21
Полицейское дознание длилось недолго. Было констатировано очевидное самоубийство в состоянии внезапного обострения постепенно развивавшейся душевной болезни. Это подтверждалось обстоятельствами трагедии, странной запиской, а также показаниями свидетелей о поведении отца Павла в последние дни. Смысл записки так и остался непроясненным — она не могла иметь отношения ни к одной из книг, находившихся в комнате священника. Записка стала лишь дополнительным свидетельством помрачения рассудка, приведшего к трагическому исходу.
Вскоре после того Аркадий Горский уехал заканчивать свой роман и вести переговоры с издателями. Он вернулся в имение Ланге в начале октября, а еще через день Ланге получил письмо.
Тем утром унылые осенние дожди уступили место теплой и солнечной погоде, прощальному привету лета. Граф Ланге пил чай на открытой веранде. Горский еще не встал, обычно он просыпался поздно.
Около одиннадцати часов появился камердинер с конвертом в руках.
— Ваше сиятельство, я нашел это письмо…
— Что значит «нашел»?
— Оно лежало на верхней ступеньке парадного крыльца. Придавленное камнем, чтобы ветер не снес. Адресовано вам.
— Дай сюда.
Вручив графу письмо, камердинер с поклоном удалился.
Конверт был запечатан сургучом. Наискосок тянулась размашистая надпись: «Его Сиятельству графу Александру Ланге». Почерк не принадлежал ни одному из постоянных корреспондентов графа, да никто из них и не стал бы прибегать к подобному способу доставки почты.
Ланге вскрыл конверт. Письмо было написано тем же почерком.
«Ваше Сиятельство!
Примите нижайшее почтение от Вашего незнакомого друга. Вам, я полагаю, нужно знать, что Ваш брат не покончил с собой. Он был убит. Имя убийцы — Владимир Андреевич Кордин».
Не веря глазам, Ланге вновь перечитал начало письма. Владимир Андреевич Кордин… Что за нелепость?! Что там дальше…
«Преступление было совершено так. Отец Павел получил от Кордина книгу, было это за три дня до его гибели. Она называлась „Зерцало магистериума“. Это нечестивая, отравляющая книга. Это книга смерти. Она помутила разум отца Павла и заставила его сделать то, что он сделал. Кордин виновен в смерти отца Павла точно так же, как если бы убил его своими руками.
Ваш друг».
Опустив письмо на колени, Ланге долго сидел в отрешенной задумчивости. Его вернул к действительности веселый голос Аркадия Горского.
— А, вот ты где! Авэ, Цезарь! Чай? Отлично! И я угощусь… Александр! Что это с тобой?
Ланге молча протянул Горскому письмо. Тот взял его, быстро прочел и удивленно посмотрел на друга.
— Откуда это?
— Матвей нашел на крыльце.
— Когда?
— Сейчас.
— Сейчас… Значит отправитель еще недалеко отсюда… Вернее, курьер, потому что вряд ли наш аноним принес письмо сам.
— Хочешь организовать погоню? — откликнулся Ланге без воодушевления. — И как ты себе это представляешь? Задерживать и допрашивать всех на дорогах?
— М-да, — смутился Горский. — Ну, хорошо… Почерк ты, конечно, не узнаешь?
— Конечно, нет, а впрочем… Кажется… Да нет, бесполезно. Если бы это писал кто-то, чей почерк я знаю, то изменил бы его, так?
— Так… И что ты думаешь об этом письме?
— А ты?
Писатель перевернул лист бумаги, внимательно его осмотрел, взял со стола конверт, осмотрел и его с обеих сторон.
— Бумага обычная, почтовая, без вензелей и водяных знаков… Она нам не поможет установить автора… Конверт… Тоже самый обычный. На сургучной печати — ничего, вдавлена каким-то круглым гладким предметом. Текст… Судя по тому, как спотыкалось перо и сколько раз его обмакивали в чернильницу, письмо писалось второпях, в неудобных условиях. Может быть, на почте или в вестибюле дешевой гостиницы. Мужчина или женщина? Трудно судить. Текст слишком короток, и у почерка как будто нет ярко выраженных особенностей, свойственных мужской или женской руке…
— А содержание письма?
— Не вижу причин, почему бы это не могло быть правдой.
— Ты веришь в проклятие заколдованных книг?
— Во-первых, я верю во все, кроме здравого смысла. Во-вторых, убить при помощи книги можно и без колдовства. Обработать, скажем, страницы каким-нибудь ядовитым снадобьем, испарения которого способны привести к безумию и самоубийству… В-третьих, согласно предсмертной записке отца Павла, книга существовала. «Зерцало магистериума»! Тогда записка проясняется, но мы не нашли книги. Кто мог взять ее? Мы с тобой были вместе. Елена без чувств лежала в экипаже. Теоретически у Кордина было время, чтобы успеть зайти в дом, взять книгу в комнате отца Павла и вернуться к Елене.
— Взять книгу мог и кто-то из слуг… Да и посторонний человек мог без труда попасть в дом.
— Конечно, но ведь сейчас мы обсуждаем версию Кордина, потому что на него указывает автор письма. Говоря языком криминалистов, у Кордина имелись возможность, средства — если называть так книгу — и мотив.
Вновь просматривая письмо, Ланге покачал головой.
— Возможность у него была. Допустим, и средства, какая-то книга, отравленная, заколдованная или какая там еще… Словом, книга, способная свести человека с ума и заставить покончить с собой. Но мотив! Зачем Кордину убивать моего брата?
— Из-за денег Елены. С ее уходом в обитель он становился не только формально, но и фактически нищим.
— Но разве смерть брата обязательно должна была заставить ее передумать?
— Не просто смерть, а самоубийство священника, ее духовного пастыря. Такое может отвратить от веры.
— Сомнительно все это, — скептически сказал Ланге.
— Но Кордин вполне мог рассматривать это как последний шанс. И рассчитывая на безнаказанность, почему не попытаться? В случае неудачи, он ничего не терял. В случае же успеха, получал все.
— Не все, — возразил Ланге. — Он получил бы все, если бы избавился от Елены и унаследовал ее деньги.
— Тогда, Александр, его мотив был бы слишком явным… Но я думаю, дело не только и не столько в этом… Или совсем не в этом. Мы не знаем, какое она составила завещание, если составила. Не в пользу ли церкви? И потом, это же его сестра! Деньги деньгами, но предположим, он любит ее… И хочет уберечь от неверного шага…
— Если и было завещание в пользу церкви, — заметил Ланге, — его больше нет. Судя по образу жизни Елены в последнее время… Знаешь, как ее теперь называют? Мессалина! Говорят, на каждую из своих оргий в Нимандштайне она тратит столько, что…
— И Кордин не обижен, правильно? — подхватил Горский. — Что ж, если он и неповинен в гибели отца Павла, нельзя не признать, что гибель эта пришлась ему весьма на руку…
С раздражением Ланге бросил письмо на стол.
— Аркадий, что ты сейчас делаешь?
— А что я делаю?
— Ты всячески пытаешься убедить меня в том, что мой друг убил моего брата.
— Не я. Так написано в письме. Я же пытаюсь непредвзято разобраться, что говорит против Кордина, а что в его пользу…
— В его пользу ты нашел не много!
— Я нашел то, что мог найти, — пожал плечами Горский. — Ты знаешь Кордина лучше, чем я. И если ты веришь в его невиновность…
— При чем тут верю, не верю! Нужны доказательства.
— Обратись в полицию с просьбой провести дополнительное следствие. Письмо о колдовской книге придаст твоей просьбе вес.
— Да… — Ланге вздохнул. — Если бы мы могли узнать, кто написал письмо…
— Мы этого не узнаем, Александр. Письмо написано человеком осведомленным, правда это или ложь. Может быть, подлинным виновником! Тогда его цель — оклеветать Кордина, отвлекая внимание от себя…
— В этом случае, виновник предполагает, что мы могли бы до него добраться, и хочет опередить события?
— Видимо, так.
— А если письмо правдиво, кто мог его написать? Какой-то сообщник Кордина? Допустим, терзаемый угрызениями совести… Или чтобы за что-то Кордину отомстить… Но ведь тогда и сам сообщник под угрозой разоблачения!
— Так или иначе, этот человек не заинтересован в том, чтобы его нашли и задавали ему вопросы.
— А если… Елена?
— У меня мелькала такая мысль… Но это маловероятно. Ясно же, что она никак не могла быть сообщницей в подготовке убийства твоего брата, и знать об этом не могла! А если узнала правду позже — или приняла за правду чью-то клевету — то уже не стала бы доносить, коль скоро теперь она Мессалина.
— Кто знает, что творится в душе Мессалины…
— Но тебе писать она вряд ли стала бы. С Кординым она могла бы разобраться и по-другому.
— Или посторонний человек… Узнавший как-то эту правду или клевету?
— А зачем бы ему скрываться?
— Хотя бы из боязни мести Кордина.
— Тут все возможно, Александр…
— Получается, что у нас нет и не будет ничего, кроме подозрений…
— Записка отца Павла, прямо указывающая на книгу — вот единственный факт.
— Да, но связан ли он с Кординым?
— Пожалуй, мы можем кое-что предпринять.
— Что именно? — встрепенулся Ланге.
— Небольшое частное расследование. Опросим домашних слуг. Видел ли кто-нибудь из них, как Кордин входил в комнату отца Павла той ночью, или как он выходил оттуда?
— Если нет, то это ничего не доказывает.
— Но если да, то это доказывает все.
— Почему, если кто-то из моих слуг видел, до сих пор не сказал мне?
— А зачем, Александр? Ведь и мы с тобой были там после… Каретного сарая… Пусть был и Кордин, ну и что? Предполагается, что с нашего ведома, о чем тут докладывать? А специально ведь ты не спрашивал.
— Да, ты прав… Начнем немедленно!
Горский засмеялся.
— Э, нет… Не раньше, чем я позавтракаю!
