Глава 16
Письмена

Ночь прошла беспокойно: стонали раненые бандиты, выли освобожденные женщины, оплакивая свою несчастную судьбу и погибших родственников. Из наших убили одного человека и нескольких ранили – к счастью, достаточно легко, чтобы они не стали обузой для остальных.

Утром мы двинулись обратно к деревне, названия которой я так и не успел узнать.

– Что делать с ранеными бандитами? Тех, кто не сможет идти сам, больше десятка, – поинтересовался Коллайн.

– Скажи здоровым, что у них есть выбор – нести раненых на руках или помочь им перестать мучиться, – не задумываясь, ответил я.

Не хватало нам еще заботиться об этих выродках! Но и добивать раненых никому не хотелось. Бандиты предпочли второй вариант.

Обратная дорога далась тяжелее: почти тридцать пленных, за которыми нужен постоянный присмотр, и около двадцати женщин, которые тоже требовали к себе внимания. Впереди ехал дозор, состоящий из двух пар егерей, за ним плелись пленные бандиты, потом двигалось основное ядро нашего отряда, женщины – кто пешком, кто на захваченных лошадях, – табун трофейных лошадей и, наконец, еще один дозор, тоже из четырех егерей. Ненадолго остановившись, чтобы похоронить тела двух женщин, мы продолжили наш путь.

Следующая ночевка далась еще тяжелее – люди устали, не хватало пищи.

Попыток побега не было, пленники шли с покорной обреченностью, хотя отлично представляли, что ждет их в конце пути.

Когда до несчастной деревни оставалось совсем немного, один из бандитов бросился ко мне. Кот преградил ему дорогу, но пленник и не пытался наброситься на меня, он попытался купить себе свободу.

– Ваша светлость, – на всякий случай он добавил мне благородности, – я знаю, здесь недалеко зарыто золото, много золота. Заберите все себе, а…

Я махнул рукой, и Кот понятливо кивнул. Блеснула сталь, и тело, оставшееся без головы, зафонтанировало кровью из обрубков шейных артерий, затем завалилось набок.

– На этом золоте кровь женщин и детей, его уже никогда не отмыть, – сказал я своим бойцам, чтобы ни у кого не возникло сожалений по поводу упущенной возможности стать на десяток монет богаче.

– Может быть, еще у кого-то есть предложения или вопросы к господину барону? – поинтересовался Кот, но пленники угрюмо молчали, глядя на агонизирующее тело.

Когда мы прибыли в деревню, я обратился к плененным бандитам:

– Жизни вам осталось ровно столько, сколько вы будете хоронить убитых вами людей. Вы соберете всех, похороните в отдельных могилах, над каждой из которых будет надгробный холмик и камень в изголовье. Если кто-нибудь хочет отказаться – пожалуйста, мои люди помогут вам предстать перед Божьим судом прямо сейчас.

Но желающих почему-то не нашлось.

К вечеру, когда они уже заканчивали хоронить жителей деревни под вопли и плач женщин, по дороге, ведущей из Тромера, показался отряд егерей численностью сабель в полста.

«Оперативно, едва трое суток минуло», – пронеслось у меня в голове. Но как выяснилось позже, отряд оказался разъездом, обычным для этих мест.

Офицер, командующий отрядом, лихо осадил скакуна и ловко спрыгнул с коня.

– Барон Эдвард Тромар, – представился он, взяв два пальца под тулью своей егерской шляпы. «Ну этот-то точно из Тромера», – подумал я, представляясь ответно.

В нескольких словах обрисовав ему ситуацию, я передал слово Коллайну – говорить совсем не хотелось. Быстрее бы все это закончилось, тоскливо думал я. Нужно еще как-то решить вопрос с пленными бандитами, а делать палачами своих людей совсем не хочется…

– Надо же, кого я вижу! Ведь это сам Говальд, по прозвищу Лютый! Правитель здешних лесов, как он сам себя называет! – Голос Тромара отвлек меня от моих мыслей.

До этого главарь безучастно сидел недалеко от нас, не принимая участия в погребении. При словах Тромара он вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Вы не представляете, барон, – на этот раз Тромар обращался ко мне, – как я мечтал об этой встрече! Не поверите – она мне даже ночами снилась.

– Так, может, вы и избавите нас от его общества?

– О, я с огромным удовольствием сделаю это. А как ждут Говальда в Тромере! Так ждут, что горожане устроят целый праздник по случаю его прибытия.

Тромар с удовольствием согласился избавить нас и от остальных бандитов. Но им не светило побывать перед смертью в Тромере, они будут повешены прямо здесь, как только закончат хоронить несчастных, объяснил барон.

Замечательно. Никогда не находил удовольствия в присутствии на казнях, а уж казнить самому…

Мы распрощались с бароном Тромаром и отправились дальше, несмотря на то что до темноты оставалось не более трех часов.

– Как называлась эта деревня? – спросил я, уже сидя верхом на Вороне, у одной из женщин с черными кругами вокруг глаз и искусанными в кровь губами.

– Счастливки, ваша милость, – услышал я в ответ голос, в котором жизни было не больше, чем в сером придорожном камне.

Господи, какая горькая ирония судьбы, что в селе именно с таким названием случилось то, что случилось.

– Вы опоздали, господин де Койн, на целых три дня. – Голос герцога не выражал никаких эмоций, да и не должен был выражать. Только простонародье может восхищаться или гневаться при разговоре, а для аристократии все эмоции излишни, разве что восхищение к более высоким особам. Для герцога такая особа – ее величество, все остальные – либо ровня, либо ниже по положению.

– Извините, ваше сиятельство, нас задержал сожженный на перевале мост. – Мой голос тоже не имел никаких оттенков, простая констатация факта.

– А то, что произошло в Счастливках, – это тоже было необходимостью?

– Нисколько не сомневаюсь, ваше сиятельство, что вы поступили бы точно так же.

Герцог на минуту задумался, затем кивнул, соглашаясь. А вообще он мне нравился – сухой, убеленный сединами старичок с живым темпераментом и острым умом.

– Поймать Говарда Лютого – это большая удача, скажу я вам. Сколько, говорите, вас было?

– Тридцать один человек, ваше сиятельство.

– А ваших врагов?

– Сто двенадцать.

Цифра более или менее точная, поскольку неизвестно, сколько именно бандитов успело спастись, перебравшись через речку.

– И это были его лучшие воины, личная сотня. Но вам, барон, не привыкать побеждать в таких ситуациях… – С этими словами он слегка коснулся висевшего на моей груди ордена, полученного за Кайденское ущелье.

Я давно привык к тому, что мне не надо искать неприятностей – обычно они сами меня находят. Иногда даже самому удивительно, что до сих пор умудрился остаться живым. А еще странно то, что мы только что прибыли, но герцог, оказывается, уже в курсе всего, что с нами произошло. Не иначе Тромар успел послать гонца с вестью. Только почему я этого не видел?

– И сколько, барон, вы потеряли своих людей?

– Одного, ваше сиятельство. Есть еще несколько раненых, но очень легко. Все они смогут продолжить путь.

– Однако… И как же вам это удалось?

– Я стараюсь собирать только лучших людей. Это дорого, но дело, как видите, того стоит.

Я вспомнил разговор со своими людьми, когда постарался объяснить им, что сила нашего отряда измеряется мастерством самого слабого бойца. Чем оно выше, тем выше и наша общая сила. Немногие могли бы выдержать такой жесткий тренинг, который предлагали воинам моего отряда «дикие». Но парни посвящали ему все свободное время, а учителя у них были знатные.

– Говальд, конечно, не останется в Тромере. Его закуют в кандалы и отправят в столицу под усиленным конвоем, я уже дал соответствующие распоряжения. Не сомневаюсь, что и ее императорскому величеству будет любопытно на него поглядеть.

Надо же – оказывается, личность широко известная, а я о ней и не слышал никогда.

– Чем же он так прославился, ваше сиятельство?

Герцог недоуменно посмотрел на меня, но ответил:

– Этого Говальда по праву называют Лютым. Он настоящий садист и получает удовольствие от мук людей, пытая их лично. Счастливки – далеко не единственное селение, от которого ничего не осталось после того, как он в них побывал.

Кстати, барон, за него назначена приличная награда, за живого или мертвого, так что она по праву ваша. Кроме того, я опишу обстоятельства его поимки, что, надеюсь, станет для ее величества приятным сюрпризом. Говальда пытались поймать уже много лет, и все это время он оставался неуловимым. Еще я надеюсь, что Тайная стража получит от него необходимые сведения о том, где расположены его тайные логова, и нам наконец удастся навести порядок в здешних чащобах.

Пока раскрутятся колеса государственной машины, бандиты тысячу раз успеют скрыться, действовать нужно прямо сейчас, немедленно. А что касается Янианны – боюсь, что ее совсем не обрадует, что я принимал в поимке непосредственное участие, особенно если узнает о соотношении сил. Ну да ладно, до этого еще далеко, глядишь, и забудется. А вот написать письмо и отправить его вместе с почтой герцога обязательно нужно, надеюсь, что это обрадует Яну хотя бы чуть-чуть…

– Что-то мы с вами заговорились, барон. Даю вам день отдыха, а послезавтра отправимся в путь. Кстати, сегодня вечер у наместника, и вас там будут ждать.

Я сидел в огромном шатре верховного дормона вардов и смотрел на причудливые тени, отбрасываемые языками пламени многочисленных светильников. Должность верховного дормона у вардов выборная, но вот уже пару столетий все они избираются из одного семейства, так что можно смело говорить о наследственности власти. Не сомневаюсь, что Тотонхорн, который является дормоном сейчас, передаст власть своему старшему сыну, Тотайшану. Но до этого еще далеко, дормон выглядит не старше сорока. В шатре мы сидели вдвоем, пили напиток, вкусом и цветом здорово напоминающий кумыс, но называющийся согоном, и разговаривали уже второй час.

Добирались мы сюда почти неделю, двигаясь вдоль правого берега реки Мусталы, притока Арны, – город Тромер расположен в месте их слияния. Поначалу встреча с дормоном планировалась в самом Тромере, но Тотонхорн на это не пошел и пригласил в свои степи. Двигались мы неспешно, разбивая лагерь каждый вечер как будто на века – хорошо хоть герцог сменил свою карету на верховую лошадь, иначе весь путь пришлось бы нести ее на руках, поскольку дороги как таковой не было вовсе. Словом, на то, что могло занять лишь пару дней, потребовалась почти неделя.

Тотонхорн ждал нас в условленном месте, раскинув стойбище на берегу Мусталы. Кочевники – они и есть кочевники, вся жизнь у них проходит в поисках травы, корма для их бесчисленных стад и отар. Сегодня они здесь, а завтра травы окажется мало, и они уйдут на новое место, оставив за собой лишь черные пятна на месте очагов да вытоптанную землю.

Мы прибыли уже под вечер и в этот день успели лишь раскинуть лагерь. Своих людей по просьбе герцога, очень похожей на приказ, я расположил на самом краю, между нашим лагерем и кочевниками. Не знаю, что бы это дало в случае возникновения конфликта, поскольку кочевников, считая только воинов, было не менее пятисот человек.

Утром, когда рассвело, люди герцога и люди Тотонхорна глазели на камуфляжную расцветку наших палаток – зрелище, доселе ими не виданное. Ну и пусть, привыкнут, как привыкли к цвету обмундирования моих бойцов. Солдаты, сопровождавшие герцога Иллойского, поначалу тихо подсмеивались над ними, но язвить даже не пытались – у всех на слуху была наша схватка с бандой Говальда, которая убедительно свидетельствовала о высоком воинском мастерстве парней.

Кочевники, люди непосредственные, смеялись открыто, тыкая пальцами, пока из одного из шатров не вышел Коллайн.

Анри, одетый в униформу, как и все мы, взглянул на противоположный берег реки, зевнул и опять зашел внутрь. Когда он снова появился, в руках у него был штуцер. Опустившись на одно колено, он пристроил ствол ружья на колышек, к которому была привязана распорка шатра, и с одного выстрела завалил пришедшего к водопою на той стороне Мусталы оленя. Затем, не говоря ни слова, опять скрылся в шатре.

Теперь у зевак нашлась новая тема для разговора – расстояние до противоположного берега было недоступным для обыкновенного ружья.

Всем он хорош, этот штуцер, – и дальностью стрельбы, и точностью боя, только пока вобьешь пулю в ствол по нарезам – семь потов сойдет, и война закончится. Но это для тех, кто в курсе, а для тех, кто не знает, наглядная демонстрация: ружье обычной длины и выглядит как обычно, а бьет далеко…

За оленем сплавали, привезли на наш берег, и все желающие смогли убедиться, что олень самый настоящий, и дырка от пули тоже имеется где положено – сразу за левой лопаткой. А вот какой он на вкус – потом у наших парней спросите.

На обед мы были приглашены в шатер Тотонхорна. Герцог с неодобрением посмотрел на меня, поскольку я был одет все в тот же камуфляж. Но я не главное действующее лицо в нашей делегации и вообще человек сугубо штатский. А кроме того, все свои регалии и парадные камзолы в Тромере оставил. Какой смысл возить с собой то, без чего свободно можно обойтись? Лучше уж необходимых вещей добавить.

Встреча высоких сторон началась довольно скучно и нудно. Сначала герцог долго говорил о том, что народ Империи и вардов связывают долгие дружеские традиции, приводил примеры из истории, затем настала пора передачи подарков верховному вождю от ее величества императрицы. Тотонхорн принимал каждую вещь, рассматривал ее, благодарил, и заметно было, что ему тоже скучно. По крайней мере, так показалось мне.

Затем начался сам обед. Потчевали нас национальными блюдами по степному обычаю, то есть без всякой мебели. Мне это далось легко – есть сидя на земле не привыкать, а что нет разносолов – так зато мяса много, а столовые приборы я с собой прихватил, и для себя, и для Коллайна. Вина было много и всякого. У вардов нет запрета на виноградную лозу, как можно было предположить, и они с удовольствием откликались на каждый тост полными бокалами.

Съел я много, несмотря на неодобрительные взгляды дворян из окружения герцога. А как же, господа? Вы в гостях у радушного хозяина, который угощает всем, что у него есть, – так пользуйтесь! Чего делать точно не стоит – так это пробовать пару крошечных кусочков с таким видом, что вам это стоило огромных усилий, а потом сидеть весь обед с кислой миной на лице.

Вином я не злоупотреблял, но пару кубков осушил с удовольствием – вино отменное, хоть императрице на стол подавай. И на полуобнаженных танцовщиц, гибко и грациозно двигающихся под музыку, смотрел с удовольствием, в отличие от людей из герцогского окружения, которые чуть ли не стыдливо прикрывали глаза.

Я даже не скрывал того, что мне нравится это зрелище, ведь женское тело – самое красивое из всего, что вышло из-под рук Создателя. Недаром же существует легенда, согласно которой Господь, сотворив женщину, больше ничего создавать не стал, так как понял, что ничего более совершенного у него уже не получится.

Пировали мы долго, но о делах не было сказано ни слова – еще не время.

После торжественного обеда я решил немного поспать в своем шатре, наказав Прошке разбудить меня перед закатом. Совсем недалеко обнаружилась небольшая заводь, там рыба обязательно должна водиться. Вот туда и заглянем с удочками на вечернюю зорьку. Любители мы с Прохором, не раз в Стенборо сиживали на бережку, да и рыбки хочется. У степняков с водой отношения сложные, на столе не было ничего, хоть как-то рыбу напоминающее.

Когда Проухв меня разбудил, я подумал, что пора на бережок, но нет – оказывается, Тотонхорн меня видеть пожелал в своем шатре.

Вот и сидим уже второй час, изредка обмениваясь фразами. Не то что разговор не клеится – нет, просто уютно сидеть вот так, смотреть на огонь и время от времени отпивать из чашки без ручки согон. Изредка Тотонхорн о чем-то спрашивал, я коротко отвечал, и мы снова молчали. Не принято у вардов обращения на «вы», нет выражений типа «не соблаговолит ли милостивый государь» или «уверяю в совершеннейшем к вам почтении», и слава богу. На имперском языке Тотонхорн говорил свободно, без всякого акцента, разве что слегка смягчал твердые гласные в конце слов. Обращаться к нему длинно и цветисто тоже не было необходимости, достаточно было одного слова: «абыс». Я заранее выяснил, что так нужно называть старших, уважаемых людей. Так мы и общались все это время. Наконец он произнес:

– Говорят, что Янианна очень красива… – Это прозвучало и как вопрос, и как утверждение.

– Для меня – да, – вновь коротко ответил я.

И тут он произнес фразу, которую я совсем не ожидал от него услышать:

– Вот смотрю я на тебя, де Койн, и никак не могу понять – почему она выбрала именно тебя? Может быть, есть в тебе что-то такое, что сразу не разглядеть…

Мать вашу, да что вы все от меня хотите и каким, по-вашему, я должен быть? Тотонхорн сказал мне то, что, наверное, многие хотели бы сказать, но не могли в силу разных причин. Он же может себе это позволить.

– Ну мы можем помериться… – Я неопределенно помахал рукой.

Сначала Тотонхорн не понял, недоуменно посмотрел на меня, затем начал хохотать, хлопая ладонями по коленям. Вероятно, он представил себе, как мы стоим со спущенными штанами друг напротив друга, а ассистентки мечутся между нами, делая замеры.

А вдруг он действительно согласится? Вот будет ситуация! Вообще-то в этом плане я не сильно отличаюсь от других. А может, при выборе дормона именно этот фактор является основным критерием – кто его знает? Вон он как смеется.

Я даже представил себе, как Янианна поинтересуется, что мы там делали, и я не смогу солгать. Естественно, Яне будут интересны результаты, и опять у меня не получится обмануть ее. Я лишь с сожалением разведу руками, тяжело вздохну и скажу – проиграл вчистую. Не выдержав, улыбнулся своим мыслям.

Наконец дормон отсмеялся и вытер набежавшую на глаза слезу. Отпив согона, он снова хмыкнул и, как бы в продолжение разговора, предложил пригласить танцовщиц.

Я ответил, что уже насмотрелся сегодня, но если бы пригласить того музыканта со свирелью… Или как она там называется? И, торопясь, чтобы он правильно понял, объяснил, что очень впечатлен его игрой. Этот мальчишка действительно играл так, что невозможно было понять, как из этой полой тростинки можно извлечь такие звуки. Это была грустная мелодия, но печаль ее была светлой и чистой, и держал он инструмент в самом углу губ. Никогда еще я не видел и не слышал ничего подобного – ни самого инструмента, ни такого звука.

Тотонхорн хлопнул в ладони, полог шатра мгновенно откинулся, и в проеме, согнувшись в поклоне, возник человек. Получив короткий приказ, он мгновенно исчез, и за шатром послышался топот ног.

– Мою первую жену завали Айшан, – негромко начал Тотонхорн, – и у нас долго не было детей. Но пока она была жива, меня совсем не интересовали другие женщины. Она умерла, родив мне первенца, Тотайшана. Тотайшан очень похож на мать, если в нем и есть что-то от меня, то характер. Айшан была очень доброй женщиной.

Тотонхорн и Айшан. Наверное, имя сына появилось как сложение двух этих имен. Красивый обычай, жаль только, что в моем мире и в мое время так делается только для породистых животных. Впрочем, и родословные остались практически только у них…

– Знаешь, сколько у меня теперь жен? – спросил он и сам же ответил: – Много, очень много. Но даже всех их вместе я люблю меньше, чем когда-то любил одну Айшан…

Кланяясь, в шатер вошел музыкант, прижимая к груди дудочку.

– Сыграй нам, Кронсул, гостю очень нравится твоя музыка, – обратился к нему дормон.

Парень уселся в отдалении, скрестив ноги, и заиграл. Играл он негромко, но такая музыка и не должна быть громкой, она для сердца, а не для ушей.

– Я очень люблю Тотайшана, – продолжил дормон. – Но он совсем не слушает меня. Парня пора женить, ему скоро шестнадцать, и я предложил ему на выбор несколько невест. Все они из достойных семей, красивые, здоровые, любая из них принесет мне хороших внуков, но Тотайшан уперся: только Алиша, или вообще из дома сбегу, – вполголоса жаловался мне дормон. – Ну что он в ней нашел? Что в ней такого, чтобы идти против воли отца? Маленькая, худенькая, ветром ее шатает, а он – «сбегу». Не-эт, когда я был молодым – разве я мог бы ослушаться? Что творится с этим миром? – Тотонхорн тяжело вздохнул, наполняя чашу согоном.

– Однажды ученые, занимающиеся прошедшими веками, – осторожно начал я, – никак не могли прочитать древние таблички с письменами, потому что язык, на котором они были написаны, стал уже мертвым, на нем давно никто не говорил. Наверное, они надеялись найти в них какие-нибудь тайные знания древних, утерянные впоследствии. Наконец им удалось расшифровать письмена, но каково же было их удивление, когда они прочитали одну из табличек. Она оказалась письмом, в котором один человек жаловался другому на молодежь, которая не живет по заветам отцов. Куда катится это мир и что с ним будет, возмущался он…

Абыс, этим письменам было более двух тысяч лет. И что стало бы с этим миром, если бы каждое новое поколение было хотя бы чуть-чуть хуже предыдущего? Нет, они не хуже, они просто немного другие.

– Как же ученые прочитали эти письмена? – поинтересовался дормон после минутного молчания.

– Им повезло. Нашлась каменная плита с надписями на двух языках, один из которых был мертвым, а другой известен ученым. Текст же на обоих был одинаковым.