Глава шестая
МЯТЕЖ

— Гонцу еле удалось пробиться к Храму, пресветлый отец, — сказал брат Алькасоол.

Сын Неба молча кивнул, пристально глядя на собеседника. Как причудливо сплелись нити судьбы. Еще не так давно брат Алькасоол был узником в подземельях Храма, затем условно освобожденным, но под большим подозрением, а сейчас он стал тем, кому сам Сын Неба доверяет едва ли не больше, чем всем остальным…

— Он принес дурные вести.

— Да уж куда дурнее? — устало бросил Первосвященник. — Город охвачен мятежом. Власть и священные права Храма Благолепия под угрозой! Куда же хуже?

— Я и не сказал, что эти вести — хуже. Я только сказал, что они — дурные. Хотя как посмотреть… Только что прибывший гонец доложил, что перебит до единого человека пост, охранявший Пятый переход в Нижние земли, в Ланкарнак.

— Там были Ревнители? Или простое войсковое подразделение? Или ополчение из числа… гм?..

— Вы, безусловно, должны знать, пресветлый отец, что с некоторых пор охрана постов, ведущих в Верхние и Нижние земли, комплектуется только Ревнителями и Субревнителями. Так что подходы к лифтовым шахтам Обращенных охраняют только братья ордена. Однако же все они убиты. Все два десятка.

— Убить… уничтожить двадцать Ревнителей на земле… на благословенной земле Ганахиды?! — величественно вставая в полный рост, воскликнул Сын Неба. — Ты думаешь, брат Алькасоол, что Леннар распознал, что мы ему уготовили, и собирается нанести ответный удар, поставив на карту решительно все?

— Вряд ли он сумеет перебросить сюда серьезные силы, — отозвался Алькасоол, — мне известна пропускная способность лифтовых шахт… нет, не то. Если вырезанный пост в самом деле дело рук людей Леннара, то, скорее всего, действовала небольшая мобильная группа элитных убийц. Если, конечно, там орудовали не сардонары…

— Ты все-таки думаешь, брат Алькасоол, что они в состоянии на равных биться с Ревнителями? Доселе на это были способны только летучие отряды Обращенных. И то далеко не все. Разве тот, что под командованием ублюдка со Дна миров Майорга О-кана, ну и еще два-три…

— Я не хотел говорить, отец мой… Но скрывать истину не в моих правилах. Мне доложили совсем недавно, незадолго до прибытия гонца с дальних рубежей… Я думаю, подавление бунта сардонаров может оказаться куда серьезнее, чем полагал я и многие из братьев ордена, имеющие право голоса в Совете обороны. Так вот, в Храм доставлен труп сардонара. У него огромная рваная рана в животе. Так вот… — сглотнув, повторил омм-Алькасоол. — Так вот… Этот сардонар — не простой бунтовщик. Он — гареггин.

Верховный предстоятель, который до этого момента все так же находился на ногах, вздрогнул всем своим дородным телом и, машинально поднеся раскрытые ладони к самому лицу, осел. Его лицо посерело, лоб избороздили морщины, и только тут стало видно, насколько он старше, чем это кажется на первый взгляд.

— Неудивительно, что при сопротивлении этот бунтовщик сумел убить трех Ревнителей, — продолжал Алькасоол громким, мерным, ровным голосом, словно зачитывал плановый приказ по войскам, — но сам факт того, что среди сторонников Акила и Грендама появились гареггины!.. Вот уже несколько столетий никто не осмеливался использовать гареггов, при их помощи создавая и обучая гареггинов. Да и в былые времена, когда отряды гареггинов решали исходы войн, их содержание было крайне затратным, требовало огромных расходов. Ведь, покупая гареггина, наниматель обязался содержать пожизненно всю его родню до второго колена. А тут… Самое страшное, пресветлый отец, кажется, состоит в том, что Акил и Грендам получили гареггинов БЕСПЛАТНО. Они сумели убедить тех из своих бойцов, кто пошел на эту страшную жертву, что это нужно! Есть такие сведения… Но какова сила убеждения! Весь мой опыт подсказывает мне, что сардонары могут оказаться противником страшнее проклятого Леннара и его Обращенных, к тому же он там, далеко, а они здесь, и они уже взбунтовали Горн! К тому же сардонары и их вожди — фанатики, и нет такого средства, которое они не используют для захвата власти!

Верховный предстоятель пошевелил губами. Он ничего больше не сделал, только пошевелил губами, но одного этого слабого движения хватило мудрому и наблюдательному брату Алькасоолу, чтобы понять: никогда еще, даже в пору самых страшных поражений от Обращенных, Сын Неба не был так близок к глубокому и беспросветному отчаянию, как сейчас.

Чудовище извивалось в мощной руке Акила. Его отвратительная морда, лишенная глаз, разрывалась надвое, когда тварь шипела, открывая эластичную пасть, способную расшириться впятеро и налезть даже на человеческую голову. Акил бестрепетно наблюдал за этим длинным скользким червем, кожные покровы которого, черные, как ночь и глаза Илдыза, жирно блестели от слизи. Длиной червь был примерно в локоть, а его тело, утолщенное в первой трети, в дальнейшем было не толще мизинца. Акил говорил медленно, тягуче, уставив неподвижный взор на обступивших его полукругом сардонаров:

— Это — священный червь дайлемитов именем «гарегг». Из всех земель нашего мира, Верхних и Нижних, он водится только в Нежном болоте Кринну, мерзкой топи, и одном из множества Язв Илдыза, близ старинного криннского города Дайлем. Это древний и неприкосновенный гад, которым с незапамятных времен торговали дайлемиты, лживые люди с половиной лица. Гарегг — особая тварь. В старые времена он помогал плохому воину становиться хорошим, хорошему воину становиться великим, великому воину стать царем, а царю — стать полубогом. Конечно, жертвы, возносимые этому помощнику воинов, весьма велики, но разве станешь считаться с болью, кровью и жертвами, когда на кону стоит победа, великая слава и бессмертие в памяти людской? Я могу рассказать вам о том, какую неоценимую пользу приносит эта тварь из Нежного болота нашему священному делу, — со все увеличивающимся воодушевлением продолжал Акил, и вот уже его рыжие волосы разметались по щекам, и глаза пылают, а за спиной, за спиной словно в агонии машет руками и припадает к земле бесноватый Грендам, тот, кого зовут пророком пресветлого Леннара, великого Леннара, чье имя — суть тайное имя светоносного, приносящего жизнь бога Ааааму. — Я могу рассказать вам, сколь важны для нас эти внешне мерзкие твари, которые на самом деле сама жизнь и доблесть. Но ведь и навоз, которым удобряют землю, отнюдь не благоуханен, а ведь именно он дает нам пищу и насыщение.

— Говори, говори, о шествующий рядом с пророком!

— Говори, многоустый Акил!

Акил скрестил перед лицом руки и, не обращая внимания на то, что слизистый хвост твари хлещет его по щекам, подбородку и переносице, продолжил свою вдохновенную речь:

— Во время оно каждый, кто соглашался стать гареггином, стяжал себе вечную славу, богатство и процветание своим потомкам. Вам же я не предлагаю ни денег, ни благословения Храма, лишь слава и благодарность истинно верующих, тех, кто Ищет Его и освобождения, будет вам наградой! А теперь смотрите, — еще более тягучим и напевным голосом продолжал один из двух вождей сардонаров, — я покажу вам, Ищущие, что может сотворить доверившийся мне и истинной вере в Него! Илам! Ступай сюда!

Полукруг сардонаров разомкнулся, и из него выступил высокий и худощавый полуобнаженный юноша с нежно-розовой детской кожей, сияющими темными глазами и движениями плавными и пластичными, словно у изысканного хищника на лучшей из его охот. Он встал рядом с Акилом, и тот, одним движением сорвав с него накидку, ткнул пальцем в бедро юного воина, где виднелся едва заметный шрам. Акил произнес:

— Не далее как вчера я, проверяя его новую силу и власть над своим телом, полоснул отточенным клинком по его ноге. Вот здесь, где белеет эта жалкая и едва заметная полоска шрама! Больно ли было тебе вчера, Илам?

— Совсем не больно, учитель, — звонким голосом ответил юноша, и что-то вроде скрытого торжества проскользнуло по лицу Акила быстрой, неуловимой тенью. Он сказал:

— Еще недавно Илам был просто храбр и прошел начальную воинскую подготовку. Это уже немало, но что такое храбрость, когда она не подкреплена силой, быстротой, выучкой и нечувствительностью к боли, даже самой острой и изматывающей? Стать иным Иламу позволил вот этот червь, священный червь дайлемитов гарегг! Этот червь способен образовывать с воином единое целое и давать ему такую силу, о какой он раньше не мог и мечтать! Не говоря уж о быстроте, недостижимой для обычного человека! А ведь быстрота и есть главное в бою, быстрота не только мышления, но и рук, и — главное — ног, ведь именно ноги позволяют воину менять позицию и ускользать от ударов врагов. Вот вы, братья сардонары, — кивнул он нескольким рослым парням в грубо сработанных нагрудных латах, по виду типичным легковооруженным пешим воинам регулярной армии Ганахиды, — вы, вот вы. Приведите сюда пленников. Кажется, их пятеро, и все они искушены в воинском искусстве?

В полукруг, в условном центре которого стоял рыжеволосый Акил, вытолкнули пятерых воинов. У одного было окровавлено лицо, другой чуть приволакивал ногу, у третьего проткнуто плечо и не действовала рука… Но эти раны не могут помешать пяти опытным воинам, спаявшись, стать грозной силой. И уж конечно это прекрасно знал Акил, когда приказал зычным голосом:

— Пленники! Возьмите вот эти остро отточенные колья. Не смущайтесь, это тренировочное оружие, колья неплохо сбалансированны, насколько вообще может быть сбалансировано изделие из дерева черной мангги, сам проверял. Илам, а ты вооружись вот этой тупой мангговой тростью. Обратите внимание, она вдвое короче, чем тренировочные колья. Ну что же, нападайте! Если сумеете одолеть Илама, дарую вам жизнь и право уйти или присоединиться к нам! Если же нет, то… Илам, в защиту!

Пятеро пленных воинов, куда более мощных и матерых, чем худощавый Илам, к тому же, в отличие от защищенных латами противников облаченный только в короткую набедренную повязку и с особыми матерчатыми наручами на шнуровке, — бросились на юношу со всех сторон. В руках Илама свистнула трость, и, взмахивая обоими ее концами с неимоверной быстротой, он с легкостью отразил первые несколько ударов, парировал выпад острого кола так ловко, что нападавший на него воин ранил собственного же товарища, а потом Илам буквально растворился в воздухе, когда на него одновременно ринулись сразу трое. Эти-то трое и столкнулись друг с другом. Наблюдавшие за схваткой сардонары расхохотались: какими увальнями выставил этих весьма опытных бойцов хрупкий юноша Илам! Акил, одобрительно усмехнувшись, приказал:

— Ну что же, довольно защищаться. Илам, нападай!

Вспыхнули бархатные глаза юноши, и трость, раскрывшись свистящим веером, начала гулять по плечам, по лицам, по спинам тех пяти, кто безуспешно пытался уклониться от неумолимого дерева трости, коей был вооружен Илам. На плечах, лицах, руках четырех воинов (пятый, получив отточенным колом в плечо, уже отполз в сторонку и нервно перетягивал рану обрывком ткани) стали появляться синяки и царапины. Собственно, больший урон таким жалким оружием, как тросточка в руках Илама, можно нанести лишь при значительном напряжении сил, но юноша, похоже, не особенно и напрягался. Он двигался с ошеломляющей быстротой и грацией и, похоже, искренне этим наслаждался, потому что за все время поединка с его лица не сходила детская торжествующая улыбка. Он перебрасывал трость из руки в руку, крутил в воздухе по два оборота вокруг собственной оси, щедро рассыпая при этом удары, мощным стригущим движением ног он подбрасывал свое тело и зависал параллельно земле, чтобы в следующее мгновение приземлиться за спиной соперника и снова неопасно, но болезненно ткнуть того тросточкой. Конечно, человеку опытному стало бы ясно, что, расписывая выгоды симбиоза с гареггом, Акил несколько лукавил: даже трехкратное убыстрение психомоторных реакций и значительное увеличение выносливости не заменят тренировок и опыта, а он у этого юноши явно имелся. Впрочем, маленькое лукавство Акила если и было кем замечено, то этот кто-то предпочел не говорить об этом. И когда Илам по знаку предводителя сардонаров отскочил в сторону и, вытянувшись, замер со все той же довольной улыбкой, зрители как один подняли вверх руки в знак восхищения, а один из сардонаров заметил:

— Ничего подобного не видел я даже в подземельях Храма, где проходят суровое обучение будущие Ревнители!

— Ну конечно, — отозвался Акил, — я, как бывший старший Ревнитель, охотно это подтверждаю… Уведите пленников! — кивнул он, и каждый из тех, кто только что свирепо нападал на хрупкого Илама, безропотно вернул какое-никакое, но оружие, и снова отдался в руки сардонаров… Это было тем более впечатляюще, что они, бесспорно, прекрасно знали свою участь.

Победительно улыбался Акил…

Тут с балюстрады, обводящей небольшой зал, в котором находились Акил, Грендам и их последователи, перегнулся кто-то лохматый, всклокоченный и крикнул:

— Твое повеление выполнено, учитель! Десять тысяч Ищущих захватили Этериану и вышвырнули этих лживых отцов города прочь! Половина из них разбежалась, а остальные насажены на навершия ограды, обносящей Этериану! Перехвачено и убито трое гонцов, которые везли письменный приказ Гулиала, военного коменданта столицы, к стоящим у Горна войскам. В приказе стоит не только подпись Гулиала, не только собственноручная приписка Первого протектора Этерианы, но и печать Храма и отпечаток мизинца Верховного предстоятеля!

Акил выпрямился в полный рост и расправил плечи. Его глаза сверкнули, когда он воскликнул торжествующе:

— Вот оно как! Боги и демоны! Значит, Храм уже не полагается на хваленую выучку своих псов-Ревнителей и на тупую исполнительность и свирепость муниципальной стражи, а думает задавить нас числом, введя в город регулярные войска! Глупцы! Нам ничего не стоит развернуть течение этой реки против них самих! Хотя верно… Не стоит искушать демонов судьбы… Хорошо, что эти трое гонцов убиты. Во всяком случае, я еще САМ успею отдать приказ о вводе войск в Горн, когда все уже будет кончено. И пусть только попробуют не подчиниться! — Акил мотнул головой, и клубом пламени взметнулась копна его длинных рыжеватых волос, а мощные руки взлетели и скрестились в священном знаке сардонаров. — Ну что же, Разван, будь благословен ты за добрые вести! — добавил он, поднимая голову к балюстраде. — А использовал ли ты гареггинов? Я как раз излагал истину о великой пользе гареггов и о том, сколь отважны и непобедимы гареггины.

— Конечно же, Акил, — с готовностью заговорил тот, — две колонны гареггинов, по четырнадцать человек в каждой, первыми ворвались в Этериану, сметя стражу и расправившись даже с отрядом Ревнителей, присланных на подмогу Храмом! Выйдите на балкон, многоустый Акил, и ты, Грендам! Наставьте на путь!

— У нас только один путь, — тихо выговорил Грендам, возникая из-за мощной спины Акила, и в его сером глазу блеснул огонь, тогда как второй, мутно-карий, остался неподвижным и безжизненным. — У нас только один путь: на Храм!

Акил оглянулся и посмотрел на своего собрата. Нельзя сказать, что в этом оценивающем взгляде было много приязни. Акил не без основания считал Грендама болтуном, способным выпустить сто слов там, где можно было бы обойтись пятью, хотя и не высказывал этого мнения на людях. Но в эту минуту рыжий аристократ Акил, внутренне презирающий простолюдина и паяца Грендама, не мог не признать, что вот сейчас, именно сейчас слова этого болвана, выдающего себя за пророка и прозорливца, — истинная правда, и выказана эта правда так, как надо.

На Храм!

Акил был опытным воином, обучение, инициация и последующее пребывание в ордене Ревнителей ни для кого не проходят даром. Он прекрасно понимал, что даже захват Этерианы и пленение Первого протектора ничего по большому счету не меняют. Сардонарам ловко удалось взбунтовать чернь, использовав слух о пущенном в народ море и предъявив наглядное доказательство злого умысла храмовников. Но одно дело — резать глотки растерянным стражникам и тем неразумным из числа горожан, что пытаются противостоять озверевшей толпе, и совсем другое — пойти на приступ этой прекрасно укрепленной и защищаемой сотнями Ревнителей каменной громады — Первого Храма всех земель, и Верхних и Нижних.

Акил и Грендам поднялись на балюстраду и, преодолев длинный гулкий коридор, вышли на огромную открытую лоджию с красивыми каменными перилами, сработанными в виде ряда скульптурных изваяний — взявшихся за руки мужчин, обнаженных женщин и нескольких нелюдей, скалящихся в зверообразных улыбках. Отсюда, с лоджии, открывался вид на Этерианскую площадь, одну из красивейших в Горне. На Этерианской площади стояли дома знатных ганахидских вельмож и высокопоставленных храмовников; в одном из таких домов, захваченных сардонарами, и находились сейчас вожди Ищущих, а точно напротив этого особняка высилась жемчужина архитектуры, самое красивое здание на площади — сама Этериана, во всем великолепии своих трех симметрично расположенных куполов, резных несущих колонн, крытых галерей и живописных аркад.

Коротким энергичным жестом Грендам приказал всем сопровождающим удалиться. Вожди сардонаров остались одни.

Акил, опершись локтем о затылок статуи обнаженной девушки с искусно изваянным ожерельем-оберегом на шее, молча наблюдал за тем, как из окон и арок Этерианы сардонары, забрызганные кровью и бряцающие окровавленным же оружием, один за другим выкидывали людей — и еще живых, и только что испустивших дух. И тех, кто отчаянно сопротивлялся, дрыгая ногами, размахивая руками или же кровоточащими их обрубками. Многие из несчастных были в черных накидках этерианцев, заседающих в высоком Совете столицы Ганахиды. Но ни торжественное черное облачение отцов города, ни две выкрашенных в белое пряди на непокрытых головах не спасали их от одной и той же участи: вниз — из окон и арочных проемов — на остро отточенные прутья ограды и на пики столпившихся под стенами столичного Собрания сардонаров. Грендам облизнул серые слюнявые губы и произнес с ноткой удовлетворения:

— Ну что же, я печенкой чуял, что будет сложнее… Видать, Акил, не всегда моя печенка чует, как истинно. Да и говорил я, что будет совсем по-другому… Слишком легко они сдали Этериану.

— Твоя печенка безошибочно и истинно чует только выпивку, а твой язык, Грендам, хоть и мелет без умолку, чаруя толпу, но питает необоримую страсть только к черному порошку, мерзкой отраве, которой ты обмазываешь себе десны, — отозвался Акил. — Поменьше бы ты болтал… Если эти безумцы узнают, что НИКАКОГО МОРА нет и в помине, они не будут так резвы и бесстрашны. Этим бойцам удалось достичь победы столь легко лишь потому, что они думают: отступать некуда, только падение Храма может продлить им жизнь.

— А ты доподлинно знаешь, что этот жуткий труп на площади Двух Братьев… что он на самом деле… безвреден?

— Да.

— А если ты в этом так уверен, то отчего мне не скажешь?.. Не поделишься этой уверенностью, поглоти меня Язва Илдыза?..

— Ты все узнаешь. Ты слишком болтлив, чтобы я мог вот так, сразу, открыть тебе источник своих сведений.

Грендам оскалил желтые зубы в нехорошей ухмылке, долженствующей означать понимающую улыбку. Впрочем, возражать своему соправителю он не стал: втайне он побаивался Акила, прошедшего, в отличие от простого плотника Грендама высшую боевую школу Ревнителей и способного без особого труда расправиться с десятью такими «пророками», как Грендам. Иной раз Грендам даже удивлялся, отчего Акил до сих пор не сделал этого. Впрочем, нет: для этого имя Грендама слишком популярно у ганахидской черни…

— А если ты надеялся справиться только одной яростью толпы, то зачем же ты тогда заставлял своих лучших воинов глотать эту мерзость… этих тварей?.. — спросил он у Акила.

— А затем, что эти гареггины явятся тем наконечником, при помощи которого можно пробить любую, даже самую прочную оборону. А уж людская толпа, как вода в поврежденной плотине, сумеет расширить брешь. Это же так просто, Грендам! Без помощи гареггинов мы все равно не сумели бы взять Этериану, а уж о захвате Храма я и не помышлял бы! Даже небольшой отряд Ревнителей, укрывшись за стенами Этерианы, сумел бы остановить десятитысячную толпу!

— Это еще почему?

— А видишь… — Акил сощурил глаза и указал простертой ладонью на здание городского Собрания, кипевшее мечущимися фигурками, крошечными в сравнении с масштабами Этерианы, — проникнуть внутрь можно только через длинные и узкие коридоры и галереи. Зодчие, возводившие Собрание, знали, как сделать его как можно более неприступным. Трое опытных и мастеровитых воинов способны совершенно перекрыть и закупорить такую галерею. Недостаток пространства будет мешать нападающим, и, таким образом, с обороняющимися сможет сражаться только первый ряд тех, кто атакует. Так что первый ряд нападающих должен если не равняться в доблести и боевом искусстве с Ревнителями, то уступать им не очень серьезно. Для того я и возродил древнюю традицию гареггинов… Далеко не всякий гареггин способен обращаться с мечом, как хотя бы рядовой Ревнитель. Зато он почти наверняка быстрее, он выносливее, и — главное — он может некоторое время сражаться, получив добрый десяток смертельных ран. Обычно этого времени хватает, чтобы продавить даже самую серьезную оборону. Именно так наши сардонары взяли Этериану. Именно так мы попытаемся взять Храм…

На освещенном пространстве лоджии беззвучно появился Разван — тот сардонар, который сообщил Акилу и Грендаму о падении здания городского Собрания. Впрочем, чуткий слух Акила различил тихий, еле уловимый шелест его шагов задолго до того, как Разван вышел из глубины особняка: Посыльный возник за спиной Акила, и в это мгновение глава сардонаров, молниеносно развернувшись вокруг своей оси, выбросил вперед руку и, ухватив Развана за мясистое ухо, притянул к себе:

— Разве я звал кого?

С площади рвался многоголосый рев. Там, за пенно бурлящими толпами, за белыми, черными, рыжими барашками голов, в недрах Этерианы вспыхивали и гасли, как огоньки, отчаянные тоскливые вопли. Они прорезали многошумные звуковые валы, как раскаленный хрупкий клинок режет аморфный глиняный массив, и тут же остывали, ломались и гасли. Акил повторил, не спуская глаз с побагровевшего и исказившегося лица слуги:

— Разве я тебя звал?

— Там… многоустый Акил, тот, кто шествует… рядом с… Там к тебе пришли люди. Мы хотели не допустить их, но они сказали, что желают видеть тебя и Грендама и что, если мы причиним им хоть малейший вред, ты лично перережешь горло каждому, кто виновен… Они — дайлемиты.

— Дайлемиты? — спросил Грендам; Акил молчал. — Это те, что из города… оттуда, где разводят этих мерзких червей? Так?

— Они самые, — кивнул Акил. — Как они узнали, что мы именно тут, в этом особняке?

— Они не стали с нами разговаривать. Высокий, тот, что у них главный, сказал, что будет говорить только с вами, многоустый Акил и Грендам… тот, что…

— Зови! — перебил его бывший старший Ревнитель.

Разван затрепыхался, распуская по всей своей напряженной физиономии сетку морщин от подобострастной усмешки:

— Но… как же, мудрый Акил, так можно рисковать? А если это вдруг наемные убийцы, подосланные Храмом? Если они?.. Правда, мы обыскали их и оружия не нашли, но эти чужеземцы могут применить какую-нибудь подлую хитрость… Эти, из Нижних земель, горазды на разные подлости… и…

— Еще одно супротивное слово, и я оторву тебе ухо и заставлю сожрать во славу Леннара и пресветлого Ааааму, — негромко произнес Акил. — Я сказал: зови! Да, и вот что: передай приказы всем сотникам, чтобы они Расчистили площадь и перебросили все боеспособные отряды, в том числе и ополченцев и примкнувших к нам горожан, ближе к высотам Храма. Мне больше не нужны на Этерианской площади эти воющие толпы!

— Понял, мудрый Акил.

— Зови гостей!

Дайлемитов было шестеро. Все они были одеты согласно обычаям, бытующем в их народе, а, надо сказать, дайлемиты славились чрезвычайной сдержанностью, закрытостью и враждебным отношением к иноплеменникам — даже тем, кто жил на одном Уровне с ними, в Кринну. Каждый из этих шестерых был завернут в длинный плащ из эластичной темной ткани, секрет изготовления которой известен только в Дайлеме. На головах незваных гостей поблескивали диковинные для Горна головные уборы, сработанные из мелких металлических колечек, а лица были больше чем наполовину закрыты повязками, не стесняющими дыхания, но дающими о внешности этих людей лишь самое приблизительное и размытое представление.

Говоря о наемных убийцах, Разван был в чем-то прав: нет людей более подозрительных и непонятных, чем дайлемиты, а под их одеяниями можно спрятать целый боевой арсенал. Это не свирепые и прямодушные наку, не гостеприимные арламдорцы, подданные добрейшей королевы Энтолинеры, не буйные и дубоватые жители Горна, столицы Ганахиды, любящие хорошенько выпить и подраться. Впрочем, Акил не питал к скрытному и угрюмому дайлемитскому народу неприязни или страха: его мать была родом оттуда, так что гарегги, священные черви Дайлема, не зря появились у сардонаров…

Нет, не всех дайлемитов стоит опасаться. Кто-кто, а Акил прекрасно знал, КТО из уроженцев славного города Дайлема, что в землях Кринну, представляет собой настоящую угрозу. Бояться следует только так называемых «бродячих» дайлемитов. Эта каста в Дайлеме существовала испокон веку.

Первые «бродячие» дайлемиты появились, верно, вскоре после первого же из разливов, который случился в Нежных болотах, родине священных червей гареггов. Болота словно распухают, наводняются желтоватыми мутными потоками; вываливается из берегов и чувственно дышит мерзкий зловонный ил. Все это странным образом совпадает с брачным периодом червей гареггов. Нет, никакой брачной игры… Никаких заигрываний. Червь гарегг-гермафродит. Он способен дать потомство раз в жизни, и дать это потомство он может только в одном месте — в теле крупного живого существа. Рыбы, животного…

…или человека.

Первые из гареггинов, людей, в тела которых вселились черви, сразу же воспользовались плодами невиданной силы, последствиями выгодного симбиоза. Кто силен — тот и прав, и первые из гареггинов, еще не знающие о грядущей плачевной своей участи, а только наслаждающиеся невесть откуда взявшейся мощью и неуязвимостью, быстро встали на нехороший путь. Безнаказанность пьянит. Даже Ревнители, узнав, ЧТО дает гареггинам силу, отказались усмирять этих бойцов. К тому же в анналах Храма нашлось кое-что о червях, Послужившее обильной пищей для размышлений…

Гареггинов объявляли нечистыми — на этом миссия Храма была завершена. Но надо отдать должное криннским Ревнителям, ну и — конкретно — братьям ордена из города Дайлем: первые отряды «бродячих» создали, отобрали и обучили именно они. Ради уничтожения гареггинов Храм закрыл глаза на то, что боевые методики ордена вверяются непосвященным. Так «бродячие» дайлемиты-бойцы, созданные для усмирения гареггинов в период разливов Нежных болот, получили негласное благословение Храма. Таковых дайлемитов, с одной стороны, мало, и они не представляли опасности для Храма, а с другой — они снимали с Храма эту головную боль, заботу об обуздании гареггинов и уничтожении гареггов. Отсюда — происхождение одежды дайлемитов… Это связано с тем, что червю внутри человека нужно больше света и кислорода, и гареггины ходят почти голыми. И потому «бродячие» дайлемиты, в противовес своим соперникам и дабы показать окружающим, что червя в них нет, облачились в закрытые одежды. Постепенно эта манера одеваться распространилась с «бродячих» на все население Дайлема…

Кто-кто, а Акил знал это.

Явившиеся к нему люди были именно «бродячими», и Акил определил это одним беглым взглядом из-под приопущенных ресниц, нежных и длинных, как у женщины.

Войдя, все «бродячие» дайлемиты как один подняли левую руку в знак приветствия. Как и положено уроженцам Дайлема, их кисти были искусно забинтованы, так, что оставались открытыми лишь верхние суставы и кончики пальцев.

Грендам, видевший дайлемитов вживую в первый раз, пробормотал:

— Это чего это они? Какие-то… странные… Они нас не грохнут, Акил? Зря ты охрану отпустил-то…

Акил скривил губы:

— Грохнут на глазах нескольких тысяч наших сторонников? Никто так, как жители славного Дайлема, не ценит жизнь, и платить жизнью шестерых дайлемитов за две наши — это, по их представлениям, величайшая глупость! Не так ли, уважаемые?

— Ты совершенно точно сказал, Акил, — глуховатым голосом откликнулся тот, что вошел первым, высокий, с широкими плечами, чуть сутуловатый. — Не зря и в твоих жилах течет кровь дайлемитов.

Он говорил по-криннски, на звучном и благородном дайлемском наречии. Акил ответил на том же языке:

— Тебе это известно? Кто ты таков? Зачем вы явились сюда, в Горн? Неужели не нашли более удачного времени, ведь город охвачен мятежом!

— Да, мятежом, который зажгли и возглавили сардонары. И именно потому мы и явились сюда. Я хочу предложить нашу помощь.

— Э, — презрительно скривился Грендам, и его разноцветные глаза тускло засветились, словно у выцедившего жертву хищника, — чем вы можете помочь вшестером огромному делу сардонаров?..

— Неважно, сколько нас. Важно, кто мы.

— И кто же? Назови свое имя! Твое и твоих спутников. А то я не привык разговаривать с какими-то безымянными проходимцами, — отозвался Грендам с той вульгарной ноткой, что отличала поведение и манеру общения бывшего плотника еще в ту пору, когда он был беспутным и вечно пьяным забулдыгой из трущоб Ланкарнака, а не сотрясал обитель Первого Храма в Горне.

Сутуловатый едва заметно поклонился. Его спутники остались недвижимы… Высокий предводитель дайлемитов произнес:

— Зовите меня Третий.

— Что за странное имя? Гм… — Грендам потянулся.

— Это не совсем имя. Просто я хочу подчеркнуть, что я тут — Третий, и ничего более. Что толку в именах? Ведь первые двое — вы, вожди сардонаров, Акил и Грендам. Так что Третьему позволительно быть безымянным.

— Ты умеешь располагать к себе людей, — вдруг взял слово Акил, перебивая Грендама, который явно хотел воспротивиться такому положению вещей. — В самом деле. Пусть будет Третий. Имена твоих спутников, я так понимаю, ты и вовсе не захочешь открыть.

— Ну почему же? Я могу назвать все имена, и свое собственное в том числе, я могу даже открыть лицо и приказать сделать то же самое моим людям, хотя обнажать лицо вне дома и тем более вне своего родного города, как тебе прекрасно известно, — позор для людей нашей крови. Точно так же тебе известно, что самое бранное слово в нашем народе, оскорбление, за которое может расплатиться кровью не только обидчик, но и весь его род, включая женщин и стариков, — «гололицый». Только зачем тебе видеть наши голые лица, мудрый Акил? Ты и так видишь людей насквозь. Это не грубая лесть, клянусь личинками священного червя! Просто в беседе с человеком нужно не преступать определенную грань, дабы не повредить общему делу.

Акил качнулся вперед, и его руки хищно взметнулись перед точеным лицом в священном жесте сардонаров:

— Какое же у нас с вами общее дело? Ты упоминал тут…

— Да! Ты видишь самую суть вещей. Я в самом деле хочу предложить тебе гареггов. Нам стало известно, что ты сумел возродить эту древнюю традицию, славную для Дайлема, и вот мы здесь.

Акил повернулся к нему спиной и окинул взглядом уже пустеющую площадь, растворяющиеся в вечерних сумерках людские толпы, мало-помалу редеющие и рассредоточивающиеся по близлежащим улицам и проулкам. Пешие и конные отряды сардонаров, провозглашая славу Леннару, Акилу и блаженному Грендаму, выдавливали людей с площади. Нескольких буйных горожан затоптали их же сограждане, но никто этого не заметил. Сардонарские глашатаи, в блестящих кирасах и с обмотанными желтыми повязками шеями, призывали горнцев направиться к Храму. Бойня у Этерианы тоже подходила к концу, и только несколько разрозненных групп мятежников выводили из различных порталов Собрания жиденькие вереницы смирившихся, поникших людей (большей частью из числа стражи) и тут же, у ограды и возле забрызганных кровью стен, сноровисто и деловито рубили им головы и вспарывали животы. У многих палачей были такие лица, словно они выполняли какую-то кропотливую работу по дому или хозяйству, а не занимались душегубством. Акил потер рукой лоб и, снова обратившись к Третьему и прочим дайлемитам, сказал:

— Вот как! Вы хотите выгодно пристроить товар, который раньше было затруднительно продать, так?

— В чем-то можно выразиться и так. Я не думаю, что ты откажешься от нашего предложения.

— Не спеши с выводами, дайлемит! Ты верно заметил, что я разбираюсь в людях. И я никогда не принимаю первого предложения, пусть даже очень выгодного. Собственно, я сказал напрямую. Мы нужно быть уверенным…

— Я могу дать тебе эту уверенность, — вклинился Третий в малую паузу, допущенную Акилом, — потому что мы явились не только касательно гареггов. Мы хотим влиться в ряды сардонаров. Мы хотим брать Храм. Мы готовы встать во главе одной из штурмующих колонн.

Грендам, который все это время занимался тем, что оглаживал незваных гостей уничижительным взглядом и облизывал языком углы рта, выражая тем самым полнейшее равнодушие, едва не свалился вниз, на площадь, чуть не перевалив через фигурные перила. Как один из Двух вождей сардонаров, он мог совершенно обезопасить себя от участия в вооруженных столкновениях, ограничившись зажигательной истеричной болтовней. И ему было совершенно непонятно, почему эти пришлые сами ищут себе смерти, объявляя о желании брать приступом твердыню Первого Храма! Он пробулькал что-то невнятное, но язык слушался как-то не очень… Акил сделал шаг вперед и сказал:

— Ты отвечаешь за свои речи, Третий? К нам склонилось множество людей, особенно за последнее время — но никто еще не изъявлял желания встать на острие штурмовых колонн! Я, конечно, знаю, что мои соотечественники по материнской линии, дайлемиты, довольно умелы и храбры в бою. Но что-то не припомню я такого самопожертвования среди славных жителей Дайлема! Хотя… вы, я так понимаю…

— Вот именно! — воскликнул Третий.

— Да, я заметил, что ты и твои спутники — из «бродячих», — кивнул Акил. — Принимать ваши услуги достаточно выгодно, я знаю, какие бойцы дайлемиты этого рода. Но «бродячие» всегда занимались только ОДНИМ делом. Они убивали гареггинов! А между тем мои ударные отряды состоят именно из них…

— Наверное, я рано приписал себе проницательность, Акил, — сумрачно заметил «бродячий», касаясь забинтованной рукой шлема, прикрывающего голову, — раз уж ты не можешь допустить, что и мы, дайлемиты, способны стать сардонарами!

— Весь Кринну и окрестности Дайлема кишат летучими отрядами Обращенных, — ядовито заметил Грендам. — Власть Храма слаба там, Ревнители разрознены и в смущении, и если вы уверовали в Леннара и его учение, то вы могли спокойно перебежать к нему…

— Отчего же в таком случае ты, красноречивый Грендам, сам не перебежал к нему после того, как наблюдал Леннара на ланкарнакской площади Гнева? Наверное, потому, что сам хотел власти, а Леннар никогда не подпустит к ней таких, как ты? — вкрадчиво проговорил Третий. — Ладно. Не будем вести этих бессмысленных споров. Если мы умные люди, то поняли друг друга, а глупцам не свалить Храм.

Грендам гневно запыхтел, но Акил одним движением бровей пресек его намерение возразить, и тот с легким ворчанием попятился к колонне. Акил, закрыв один глаз и повернувшись к дайлемитам вполоборота, наконец произнес:

— Хорошо. Первый штурм Храма назначен на утро. Но прежде я должен взглянуть на червей. Это взрослые особи или — лучше — личинки возрастом в две седмицы?

— Последнее, — ответил Третий хладнокровно. — Я передам их вам за определенную плату. Но есть условие: вы получите гареггов только после штурма. Не хочу сейчас говорить о деньгах, к тому же, как мне кажется, у сардонаров и сейчас довольно гареггинов.

Акил сверлил его взглядом. С гареггами у него была проблема. Все те, что были, принес ему Илагай, его троюродный брат. Брат, о существовании которого Акил даже не подозревал. Илагай был «диким» гареггином. Он знал, что его время недолго, но все-таки рассчитывал сколько-то пожить, справедливо считая, что сумеет ускользнуть из лап «бродячих», число которых в связи со всей этой смутой изрядно уменьшилось. Однако после появления в Кринну летучих отрядов Обращенных ему пришлось оттуда бежать. И он заявился к до сей поры никогда им не виданному братцу как раз в тот момент, когда Акил ломал голову над тем, что ему противопоставить Ревнителям. Гарегги решили проблему. Но, к сожалению, их запас уже иссяк. А где взять еще — Акил не представлял. И вот такой подарок… «Если этот дайлемит и его сообщники в самом деле задумали предательство и если они на найме у Храма, то мы всегда Успеем перерезать им глотки или даже устроить ритуальное аутодафе гликко, — размышлял он. — Никогда не стоит горячиться в деле привлечения новых сторонников, но и чрезмерное недоверие и злоба, как у этого болвана Грендама, еще менее уместны… Священный червь! Если хотя бы половина того, что он сказал, — правда, то эти дайлемиты уже пригодятся, а дальше… а там видно будет!» Акил мельком оглянулся на своего как никогда безгласного соправителя, славного прорицателя Грендама, поднял скрещенные руки и бросил:

— Согласен!

— Не так много до сигнала.

— Да, сумерки начинают рассеиваться. Все-таки сколь долговечны эти леобейские кондиционные системы, которые даже пятнадцать столетий спустя имитируют смену дня и ночи… зимы и лета… Не устаю удивляться этому чуду!

— Казалось бы, кому-кому, а тебе, Лайбо, пора и перестать удивляться.

— Да, тун Гуриан. Хотя кто бы молчал! У вас в Беллоне несколько веков тому назад нарушился климат-контроль. Авария, катаклизм! Ну и в результате — нескончаемый холод, вечно исходящие паром теплые озера… только они и сохранили доступ к контурам теплоносителей. Академия разобралась, в чем дело, и вашим гордым аэргам, всем этим альдманнам, альдам и тунам, послали запрос: дескать, за несколько лет можно устранить неполадку и восстановить прежние, докатаклизмные, погодные условия. И что же? Все двадцать пять родов встали на дыбы, альдманны, Озерные владыки, заявили самому Леннару, что не позволят изуродовать тело и душу их суровой родины! Нет, сказали они, ты можешь приказать, Леннар, и мы скрепя сердце выполним приказ, но!..

— Не будем об этом, Лайбо. Не время… Если нам удастся проникнуть в Храм, пользуясь этой уловкой Леннара, то…

— То и тогда ничего не будет ясно. Не знаю, каков полководец этот Акил, но будь он даже самим Ксуталом Железным, лучшим и легендарнейшим военачальником Беллоны за все времена, что существует моя родина, то и тогда… И тогда высоты Храма могут оказаться недосягаемы…

— Тсс! Скоро сигнал!

— Молчите, — раздался за их спинами негромкий властный голос, и оба тотчас умолкли.

Лайбо, впрочем, хотел сказать что-то, но слова словно застряли у него в глотке, когда он с округлившимися от удивления глазами сначала схватился за грудь чуть пониже сердца, а потом закашлялся и, желая приглушить этот хриплый кашляющий звук, поднес ко рту ладонь. Сдвинул повязку, закрывавшую нижнюю часть лица… Когда он отнял ладонь от губ, то увидел, что кончики пальцев окрашены кровью. Лайбо быстро поправил повязку, возвращая ее на исходное место. Тун Гуриан спросил быстро и со смутной тревогой:

— Что с тобой?

— Н-ничего, — пробормотал Лайбо. — Мне кажется… н-ничего страшного… я думаю…

Тун Гуриан не ответил. Беллонцы отличаются превосходным чутьем. Каждая нотка в голосе Лайбо, неуверенная и дряблая, свидетельствовала о том, что Лайбо солгал. «Вот оно, — подумал тун Гуриан, — вот оно… яд… Неужели уже?..»

Короткая, непрерывно нарастающая глухая дробь за их спинами раскачала и обрушила тишину. Лагерь сардонаров содрогнулся и пришел в движение.

Час штурма пробил.

…В душе тех, кто никогда не видел ни одного из Храмов Арламдора, эти грандиозные сооружения всегда поднимали сложное чувство, включавшее в себя напластования из страха, восхищения и сознания собственного ничтожества. Храмы строились нарочито грандиозными, а беспощадный Закон карал за нарушение древней традиции: никто не может строить здание выше куполов этих символов веры. Первый Храм по сути представлял собой почти точную копию того, что был разрушен катаклизмом в Ланкарнаке, но несколько превышал его по размерам. Вернее Храм в Ланкарнаке был почти точной копией Первого… Первый Храм напоминал гигантского серо-голубого каменного осьминога, простершего вокруг себя восемнадцать щупалец в диаметре около четырех с половиной белломов. Щупальца-галереи, хоть относительно небольшие в сравнении с главным зданием Храма, при ближайшем рассмотрении представляли собой громадные сооружения, вытянувшиеся на два беллома каждое и имевшие в высоту от двадцати до тридцати человеческих ростов. К галереям, вливавшимся в главный корпус так, как несколько рек впадают в озеро, лепились постройки меньшего калибра, имевшие в большинстве своем не богослужебное, а хозяйственное и административное назначение. Не надо забывать, что Храм держит в кулаке не только духовную, но и государственную, законотворческую и судебную власть… Храм назначает и ниспровергает королей и правителей, формирует законодательные собрания и разгоняет их. Как стадо бессловесных скотов. Большая и, быть может — скоро, — непосильная для нынешних церковных иерархов власть…

Главный же корпус Храма, скрывавший за своим каменным панцирем несколько сотен нефов далеко не скромных размеров, венчался грандиозным куполом, на самой вершине которого виднелась впадина, наполненная теплой дождевой водой. Впадина, относительно небольшая на фоне общих размеров громадного сооружения, на деле была целым озером и являлась священной купелью, служившей для ритуальных омовений жрецов Благолепия.

Попасть внутрь этого храмового комплекса можно было через любой из восемнадцати въездов, открывавших собой каждую из щупалец-галерей. Мощные арки въездов, зажатых меж высоких каменных пилонов, были превосходно приспособлены для обороны. На пилонах, мощных каменных столбах с рядом утолщений по всей длине, имелись смотровые площадки, отлично укрытые для посторонних взглядов и предназначенные для размещения тут наблюдателей или стрелков. Въезды запирались высоченными и тяжелыми раздвижными воротами из черного манггового дерева, окованного несколькими полосами металла. Даже если существовала возможность пробить в мощных воротах брешь при помощи всех мыслимых подручных средств, огня или размягчающих химических растворов, все равно для этого требовалось значительное время: прочное мангговое дерево плохо горит, чрезвычайно твердо и неуступчиво… Впрочем, любой, кто попробовал бы пробраться к воротам, прожил бы не больше нескольких мгновений: стрелки Ревнителей славились своей меткостью, равно как и метатели ножей и копий — копий коротких, для ближнего боя (миэллов) и длинных (гараннидов).

Но даже если допустить, что осадившие Храм воины сумели прорваться через ворота и оказаться в нефе, где каждый из гостей священной обители должен пройти ритуальное очищение… Даже если допустить это, все равно — доступ в главную галерею-щупальце преграждался каменной стеной, поднимавшейся и опускавшейся при помощи тайного механизма. Таким образом, восставшим оставалось бы прорываться в сердце Храма по узким ходам, идущим параллельно главной галерее на высоте более десятка анниев. А как защищаются узкие ходы и переходы, известно на примере Этерианы…

Но здесь, в Первом, сардонаров ожидали отнюдь не жалкие муниципальные стражники и перепуганные заседатели городского Собрания, которых можно резать, как убойный скот. Общий гарнизон Храма достигал полутора тысяч Ревнителей и Субревнителей, а при необходимости почти каждый из девяти сотен жрецов Благолепия мог взяться за оружие, которым они владели с ненамного меньшим искусством, нежели братья ордена.

И эту твердыню, царившую над миром вот уже около пятнадцати веков, Акил собирался взять за ОДНО УТРО.

Как?

Большинство из пятнадцати тысяч сардонаров, осадивших Храм, даже не задумывалось об этом. Вера в своих вождей превышала сомнения в собственных силах и принижала истинные возможности Ревнителей, некогда непререкаемо грозные. Впрочем, Акил был в самом деле грамотным военным. Справедливо сочтя, что нет смысла осаждать все восемнадцать порталов, ведущих в Храм, — банально не хватит сил и средств, он поставил контрольные посты у шестнадцати въездов в Первый, придав каждому из постов по крепкому отряду ветеранов. Это было необходимо, потому что эти посты состояли большей частью из горожан-ополченцев, лишь недавно примкнувших к сардонарам и не очень уверенно владевших оружием. Основные же силы, наиболее обученные воины общей численностью в шесть тысяч человек, были переброшены к двум храмовым въездам, которые и были намечены Акилом к штурму.

Время, выбранное предводителем сардонаров для атаки Храма, подобралось медленно, неотвратимо, словно тот серый сумрак, который окутывал основания пилонов, медленно светлел, раздвигая свои тяжелые мутные волны и открывая угрюмые стены галерей-щупалец и молчаливые черные лица ворот-порталов. Сумрак, как затаившийся хищник, засел в неряшливом кустарнике, которым поросли холмистые земли, примыкавшие к Храму; сумрак прятался в черных тенях скал, в низко стелющейся траве и в полосах гравия, разрывающих массивы кустарника и участки, заполненные сорными травами. Сумрак… Но не этот сумрак был самым жутким из того, что находилось близ стен Храма в преддверии решительного штурма. Самым тягостным и давящим было совершенное, абсолютное безмолвие — словно огромным звуконепроницаемым колпаком неба накрылось это священное для всех сторонников древней веры место. Ни огонька. Ни звука. И даже со стороны Горна, огромного города, раскинувшегося у подножия высот Храма там, за Полосой отчуждения, не долетали обычные для любого времени суток хлопотливые шумы никогда не затихающей суетной столичной жизни. Нет. Все замерло. После бойни, учиненной сардонарами в Горне, казалось, даже лучики света боятся проникать сквозь плотно закрытые ставни. Что уж говорить об осажденном Храме, над которым всегда, денно и нощно льется тонкая и печальная мелодия богослужебного гвентара, священного струнного инструмента жрецов! Молчали и струны, немотствовал сумрак, и только от остывших за ночь храмовых стен, казалось, шел какой-то мрачный, угрюмо давящий на барабанные перепонки гул.

Акил и Грендам находились в передвижной резиденции — внушительном башенном сооружении, передвигающемся при помощи мускульной силы нескольких десятков мужчин, посаженных внутрь трех колес — двух тяговых и одного рулевого. Впрочем, башня была отнюдь не так тяжела, как это могло показаться при взгляде извне, благо состояла она из ажурных металлических секций, снаружи обшитых тонкими планками из манггового дерева, а изнутри переложенных мягкими звериными шкурами. Акил и Грендам стояли на самой верхней секции передвижной башни и наблюдали за одним из двух порталов Храма, намеченных Акилом к штурму. Пророк и прозорливец Грендам, съежив свою басовито грохочущую голосину до свистящего шепота (словно он очень боялся, что его услышат непосвященные), говорил:

— Ты приказал подать сигнал… Что-то очень тихо! Расшевелит ли их сигнал? Может, не все расслышали?

— У тебя еще будет возможность произнести перед ними заготовленную речь, — отозвался Акил. — Главное, не подставься под дротики и копья храмовников. Они очень меткие. Все Ревнители, и бывшие и нынешние. Я, например. А что касается того, что сигнал тихий… Я же не учу тебя, Грендам, началам этой твоей дурацкой риторики, при помощи которой ты так ловко расшевеливаешь в этих бараньих душонках воинственный огонь? Вот и ты не учи меня военному делу и тому, как следует подавать сигналы при осаде твердыни.

— Ты по-прежнему думаешь бросить своих земляков… — голос Грендама был налит медленным, тонким ядом, — своих земляков дайлемитов на острие одной из штурмующих колонн? Так рисковать?.. Этот Третий…

— А ты думаешь, мне не пришло в голову проверить их боевое искусство? Я приказал Иламу, тому молодому гареггину, что ты видел в действии у Этерианской площади, вступить в схватку с тем из них, кого укажет их главный, этот самый Третий. Я даже думал, что он и сам не откажется… Однако же он сказал, что не хочет обижать юношу, и потому назначил на этот бой одного из своих людей.

— Ну и?..

— Этот дайлемит разделал Илама, как мясник с базара — тушу. У него удивительное движение. Отличная координация. Мне даже показалось, что его пластика и манера ведения боя мне знакомы. Индивидуальны. Это, конечно, глупость и наваждение, но драться мои соплеменники по материнской линии умеют. Особенно те, что именуются «бродячими». Эти, что явились, я уверен, — как раз из «бродячих». Что насчет поединка пришлого воина с Иламом… Я не забываю о том, что Илам — гареггин, в то время как его противник, выбранный Третьим…

— Что?

— Ни один из истинных дайлемитов никогда не станет гареггином. Это претит всем законам Дайлема и государства Кринну в целом. Если в древности некоторые дайлемиты добровольно становились гарегганами, оставаясь на ночь близ разлившихся Нежных болот, то теперь — никогда!

— А-а-а… этот твой братец? — не поверил Грендам.

Акил поморщился:

— Я же сказал ИСТИННЫХ! А Иаглай — просто крысеныш. И жил как крысеныш, и сдох так же, — брезгливо кривя губы, буквально выплюнул фразу Акил. — Никогда нельзя знать, что придет на ум крысенышам, Грендам. Впрочем, ты все равно не поймешь, о чем я… Хотя… — Акил задумчиво качнул головой, — ведь если они дерутся так, не будучи гареггинами, — глаза Акила мрачно сверкнули, — то что же будет, если… вдруг… как-нибудь…

— Все-таки не думаю, что мои люди захотят глотать священных червей и становиться с ними одним целым, — прозвучал за их спинами глуховатый голос Третьего, — тем более тебе, Акил, урожденный дайлемит по материнской линии, прекрасно известно, ЧЕМ каждый из гареггинов рано или поздно расплатится за свои бойцовские стати и неуязвимость.

Грендам, не ожидавший появления в передвижной резиденции кого-то еще, даже подпрыгнул на месте:

— Ты!!! Дайлемит! Что ты тут делаешь? Как ты посмел?.. Да как ты посмел, тухлая отрыжка болот?

— Я здесь по приказу многоустого Акила, — спокойно ответил Третий. — Он сам велел мне явиться в башню, как только пробарабанят сигнальную дробь. Отряды ополченцев под командованием сотников уже перебрасываются к Порталу-один. А тебе, мудрый Грендам, совершенно не обязательно так вопить, словно тебя режут, как тех, захваченных в Этериане.

Грендам захлебнулся слюной, скаля желтые зубы и теребя на груди свою мешковатую, неряшливую и давно не стиранную блузу:

— Что такое говорит этот выродок?.. Акил! Он сказал: ополченцы! Это же горожане, многие из которых держали в руках разве что кухонный нож! Зачем ты бросаешь их на укрепления Храма, если у тебя есть гареггины из числа опытных воинов, даже бывших Ревнителей? Почему бы тебе не двинуть вот этих хваленых дайлемитов, раз они так рвутся в бой и хотят найти хорошенький кол для своих задниц?

— Кажется, я говорил о том, что тебе не следует давать мне советы в том, в чем сам ни Илдыза не понимаешь, — холодно отвечал Акил, и кожа на его мощном лбу задвигалась, собираясь в складки. — Твои советы дурацкие, и мне лучше знать, что я делаю! Зачем мне открывать все козыри? Нам противостоят не жалкие муниципальные стражники, охранявшие не менее жалкую Этериану. Нам предстоит сразиться с лучшими воинами обитаемого мира, противостоять которым могут разве что лучшие Обращенные Леннара и еще те немногие, что призваны под священный знак сардонаров! И эти воины должны увериться в том, что им не составит труда отогнать от стен Храма эту толпу ослов, возомнивших себя бунтовщиками!

— Не очень-то лестно отзываешься ты о своих сторонниках, храбрый Акил, — иронично проронил Третий.

— Ты еще не слышал, что говорит о них Грендам… Священный знак! Что ж, Третий, сейчас я дам тебе указания, когда и как тебе и твоим людям следует вступить в бой. И — береги себя! Ты еще понадобишься мне.

— Звучит обнадеживающе… — пробормотал Грендам, спускаясь башенной секцией ниже, в то время как другой вождь сардонаров разъяснял дайлемиту его обязанности. — В последний раз Акил говорил такие слова старому доброму Госпу, прежде чем перерезать ему два дня спустя собственноручно глотку. Добрый Акил, милосердный Акил, да будет мудр и милостив стоустый Акил! Во славу Леннара, сожри его священный червь!..

Между тем около тысячи сардонаров подошли сразу к двум порталам Храма. Лишь у немногих проснулся былой страх перед величием и грандиозностью храмовой твердыни, накрепко засевший в душе и вскормленный многими поколениями предков. Большинство из этих вояк было уверено в том, что штурм будет мимолетным и быстрым, а потом настанет сладостная вечность, отведенная для мщения, мщения!.. И не одна из этих тертых лежалым и жалким бытом душонок предвкушала, как дрогнут и сомнутся братья ордена, как лягут они под мощными ударами сардонаров и подставят под отточенную сталь клинков свои жилистые шеи! Впрочем, многие из ополченцев черпали свою храбрость, горячность и отвагу в ядреных отварах, которые обильно приготавливались в лагере сардонаров в течение почти всей ночи. Лишь немногие — большей частью сотники — задумывались над тем, почему Акил, очень строгий в своих боевых предписаниях и блюдущий железную дисциплину в стане своих сторонников во время военных действий, допустил подобное безобразие.

Надо сказать, что далеко не все сардонары пили пьянящие отвары… Злоупотребляли преимущественно горожане, ополченцы, чернь, получившая первый боевой опыт в резне в Горне и при взятии Этерианы…

Не многие из них дожили до дневного света.