Глава 23
Жест отрицания
Легкий бриз с моря шевелил занавески на распахнутом окне. Все тут у них не по-людски: давно уже пора с берега дуть, на дворе почти темно. А Прошка – негодяй, теперь в этом нет никакого сомнения.
Конечно, в принципе я мог бы и сам посмотреть на копыта Ворона и убедиться, что с подковами все в порядке. Уж на это у меня образования должно было хватить.
В итоге выяснилось, что перековать его нужно на обе задние ноги.
Мы с ним хотели сегодня прямо с утра в Тронквист подаваться, есть такой небольшой порт на побережье. Совсем маленький, скорее рыбацкая деревенька, но корабли с Гвартрии регулярно заходят. Контрабанда, однако. Там на месте и разберемся. Не с контрабандистами, естественно, а как в Гвартрию попасть. Проблема даже не с нами, а с лошадьми. По крайней мере, с Вороном. От Прошкиной кобылы придется избавиться – проще новую лошадь на месте купить. Чего бы доброго было, да и не нравится она никому, кроме самого Прошки, да еще Ворону. Но Ворону все кобылы нравятся.
Прошка, конечно, со мной поедет – сразу по нескольким причинам. Самая главная, конечно, та, что кофе он варить умеет, да так, что даже зло берет, если честно. Я ведь сам его учил, а что в результате? Этот законченный негодяй и мерзавец, который даже лошади на копыта посмотреть не может, варит его так, что только от одного запаха с ума сойти можно.
Сколько раз за ним наблюдал – ну абсолютно все то же самое, что и я делаю. Поджарил зерна, на ручной мельнице прокрутил, в медный кувшинчик засыпал, что у нас турку заменяет, и на огонь поставил. Все. А я что делаю? Так почему у меня совсем не то выходит? Мерзавец он еще и потому, что сам Прошка кофе терпеть не может.
Кофе я не так давно нашел, недели две назад, когда уже сам на лошадь мог взбираться. Здесь недалеко от дома, где мы обитаем, селение рыбачье есть, крохотное совсем, дворов на пятнадцать. Так вот, за ним и растут эти самые деревья. Я когда их увидел, глаза даже тер, все не верилось. А когда первый раз кофе варил, так у меня руки слегка тряслись.
Не из-за этого он со мной едет, понятно. Привык я к нему. Иной раз его даже не замечаешь, но протяни, не глядя, что-нибудь назад – сразу почувствуешь, как его руки подхватили.
Но и не это главное. Прошка один меня понимает.
Деньги. Да плевать я хотел на эти деньги. Деньги – это инструмент и возможности, не более того. А так – что черный хлеб, что черная икра, на выходе одно и то же. И на одну задницу двое штанов не натянешь.
Хватит мне и пятидесяти монет. Все равно мало будет – хоть тысяча, хоть пять, хоть десять. Теперь я выступаю в роли мелкого и не очень далекого барона. Даже разбойники это понимают и стараются не связываться. А что с него взять, если он в свои годы только дорогое оружие имеет да коня. Получается, что драться умеет, а вот с остальным туго.
Мало денег – значит, экономить буду каждый грош, не выходя из образа.
Да и свинство получается – собрал людей, наобещал кучу и смылся, все распродав. Они и без меня отлично справятся, один черт с меня толку мало, только общее руководство. Мне самому до того же Герента…
Прав был фер Стянуа, когда сказал, что любовь для мужчин – это болезнь. Только лекарство у него неправильное. А вот правильного, наверное, вообще не существует. Или у каждого свое. Мое – уехать куда подальше, а там как получится.
Почему-то вспомнилась картинка из далекого детства, когда отец нашел на улице кошелек, полный полновесных советских денег, целая зарплата. Он пролежал у нас две недели, пока хозяин не нашелся. Я все просил: «Мама, купи яблок». – «Подожди, сынок, – отвечала она, – зарплата скоро, тогда и купим. Вдруг хозяин сегодня придет – как мы ему в глаза смотреть будем?» Нет, мы не голодали, смешно даже, но не было лишних денег на фрукты. У каждого они свои, детские воспоминания.
Яна, Яна. Убираться отсюда срочно нужно, что-то меня все больше тянет хоть одним глазком на нее посмотреть, в последний раз. Раньше проще было, когда в постели валялся, только ночами жуть. Не от нее я бегу, от себя, если уж быть совсем честным.
Помню, поинтересовалась она однажды, что делать буду, если мы расстанемся. «Да ничего, – ответил. – Уеду далеко-далеко и стану королем могучего королевства. Потом коварно нападу на Империю и возьму тебя в плен. Помещу в гарем, а он у меня огро-омный будет… Но ты все равно у меня любимой наложницей будешь, – пообещал ей. – Я к тебе не реже раза в месяц буду приходить». Почему-то это ее забавляло, она смеялась…
Чувствуя, что лицо расплывается в идиотской улыбке, я встал и подошел к окну.
Где-то там, за морями и океанами, есть еще один материк. Как я понял, их здесь всего два. Только попасть туда совсем не просто: мелкие тут моря, сплошь коралловые рифы. Как к северу от Австралии, где мой друган утонул. Эх, Санька, Санька…
В первый раз судьба пощадила: купались они на экваторе в океане, праздник Нептуна справляли. Ушел пароход, а он на воде остался, не заметили. Немудрено: там трезвым только корабельный пес был, да и то вряд ли. Всю ночь на воде пролежал, нашли его под утро, хотя совсем и не его искали. Их двое таких счастливцев оказалось.
За одну ночь поседел. Поседеешь тут, когда до ближайшего берега тысяча миль. Хной потом подкрашивался, стеснялся. Восемнадцать ему тогда было – не время седеть еще.
Так что Гвартрия мне на хрен не нужна. Слышал я, что ходят с Гвартрии корабли на континент тот таинственный, это мне даже Коллайн рассказывал. Не очень, правда, верится, по-любому экзотические товары должны присутствовать. А нету.
Как там Анри, интересно, – давно уже в столицу вернуться должен был.
На глаза попалась гитара: Прошкина работа. Я себе зарок дал, что больше в руки ее не возьму. Одну я уже в окошко выкинул, откуда эта взялась – непонятно. Не иначе у него талант гитары находить, как у меня неприятности на свою… корму.
Ну так уж и быть, одну песенку я могу себе позволить. Слишком уж настроение лирическое. Вот эту вот, романс любимый, он так и называется, Романс. Не переводил его и не буду.
Когда начал играть, тихонечко скрипнула дверь. Понятно кто, все-таки добился своего.
Красивая музыка и слова такие же. Только пистолета не будет, не дождетесь.
– Прошка, – не глядя, приказал я, закончив играть, – сделай кофе.
Все равно не усну, пойду по берегу погуляю. Нельзя традицию нарушать, коль скоро не уехал еще. Каждый вечер променад совершаю, сразу, как только на ноги поднялся.
– Это я, Артуа.
Неведомой силой меня выбросило из кресла, разворачивая еще в полете. Этот голос мог принадлежать только одному человеку во всей Вселенной, и я не ошибся.
Возле двери в сером дорожном платье стояла она.
Словно кто-то толкнул меня в спину, но я смог удержаться на месте.
Спокойно, Артуа, спокойно, это совсем ненадолго.
– Рад приветствовать ваше императорское величество в сей скромной обители, – склонился я в глубоком поклоне. Только не смотри ей в глаза, иначе все, утонешь. Тогда все твои методики на хрен пойдут.
– Артуа, ты уезжаешь?
Господи, как звучит ее голосок, по-моему, в нем даже боль присутствует. Какое счастье, уж не из-за меня ли?
– Да, ваше величество, и очень жалею, что не смог сделать это сегодня утром.
Еще спокойнее, никаких эмоций, мужик ты или просто штаны надел?
– Но почему?
Да так, знаешь ли, что-то давно в Гвартрии не бывал, лет уже четыреста, наверное.
Она смотрела на меня глазами, полными слез, такими когда-то дорогими и родными.
Ну что ж, ты мечтал увидеть ее в последний раз. Мечты сбываются, не врут, оказывается, люди, продающие газ. Нет, это надо кончать. Посмотри на нее еще разок, чтобы запомнить получше.
– Янианна, я очень люблю тебя и буду любить вечно, но после того, что произошло…
– Что произошло, Артуа?
Да нет, совсем ничего, какие проблемы, с каждым может случиться. Девчонка молодая, ветер еще в голове гуляет.
– Яна, понимаешь, все уже слишком поздно. Между нами всегда будет стоять этот герцог, и уже ничего изменить нельзя, да и не надо. Завтра я уеду, пройдет какое-то время, и ты все забудешь. Поверь, так будет только лучше для нас обоих.
– Да при чем здесь он?
Что? Мне послышалось или ты действительно это сказала? Да ты сама понимаешь, что говоришь? И почему ты еще и кричишь на меня? Разве я завел себе любовницу, когда ты по делам своим императорским уезжала?
– А кто тогда при чем? Если твой любовник ни при чем, тогда я не знаю, кто вообще при чем. – Я тоже не смог сдержаться и уже кричал почти в полный голос.
– Да как ты смеешь даже так думать? – Она даже ножкой топнуть соизволила. Вас что, помимо хороших манер еще и актерскому мастерству обучают?
– А что мне еще остается, когда каждый встречный по дороге чуть ли не в голос кричал, что у императрицы новый любовник?
– Какой любовник? Этот слащавый Эванс, который больше всего в жизни любит свое отражение в зеркале? Ты ревнуй меня хотя бы к тем, кого можно считать мужчиной! Почему ты у меня не спросил?
– А для чего я приперся во дворец, когда больше всего мне хотелось сдохнуть? Чтобы увидеть, как ты с ним целуешься?
Мы кричали друг на друга, да что там – просто орали.
– Это я с ним целовалась? Да ты хоть немного представляешь, что я пережила, когда ты упал в луже крови?
Яна зарыдала, прикрыв ладошками лицо, и ее хрупкие плечи содрогались от плача. А я стоял как дурак, прикусив по привычке нижнюю губу.
– Эта мерзавка леди Виктория… «Ах, какой Артуа замечательный любовник… Как он меня любит… Его даже на дуэли из-за меня ранили…» Как будто я не слышу… А я ждала тебя… Потом ты пришел… У тебя было такое лицо…
Ну как же – все женщины у твоих ног, куда я денусь… Мне так хотелось сделать тебе больно… А ты вел себя, как будто бы совсем ничего не произошло… И еще эта песня…
Потом ты упал и было столько крови… Прибежал твой верзила, растолкал всех и унес тебя как ребенка… Мне сказали, что надежды нет… Я уже простила тебя, понимаешь, простила.
Мне только хотелось, чтобы ты не умер… Наверное, ты даже раньше меня узнал, что у меня есть любовник, чем я сама… Эта гадина в ногах ползала, извинялась, что она не сама, что ее заставили… Потом я поехала в твой дом, а тебя уже не было, и никто не знал, куда ты уехал… Когда мне сказали, где ты, мы поехали с леди Леорой, но ее укачивало, и она осталась в Гроугенте… Ночью так страшно в степи – какие-то зеленые огоньки, наверное, волки… Я так боялась, что ты уже уехал… Я думала, что больше никогда не увижу тебя… А ты… А ты…
Она водила рукой по двери, нащупывая ручку, и совсем уже нашла, когда я обнял ее и крепко прижал к себе.
Верю ли я ей? А еще глупее вопрос можно придумать?
Не знаю, может ли сердце разорваться от счастья, но от нежности может точно.
Яна, все еще всхлипывая, доверчиво прижималась к моей груди. Какая ты, к черту, императрица, ты моя девочка, маленькая нежная девочка, и я жизнь положу, чтобы у нас никогда такого больше не повторилось.
Мы долго сидели в кресле, совсем как в те времена, когда все было хорошо, и как приятно было держать ее на коленях, еще изредка всхлипывающую, и целовать, целовать…
– Где твои гвардейцы?
– Там. – Яна неопределенно махнула рукой и спросила: – Что это была за песня, когда я вошла?
– Это песня о том, что мы должны были встретиться. Видишь, она не обманула. Ты, наверное, хочешь кушать?
Она так забавно кивнула, что я расплылся в глупой улыбке.
– Пойдем, милая моя девочка. Правда, у нас нет почти ничего, мы совсем не ждали гостей. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
Мы спустились в комнату, заменяющую обеденный зал, и я застыл от изумления.
Стол, сервированный на две персоны, был заставлен всякой всячиной до такой степени, так что мне оставалось только принять невозмутимый вид.
Наверное, у меня это не слишком хорошо получилось, поскольку Яна с улыбкой взглянула на меня:
– Совсем-совсем ничего нет?
Я только развел руками: разве ж это много?
За ужином я окончательно потерял лицо, бегая вокруг Янианны и суетливо предлагая скушать еще кусочек вот этого замечательного (черт знает чего и непонятно откуда взявшегося), в общем, кусочек. Негодяи вокруг, почему я всего этого раньше не видел? Впроголодь держали, гады.
Наконец Янианна решительно заявила, что уже объелась, а некоторые личности не любят полных женщин и еще к тому же верят кому попало.
Вот теперь кофе – не все же такие, как Проухв.
Я подошел к дверям, чтобы позвать его, и чуть не выбил из Прошкиных рук поднос с кофе.
Налив кофе в чашку, добавил две ложечки желтоватого тростникового сахару и сливок.
– Попробуй, солнышко. Это называется кофе. Очень бодрящий напиток. Что-то у тебя щечки совсем бледные.
– Опять, наверное, приворотное зелье? – с улыбкой спросила она.
Господи, какая у нее милая улыбка! Я словно заново ее открываю.
Яна выпила чашечку и попросила еще.
– Вкусно? Тебе понравилось?
– Он на тебя похож, – неожиданно заявила Яна.
– На меня? – Вот уж чего не ожидал.
– Ну да. И горький, и сладкий, и необычный – прямо как ты. И сердце от него начинает биться чаще.
Подумав мгновение, добавила:
– Наверное, он все же лучше. – И весело засмеялась, увидев выражение моего лица. – Пойдем, Артуа, посмотрим на море. Я видела, оно совсем близко, – вновь удивила меня Янианна.
Буквально в три прыжка преодолев лестницу, я схватил сверток с большим полотенцем, лежащий сверху приготовленных в дорогу вещей. Спуститься мне хватило и двух скачков, где тут ступеньки считать, совершенно времени нет.
Сначала мы чинно, держась за руки, гуляли по самому краю прибоя и разговаривали о многих важных вещах. Например, я рассказывал ей, что она самая, самая красивая девушка на свете, что у нее самые замечательные волосы. И улыбка такая милая, и губки такие сладкие, ну и еще много чего, но уже на ушко.
В ответ я тоже услышал немало всего приятного. Особенно мне понравился небольшой монолог, в котором было сказано, что я бесчувственный чурбан, оставляющий девушку надолго одну в постели, где ей очень скучно, очень грустно и очень холодно.
Потом я долго целовал ее, чувствуя, как кружится голова от поцелуев. Это у меня-то, у мужика, немного повидавшего жизнь… Но почему-то совсем не было стыдно.
Я подхватил Янианну на руки, зашел в воду и осторожно поставил ее на мелкий, щекочущий ноги песок. Нет, без одежды мы остались еще на берегу. Свою я сорвал мгновенно, а с Яны снимал осторожно, даже бережно. Она же стояла и смотрела мне в глаза.
В воде она доверчиво прижалась ко мне и прошептала чуть слышно:
– Артуа, а здесь в океане…
– Нет, нет, любимая. Здесь нет никаких чудовищ, есть только теплое, ласковое море. Не бойся его, оно хорошее.
Я поднял ее на руки, и мы любили друг друга, и никогда нам не было так хорошо.
И только седой океан тихо ворчал шорохом прибоя…
Укрыв ее одеялом, я присел рядом с постелью, прижав ее руку к своим губам.
Спи, солнышко, ты так устала за дорогу. Здесь достаточно света, чтобы я мог просто сидеть вот так и смотреть на твое лицо. И мне совсем не скучно. Ты так красиво улыбаешься во сне.
А ведь если бы не подковы Ворона и не пьяный кузнец, мы бы так больше никогда и не увиделись. И я прожил бы весь остаток жизни с уверенностью, что меня предал самый близкий человек. Даже если бы я узнал когда-нибудь, что все не так, какое бы тогда это имело значение?
Яна заворочалась во сне, лицо ее нахмурилось, и она открыла глаза.
– Я успела, – прошептала она и вновь погрузилась в сон с милой улыбкой на губах. А ведь за одну лишь эту улыбку мне и жизни не жалко.
Спи, любимая, а я пойду, мне не уснуть.
У входа в комнату стояли два гвардейца. Вот вышколены: они повсюду, и их не видно. Ну на пляже-то их точно не было.
В душе все пело. Что бы такое сотворить, войной на кого-нибудь сходить, что ли?
На кургане возле кофейных кустов цветы растут. Да такие цветы, что даже я любовался ими минут пятнадцать, хоть и не красна девица.
Здесь рядом, за час обернусь. Яна проснется, а ей цветы красивые.
Назад я возвращался с приличным букетом. Ага, теперь встать на Ворона и по этому карнизу прямо в окно. А то совсем навыки потерял, не дай бог, пригодятся. Только букет связать чем-нибудь, руки самому понадобятся.
Когда я залез в окно, Яны в комнате не было. Как так, рано же еще совсем… Я осмотрел все вокруг обалделым взглядом. Тут и спрятаться негде. Да что же это такое? Я с самым потерянным видом уселся на постель.
Откуда-то из угла комнаты послышалось тихое хихиканье. Одним прыжком оказавшись там, отдернул занавеску.
Яна стояла, прижимая обе ладошки ко рту. А в глазах веселые бесенята. Фу, отпустило.
– Ой, цветочки. Как мило. Какие красивые. Ой, а как пахнут-то! – Голос такой ехидненький. – Я проснулась, где же мой милый? Нету моего милого. В окошечко посмотрела – вот он, мой милый, ползет себе на коленках и цветочки в зубах держит, красивенькие такие, – откровенно потешалась она.
А как иначе-то? Там сверху фигня такая, не выпрямишься. Ну теперь берегись, твое величество, сейчас ты мне за все ответишь.
Когда мы уже лежали крепко обнявшись, что-то скрипнуло. Наверное, дом усадку дал, звук похожий.
– Что это такое? – поинтересовалась Яна.
– За дверью гвардеец стоит, щетину себе поскреб. Здесь слышимость отличная, – пошутил я. – А некоторые барышни совсем себя не сдерживают, и всем все слышно.
– Ну и пусть, – беспечно отмахнулась она. – Ты мне лучше скажи, этот твой кофе по утрам пьют?
– Приличные девушки пьют его именно утром. В отличие от некоторых, которые напьются кофе вечером и пристают к мужчинам, да еще в воде.
– Что-то вы разговорились, господин барон. Наверное, давно наград не получали. Есть у меня на примете парочка, коих даже дома снимать нельзя. Указ, что ли, издать? – задумчиво протянула Янианна.
Уже в карете, на обратном пути, я поинтересовался, как она меня нашла.
– Барон Коллайн подсказал, – сообщила Яна. – Он, кстати, серьезно ранен. Помнишь поместье, о котором ты меня просил? Что-то с этим связано.
Так, интересно, откуда Анри знает об этом убежище? Хозяин его должен быть в Караскере еще минимум полгода. Ладно, это даже к счастью. А вот что с ним самим?
– Знаешь, Артуа, история интересная получилась. Никто не знал, куда ты делся. Мне к барону Коллайну леди Диана посоветовала обратиться. И мне пришлось – представляешь, мне! – за шторой прятаться в его спальне, он вставать еще не может… – Тут Яна хихикнула, вспомнив утро.
– К нему пришел… ладно, неважно кто, и стал требовать продать какие-то земли возле Монтенера.
– А что барон?
– Барон ему отказал, естественно. И еще показал вот так.
Я от смеха сполз на пол кареты.
– Чему ты смеешься? – обиделась Янианна.
– Яна, солнце мое ненаглядное, ты хоть знаешь, что этот жест обозначает?
– Конечно, барон объяснил мне, что на твоей родине, Артуа, это жест отрицания, – беспечно заявила она.
Я сполз вторично.
– Яна, любимая, никогда так не делай. Это очень неприличный жест. – Сквозь смех мне пришлось объяснить его действительное значение.
Яна оказалась на полу рядом со мной.
– Что с тобой?
На этот раз она долго пыталась объяснить мне сквозь смех, что показывала его уже однажды. Показывала не кому-нибудь, а послу короля Готома. Разговор шел о каких-то спорных территориях, совсем крошечных. Наконец разговор Янианне надоел, и она заявила, что обсуждать эту тему дальше нет смысла, еще и подкрепив отказ жестом.
Надеюсь, в дипломатический протокол его не внесли.
Мы сидели, обнявшись, на полу и смеялись. И все напряжение последнего времени уходило вместе с нашим безудержным смехом, от которого выступали слезы на глазах и першило в горле.
Когда мы пришли в себя, Янианна строго заявила:
– Сразу же, как только вернемся, объявим о нашей помолвке.
Я согласно кивнул.
– Свадебную церемонию назначим… через два месяца.
И снова я согласился.
– Что это ты на все соглашаешься? – с подозрением спросила Яна.
– Знаешь, любимая, я вот тут подумал, что годы-то идут, и тебе уже действительно пора замуж. А где ты тут в округе кого лучше найдешь? Ну разве что короля Готома, говорят, он мужчина видный. Но он же в приданое всю Империю заберет, а мне от тебя совсем ничего не нужно.
Я растер ухо и, когда боль от укуса прошла, все же поинтересовался:
– Почему два месяца всего, обычно полгода?
– Артуа, боюсь, что даже через два месяца все будет слишком заметно…
– Дамы и господа! Сегодня граф Артуа де Койн сделал мне предложение, и я с радостью его приняла. – Янианна обвела взглядом собравшихся на очередной бал аристократов и добавила: – Надеюсь, это известие так же радостно для вас, как и для меня.
На шее у Яны сверкала ривьера из фениксов, подаренных Тотонхорном.
Когда я спросил, откуда у нее это, она очень удивилась:
– Ты же сам подарил! Ее мне передал Гростар, твой ювелир.
Мне оставалось только сделать соответствующее выражение лица.
И еще я вспомнил слова Янианны в карете:
– Одна провидица предсказала, что замуж я выйду, когда сойдутся три приметы – черный конь, черный пес и черный камень.
С конем понятно, с псом тоже, а камень-то где?
Янианна повернула кольцо с фениксом и чуть прикрыла его ладонью. Цвет камня стал антрацитно-черным.
– Если ты думаешь, меня остановит то, что камень такой не всегда, ты глубоко заблуждаешься, милый.
notes
