Часть I
Начало

Сегодня Данилкин опять был навеселе. Впрочем, это никого не удивляло. Данилкин вообще это дело любил. И мог себе позволить. Данилкин вообще всегда умел устраиваться. Не так чтобы очень, но получше многих. Во всяком случае, и семье хватало, и на это дело всегда оставалось. Когда завод лег и большинство рабочего люда перешло на подножный корм, перебиваясь кто скудной торговлишкой на рынке у местной станции, а кто и просто рыбалкой, Данилкин покрутился-покрутился, раздобыл денег и пристроился торговать на самом большом рынке, расположенном на бывшем центральном стадионе областного центра. Через пару лет его оттуда выжили (кто говорил — проторговался и наделал долгов, а кто — что не на ту бабу запрыгнул), но кое-какие связи к тому моменту у него уже завязались. Так что когда до их богом забытого городка добрался обшарпанный грузовичок с литовскими номерами, то дверь квартиры, в которую постучался ее водитель, была как раз Данилкиной. Литовцев интересовали грибы, а именно лисички. Оказалось, что в богатенькой Германии наши родные посконные лисички — незнамо какой дорогущий экзотический деликатес, ну типа как у нас французские лягушачьи лапки. Так что Данилкин, как ему казалось, напал на золотую жилу. Он посолиднел, завел себе серую подержанную «тойоту», джинсовую жилетку с кучей карманов и щегольскую сумочку-визитку из натуральной кожи. Но, видно, не суждено ему было выбиться в совсем уж обеспеченные люди. Бизнес с грибами как-то потихоньку заглох: партнеры то ли проторговались, то ли нашли поставщиков где-то поближе, торговля на рынке, за которую он, по старой памяти, решил вновь приняться, тоже как-то не пошла, так что до того самого момента, когда в пыльных корпусах когда-то жутко секретного, а затем на протяжении многих лет абсолютно мертвого завода вновь зажглись многосотваттные светильники-люстры, Данилкин крутился как мог, подрабатывая то экспедитором в фирмах-однодневках, то частным извозом на замученной русскими дорогами и утомленной национальным сервисом «тойоте», то еще кое-чем.

Впрочем, это все как раз выходило у него в общем-то неплохо. Наверное, это и был его уровень, его жизнь, в которой он чувствовал себя как рыба в воде. Ну заточен был Данилкин, которого некоторые из его еще менее удачливых приятелей-собутыльников уже начали величать Сергеем Семенычем, под такую жизнь — крутиться по-мелкому, сшибать нехитрую деньгу, подешевле купив, подороже продав, квасить с мужиками в гараже и по выходным цедить пиво с шурином у телевизора, по которому идет финал Кубка УЕФА или чемпионат России по хоккею. Уж на гаражные посиделки да на пивко деньжат ему всегда удавалось срубить, а что до остального… Ну не всем же по Канарам ездить, некоторым и пары недель на Байкале или в Анапе (тут уж кому куда ближе) вполне достаточно. Однако Данилкин всегда хотел большего в душе страшно обижался, почему это у него ничего не получается. На людях он, конечно, хорохорился и представлял дело так, что либо ему надоело этим заниматься, либо все загубили какие-нибудь «уроды» (персональный состав постоянно менялся, но как класс эти самые «уроды» присутствовали в жизни Данилкина постоянно), а он не захотел их в тюрьму сажать. Просто пожалел. Другой на его месте уж давно бы сообразил, что не след ему пыжиться, мало ли бывших военных, инженеров или учителей, вышвырнутых в пучину примитивного рынка-базара, покрутились там и, пару раз обжегшись, вернулись обратно, на уже однажды выбранную стезю, поняв, что это — не их, что всех денег все равно не заработаешь и что лучше за гроши делать то, что у тебя получается хорошо, чем, пытаясь заработать поболе, заниматься тем, что как раз не получается, с риском потерять все. Но Данилкин был не из таких. Обжегшись на очередной своей авантюре, он некоторое время «отлеживался» в экспедиторах или таксёрах, а затем с горящими глазами бросался в следующую.

В цех Данилкин попал как раз после своего очередного пролета. Завод, который раньше кормил весь город, а последние семь лет стоял как памятник великому советскому прошлому, внезапно ожил. Произошло это практически молниеносно. Сначала в город прилетела стая молодых ребят, за один месяц сделавшая едва ли не годовую выручку полуразвалившейся городской гостинице. Сергевна, дежурная администраторша, как и все в этой стране уже изрядно просвещенная американскими боевиками и мексиканскими сериалами, потом рассказывала, что больше всего это ей напомнило налет. Ранним весенним утром за дверями гостиницы, в последний раз помытыми дай бог памяти лет пять назад и успевшими с той поры затянуться паутиной, послышался нарастающий гул, потом визг тормозов, чуть погодя громкий стук захлопываемых дверец, а затем двери гостиницы распахнулись и внутрь ввалилось почти три десятка человек. Примерно треть составляли благообразные старички в заношенных костюмах, которых Сергевна помнила еще по тем временам, когда завод был на промышленной карте страны величиной, и немалой (тогда они приезжали как представителя министерства, главков и КБ), но первую скрипку в этой многочисленной команде играли не они. Главенствовали молодые парни и девушки в строгих деловых костюмах, явно недешевых, с самоуверенно вздернутыми подбородками и хищным блеском в глазах. Ввалившаяся толпа тут же разобрала ключи от номеров, заказала ужин, и не успела Сергевна подробно рассказать о происшествии по телефону всего лишь второй товарке из своего длинного списка, как они вновь попрыгали в свои машины и куда-то укатили. Как оказалось, укатили они на завод. Когда в заводоуправление ввалился ошарашенный неожиданным налетом директор, на заводе уже вовсю кипела жизнь. Эти ребята оказались довольно простого нрава. Узнав у сторожа при воротах, у кого находятся ключи от тех или иных помещений, они быстренько мотанулись к указанными личностями на своих машинах (некоторых пришлось отлавливать на огороде или на рыбалке), где данным товарищам был тут же предъявлен оформленный по всем правилам и заверенный в областном управлении ФСБ допуск (как-никак завод когда-то был все ж таки секретным), а затем предложено заключить «Договор об оказании консультативной помощи». А так как к договору полагался аванс в размере десяти тысяч рублей (большинство из тех, с кем они разговаривали, таких денег и в руках-то никогда не держали), вопрос с оказанием этой самой консультативной помощи решился практически мгновенно. Так что спустя час все необходимые личности были на заводе, и к приезду директора часть «налетчиков» уже копались в документации, а остальные разбежались по заводу, выясняя состояние инженерных сетей, внутризаводских железнодорожных магистралей и основных производственных мощностей. Директор попытался было поднять бучу под маркой того, что это страшно секретное предприятие, так что «посторонним» находиться здесь совершенно невозможно, но один из вновь прибывших оказался как раз офицером ФСБ, курирующим его предприятие, и буча утихла, так толком и не начавшись.

«Налетчики», как их с легкой руки Сергевны стал называть весь город, пробыли на заводе всего неделю, но старожилы, с которыми был заключен «Договор об оказании консультативной помощи», позже рассказывали, что за эту неделю умотались так, как не уматывались даже во время ударных трудовых вахт навстречу очередному партсъезду. Возвращения аванса, как опасались некоторые (отработали-то всего неделю), никто не потребовал, но все сошлись на том, что за эти деньги они отгорбатились честно. Рабочий день начинался в шесть утра, а из цехов и конторских помещений уходили едва ли не за полночь. Да и после того как завод пустел, в ночи еще долго светились гостиничные окна. Как видно, «налетчики» ночами стучали там что-то на своих щегольских ноутбуках, но с утра все они снова появлялись на своих рабочих местах как с иголочки — чисто выбритыми, хорошо пахнущими, с острыми как бритва стрелками на брюках и в безукоризненной обуви. Когда стало ясно, что дело идет к отъезду, местные начали осторожненько выяснять, чего «налетчики» накопали и чем это грозит. «Налетчики» особо не откровенничали, но к исходу недели уже весь город знал, что у завода есть шанс возродиться. Правда, как считали практически все из «налетчиков», с кем удалось пообщаться местным, это будет последний шанс. Если тот заказ, который собираются разместить на заводе, по тем или иным причинам будет сорван, то на этом славном предприятии можно будет окончательно поставить крест. И город пусть выживает как сумеет. Вот почему, когда директор, вернувшийся в тот же день, как его «попросили», к своему привычному занятию — заливанию неприятностей водкой, — однажды утром, слегка протрезвев, вдруг вспомнил, как в первой половине девяностых выводил многотысячные толпы рабочих на улицы областного центра и перекрывал боевыми рабочими отрядами Транссибирскую магистраль, и попытался вновь обратиться с пламенным воззванием к своему славному пролетариату, ответом ему было глухое раздражение. Город замер в тревожном ожидании.

Следующий «налет» случился почти через два месяца, когда город уже почти потерял надежду. В полдень на дороге появилась длинная вереница, состоявшая из двух десятков легковых машин, трех автобусов и целой колонны груженых грузовиков. Один автобус и несколько легковушек притормозили у гостиницы, а остальные проследовали прямо к заводским воротам. Двухминутные препирательства со сторожем (директор сделал выводы из прошлого налета и изрядно перетряхнул команду сторожей, оставив только старых передовиков производства, ударников и активистов местной компартячейки) закончились смятой пятисоткой, перекочевавшей в руки ошалевшего от таких денег деда и клятвенным обещанием оставить того на столь почетной службе и при новом руководстве — после чего машины въехали на заводской двор и развернулись. Из первого автобуса выскочило два десятка крепких парней в строгой черно-синей униформе и с бляхами на груди, сообщавшими всем окружающим, что они представляют частное охранное агентство «Беркут», из второго посыпались работяги, которые тут же принялись разгружать грузовики.

Спустя двадцать минут к воротам подкатила старенькая директорская «волга», но по бокам и сзади ошарашенного дедка-сторожа грозно возвышалось трое охранников в униформе, поэтому из машины никто не вышел и «волга», постояв минут десять, развернулась и укатила обратно. А еще через час на улицах городка, уже гудевшего как растревоженный улей, появились объявления, которые гласили:

Последняя фраза привлекла наибольшее внимание. Народ, толпившийся у объявления, читал и перечитывал ее по десятку раз, то похохатывая, то негромко матерясь, но в общем и целом все пришли к выводу, что «пришлые» — народ серьезный и правильный и к их предупреждению стоит отнестись со всей ответственностью. Так что тем же вечером во многих семьях серьезно изменились жизненные планы. Мужики рылись в комодах и ящиках, извлекая из бумажных завалов, казалось, навечно погребенные там дипломы и квалификационные книжки, и усаживались за столы с потрепанными учебниками и пожелтевшими конспектами, оставшимися с тех далеких дней, когда они только-только осваивали свои рабочие специальности, а женщины торопливо извлекали из гардеробов старенький, но старательно вычищенный единственный мужнин парадный костюм и принимались гладить и отпаривать ветхую от времени материю. Мужчины всегда составляли на заводе большую часть работников, а их жены устраивались в детских садах, столовых, заводской поликлинике, профилактории и иных учреждениях, прилепившихся к гиганту индустрии, как щенята к матке, так что возрождение завода сулило шанс всем.

Назавтра, еще не было и восьми утра, а у проходной уже собралась огромная толпа, тысяч в пять-шесть. И люди все подходили и подходили. Без четверти девять, когда в заводские ворота въехали автобусы, доставившие из гостиницы новых хозяев завода, на площади перед входом колыхалось людское море.

Ровно в девять двери проходной распахнулись, и народ ломанулся по когда-то привычному, но к нынешнему дню уже изрядно подзабытому маршруту, мимо кабин, в которых вместо бабок-вохровок маячили мускулистые молодцы в униформе, по родимому двору и налево, к заводоуправлению. Запустив человек триста, молодцы в униформе сноровисто развернули кабины, перекрыв проход. Народ заволновался, но старший среди охранников поднес ко рту мегафон и прокричал:

— Господа, прошу не беспокоиться. Чтобы не было давки во дворе, запускать будем партиями. Следующая пойдет через полчаса.

Первые счастливчики вышли через пять минут. Их тут же плотно обступили:

— Ну как? Что? Приняли? Сколько зарплаты-то обещают? Что спрашивали? Какой разряд дали? Когда экзамены-то?

Вопросы сыпались градом, но те лишь смущались и озабоченно морщились.

— Да не знаю я… Там только спросили, кто где работал, имя-фамилию и телефон. А еще — с кем бы я хотел работать. Дескать, моя зарплата будет напрямую зависеть от того, как аккуратно будут делать свое дело те, кто будет работать рядом со мной. И еще сказали, сообщат, когда приходить на собеседование.

Народ заволновался. Это как же это: нас спрашивают, с кем мы хотим работать? Что творится-то? У многих было опасение, что понаехавшие богатеи, купившие завод на наворованные деньги, будут обращаться с народом как с быдлом. Не то чтобы этого так уж сильно боялись — народ у нас терпеливый, перетерпели бы, притерлись, лишь бы вырваться из этой беспросветной нищеты… но первая неожиданность оказалась приятной.

До вечера пропустили едва ли пятую часть желающих. После того как первые счастливчики вернулись в город, оттуда набежала еще уйма народу. На следующий день на местных рынках и базарчиках, раскинувшихся у остановок и крупных магазинов, работал от силы каждый пятый лоток. Утренние электрички и автобусы на областной центр, которые обычно брали штурмом, ушли полупустыми. Народ почуял, что дело серьезно. О том, как работают и сколько платят «налетчики», после того, первого, «налета» по городу ходили легенды. И большинство было готово пахать. Выживать всем уже опостылело. Хотелось просто жить. Как в старые времена, или пусть не так, пусть хуже, но жить, черт возьми! А не думать, что купить — носки ребенку или два кило картошки на пожрать назавтра.

Через две недели первым счастливчикам сообщили, что их ждут для собеседования, а на следующий день большинство из них уже двигалось в сторону проходной с новенькими пропусками в руках. И их число начало расти с каждым днем. А когда через вновь отремонтированное железнодорожное КПП, охраняемое все теми же ребятами в униформе, прошел первый эшелон с металлом, город понял, что завод ожил…

Через месяц после того, как на завод прибыл первый товарняк, народ собрали на митинг. Все пришли нарядные, с цветами, с детьми, по привычке ожидая долгих речей и громогласных заявлений, но «налетчики», которых уже все постепенно привыкли считать своими, и тут не отказались от своих принципов. На трибуну взошла только одна невысокая, хрупкая дама, о которой никто ничего не знал, кроме того, что она у «налетчиков» главная и сразу по приезде заняла директорский кабинет. Ни с кем из местных, включая мэра и прокурора, она до сих пор лично не встречалась. Зато когда мэр в разговоре с одним из ее то ли помощников, то ли замов посетовал, что у города всего пятнадцать автобусов, да и те больше напоминают стянутый проволокой набор донельзя износившихся деталей, чем средство передвижения, тот мило улыбнулся и сказал:

— Что ж, я думаю, с этим делом Дарья Александровна вам поможет. Она как раз просила меня узнать, как в городе дела с общественным транспортом.

Мэр загорелся:

— Вот это здорово! А сколько она может выделить на это дело?

Молодой человек отрицательно качнул головой:

— Нет, денег не будет. Будут автобусы. И только в том случае, если у вас есть необходимая база для обслуживания. Покупать технику, не имея возможности содержать ее в приличном состоянии, — абсурд.

Мэр нервно хмыкнул. Значит, никакого тендера, а значит, и возможности положить кое-что себе в карман, не будет. Но буквально тем же вечером ему домой вдруг позвонил вице-губернатор, курирующий вопросы коммунального хозяйства (вот уже третий месяц мэр безуспешно пытался попасть к нему на прием), и пророкотал в трубку:

— Слушай, как у тебя там в ПАТПе (ПАТП — пассажирское автотранспортное предприятие) с мастерскими? Мы тут собираемся выделить тебе полста мазовских автобусов, так ты как, сможешь их обслуживать?

Мэр, которого и сам факт звонка, и содержание разговора привели в состояние, близкое к шоку, что-то промямлил в трубку, и вице-губернатор недовольно проворчал:

— Ладно, пришлю тебе еще и начальника отдела закупок. Определитесь там, что надо, чтобы мастерские в божеский вид привести. Поможем…

И вот эта женщина вышла на трибуну. Она окинула взглядом повернутые к ней лица и, наклонившись к микрофону, произнесла:

— Друзья, сегодня мы запускаем нулевой цикл. Через три месяца наш завод должен выдать первое изделие… первый генератор. В прошлом наш завод не раз первым осваивал промышленное производство уникальных изделий, аналогов которым не было в мире. И сегодня я хочу сообщить вам… — Она мгновение помедлила и закончила, возвысив голос: — что эти времена вернулись!

Народ восторженно завопил. Дождавшись, пока крики умолкнут, женщина вновь наклонилась к микрофону:

— Я не говорю вам, что мы будем изготавливать продукцию на уровне лучших мировых образцов или что она будет не хуже зарубежных аналогов. Потому что это неправда. Аналогов тому, что будем производить мы, нигде в мире не существует!

Это заявление было встречено еще более громкими криками.

— Но для того, чтобы это стало истинной правдой, мы с вами должны сделать одно. Мы должны научиться работать так, как еще никто в мире не работал. Никто, никогда и нигде! Если для нас это слабо, то не стоит и браться. — Она замолчала, и на этот раз никаких приветственных криков не было. Все смотрели на женщину, замершую на трибуне, и ждали, что она скажет дальше. А она обвела стоящих перед ней людей долгим, внимательным взглядом (каждому показалось, что она смотрит именно на него) и продолжала: — Мы должны научиться работать аккуратно и… красиво. Я хочу, чтобы каждый из вас был готов скорее отрубить себе руку, чем сделать некрасивый сварной шов, чтобы каждый болт был не только затянут с тем моментом, который стоит в паспорте сборки но и трижды проверен, чтобы сорванный шлиц на шурупе был бы для вас чудовищной трагедией сродни смерти ребенка. Только тогда мы сможем сказать, что мы — первые, что мы — номер один в этом мире. А те, кто этого не поймет, будут вышвырнуты за ворота, как нашкодившие щенки. И я забуду о том, что на этом свете есть такие люди. На этом заводе не будет ни пьяниц, ни семейных скандалистов. Каждый из мужчин, чья жена сделает шаг за проходную, чтобы пожаловаться на непотребное поведение мужа, может считать себя уволенным. Каждый, кто не сумеет понять, что если он хочет трудиться на этом заводе, то должен прилагать усилия постоянно, круглые сутки, а не только с начала и до конца рабочей смены, может немедленно повернуться и идти сдавать пропуск. — Она снова сделала паузу и, коротко поклонившись, закончила свою речь: — А сейчас я поздравляю вас с тем, что мы начали двигаться по этому пути. И я сделаю все, чтобы мы прошли его до конца. Поэтому… за работу, друзья. — Женщина тихо спустилась с трибуны. Люди еще несколько минут постояли, то ли размышляя над сказанным, то ли ожидая, что на трибуне появится кто-то еще, а затем так же тихо разошлись…

И вот сегодня Данилкин опять пришел на смену навеселе. В третий раз за последнюю неделю. И пока ему это сходило с рук. Начальник цеха приходился ему двоюродным дядей, да и Данилкин обычно первые два часа ныкался в раздевалке, пока не приходил в форму, и только потом выползал на свет божий, но сегодня он что-то осмелел и, усевшись на верстаке, начал докапываться до Митрича.

— Эй, старый, все так и ковыряешься… Всю жизнь проковырялся, на перекур не отрывался, а че наковырял? Шиш, да еще без масла.

— А ты-то че, шиш с маслом наковырял? — ворчливо отозвался Данилыч.

— А я и не напрягаюсь. На скока мне платят, на стока я и пашу. А как ты, надрываться мне никакого резону нет…

Беседа у них завязалась довольно оживленная, но тут произошло неожиданное. Откуда появился этот шустрый парень из числа «налетчиков», со значком-бляхой «Менеджер по организации производства», никто так и не понял. Только что вроде как никого не было — и вот он уже протолкался сквозь кучку зевак. Завидев его, все замерли, а парень, подойдя к Данилкину и поведя носом, повернулся и окинул присутствующих ледяным взглядом.

— Позовите начальника цеха.

Народ тихонько рассосался, но далеко уходить не стал. Всем было интересно, чем это закончится. Поэтому когда на сцене появился дядя Данилкина, все навострили уши.

— Что тут произошло? — Голос у начальника цеха был солидный, да и сам он был мужчина серьезный. Однако парень не стушевался:

— Валерий Дмитриевич, в вашем цехе на рабочем месте находится пьяный рабочий. Я останавливаю производство в этом цехе. Распустите рабочих по домам.

— Что-о-о? Да ты что, сопляк! Ты понимаешь, что ты творишь? Ты имеешь представление о том, что такое производственный цикл? Да ты знаешь…

Парень вскинул руку:

— Валерий Дмитриевич, решение принято. Люди, лояльно относящиеся к тому, что их коллега пришел на работу пьяным, не готовы выполнять свою собственную работу с требуемым качеством Я даю вам всем время подумать над своими моральными установками. На сегодня работа вашего цеха закончена.

— Да какого цеха!.. — Валерий Дмитриевич даже охрип от возмущения. — Да ты понимаешь, сопляк, что ты парализуешь работу всего завода!

— Значит, вы отказываетесь выполнить мое распоряжение?

— Да пошел ты…

Парень окинул начальника цеха задумчивым взглядом и спокойно произнес:

— Что ж, в таком случае решение этого вопроса уже выходит за уровень моей компетенции, — повернулся и так же спокойно покинул цех.

Начальник цеха проводил его тяжелым взглядом (перед оформлением контракта его под роспись ознакомили с целой кипой документов, одним из которых и было как раз положение о «Менеджерах по организации производства», согласно которому этим самым менеджерам давались огромные права; впрочем, с этим документом был ознакомлен каждый) и повернулся к Данилкину. Тот сидел притихший.

— Еще раз придешь с запахом — уволю. — Он повернулся, собравшись идти к своему кабинету. На душе было муторно, но особых проблем он не предвидел. Из-за одного выпившего мужика останавливать работу целого завода… до такого могут додуматься только такие вот амбициозные сопляки. А он старый производственник и знает, что почем в этой жизни.

Но попасть в кабинет ему было не суждено. У дальнего пролета звонко застучали женские каблучки. Начальник цеха повернулся и… опешил. По цеху стремительно шла директорша.

Подойдя, она с интересом посмотрела на съежившегося Данилкина, потом перевела взгляд на начальника цеха.

— Пожалуйста, соберите рабочих.

Через пять минут сто сорок человек окружили ее плотным кольцом. Директорша вскинула руку, призывая всех к молчанию, а затем мягко заговорила:

— Господа, все мы совершаем ошибки. Вы совершили ошибку, когда решили, что пьяный на соседнем рабочем месте — это не ваша проблема, начальник цеха — когда не понял, до какой степени его цех погряз в подобных проблемах, ибо я не верю, что сегодняшний случай первый или что все ограничивается только выпивкой, а я… когда приняла вас на работу. — Она на мгновение прервала свою речь, прежде чем заговорить снова все тем же мягким тоном: — Однако у меня, в отличие от вас, еще есть шанс исправить эту ошибку. — Тут директорша повернулась и негромко приказала: — Всеволод Пантелеевич (как за ее левым плечом появился зам. по кадрам, из местных, нормальный мужик, в прежние времена руководивший производственным отделом, никто и не заметил), подготовьте приказ. Цех номер семнадцать — с завтрашнего числа расформирован. Все работавшие в этом цехе — уволены. А поскольку завод без продукции этого цеха работать не может, с завтрашнего дня для всех производственных цехов — оплачиваемый дополнительный отпуск. До тех пор, пока мы не сформируем новые штаты этого цеха.

Народ несколько мгновений переваривал ее слова, а затем взорвался возмущенными воплями:

— За что?!

— Произвол!!

— Мы будем жаловаться… прокурору! И в Москву!

— Чего она из себя корчит?

— Да мы забастовку!

— Да весь завод поднимется!

Директорша несколько минут молча слушала этот возмущенный вой, затем вскинула руку. Все замолчали.

— Господа, я слышала тут призывы к забастовке. Что ж, согласно международной конвенции о труде — ваше право. Но должна вас предупредить, что, если хотя бы один человек на всем заводе присоединится к вашей забастовке, я отдам приказ немедленно остановить производство и мы покинем город.

Крики оборвались. Все понимали, ЧТО означает это заявление. А директорша покачала головой и тихо произнесла:

— Вы, как я вижу, не поняли, что в том, о чем я говорила тогда на митинге, не было ни слова преувеличения. У других есть шанс научиться на вашей ошибке. Если они откажутся от этого шанса, то никто — ни я, ни Император, ни Господь Бог не дадут им второго. — Она круто повернулась и, звонко стуча каблучками, покинула цех.