом подозвал Гота.

— Ты старше по званию.

— Сержанта или полковника? — уточнил пилот.

— Меня. Разобрался уже, что к чему? В смысле, чем сейчас народ занимается?

— Строят.

— Ну, понятно, что строят. А зачем и для чего, понял? Пилотов не учат на планетах выживать, а мне нужно, чтобы ты был в курсе, что и как здесь работает.

— Зачем это?

— Затем, что ты командовать будешь. Как только вникнешь, так и начнешь

— А ты что же?

— А я не командир, — Зверь покачал головой, — просто должен был кто-то сказать им, что делать.

— Ответственности боишься?

— Интересный ты человек, Гот. Сразу плохо думаешь. Нет. Не боюсь я ответственности. Я ее не чувствую.

— Что, совсем?

— Начисто.

— Сделаем так. — Пилот задумался. — Командование я приму. А ты походишь у меня в советниках. Для начала расскажи, кто из твоих парней что умеет.

— Все умеют все, — тут же ответил Зверь, — но у каждого есть специализация… Пойдем в лазарет, мы там с Кингом лабораторию для Улы собираем, заодно и поговорим.

— Между прочим, — заметил Гот, — если уж я командир, так мне и место для разговора назначать положено

— А мне работать нужно.

— Ладно Пойдем в лазарет.

— Ну, давай по списку. Кто там у нас первый? Да вот, скажем, Кинг. Что он умеет?

— Его тонкая техника слушается. Если нет ничего готового, он тебе из лишних деталей соберет все, что скажешь. Настроит и наладит, и работать заставит. Еще он снайпер

— Именно снайпер?

— Именно.

— По нему не скажешь.

Зверь молча пожал плечами. Кинг ходил пританцовывая, жестикулировал бурно, если сидел, то притопывал ногами и барабанил пальцами в такт какому-то, ему одному слышному ритму. Кинг ни секунды не мог провести неподвижно. Но Кинг был снайпером.

— Пижон?

— Думать умеет С руками Пижон не дружит, что есть, то есть, зато память у него отменная, и информацию он обрабатывает быстрее, чем любой из нас За тебя не скажу, потому что не знаю Его здесь нужно будет держать. Диспетчером на связи между группами. И координатором.

— Пендель?

— Боец. Технарь. Кинг у нас электронщик, мозговед, а Пендель — хирург. Его отделение сейчас завод собирает Так вот, когда Кинг начнет там автоматику отлаживать, стараниями Пенделя все как часы работать будет Если и возникнут проблемы, так с софтом, а не с железом.

— Ясно Пуля?

Скучен день до вечера, коли делать нечего Но работы было больше, чем хотелось бы. До двухчасового перерыва в середине дня Гот со Зверем составили начерно, а потом утвердили как окончательный план действий на ближайшее время. Расписали задания по отделениям и каждому из бойцов персонально Заодно Зверь с Кингом отладили для Улы малый лабораторный набор. В общем, время провели с пользой. И однозначно сошлись во мнении, что первым делом нужно заняться разведкой. Найти останки «Покровителя». Там, чем черт не шутит, могло уцелеть хоть что-нибудь полезное.

— Ты не назвал ни одного пилота, — заметил Гот, вскрывая контейнер со стандартным армейским обедом.

— Водят тут все. Учили ведь. Лучше других Пижон с Пенделем, но… В общем, все водят.

— Но? — Гот поднял бровь.

Зверь махнул рукой и принялся за еду.

— Как ты проделал вчера этот фокус?

— Какой?

— Не попал в нас ракетой и закинул на тросах точно в кабину. Я чуть богу душу не отдал, думал, шмякнет сейчас о броню и не будет больше герра Дитриха.

— Ракетой не попасть много ума не надо. А в кабину… ну, как закинул? Обычно. Ты бильбоке знаешь?

— Бильбоке на вертолете?

— А какая разница? Гот, на самом деле с меня будет больше пользы на строительстве и ремонте, если мы найдем, что ремонтировать. Я технарь, как Айрат. Мне бы дома в автосервисе работать — ел бы сейчас на золоте.

— Чего ж тебя в армию понесло?

— Айрат сманил.

— Может, ты и прав. — Гот подцепил вилкой кусок чего-то довольно подозрительного на общем псевдомясном фоне. Рассмотрел внимательно. И отправил в рот. — Может, и прав, — продолжил, поморщившись, — но на разведку к «Покровителю» полетишь сначала именно ты. Хотя бы для того, чтобы оценить степень опасности. Он, конечно, там, где падал, джунгли выжег и кратер организовал, но мало ли какая мразь туда набежать успела. Вот после перерыва и отправишься. Тут с делами, я думаю, уже и сам разберусь.

Гот сам этого захотел. Ну и ладно. Что страшного в конце концов в том, что у тебя снова есть возможность летать?

Страшно то, что в полете ты не умеешь притворяться? Ну так кто тебя видит в небе?

«Мурена» дремала под жарким солнцем. Ей не было ни скучно, ни интересно Она сама пока еще не знала, что она есть. Машина и машина.

Зверь пристегнулся в кресле. Привычно считал данные об уровне топлива, энерго — и боезапасе. И улыбнулся. На «Мурене» можно летать.

Спасибо Кингу, который успел собрать вторую рацию. Связь есть. Небо есть. Есть машина. Что еще нужно человеку для счастья?

Человеку?

Человеку нужно многое.

А Зверю достаточно неба.

Он взлетел, наслаждаясь тем, как легка и послушна машина — до покалывания в кончиках пальцев. Это не грузовик, добрый, славный, страшный, могучий. Это — бабочка. Стрекоза. Хищная рыба. Живая… Только она еще не знает об этом.

Поиск в джунглях, сверяясь с показаниями, которые снял компьютер во время посадки. А что он там снял? Падение «Покровителя». Зрелище апокалиптическое, но никакой информации, кроме впечатляющих красок, не несущее. Примерный район поисков, впрочем, установили. Все, что нужно было: наматывать там концентрические круги, отыскивая заметный кратер. Транспортные корабли настолько велики, что их даже собирают на орбите. А на планеты такие туши не садятся ни при каких обстоятельствах. Вот и «Покровитель» не сел. Вбило его в планету. Дело за малым — найти место, куда его вбило.

Круги, круги.

Ерунда!

Зверь уводил машину все дальше, все выше, в небо, в небо, пока не скрылся из виду лагерь, пока не остались внизу только джунгли. Бесконечные, ровно зеленые, опасные и безликие.

— Проснись, девочка, — сказал он тогда.

Если бы Гот мог видеть, что началось потом, он никогда больше не позволил бы Зверю даже близко подойти ни к чему летающему в небе или ездящему по земле. Легкая, подвижная «Мурена» ввинтилась в штопор, понеслась к земле, над самыми кронами встала на хвост и пошла в сумасшедшем танце, одну за другой закручивая мертвые петли. Она плясала в рвущемся воздухе, как пляшут пылинки, согретые солнечным лучом. Тревожный ритм наслаивавшихся друг на друга фигур, выполняемых с великолепной точностью, заставлял вздрагивать небо; напуганные, склонялись под вздымаемым лопастями ветром древесные кроны; легкая машина танцевала между небом и землей, просыпалась, оживала, и наконец ритм ее жизни совпал с ритмом сердца пилота. Теплая волна толкнулась в ладони, прокатилась по телу. Зверь задохнулся от привычного, но каждый раз нового счастья:

— Ты слышишь меня? — спросил он, едва шевельнув губами.

И услышал ответ.

Плавно выйдя из танца, «Мурена» понеслась над лесом, по прямой, уверенно и четко. То, чего не мог знать человек, знала она. Тяжелый запах смерти, тянущую боль погибшей недавно машины, вспышки отчаянного желания жить — машины, не люди, они не умирают сразу, если только взрыв не разносит их в клочья. «Мурена» знала, где упал «Покровитель». И Зверь сейчас тоже знал это.

— Это Зверь. Мы нашли его! — услышал Зима, оставленный дежурить на связи.

— Кто мы?

— Я. Доложи Готу, здесь безопасно. Я возвращаюсь.

— Быстро ты.

— Повезло. Отбой.

Они летели обратно на плато, летели, как положено летать обычному пилоту на обычном вертолете. Ровненько. Неспешно.

«Покровитель» был еще жив, и это тяжелым камнем лежало на сердце. Когда умирает, мучаясь от боли, смертельно раненный человек, его агонию можно продлить, насладиться чужой мукой, забрать чужую силу. А можно добить милосердно. И забрать лишь посмертный дар, отложить про запас еще одну жизнь.

Когда мучается от боли машина, ее жаль. Но удар милосердия машине не нанесешь. «Покровителю» предстояло умирать долго. Строили его на совесть, придумывали самые совершенные защиты, как от внешних, так и от внутренних повреждений. Защиты не спасли от падения, не защитили при ударе о землю. И не позволили быстро умереть.

— Но нам-то это на руку, — напомнил себе Зверь. В памяти упорно всплывал страшный крик, рвущийся из пламени, когда искалеченное тело «Покровителя» неслось сквозь раскаленный воздух вниз, на планету. Так же кричал, сгорая, дом, затерянный в уральских лесах. Так же кричала когда-то… Когда? Машина, которая летела под откос, переворачиваясь с колес на крышу и обратно. Машина, которая лучше, чем люди, что были в ней знала: это смерть.

Огонь. Всегда и всюду огонь. Он догонит когда-нибудь…

Не скоро.

Почему, интересно, человеческая смерть не давит так? Почему человеческая смерть доставляет удовольствие? Потому, что силу человека забрать можно, а силу машины — нельзя? Может, люди потому и любят друг друга, что не умеют пользоваться чужой болью?

Самое время для размышлений — на подлете к плато. Пора надевать маску. Хоть какую-нибудь. А уже сегодня по телу «Покровителя» начнут расхаживать стервятники, клевать еще живое мясо, рвать жилы из вздрагивающего тела. Начнут растаскивать на кусочки.

И жизнь кусочков продлят, насколько смогут. Вот в чем преимущество машины перед человеком. Часть ее, отделенная от целого, может начать новую жизнь. В каком-нибудь другом качестве. Все. Хватит об этом. Нужно вспомнить, кто такой Зверь для тех, внизу.

Лицо пилота застыло на миг деревянной маской — бездушные прорези монгольских глаз, точеные скулы, подбородок твердый и упрямый. Потом расслабилось. Вот только что был портрет, под которым и подписи не надо, и так ясно — Зверь: и вот уже нет ничего. Невнятный набросок. Ускользающая игра теней и света, которую не сложишь в картинку. И снова первыми оформились глаза. Тот же разрез: прищур всадника, в лицо которому хлещут песчаными плетками злые ветра, но вместо холодного обсидиана зрачков — темные, теплые омуты. Что там? Кто знает? Лучше не смотреть. Но что-то все-таки есть. Это лучше, чем совсем ничего. Лицо выстраивалось заново. Чуть более мягкое, куда более живое, вот уже и губы дрогнули в улыбке. Задумчивой. Ехидной. Радостной. Сменяются чувства, как картинки в калейдоскопе. Подбирает Зверь самое подходящее. Примеривает. Отбрасывает. Ищет другое.

Нашел.

Тряхнул головой. Улыбнулся. Уже самоуверенно.

Другой человек. Совсем другой, не тот, что три часа назад танцевал с машиной в грохочущем небе.

Человек. А Зверю высовываться незачем.

На плато успели установить ангар и даже загнали туда грузовик, а едва «Мурена» коснулась колесами земли, Лис и Зима погнали к ней автозаправщик. Святое правило: первым делом обиходь машину, а уж потом думай о людях. Раньше, говорят, так же к лошадям относились. Зверь оставил вертолет на попечение техников и отправился на доклад к Готу.

Судя по тому, что на плато по-прежнему кипела работа, смена власти была воспринята бойцами как должное. Нового командира слушались так же, как Зверя. Зверя, впрочем, тоже слушались не хуже, чем перед этим Фюрера.

Гот отыскался возле ремонтного цеха, каркас которого обшивали пластиковыми щитами. Внутри Айрат со своей пятеркой уже собирали роботов, а Кинг возился с проводкой, страдая оттого, что вынужден решать столь примитивные задачи. Майор стоял на коленях, крепя щит к опоре у самой земли. Щегольский пилотский скафандр был выпачкан в мелкой каменной крошке, лицо над полумаской фильтра посерело от пыли. Красавец! Сразу видно — командир.

— Сэр! — Зверь остановился в некотором отдалении.

Гот поднял на него прозрачные глаза.

— Так, — он поднялся на ноги, потянулся, разминая затекшие мышцы, — докладывай.

— «Покровитель» в тысяче двухстах километрах на юго-юго-восток от плато.

Майор бросил взгляд на небо. На часы. Снова посмотрел на Зверя:

— С момента вылета прошло четыре часа восемнадцать минут. Крейсерская скорость Ка-190 шестьсот километров в час. Ты, что, летел строго по прямой?

«Вот зараза!» — Зверь сам не понял, кого обругал мысленно — себя или Гота. Оба хороши. Один расслабился непозволительно, другой цепляется к… ну, ладно, не к мелочам. Но цепляется.

— В примерный район поисков — по прямой. А потом шел по показаниям счетчика Гейгера. Принцип «горячо-холодно». Получилось тоже по прямой. Почти.

— Ага, — Гот кивнул, — по приборам, значит, искал. Ладно, что там?

— Кратер. Глубина, на глаз, метров сто. Диаметр — тысяча семьсот два метра. Горячий. Я и про температуру, и про уровень радиации. Корпус кусками уцелел. И чуть в стороне видны один десантный модуль и еще три отсека, очень похожих на складские. А мелочевка просто разбросана повсюду. Снимки я сделал.

— Хорошо. — Майор задумчиво посмотрел на щит, который следовало прикрепить к опоре еще в четырех местах. — Говоришь, сделал снимки?

— Да. — Зверь тоже взглянул на щит. — Хочешь перепоручить это мне? Такая работа хороша для пилотов, майор. Десант можно использовать с большей отдачей.

— С этого момента ты здесь в должности пилота.

— Есть, сэр. — Зверь обозрел стену, обшитую лишь до половины, задержал взгляд на обшивочных листах, сложенных стопкой тут же. — Слушаюсь, сэр.

— Не слышу энтузиазма, — заметил Гот.

— Удивительно, да? — кивнул сержант.

— Да. Пойдем смотреть твои снимки.

Цепляться к мелочам майор не перестал. Но делал это молча. Что не помешало Зверю снова обругать себя за разгильдяйство. Умненькая «Мурена» запомнила свой путь до кратера — прямой, как луч. Гот просмотрел записи бортового компьютера, покосился на Зверя, сосредоточенно отключавшего камеру, снова взглянул на линию маршрута, чем-то похожую на восклицательный знак: протянутая с севера на юг прямая, завершенная ровной окружностью там, где машина описывала крути над местом падения транспортника.

— Отцепил, сообщил Зверь, показывая камеру.

— Ну, пойдем. — Гот оставил компьютер в покое и первым выбрался из вертолета.

Административный центр сделали в лазарете, точнее, в одном из двух лишних лазаретных корпусов. Там же, пока в распоряжении отряда был всего один компьютер, обосновалась Ула с образцами растений и почвы.

— Спасибо, Зверь, — кивнула она, не отрываясь от монитора, — вы с Кингом молодцы. Дитрих, у этих растений есть что-то вроде мышц. Они могут двигаться. Вот, посмотри…

— Ула, нам компьютер нужен.

— Надолго?

— На полчаса.

— Хорошо. Кстати, растения здесь почти все хищные, но я не могу понять, почему они нападают на нас. Если даже на планете есть другие теплокровные, они не могут походить на людей. Тем более что мы все в броне. Мы не излучаем тепло и не пахнем.

— Разве кидаются растения?

— То, что нападало на нас, пока мы шли до склада, было растениями. Животные, точнее, насекомые, появились ночью. Да, Зверь, ты так и не сказал, откуда…

— Ула, потом.

— Многовато остается на потом, не находишь? — Гот внимательно посмотрел на десантника. Тот выдержал взгляд Судя по всему, развивать тему Зверь не собирался.

— Я к Резчику. — Ула закрыла свои программы и вышла

— Подключай камеру, — майор сел перед монитором, открыл просмотрщик.

— Да, сэр, — невозмутимо ответил Зверь.

Снимки получились качественными, четкими. Гот внимательно просматривал каждый, увеличивал масштаб, разглядывая уцелевшие блоки.

— А это что? — он остановил прокрутку кадров. Сержант бросил взгляд на монитор:

— Не знаю. Блестит.

Он действительно тускло блестел, огромный шар, на треть ушедший в оплавленную землю. На общем черном фоне, среди рваных осколков и мрачных коробок складских модулей, эта махина смотрелась чужеродно. Она была сама по себе Словно и не имела отношения к хаосу вокруг. Чистенькая. Ровная. Почти ровная — увеличив изображение, Гот разглядел, что поверхность объекта изборождена канавками. Блестящее нечто оказалось резным, как китайский костяной шарик. С той только разницей, что здесь прорези были не сквозными.

— Ладно, проведем среди бойцов тест на сообразительность, — скорее себе, чем Зверю, сказал Дитрих. — Ты докладывал, что там безопасно. Откуда знаешь?

— Там никого нет.

— Визуально, не наблюдается?

— Там никого нет. Майор, ты же только что смотрел снимки. Там просто не может быть ничего живого.

— Кратер ищем по приборам, опасность оцениваем визуально, тварей подземных нюхом чуем, надо полагать. Темнишь, Зверь?

— В нашем положении, — скучным голосом произнес сержант, — командир должен располагать полной информацией о возможностях каждого бойца. Это необходимо для того, чтобы использовать людей с максимальной отдачей и наилучшим образом обеспечивать безопасность боевого подразделения. Ты летаешь только по приборам или все-таки полагаешься на чутье?

— Пилоту без чутья нельзя, но в докладах на него ссылаться не принято.

— Я не знаю, что вы пишете в докладах. Считай, что я тебе отчитался так, как у вас положено. Там безопасно. Объясни это для себя языком, который тебе понятен.

— Я подумаю над этим. В десантном модуле должны быть еще два вертолета, так?

— Так.

— Летаем, следовательно, существуем. — Дитрих потер виски и со вздохом дотянулся до шлема. — Тяжело нам будет, если окажется, что здесь нельзя ходить без фильтров.

Зверь, уже отсоединивший от компьютера вертолетную камеру, обернулся и задумчиво посмотрел на Гота.

— В нашем положении командир должен располагать полной информацией о возможностях каждого бойца. Здесь можно ходить без фильтров, майор. Но лучше будет, если об этом скажет Ула.

— Что у тебя за игры, сержант Азамат Рахматуллин? — устало спросил Дитрих, надевая шлем, — Развлекаешься за чужой счет?

— Нет. Просто не могу объяснить, откуда что знаю. Если бы у меня были такие объяснения, я не сидел бы сейчас здесь.

— А где бы ты сидел?

— В дурдоме. Какие будут распоряжения, майор?

— Возьми грузовик, выбери по два человека из каждой пятерки, и отправляйтесь обратно к «Покровителю». Нужно успеть забрать оттуда все, пока кратер «горячий». Вперед!

— Слушаюсь.

ЗА КАДРОМ

Не было его в Екатеринбурге. Зверь возник как мираж и так же бесследно растаял. Сколько сил истрачено на бессмысленные поиски, и это при том, что разгадка лежала на поверхности. Злость брала. Раздражение пополам с искренним восхищением. Злился генерал Весин на себя самого, а восхищался скотиной Зверем.

Хотя, если бы не было необходимости скрывать сам факт существования экзекутора, его задумка с уральской столицей не прошла бы. Ну, или все вышло бы не так изящно. Ведь не будешь впрямую спрашивать у специалистов, что такое гипноз и как он работает, если хочешь разыскать незаурядного гипнотизера так, чтобы никто этого не понял.

Спросить, конечно, все равно пришлось. Но для этого необходимо было отыскать подходящего специалиста, так что сначала Весин пытался обойтись своими силами. Как выяснилось, генерал переоценил себя.

Знать бы раньше, что внушение может быть чем-то вроде компьютерного вируса, резидентной программы, призванной сработать в определенный срок! Зверю не нужно было находиться в городе для того, чтобы жители этого города умирали. Ему достаточно было пообщаться с жертвами. Минут по десять с каждой, а может, и меньше. Экзекутор мог запустить двухмесячную эпидемию самоубийств в течение каких-нибудь суток.

Бесценная способность!

Особенно если учесть, что вообще-то человека очень трудно заставить умереть. Внушением — очень трудно.

Удивительно, почему Смольников, в распоряжении которого было это существо, использовал его так нерационально? Или он не знал обо всех способностях своего выкормыша? Впрочем, магистр добился многого, может статься, он вовсе и не метил на самые вершины власти. Достаточно уже того, что глава департамента по работе с молодежью пережил шесть смен правительства, среди которых было два государственных переворота. Тихих. Незаметных почти. Тем не менее ничем, кроме как переворотами, эти перестановки наверху не назвать.

Что ж, магистр мертв, туда ему и дорога. Дело за Зверем. Он нужен живым.

Откровенно говоря, Николай Степанович уже сомневался в этом. Чем дальше… или, чем дольше? Да, чем дольше продолжались поиски экзекутора, тем сильнее становились сомнения.

Живым? А не слишком ли Зверь опасен? Как его контролировать? Возможно ли вообще контролировать это создание? Магистр работал со своим учеником, выстраивая отношения на доверии и эмоциональной зависимости. Он хорошо знал Зверя, видел его недостатки, умел ими пользоваться… Повышенная эмоциональная возбудимость, кстати говоря, была одним из главных рычагов давления. Или контроля? В общем, у магистра такой рычаг был, а вот у генерала Весина — нет. И вряд ли будет.

С другой стороны, Зверь должен понимать, и наверняка понимает, что вечно убегать у него не получится. А ведь он не только истерик, он еще и прагматик при этом. Жуткое сочетание, но, если магистр пользовался первым качеством своего подопечного, Весин обязан научиться взывать ко второму…

Мысли ходят кругами. В течение полутора месяцев ходят кругами. А Зверя нет.

Где он может прятаться? Если научиться рассуждать так же, как он, можно будет делать предположения. Вопрос в том, как именно мыслит Зверь. Ни психиатры, ни психологи ответа на этот вопрос дать не смогут. Первые потому, что экзекутор, при всех своих… странностях какое мягкое слово! — нормален. То есть он не сумасшедший. Вторые же просто не в состоянии представить себе подобных вывертов психики.

Зверь — талантливый художник. Вообще, складывается впечатление, что этому выродку удается все, за что он берется. Живопись — лишь одна из граней. На его рисунках почти нет людей. Зато в изобилии встречаются портреты машин, самолетов, болидов, самых разнообразных домашних роботов и, собственно, домов. Да-да, портреты. Теперь понятно, что имел в виду Смольников, когда говорил, что Зверь одушевляет неживое.

И девочка. Одна и та же. Великое множество набросков, эскизов, законченных полотен. Она взрослеет на этих картинах, меняет прическу, одежду, стиль макияжа и, кажется, поведения.

Марина Чавдарова. Первая жертва Зверя. Сестра того самого священника, которого Смольников застрелил полтора месяца назад. Чего добивался магистр, отправляя своего выкормыша на последнее задание? И в чем он ошибся?

Был ли выбор жертвы предупреждением?

Скорее всего.

Зверь предупреждению не внял.

Почему?

Он хочет избавиться от всего человеческого, в том числе и от воспоминаний. Что ж, он избавился. От воспоминаний. А заодно и от магистра.

К вопросу об одушевлении. Или одушевленности? Сейчас уже и не скажешь наверняка, ожившее неживое — фантазия Зверя или объективная реальность. Во всяком случае, ни в один из его домов, из тех, что были указаны Смольниковым, попасть незаметно не удалось.

Замки не открылись. Пришлось ломать двери. А уж что началось внутри, стоило перешагнуть порог, — полтергейст это называется. Сказки такие есть, для взрослых. Двери захлопывались сами по себе и норовили переломать пальцы; розетки, стоило подойти чуть ближе, били искрами почти на метр. Прицельно. В глаза. Пылесосы с отчаянной обреченностью кидались под ноги. На одного из оперативников обрушился книжный шкаф. Полки там, кстати, были из настоящего дерева. И не клееные — сплошные цельные доски. Тяжелые. Да еще книги. Поразвелось грамотеев!

Апофеозом стала кухонная плита, которая, надо полагать, тихо и незаметно включилась сама по себе. Когда набралась полная духовка газа, вспыхнул огонь.

Ладно, не погиб никто. И слава богу, что квартира была из тех, которые называют на американский манер «пентхаузами». Взрыв ушел наверх. Треть крыши превратилась в воспоминания, но хотя бы жильцы не пострадали.

Впрочем, эта квартирка, хоть и со странностями, но не идет ни в какое сравнение с домом в Средиземноморье. Милым таким, сравнительно небольшим домиком из белого камня. Сад вокруг — запущенный, но красивый. Цветов — прорва. Двери, понятное дело, не открываются. Но тут уж и не старались, сразу выбили. А в доме — змеи. Гадюшник! Или как там они называются? Кругом змеи. На полу — целыми клубками, с потолка свисают гроздьями, мебели под ними просто не видно. Зверь их что, вместо собак держал? Для охраны? Да на хрена ему, спрашивается, охрана? Его дома сами себя прекрасно сторожат.

Николай Степанович очень живо представлял себе ощущения взломщика, забредшего, скажем, в сгоревший пентхауз. До пожара, разумеется. К черту, к черту. Лучше уж в золотой фонд забраться. Там хотя бы понятно, как охранные системы работают.

Что-то, впрочем, смогли заполучить, невзирая на помехи. Отпечатки пальцев. Вот, рисунки, опять же. Удалось изъять часть библиотеки. То, что было в городе, сгорело, конечно, а вот в змеином гнезде книги сохранились. С книгами и картинами сейчас работают аналитики. Трудно им. Утверждают, что если рисунки все, без сомнения, сделаны одной рукой, то библиотека, если судить по тематике и по заметкам на полях, собиралась как минимум тремя разными людьми. Уперлись — не сдвинешь. Может, и правда?

Нет. Вряд ли. Эклектика в выборе книг объясняется очень легко — в Звере одновременно уживается столько людей, что вкусы у него просто обязаны быть разными. Взаимоисключающими? Вполне возможно. Почерк и характер заметок… наверное, имеет смысл объяснять тем же самым. Но как, скажите на милость, можно представить себе ход мыслей человека, который даже в собственном доме не бывает похож сам на себя?

А еще Казахстан покоя не дает. Смольников упоминал, что помимо двух, уже обысканных, домов у Зверя было убежище где-то в степи. В одном из заброшенных поселков. Сам магистр понятия не имел, что это за место. Он был там один-единственный раз — хотел выяснить, где его выкормыш проводит ежегодно весь май. Зверь привез его туда на болиде, все время полета вел машину над облаками, да еще и приборы были выключены. Экстремал хренов! Больше Игорь Юрьевич в степь не рвался.

Генералу не нужно было включать запись, чтобы вспомнить голос магистра:

— Волки! Там кругом волки. И змеи. И пауки. Боже мой, я никогда не видел такого количества волков в одном месте. Я даже не знал, что они могут собираться в такие огромные стаи. Да они и не могут. Не должны. Волки снаружи. Змеи внутри. В доме. И пауки — те повсюду. Я там и пяти минут не пробыл. Не смог.

Искать один-единственный дом в заброшенном поселке, каких великое множество в степи, — дело безнадежное. Вполне возможно, что Зверь скрывается сейчас именно там, среди милых его сердцу пауков, волков и змей. Если это так, значит, рано или поздно его найдут. Но Николай Степанович полагал, что экзекутор, зная, что его разыскивают, не станет сидеть на одном месте.

А куда он может податься? Куда угодно — слишком расплывчатый ответ, но, к сожалению, так оно и есть.

Май. Степь. Казахстан

Слухам не верили, но они продолжали расползаться, невероятные, страшные, зачастую опровергающие друг друга. Слухи о стае волков, которая не распадается даже весной. Об огромной стае — каких не бывает. Не может быть, хотя бы потому, что такому количеству хищников не найти себе пищи.

Находили.

Слухи приносили пастухи, пасшие коз и овец в предгорьях, где были вода и трава. Волки приходили туда. И убивали. Не только коз и овец. Пастухов убивали тоже.

— Их водит человек, — зудели слухи, — светловолосый оборотень, в полнолуние он превращается в белого волка…

— В серебряного, — поправляли слухи, — в серебряного волка со стальными зубами и медными когтями.

— Это женщина, — возражали слухи, — жызтырнак. У нее медные когти и медный нос, и водит она не волков, а демонов, которые притворяются волками.

Слухам не верили. Но зверье действительно потеряло всякий страх. И за хищников решили взяться всерьез. Прошлогодняя трагедия, когда на берегу Балхаша волки загрызли пятерых студентов, разогрела страсти. Добровольцев нашлось куда больше, чем обычно. Массовый отстрел хищников — дело нужное, и все охотники это понимают, но далеко не все способны с легким сердцем убивать беспомощных животных с вертолета.

Тогда, в июне, стаю не нашли. Как будто и не было ее. Все волки жили, как им и положено, законов природы не нарушали, от людей предпочитали убегать, при виде вертолетов впадали в панику. И никакой стаи. Пришлось стрелять в тех, кого видели.

Экологи встали на дыбы, но никто их не слушал. Систематические нападения на людей пострашнее какого-то там нарушения экологии. Волки новые наплодятся. Нормальные. А людоедов нужно уничтожать.

Зимой постреляли еще. Скорее, для порядка. Волков и в самом деле осталось маловато. А в мае…

К Григорию Ивановичу Мытицкому, егерю, на чьей территории были убиты студенты, пришел вечером гость. Худощавый, невысокий парнишка. Светловолосый и черноглазый. Видимо, смесок. Тот редкий случай, когда русская и казахская кровь разделились ровнешенько пополам. Назвался парень Денисом. Фамилию говорить не стал, но кому они нужны, фамилии, в такой глуши? Денис так Денис. Хорошее имя.

Григорий Иванович, без вопросов, впустил позднего гостя в дом. Не оставлять же человека ночевать на улице. Единственное, чем поинтересовался егерь, где оставил парень свою машину. Сломалась она или как? Шума мотора не было слышно, значит, пришел издалека.

— Я без машины, — ответил Денис.

— Пешком, что ли? — не поверил егерь.

— Да.

Собирая на стол, Григорий Иванович нет-нет да поглядывал на странного гостя. Пешком пришел? Откуда бы? Вряд ли издалека. Одежда у паренька пыльная, видавшая виды, видать, специально для походов. Но уставшим он не выглядит. Турист, может быть? Туристы — они все странные. Ходят пешком, непонятно куда, непонятно зачем. Бывает, что и в одиночку.

Турист без рюкзака?

Обычно гостю не задают вопросов. Гостя кормят, поят, а уж потом он, если сочтет нужным, может рассказать о себе, о своих делах, о том, что творится в мире. Что в мире творится, Григорий Иванович знал и сам. Радиоприемники, слава богу, никто еще не отменял. А вот выяснить кое-что хотелось. Причем так хотелось, что спрашивать егерь начал, в нарушение всех обычаев, раньше, чем предложил поужинать.

— Рюкзак-то где потерял?

— Я его не терял, — парень чуть улыбнулся, — я без рюкзака.

— Выживальщик, что ли? — Григорий Иванович нахмурился, выживалыциков он не любил. Глупостями занимаются. Ерундой. Делать им больше нечего, только без еды и огня по степи шляться. Словечко еще придумали, хрен выговоришь: «экстремальный спорт». Дурь одна!

— Что-то вроде, — кивнул Денис.

«А если ты выживалыцик, так хрена ли пришел?» — очень хотелось спросить егерю. Но он воздержался. Мало ли, не сдюжил парнишка, и такое бывает. Утром, поди, попросит к людям его отвезти.

— Не страшно в степи одному?

— Нет, — Денис пожал плечами, — чего здесь бояться?

— Волки у нас.

— Что, не всех перебили? — поинтересовался парень. «Эколог, мать его», — с раздражением понял Григорий Иванович, — «сейчас начнется».

— Они людей убивали, — напомнил он.

— А волчицы? — спросил Денис. — Тоже?

— Волчиц не стреляли, — хмуро возразил егерь. Соврал, конечно. Стреляли всех без разбору. Волков, волчиц, щенков даже. Злые были. Стоило вспомнить разорванные трупы, как всякую жалость из души вышибало.

— Стреляли, — вздохнул Денис, — вы мне объясните, пожалуйста, зачем? Волков — понятно. Среди них людоеды могли оказаться. Людоедов убивать нужно. Но самки-то и детеныши, их зачем?

— Слушай, — Григорий Иванович начал сердиться, — я тебя в дом впустил, я тебя накормлю, напою и спать уложу, я к тебе, мать твою, как к человеку. Хрена ли ты мне тут проповедуешь?

— Как к человеку? — переспросил парень и странно, по-волчьи, склонил голову, словно прислушиваясь к словам. — К человеку. Интересно.

«Светловолосый… в полнолуние он превращается в серебряного волка».

В сказки про оборотней Григорий Иванович не верил. Но вспомнил, что сегодня никак не полнолуние, и почему-то захотелось вздохнуть с облегчением.

Карабин хранился в спальне. Если что…

Впрочем, этого и голыми руками заломать не трудно. Псих, наверное. Сказок наслушался и съехал. Весна — для психов самое время.

— Я не проповедую, — чуть удивился Денис, — я спрашиваю: зачем. Не за что даже, а именно: зачем. Для чего, если вам так понятнее. Ищу в происходящем рациональное зерно.

— Рациональное? — взъярился егерь. — Ра-ци-ональ-ное, — повторил насмешливо и зло. — Слово-то какое! А ты, смесок долбаный, ты студентиков этих видел? Молоденькие совсем. Младше тебя. Трое парней и девчонок две. На куски разорваны, Ты их видел? Как их в мешки собирали, видел? По частям, твою мать… Рациональное тебе!

— Я их видел, — спокойно ответил парень, — я видел, как их убивали. То есть, вы хотите сказать, что дело в одних лишь эмоциях? И никакой практической пользы в истреблении волчиц и щенков нет?

Григорий Иванович не успел в спальню. Не дотянулся до ружья. На свою беду, он заглянул в глаза гостя, в черные, мерцающие глаза с вертикальными щелями зрачков.

На следующую ночь погибли двое рыбаков. Их загрызли волки. Но сделали все так тихо, что даже те, кто был относительно близко по берегу, не услышали ни звука. Только утром, увидев полуупавшую палатку, люди подошли предложить помощь. Помогать оказалось некому. В маленьком лагере нашли два истерзанных тела и пожилого, совершенно седого человека, который, стоя на четвереньках, плакал и грыз сырое мясо.

«Оборотень, — тут ж сообразили рыбаки, — попался, гад!»

Сами ловить страшную тварь они не рискнули. Вызвали милицию И чем закончилась эта история так и не узнали.

Назад: Часть II ЗВЕРЬ

Дальше: Глава 2 РОЖДЕННЫЕ ПОЛЗАТЬ