Книга четвертая. ДРУСС-ЛЕГЕНДА

Друсс увез Ровену в Дренай и на золото, подаренное ему благодарным Горбеном, купил усадьбу высоко в горах. Два года он жил спокойно, стараясь быть любящим мужем и мирным человеком. Зибен в это время ездил по стране, выступая с песнями и сказаниями перед князьями и придворными, и легенда о Друссе распространилась по всему Континенту.

Затем Друсс по приглашению готирского короля отправился на север и принял участие во втором походе против надиров, заслужив себе титул «Побратима Смерти». Зибен присоединился к нему, и вместе они обошли много стран. И к легенде добавились новые подробности.

Между войнами Друсс возвращался домой, но зов битвы всегда оказывался сильнее, и вновь и вновь он прощался с Ровеной, уходя, как он уверял ее всякий раз, на свой последний бой.

Верный Пудри остался при Ровене, Зибен продолжал свои скандальные похождения и к Друссу обыкновенно являлся, спасаясь от мести оскорбленных мужей.

На востоке император вентрийский, Горбен, победив всех своих врагов, обратил взор к горделивому независимому Дренаю,

Друссу минуло сорок пять, и он сноба пообещал Ровене, что больше не пойдет на войну,

На сей раз война пришла к нему сама.

[Об этом — во второй хронике Друсса — Примеч. автора.]

Друсс сидел на солнце, глядя, как медленно плывут облака над горами, и размышляя о своей жизни. Он в полной мере познал любовь и дружбу: первое благодаря Ровене, второе — благодаря Зибену, Эскодасу и Бодасену. Но львиную долю прожитых им лет занимали кровь и смерть, вопли раненых и умирающих.

Человек должен оставлять за собой не только трупы, со вздохом подумал он. Облака сгустились, землю покрыла тень. Трава на склоне утратила свой веселый блеск, и цветы потускнели. Друсса пробрала дрожь. В плече пробудилась тупая ревматическая боль, предвещавшая дождь.

— Старею, — промолвил он.

— С кем ты говоришь, любовь моя? — Ровена села рядом с ним на деревянную скамью, обняв его рукой за пояс и положив голову ему на плечо. Своей огромной ручищей он погладил ее по волосам, заметив седину на висках.

— Сам с собой, как и положено дряхлому старцу. Взглянув на его отмеченное годами лицо, она улыбнулась:

— Ты никогда не станешь старым. На свете нет никого сильнее тебя.

— Не было, принцесса. Не было.

— Чепуха. Еще недавно в деревне ты поднял над головой мешок с песком — а больше никто не смог.

— Значит, я самый сильный в деревне, только и всего. Ровена чуть отодвинулась немного, добродушно покачала головой.

— Опять тоскуешь по войнам и битвам?

— Нет-нет. Я вполне счастлив здесь, с тобой. Ты приносишь покой моей душе.

— Что же тогда тревожит тебя?

— Облака. Они набегают на солнце, бросают тень, а потом уходят. Может, и я такой же, Ровена? И тоже уйду, не оставив следа?

— Какой след ты хотел бы оставить?

— Не знаю, — глядя в сторону, ответил он.

— Ты хотел бы сына, как и я, — тихо молвила она. — Но этому не суждено было сбыться. Ты винишь меня за это?

— Нет, конечно, нет! — Он снова привлек ее к себе. — Я люблю тебя. Всегда любил и всегда буду любить. Ты моя жена, моя единственная!

— Я так хотела подарить тебе сына, — шепнула она.

— Не думай об этом.

Они сидели так, пока тучи не затянули небо и не начал накрапывать дождь. Друсс поднял Ровену на руки и понес к дому,

— Поставь меня, — велела она. — Ты надорвешь себе спину,

— Чепуха. Ты у меня легкая, как ласточкино крыло. И разве я не сильнее всех на свете?

Дома в очаге горел огонь, Пудри подогрел для них вино. Друсс опустил Ровену в глубокое кожаное кресло.

— Ты весь покраснел от натуги, — с упреком заметила она. Он улыбнулся и не стал спорить. Плечо у него болело, а поясницу пекло огнем. Маленький Пудри улыбнулся им обоим.

— Экие вы дети, — сказал он и поплелся на кухню.

— Он прав, — молвил Друсс. — С тобой я все тот же деревенский парень, что стоял когда-то под Большим Дубом с самой красивой девушкой Дреная.

— Я никогда не была красавицей, но мне приятно слышать это от тебя.

— Нет, была. И есть.

Огонь бросал пляшущие тени на стены комнаты, а за окном тем часом смеркалось. Ровена уснула. Друсс сидел рядом, глядя на нее. За последние три года она перенесла четыре приступа, и лекари предупредили Друсса, что сердце у нее совсем никуда. Он выслушал их молча, без всякого выражения в голубых как лед глазах, но страх вошел в его душу. Он отказался от своих странствий и остался в горах, веря, что его присутствие не позволит Ровене умереть.

Он пристально следил за ней, не позволял ей утомляться, заботился о ее пище, просыпался среди ночи, чтобы пощупать ей пульс, и потом уже не мог уснуть.

«Без нее я ничто, — признался он своему другу Зибену, который построил себе дом меньше чем в миле от дома Друсса. — Если она умрет, часть меня умрет вместе с ней». — «Знаю, старый конь, — ответил Зибен. — Но мне думается, у принцессы все будет хорошо». — «Зачем ты сделал из нее принцессу? — улыбнулся Друсс. — Как видно, вы, поэты, не в ладах с правдой». Зибен с усмешкой развел руками: «Мы должны считаться с публикой. В саге о Друссе-Легенде без принцессы не обойтись. Кто захочет слушать о человеке, который пересек моря и сушу, чтобы спасти крестьянскую девушку?» — «Друсс-Легенда»? Экая чушь. Таких героев, как Эгель, Карнак и Нездешний, больше нет на свете. Вот то были мужи — не нам чета». Зибен от души рассмеялся. «Ты говоришь так потому, что наслушался сказаний о них. Пройдут годы, и о тебе будут говорить точно так же. О тебе и твоем проклятом топоре».

Топор...

Он висел на стене, поблескивая двуострыми серебристыми лезвиями при свете очага. Снага-Паромщик не знает возврата. Друсс тихо подошел и снял его со стены. Черное топорище было теплым на ощупь, и Друсс, взяв его в руки, ощутил, как всегда, прилив боевого задора. Он нехотя повесил топор обратно.

— Они зовут тебя, — сказала Ровена.

Он обернулся и увидел, что она проснулась и смотрит на него.

— Кто меня зовет?

— Гончие псы войны. Я слышу, как они лают. Друсс вздрогнул и заставил себя улыбнуться.

— Ты ошибаешься, — сказал он, но его голосу недоставало твердости. Ровена всегда была ясновидицей.

— Горбен идет сюда, Друсс. Его корабли уже вышли в море.

— Это не моя война. Я не могу стать ни на чью сторону. Помолчав немного, она спросила:

— Ты любил его, верно?

— Он настоящий император — во всяком случае, тогда был таким. Молодой, гордый, храбрый до безумия.

— Ты придаешь слишком большое значение храбрости. Ты не видел безумия, которое в нем таилось, — и не увидишь, надеюсь.

— Говорю тебе, это не моя война. Мне сорок пять, борода у меня поседела, а суставы утратили гибкость. Пусть дренайская молодежь управляется с ним без меня.

— Но с ним идут Бессмертные, — настаивала она. — Ты говорил как-то, что лучших воинов в мире нет.

— Неужто ты помнишь все, что я говорил?

— Да, — просто ответила она.

Со двора послышался стук копыт, и Друсс вышел на крыльцо.

Всадник был облачен в доспехи дренайского офицера: шлем с белым плюмажем, серебряный панцирь, длинный плащ. Он спешился, привязал коня и направился к дому.

— Добрый вечер. Мне нужен Друсс, — сказал он, сняв шлем и запустив пальцы в светлые, мокрые от пота волосы.

— Он перед тобой.

— Так я и думал. Я дун Сертак и привез вам послание от князя Абалаина. Он спрашивает, не согласитесь ли вы отправиться на восток, в наш скельнский лагерь.

— Зачем?

— Для поднятия боевого духа. Ведь вы — живая легенда. Это скрасило бы людям часы тягостного ожидания.

— Нет. Я ушел на покой.

— Что за манеры, Друсс? — вмешалась Ровена. — Пригласи молодого человека войти в дом. Друсс отступил в сторону. Офицер вошел и низко поклонился Ровене:

— Счастлив познакомиться с вами, госпожа. Я так много о вас слышал.

— Какое разочарование, — с дружеской улыбкой ответила она. — Вы слышали о принцессе, а встретили толстую матрону.

— Он хочет, чтобы я отправился в Скельн, — сказал Друсс.

— Я слышала. И думаю, тебе следует поехать.

— Я не мастер произносить речи, — проворчал он.

— Так возьми с собой Зибена. Это пойдет тебе на пользу. Ты не можешь себе представить, как докучают мне твои постоянные хлопоты. Признайся, тебе и самому очень хочется поехать.

— Ты женат? — ворчливо спросил Друсс у Сертака.

— Нет, сударь.

— Вот и молодец. Переночуешь у нас?

— Благодарю вас, но нет. Мне нужно доставить другие письма. Буду ждать встречи в Скельне. — Офицер откланялся и попятился к двери.

— Ну, на ужин-то вы останетесь, — заявила Ровена. — Какой-нибудь час ваши письма могут и подождать.

— Сдавайся, Сертак, — посоветовал Друсс. — Дело твое гиблое.

— Хорошо, остаюсь, — с улыбкой развел руками офицер.

На следующее утро Друсс и Зибен простились с домашними, сели на взятых взаймы коней и отправились на восток. Ровена махала им рукой, пока они не скрылись из виду, а потом вернулась в дом, к Пудри.

— Не надо было отпускать его, госпожа, — с грустью сказал вентриец.

Ровена проглотила комок, и из глаз у нее потекли слезы. Пудри обнял ее своими тонкими ручонками.

— У меня не было выхода. Пусть его лучше не будет здесь, когда время придет.

— Он был бы иного мнения.

— Во многих отношениях он самый сильный мужчина из всех, кого я знаю. Но здесь я права. Он не должен видеть, как я умираю.

— Я буду с тобой, госпожа. Буду держать тебя за руку.

— Ты скажешь ему, что все произошло внезапно и что я не страдала — даже если это ложь. Скажешь? — Скажу.

Шесть дней спустя, сменив дюжину лошадей, Сертак галопом влетел в лагерь. Четыреста белых палаток выстроились ровными четырехугольниками в тени Скельнского хребта. Каждая палатка вмещала двенадцать человек. Четыре тысячи лошадей стояли в загонах на соседних полях, шестьдесят костров горели под чугунными котлами. Преследуемый ароматом жаркого, Сертак осадил коня у большого, с красными полосами шатра, где разместился генерал со своим штабом.

Молодой офицер вручил письма, отдал честь и направился в свою роту на северном конце лагеря. Сдав взмыленного скакуна на попечение конюха, он снял шлем и откинул входное полотнище своей палатки. Его соседи играли в кости и выпивали. Когда Сертак вошел, игра прервалась.

— Сертак! — воскликнул Орасис, вставая ему навстречу. — Ну, каков он из себя?

— Кто? — невинно спросил Сертак.

— Друсс, дубина.

— Большой. — Сертак кинул шлем на узкую койку, отстегнул панцирь и сбросил его на пол Освободившись, он с блаженным вздохом почесал грудь.

— Ну, ты это брось, — мрачно промолвил Орасис. — Рассказывай.

— Правда, расскажи, — вмешался темноглазый Диагорас. — Он не перестает толковать об этом славном муже с тех пор, как ты уехал.

— Ничего подобного, — вспыхнул Орасис. — Мы все о нем говорили.

Сертак хлопнул Орасиса по плечу и взъерошил ему волосы.

— Налей мне, и я расскажу все как есть.

Орасис принес бутыль вина и четыре кубка, а Диагорас притащил стул и уселся верхом напротив Сертака, который растянулся на койке. Четвертый, Архитас, присоединился к ним, принял от Орасиса кубок легкого медового вина и выпил залпом.

— Как я уже говорил, он большой, — начал Сертак. — Не такой высокий, как в песнях поется, но сложен, как небольшая крепость. Какие у него руки? Ну что ж, Диагорас, бицепсы у него длиной с твои ляжки. Волосы и борода темные, но в них уже видна проседь. Глаза голубые и видят тебя насквозь.

— А Ровена? — жадно спросил Орасис. — Так ли она красива, как поется в песнях?

— Нет, хотя для женщины своих лет она очень мила. Когда-то она, должно быть, была красавицей. У этих почтенных тетушек ничего не разберешь. Но у нее чудесные глаза и славная улыбка.

— А топор ты видел? — спросил Архитас, стройный, как тростинка, дворянский сын с лентрийского пограничья.

— Нет.

— Ты не расспрашивал Друсса о его подвигах? — спросил Диагорас.

— Конечно, нет, дурень. Может, он теперь и крестьянин, но он остается Друссом. Нельзя ввалиться к нему в дом и приставать с вопросами, сколько драконов он убил.

— Драконов не бывает, — немедленно заметил Архитас. Сертак только прищурился и покачал головой:

— Я выражаюсь фигурально. Короче, они пригласили меня на ужин, и мы говорили о лошадях и о хозяйстве. Он спросил мое мнение о войне, и я сказал, что Горбен скорее всего высадится в Пенракском заливе.

— Тут можно об заклад биться — не прогадаешь, — сказал Диагорас.

— Не совсем так. Если дело верное, зачем же мы торчим тут с пятью полками?

— Просто Абалаин чересчур осторожен, — ухмыльнулся Диагорас.

— В этом-то вся и беда с вами, западными жителями, — вздохнул Сертак. — Вы так сжились со своими лошадьми, что и думать стали, как они. Скельнский перевал — ворота на Сентранскую равнину. Если Горбен займет ее, зимой мы все умрем с голоду — как и половина Вагрии, кстати.

— Горбен не дурак, — возразил Архитас. — Он знает, что всего две тысячи человек могут оборонять Скельн хоть до скончания века. Перевал слишком узок для того, чтобы его армия могла воспользоваться численным преимуществом, а другой дороги нет. Пенрак представляется мне более разумным решением. Он всего в трехстах милях от Дренана, а местность вокруг плоская, как тарелка. Там его армия сможет развернуться во всю ширь и задать нам жару.

— Мне все равно, где он высадится, — сказал Орасис, — лишь бы я оказался поблизости.

Сертак и Диагорас переглянулись. Они оба сражались с сатулами, знали истинный, кровавый лик войны и видели, как воронье выклевывает глаза убитым друзьям. Орасис же — новичок, уговоривший своего отца купить ему чин в кавалерии Абалаина, когда весть о вторжении достигла Дренана.

— Ну а Гроза Рогоносцев? — спросил Архитас. — Был он там?

— Зибен? Да. Он пришел к ужину. Совсем старик. Не думаю, чтобы дамы все еще падали от его взгляда. Лысый, как колено, и тощий, как щепка.

— Думаешь, Друсс согласится сразиться в наших рядах? — спросил Диагорас. — Было бы о чем рассказать детям.

— Нет. У него все в прошлом. Он устал — это сразу видно. Но мне он пришелся по душе. Не хвастун и очень земной. Никто бы не поверил, что о нем сложено столько песен и баллад. Говорят, будто Горбен так и не смог его забыть.

— Может, он и флот-то снарядил лишь для того, чтобы навестить старого друга, — усмехнулся Архитас. — Поделись этой мыслью с генералом — авось он отправит нас всех по домам.

— Неплохо придумано, — ответил Сертак, сдерживая гнев. — Но тогда мы лишимся твоего восхитительного общества, Архитас, — одно другого не стоит.

— Я это переживу, — сказал Диагорас.

— Я бы тоже обошелся без того, чтобы делить палатку со стадом невоспитанных свиней, — да нужда заставляет.

— Ого! — воскликнул Диагорас. — Как, по-твоему, Сертак, нас оскорбили?

— Из этих уст я оскорблений не воспринимаю.

— А вот это уже оскорбление, — сказал, вставая, Архитас. Но суета, внезапно возникшая снаружи, прервала назревавшую ссору. Молодой солдат просунул голову в палатку.

— Сигнальные костры зажглись, — сообщил он. — Вентрийцы высадились в Пенраке.

Четверо офицеров вскочили и принялись облачаться в доспехи. Архитас, застегивая панцирь, заявил:

— Это ничего не меняет. Тут затронута честь. — Скоро ты сам будешь затронут — и я с радостью погляжу, как ты подыхаешь, надутый индюк, — ответил Сертак... — Это мы еще посмотрим, — осклабился Архитас. Диагорас опустил ушные щитки своего бронзового шлема и застегнул их под подбородком, а после с видом заговорщика подался к Архитасу.

— Запомни вот что, козел. Если ты убьешь его, что весьма сомнительно, я перережу тебе глотку, пока ты будешь спать. — Он мило улыбнулся и потрепал Архитаса по плечу. — Я, видишь ли, не из благородных.

Лагерь был взбудоражен. На вершинах Скельна вдоль побережья пылали сигнальные костры. Горбен, как и ожидалось, высадился на юге. Там ждал Абалаин с двадцатью тысячами солдат — но врагов было почти вдвое больше. До Пенрака было пять дней быстрой езды — поэтому повсюду спешно отдавались приказы, солдаты седлали коней и сворачивали палатки. Костры заливались, грузились телеги, и в лагере царил кажущийся беспорядок.

К утру на Скельнском перевале осталось всего шестьсот воинов. Остальное войско двинулось на юг, на помощь Абалаину.

Князь Дельнар, Хранитель Севера, собрал всех вместе перед рассветом. Рядом с ним стоял Архитас.

— Как вам уже известно, вентрийцы высадились, — сказал князь. — Мы должны оставить здесь людей на тот случай, если они решат выслать отряд на север. Я знаю, многие из вас предпочли бы отправиться на юг, но Сентранскую равнину, как вы понимаете, тоже кому-то надо защищать. Для этой цели выбрали нас. Этот лагерь нам больше не годится, и мы перейдем вверх, к самому перевалу. У кого есть вопросы?

Вопросов не было. Дельнар отпустил людей и сказал Архитасу:

— Не знаю, почему тебя оставили здесь, но ты, парень, мне очень не нравишься. Ты смутьян. Я надеялся, что твои таланты пригодятся в Пенраке — ну что ж, нет так нет. Но если ты будешь сеять смуту здесь, то пожалеешь об этом.

— Я все понял, князь.

— И вот еще что: я требую, чтобы ты как мой адъютант передавал мои приказы в точности. Я слышал, ты чересчур много мнишь о себе.

— Меня оговорили.

— Возможно. Не вижу, с чего бы тебе так задаваться: дед твой был купцом, и твое дворянство насчитывает всего лишь два поколения. Когда ты станешь постарше, то убедишься: важно не то, что делал твой отец, а то, что делаешь ты.

— Спасибо за совет, князь. Я его запомню, — с чопорным видом ответил Архитас.

— Сомневаюсь. Я не знаю, что тобой движет, да и знать не хочу. Мы пробудем здесь недели три, а потом я от тебя избавлюсь. — Воля ваша.

Дельнар махнул рукой, отсылая его, и посмотрел сквозь деревья на поле к западу от себя. Через него ровным шагом шли два человека. Дельнар стиснул зубы, узнав поэта, и кликнул Архитаса обратно.

— Слушаю.

— Видишь вон тех двоих? Ступай им навстречу и проводи их в мою палатку.

— Будет исполнено. Вы изволите знать их?

— Большой — это Друсс-Легенда, а его спутник — сказитель Зибен.

— С ним, мне кажется, вы близко знакомы, — с едва прикрытым злорадством молвил Архитас.

— Это мало походит на армию, — сказал Друсс, прикрывая глаза рукой от солнца, встающего над Скельнскими горами. — Их там всего несколько сотен.

Обессилевший, Зибен не ответил. Утром предыдущего дня Друсс окончательно отказался от своего скодийского мерина, оставил его у конезаводчика в городке за тридцать миль от Скельна и заявил, что остаток пути пройдет пешком. Зибен же, не иначе как в приступе умопомрачения, вызвался идти с ним. Поэт вообразил даже, что прогулка пойдет ему на пользу. Теперь он едва волочил ноги, хотя обе котомки нес Друсс. Лодыжки и запястья у него опухли, дыхание со свистом вырывалось из груди.

— Знаешь, что я думаю? — сказал Друсс. Зибен помотал головой, глядя на палатки. — Мне сдается, мы опоздали. Горбен высадился в Пенраке, и войско ушло туда. Ну что ж, путешествие было приятным. Ты как, поэт?

Зибен, весь серый, что-то пробормотал.

— Вид у тебя неважный. Если б ты не стоял на ногах, я подумал бы, что ты помер. Я видывал трупы, которые были краше, чем ты.

Зибен сердито глянул на него — для чего-то большего у поэта не было сил.

Друсс хмыкнул.

— Что, язык отнялся? Стоило проделать путь хотя бы ради этого.

К ним шел высокий молодой офицер, старательно обходя лужи и прочие неприятные вещи, оставленные стоявшими здесь недавно лошадьми. Приблизившись к путникам, он отвесил изысканный поклон.

— Добро пожаловать в Скельн, — сказал он. — Ваш друг болен?

— Нет, он всегда такой.

Друсс окинул офицера взглядом. Тот двигался легко и держался уверенно, но что-то в его лице и в узких зеленых глазах не понравилось старому воину.

— Князь Дельнар поручил мне проводить вас в свой шатер. Я Архитас. Позвольте узнать ваши имена?

— Друсс и Зибен. Веди нас.

Офицер пустился вверх по склону быстрым шагом, но Друсс, не пытаясь угнаться за ним, медленно шагал рядом с Зибеном. Друсс, по правде говоря, и сам устал. Они шли почти всю ночь, делая вид, что еще хоть куда.

Дельнар, сидевший за складным столиком с картами и донесениями, отпустил Архитаса. Зибен, не обращая внимания на грозное молчание князя, плюхнулся на его койку. Друсс взял бутылку вина и отпил три больших глотка.

— Он здесь нежеланный гость, а значит, и ты тоже, — сказал Дельнар, как только Друсс поставил бутылку на место. Друсс вытер рот тыльной стороной руки.

— Знай я, что вы здесь, я бы не взял его с собой. Насколько я понял, войско ушло.

— Да. Отправилось на юг, к месту высадки Горбена. Можете взять двух лошадей, но чтоб к заходу солнца вас тут не было.

— Я пришел, чтобы отвлечь ребят от ожидания. Теперь они во мне не нуждаются, поэтому я передохну здесь пару дней и вернусь в Скодию.

— Я сказал, что не желаю видеть вас здесь. Друсс смерил князя ледяным взглядом.

— Послушайте. Я понимаю ваши чувства. На вашем месте я чувствовал бы то же самое. Но я не на вашем месте. Я Друсс — и иду, куда хочу. Если я сказал, что останусь здесь, — значит, я останусь. Ты мне нравишься, парень, но если ты вздумаешь мне перечить, я тебя убью.

Дельнар задумчиво потер подбородок. Дело зашло слишком далеко. Он надеялся, что Друсс уйдет, но принудить его не мог. Что может быть нелепее, чем Хранитель Севера, приказывающий своим воинам напасть на Друсса-Легенду? Особенно если того пригласил в лагерь сам правитель государства. Дельнар не боялся Друсса, потому что смерти тоже не боялся. Жизнь утратила для него смысл шесть лет назад. С тех пор его жена Вашти опозорила его со многими другими мужчинами. Три года назад она родила ему дочь, которую он обожал, хотя и сомневался в своем отцовстве. Вскоре после этого Вашти бежала в столицу, оставив ребенка в Дельнохе. По слухам, она жила теперь с вентрийским купцом в богатом западном квартале. Дельнар перевел дух, стараясь успокоиться и посмотрел Друссу в глаза.

— Хорошо, оставайтесь — но пусть он держится от меня подальше.

Друсс кивнул и посмотрел на Зибена. Поэт уснул.

— Сожалею, что это стало между нами, — сказал Дельнар. — Такое случается, мне не за что его ненавидеть, но он был первый, о ком я узнал. Человек, который разрушил мои мечты. Можешь ты это понять?

— Мы уедем завтра, — устало сказал Друсс. — Но сейчас я хочу подняться на перевал, дохнуть воздухом.

Князь надел свой шлем и красный плащ. Вместе они прошли через лагерь и по крутому каменистому склону поднялись к устью перевала. Он тянулся почти на милю, сужаясь в середине менее чем на пятьдесят шагов. Оттуда покатый спуск вел к ручью, текущему по долине к морю, что лежало милях в трех отсюда. Меж зубчатых скал перевала было видно, как вода поблескивает на солнце, переливаясь золотом и голубизной. Свежий восточный ветерок холодил лицо Друсса.

— Хорошее место, чтобы держать оборону, — сказал воин, оглядывая перевал. — В середине любое численное преимущество ничего не даст неприятелю.

— И придется ему лезть в гору, — добавил Дельнар. — Мне думается, Абалаин надеялся, что Горбен высадится здесь. Мы могли бы запереть его в заливе и заставить голодать, а наш флот между тем зашел бы ему в тыл.

— Он слишком хитер для этого. Нет на свете другого такого хитроумного полководца.

— Ты был привязан к нему, верно?

— Он всегда вел себя честно со мной, — уклончиво ответил Друсс.

— Говорят, теперь он стал тираном.

— Он как-то говорил мне, что это проклятие королей.

— И был прав. Знаешь ли ты, что твой друг Бодасен по-прежнему ходит у него в военачальниках?

— Я в этом не сомневался. Бодасен — верный соратник и хороший стратег.

— Мне кажется, ты испытываешь облегчение от того, что в этот бой тебе вступать не придется.

— Не спорю — годы моей службы в числе Бессмертных были счастливыми для меня. И я завел там много друзей. Ты прав — мне очень не хотелось бы биться с Бодасеном. Мы были братьями по оружию, и я очень его любил.

— Вернемся. Я велю, чтобы вам дали поесть. Князь обменялся приветствием с часовым у перевала, и оба воина вернулись в лагерь. Дельнар приподнял вход белой четырехугольной палатки и пропустил Друсса вперед. Четверо человек, находившихся там, вскочили на ноги при виде князя.

— Вольно, — сказал Дельнар. — Это Друсс, мой старый друг. Он поживет тут у нас немного. Окажите ему радушный прием. Сертака и Архитаса ты уже знаешь, — сказал он Друссу, — а этот вот чернобородый негодник — Диагорас.

Друсс посмотрел на молодого офицера — тот дружески улыбался. Огоньки в его темных глазах говорили о веселом нраве кроме того, он, как говорят солдаты, «смотрел орлом», и Друсс сразу признал в нем прирожденного воина.

— Рад познакомиться с вами, сударь. Мы наслышаны о вас.

— А это Орасис, — сказал Сертак. — Он у нас новенький, из Дренана.

Друсс подал руку молодому человеку, отметив, что ему не мешало бы сбросить жирок и что пожатие у него мягкое. Парень он, как видно, был неплохой, но рядом с Диагорасом и Сертаком казался по-мальчишески неуклюжим.

— Не хотите ли закусить? — спросил Диагорас, когда князь удалился.

— Ты еще спрашиваешь! Мой желудок, видимо, решил, что мне перерезали глотку.

— Сейчас принесу, — быстро сказал Орасис и выскочил вон.

— Он прямо-таки боготворит вас, Друсс, — сказал Диагорас.

— Бывает и такое. Может, предложите мне сесть? Диагорас с виноватым смешком пододвинул стул. Друсс перевернул его и сел. Остальные последовали его примеру, и всем сразу стало проще. «Мир молодеет», — подумал Друсс и пожалел, что явился сюда.

— Можно посмотреть ваш топор? — попросил Сертак.

— Разумеется. — Друсс легко извлек Снагу из промасленного чехла. В руках старого воина топор казался почти невесомым, но Сертак, взяв его, крякнул.

— Оружие, победившее Зверя Хаоса, — прошептал он, повертел топор в руках и отдал Друссу.

— Ты что, веришь всему, что слышишь? — ухмыльнулся Архитас.

— Это правда было, Друсс? — спросил Диагорас, прежде чем Сертак успел ответить.

— Было. Давным-давно. Нелегко оказалось пробить ему шкуру.

— А правда ли, что в жертву зверю хотели принести принцессу? — спросил Сертак.

— Нет. Двух малых детей. Расскажите-ка лучше о себе. Надоедает, когда тебе задают одни и те же вопросы.

— Если это вам так наскучило, — сказал Архитас, — зачем же вы повсюду таскаете за собой поэта?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да просто странно, что столь скромный человек водит за собой сказителя. С другой стороны, это очень удобно.

— Удобно?

— Ведь это он создал вас, не так ли? Друсс-Легенда. Почет и богатство. Я думаю, любой странствующий воин мог бы стать легендой с таким-то спутником.

— А ведь это, пожалуй, правда, — сказал Друсс. — Я знавал многих людей, чьи подвиги были забыты, хотя их стоило бы увековечить в песне или предании. Никогда не задумывался над этим раньше.

— А многое ли в сказаниях Зибена преувеличено? — спросил Архитас.

— Да заткнись ты! — рявкнул Диагорас.

— Нет, зачем же, — поднял руку Друсс. — Очень хороший вопрос. Обычно, когда люди спрашивают меня об этом и я говорю им, что их малость надули, они мне не верят. Но это так. Все эти истории рассказывают не обо мне. В основе их лежит правда, но она сильно разрослась. Я — зернышко, а они — дерево. Я в жизни не встречал ни одной принцессы. А что касается твоего первого вопроса, то я никогда не брал с собой Зибена. Он сам увязывался. Думаю, он просто скучал и хотел посмотреть мир.

— Но убили же вы оборотня в горах Пелусида? — спросил Сертак.

— Нет. Зато я убил много людей во множестве битв.

— Почему же тогда вы позволяете петь о себе такое? — не унимался Архитас.

— Я не позволил бы, будь на то моя воля. Первые несколько лет после возвращения домой были для меня кошмаром, но потом я попривык. Люди верят в то, во что хотят верить. Их редко заботит, правда это или нет. Людям нужны герои — а когда героев нет, их выдумывают.

Вернулся Орасис с миской жаркого и караваем черного хлеба. — Надеюсь, я ничего не пропустил? — спросил он.

— Да нет, — ответил Друсс. — Мы просто болтали. — Друсс нам сказал, что все легенды о нем — ложь, — сообщил Архитас. — Настоящее откровение.

Друсс с искренним весельем рассмеялся и покачал головой.

— Вот видите, — сказал он Диагорасу и Сертаку, — люди верят в то, во что хотят верить, и слышат только то, что хотят слышать. — Он поглядел на Архитаса, сидевшего с поджатыми губами. — В былые времена, мальчик, твоя кровь уже обагрила бы стены этой палатки. Но тогда я был молодым и твердолобым, теперь же не нахожу никакого удовольствия в том, чтобы убивать щенят. Однако я все-таки Друсс, и я советую тебе: впредь держись от меня подальше.

— Ах, как ты меня напугал, старик, — с деланным смехом сказал Архитас. — Не думаю, что...

Друсс быстро встал и смазал его по лицу. Архитас свалился со стула и растянулся, стеная, на полу. Из его разбитого носа текла кровь.

— Верно, не думаешь, — сказал Друсс. — Давай-ка сюда твое жаркое, Орасис. Оно, поди, остыло уже.

— Добро пожаловать в Скельн, Друсс, — с усмешкой сказал Диагорас.

Друсс оставался в лагере уже три дня. Зибен, проснувшись в палатке Дельнара, пожаловался на боль в груди. Полковой лекарь осмотрел его и предписал покой, объяснив Друссу и Дельнару, что поэт страдает тяжелой сердечной спазмой.

— Насколько это серьезно? — спросил Друсс. Лекарь мрачно посмотрел на него.

— Если он полежит неделю-другую, все может обойтись благополучно. Опасность в том, что сердце может отказать внезапно. Он уже немолод, и путешествие далось ему тяжело.

— Ясно. Спасибо, — ответил Друсс и сказал Дельнару: — Мне очень жаль, но нам придется остаться.

— Не беспокойся, дружище, — махнул рукой князь. — Я рад тебе, несмотря на то что сказал в день вашего прихода. Но скажи мне, что произошло между тобой и Архитасом? У него такой вид, точно на него упала гора.

— Он наткнулся носом на мою руку, — буркнул Друсс. Дельнар улыбнулся:

— Мальчишка довольно противный, но ты с ним поосторожнее. У него достанет ума вызвать тебя на бой.

— Ну нет. Может, он и дурачок, но смерти себе не ищет. Даже щенки знают, что от волка надо прятаться.

Утром четвертого дня, когда Друсс сидел подле Зибена, в лагерь сломя голову примчался один из выставленных в горах часовых. Солдаты бросились надевать доспехи.

Друсс услышав шум, вышел наружу и поймал за плащ пробегавшего мимо молодого солдата.

— Что стряслось?

— Вентрийцы идут! — крикнул солдат, вырвался и побежал к перевалу.

Друсс, выругавшись, пошел следом. В устье он остановился и посмотрел вдаль, за ручей.

Ряд за рядом, сверкая копьями, шло войско Горбена. Оно заполнило долину от края до края. В середине его высился шатер императора, окруженный черными с серебром рядами Бессмертных.

Друсс, обгоняемый дренайскими воинами, медленно направился к Дельнару.

— Говорил я тебе, что он хитрый. В Пенрак он, наверное, послал небольшой отряд для вида, чтобы увести вашу армию на юг.

— Да — но как же нам быть теперь?

— Тебе особенно не из чего выбирать.

— Это верно. Дренаи стали в узком месте перевала тремя рядами. Круглые щиты блестели на утреннем солнце, белые плюмажи развевались на ветру.

— Много ли среди них ветеранов? — спросил Друсс.

— Около половины. Я поставил их впереди.

— Сколько времени нужно всаднику, чтобы доехать до Пенрака?

— Я уже отправил гонца. Армия сможет вернуться сюда дней через десять.

— Думаешь, эти десять дней у нас есть?

— Нет, не думаю. Но ты верно сказал: выбирать нам не из чего. Что, по-твоему, предпримет Горбен?

— Сначала он будет говорить. Предложит тебе сдаться. Советую тебе попросить несколько часов на размышление. Потом он пошлет на нас пантиан. Дисциплины у них никакой, но дерутся они как черти. От них мы, думаю, отобьемся. Их плетеные щиты и тонкие копья дренайской стали и доспехам не страшны. После этого он перепробует на нас все свои войска...

— А Бессмертные?

— Их он прибережет под конец, когда мы устанем и падем духом.

— Довольно мрачная картина. — Куда уж мрачнее.

— Ты останешься с нами, воин?

— Ты думал, я пущусь наутек?

— Почему бы и нет? — усмехнулся Дельнар. — Я сам охотно удрал бы.

Диагорас, стоящий в первой шеренге, вложил меч в ножны и вытер потную ладонь о красный плащ.

— Многовато их что-то.

— Мягко говоря, — кивнул Сертак. — Они растопчут нас и даже не заметят.

— Наверное, придется сдаться? — прошептал Орасис сзади, смаргивая пот с глаз.

— Вряд ли это произойдет, как я думаю, — ответил Сертак, — хотя мысль, безусловно, хорошая.

Всадник на вороном жеребце пересек ручей и поскакал к дренайским рядам. Дельнар прошел вперед вместе с Друссом и остановился в ожидании.

На всаднике были черные с серебром доспехи командира Бессмертных. Он осадил коня перед двумя дренаями и оперся на луку седла.

— Друсс? — сказал он. — Это ты? Друсс вгляделся в худое лицо, обрамленное заплетенными в две косы поседевшими волосами, и ответил:

— Добро пожаловать в Скельн, Бодасен.

— Мне жаль видеть тебя здесь. Я хотел поехать к тебе в Скодию, как только мы возьмем Дренан. Здорова ли Ровена?

— Да. А ты?

— Как видишь, в полном здравии. Ты тоже?

— Не жалуюсь.

— А что Зибен?

— Спит в палатке.

— Он всегда умел улизнуть от боя, — с натянутой улыбкой сказал Бодасен. — А бой, похоже, будет, если, конечно, не восторжествует здравый смысл. Вы здесь командуете? — спросил он Дельнара.

— Я. Что вам поручено мне передать?

— Сейчас скажу. Завтра мой император проедет через этот перевал. Он сочтет за любезность, если вы уберете своих людей с его пути.

— Мы подумаем, — сказал Дельнар.

— Советую вам подумать как следует. — Бодасен повернул коня. — До свидания, Друсс. Береги себя!

— Ты тоже.

Бодасен пришпорил жеребца и поскакал обратно через ручей и ряды пантиан. Друсс отозвал Дельнара в сторону.

— Нет смысла стоять тут весь день и пялить на них глаза. Вели им оставить позицию и пошли половину в лагерь за топливом и одеялами.

— Думаешь, они сегодня не станут атаковать?

— Нет. Зачем им это? Они знают, что ночью мы подкрепления не получим. Дело вполне терпит до завтра.

Друсс вернулся в лагерь и зашел к Зибену. Поэт спал. Друсс сел, глядя на его постаревшее лицо, и вдруг непривычным для себя движением погладил лысеющую голову. Зибен открыл глаза.

— А, это ты. Что там за шум?

— Вентрийцы надули нас и теперь стоят по ту сторону горы. Зибен выругался, и Друсс хмыкнул.

— Ты знай лежи, поэт, — я расскажу тебе обо всем, когда мы погоним их прочь.

— Бессмертные тоже тут?

— Само собой.

— Превосходно. Как раз та приятная маленькая прогулка, которую ты мне обещал. Несколько речей, говорил ты. А на деле что? Опять война.

— Я видел Бодасена. Вид у него бодрый.

— Превосходно. Быть может, когда он убьет нас, мы выпьем вместе и поболтаем о старых временах.

— Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, поэт. Отдохни, а потом я попрошу ребят снести тебя на перевал. Ты ведь не хотел бы пропустить такой случай, а?

— А не могли бы они отнести меня назад в Скодию?

— Это после, — усмехнулся Друсс. — Ну все, мне пора. Он поднялся в гору и сел на камень в устье перевала, пристально глядя на вражеский лагерь.

— О чем ты думаешь? — спросил Дельнар, подойдя к Друссу.

— Мне вспомнились слова одного моего старого друга.

— Что же это за слова?

— Если хочешь победить — наступай!

Бодасен спешился и опустился на колени перед императором, коснувшись лбом земли. Проделав это, он встал. На Расстоянии император казался таким же, как прежде: могучим, чернобородым и зорким, но он не терпел больше, чтобы на него смотрели вблизи. Его волосы и борода отливали нездоровым глянцем темной краски, подмазанное лицо казалось неестественно ярким, а глаза видели измену в каждой тени. Его приближенные, даже такие, как Бодасен, служившие ему несколько десятков лет, знали, что в лицо ему смотреть нельзя, и обращали свои речи к золотому грифону на его панцире. Никому не разрешалось приближаться к нему с оружием, и он уже много лет никому не давал аудиенций. Он всегда носил доспехи — будто бы даже когда спал. Рабы пробовали все его кушанья, и он не снимал перчаток из мягкой кожи, опасаясь, как бы яд не нанесли на его золотые кубки

Бодасен, ожидая разрешения заговорить, бросил быстрый взгляд на лицо императора. Горбен был мрачен.

— Это в самом деле Друсс? — спросил он.

— Да, государь

— Даже он теперь против меня.

— Он дренай, государь.

— Ты возражаешь мне, Бодасен?

— Нет, государь, конечно, нет.

— Это хорошо. Я хочу, чтобы Друсса привели ко мне на суд. Такую измену следует карать без промедления. Ты понял меня?

— Да, государь.

— Дренаи уступят нам дорогу?

— Думаю, что нет, государь. Но расчистить ее будет недолго, даже если Друсс с ними. Может быть, приказать людям разойтись и разбить лагерь?

— Нет. Пусть постоят еще немного в строю. Пусть дренаи видят их силу и мощь.

— Да, государь. — И Бодасен попятился прочь.

— Ты все еще предан мне? — спросил вдруг Горбен.

— Как всегда, государь, — ответил Бодасен. Внезапно у него пересохло в горле.

— Но Друсс был твоим другом.

— Это правда, государь, но я не поколеблюсь привести его к вам в цепях. Если же он будет убит, я представлю вам его голову.

Император кивнул и обратил свой раскрашенный лик к перевалу.

— Я хочу, чтобы в живых не осталось никого, — прошептал он.

Дренаи строились в ряды в холодной предрассветной дымке, каждый с круглым щитом и коротким мечом. Сабель не брали, ибо в тесном строю длинный рубящий клинок столь же опасен для друга, как и для врага В беспокойстве люди то и дело поправляли застежки панцирей или вдруг обнаруживали, что бронзовые поножи затянуты слишком туго или слишком свободно. Плащи снимали и укладывали плотными красными свертками позади строя. И Друсс, и Дельнар знали, что в это время мужество солдата подвергается величайшему испытанию. Горбен может предпринять что угодно. Кости бросает он. Дренаям остается только ждать.

— По-твоему, они атакуют, как только взойдет солнце? — спросил Дельнар.

Друсс покачал головой.

— Нет, едва ли. Он промедлит еще с час, чтобы нагнать на нас страху. Но с ним опять-таки ничего нельзя предсказать заранее.

Двести человек в передней шеренге испытывали сходные чувства, но с разной силой. Гордость за то, что их отличили, и страх, что они умрут первыми. Одни сожалели о том, что не писали домой неделями, другие — что покинули друзей и родных с недобрыми словами. Много о чем думали они в эти минуты.

Друсс занял место в середине шеренги, между Диагорасом и Сертаком.

— Расступитесь немного, — сказал он им. — Мне нужно место для размаха.

Шеренга раздалась, и Друсс расправил плечи, дав волю мускулам рук и спины. Небо светлело, и он выругался. Мало того, что защитники в меньшинстве, так еще солнце будет светить им в глаза.

За ручьем чернокожие пантиане точили свои копья. Среди них не чувствовалось страха. Белых мало, думали воины, и скоро они побегут, как антилопы от пожара в саванне. Горбен подождал, пока солнце взойдет над горами, и лишь тогда отдал приказ наступать.

Пантиане вскочили на ноги, испустив полный ненависти вопль, и крик пронесся над перевалом, захлестывая защитников.

— Слушайте! — проревел Друсс. — В этом крике слышится не сила, а ужас!

Пять тысяч воинов ринулись вперед, и бешеный топот их ног по камню вызвал эхо высоко в горах.

Друсс плюнул и закатился густым хохотом, заражая им своих соседей.

— Боги, как мне этого недоставало! Ну, идите же, коровьи дети! Пошевеливайтесь!

Дельнар в середине второй шеренги улыбнулся и обнажил меч.

Враг был всего лишь в сотне шагов. В третьей шеренге все смотрели на Архитаса. Он поднял руку. Воины сложили щиты и выпрямились с зазубренными дротиками в руках — у ног каждого лежало пять штук таких.

Пантиане надвигались.

— Давай! — вскричал Архитас, и двести смертоносных снарядов врезались в черную массу. Архитас взревел: — Еще!

Передние ряды бегущих с воплем рухнули под ноги задним. Атака захлебнулась — чернокожие спотыкались о своих упавших товарищей, а стены перевала, сужаясь, как шейка песочных часов, не давали им развернуться.

Оба войска сошлись в рукопашной.

Друсс, отведя топором нацеленное на него копье, ударил по плетеному щиту, разрубив и щит, и скрытое им тело. Чернокожий только ахнул, когда Снага сокрушил ему ребра. Друсс выдернул топор, отразил новый выпад и рубанул противника по лицу. Рядом Сертак отбил копье щитом и ловко вонзил свой меч в лоснящуюся черную грудь. Копье задело ему бедро, но он не почувствовал боли. Ответный удар — и его противник свалился в растущую гору трупов.

Пантианам, стремящимся прорвать оборону, приходилось теперь карабкаться по телам своих собратьев. Камень перевала сделался скользким от крови, но дренаи держались стойко.

Высокий черный воин отшвырнул плетеный щит, перескочил через мертвых с поднятым копьем и бросился на Друсса. Снага вонзился в грудь пантианина, но устремленное вперед тело вырвало своею тяжестью топор из рук Друсса. Увидев перед собой острие другого копья, Друсс отвел его руками в кольчужных перчатках и нанес нападавшему сокрушительный удар в челюсть. Враг обмяк. Друсс ухватил его за глотку и пах, поднял над головой и швырнул через гору трупов на лезущих вперед воинов, а после вырвал топор из тела убитого.

— А ну, ребята, — взревел он, — давайте-ка отправим их восвояси!

Топча убитых, он принялся рубить налево и направо, пробивая брешь в рядах пантиан. Диагорас, не веря собственным глазам, выругался и устремился на подмогу.

Дренаи хлынули вперед, карабкаясь через мертвых врагов, с обагренными мечами и мрачными лицами.

Пантиане, бывшие в середине, тщетно пытались дать отпор безумцу с топором — к нему прибывали все новые и новые дренаи. Страх охватил ряды чернокожих, подобно чуме.

Еще несколько минут — и они пустились назад через долину. Друсс отвел своих обратно на позицию. Его колет и борода были залиты кровью. Он вынул из-под рубашки платок, вытер потное лицо, снял черный с серебром шлем и почесал голову.

— Ну как, ребята, — крикнул он голосом, вызвавшим эхо в утесах, — приятно сознавать, что вы честно заработали свое жалованье?

— Они возвращаются! — крикнул кто-то.

— Ясное дело, — ответил Друсс, перекрывая растущий страх. — До них еще не дошло, что их побили. Первой шеренге отойти назад, второй выйти вперед. Поделимся славой!

Сам Друсс остался впереди вместе с Диагорасом и Сертаком.

К сумеркам они отбили четыре атаки, потеряв всего сорок человек — тридцать убитыми и десять ранеными.

Пантиане потеряли около восьмисот.

Мрачное зрелище являла собой наставшая ночь. Дренаи сидели у своих костров, пляшущее пламя бросало тени на кучу тел, и казалось, будто мертвые в темноте шевелятся. Дельнар приказал собрать все, какие возможно, плетеные щиты, а также годные в дело копья и дротики.

К полуночи почти все ветераны улеглись спать, но остальные, слишком возбужденные недавним боем, еще сидели, переговариваясь вполголоса.

Дельнар переходил от костра к костру, шутя и поднимая людям настроение. Друсс спал в палатке Зибена, поставленной высоко в устье перевала. Поэт сначала наблюдал за боем с койки, но долгий день утомил его, и он уснул.

Диагорас, Орасис и Сертак сидели с полудюжиной других солдат. Дельнар подошел к ним.

— Ну, как дела? — спросил он.

Солдаты заулыбались — что они могли ответить?

— Можно задать вам вопрос, командир? — спросил Орасис.

— Разумеется.

— Как это Друссу удалось прожить так долго? Он ведь совсем не защищается.

— Хороший вопрос. — Князь снял шлем и запустил пальцы в волосы, наслаждаясь ночной прохладой. — Но ответ содержится в самом вопросе. Он не защищается. Его топор почти всегда бьет насмерть. Чтобы убить Друсса, нужно приготовиться умереть. Нет, не просто приготовиться — нужно знать наверняка, что Друсс тебя убьет. А люди в большинстве своем хотят жить. Понимаешь теперь?

— Не совсем, — признался Орасис.

— С кем никто не захочет столкнуться в бою?

— Не знаю, командир.

— С одержимым, которого неистовство боя делает нечувствительным к боли и безразличным к смерти. Он сбрасывает с себя доспехи и кидается на врага, круша и убивая, пока его самого не изрубят на куски. Однажды я видел одержимого, потерявшего руку. Из обрубка хлестала кровь, он же направлял струю в лица врагов и сражался, пока не упал. Никто не захочет столкнуться с таким воином. А Друсс хуже всякого одержимого. Бьется он с тем же пылом, но держит свою ярость в узде и мыслит ясно. Добавьте к этому его ошеломляющую силу — и вы увидите перед собой настоящую убойную машину.

— Но в сече случается всякое, — заметил Диагорас. — Нечаянно заденет чье-то копье или нога скользнет в луже крови. Он может погибнуть, как всякий другой человек.

— Верно, — согласился Дельнар. — Я не говорю, что он не может погибнуть — только удача всегда на его стороне. Вы же видели его сегодня. Те, которые сражались с ним рядом, не имели возможности присмотреться к нему, но другие должны были смекнуть, что такое Легенда. Он все время соблюдает равновесие, все время в движении. Глаза его не задерживаются на одном месте, и боковое зрение работает на диво хорошо. Он чувствует опасность даже в гуще боя. Сегодня какой-то смелый пантианский воин бросился прямо на топор, вырвав его из рук Друсса. И на Друсса напал другой. Кто-нибудь видел это?

— Я видел, — сказал Орасис.

— Видел, да не понял. Первый умер ради того, чтобы обезоружить Друсса, а второй должен был занять его, пока другие не прорвут оборону. Если бы они прорвались тогда, нас раскололи бы пополам и оттеснили к стенам перевала. Друсс это понял сразу. Вот почему, вместо того чтобы просто сбить второго с ног и вернуть себе топор, он швырнул врага на лезущих вперед пантиан. Вникните в это: в один миг Друсс почуял опасность, составил план действий и выполнил его. Более того: он вернул свое оружие и перешел в наступление. Это их доконало. Друсс выбрал хорошее время для атаки благодаря чутью прирожденного воина.

— Но откуда он знал, что мы последуем за ним? — спросил Диагорас. — Его могли изрубить на куски.

— Он и в этом был уверен. Вот почему он попросил тебя и Сертака стать рядом с собой. Вам это должно быть лестно. Он знал, что вы поддержите его и что те, кто не последовал за ним, последуют за вами.

— Он сам вам это сказал? — спросил Сертак.

— Нет, — усмехнулся Дельнар. — Думаю, он удивился бы не меньше тебя, услышав это. Он не обдумывает своих действий — он действует бессознательно, как я уже говорил. Тот из нас, кто выживет, пройдет хорошую школу.

— А как, по-вашему, выживем мы? — спросил Орасис.

— Если будем сильными, — не замедлил ответить Дельнар, сам себе удивляясь.

На рассвете пантиане снова пошли в атаку. Они медленно ползли через перевал, а дренаи ждали их с мечами наготове. Но пантиане не стали нападать. Под удивленными взорами защитников они уносили прочь тела своих товарищей.

Диковинное это было зрелище. Дельнар приказал своим отойти на двадцать шагов, чтобы дать им место. Он вложил свой меч в ножны и подошел к Друссу, стоявшему в первом ряду.

— Что ты об этом скажешь?

— Скажу, что они освобождают место для колесниц, — сказал Друсс.

— Но лошади не поскачут на строй людей. Они остановятся.

— А ты погляди-ка вон туда.

Вентрийское войско за ручьем расступилось, уступая дорогу сверкающим бронзовым колесницам тантрийцев. Их огромные колеса были снабжены зазубренными смертоносными серпами. На каждой стоял возница и воин с копьем.

Уборка трупов продолжалась около часа. Колесницы тем временем выстроились в ряд поперек долины. Когда пантиане завершили свою работу, Дельнар вызвал вперед тридцать человек с собранными накануне плетеными щитами. Этими щитами перегородили перевал, полив их лампадным маслом.

Дельнар положил руку Друссу на плечо:

— Выведи своих людей на пятьдесят шагов вперед, к самому ограждению. Когда они атакуют, разделимся на правое и левое крыло и укроемся за камнями. Как только прорвутся, подожжем щиты. Авось это их остановит. Вторая шеренга займется колесницами, пока ваша будет сдерживать наступающую пехоту.

— На словах получается хорошо, — сказал Друсс. — Если не получится на деле, больше пробовать не станем.

Друсс ухмыльнулся.

Возницы надевали на головы лошадям шелковые колпаки. Друсс вывел своих двести человек вперед, к заграждению из щитов. Диагорас, Сертак и Архитас заняли места рядом с ним.

Гром копыт прокатился по долине. Двести возниц взмахнули бичами, и кони ринулись вперед.

Когда они были у самых щитов, Друсс приказал разделиться. Люди бросились в укрытие по обе стороны перевала, а колесницы с грохотом устремились ко второй шеренге. В политые маслом щиты полетели горящие факелы. Вспыхнуло пламя, повалил черный дым. Ветер понес дым на восток, в раздутые ноздри зашоренных лошадей. Кони заржали в ужасе и стали поворачивать назад, несмотря на бичи погонщиков.

Все смешалось. Второй ряд колесниц врезался в первый. Кони падали, колесницы переворачивались, кричащие люди валились на острые камни.

Дренаи бросились в гущу хаоса, набросившись на вентрийских копьеносцев, чье оружие было бесполезным в такой тесноте.

Горбен со своего наблюдательного поста в полмили от битвы двинул в бой легион пехоты.

Друсс и его двести воинов снова выстроились поперек перевала, сомкнув щиты перед новой атакой и выставив сверкающий ряд клинков навстречу одетой в серебристые доспехи пехоте.

Расколов череп одному врагу и вспоров живот второму, Друсс кинул быстрый взгляд налево и направо.

Оборона держалась.

В этой схватке пало больше дренаев, чем накануне, но и это число казалось небольшим по сравнению с потерями вентрийцев.

Только горстка колесниц прорвалась обратно сквозь дренайские ряды и понеслась прочь, сминая собственную пехоту.

Тянулись кровавые часы боя. Обе стороны бились яростно, не помышляя об отходе.

Блистающие серебром вентрийские пехотинцы продолжали наступать, но к сумеркам у них поубавилось пыла.

Взбешенный Горбен послал на перевал их командира.

— Гони их в бой, не то скоро сам будешь молить о смерти.

Не прошло и часа, как генерал пал мертвым и пехота в густеющих сумерках отошла за ручей.

Горбен, раскинувшись на своем шелковом ложе и не глядя на пляшущих перед ним танцовщиц, вполголоса совещался с Бодасеном. На императоре были полные боевые доспехи, а позади него стоял могучий телохранитель-пантианин, последние пять лет бывший при императоре также и палачом. Свои жертвы он убивал голыми руками — одних душил, медленно сжимая горло, другим выдавливал большим пальцем глаза. Все казни совершались в присутствии императора, и не проходило ни одной недели без этого жестокого зрелища.

Однажды пантианин убил человека, раздавив ему череп ладонями, чем вызвал рукоплескания Горбена и его придворных.

Бодасена тошнило от всего этого, но он застрял в паутине, сотканной им самим, и не мог из нее вырваться. Многие годы обостренное честолюбие гнало его к вершинам власти. Теперь он командовал Бессмертными и после Горбена был самым могущественным в Вентрии человеком. Однако это положение было гибельным. Подозрительность Горбена была такова, что военачальники его жили недолго, и Бодасен все чаще чувствовал на себе взгляд императора.

Этим вечером Бодасен пригласил Горбена в свой шатер, пообещав ему несколько веселых часов, но император пребывал в сварливом, капризном настроении, и Бодасен старался ступать осторожно.

— Ты ведь знал, что пантиане и колесницы потерпят неудачу, верно? — спросил император.

В этом вопросе таилась угроза. Скажешь «да» — император спросит, почему Бодасен не заявил об этом сразу. Разве он не советник императора? Какой же прок от советника, если он не дает советов? Скажешь «нет» — император решит, что Бодасен плохой военачальник.

— Мы с вами провели немало войн, государь, — сказал Бодасен, — и почти всегда встречали отпор со стороны врага. Вы сами всегда говорили: «Пока не попробуешь, не будешь знать, как добиться успеха».

— Ты полагаешь, что пора пустить в дело моих Бессмертных? — До сих пор император всегда говорил «твои Бессмертные».

Бодасен облизнул губы и улыбнулся.

— Я не сомневаюсь, что они быстро очистят перевал. Дренаи хорошо дерутся, и дисциплина у них крепкая, но они знают, что против Бессмертных не выстоят. Однако решение зависит от вас, и только от вас, государь. Вы один владеете божественным даром полководца. Я и все прочие — лишь отражение вашего величия.

— Неужто нет таких, которые умели бы думать самостоятельно?

— Буду честен с вами, государь. Таких вы не найдете.

— Почему?

— Вы ищете того, кто способен мыслить столь же быстро, как вы, и видеть столь же глубоко. Таких людей просто не существует. Боги одарили вас мудростью, которая дается лишь единожды за десять поколений.

— Ты говоришь искренне. Но мало радости в том, чтобы стоять столь высоко над своими собратьями, будучи всегда одиноким. Ты же знаешь — меня все ненавидят, — прошептал Горбен, косясь на часовых у входа.

— Завистники всегда были и будут, государь.

— Ты тоже завидуешь мне, Бодасен?

— Да, государь.

Горбен повернулся на бок, сверкнув глазами.

— Объяснись.

— Долгие годы я с любовью служил вам, и мне всегда хотелось быть похожим на вас. Ведь тогда я бы мог лучше служить вам. Глупцом должен быть тот, кто вам не завидует. Но питать к вам ненависть — безумие, ибо никому не дано стать таким, как вы.

— Хорошо сказано. Ты честный малый. Один из немногих, кому я могу доверять. Не то что Друсс, который обещал служить мне, а теперь препятствует моей победоносной судьбе. Я хочу его смерти, мой верный воин. Хочу, чтобы мне принесли его голову.

— Будет исполнено, государь. Император обвел взглядом шатер.

— Ты живешь почти в такой же роскоши, как и я.

— Лишь благодаря вашей щедрости, государь, — быстро ответил Бодасен.

В доспехах, зачерненных смешанной с маслом грязью, и с такими же лицами, пятьдесят воинов с Друссом во главе тихо переправились через узкий ручей под безлунным небом.

Молясь о том, чтобы тучи не разошлись, Друсс вывел людей вереницей на восточный берег. Топор он держал наготове и прикрывал зачерненным щитом. Выбравшись на сушу, он присел на корточки, собрав вокруг остальных, и указал на двух дремлющих часовых у догорающего костра. Диагорас и еще двое, как тени, отделились от остальных с кинжалами в руках. Часовые умерли, не издав ни звука. Держа факелы, наспех сооруженные из пантианских плетеных щитов, отряд двинулся к костру.

Переступив через убитых, Друсс зажег свой факел и побежал к ближней палатке. Дренаи, следуя его примеру, принялись перебегать от шатра к шатру, и скоро пламя взвилось на тридцать футов в ночное небо.

Воцарился хаос. Вопящие люди выскакивали из горящих шатров и падали под мечами дренаев. Друсс мчался впереди, прорубая багровую тропу среди ошеломленных вентрийцев, — к шатру, на котором в пламени пожара рисовался грифон. Сертак и еще двадцать воинов с факелами неотступно следовали за ним. Откинув в сторону полотнище, Друсс ворвался в шатер.

— Проклятие, — зарычал он, — Горбена нет здесь! Будь он проклят!

Друсс поджег шелковый верх, созвал всех людей к себе и повел их обратно к ручью. Не предпринималось ничего толкового, чтобы остановить их, — вентрийцы метались в беспорядке, полуодетые, черпали шлемами воду, становились в цепи, борясь с огнем, который ветер разносил по всему лагерю.

Кучка Бессмертных с мечами в руках все же заступила дорогу Друссу. Снага вышиб мозги первому. Второй погиб от удара в горло, который нанес ему Диагорас. Стычка завязалась кровавая, но преимущество внезапности было за дренаями. Прорвавшись сквозь первый ряд врагов, Друсс разрубил кому-то бок и отмашкой рассек плечо другому.

Бодасен с мечом в руке выбежал из своего шатра. Быстро собрав небольшое число Бессмертных, он бросился сквозь огонь на звуки битвы. Впереди вырос дренайский воин, направив меч в незащищенное тело Бодасена. Вентриец отразил выпад и свирепым ответным ударом рассек ему горло. Переступив через тело, Бодасен повел своих дальше.

Друсс убил еще двоих и взревел, приказывая дренаям отступать.

Топот позади заставил его обернуться навстречу новому врагу. За его спиной пылал пожар, и он не различал лиц.

Архитас, убив своего противника, увидел, что Друсс остался один, и, не задумываясь, бросился на Бессмертных. В этот миг Друсс тоже атаковал. Топор взвился и упал, рубя Доспехи и плоть. На помощь подоспели Диагорас, Сертак и еще четверо дренаев. Бой длился недолго. Только один вентриец вырвался из битвы, прокатившись по земле и вскочив на ноги позади Архитаса.

Архитас повернулся и напал на него, усмехнувшись, когда мечи их встретились. Враг был стар, хотя и искусен, и не мог соперничать с молодым дренаем. Клинки сверкали в отблесках пожара, нанося и парируя удары. Внезапно вентриец оступился. Архитас ринулся вперед, а тот плавным движением откатился, вскочил на ноги и вонзил свой меч Архитасу в пах.

— Век живи — век учись, мальчик, — прошипел Бодасен выдергивая меч.

К месту схватки подоспели новые Бессмертные. Горбену нужна голова Друсса, и этой ночью император получит ее.

Друсс выхватил топор из чьего-то тела и помчался к спасительному ручью. Вражеский воин заступил ему дорогу. Снага запел в воздухе, раздробив меч противника. Следующий удар пришелся по ребрам. Друсс пробежал мимо, но вентриец схватил его за плечо, и Друсс в отблесках огня узнал Бодасена. Умирающий командир Бессмертных схватил его за колет, пытаясь остановить. Друсс пинком отшвырнул его в сторону и побежал дальше.

Бодасен упал на землю, глядя, как Друсс и его спутники переходят через ручей.

В глазах мутилось — и он закрыл глаза. Усталость окутала его, словно плащ. В мозгу роились воспоминания. Он слышал гул, напоминающий шум моря, и видел идущий к ним пиратский корабль. Снова он бежал вместе с Друссом, чтобы прыгнуть на борт и вступить в бой на корме.

Проклятие! Ему следовало бы догадаться, что Друсс не изменится никогда.

Атака. Всегда атака.

Он открыл глаза и заморгал ими, чтобы видеть яснее. Друсс уже перебрался через ручей и повел воинов обратно в дренайский лагерь.

Бодасен попытался шевельнуться — мучительная боль пронзила его. Он потрогал рану на боку. Под липкими пальцами чувствовались обломки костей и струя бьющей наружу артериальной крови. Все кончено.

Конец страху. Конец безумию. Не надо больше кланяться и раболепствовать перед раскрашенным сумасбродом.

Так, пожалуй, даже легче.

Вся его жизнь шла под уклон после того боя, когда он с Друссом сражался против пиратов. Тогда — и только тогда — он по-настоящему чувствовал, что живет.

Его тело принесли к императору в розовых проблесках зари, и Горбен плакал навзрыд.

Лагерь лежал в руинах. Генералы стояли перед троном в растерянном молчании. Горбен покрыл тело Бодасена своим плащом и белым полотняным платком вытер глаза. Потом он обратил взор к человеку, стоявшему на коленях с двумя Бессмертными по бокам.

— Бодасен убит. Мой шатер сожжен, как и весь мой лагерь. А ты, ничтожество, был офицером охраны. Вражеский отряд вторгся в мой лагерь, убил моего любимого генерала, а ты еще жив. Что скажешь на это?

— Государь, я находился вместе с вами в шатре Бодасена — по вашему приказу...

— Значит, это я виноват в том, что на лагерь напали?

— Нет, государь!

— «Нет, государь», — передразнил Горбен. — Еще бы ты сказал «да». Твои часовые спали. Теперь они мертвы. Не кажется ли тебе, что пора присоединиться к ним?

— Государь!

— Сделай это. Возьми свой клинок и вскрой себе вены. Офицер вынул свой парадный кинжал, обратил острием к себе и вонзил глубоко в живот. После мгновенной тишины он стал кричать и биться в конвульсиях. Горбен достал свой меч и ударил его по шее.

— Даже этого не мог сделать как надо, — сказал император. Друсс вошел в палатку к Зибену и бросил топор на пол. Поэт не спал — он лежал, молча глядя на звезды. Воин опустился на пол, уронил свою большую голову на грудь, сжимая и разжимая кулаки. Поэт, чувствуя его отчаяние, попытался сесть, но боль в груди усилилась, и он закряхтел. Друсс поднял голову и выпрямился.

— Как ты тут? — спросил он.

— Хорошо. Я слышал, ваша вылазка не имела успеха?

— Горбена не оказалось в шатре.

— Что стряслось, Друсс?

Воин понурил голову и не ответил. Зибен слез с постели, подошел к нему, сел рядом.

— Ну давай, старый конь, выкладывай.

— Я убил Бодасена. Он выскочил на меня из темноты, и я его зарубил.

Зибен положил руку ему на плечо.

— Ну, что теперь скажешь?

— Скажи, почему это выпало именно мне?

— Хотел бы я это знать. Но ведь не ты переплыл океан, чтобы убить его, Друсс. Он сам явился сюда. Да не один, а с целым войском.

— У меня в жизни было так мало друзей. Эскодас умер в моем доме. Бодасена убил я сам. А тебя притащил умирать здесь, на забытом врагами перевале. Я так устал, поэт. Не надо было мне вовсе приходить сюда.

Друсс встал и вышел. Погрузил руки в бочку с водой, умылся. Спина болела, особенно под лопаткой, куда много лет назад вонзилось копье, и докучала вздутая жила на правой ноге.

— Не знаю, слышишь ли ты меня, Бодасен, — прошептал он, глядя на звезды, — но я сожалею, что это выпало мне. Ты был мне хорошим другом в лучшие времена. С тобой можно было идти в горы.

Он вернулся в палатку и увидел, что Зибен уснул на стуле. Друсс бережно поднял его, перенес на кровать и укрыл теплым одеялом.

— Совсем ты у меня плох, поэт. — Он пощупал Зибену пульс — сердце билось сильно, но неровно. — Не бросай меня, Зибен. Я отвезу тебя домой.

Как только утренняя заря позолотила вершины, Друсс сошел по склону, чтобы снова занять свое место в строю.

За восемь страшных дней Скельн превратился в бойню, усеянную разлагающимися трупами и пропитанную смрадом. Горбен бросал на перевал легион за легионом, но все они возвращались ни с чем. Тающие ряды защитников спаивало мужество черного воина с топором, чье мастерство ужасало вентрийцев. Одни называли его демоном, другие богом войны. Вспоминались старые предания. Победитель Хаоса вновь являлся у вентрийских лагерных костров.

Только Бессмертные не ведали страха. Они знали, что перевал предстоит очистить им, и знали, что это будет нелегко.

На восьмую ночь Горбен наконец уступил настойчивым просьбам своих генералов. Время шло, и перевал следовало взять не позднее завтрашнего дня — иначе дренайская армия запрет их в этом проклятом заливе.

Приказ был отдан, и Бессмертные принялись оттачивать мечи.

На рассвете они тихо встали и построились серебристо-черными рядами за ручьем, лицом к трем сотням человек, преграждавшим им путь на Сентранскую равнину.

Дренаи устали, измучились вконец, глаза у них ввалились.

Абадай, новый командир Бессмертных, вышел вперед и вскинул меч, молча отсалютовав по обычаю своего полка. Клинок опустился, и Бессмертные двинулись вперед. Три барабанщика в задних рядах забили мрачную маршевую дробь, в воздухе сверкнули мечи.

С угрюмыми лицами дренаи смотрели, как движется на них цвет вентрийского войска.

Друсс теперь вооружился щитом. Его голубые глаза не выражали ничего, зубы стиснуты, рот превратился в тонкую линию. Он напряг плечи и глубоко вздохнул.

Вот оно, испытание. Вот он, великий день.

Удача Горбена против решимости дренаев.

Друсс знал, что Бессмертные чертовски хорошие воины, но сейчас они сражаются лишь ради славы.

Дренаи же — гордые люди и сыны гордых людей, потомки воинственного народа. Они сражаются за свою родину, жен и детей, рожденных и нерожденных. За свободу своей земли и за право самим выбирать свою судьбу, как подобает вольным людям. За эту мечту сражались Эгель и Карнак — и несчетное множество других подобных им мужей.

Князь Дельнар стоял позади Друсса и смотрел на вражеских солдат, не в силах сдержать невольное восхищение их строевой выучкой. Он перевел взгляд на Друсса и подумав, что без него дренаи ни за что не продержались бы так долго. Друсс, точно якорь в бурю, держит корабль носом к ветру — и судно борется со стихией, не разбиваясь о скалы и не переворачиваясь. Сильные черпают мужество в его присутствии. Он являет собой нечто постоянное в изменчивом мире — силу, на которую можно опереться.

Бессмертные приближались, и Дельнар почувствовал, как нарастает страх в рядах дренайских воинов. Воины переминались на месте и крепче сжимали щиты. «Пора тебе сказать свое слово, Друсс», — с улыбкой подумал князь.

И Друсс, ведомый чутьем прирожденного воина, поднял топор и проревел навстречу Бессмертным:

— Идите сюда и умрите, сукины дети! Я Друсс, а это — ваша смерть!

Ровена собирала цветы в садике за домом, когда боль ударила ее под ребра, пронзив навылет. Ноги подогнулись под ней, и она упала среди зелени. Пудри увидел ее от выходящей на луг калитки и бросился к ней, зовя на помощь. С луга прибежала жена Зибена Ниоба. Вдвоем они подняли лишившуюся чувств Ровену и внесли ее в дом. Пудри всыпал ей в рот порошок наперстянки и, зажав Ровене ноздри, заставил ее выпить воды из глиняной чаши.

Но на этот раз боль не прошла. Ровену отнесли наверх и уложили в постель, а Ниоба верхом отправилась в деревню за лекарем.

Пудри сидел подле Ровены. На сморщенном личике застыла тревога, темные глаза были влажными от слез.

— Прошу тебя, госпожа, не умирай, — шептал он. — Прошу тебя.

Ровена покинула свое тело, с жалостью глядя глазами души на лежащую внизу грузную фигуру. Морщины, седеющие волосы, темные круги под глазами. Неужто это она? Неужели эта изношенная оболочка — та самая Ровена, которую много лет назад увезли в Вентрию?

И как постарел и съежился бедный Пудри. Бедный, верный Пудри.

Чувствуя зов Истока, Ровена закрыла глаза и стала думать о Друссе.

На крыльях ветра Ровена былых времен взмыла над домом, впивая сладость воздуха и наслаждаясь свободой, что ведома лишь небожителям. Земля проносилась под ней, зеленая и плодородная, с золотыми заплатами кукурузных полей. Реки казались атласными лентами, моря — покрытыми рябью озерами, города — суетливыми муравейниками.

Мир превратился в блюдо, выложенное голубыми и белыми самоцветами, потом в камушек, обкатанный морем, и, наконец, в маленькую искорку. Ровена вновь подумала о Друссе и взмолилась:

— О, не теперь еще! Дай мне взглянуть на него в последний раз!

Краски замелькали перед ней, и она, кружась, полетела вниз сквозь облака. Под ней золотом и зеленью замелькали поля и луга Сентранской равнины, богатой и обильной. К востоку как будто туча, серая и безжизненная, лежала на земле—и Скельнские горы казались складками на ней. Ровена спускалась все ниже и наконец повисла над перевалом, глядя на вступившие в битву войска.

Друсса нетрудно было найти.

Он, как всегда, стоял в гуще боя, орудуя своим смертоносным топором.

Ровену охватила глубокая печаль, пронзившая болью ее душу.

— Прощай, любовь моя, — сказала она и обратила взор к небесам.

Бессмертные столкнулись с дренаями, и сталь зазвенела о сталь под неумолчный бой барабанов. Друсс обрушил Снагу на чье-то бородатое лицо, уклонился от смертельного выпада, вспорол нападавшему живот. Вражеское копье поранило ему лицо, меч задел плечо. Оттесненный на шаг назад, Друсс уперся каблуками в землю, рубя окровавленным топором серебристо-черные ряды перед собой.

Под напором Бессмертных дренаи медленно отступали назад.

Мощный удар расколол надвое щит Друсса. Отшвырнув его от себя, воин перехватил Снагу обеими руками. Гнев, который он испытывал, превратился в ярость. Глаза полыхнули огнем, сила вливалась в его усталые, ноющие мышцы.

Дренаев оттеснили уже шагов на двадцать. Еще десять — и перевал станет шире. Там защитники не удержат его.

Друсс оскалился, точно мертвая голова. Линия по обе стороны от него прогнулась, как лук, — только он один стоял недвижимо. Бессмертные, напиравшие на него, валились, как колосья. Сила переполняла его.

Он начал смеяться.

Это был страшный смех, от которого кровь в жилах врагов леденела. Снага вновь обрушился на лицо солдата, отбросив его на ряды товарищей. Друсс ринулся вперед и рассек грудь следующему, а после принялся рубить налево и направо. Люди шарахались от него в стороны, в строю Бессмертных открылась брешь. С яростным ревом Друсс врубался все глубже. Сертак и Диагорас следовали за ним.

Это было похоже на самоубийство, но дренаи образовали клин, в голове которого шел Друсс.

Ничто не могло остановить могучего воина. Вентрийцы бросались на него со всех сторон, но топор разил их, мелькая, словно ртуть. Молодой солдат по имени Ээрисет, принятый в Бессмертные всего месяц назад, увидел, что Друсс надвигается на него. Страх подкатил к горлу, словно желчь. Ээрисет бросил меч и повернулся назад, толкнув солдата позади себя.

— Назад, — закричал юноша. — Все назад! Люди расступались перед ним, и другие подхватили его крик, думая, что это приказ сверху.

— Назад! Назад к ручью! — пронеслось по рядам, и Бессмертные хлынули обратно к лагерю.

Горбен со своего трона в ужасе смотрел, как его гвардия в беспорядке бредет через узкий ручей.

Он перевел взгляд на перевал, где стоял Друсс, размахивая Снагой, и голос воина докатился до него эхом:

— Где же теперь ваша слава, вы, восточные ублюдки? Абадай упал на колени перед императором и склонил голову. Кровь сочилась у него из небольшой раны на лбу.

— Как это случилось? — спросил Горбен.

— Сам не знаю, государь. Мы уже теснили их назад, как вдруг этот, с топором, обезумел и начал нас крошить. Мы уже одолели их. Почти что одолели. Но потом вдруг поднялся крик «назад», и воцарился хаос.

Друсс на перевале спешно точил топор.

— Мы побили Бессмертных, — вскричал Диагорас, хлопнув его по плечу. — Клянусь всеми богами Миссаэля, мы побили проклятых Бессмертных!

— Они вернутся, парень, и очень скоро. Ты лучше помолись, чтобы наша армия пришла поскорее.

Отточив Снагу, как бритву, Друсс осмотрел свои раны. Порез на лице пекло, как огнем, но кровь уже остановилась. С плечом дело обстояло похуже, Друсс пока завязал его, как мог. Если они переживут этот день, ночью он зашьет себе рану. На руках и ногах виднелось еще несколько царапин, но эти уже подсыхали.

На Друсса упала тень, он поднял глаза. Рядом стоял Зибен в панцире и шлеме.

— Ну, как я выгляжу?

— Смешно. Что это взбрело тебе в голову?

— Я хочу быть в самой гуще, Друсс, старый конь. И ты меня не удержишь.

— Не стану и пытаться. — Друсс встал и взял друга за плечи. — Хорошие это были годы, дружище. Лучших и желать нельзя. Жизнь дает человеку не так уж много даров, и один из них — знать, что у тебя есть друг, который в черный день станет с тобой рядом. И скажем честно, Зибен: более черного дня мы вряд ли с тобой дождемся.

— В твоих устах это звучит совсем уж безнадежно, милый мой Друсс.

— Что ж, всем когда-то надо умирать. Когда смерть явится к тебе, плюнь ей в глаза, поэт.

— Постараюсь.

— Ты всегда старался, как мог.

Барабаны забили снова, и Бессмертные построились в ряды. Теперь они смотрели на защитников с яростью. Теперь уж никто не обратит их вспять — ни Друсс, ни жалкие двести противников.

Дренаев в самом начале схватки стали теснить назад. Даже Друсс, который нуждался в размахе, должен был отступить на шаг, чтобы свободно махать топором, потом еще на шаг — и еще. Он бился, не зная устали, как машина, окровавленный и кровавый. Не зная пощады, Снага разил в багрово-алых струях.

Снова и снова дренаи сплачивались вокруг него, и снова и снова Бессмертные в угрюмой решимости продвигались все дальше, шагая по трупам своих убитых.

Внезапно линия дренаев прорвалась — и бой разбился, разлетелся на отдельные стычки. Малые островки дренаев, ограждавших себя щитами, терялись в затопившем перевал серебристо-черном море.

Битва была проиграна.

Сентранская равнина открылась перед победителями.

Но Бессмертные жаждали стереть память о своем поражении. Они преградили путь на запад, ибо желали перебить до последнего всех свидетелей своего позора.

Горбен, следивший за битвой с восточного холма, в ярости швырнул наземь свой скипетр и закричал Абадаю:

— Они победили — отчего же они не идут вперед? В своей кровавой горячке они загораживают нам перевал!

Абадай не верил собственным глазам. В то время, когда неприятель был на подходе, Бессмертные, сами того не ведая, продолжали дело защитников. Теперь уже узкое горло перевала было забито ими, и армия Горбена тщетно ожидала возможности пройти на равнину.

Друсс, Дельнар, Диагорас и десятка два других образовали стальное кольцо у груды камней. В пятидесяти шагах правее Зибен, Сертак и еще тридцать человек бились не на жизнь, а на смерть. Лицо поэта сделалось серым, боль в груди нарастала. Он выронил меч, вскарабкался на серый валун и достал из ножен на запястье метательный нож.

Сертак отразил выпад врага, но копье пробило его панцирь и вошло в легкие. Кровь хлынула у него из горла, он упал. Высокий вентриец забрался на валун. Зибен метнул свой нож и попал ему в правый глаз,

Чье-то копье пролетело по воздуху и вонзилось Зибену в грудь — но боли не было, лишь перестало страдать надорванное сердце. Поэт свалился с камня, и серебристо-черная волна поглотила его.

Друсс увидел, как он упал, — и обезумел.

Разорвав кольцо щитов, он бросился на вражеские ряды, кося их, словно серп пшеницу. Дельнар вновь замкнул кольцо, убив вентрийского воина и сцепившись щитами с Диагорасом.

Окруженный Бессмертными, Друсс пробивался вперед. Копье задело его спину. Он обернулся и вышиб копейщику мозги. Меч рубанул его по шлему, процарапал щеку. Еще чье-то копье вонзилось в бок, и удар мечом плашмя обрушился на висок. Друсс вцепился в нанесшего удар и свирепо треснул его головой. Враг обмяк в его руках, но другие уже сомкнулись вокруг легендарного воина плотным кольцом. Загораживаясь бесчувственным телом, как щитом, Друсс повалился наземь, и град мечей и копий обрушился на него.

В этот миг запел рог.

Друсс попытался встать, но вражеский сапог ударил его по виску, и он провалился во тьму.

Очнулся он с криком. Лицо было обмотано бинтами, тело терзала боль. Он хотел сесть — чья-то рука мягко опустилась ему на плечо.

— Лежи, воин. Ты потерял много крови.

— Дельнар?

— Да. Мы победили, Друсс. Наши подошли как раз вовремя. Отдыхай.

Друссу вспомнились последние мгновения битвы.

— Зибен!

— Еще жив, но еле дышит.

— Отведи меня к нему.

— Не валяй дурака. По всем правилам ты должен быть уже мертв. Твое тело пробито в двух десятках мест. Если встанешь, швы разойдутся и ты истечешь кровью.

— Отведи меня к нему, будь ты проклят!

Дельнар выругался и помог воину подняться на ноги. Подлекарь поддержал раненого слева, и вдвоем они отвели его в заднюю половину палатки, где тихо лежал спящий Зибен-Сказитель.

Усадив Друсса рядом с его койкой, Дельнар и подлекарь ушли. Друсс, подавшись вперед, смотрел на обвязанную бинтами грудь Зибена и на медленно расплывающееся посередине красное пятно.

— Поэт! — тихо позвал он. Зибен открыл глаза.

— Тебя, я вижу, убить нельзя, воин? — прошептал он.

— Еще как можно.

— Мы победили. Заметь себе, я не прятался за чужие спины.

— Я и не ожидал, что ты станешь прятаться.

— Я ужасно устал, Друсс, старый конь.

— Не умирай. Прошу тебя. — Друсс свирепо моргал от выступивших на глаза слез.

— Есть вещи, которых даже ты не можешь добиться, старый конь. Сердце у меня совсем не тянет. Не понимаю, как я еще жив. Но ты прав: это были славные годы. Я ничего не стал бы менять. Даже этого. Позаботься о Ниобе и детях. И найди сказителя, который воспоет меня.

Найдешь?

— Непременно.

— Хотел бы я сам сложить эту песню. Достойный конец моей саги!

— Да, достойный. Слушай, поэт. Я не мастер говорить, но хочу сказать тебе... хочу, чтобы ты знал: ты был мне как брат. Лучший друг, который был у меня за всю жизнь. Самый лучший. Поэт! Зибен!

Глаза Зибена невидяще смотрели в потолок палатки. Лицо обрело покой и словно помолодело. Казалось, морщины разглаживаются прямо на глазах. Друсс дрожал всем телом.

Подошел Дельнар, закрыл Зибену глаза, натянул простыню на лицо и отвел Друсса обратно.

— Горбен мертв, Друсс. Его люди сами убили его при отступлении. Наш флот запер вентрийцев в заливе, и их генералы ведут с Абалаином переговоры о сдаче. Мы сделали это. Удержали перевал. Диагорас хочет видеть тебя. Он пережил эту битву. Ты не поверишь, но даже толстяк Орасис остался жив! Я мог бы поставить десять против одного, что его убьют.

— Дай мне попить, — прошептал Друсс.

Дельнар принес кубок холодной воды, и Друсс медленно осушил его. Диагорас вошел в палатку, неся Снагу. Топор был отчищен от крови и блестел, как серебро.

Друсс посмотрел на него, но не протянул к нему руки.

Молодой воин улыбнулся:

— Ты сделал это. Никогда еще не видал ничего подобного и не поверил бы, что такое бывает.

— Все бывает. Не забывай об этом, паренек. Слезы навернулись Друссу на глаза, и он быстро отвел взгляд в сторону. Вскоре он услышал, как Дельнар и Диагорас уходят, и лишь тогда позволил слезам пролиться.