Готская империя. Готхельм
Железный Зигфрид, генерал ордена Бича Божьего, кивнул не глядя, и послушник положил на стол перстень с рубином.
Нет, не так.
Послушник положил перстень. Третий. Тот, которого не хватало, чтобы обрел свою силу Паучий Камень.
– Ступай. – Сэр Зигфрид проводил поклонившегося мальчика взглядом холодных серых глаз.
Гордо поклонился парень. Словно и не кланялся вовсе, а кивнул коротко, хоть и вежливо. Не поклон – ритуал. И все же чувствовалось в нем уважение, граничащее с почитанием.
Генерал улыбнулся и покачал тяжелый перстень на ладони. А ведь кланяться рыцари ордена научились у шефанго. Очень уж горды эти нелюди и лишний раз склонить голову почитают за бесчестье. А орден Бича тоже никогда не отличался смирением. И не только орден. Если уж на то пошло, все готы горды. Именно, гордость их и помогла когда-то завоевать для империи огромные территории, не силой – лишь намеком на силу – привести к покорности соседние государства, грозить даже тем, кто был далеко, несокрушимой мощью императора и его псов-палатинов.
Власть на суше сама шла в руки империи.
Власть на море приходилось пока оспаривать у высокомерных наглецов шефанго.
Генерал поднялся из кресла. Легко. Гибко, как юноша. С тех пор как Отец Зла одарил его Силой, сэр Зигфрид забыл о возрасте. Снова вернулась былая гибкость и бодрость. Снова мог он не спать сутками, не чувствуя усталости. Снова мог рубиться огромным своим мечом, о котором, как и о самом генерале, ходили легенды.
Он вернулся к им же заведенному обычаю лично учить десяток лучших молодых рыцарей. И старые легенды, обретя плоть, начали обрастать новыми, совсем уж невероятными подробностями.
Отперев небольшую стальную шкатулку, сэр Зигфрид полюбовался на лежащий там, в темном бархате, старший перстень и два других, тускло светящихся ровным багровым огнем. Положил в шкатулку третью драгоценность. В этом перстне камень казался просто камнем. Значит, не довелось еще ему принимать на себя удар врага.
Генерал знал, точно знал, что он – единственный, кто понял: перстни не только защищают. Они многократно умножают Силу. Но лишь после того, как примут ее в себя. И магия владельца, направленная через перстень, хотя бы раз послуживший щитом, такая магия становится неотразима.
Впрочем, от этого, нового и последнего его приобретения не требовалось ничего, кроме того, что этот перстень был третьим.
* * *
В святилище было тихо и холодно. Здесь всегда было холодно. И покидая этот храм, сэр Зигфрид чувствовал, что жара, царящая за пределами его, давит. Жжет. Это ощущение проходило довольно быстро и все равно было неприятным. Ладно хоть солнце почти никогда не заглядывало в завешенные тяжелыми портьерами окна Железного Зигфрида.
Генерал стоял перед алтарем, задумчиво разглядывая стилизованное изображение Анласа. Черного Анласа. Черный огонь, не дающий ни тепла, ни света. Нелепица. Бред. Потому что нелепа и вера в Святое Пламя. Черный огонь – просто насмешка над тем, другим огнем. Перед которым склоняются смертные, позабыв о древних Богах. О священном Многофаннике, символе Постижения. Закрыв себе путь к величию.
Сила пришла через осквернение. Таковы пути Силы: чтобы обрести ее, нужно сломать себя и сломать все, что тебя окружает. Перевернуть, как была перевернута вера. И возродиться. Но уже другим. Совсем другим.
По крайней мере, Отец Зла не требовал рабского уничижения. Он, Владыка Тьмы, любил гордых и презирал смиренных. Может быть, поэтому орден выбрал его, оставив хитрого Творца, насквозь пропитанного ложью и предпочитающего рабов свободным людям.
Может быть, поэтому.
А может, потому, что выбор был предопределен еще в дни создания ордена. В далекие дни. Память о них уже стерлась, остались лишь смутные тени воспоминаний. Но «Бичи» помнили. И юные послушники, и старые рыцари помнили. Потому что они не могли позволить себе забывать.
* * *
Хранитель Огня провозгласил священный поход на северных язычников. Во главе армии встал Беренгар Белый, молодой дворянин из Аквитона. Стал он главнокомандующим не потому, что были у него какие-то выдающиеся заслуги перед церковью. Просто все рвались возглавить поход. И мешали друг другу. Благодаря этим раздорам, которые не смог остановить даже Хранитель, мало кому известный Беренгар и сумел обойти всех своих соперников.
Армия собралась быстро. Необычайно быстро. Все, кого опалил Святой Огнь, рвались распространить его жар на северные земли.
И началась война.
Поначалу бывало даже, что язычники переходили в наступление. Это происходило потому, что командиры отрядов больше слушали голос своей спеси, чем приказы Беренгара. И однажды случилось то, что должно было случиться: язычники собрали все свои отряды и внезапно обрушились на совершенно не готовых к такому повороту событий огненосцев.
Армия церкви была разбита. И бежала на юг.
Только Беренгар сумел сохранить свой отряд не разгромленным.
Он отказался прислушиваться к голосу разума и к своим помощникам, которые просили его вернуться в Аквитон за подкреплением.
– Мы были разгромлены заслуженно. Значит, нам и исправлять свои ошибки.
Он начал собирать по северным лесам разрозненные отряды беглецов и ставить их под свое знамя. Всех, кто не хотел подчиняться его приказам, он казнил без всякой жалости. И через два месяца за Беренгаром шла армия в пять раза меньше той, что начала Священный поход. Но эта армия подчинялась ему беспрекословно.
Многие думали, что Беренгар – безумец. Ведь армии некоторых языческих племен превышали по численности его отряд. Сам Хранитель послал ему письмо с предложением вернуться.
Но он остался на севере. И уже через полгода его именем пугали детейв языческих становищах. А его самого языческие шаманы объявили злым демоном. В своей же армии он заслужил прозвище Бич Божий.
С этим именем он и вошел в историю.
Как смерч, носился Беренгар из края в край северных земель. Он громил всех встающих на его пути. И не знал он поражений.
Через пять лет северные земли вплоть до океана и венедских княжеств были опалены Святым Огнем.
По предложению Хранителя и с полного одобрения всех южных правителей там было создано государство под на – званием Норвик. Во главе государства встал племянник короля румийского. Беренгар же Белый стал одним из его герцогов.
Но столь велика была его усталость, что не прошло и года, как он умер в своем замке, оплакиваемый всем Опаленным миром.
Потомства же Беренгар Белый по прозвищу Бич Божий не оставил.
* * *
Все южане-переселенцы селились в основном на океанском побережье, где вскоре выросло много богатых и многолюдных городов, которые были в море на равных с шефанго и венедами. Там же, в Норвике, и возник военный орден, воюющий с остатками язычников на востоке. После канонизации Беренгара он стал называться орденом Бича Божьего.
Все главенствующие места в новом государстве заняли южане. Для северян остался один удел: пахать землю и платить подати.
И вскоре после того, как последние язычники на востоке были разгромлены, в Норвике поднялся мятеж его коренных жителей, которые приняли имя готы, что означает «угодные Богу».
Пятнадцать лет длилась война. И победили готы, после того как орден Бича Божьего перешел на их сторону, обвинив короля норвикского и его приближенных в ереси.
Небезосновательны были эти обвинения. Через тридцать лет, на третьем Гиеньском соборе, они были подтверждены.
Во главе готского государства встал глава мятежа – Герман Копье. Курия ордена переехала в Готхельм. Но ни Герман, принявший титул императора, ни пять его полководцев, ставших палатинами империи, не доверяли Бичам Божьим и не допускали их к управлению государством.
Еще тридцать лет империя росла в череде мелких войн со своими соседями. Во время этих войн были уничтожены остатки Норвика. А последние норвикцы укрылись в десяти приморских городах. Они забыли свое гордое имя и стали называться просто десятиградцами, занявшись торговлей.
А через тридцать лет герцог Отто де Гилгат отрекся от Святого Огня и вернулся к старым языческим лжебогам. Империя раскололась надвое. Часть ее приняла сторону язычников, часть – Святого Огня.
Орден же Бича Божьего, естественно, встал на сторону Опаленных. Три года продолжалась резня. И победа осталась за огненосными. Язычники были разбиты и уничтожены.
С тех пор императоры называют орден Бича Божьего своим шестым палатином.
* * *
Да, история эта уходила далеко в прошлое, и были утеряны подробности, но любой из рыцарей и послушников помнил все и знал, что орден Бича Божьего был создан для войны. Для крови и убийств, для покорения непокорных.
Разве может такой орден рабски опускаться на колени, вознося смиренные молитвы самолюбивому Творцу?
Ни Бог Опаленных, ни их церковь не терпит иной власти, кроме своей собственной. Орден Бича хотел власти для себя. И брал ее. Он имел на это право.
Когда-то давно, так давно, что, кажется, и не вспомнить уже, когда это было, сэр Генрих, рыцарь-наставник совсем тогда еще юного послушника Зигфрида, объяснял восторженному мальчишке:
– Нам недостает смирения, это верно, но Хранитель прощает нам грех гордыни, потому что и ему нужны бойцы. Те, кто умеет защитить себя и свою веру. Мы любим власть, и это тоже верно. Но нам нужна власть не для почестей и богатства. Нам нужна власть ради власти. И если услышишь ты когда-нибудь, что нет ничего страшнее такого стремления, – не верь. Те, кто говорит так, сами никогда не станут властителями.
Власть, Зигфрид, это прежде всего ответственность. Перед самим собой. Перед теми, кем ты правишь. Перед Богом.
А еще власть – это всегда поединок. Бой. С собственной слабостью, с собственной низостью, с собственными недостойными устремлениями. Эллийцы говорили когда-то:
«Что позволено Богу, то не позволено быку». Они ошибались. На самом деле – что позволено быку, не может позволить себе Бог. Понимаешь меня?
Мы – единственный орден Опаленных, который имеет собственные земли. Государство в государстве – орден Бича на территории Готской империи. И если ты наблюдателен, ты должен был заметить, что люди почитают нас больше, чем императора. Это потому, что он получил свою власть в наследство, а мы взяли ее сами. Кроме того, – как-то легкомысленно добавил сэр Генрих, – у нас народу и живется лучше.
– Нас боятся, – заметил тогда Зигфрид.
– Да. Те, кто знает, что он – сорняк в нашем поле. Мы искореняем сорную траву и в этом не ведаем жалости. Таково право, дарованное нам Хранителем. Но запомни, мальчик мой: если бы Хранитель не дал нам этого права, мы взяли бы его сами. Орден Бича не ждет подачек от сильных.
Орден Бича силен сам по себе.
«Трудно было после такого не прийти к Отцу Зла. – Стоя перед черным Анласом, генерал улыбнулся воспоминаниям. – Остается лишь удивляться, как мы не сделали этого раньше».
Он поставил шкатулку с перстнями на каменную полку. Бросил взгляд на высеченную над алтарем человеческую фигуру с головой козла, увенчанной массивными, острыми рогами. Закрыл глаза. И начал молиться, шепотом проговаривая слова на виссанском. Тексты канонических молитв, творимых от конца к началу, легко слетали с губ.
Отец Зла – известный насмешник. И нет ему большей радости, чем осквернить таинство, вволю поиздевавшись над ним.
Когда повернулись узкие зрачки в глазах козлиной головы, сэр Зигфрид не слишком даже и удивился.
– Итак, ты получил то, что хотел. – Козлоголовый непринужденно уселся на алтарь и закинул ногу на ногу.
– Я получил лишь средство. – Сэр Зигфрид остался стоять. Второй раз в жизни видел он Отца Зла во плоти, и сейчас напала какая-то зябкая дрожь. Генерал не хотел поддаться слабости.
– Да. Средство. – Увенчанная рогами голова качнулась. – Но путь к цели для тебя так же важен, как сама цель, уж я-то знаю. Хочу предупредить сразу: те четыре перстня, которые сумели заполучить твои противники, эти хитрые Опаленные, тебе сейчас не подвластны. Люди Белого Креста оказались на редкость прозорливы, и перстни не обрели владельцев. Они сейчас принадлежат всему ордену, ими пользуются по мере надобности. А следовательно, они не принадлежат никому. Тебе, полагаю, не нужно объяснять, что это значит?
– Эти монахи обошли меня, – выдохнул сэр Зигфрид разочарованно и зло.
– Увы. Впрочем, они ослаблены и лишились почти всего, что имели. Можешь считать, что Белого Креста больше не существует.
– Значит, сейчас моя цель – Эзис.
– Да. И один из перстней принадлежит султану. Почудилось? Или действительно тонкие козлиные губы дернулись, намекая на усмешку.
– Хорошо. – Генерал кивнул. О том, что султан захотел сам владеть драгоценностью, он знал давно.
– Еще один перстень носит придворный лекарь императора Сипанго.
– Да.
И это было известно генералу.
– А еще один, – желтые глаза прищурились и – теперь-то уж ясно было, что не чудится, – козлиная голова ощерилась усмешкой, показав плоские белые зубы, – еще один перстень принадлежит некоему шефанго. Альбиносу. Ты не знаком с таким, генерал?
– Он все еще жив?
– Да.
Что-то похожее на торжество шевельнулось в душе. Но это было скорее памятью о победе. Памятью о том, чего не было.
– Он уже не интересует меня. – Сэр Зигфрид скривил презрительно губы. – Четверо рассеяны, а авантюрист-одиночка – это не цель. Мне предстоит покорять империи.
– О, разумеется. – Желтые бешеные глаза продолжали смеяться. – И что ты думаешь о покорении империи, которая, единственная в мире, с полным правом называет себя Империей, именно так – с прописной буквы?
– Ямы Собаки? Козлоголовый молчал.
– Значит ли это, – медленно подбирая слова, генерал пытался справиться с мешаниной мыслей и чувств, – значит ли это, что он не лгал, там, в Шотэ, когда объявил себя императором?
– Торанго. У них это называется Торанго. Титул, который становится именем. Да. Он не лгал.
– И у него перстень?
– И Сила. И Оружие. И в открытом бою тебе не выстоять против него, генерал. Но сейчас он потерял Веру. И со – мнения ослабили его. А у тебя Паучий Камень. Да, кстати, этот шефанго знает о перстнях все, что знаешь ты.
– Он опять оказался сильнейшим из врагов…
– Вы стоите друг друга. Вы даже похожи в чем-то, уж поверь мне, генерал. И послушай совета: после того как насладишься победой и завладеешь Империей, убей его. Отбери Меч и убей. Уничтожь. Сожги тело и развей по ветру прах. Чтоб даже памяти не осталось о нем.
– Надеюсь, спешить с убийством не обязательно, – пробормотал Зигфрид не то себе, не то насмешливому своему собеседнику.
– Не обязательно. – Рога качнулись. Вниз. И вверх. Но вот Меч рекомендую отобрать сразу.
– Что за Меч?
– Увидишь, генерал.
Козлоголовый не потрудился даже встать. Как сидел, развалясь, так и растаял в воздухе. Только со стены ухмыльнулись на прощание желтые глаза.
