Ретро-вставка
— Ганс, держи ровнее — я откручиваю фланец нагнетателя, — голоса и позвякивание инструментов механиков вывели одиноко сидящего на бугорке человека из задумчивости.
Вот она, весна сорок третьего. Очередная… хоть и суеверием считалось задумываться — сколько их ещё будет впереди? — но против воли таковые крамольные мысли нет-нет, а закрадывались в голову. Следовало признать, что Адольф и его партийная верхушка таки что-то не додумали. Не учли. Так хорошо начавшийся блицкриг уже тогда, зимой, приказал долго жить. Последовавший за тем сорок второй хоть и приказано было считать победоносным, но Курт Фогель-то видел — дела обстояли не совсем так, как того хотелось бы.
Вернее, совсем не так. Уж ему как военному, а тем более лётчику, сверху хорошо видно, и много чего… он усмехнулся. Было видно. Два самолёта пережил он. Два прославленных юнкерса, в просторечии именуемых "штука", а у проклятых русских "лапчатый" — словно гусь. И вот он, нынче третий… вспоминать, каким чудом он вчера дотащил изувеченную машину до грунтовой полосы прифронтового аэродрома, просто не хотелось. Коммуняки день ото дня становились всё смелее в воздухе, их самолётов всё больше. Но главное не это.
Да, слабые и неумелые погибают — выживают же сильнейшие. И наверное, в этом есть какая-то высшая справедливость, хотя и чертовски неприятно терять боевых друзей. А вспоминать то, что осталось от сгоревшего вместе с подбитой машиной напарника, и вовсе не хотелось…
Курт неохотно повернул голову и взгляд вправо. Туда, где трое механиков что-то проворно отвинчивали под мотогондолой. Нахальные русские пилоты вчера до того изуродовали его юнкерс, что сегодня утром словно крупповским молотом по голове ударил приговор заместителя по технической части — восстановлению и ремонту не подлежит.
Впрочем, майор из штаба группы в приватной беседе вовсе не прозрачно намекнул — первая же машина из новых будет твоя, обер-лейтенант Фогель. Хоть и нечисто с тобой что-то, но слишком уж ты хороший пилот. Недолго оставаться безлошадным.
И вот теперь механики снимали то ли топливный насос, то ли масляный — у гауптмана на его штуке забарахлил, а в запасе как назло не оказалось. Да и то, во сколько рейхсмарок напряжённо работающей Германии обходится армия, объяснять не стоит? А летать и бомбить надо позарез, ведь не просто так война уже покатилась потихоньку обратно, к пока ещё далёким старым границам…
За уже зеленеющими кустами с той стороны, где стояли прилежно, в полном соответствии с уставами замаскированные машины и вагончики штаба и синоптиков, послышались шаги.
Курт чуть откинулся назад, опёршись спиной на еле заметно покачивающийся ствол сосны. Подобрал ноги, а ладонь привычно откинула клапан на надёжной тяжести кобуры. Надо же, в расположении своей части и опасаться бандитов приходится!
Но это оказался гауптман Цвиг, он же заместитель комполка, и с ним незнакомый долговязый тип в чёрной униформе со сдвоенными то ли молниями, то ли и впрямь аббревиатурой SS. Этих Курт любил и жаловал примерно так же, как змей — желательно на расстоянии, и чем большем тем лучше. А уж тем более с такою штабной рожей — каким ветром его аж на восточный фронт занесло? В весьма немалых чинах этот тощий, да ещё и в пенсне…
— Пароль и пропуск, — лаконично поинтересовался лётчик из своего укрытия.
Пришедшие с готовностью остановились, а потом осторожно оглянулись. Когда в спину кроме настороженного взгляда смотрит ещё и ствол вытертого чуть не до белизны офицерского парабеллума, сильно не потрепыхаешься.
— Свои, обер-лейтенант, — с явным облегчением произнёс гауптман.
Однако, Курт Фогель этим ответом не удовлетворился.
— Вас я знаю лично, гауптман Цвиг — а вот вашего попутчика, извините, нет. Что делает посторонний в расположении полка?
Физиономия эсэсовца медленно стала принимать весьма интересный цвет — забавно схожий со здешним свекольным супом. Ах, мы ещё и гневаться, не привыкли к таковому обращению?
— Позавчера полковник нам весьма убедительно объяснял насчёт диверсантов и саботажников… — зачем-то пояснил Курт и недвусмысленно повёл стволом. — Руки на виду держите, герр не-знаю-кто. Стреляю я ненамного хуже, чем бросаю бомбы из своего пикировщика.
Гауптман с весьма заинтересованной рожей кивнул и подтвердил — да, это так. Уж кто-кто, а обер-лейтенант недавно на показательных полётах перед чертовски важными шишками из Берлина положил учебную авиабомбу точно в бочку, стоящую на выделенном под полигон поле. Те потом долго удивлялись холёными лицами и хвалили пилота. Да и на состязаниях стрелков Фогель всегда в первой тройке…
Незнакомец высокомерно и нехотя кивнул, а потом добыл из кармашка свой аусвайс и перебросил в требовательно протянутую ладонь Курта. И пока тот с неудовольствием рассматривал документы, гауптман заверил — подтверждение полномочий прибывшего пришло с самого верха.
— С самого нашего верха, — он с таким еле заметным нажимом выделил нашего, что Курт понятливо кивнул. От дядюшки Геринга, дело понятное…
Указанное звание его интересовало мало — он и сам не так давно в мундире простого фенриха присутствовал с инспекцией в одном из полков. Инкогнито, так сказать… а вот место работы сказало куда больше. Эка неприятность! Долговязый оказался из таких верхов, где обычные правила и законы уже не действовали. Наверняка один из тех, кому дозволено входить в кабинеты высших руководителей рейха в любое время суток.
— Прошу извинить, — он таким же манером переправил документы обратно. — Позавчера бандиты ранили нашего командира. Кстати, герр гауптман, как он?
После ответа лётчик неприкрыто скорчил мрачную физиономию. Жить будет — а вот летать нет. Он вздохнул и сквозь зубы выдал нечто не при фрау и фройлйн будь упомянуто.
— Плохо, герр гауптман — с опытными пилотами у нас становится всё тяжелее.
Под изучающим взглядом штабного чина Курт чувствовал себя всё менее и менее уютно. Тут уж такое дело, лучше высоким шишкам на глаза не попадаться… но оказалось, что чёрный прибыл не только прямиком из самого Берлина — но ещё и лично по его, Курта Фогеля, душу…
— Исчезните, — равнодушно процедил гауптман, и заляпанные маслом механики понятливо испарились.
А гость недоверчиво осматривал то, что с виду весьма неплохо напоминало самолёт. Прославленный в одних хрониках и зловещий стервятник в других, детище немецкого гения, пикирующий бомбардировщик Юнкерс-87.
— Это не шутка, обер-лейтенант? — а голос у этого… не будем упоминать имён, оказался бархатисто-доверительным. Так и представлялось, как тот бесшумно-вкрадчиво скользил над паркетом и коврами, да подносил секретные папки рейхсминистрам. — На этом металлоломе вы вчера вернулись из вылета?
Он протёр пенсне, вновь водворил на нос и затем недоверчиво просунул кулак в одну из дыр.
— На обратном пути к нам сквозь группу сопровождения прорвались два пушечных истребителя… — начал было неохотно пояснять Курт и едва не подпрыгнул. — А вот этого не стоит делать!
Ладонь стоящего на стремянке эсэсовца потянулась было к застрявшему в заднем бронестекле неразорвавшемуся снарядику от авиационной двадцатимиллиметровой пушки.
— Может взорваться, у этих русских всё не как у людей.
Высокий чин ещё раз осмотрел изуродованный самолёт и покачал головой.
— Хорошо — я не только впечатлён, но и убеждён, — и совершенно неожиданно предложил отойти чуть в сторонку — на краешек лётного поля, где подслушать дальнейшую беседу не мог никто…
Полёт в холодном и почти пустом транспортнике для кого угодно показался бы изматывающим. Гул двигателей, болтанка — чёрный сопровождающий хоть и держался стойко, как и подобает истинному немцу, но зеленел и бледнел настолько явно, что Курту стало на миг смешно. Да уж, бескрылого гуся видно за километр!
Не обращая внимания на высокое начальство, оба офицера переглянулись с понимающим видом — и улеглись немного поспать. Свёрнутую меховую куртку под голову, того достаточно. Уж солдатской привычке прихватить немного сна где придётся оба выучились на совесть. Да и хорошим лётчикам дозволяется немного больше, чем просто людям?
Сколько б там ни занял полёт до Берлина, а отдохнуть немного не помешает — везли их уж явно не на увеселительную прогулку. Да и на арест не похоже, даже с учётом целого грузовика автоматчиков, сопровождавших всех троих до самого трапа…
И вот теперь Курт стоял навытяжку почти в середине полутёмного кабинета. Широченный стол, к которому так и напрашивалось словечко министерский, словно отгораживал обер-лейтенанта от той, тёмной стороны. Единственным источником освещения оказывалась настольная лампа, не столько освещавшая стол, сколь погружавшая в ещё более непроглядную темноту окружение и хозяина. А ещё эти до пота прошибающие кроваво-алым ковровые дорожки.
Запах… это не сравнить ни с чем. Кабинеты высокого начальства даже пахнут не так, как насквозь родные временные пристанища донельзя знакомого полкового начальства, пропахшие сигарным дымом и легчайшими ароматами авиационного бензина…
— Так… бомбардировочный полк StG2… железный крест за Францию… дубовый венок к нему за подвиги под Минском и Киевом… командир звена… ну что ж, для двадцати шести лет неплохо, — сидящий в полутьме закрыл наконец и небрежно выбросил в круг яркого света папку с личным делом такого себе Курта Фогеля.
На вопрос, отчего до сих пор при таких-то данных и всего лишь обер-лейтенант, ответило смутно белеющее сбоку лицо гауптмана. Дескать, весь полк напрочь убеждён, что Курт продал душу нечистому за своё просто-таки дьявольское мастерство пилота. Тут уж не до карьеры.
— Свежий пример — во вчерашнем вылете русские изуродовали его самолёт так, что ремонту в полевых условиях и даже в мастерских не подлежит. Юнкерс лишился в общей сложности четверти площади крыла, от хвостового оперения остался лишь огрызок — но обер-лейтенант не только сумел дотянуть до линии фронта, но даже и посадить изувеченную машину.
Хозяин кабинета неопределённо хмыкнул.
— Да, здесь и в самом крепко деле попахивает серой… расслабьтесь, обер-лейтенант. В этом кабинете все свои — лётчики. И разговор не пишется. Вольно.
Курт потихоньку перевёл дух и чуть приотпустил звенящую где-то в глубине струну. Не узнать этот голос, знакомый по выступлению на выпуске училища, по радио — было попросту невозможно. Герман Геринг, в прошлом и сам лётчик, теперь залетевший в такие выси, куда ни один и самолёт-то не поднимется. Но, раз его превосходительство хочет зачем-то поиграть в инкогнито, пусть его…
— Ну хорошо. А почему в лётной школе или испытателем не работаете?
Обер-лейтенант хоть и не переменил выражения лица, но в голос подпустил эдакого смущения. Дескать, испытатель как раз-то и должен выявить все недостатки самолёта.
— А я, как оказалось, могу управлять даже тем, что способно летать лишь теоретически. Приделайте к забору двигатель с винтом — и я смогу поднять это в воздух. Тут уж не до рядовых пилотов, под которых надо подогнать машину.
В кабинете воцарилась тишина. Та тишина которой никогда не бывало наверху — лишь здесь, глубоко под землёй, в надёжно бетонированных бункерах таковое и оказывалось возможным. И только мерное цоканье невидимых часов не давало окрепнуть так и лезущему в голову ощущению, будто время остановилось.
— Ну что ж, именно это и нужно, — наконец объявил невидимый собеседник.
Правда, Курт всё же покраснел, когда выяснилось, что его подвиги на любовном фронте вовсе не остались незамеченными службой безопасности. Хоть при полку и обретался публичный дом с проверенными и чуть ли не проштемпелёванными службой безопасности девицами — но молодой офицер всё равно гулял по смазливым аборигенкам. Да-да, в нарушение приказа, что с неарийской расой иметь связь ни-ни! Но тут снова вступился гауптман, под командованием которого он начинал ещё ту, свою самую первую кампанию в броске к Ла-Маншу.
— Святые нам не нужны, да и не бывает их. Как говорят русские, удаль молодцу не в укор.
Затем последовал куда более щекочущий вопрос насчёт того — почему столь перспективный молодой пилот и офицер до сих пор не вступил в ряды национал-социалистической партии. Курт разозлился. По материнской линии его предки оказывались рыцарями да ландскнехтами — не зря дядька и двоюродный брат в танкистах геройствуют. Дворянство, как ни крути. А по отцовской механики да оружейники, всё при дворах маркграфов и королей…
— Ну-ну, не стоит так уж, обер-лейтенант… такими предками можно смело гордиться. Они отдавали всё за фатерлянд, снабжали его оружием… ладно, это не принципиально. Воевать за Германию, какая б она ни была?
Угодить в гестапо вполне можно было и за куда менее крамольные мысли. Но видимо, и в самом деле, иные принципы и правила заканчивались на пороге этого кабинета — рейхсминистр с той стороны стола прокашлялся чуть сипящим горлом, отмороженным ещё во времена лётной карьеры, и легонько засмеялся.
— Герр гауптман! А знаете — мне этот парень нравится. Чистокровный арийский бестия, и в то же время не прост, не прост, — интонация голоса сменилась резко, без предупреждения. — Обер-лейтенант, вы доверяете гауптману, своему командиру эскадрильи?
Курт легонько, еле заметно дрогнул правой ногой. Так с ним бывало всегда, когда он вспоминал ту мясорубку под Сталинградом…
Самолёт горел. С воем истекал в буквальном смысле слова горючими слезами — и как дико оказывалось слышать не привычный гул мощного двигателя, а завывание ветра в изрешечённой обшивке да гул пламени сзади. Через разбитый триплекс в кабину забирался ветер, а с ним и пресловутый генерал Мороз. Уж здесь, на подступах к Сталинграду, где части Манштейна изнемогали в попытках пробиться к окружённой армии Паулюса, зима стояла такая, что даже в танках разлагался синтетический бензин.
Высота падала стремительно. Едва-едва успевала за ней бешено крутящаяся стрелка альтиметра — а земля всё не показывалась. Лишь мутно-белая круговерть некстати разыгравшейся метели. Впрочем, русским ястребкам времени как раз хватило, чтоб вывалиться из брюха низкой зимней тучи и почти в упор расстрелять натужно гудящий бомбардировщик. Ещё бы пару минут, и не нашли бы… мимо раскорякой даже не летящего, а падающего юнкерса с гулом промелькнула тень. Полста семь — то командир эскадрильи даже в такой ситуации не хотел оставлять своего пилота.
И в этот момент снизу словно вынырнули чёрные макушки деревьев, с которых злой ветер беспощадно сдул остатки снега, и даже какое-то поле. Какими усилиями Курт сумел довернуть неуклюжий утюг, в который превратился и так неповоротливый бомбардировщик, не помнил и он сам. Если уж прыгать с парашютом, то на поле. Ну их ко всем чертям, лес или вон те домишки… фонарь кабины раскрылся со зловещим щелчком. И последнее, что лейтенант помнил о своём самолёте — как тот напоследок мстительно ударил по правой ноге оставляющего его, перевалившегося через борт пилота…
Едва лямки рванули, впиваясь в тело даже сквозь лётный комбинезон, и над головой с хлопком развернулся купол парашюта, ветер практически стих.
— Так оно и должно быть, герр Фогель, — лётчик осторожно цедил слова через разбитую губу и пытался рассмотреть, что же там такого с ногой? Болело просто нестерпимо — но вроде бы, конечность виднелась на месте.
Родной юнкерс догорал на краю поля чадно, дымно — языки пламени едва виднелись из-под стелющегося над снеговой равниной чёрного хвоста. Но не на это смотрел сквозь метель ковыляющий на одной ноге Курт Фогель. Из гудящего своими и чужими двигателями неба вывалился тёмный на его фоне знакомый силуэт и после совсем уж отчаянного маневра пошёл на посадку возле горящей машины. Командир настоящий ас… отчего же так вдруг потеплело в груди?
— Правее, правее! — Курт изо всех сил замахал рукой в сторону — как раз на пути грузно садящегося юнкерса оказывалась едва заметная, занесённая снегом ложбина.
Видимо, в тот день покровители воздухоплавателей оказались благосклонны к Курту и его отчаянному командиру — тот таки заметил потуги своего пилота и в последний момент чуть довернул в сторону. Вздымая высоченные, столь эффектные клубы снежной пыли, тотчас разбиваемые тугой струёй из-под винта, самолёт постепенно замедлялся и подпрыгивал, катился к одинокой прихрамывающей фигурке…
Впервые Курт пожалел, что штука такая здоровенная — залезть в кабину без стремянки оказывалось попросту невозможно. И лишь вскарабкавшись на конец чуть опустившегося из-за неровностей почвы крыла, он почти ползком устремился по обледенелой поверхности к нетерпеливо распахнувшейся кабине.
— Давай быстрей, Курт! — не столько услышал, сколько прочёл он по губам командира. Тот смотрел куда-то в сторону и нетерпеливо подгонял.
Ну, тут понятно — небось русские тоже хотели бы заполучить в плен немецкого пилота. Да вот, с техникой у тех всегда было туговато. А пешком или на лошадях по таким сугробам быстро передвигаться невозможно… и лишь когда полуокоченевший пилот неуклюже, словно барсук в нору, нырнул в выстуженную кабину — а сзади с дребезжащим щелчком захлопнулась створка — только тогда он и поверил. Поверил, что чудеса всё-таки иногда случаются…
— Так точно! С герром гауптманом я полечу в любую мясорубку. Бомбить хоть дьявола, хоть самого Сталина! Дайте только приказ с координатами цели и выкладками маршрута…
Ответ с той стороны стола прозвучал хоть и не сразу, но оказался весьма и весьма неожиданно. Так мол и так, гауптман Цвиг, не хотели бы вы тоже начать жизнь сначала? Но с такими перспективами, которые не снились даже мне, одному из высших чинов рейха?
— Здесь тот случай, когда приказывать вам нельзя, гауптман. Вы должны принять волевое решение — сами. И выполнять его не из дисциплины, а сознательно. Обратного хода, как сами понимаете, просто не будет.
В туманный круг света вплыл и сам шагнувший вперёд гауптман. В свои двадцать девять офицер смотрелся этаким воплощением самой надёжности. Да он и был таковым, прошедший Польшу и Францию, не сгоревший на восточном фронте пилот. Лицо его выглядело бесстрастным… впрочем, чего ожидать от отпрыска профессорской четы из блестящей научной элиты?
— Мои родные и близкие… — в голосе его прозвучал этакий вопрос.
— Не беспокойтесь, господа пилоты. Вот, набросайте на бумаге список имён. И завтра же эти люди выедут с дипломатической миссией или через Красный Крест в нейтральную страну — и до конца дней не будут ни в чём нуждаться. Чем бы ни закончилась эта война, и каков бы ни был результат вашей эскапады.
Холодок уже давно заполонил стоящего почти навытяжку Курта. Но теперь он и вовсе едва не покрылся инеем — да что же такое умыслил папаша Геринг, раз дело важнее даже разгрома в этой войне тысячелетнего рейха?
Видимо, подобные умозаключения посетили и Цвига, потому что он в кратком раздумьи склонил голову с безукоризненным как всегда пробором.
— Благодарю. Что ж… раз нечто эдакое можем сделать только такие высококлассные пилоты как мы — pourcois pa, как говорят лягушатники. Почему бы и нет? Я готов побороться за что бы то ни было.
А Курт Фогель лишь молча кивнул.
Невидимое кресло зашуршало, и оттуда неожиданно долетел смешок.
— Вот за что я вас люблю, парни — так именно за это. Жаль, что вас таких маловато… — что-то скрипнуло, и в круг света последним, как и подобает полководцу, вошёл сам. — Ладно, господа офицеры, быть посему — служба безопасности, которая проверяла вашу подноготную аж до средних веков, заверила что вы не свернёте с курса.
Погрузнел, обрюзг — а ведь, говорят, такой красавец-ас был когда-то! Курту на миг даже обидно стало за люфтваффе.
— Что, не впечатляю? — первый пилот Германии невесело усмехнулся. — Кабинетная работа, да ещё и с этими остолопами, и не до такого доведёт. Иной раз так с бумагами навоююсь, что верите ли — по углам Сталин с Берией мерещатся.
Оба молодых лётчика вежливым смешком сопроводили юмор высочайшего начальства — словно одна только мысль, будто эти могли появиться в глубине святая святых подземного бункера, и в самом деле казалась смешной. А Геринг покачался на каблуках мягчайших, аляповато-роскошных заказных сапог, после чего кивнул. Он принял некое, ещё неизвестное решение.
— Значит так, господа — отставить всякое чинопочитание. Мне нужно с вами поговорить и даже посоветоваться как с пилотами-асами. Здесь сейчас только лётчики, только свои, только коллеги. Договорились?
Оба офицера осторожно уронили свои яволь, герр… — а тот лишь отмахнулся этак устало.
— Гауптман, плесните нам коньячку из бара. Но без чрезмерности, — а сам отошёл к громадному, в полстены сейфу.
Пока озадаченный Цвиг орудовал в роскошном стенном баре, сзади заклацали наборные рукоятки, застучали сверхсекретные шифрованные кнопки, и на стол возле бутылки Наполеона и рюмок шлёпнулась тощая папка дорогой тиснёной кожи. Совсем без наклейки, без грозных пометок сверхсекретно! для служебного пользования! — и вот эта-то простота потрясла и заставила проникнуться сильнее всего.
Но ещё больше изумило дальнейшее. Курт не раз и не два втихомолку пощипывал себя в бок — да судя по вздрагивавшему иной раз гауптману, тот тоже проверял себя на бредовый сон… впрочем, стоит начать по порядку.
— Полюбуйтесь, — на стол легли несколько фотоснимков, и пилоты с едва сдерживаемым любопытством принялись рассматривать некое подобие сковороды без ручки, лежащее на несвежей простыне.
Прилежно снятое с разных ракурсов, оно казалось совершенно непонятным. И даже изрядно чужим — вон, гауптман зачем-то даже перевернул снимок кверху низом и придирчиво всмотрелся при свете лампы. Мина, что ли? Или радарная тарелка…
— И в довершение, ещё один кадр.
Гауптман вздрогнул. Теперь, когда на последней фотографии появились стоящие и ходящие рядом люди, масштаб вдруг стал на своё место — это нечто на снимках оказалось весьма немаленького размера. Метров сорок в диаметре.
— Вы хотите сказать — это должно летать? — он всё же не сумел скрыть удивления в голосе.
Однако замолк и даже легонько поморщился — стальной локоть обер-лейтенанта незаметно въехал точнёхонько под рёбра.
— Где это нашли? — Курт вцепился в фотографии таким пристальным взглядом, будто это оказались результаты аэрофотосъёмки по результатам чертовски важного бомбометания.
— Антарктида, учёные обнаружили совершенно случайно, — хозяин кабинета небезуспешно изображал, что он насмотрелся на эти фотографии до чёртиков. — Война войной, однако на научные экспедиции мы время и средства находим. Да, по мнению двух экспертов из конструкторских бюро Вернера фон Брауна и Вилли Мессершмитта — это должно летать, причём чертовски далеко и быстро.
Курт Фогель поморщился и не удержался от вздоха. Всё же, сразу видно — этот аппарат не военный. Исследовательский или разведчик. Даже если и переоборудовать в истребитель или сверхскоростной бомбардировщик, войну с одним таким не выиграть и не переломить.
Рейхсминистр покивал с невесёлым видом.
— Всё верно, господа. Мало того — в ближайшие десятилетия наша наука не сумеет не то чтобы научиться изготавливать такие же, но даже и разобраться в устройстве.
Оказалось, что двум отчаянным пилотам надлежало принять на борт наспех переоборудованного неизвестного аппарата несколько коллег — тех самых, молодых научных гениев.
— Плюс переснятые на микроплёнку достижения науки и культуры, немного концентрированных пищевых рационов, и… — пухлая рука Геринга указала куда-то вверх.
Очень-очень далеко вверх.
— И там найти место для базы. Лишь там начать изучать эту технику, разбираться в ней и той цивилизации, что её создала, — он нервно засмеялся. — Только так можно гарантировать, что ни разведка, ни предатели не сумеют до вас добраться.
Задумавшийся гауптман отставил в сторону рюмку и машинально полез в ящичек с сигарами.
— Курите, курите, — жёлчно усмехнулся хозяин кабинета. — Мне всё равно придётся после вашего отбытия лично жечь все эти документы. Дыму будет… Правда, там только кубинские остались — все виргинские и ямайские сигары перетаскал партайгеноссе Борман.
Лётчики совещались недолго. И их резюме прозвучало примерно так — если инженерный гений немецких учёных даст хоть какие-то наводки, они уведут эту тарелку-переросток с земли. Нет — с Земли. Дальше видно будет.
— Но, много продуктов с собой взять не выйдет. Во всяком случае, не на годы, — Курт набросал карандашом столбик прикидочных цифр и скептически покачал головой. — Придётся возвращаться, и не раз.
Геринг задумчиво покивал, и вновь пригубил из своей округлой коньячной рюмки.
— Что ж, мы попробуем организовать резервные базы где-нибудь в Парагвае или Аргентине, в глуши. Тамошние режимы к нам лояльны, да и наших парней хватает… Но с секретностью будут проблемы. Здесь такой вопрос, что я не доверяю никому.
И тогда гауптман озвучил такую идею, за которую Курт много раз благодарил того уже впоследствии.
— Герр рейхсминистр — а что, если уйти в отрыв очень надолго? Лет на пятьдесят-сто? За это время утихнут любые страсти, и покроются пылью любые слухи. А вот потом уж…
Стоило признать, что Геринг, как и всякий толковый пилот, соображал быстро. Он вскочил с удивительным при его нынешней комплекции проворством, и бесшумно заходил по алому ковру. И лишь это ритмичное похаживание туда-сюда и выдавало напряжённую работу мысли одного из крепчайших и вернейших столпов рейха.
— Вот. Вот именно та идея, что и была нужна! Что ж, парни — вы меня не разочаровали, — он обвёл обоих лётчиков смеющимся и усталым взглядом. — Ладно, давайте прикинем по-новой.
Они сели и прикинули расчёты ещё раз. А выходило очень даже недурственно. Коль прежние владельцы и обитатели тарелки оказывались гуманоидами, если не людьми — уж конструкция и размеры лётных кресел, оборудования кают, на то указывала недвусмысленно — да и дышали те воздухом…
— Значит, если сэкономить на продуктах и запланировать забрать их вторым рейсом — можно отправить вдаль пятерых парней и… — Геринг с довольным видом хохотнул. — Ладно, девиц я вам подберу лично. Из парашютных и диверсионных кадров — да не плоскогрудых и тощих, как гамбургские или берлинские шлюхи. Настоящих, белокурых арийских бестий, чтоб потомство было здоровым и красивым.
Постепенно безумная афера приобретала всё более и более осязаемые черты. По одному молодому научному гению из лабораторий Мессершмитта, фон Брауна и доктора Порша — то есть, авиаконструктор, ракетчик и инженер. Плюс два лётчика-аса, да пятеро головорезок… это уже не кое-что. Самолётом, ночью, до испанского порта, там пересесть на готовую к сверхдальнему переходу подлодку одного из опытнейших морских волков адмирала Деница. Дозаправка у берегов Южной Африки — есть, есть там неизвестные даже британскому адмиралтейству интересные местечки. И уже потом в царство вечных льдов.
— Подробности вам объяснит штандартенфюрер, что отправится с вами, — Геринг устало потёр лицо и вновь облокотился на стол. — Он раньше воевал в отряде Отто Скорцени — головорез матёрый. Но, у него начался рак, уже сейчас держится только на опии. Впрочем, месяца три врачи гарантируют. Он зачистит за вами… следы после отлёта. И себя тоже.
Таким образом, сомневаться в судьбе персонала базы, спешно развёрнутой где-то во льдах Антарктиды, не приходилось. Курт передёрнулся от зябкого ощущения, и это не осталось незамеченным хозяином кабинета.
— Что-то не так? — вот уж чутьё у папаши Германа!
Обер-лейтенант таки сумел скрыть истинную причину своего непроизвольного жеста. Одно дело сбрасывать с высоты груз на коробочки домов или игрушечные танки противника — и совсем друге вот так, хладнокровно, в упор стрелять в своих же. В тех, чья вина лишь в том, что знали то, что следовало скрыть любой ценой…
— Всё упирается лишь в вопрос — сумеют ли спецы хоть что-то разобрать, а мы потом поднять эту громадину в воздух. Тут ведь иной даже сам принцип полёта. Ни винтов, ни ракетных сопел.
Собеседники словно сговорившись пожали плечами, а гауптман жёстко процедил:
— А есть ли у нас выбор, Курт? Либо ты и я сделаем это да улетим, чтобы где-то на звёздах начать строить новый рейх — либо я своими руками взорву эту штуковину до полной неузнаваемости.
Рейхсминистр подтвердил — совершенно верно. Если что, пусть лучше не достанется никому. А он со своей стороны тоже все следочки зачистит.
— Потому, парни — как бы ни сложилось и не закончилось здесь, однако наше дело не должно погибнуть. Ну вот не верю я, чтобы немецкий гений отступился перед воистину достойной его задачей…
Голос его тёк и журчал, временами прерываясь покашливанием — Цвиг таки здорово начадил в кабинете. А Курт уже всматривался, приценивался к изображениям. Как бы поглаживал эти виды фас-профиль, детальные фотографии внутренних помещений и непонятных механизмов. Примерял на себя — вон, даже ладонь сунулась к рычагу триммеров.
— Центр тяжести высоковат… и тяжёлый сам аппарат. Уж не для пилота-истребителя, как раз для бомберов. Но, ничего! — наконец он поднял взгляд от снимков и посмотрел в напряжённо уставившиеся на него глаза собеседников. Отметил красные от недосыпа прожилки у господина рейхсминистра, еле заметное усталое подёргивание левого века у гауптмана — память о прошлогоднем прямом попадании зенитного снаряда в его юнкерс где-то под Москвой. — Если учёные не подкачают — мы лётчики, тем более. Даю слово.
Некоторое время Геринг смотрел словно гипнотизируя, затем всё же моргнул.
— Ну что ж — слово потомка саксонских рыцарей и мюнхенских механиков, пожалуй, заслуживает доверия? — он перевёл взгляд на гауптмана.
Тот убеждённо кивнул.
— Яволь. Если уж Курт сказал, что оно полетит — значит так тому и быть. Научит и меня, а пилотируя по очереди мы уведём эту громадину хоть на край галактики.
Зато Курт решительно осушил свою рюмку и поставил её посреди россыпи фотографий с летающим диском инопланетчиков.
— Может, и вы с нами, Герман?
Старый лётчик молал так долго, что это красноречивее любых слов говорило о снедающих того сомнениях. Он вновь прошёлся по ковру, самолично налил всем троим ещё коньяка, и неприкрыто глубоко вздохнул.
— Поначалу я иногда ещё летал — с полосы в Олендорфе. Но Адольф потом запретил мне. Дескать, ты слишком важный человек для рейха, чтобы так рисковать. Эх, парни… если б вы знали, как тоскует душа по небу. Иногда оно мне снится. Тогда я просыпаюсь среди ночи — и верите ли, мне хочется выть.
Он помолчал немного, затем дёрнул щекой. Рука его тем временем добыла из золотого портсигара капсулку ядовито-розового цвета. Геринг запил её просто водой, и некоторое время молчал откинувшись на спинку кресла. А потом… потом Курт поразился — как порозовели его бледные от усталости дряблые щёки, как тот оживился будто в него влилась свежая струя силы. И глаза… с огромными, просто-таки бездонными зрачками.
— Нет, парни — мы эту кашу заварили, нам до конца и расхлёбывать, — лихорадочно свистящий шёпот то приближался, то удалялся. Он завораживал, словно гипнотизирующий кролика удав, и лишь изрядным усилием воли Курт заставлял себя вслушиваться в слова. — Чует моё сердце, мы уже проиграли. Хотя ещё и потрепыхаемся… ладно, ступайте. И если вас одолеют сомнения или боль, вспоминайте, что вы не какие-то низшие расы. Вы — арийцы. Немцы…
Это оказалось последним, что удалось разобрать в записях древнего, записанного ещё на бумаге дневника с рассыпающимися от ветхости страницами.
