Бодасен пробирался сквозь толпу, кишащую в гавани, — мимо пестро разодетых женщин с раскрашенными лицами и фальшивыми улыбками, мимо торговцев, расхваливающих свой товар, мимо увечных нищих. Он ненавидел Машрапур, ненавидел все его отребье, толкущееся здесь в надежде на скорое богатство. Дома здесь строят в три, в четыре и даже в пять этажей, а в узких темных улицах между ними караулят грабители, чтобы вонзить нож в жертву и убежать — немногочисленной городской страже не под силу ловить их.

Грязный город — город воров, контрабандистов, работорговцев и перебежчиков.

— Не скучно ли тебе, милашка? — спросила какая-то женщина, сверкнув золотыми зубами. Бодасен поглядел на нее сверху — ее улыбка померкла, и она шмыгнула прочь.

Въехав в узкий переулок, Бодасен перекинул свой черный плащ через левое плечо, и рукоять сабли блеснула на предзакатном солнце. Дальше он пошел пешком. Во мраке затаились трое — Бодасен смерил их вызывающим взглядом, и они попятились. Он дошел до маленькой площади, посреди которой бил фонтан с бронзовой статуей мальчика верхом на дельфине. Несколько уличных девок, болтавших у фонтана, при виде мужчины тут же выпятили груди и привычно заулыбались. Бодасен прошел мимо, и они снова принялись болтать.

В гостинице было почти пусто, если не считать старика, сидящего у стойки в обнимку с кувшином пива. Две служанки протирали столы, третья складывала в очаге дрова к вечеру. Бодасен сел у окна, лицом к двери. Одна из служанок подошла к нему.

— Добрый вечер, господин. Подать вам ваш обычный ужин?

— Нет. Принеси кубок хорошего красного вина и кувшин чистой воды.

Девушка, присев, отошла. Ее учтивость смягчила раздражение Бодасена. Даже в этом гнусном городе умеют распознать вельможу. Вино оказалось не лучшего свойства, не более четырех лет выдержки и терпкое. Бодасен пил умеренно.

С улицы вошли двое мужчин. Первый — красивый, высокий и плечистый, в багряном плаще поверх красного камзола и с саблей на бедре. Второй — здоровенный лысый воин, мускулистый и угрюмый.

Первый сел напротив Бодасена, второй стал у стола.

— Где Хариб Ка? — спросил Бодасен.

— Ваш соотечественник не придет, — ответил Коллан.

— Но он обещал — поэтому я и согласился на встречу.

— У него встреча в другом месте, — пожал плечами Коллан.

— Он ничего не говорил мне об этом.

— Думаю, это произошло неожиданно. Ну так как, займемся делом или нет?

— Я никакими делами не занимаюсь, Коллан. Я хочу лишь заключить договор с... с вольными мореходами Вентрийского моря. Насколько я понимаю, у вас с ними имеются какие-то связи.

— Как видно, выговорить слово «пираты» вы не в силах? — усмехнулся Коллан. — Для вентрийского вельможи это трудно Что ж, посмотрим, как обстоят у вас дела. Вентрийский флот разбит и потоплен, сухопутные войска также разгромлены, император убит. Теперь вы возлагаете свои надежды на пиратский флот — только он может помешать наашанской армии дойти до столицы. Или я в чем-то ошибаюсь?

Бодасен откашлялся.

— Империи нужны союзники. Вольные мореходы могли бы помочь нам в борьбе против сил зла — а за помощь мы всегда вознаграждаем щедро.

— Понятно. Стало быть, вы сражаетесь против сил зла? А я думал, что Вентрия и Наашан — всего лишь два враждующих государства. Как это наивно с моей стороны. Вы говорите «щедро» — насколько же щедр ваш принц?

— Император известен своим великодушием.

— Император в девятнадцать лет — завидная участь. Но он сдал врагу одиннадцать городов, и казна его пуста. Сможет ли он сыскать двести тысяч золотых рагов?

— Двести... вы это серьезно?

— У вольных мореходов пятьдесят боевых кораблей. С ними мы могли бы защитить побережье и предотвратить вторжение с моря, а также сопровождать караваны, которые возят вентрийский шелк в Дренай, Лентрию и множество других стран. Без нас вы обречены, Бодасен. Двести тысяч — не столь уж большая цена.

— Я уполномочен предложить пятьдесят — не больше.

— Наашаниты предлагают сто.

Бодасен умолк — во рту у него пересохло.

— Не могли бы мы оплатить разницу шелком и другими товарами? — сказал он наконец.

— Золото. Больше мы ничего не возьмем. Мы не торгаши. «Нет, — с горечью подумал Бодасен, — вы воры и убийцы, и мне нестерпимо сидеть с тобой за одним столом».

— Мне необходимо посоветоваться с послом, — сказал он вслух. — Он передаст ваши требования императору — на это нам понадобится пять дней.

— Согласен, — сказал Коллан и встал. — Известно вам, где найти меня?

«Под камнем, — подумал Бодасен, — со слизняками и прочей нечистью».

— Да, — сказал он вслух, — известно. Скажите, когда Хариб вернется в Машрапур?

— Никогда.

— Где же у него в таком случае назначена встреча?

— В аду, — ответил Коллан.

— Имей же терпение, — сказал Зибен Друссу, который метался по комнате в верхнем этаже гостиницы «Костяное дерево». Сам поэт вытянулся во весь свой рост на одной из узких коек. Друсс, подойдя к окну, смотрел на море и гавань.

— Терпение? — вспылил он. — Да ведь она где-то здесь может быть, совсем рядом!

— Это так, и мы ее найдем, но на это потребуется время. Имена крупных работорговцев мне известны — вечером я поспрашиваю и узнаю, где Коллан ее поместил. А потом мы придумаем, как ее освободить.

— Почему бы не отправиться прямо в «Белый медведь», к Коллану? Он-то знает.

— Знать-то он знает, старый конь. — Зибен спустил ноги с постели и встал. — Но при нем состоит целая куча головорезов, готовых воткнуть нож нам в спину. А первый среди них — Борча. Представь себе детину, точно вытесанного из гранита, с мускулами поздоровее твоих. Он забивает людей до смерти в кулачных боях, ломает им шеи при борьбе — такому и оружия не требуется. Я видел, как он мнет в руке оловянные кубки и поднимает над головой бочонок с пивом. И он не единственный из людей Коллана.

— Трусишь, поэт?

— А ты как думал, глупый юнец? Страх — разумное чувство. И не надо путать его с трусостью. Лезть к Коллану нахрапом бессмысленно: его здесь знают, и у него имеются высокопоставленные друзья. Если ты нападешь на него, тебя схватят и приговорят к смерти — тогда Ровену некому будет спасать.

Друсс тяжело опустился на сиденье, поставив локти на косой стол.

— Не могу я сидеть вот так, сложа руки.

— Так пойди пройдись по городу. Глядишь, что-то и разузнаешь. Сколько ты выручил за лошадь?

— Двадцать монет серебром.

— Недурно. Пошли, я покажу тебе здешние места. — Друсс взял топор. — Нет, он тебе не понадобится. Меч или нож — дело другое, но за это чудище стража нас не похвалит. В толкотне ты можешь отрубить кому-нибудь руку. Лучше я дам тебе один из своих ножей.

— Не надо. — Друсс оставил топор на столе и вышел из комнаты.

Они спустились вниз и оказались на узкой лестнице. Друсс громко потянул носом.

— Тут воняет.

— В городах всегда воняет — особенно в бедных кварталах, где нет сточных канав и отбросы выкидывают из окон. Так что смотри под ноги.

Они направились в гавань, где с кораблей разгружали вентрийский и наашанский шелк, восточные травы и специи, сушеные фрукты и бочки с вином.

— Никогда не видел столько народу в одном месте, — сказал Друсс.

— А это ведь еще не самое бойкое время.

Поднявшись из гавани, они прошли мимо храмов и больших казенных зданий, миновали украшенный статуями парк и вышли к главному городскому фонтану. Парочки прохаживались рука об руку, и какой-то оратор держал речь перед кучкой слушателей. Зибен тоже остановился послушать, но вскоре двинулся дальше.

— Любопытно, правда? — сказал он. — Этот малый утверждает, что добрые дела совершаются из чистого себялюбия, потому что человек, творящий добро, чувствует себя хорошим. Стало быть, он печется не о благе других, а только о своем удовольствии,

— Его матери следовало бы сказать ему, что нехорошо пускать ветры ртом, — сердито сказал Друсс.

— Этим ты, надо думать, со свойственным тебе изяществом хочешь сказать, что не согласен с его доводами?

— Дурак он, и больше ничего.

— Как ты намерен это доказать?

— Тут нечего доказывать. Если тебе подают на тарелке коровью лепешку, незачем ее пробовать — и так ясно, что не мясо.

— Нет уж, ты объясни. Поделись со мной своей хваленой горской мудростью.

— Не хочу, — бросил на ходу Друсс.

— Почему не хочешь?

— Я лесоруб и понимаю толк в деревьях. В саду мне тоже доводилось работать. Знаешь ли ты, что к яблони можно привить черенок любого другого сорта? На одном дереве может расти двадцать видов яблок. То же и с грушами. Отец говорил, что и со знаниями так же — человеку можно привить что угодно, лишь бы с сердцем это не расходилось. Яблоню к груше привить нельзя. Это напрасная потеря времени — вот и я зря времени терять не хочу.

— Думаешь, я тебя не пойму? — насмешливо спросил Зибен.

— Человек либо знает что-то, либо нет. Я не могу привить тебе свое знание. У нас в горах крестьяне обсаживают деревьями поля, чтобы ветер не сдувал плодородную почву. Но деревья должны расти не меньше ста лет, чтобы по-настоящему защищать от ветра, поэтому люди сажают их не для себя, а для других, не известных им. Они делают это, потому что это правильно — и ни один из них не смог бы переспорить того болтуна на площади. Или тебя. Да и не нужно им с вами спорить.

— Этот болтун, как ты выразился, — первый министр Машрапура, блестящий политик и известный поэт. Он смертельно оскорбился бы, узнав, что молодой невежественный крестьянин с пограничных земель с ним не согласен.

— А мы ему об этом не скажем. Пусть угощает своими коровьими лепешками тех, кто верит, что это мясо. Я пить хочу, поэт. Знаешь ты тут какую-нибудь приличную таверну?

— Смотря что считать приличной. Портовые кабаки кишат ворами и шлюхами. Если мы пройдем еще с полмили, то окажемся в более пристойном квартале и сможем спокойно выпить.

— А там что? — спросил Друсс, указывая на ряд домов ближе к гавани.

— До чего ж у тебя меткий глаз! Это Восточная верфь, более известная как Воровской ряд. Каждую ночь здесь случаются драки — и убийства. Чистой публики здесь почти не бывает — стало быть, тебе это подойдет. Ступай туда, а я навещу старых друзей, которые могут знать о недавних поступлениях невольниц.

— Я пойду с тобой.

— Нет уж. Ты там будешь не ко двору — мои друзья все как на подбор болтуны. Встретимся в «Костяном дереве» ближе к полуночи.

Друсс ухмыльнулся, и поэт с возросшим раздражением повернулся и пошел через парк.

Большая кровать была застелена атласными простынями. Рядом стояли два кресла, набитые конским волосом и крытые бархатом, и стол с кувшином вина и двумя серебряными кубками. Пол устилали искусно вытканные ковры, мягкие под босыми ногами. Ровена сидела на краю кровати, сжимая в правой руке брошь, подаренную ей Друссом. При виде Друсса, шагающего рядом с Зибеном, ее одолела печаль, и рука упала на колени. Хариб Ка погиб, как она и предсказывала, и Друсс все ближе к своей страшной судьбе.

В доме Коллана она чувствовала себя беспомощной и одинокой. На двери не было замка, но в коридоре стояла стража. Отсюда не убежишь.

В ту первую ночь, когда Коллан увез ее из лагеря, он насиловал ее дважды. На второй раз она попыталась уйти в воспоминания и тем открыла двери своего Дара. Ее дух вышел из поруганного тела и полетел сквозь ночь и время. Мимо мелькали большие города, несметные армии, горы вышиной до небес. Ровена искала Друсса и не могла найти. Чей-то голос, теплый и вселяющий уверенность, сказал ей:

— Успокойся, сестра. Я помогу тебе.

Она остановила полет, повиснув над темным океаном. Рядом с ней возник стройный юноша лет двадцати, темноглазый, с приветливой улыбкой.

— Кто ты? — спросила она.

— Я Винтар, один из Тридцати.

— Я заблудилась.

— Дай мне руку.

Коснувшись его бестелесной руки, она прочла его мысли, увидела серый каменный храм, где обитали монахи в белых одеждах. Он тоже проник в ее мысли — и тут же отдалился.

— Твои мучения окончены, — сказал он. — Этот человек оставил тебя и уснул. Я верну тебя обратно.

— Я этого не вынесу. Он дурной человек.

— Ты вынесешь все, Ровена.

— Но зачем? Мой муж день ото дня становится все более похож на этого человека. Зачем мне такая жизнь?

— На это я тебе не отвечу, хотя и мог бы. Ты еще очень молода, но на твою долю выпало много страданий. Однако ты будешь жить и немало доброго сделаешь в жизни. Благодаря своему Дару ты способна не только летать в поднебесье, но и ведать грядущее и врачевать. Не беспокойся о Коллане: он взял тебя только потому, что Хариб Ка велел ему не делать этого, и больше тебя не тронет.

— Он осквернил меня.

— Нет, — сурово ответил Винтар, — он осквернил только себя. Очень важно, чтобы ты это понимала.

— Друсс стыдился бы меня — ведь я не сопротивлялась.

— Ты сопротивлялась, но на свой лад. Ты не доставила ему удовольствия. Твоя борьба разожгла бы его похоть, и он остался бы доволен. А так он, ты сама это знаешь, не испытал ничего, кроме тоски. Притом тебе известна его судьба.

— Я не хочу больше ничьей смерти!

— Все мы умрем — и ты, и я, и Друсс. И судить о нас будут по нашей жизни.

Он вернул Ровену в ее тело, дав ей наставления относительно будущих духовных путешествий и возврата назад.

— Увижу ли я тебя снова? — спросила она.

— Возможно.

Теперь, сидя на атласной постели, она жалела, что не может поговорить с ним опять.

Дверь открылась, и вошел громадный воин, лысый и мускулистый. Нос у него был сплющен, вокруг глаз виднелись шрамы. Он шел прямо к Ровене, но она не боялась его. Он молча положил на кровать белое шелковое платье.

— Коллан просит тебя надеть его к приходу Кабучека.

— Кто это — Кабучек?

— Вентрийский купец. Если ты ему понравишься, он тебя купит. Для тебя это было бы неплохо — у него много дворцов, и он хорошо обращается с рабами.

— Почему ты служишь Коллану? — спросила она.

— Я никому не служу. Коллан мой друг, и я иногда помогаю ему.

— Ты лучше его.

— Может, и так. Но несколько лет назад, когда я занял первое место, на меня в переулке напали сторонники побитого мною бойца с мечами и ножами. Коллан пришел мне на помощь, и мы остались живы. Я всегда плачу свои долги. Надевай платье и приготовься блеснуть перед вентрийцем своим искусством.

— А если я откажусь?

— Коллану это не понравится, и тебе придется несладко. Ты уж мне поверь. Лучше тебе поскорее убраться из этого дома.

— Скоро сюда придет мой муж. Он убьет всякого, кто причинил мне зло.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Постарайся, чтобы тебя не оказалось здесь в это время, Борча.

— Это уж как судьба распорядится, — пожал он плечами.

Друсс шел к старой верфи. Таверны, переделанные из бывших складов, окружала целая сеть закоулков. Пестро одетые женщины подпирали стены, а оборванные мужчины играли в кости или вели разговоры. Одна из женщин подошла к Друссу.

— Все мыслимые удовольствия за одну серебряную монетку, — устало предложила она.

— Спасибо, не надо.

— Могу добыть тебе дурман, если хочешь.

— Нет, — отрезал он и прошел мимо.

Трое бородачей загородили ему дорогу. — Подайте на бедность, добрый господин.

Друсс заметил, что левый держит руку за пазухой грязной рубахи, и заявил:

— Если ты вытащишь нож, я заставлю тебя съесть его.

Нищий замер.

— Не следует разбрасываться угрозами, коли при вас нет оружия, — сказал другой. — Неразумно это, господин. — И он вынул из-за спины кинжал.

Друсс сделал шаг вперед и заехал грабителю в зубы. Тот отлетел влево, раскидав женщин, ударился о кирпичную стену, коротко застонал и затих. Друсс, не глядя на двух других, вошел в ближайшую таверну.

Окон здесь не было, и помещение освещали фонари, свисающие с высоких стропил. Пахло горелым маслом и застарелым потом. Народу было полно. Друсс проложил себе дорогу к длинному столу на козлах, где стояло несколько бочонков с пивом.

— Не надо пить перед началом боев, — посоветовал ему старик в засаленном переднике, — брюхо распирать будет.

— О каких боях ты говоришь?

Старик смерил его оценивающим, холодным взглядом.

— Не делай дурака из старого Тома, парень.

— Я чужой в городе. Так о чем речь?

— Пойдем со мной. — Том вывел Друсса в заднюю дверь, и они оказались в пустом складе, посреди которого был огорожен веревками широкий песчаный круг. В дальнем углу несколько атлетов разминали мускулы спины и плеч. — Ты уже дрался когда-нибудь?

— За деньги — ни разу.

Том взял его за руку и приподнял кверху кисть.

— Ручища что надо и костяшки плоские. Но насколько ты проворен?

— А сколько тут платят?

— Тебе — ни гроша. Тут все участники записываются заранее, чтобы зрители могли оценить каждого. Но перед началом всегда вызывают охотников из толпы, и тут можно немного заработать. К примеру, тому, кто продержится один оборот песочных часов, платят золотой par. Это делается для того, чтобы бойцы могли разогреться.

— Сколько длится один оборот?

— Примерно столько же, сколько прошло с твоего появления в «Слепом корсаре».

— А что, если такой охотник выиграет бой?

— Такого еще не бывало, парень, но тогда он займет место проигравшего в состязаниях. Нет, если хочешь нажиться на этом деле, то надо на кого-нибудь поставить. Сколько при тебе денег?

— Слишком ты любопытен, старик.

— Полно, парень, я не грабитель. Был когда-то, но теперь постарел, а ты способен за себя постоять. Сперва я принял тебя за Грассина-лентрийца — вон он, у задней двери. — Друсс увидел крепко сбитого парня с коротко остриженными черными волосами, он разговаривал с другим силачом, светловолосым и усатым. — А тот другой — это Ската, наашанский моряк. А вон тот здоровяк позади — Борча. Победа нынче будет за ним — тут даже говорить не о чем. До конца вечера он уж точно кого-нибудь изувечит.

У Друсса ощетинились волосы на затылке. Борча был громаден, больше шести футов ростом. Лысая голова, слегка заостренная, напоминала вагрийский шлем. На толстой шее и плечах бугрились мускулы.

— Ты не гляди на него так, парень. Он тебе не по зубам, ты уж мне поверь. Он искусен и очень скор. Он вызывать никого не будет — никто не выйдет против него хоть бы и за двадцать рагов. А вот против Грассина ты, пожалуй, мог бы продержаться один оборот. Если у тебя есть что поставить, я найду закладчиков.

— Сколько ты хочешь за это, старик?

— Половину того, что мы выручим.

— На каких условиях ты будешь ставить?

— Два к одному. А может, три.

— А если я выйду против Борчи?

— Выкинь это из головы, парень. Мы хотим заработать, а не разоряться на гроб.

— Какие тогда будут ставки? — настаивал Друсс.

— Десять к одному или двадцать — одни боги знают! Друсс вынул из кошелька десять серебряных монет и высыпал их в ладонь старика.

— Объяви, что я хочу выйти против Борчи на один оборот часов.

— Груди Асты! Он тебя убьет.

— Если не убьет, ты получишь сто монет серебром, а то и больше.

— Так-то оно так, — признал старый Том и криво усмехнулся.

Толпа медленно собиралась вокруг арены. Знатные господа в шелках и тонко выделанной коже с дамами в атласе и кружевах занимали самые высокие сиденья. Внизу располагались купцы в остроконечных шляпах и длинных плащах. Среди такого многолюдства Друссу сделалось не по себе. В зале становилось все более душно и жарко.

Ровене не понравилось бы это место, шумное и набитое народом Друсс помрачнел при мысли о ней — узнице, отданной на произвол желаний Коллана. Чтобы не думать об этом, он стал вспоминать недавний разговор с Зибеном. Ему нравилось дразнить поэта — это помогало преодолеть вынужденное сознание того, что оратор, может быть, и прав. Друсс любил Ровену всем сердцем, но при этом отчаянно нуждался в ней и порой не знал, что сильнее — любовь или нужда. Почему он хочет спасти ее? Потому, что любит, или потому, что без нее он пропадет? Этот вопрос мучил его.

Ровена успокаивала его мятежный дух так, как никто другой. Она помогала ему видеть мир глазами добра — необычное и чудесное ощущение. Будь она сейчас с ним, он тоже преисполнился бы омерзения к этому потному толпищу, жаждущему боли и крови. А так у него только сердце бьется чаще, чем всегда, и растет волнение в ожидании боя.

Его светлые глаза отыскали в толпе толстяка Тома — тот разговаривал с высоким человеком в красном бархатном плаще. Человек с улыбкой отвернулся от Тома и подошел к великану Борче. Боец выпучил глаза и рассмеялся. Друсс ничего не слышал за шумом, но его охватил гнев. Борча — человек Коллана, возможно, один из тех, кто схватил Ровену.

Старый Том вернулся к Друссу и увел его в относительно тихий уголок.

— Дело на мази. Теперь послушай, что я скажу: по голове не бей. Многие обломали себе руки об этот череп. Он имеет привычку подставлять под удары лоб. Бей по туловищу да следи за его ногами — он мастер лягаться. Как тебя, кстати, звать?

— Друсс.

— Ну, Друсс, поймал ты медведя за причинное место. Если он заденет тебя, не пытайся держаться: он треснет тебя башкой и раздробит тебе нос и скулы. Отступай и прикрывайся, так можешь.

— Отступать будет он, — рявкнул Друсс.

— В храбрости тебе не откажешь, но с такими, как Борчa, ты еще не встречался. Это живой молот.

— Ты мастер поднимать настроение, — хмыкнул Друсс. — Какие ставки ты заключил?

— Пятнадцать к одному. Если удержишься на ногах, получишь семьдесят пять серебром, не считая первоначальных десяти.

— Хватит этого, чтобы купить рабыню?

— Зачем тебе рабыня?

— Хватит или нет?

— Смотря какая рабыня. Есть такие, что и сотни будет мало. Ты имеешь кого-то на примете?

Друсс достал из кошелька последние четыре монеты.

— Поставь и эти тоже.

— Это все твое достояние?

—Да.

— Видно, не простая это рабыня.

— Это моя жена. Коллан увез ее силой.

— Коллан часто этим промышляет. Твоя жена, часом, не колдунья?

— Что такое?

— Ты не обижайся, но Коллан нынче продал Кабучеку-вентрийцу какую-то колдунью. Пять тысяч серебром взял.

— Нет, она не колдунья. Просто горянка, милая и славная.

— Ну, тогда тебе и сотни хватит — только сперва ее надо выиграть. Тебе уже доводилось получать удары кулаком?

— Нет, но как-то на меня упало дерево.

— И что же, ты лишился чувств?

— Нет, только в голове ненадолго помутилось.

— Ну, с Борчей тебе покажется, что на тебя упала гора. Надеюсь, ты это выдержишь.

— Там увидим, старик.

— Если упадешь, ныряй под веревки — не то он тебя затопчет.

— Ты мне нравишься, старик, — улыбнулся Друсс. — Ты не из тех, кто подслащивает лекарство, верно?

— Только горькие лекарства приносят пользу, — с кривой усмешкой ответил Том.

Борча упивался восхищением толпы, боязливым уважением мужчин и томлением женщин. Право же, он вполне заслужил эти молчаливые овации, которыми наслаждался последние пять лет. Оглядывая голубыми глазами ряды зрителей, он увидел Мапека, первого министра, вентрийского посланника Бодасена, и еще дюжину вельмож, приближенных эмира. Лицо его хранило невозмутимость. Всем известно, что Борча не улыбается никогда — разве что в песчаном круге, когда противник начинает шататься под его железными кулаками.

Он взглянул на Грассина, разминавшего мускулы, и улыбка чуть было не тронула его губы. Пусть другие думают, что Грассин просто упражняется перед боем — он, Борча, видит страх в его движениях. Борча окинул взглядом других бойцов. Немногие смотрели в его сторону, а те, что все-таки поглядывали, избегали встречаться с ним глазами.

Слабаки, все до одного.

Борча вздохнул полной грудью, расправляя могучие легкие. В зале было жарко и влажно. Подозвав одного из своих секундантов, Борча велел ему открыть большие окна по обоим концам склада. Второй секундант сказал:

— Какой-то простофиля хочет выйти против тебя на один оборот часов, Борча.

Раздраженный боец подозрительно оглядел толпу. Все взоры были устремлены на него. Выходит, они уже знают? Он запрокинул голову и рассмеялся.

— Кто таков?

— Горец какой-то. Юнец лет двадцати.

— Ну, в таком возрасте глупость простительна. — Никто из тех, кто видел его в деле, не решился бы на четырехминутный бой с первым бойцом Машрапура, но раздражение Борчи не стихало.

Он знал, что одних рук и ног для победы мало. Победа — это смесь отваги и уверенности, роняющая семена сомнения в душу противника. Человек, который верит, что его соперник непобедим, проигрывает заранее, и Борча годами создавал себе репутацию непобедимого.

За последние два года никто из охотников не осмеливался сразиться с ним — до сегодняшнего дня.

С этим связана другая трудность. На арене никаких правил не существует — можно с полным правом выдавить противнику глаза или наступить ему ногой на шею, когда он упадет. Смертью дело кончается редко, но случается и такое, и многие бойцы остаются калеками на всю жизнь. Однако не может же Борча пускать в ход все свое мастерство против никому не известного парня — подумают еще, что он боится этого юнца.

— Против того, что он останется жив, держат пятнадцать к одному, — прошептал секундант.

— Кто за него ставит?

— Старый Том.

— Сколько они поставили?

— Сейчас узнаю. — И секундант нырнул в толпу. Распорядитель состязаний, огромный грузный купец по имени Бильс, вошел в песчаный круг.

— Друзья, — возгласил он, тряся тройным подбородком, — добро пожаловать в «Слепой корсар», где вам предстоит удовольствие лицезреть лучших кулачных бойцов Машрапура.

Борча не внимал его тягучей речи — все это он слышал уже не раз. Вот пять лет назад дело обстояло по-иному. Его сын и жена слегли с кишечной хворью, и молодой Борча, закончив работу в гавани, пробежал всю дорогу до «Корсара», чтобы заработать десять серебряных монет в таком вот предварительном бою. К собственному удивлению, он побил своего противника и занял его место в состязаниях. В ту ночь, уложив шестерых, он принес домой шестьдесят золотых рагов. Он с торжеством вбежал к себе — и нашел сына мертвым, а жену при смерти. Он вызвал лучшего машрапурского лекаря и поместил Карию в лечебницу в богатом северном квартале, истратив на это все свое золото. Кария оправилась от своей болезни, но тут же подхватила чахотку, и на ее лечение в последующие два года ушло еще триста рагов.

И все-таки она умерла, изглоданная болезнью.

С тех пор Борча выплескивал свое ожесточение в каждом бою, вымещая злость на своих соперниках.

Он слышал, как выкликнули его имя, и поднял правую руку. Толпа разразилась криками и рукоплесканиями.

Теперь у него самого дом в северном квартале, выстроенный из мрамора и дорогого дерева, крытый глиняной черепицей. К его услугам двадцать рабов, а по величине доходов от торговли рабами и шелком он мог бы сравниться с любым из крупных купцов. Но демоны прошлого все так же гонят его в бой.

Бильс объявил о начале предварительных боев, и Грассин вступил в круг с крепким портовым грузчиком. Не прошло и нескольких мгновений, как Грассин сбил противника с ног. Секундант сообщил Борче:

— Они поставили девять монет серебром. Тебе это важно?

Борча покачал головой. Будь сумма крупной, можно было бы заподозрить какой-то подвох, какого-нибудь чужеземного бойца, неизвестного в Машрапуре. Но за этой мелочью нет ничего, кроме глупости и зазнайства.

Бильс назвал его имя, и Борча вошел в круг. Он попробовал ногами песок. Слишком толстый слой затрудняет движения, слишком тонкий грозит возможностью поскользнуться Этот хорош, его разровняли в самый раз. Борча обратил взгляд на парня, вошедшего в круг с той стороны.

Он был молод и чуть пониже Борчи, но необычайно широк в плечах. Мускулы на выпуклой груди хорошо развиты, бицепсы — огромны. Борча подметил, что двигается парень легко и хорошо держит равновесие. В поясе он был плотен, но жира почти нет, а толстую шею хорошо защищают мощные мышцы. Борча перевел взгляд на лицо. Сильные скулы и подбородок. Нос широкий и плоский, брови массивные. В светлых глазах юноши не было страха. «Он смотрит так, будто ненавидит меня», — подумал Борча.

Бильс представил парня как Друсса с дренайских земель. Бойцы сблизились. Борча, возвышаясь над Друссом, протянул ему руку, но тот лишь улыбнулся и отошел к веревкам, ожидая сигнала начать.

Это мелкое оскорбление не задело Борчу. Приняв установленную боевую позицию — левая рука вытянута, правый кулак у щеки, — он двинулся к новичку. Тот неожиданно для Борчи ринулся вперед. Старый боец нанес молниеносный удар левой в лицо, добавил правой в челюсть и отступил, чтобы Друссу было куда падать, но тут что-то двинуло его в бок. На миг Борче показалось, что из публики в него швырнули большим камнем, и лишь потом он сообразил, что это кулак его противника. Друсс, и не думая падать, нанес ответный удар. Борча пошатнулся и тут же ответил градом ударов, от которых голова Друсса отскочила назад, — но юноша не отступил. Борча, сделав финт в голову, ударил снизу в живот. Друсс зарычал и размахнулся правой. Борча нырнул под нее и нарвался на тычок левой снизу. Он успел отклонить голову, и удар пришелся по скуле. Выпрямившись, Борча сверху двинул Друсса по лицу и рассек ему левую бровь, а потом добавил левой.

Друсс, потеряв равновесие, покачнулся, и Борча устремился к противнику, чтобы добить, но получил сокрушительный удар прямо под сердце и почувствовал, как сломалось ребро. Охваченный гневом, он принялся молотить парня по лицу и телу, отбросив его к веревкам. На этот раз он разбил Друссу правую бровь. Парень нырял и уклонялся, но все больше ударов Борчи приходилось в цель. Почуяв победу, Борча орудовал кулаками с удвоенным пылом. Но Друсс, отказываясь падать, нагнул голову и ринулся вперед. Борча отступил в сторону и левой смазал Друсса по плечу. Тот восстановил равновесие, вытер кровь с глаз и повернулся к Борче лицом. Финт левой не обманул Друсса, а его правый пробил защиту Борчи и обрушился на поврежденные ребра. Первый боец сморщился от боли и тут же получил удар в челюсть, сломавший зуб. Он ответил левым снизу, от которого Друсс привстал на носки, и правым боковым, едва не свалившим юношу с ног. Друсс снова вдарил ему по ребрам, заставив Борчу отступить. Бойцы начали кружить, и только теперь Борча расслышал крики толпы: она приветствовала Друсса, как пять лет назад приветствовала его самого.

Друсс атаковал. Борча промахнулся левой, но правая попала в цель. Друсс покачнулся на пятках и тут же снова бросился вперед. Борча ударил его трижды, целя в уже разбитые брови. Друсс махал кулаками почти вслепую. Один удар пришелся Борче по правому бицепсу, вызвав онемение руки, другой — в бровь. Теперь и Борча был залит кровью, а толпа разразилась ревом.

Борча, глухой к воплям публики, предпринял ответную атаку и стал теснить Друсса, осыпая его короткими ударами.

И тут прозвучал рог — песок вытек из часов.

Борча отошел, но Друсс снова кинулся в драку. Борча обхватил его руками и притянул к себе.

— Все, парень, конец. Ты выиграл свой заклад.

Друсс вырвался и тряхнул головой, оросив кровью песок.

— Ступай к Коллану, — прорычал он, тыча рукой в сторону Борчи, — и скажи ему, что я оторву голову всякому, кто хоть пальцем тронул мою жену.

Сказав это, Друсс вышел из круга.

Борча оглянулся и увидел, что все бойцы смотрят на него.

Никто теперь не боялся встретиться с ним глазами, а на лице Грассина играла улыбка.

Зибен явился в «Костяное дерево» вскоре после полуночи. Самые закоренелые пьяницы еще сидели в таверне, и служанки устало двигались между столами. Зибен поднялся на галерею, где была их с Друссом комната. Собравшись уже войти, он услышал из-за двери голоса. Зибен выхватил кинжал, распахнул дверь и ворвался внутрь. Друсс сидел на своей кровати с избитым, опухшим лицом. Обе его брови были грубо зашиты. На кровати Зибена сидел какой-то грязный толстяк, а у окна стоял стройный дворянин в черном плаще, с расчесанной натрое бородкой. При виде поэта он выхватил из ножен блестящую саблю, а толстяк вскочил и с воплем упал, спрятавшись за спину Друссу.

— Где ты прохлаждаешься, поэт? — спросил юноша. Зибен воззрился на острие сабли, застывшее в двух дюймах от его горла.

— Быстро же ты завел себе новых друзей, — с натянутой улыбкой сказал он и с величайшей осторожностью спрятал нож, а дворянин, к его облегчению, тоже убрал саблю в ножны.

— Это Бодасен, он вентриец, — пояснил Друсс. — А тот, что забился за меня, — это Том.

Толстяк с глупой улыбкой встал и поклонился. — Рад знакомству, мой господин.

— Кто это, черт побери, наградил тебя такими фонарями? — осведомился Зибен, разглядывая Друсса.

— Наградил? Как бы не так. Мне пришлось добывать их в бою.

— Он дрался с Борчей, — с едва заметным восточным выговором сказал Бодасен. — Славный был бой — на полный оборот песочных часов...

— Да уж, было на что поглядеть, — поддакнул Том. — Борча был не слишком доволен — особенно когда Друсс сломал ему ребро. Мы все слышали, как оно хрустнуло, — чудеса, да и только.

— Ты дрался с Борчей? — прошептал Зибен.

— Да, и победа не досталась никому, — подтвердил вентриец. — Лекаря поблизости не случилось, и я помог наложить ему швы. Вы поэт Зибен, не так ли?

— Да — а разве вы меня знаете?

— Я слышал вас в Дренане, а в Вентрии читал вашу сагу о Нездешнем. Богатство вашего воображения восхитило меня.

— Благодарю вас. Без воображения было не обойтись, поскольку о нем мало что известно. Не знал, что моя книга добралась так далеко — с нее было сделано всего пятьдесят копий.

— Мой император в своих странствиях приобрел одну из них, в кожаном переплете с вытисненным золотым листом. Она написана великолепным почерком.

— Таких было пять, по двадцать рагов каждая. Красивые издания.

— Мой император заплатил за книгу шестьсот, — усмехнулся Бодасен.

Зибен вздохнул и сел на кровать.

— Что ж, слава дороже золота, верно? Скажи-ка, Друсс, с чего это ты полез драться с Борчей?

— Я заработал сотню серебром и теперь смогу выкупить Ровену. Узнал ты, где ее держат?

— Нет, дружище. Коллан в последнее время продал только одну женщину — пророчицу. Ровену он, должно быть, приберегает для себя.

— Тогда я убью его и заберу ее — и к дьяволу машрапурские законы

— Мне кажется, я могу вам помочь, — сказал Бодасен. — Я знаком с этим Колланом и, быть может, сумею освободить вашу даму без кровопролития

Зибен промолчал, но заметил, что вентриец искренне сочувствует им.

— Не могу больше ждать, — сказал Друсс. — Сможете вы повидать его завтра?

— Разумеется. Ты останешься здесь?

— Я буду ждать известия от вас, — обещал Друсс.

— Хорошо. Желаю всем доброй ночи. — Бодасен с легким поклоном вышел из комнаты. Старый Том тоже направился к двери.

— Ну и ночка выдалась, парень. Если решишь подраться опять, я буду рад это устроить.

— Нет уж, хватит с меня. Пусть лучше на меня падают деревья.

— Жаль, что я не сразу поверил в тебя и поставил всего одну свою монету. Ну что ж, такова уж жизнь, — с улыбкой развел руками Том и уже без улыбки добавил: — Остерегайся, Друсс. У Коллана здесь много друзей — да таких, что за кружку пива любому глотку перережут. Ходи с оглядкой. — И старик ушел.

На столике стоял кувшин с вином, и Зибен наполнил глиняную чашу.

— Чудной ты парень. Надо сказать, после встречи с Борчей ты похорошел. Похоже, у тебя нос сломан.

— Похоже, ты прав. Ну а ты что поделывал?

— Посетил четырех известных работорговцев. Коллан к ним никаких женщин не приводил. История о твоем нападении на Хариба Ка уже широко известна. Уцелевшие разбойники прибежали к Коллану и говорят, что ты — демон. Тут какая-то тайна, Друсс. Не знаю, где она может быть, разве что у него дома.

Правая бровь Друсса начала кровоточить. Зибен подал ему тряпицу, но Друсс отмахнулся.

— Ничего, заживет. Забудь.

— Боги, Друсс, как ты терпишь? Лицо все опухло, глаза подбиты... Очень больно?

— Если человеку больно, значит, он жив. Ну как ты, потратил свои монеты на шлюху?

— Ага, — хмыкнул Зибен. — Она молодец — сказала, что я лучший любовник из всех, кого она знает.

— Вот диво-то, кто бы мог подумать.

— Но слышать все равно приятно, — засмеялся Зибен. Он выпил вина и стал собирать свои пожитки.

— Куда это ты?

— Не я, а мы. В другую комнату. — Мне и тут хорошо.

— Да, тут славно, но я не склонен доверять людям, которых не знаю, как ни милы они оба. Коллан непременно подошлет к тебе убийц, Друсс. Возможно, Бодасен ему служит, а что до этого вшивого прохвоста, то он мать родную продаст за медный грош. Так что доверься мне и давай перебираться.

— Мне они оба понравились — но ты прав. Надо выспаться как следует.

Зибен кликнул служанку, сунул ей серебряную монету и попросил держать их переезд в тайне — даже от хозяина. Девушка спрятала монету в кармашек кожаного фартука и провела обоих в дальний конец галереи. Новая комната была побольше первой, с тремя кроватями и двумя лампами. В очаге лежали дрова, но огонь не горел, и было холодно.

После ухода служанки Зибен разжег дрова и сел рядом, глядя, как огонь лижет дерево. Друсс снял сапоги и колет и растянулся на самой широкой кровати. Топор он положил рядом на полу и вскоре уснул.

Зибен отстегнул перевязь с ножами и повесил ее на спинку стула. Огонь разгорелся, и он подложил в очаг несколько поленьев из корзины. Шли часы, в гостинице все затихло, и только треск горящего дерева нарушал тишину. Зибен устал, но спать не ложился.

Через некоторое время на лестнице послышались тихие шаги. Зибен взял один из ножей, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Семеро мужчин столпились в конце галереи перед дверью их прежней комнаты. Их сопровождал хозяин гостиницы. Они распахнули дверь и вломились внутрь, но тут же вышли. Один взял хозяина за ворот и притиснул к стене. Тот залепетал что-то, и до Зибена донеслось:

— Были тут... честно... жизнью детей... не заплатили... Неудачливые убийцы, швырнув хозяина на пол, спустились по лестнице и удалились в ночь.

Зибен закрыл дверь, вернулся к огню и уснул.