Глава 11
Очнувшись, он увидел рассвет в окне гробницы. Никогда еще он не испытывал такого счастья, видя рождение нового дня. Зибен и Носта-хан придвинулись к нему, загородив свет.
— Говори! — сказал шаман. — Добились ли вы успеха?
— Да, — пробормотал Друсс, садясь. — Они встретились.
— Спрашивал ты его о Глазах Альказарра?
— Нет.
— Что?! — взвился шаман. — Зачем же ты тогда пустился в это безумное путешествие?
Друсс, не отвечая, подошел к спящему Талисману, положил руку ему на плечо и позвал по имени. Талисман открыл темные глаза.
— Мы победили? — спросил он.
— На свой лад, парень. — И Друсс рассказал ему о явлении ангелов и о новой разлуке.
— Надеюсь, она найдет его. — Талисман встал и вышел. Носта-хан последовал за ним.
— От их благодарности у меня слезы на глаза наворачиваются, — съязвил Зибен.
— Дело сделано — это главное, — пожал плечами Друсс.
— Расскажи мне все, как было.
— Ну уж нет, поэт. Я не хочу, чтобы ты сочинил об этом песню.
— Песен не будет, даю тебе честное слово, — солгал Зибен.
— Как-нибудь после, — усмехнулся Друсс. — Сейчас мне надо поесть и вдоволь, не спеша, напиться холодной воды.
— Она очень хороша?
— Несказанно. Но лицо у нее недоброе. — Друсс вышел вместе с Зибеном на солнце и встал, любуясь густой синевой неба. — Пустота — скверное место: только огонь там ярок, а остальное все серое — камень, пепел и небо. Даже думать не хочется, что когда-нибудь мы все окажемся там.
— Что верно, то верно. Ну, рассказывай же, Друсс.
Талисман, Горкай и Носта-хан смотрели на них со стены.
— Он должен был умереть там, — сказал шаман. — Жизненная сила почти что покинула его — но потом вернулась снова.
— Подобного я еще не видел, — сознался Талисман. — Дивное это зрелище: Друсс и Ошикай, бьющиеся с демонами и чудищами. Встретившись, они сразу стали как побратимы и сражались так, точно знали друг друга целую вечность. Я не мог равняться с ними, шаман. Я был точно ребенок среди взрослых мужей. Но обиды я не испытываю — мне кажется, что я удостоился большой чести.
— Да, — прошептал Горкай, — сражаться рядом с Ошикаем, Гонителем Демонов, поистине большая честь.
— Но к Глазам нас это не приблизило, — буркнул шаман. — Может, он и великий воин, однако глупец. Шаошад сказал бы ему, если бы он спросил!
— Либо мы найдем их, либо нет. Сна меня это не лишит. — Талисман спустился вниз и вошел в дом для паломников.
Зусаи спала на топчане. Талисман сел рядом и погладил ее по голове. Она открыла темные глаза и сонно улыбнулась ему.
— Я ждала, пока Горкай не сказал мне, что ты вне опасности, а потом уснула.
— Теперь мы все вне опасности, и Шуль-сен не будет больше преследовать тебя. — Он умолк. Она села, взяла его за руку и увидела печаль в его глазах.
— Что с тобой, Талисман? Что тебя печалит?
— Их любовь длится целую вечность — а вот нам не суждено соединиться. Всю жизнь я мечтал помочь Собирателю объединить наш народ. Я думал, нет на свете более великого дела. Но теперь я думаю только о тебе, Зусаи. И знаю: если Собиратель возьмет тебя себе, я не смогу следовать за ним.
— Так не станем же слушать предсказаний, — сказала Зусаи, обнимая его. — И будем вместе.
Ласково, но твердо он освободился из ее рук.
— И этого я не могу. Долг воспрещает. Я попрошу Носта-хана увести тебя отсюда. Завтра же.
— Нет! Я не пойду.
— Если ты взаправду любишь меня, Зусаи, то пойдешь. Мне нужно очистить свои мысли для предстоящей битвы. — Он оставил ее и стал обходить укрепления, глядя, хорошо ли их починили, а после выслал Квинг-чина с тремя воинами в разведку навстречу врагу.
— Не нападай на них, друг, — сказал он Квинг-чину. — Ты нужен мне здесь.
— Я вернусь, — пообещал воин и выехал из форта. Горкай подошел и сказал Талисману:
— Ты должен взять эту женщину себе.
— Так ты слышал? — сердито спросил Талисман.
— Каждое слово, — не смутился Горкай. — Ты должен ее взять.
— А долг? А судьба надиров?
— Ты великий человек, Талисман, — улыбнулся Горкай, — но тут рассудил плохо. Мы все здесь скоро умрем. И если ты женишься на ней, через пару дней она овдовеет. Носта-хан говорит, что может увести ее прочь. Хорошо. Значит, Собиратель женится на твоей вдове. И то, что предсказано, сбудется.
— А если мы победим?
— Если щенок одолеет льва, говоришь ты? Я смотрю на это дело просто, Талисман. Я поклялся следовать за тобой. Если Собиратель нуждается в моей преданности, пусть приходит сюда и сражается вместе с нами! Ночью ты свел вместе Ошикая и Шуль-сен. А посмотри вокруг — тут находятся воины пяти племен. Ты собрал их воедино — и другого Собирателя мне не надо.
— Я не тот, о ком сказано в пророчестве.
— Мне это без разницы. Главное, что ты здесь. Я старше тебя, парень, и наделал в жизни много ошибок. Ты тоже можешь ошибиться сейчас — я говорю о Зусаи. Такую любовь редко встретишь, и ее нельзя упускать. Вот все, что я хотел сказать тебе.
Друсс сидел на стене, глядя, как защитники таскают наверх метательные камни. Теперь у них было около двухсот воинов, в большинстве своем беженцы из Острого Рога. Нуанг Ксуан отправил своих женщин на восток, но некоторые, в том числе и Ниоба, остались. Старый вождь взобрался по разрушенным ступеням к Друссу.
— Хороший нынче денек, воин, — сказал он, отдуваясь.
— Хороший, — согласился Друсс.
— И форт теперь хорош, верно?
— Форт хорош, да ворота в нем старые. Они — самое слабое место.
— Меня как раз там поставили. Талисман приказал. Если ворота проломят, мы должны закрыть их своими телами. Давно уж я не знал такого страха — но это хорошо.
Друсс кивнул.
— Если ворота проломят, старик, я стану рядом с тобой.
— Ха! Вот уж где разгуляемся. Только тебе-то опять придется биться со своими — как ты на это смотришь?
— Они мне не свои, и я за ними не гонялся. Они сами явились ко мне — пусть же их кровь на них и падет.
— Ты суровый человек, Друсс. Наверное, у тебя в роду были надиры.
— Все может быть.
Нуанг увидел внизу своего племянника Менга, окликнул его и спустился. Друсс стал смотреть на запад, на линию холмов. Скоро там покажется враг. Он подумал о Ровене, оставшейся дома, о своих стадах, с которыми проводил день-деньской, о тихих ночах в их просторном доме. «Почему это так, — подумал он, — когда она далеко, меня тянет к ней, а когда мы рядом, мне не терпится уйти куда-нибудь на войну?» Он вернулся мыслями к своему детству, когда они с отцом скитались, убегая от дурной славы, которой покрыл их Бардан-Душегуб. Друсс посмотрел на прислоненного к стене Снагу. Этот страшный топор принадлежал его деду, Бардану. Тогда в Снаге обитал демон, превративший Бардана в безумного убийцу, в мясника. Эти чары затронули и Друсса. «Не потому ли я стал таким, как есть?» — подумал он. Хотя демон давно изгнан, Друсс находился под его злой властью долгие годы, когда искал Ровену.
Друсс не привык копаться в себе, и его настроение омрачилось. Он пришел на готирскую землю не воевать, а участвовать в атлетических играх. А теперь, хотя и не по своей вине, он ждет прихода могущественного войска, и неизвестно, найдет ли целебные камни, которые вернули бы Клаю здоровье.
— Ты что-то сердит, старый конь, — сказал, подойдя к нему, Зибен. Поэт надел бледно-голубую рубашку с пуговицами из полированной кости, начистил свою перевязь, и рукоятки ножей в ножнах так и блестели. Тщательно причесанные светлые волосы скреплял обруч с опалом.
— Как тебе это удается? — удивился Друсс. — Кругом пыльная степь, а ты будто только из бани.
— Приличия следует соблюдать, — с широкой усмешкой ответил Зибен. — Надо же показать этим дикарям, как должны выглядеть просвещенные люди.
— Ты поднимаешь мне настроение, поэт, — как всегда, впрочем.
— Отчего ты так мрачен? Война и смерть в нескольких шагах от нас — по мне, так тебе впору плясать от радости.
— Я думал о Клае. Камней здесь нет, и я не сдержу своего обещания.
— Не будь так уверен, старый конь. У меня есть одна мысль, но не будем пока об этом.
— Ты думаешь, что сможешь найти их?
— Я же сказал — мысль у меня есть. Но теперь еще не время. Знаешь, Носта-хан хотел твоей смерти, и его желание чуть было не сбылось. Ему нельзя доверять, Друсс. И Талисману тоже. Эти камни слишком нужны им самим.
— Тут ты прав. Шаман — подлый негодяй.
— Что это? — воскликнул вдруг Зибен, указывая на холмы. — О небо, это они!
Друсс прищурил глаза. С холма гуськом спускалась шеренга улан в ярких доспехах. На стенах поднялся крик, и воины бросились по местам с луками в руках.
— Кони-то у них мелкие, — проворчал Друсс. — Что за дьявол...
Талисман с Носта-ханом поднялись к нему. Всадники пустили коней вскачь и помчались по равнине, высоко держа копья, на каждом из которых торчала голова.
— Это Лин-цзе! — закричал Талисман. Защитники возликовали, а тридцать всадников перевели коней на рысь и поехали вдоль стен, потрясая своими жуткими трофеями. Один за другим они воткнули копья в землю и въехали в открывшиеся ворота. Лин-цзе соскочил с коня и снял с головы готирский шлем. Воины хлынули со стен, окружив его и других Небесных Всадников.
Лин-цзе запел что-то по-надирски и пустился в пляс, подбадриваемый дикими возгласами воинов. Зибен смотрел на это со стены как завороженный, но слов не понимал.
— О чем он поет? — спросил поэт Носта-хана.
— Рассказывает, как истребил врага и как его воины для этого въехали на небеса.
— На небеса? Что это значит?
— Это значит, что первая победа за нами, — отрезал шаман. — Молчи и не мешай мне слушать.
— Скверный старикашка, — буркнул Зибен, садясь рядом с Друссом.
Рассказ Лин-цзе занял около четверти часа. Под конец воины сгрудились вокруг него и подняли его на плечи. Талисман сидел тихо и ждал. Когда Лин-цзе поставили па землю, он подошел к Талисману и с легким поклоном произнес:
— Твой приказ выполнен. Много улан убито, я забрал их доспехи.
— Похвально, брат мой.
Талисман взошел на стену и обратился по-надирски к собравшимся внизу:
— Видите — их можно побить. Они такие же люди, как все. Мы вкусили их крови и вкусим еще больше. Когда они явятся сюда, чтобы разрушить святилище, мы остановим их. Ибо мы надиры, и наш день уже занимается. Это только начало. То, что случится здесь, войдет в наши предания. Рассказ о наших подвигах домчится на огненных крыльях до каждого надирского племени, до каждого селения и стана, и это приблизит приход Собирателя. Однажды мы придем под стены Гульготира, и город содрогнется, увидев нас. — Талисман медленно поднял правую руку, сжав пальцы в кулак. — Мы надиры! — выкрикнул он, и воины подхватили песнь:
Мы надиры,
Вечно юные,
Кровью писаны,
Сталью пытаны,
Победители!
— Прямо кровь в жилах стынет, — заметил Зибен.
— Он умный парень, — кивнул Друсс. — Он знает, какие испытания ждут впереди, и загодя внушает им гордость. Теперь они будут драться за него, как черти.
— Не знал, что ты понимаешь по-надирски!
— А тут и понимать нечего — и так ясно. Он послал Лин-цзе пустить врагу кровь. Одержать победу. Связать их воедино. Сейчас он, не иначе, говорит им, что все они герои и запросто выстоят против любого войска. Что-то в этом роде.
— И они выстоят?
— До первых потерь судить нельзя, поэт. Войско — это как меч. Нет смысла испытывать клинок, пока он не пройдет через огонь.
— Да, да, да, — нетерпеливо произнес Зибен, — но что ты думаешь, если оставить пышные сравнения в стороне? Ты знаешь людей, и я доверяю твоему суждению.
— Этих людей я не знаю. Ребята они, конечно, злые, но недисциплинированные, к тому же суеверные. У них нет героической истории, на которую они могли бы опереться в трудный час. Они никогда еще не побеждали готиров. Все зависит от первого дня битвы. Если мы переживем его, можешь спросить меня снова.
— Ох, как же ты мрачен сегодня, дружище. В чем дело?
— Это не моя война, поэт. Я ничего к ней не чувствую, понимаешь? Я дрался вместе с Ошикаем и знаю, что ему наплевать, какая участь постигнет его кости. Мы собираемся биться ни за что и ничего этим не достигнем, кто бы ни победил.
— А вот тут ты, пожалуй, ошибаешься, старый конь. Не зря они постоянно толкуют о Собирателе. Ты говоришь, что у них нет истории, на которую они могли бы опереться, — так, может быть, отсюда она и начнется? — Зибен подтянулся и сел на парапет, глядя на своего друга. — Да ты и сам это знаешь. Дело не в этом, правда? Есть другая причина, глубже.
Друсс с кривой улыбкой огладил свою черную бороду.
— Верно, есть. Они мне не по нраву, поэт, — вот и все. Нет у меня теплого чувства к этим кочевникам. Я не знаю, как они думают и что чувствуют, но одно знаю крепко: думают они не так, как мы.
— Но ведь Нуанг и Талисман тебе нравятся, а они оба надиры.
— Да, хоть я не понимаю, почему это так.
— Понять нетрудно, Друсс, — хмыкнул Зибен. — Ты дренай по рождению и воспитанию, а стало быть, стоишь выше прочих народов. Так ведь нас учат. Мы — просвещенные люди в мире, населенном дикарями. Тебе не составляло труда сражаться за вентрийцев, потому что они такие же, как мы, — круглоглазые и высокие, и боги у нас общие. Но надиры происходят от чиадзе, и нас с ними ничто не роднит. Мы как кошки и собаки. Или волки и львы, если тебе угодно. Но по-моему, ты заблуждаешься, полагая, что они думают и чувствуют не так, как мы. Просто они свои мысли и чувства проявляют по-другому. Их учили так, нас иначе.
— По-твоему, я такой узколобый? — возмутился Друсс.
— Конечно, узколобый — так тебя воспитали, — засмеялся Зибен. — Но ты хороший человек, Друсс, и это нисколько не влияет на твое поведение. Может, дренайские догмы и вбиты тебе в голову, но сердца они не затронули. Поэтому ты нигде не пропадешь.
Друсс успокоился, ему полегчало.
— Надеюсь, что ты прав. Мой дед был убийцей-душегубом; его злодейства до сих пор не дают мне покоя. Я всегда боялся стать виновным в таких делах. Всегда боялся стать на неправую сторону. Вентрийская война была справедливой — я в это верил, и это для меня много значило. Теперь страну возглавляет Горбен, а он самый великий человек из всех, кого я знал.
— Возможно, — с сомнением ответил Зибен. — История рассудит его лучше нас с тобой. Что же касается предстоящего, успокой свою совесть. Это святилище, и здесь лежат кости величайшего надирского героя. Все племена почитают это место. Солдаты же, которые идут сюда, служат безумному императору и собираются осквернить святыню с единственной целью унизить кочевников, поставить их на место. Исток знает, как я ненавижу насилие, но сейчас мы на правой стороне, Друсс. Клянусь небом, это так!
Друсс стиснул его за плечо.
— Ты заговорил прямо как воин, — широко ухмыльнулся он.
— Это потому, что враг еще не пришел. Когда они явятся, ищи меня в бочонке из-под муки.
— Так я тебе и поверил.
В каморке рядом с будущим лазаретом Зусаи слушала, как Талисман и Лин-цзе обсуждают недавнюю вылазку. Внешне они мало походили друг на друга. Лин-цзе высок ростом, и его серьезное лицо выдает смешанную кровь: уголки глаз лишь слегка приподняты, скулы и челюсти тяжелые. У чистокровных надиров волосы черны, как вороново крыло, у Лин-цзе же проглядывает рыжина. А вот Талисман, чьи волосы стянуты в тугой хвост, надир до мозга костей — кожа у него бледно-золотая, лицо плоское, темные глаза лишены всякого выражения. И все же, думала Зусаи, их роднит нечто, не имеющее отношения к телесному сходству, — нечто невидимое, делающее их братьями. Что же это — совместные годы в Бодакасской Академии или желание вновь увидеть надиров гордыми и свободными? Возможно, и то, и другое.
— Они будут здесь завтра к полудню. Не позже, — сказал Лин-цзе.
— Мы сделали все, что в наших силах. Воины не могут быть готовыми более, чем теперь.
— Но выдержат ли они, Талисман? Я никогда не слыхал ничего доброго об Остром Роге. Что до Одиноких Волков, им, похоже, не по себе без своего вожака. И каждое племя держится на особицу.
— Они выдержат. Что касается слухов насчет Острого Рога, то хотел бы я знать, что они слышали о Небесных Всадниках. У нас не в обычае говорить хорошо о враждебных племенах. Хотя я заметил, что о Летучих Конях ты не сказал ничего худого. Не потому ли, что их возглавляет наш друг Квинг-чин?
Лин-цзе нехотя улыбнулся:
— Вижу, к чему ты клонишь. Вот дренай, похоже, хороший боец.
— Это так. Я побывал с ним в Пустоте, друг, и поверь: его мастерство вселяет в душу трепет.
— И все же мне не по душе видеть гайина в наших рядах. Друг ли он нам?
— Друг ли он надирам? Нет. Друг ли он мне? Быть может. Я рад, что он здесь. От него веет несокрушимостью. — Талисман встал. — Ступай отдохни, Лин-цзе. Ты это заслужил. Хотел бы я видеть, как ты и твои воины прыгали через пропасть. В тот миг вы поистине были Небесными Всадниками. Об этом будут петь долгие годы.
— Если мы будем живы, генерал.
— Тогда надо постараться — я хочу услышать эту песню.
Мужчины обменялись рукопожатием, и Лин-цзе, поклонившись Зусаи, вышел. Талисман тяжело опустился на сиденье.
— Ты устал больше, чем он, — сказала Зусаи. — Это ты нуждаешься в отдыхе.
— Я молод и полон сил, — устало улыбнулся ей Талисман.
Зусаи опустилась на пол рядом с ним, положив руки ему на колени.
— Я не пойду с Носта-ханом. Я долго думала и вот решила. Я знаю, у надиров принято, чтобы отец сам выбирал мужа для дочери, но мой отец не был надиром, и дед не имел права обещать меня кому-то. И я говорю тебе, Талисман: если ты заставишь меня уйти, я буду ждать вестей о тебе, если же ты умрешь...
— Не говори так! Я тебе запрещаю!
— Ты ничего не можешь мне запретить, — спокойно ответила она. — Ты мне не муж, а всего лишь опекун. Хорошо — я не стану ничего говорить. Но ты знаешь, как я поступлю.
Он сердито схватил ее за плечи и поднял.
— Зачем ты мучаешь меня? Разве не понимаешь, что только твое благополучие дает мне силы и надежду?
Покорившись его рукам, она села к нему на колени.
— Надежду? А на что же надеяться Зусаи, если ты умрешь, любимый? Что ждет ее в будущем? Замужество с безымянным человеком с лиловыми глазами? Нет, это не для меня. Либо ты, либо никто.
Она поцеловала его, и он ощутил мягкое тепло ее языка на своих губах. Разум повелевал ему вырваться из ее объятий, но возбуждение пересилило — он притянул ее к себе и вернул поцелуй с пылом, которого в себе не подозревал. Рука скользнула по ее плечу, по мягкому белому шелку рубашки и мягкой коже под ним. Опускаясь все ниже, ладонь легла на левую грудь. Твердость соска задержала ее и заставила сжать большой и указательный пальцы.
Талисман не слышал, как отворилась дверь, но почувствовал теплую струю воздуха снаружи. Он повернул голову и увидел Нуанг Ксуана.
— Никак я не вовремя? — подмигнул старый воин.
— Вовремя, — сипло ответил Талисман. — Входи. — Зусаи, встав, поцеловала его в щеку. Он посмотрел, как она уходит, покачивая стройными бедрами.
Нуанг Ксуан плюхнулся на стул.
— Неловко так сидеть. То ли дело на полу, по-надирски, но я не хочу смотреть на тебя снизу вверх.
— Чего ты хочешь, старик?
— Ты велел мне оборонять ворота, но я хочу стоять на стене, рядом с Друссом.
— Почему?
— Мне думается, я умру здесь, Талисман, — вздохнул Нуанг. — Я не возражаю — я достаточно пожил. И многих убил. Ты мне веришь?
— Отчего же нет?
— Оттого, что это неправда, — злобно усмехнулся Нуанг. — За свою жизнь я убил только пятерых: троих в единоборстве, когда был молод, и еще двух улан, когда те на нас напали. Я сказал дренаю, что здесь убью сто человек. А он сказал, что будет вести за меня счет.
— Сто? Всего-то?
— Мне как раз нездоровилось, — улыбнулся Нуанг.
— А теперь скажи по правде: почему ты хочешь стоять рядом с ним?
Старик сощурил глаза и вздохнул особенно тяжко.
— Я видел его в бою: это смерть. Много гайинов погибнет от его руки. Если я буду рядом, люди будут смотреть и на меня. Хоть я и не дойду до сотни, им покажется, что я и впрямь столько убил. И когда о нашей битве будут петь песни, в них останется и мое имя. Понимаешь?
— Нуанг и Побратим Смерти. Как же, понимаю.
— Почему ты назвал его так?
— Мы с ним были в Пустоте. Это имя ему как раз впору.
— Это хорошо. Нуанг и Побратим Смерти. Мне нравится. Так ты разрешаешь?
— Разрешаю. Я тоже буду следить за тобой, старик, и вести счет.
— Ха! Теперь я счастлив, Талисман. — Нуанг встал и потер зад. — Не люблю я этих стульев.
— Когда будем говорить в другой раз, сядем на пол, — пообещал Талисман.
— Теперь не до разговоров. Гайины будут здесь завтра. Твоя женщина остается?
— Да.
— Так и должно быть. Она очень красива, и любовные утехи с ней помогут тебе в трудное время. Помни только, что бедра у нее очень узкие. У таких женщин первые роды всегда тяжелые.
— Я запомню, старик.
У самой двери Нуанг оглянулся:
— Ты очень молод, но, если останешься жить, станешь великим человеком — я знаю толк в таких делах.
Он ушел, а Талисман через другую дверь вышел в лазарет. Зибен расстилал одеяла на полу, молодая надирка подметала.
— Все готово, генерал, — весело доложил Зибен. — У нас много ниток и острых иголок. Еще бинты — и самые скверно пахнущие травы, какие мне доводилось нюхать. От одного их духа раненые побегут обратно на стены.
— Сухой древесный гриб, — сказал Талисман. — Он предотвращает заражение. А спирт у тебя есть?
— Я не настолько искусен, чтобы резать, — значит и поить никого не придется.
— Используй его для очистки ран и инструментов. Он тоже не дает заразе проникнуть внутрь.
— Это тебе следовало стать лекарем. Ты смыслишь в этом куда больше моего.
— У нас в Бодакасе были уроки полевой хирургии. Об этом написано много книг.
Надирка подошла к Талисману. Она не была красавицей, но к ней почему-то влекло.
— Ты молод для полководца, — сказала она, касаясь его грудью. — Правда ли то, что говорят о тебе и чиадзийке?
— Что же о нас говорят?
— Что она обещана Собирателю и ты не можешь взять ее себе.
— Вот как... Ну а тебе что за дело до этого?
— Я не обещана Собирателю. А воеводе негоже страдать от обеих своих голов, от верхней и нижней. Ни в одном мужчине нет столько крови, чтобы она приливала и туда, и сюда. Надо освободить одну голову, чтобы другая работала в полную силу.
Талисман рассмеялся.
— Ты одна из женщин Нуанга... Ниоба?
— Да, я Ниоба. — Ей польстило, что он запомнил ее имя.
— Что ж, Ниоба, спасибо тебе. Твои слова очень меня взбодрили.
— Это «да» или «нет»? — растерялась она. Талисман улыбнулся и вышел вон, а Зибен прыснул.
— Клянусь небом, ну и нахалка же ты. А что же тот воин, на которого ты положила свои прекрасные глазки?
— У него две жены и одна лошадь. И зубы плохие.
— Не отчаивайся, их тут почти две сотни — еще найдешь себе.
Глядя на него, она склонила голову набок:
— Здесь никого нет — пойдем ляжем.
— Другой мужчина оскорбился бы тем, что его поставили на второе место после человека с одной лошадью и гнилыми зубами. Я же не поколеблюсь принять столь великодушное предложение. У меня в роду все мужчины питали слабость к красивым женщинам.
— И так же много говорили? — Она развязала пояс и скинула юбку.
— Разговоры — это второй наш талант.
— А первый какой?
— Язычок не уступает красоте, да? Какая же ты прелесть. — Зибен разделся и опустился на одеяло, увлекая Ниобу за собой.
— Только придется побыстрее, — сказала она.
— Быстрота в таких делах в мои таланты не входит — к счастью.
Кзун испытывал дикий восторг, глядя на две горящие повозки. Перескакивая через валуны, он бросился вниз, к готирскому вознице. Тот, подстреленный в шею, пытался уползти прочь. Кзун вогнал ему кинжал между плеч и свирепо повернул. Раненый закричал, захлебываясь собственной кровью. Кзун издал душераздирающий вопль, и воины Острого Рога устремились к нему из нескольких засад. Ветер переменился, горький дым ел Кзуну глаза. Он обежал горящие повозки и огляделся. Всего повозок было семь, их сопровождали пятнадцать улан. Теперь двенадцать солдат лежали мертвые — восемь утыканы стрелами, четверо убиты в свирепой рукопашной схватке. Кзун сам убил двоих. Уцелевшие готиры развернули повозки и спаслись бегством. Кзун рвался за ними в погоню, но ему было приказано оставаться у водоема и не подпускать неприятеля.
Люди Острого Рога сражались хорошо. Только один получил серьезную рану.
— Соберите их оружие и доспехи, — крикнул Кзун, — а потом отходите обратно в скалы.
К нему приблизился юноша, надевший на себя уланский шлем с белым плюмажем.
— Разве нам не пора уходить?
— Куда?
— Как куда? — удивился воин. — Надо уходить, пока они не вернулись.
Кзун поднялся по усеянному камнями склону к пруду и смыл кровь с голого до пояса тела. Потом снял с головы белый платок, окунул его в воду и снова повязал свой лысый череп. Воины собрались около него.
Кзун встал, повернулся к ним и прочел страх на их лицах. Они убили готирских солдат. Теперь готиров придет больше — гораздо больше.
— Бежать собрались? — спросил Кзун. Худощавый седеющий воин выступил вперед:
— Мы не можем сражаться против целого войска, Кзун. Мы сожгли их телеги, так? Теперь они вернутся. Может, сто человек. Может, двести. Нам их не одолеть.
— Тогда бегите, — презрительно бросил Кзун. — Иного от трусов из Острого Рога я и не ожидал. Но я из Одиноких Волков, а мы от врага не бегаем. Мне приказано удержать этот водоем, пусть даже ценой жизни, и я это сделаю. Пока я жив, ни один гайин не отведает этой воды.
— Мы не трусы! — крикнул воин, покраснев, а остальные сердито зароптали. — Но какой нам смысл умирать здесь?
— А какой смысл вообще умирать? — ответил Кзун. — Двести человек ждут в святилище, готовясь защищать кости Ошикая. Среди них и ваши братья. Думаете, они побегут?
— Чего ты от нас хочешь? — спросил другой воин.
— Ничего! — вспылил Кзун. — Я знаю одно: я останусь здесь и буду драться.
Седой позвал своих товарищей — они ушли на ту сторону пруда, сели в кружок и стали совещаться. Кзун не смотрел на них. Слева от него послышался тихий стон — раненый воин Острого Рога сидел там, привалившись к красному камню, зажимая окровавленными руками рану в животе. Кзун набрал воды в уланский шлем и дал попить умирающему. Тот выпил два глотка, закашлялся и закричал от боли. Кзун сел рядом с ним.
— Ты хорошо сражался. — Этот юноша бросился на улана и стащил его с коня, но улан ударил его в живот кинжалом. Кзун, поспешив на подмогу, убил улана.
Солнце поднялось над красными скалами, осветив лицо юноши, и Кзун увидел, что ему не больше пятнадцати лет.
— Я потерял свой меч, — сказал раненый. — А теперь я умираю.
— Ты умираешь не напрасно. Ты защищал свою землю, и Боги Камня и Воды встретят тебя с радостью.
— Мы не трусы. Просто мы всю жизнь... бегали от гайинов.
— Я знаю.
— Я боюсь Пустоты. Если я подожду... ты пойдешь со мной туда, во тьму?
Кзун содрогнулся.
— Я уже побывал во тьме, мальчик, и знаю, что такое страх. Жди меня. Я пойду с тобой.
Юноша устало улыбнулся, его голова запрокинулась назад. Кзун закрыл ему глаза и встал. Он прошел вокруг пруда к месту, где все еще спорили воины, растолкал их и встал в середине круга.
— Время сражаться, — сказал он, — и время бежать. Вспомните свою жизнь. Разве вы мало набегались? И куда вам идти? Где вы думаете укрыться от улан? Защитники святилища станут бессмертными. Далеко же вам придется бежать, чтобы не слышать песен, которые о них споют! Враг способен сражаться, лишь пока у него есть вода. Это единственный глубокий водоем во всей округе. Чем дольше мы не пускаем готиров к воде, тем ближе наши братья к победе. В песню о великом сражении войдут и наши имена. У меня нет друзей, нет побратимов. Моя юность погибла в готирских рудниках — я работал там во тьме, и язвы покрывали мое тело. У меня нет жены, нет сыновей. Кзун ничего не оставит грядущему. Когда я умру — кто оплачет меня? Никто. Моя кровь не течет ни в одном живом существе. Готиры заковали мой дух в цепи, и когда я убил стражников и бежал, мой дух остался там, во тьме. Наверное, он до сих пор живет там, прячется в черных переходах. Я не чувствую себя частью чего-то целого, как должен чувствовать каждый человек. У меня осталось одно: желание видеть надиров — мой народ — гордыми и свободными. Я не должен был называть вас трусами — вы все храбрые люди. Но гайины сковали и ваши души. Мы родились, чтобы бояться готиров, бегать от них, гнуть перед ними голову. Они хозяева мира, а мы черви, ползающие по степи. Так вот, Кзун больше в это не верит. Кзун — человек погибший, отчаянный, Кзуну нечего терять. Ваш раненый товарищ умер. Он спрашивал меня, пойду ли я с ним во тьму, и сказал, что его дух дождется моего. Тогда я понял, что умру здесь. И я готов. Может, мой дух наконец вернется ко мне? Я встречу мальчика на темной дороге, и мы вместе уйдем в Пустоту. Тот из вас, кто не готов сделать то же самое, пусть уходит. Я не стану провожать его проклятиями. Кзун останется здесь, здесь он и падет. Вот все, что я хотел вам сказать.
Он ушел и поднялся на скалы, выходящие в степь. Повозки уже догорели, но дым еще поднимался от них. На мертвых телах уже расселись стервятники. Кзун присел на корточки в тени. Руки у него дрожали, страх обжигал горло желчью.
Его ожидала вечная тьма, и Кзун не мог представить себе большего ужаса. Он посмотрел на чистое голубое небо. Он сказал правду: когда он умрет, ни одно живое существо в этой степи не станет плакать о нем. Вся его жизнь заключается в этом израненном теле с лысой головой и гнилыми зубами. В рудниках не знали такой роскоши, как дружба. Каждый там боролся в одиночку. И даже на свободе темные годы продолжали преследовать Кзуна. Он не мог больше спать в юрте с другими людьми — он нуждался в свежем воздухе и восхитительном чувстве одиночества. Была одна женщина, которую он желал, но он молчал об этом. А ведь он тогда уже был воином, имел много лошадей и мог к ней посвататься. Но он не сделал этого и с бессильным отчаянием смотрел, как она выходит за другого.
Чья-то рука легла ему на плечо, и седой воин присел с ним рядом.
— Ты говорил, что у тебя нет побратимов. Теперь есть. Мы останемся с тобой, Кзун из Одиноких Волков, и пойдем с тобой по темной дороге!
Впервые с тех пор, как его забрали в рудники, Кзун ощутил на щеках горячую влагу слез. Он склонил голову и заплакал, не стыдясь.
* * *
Гарган Ларнесский остановил своего крупного серого жеребца и перегнулся через высокую луку седла. Впереди виднелось святилище Ошикая. Позади выстроилось его войско. Восемьсот пехотинцев по четыре в ряд, двести лучников по флангам, а по обе стороны от них четырьмя колоннами по двести пятьдесят человек королевские уланы. Гарган оглядел белые стены святилища, заметил трещину в одной из них. Заслонив глаза, он всматривался в защитников, ища среди них злобную рожу Окаи, но на таком расстоянии все они сливались в сплошное пятно.
Гарган то сжимал, то разжимал пальцы на седле, так что костяшки побелели под загорелой кожей.
— Ты будешь мой, Окаи, — шептал он. — Я протащу тебя через десять тысяч мук, прежде чем ты умрешь.
Гарган поднял руку, подзывая герольда, и юноша подъехал к нему.
— Ты знаешь, что им сказать. Отправляйся! И постарайся держаться за пределами выстрела. Эти дикари не имеют понятия о чести.
Солдат козырнул и вскачь пустил вороного к святилищу, подняв облако красной пыли. Конь взвился на дыбы, и звонкий голос герольда возвестил:
— Слушайте все! Господин Гарган, наделенный полномочиями Бога-Короля, прибыл в святилище Ошикая, Гонителя Демонов. Ворота надлежит открыть в течение часа, а предателя Окаи, ныне известного как Талисман, передать в руки господина Гаргана. Если это будет исполнено, то тем, кто находится в святилище, не причинят никакого вреда. — Герольд умолк, дав слушателям время проникнуться его словами, и продолжил: — Если же приказание исполнено не будет, господин Гарган сочтет изменниками всех, кто пребывает внутри. Его войско окружит вас и возьмет живыми. Каждому отрубят руки и выколют глаза, а затем повесят. Вы отправитесь в Пустоту слепыми калеками. Так сказал господин Гарган. Он дает вам один час.
Молодой улан повернул коня и вернулся в строй.
Премиан подъехал к Гаргану.
— Они не сдадутся, генерал.
— Я знаю.
Премиан посмотрел в суровое лицо генерала и увидел там торжество.
— У нас осталось всего тридцать лестниц, генерал. Приступ дорого нам обойдется.
— Солдатам за то и платят. Разбейте лагерь и вышлите пятьдесят улан патрулировать окрестности. Первую атаку предпримем ближе к вечеру. Сосредоточимся на проломленной стене и подожжем ворота.
Гарган поехал назад сквозь ряды, а Премиан приказал разбить лагерь. Шатер Гаргана сгорел во время пожара, но генералу соорудили новый из уцелевшего полотна и мешковины. Гарган сидел на коне, пока солдаты ставили палатку, а после спешился и вошел. Складные стулья сгорели тоже, но койка осталась цела. Гарган сел на нее, довольный, что ушел с солнцепека. Он снял свой шлем, отстегнул панцирь и вытянулся навзничь.
Вчера днем к нему прибыл гонец из города. Гарен-Цзен писал, что в Гульготире очень неспокойно, но тайная полиция арестовала множество вельмож, и министр пока удерживает власть. Бог-Король укрыт в надежном месте под охраной людей Гарен-Цзена. Министр заклинал Гаргана поскорее исполнить порученное ему дело и вернуться.
«Что ж, — подумал генерал, — форт мы возьмем к рассвету — и, если улыбнется удача, будем в Гульготире через десять дней».
Вошел денщик с кубком воды, теплой и солоноватой.
— Пошли ко мне Премиана и Марльхема, — приказал генерал.
— Слушаюсь.
Офицеры, войдя, отдали честь и сняли шлемы, взяв их на сгиб руки. У Марльхема был измученный вид, серовато-седая щетина делала его на десять лет старше. Премиан, несмотря на свою молодость, тоже выглядел усталым, и под светло-голубыми глазами залегли темные круги.
— Как настроены люди? — спросил старшего Гарган.
— Бодрее теперь, когда мы добрались до места. Известно, что надиры не умеют держать обороны. Люди полагают, что они побегут, как только мы подойдем к стенам.
— Возможно, так и будет. Прикажите уланам окружить форт. Нельзя позволить, чтобы хоть кто-то из них ушел. Вы поняли?
— Так точно, генерал.
— Я не верю, что они побегут, — вставил Премиан. — Они будут биться насмерть. Это место священно для них.
— У надиров так не водится, — хмыкнул Гарган. — Вы плохо знаете эту породу — трусость у них в крови! Думаете, им будет дело до костей Ошикая, когда полетят стрелы и заблещет сталь? Да ничего подобного!
Премиан набрал в грудь воздуха.
— Окаи не трус. И он хорошо обученный тактик — лучший, который когда-либо был у нас в Бодакасе.
— Не смей его хвалить! — взревел, вскочив на ноги, Гарган. — Этот человек убил моего сына!
— Я разделяю ваше горе, генерал. Арго был моим другом. Но это злодейство не умаляет способностей Окаи. Мне думается, он сплотил этих людей, и он знает, что такое дисциплина и боевой дух. Они не побегут.
— Ну так пусть подыхают, — крикнул Гарган. — Я не встречал еще таких надиров, которые вдесятером могли бы одолеть одного готира с мечом. Сколько их там, двести? К вечеру на стены двинется вдвое больше пехоты, и не так уж будет важно, побегут они или останутся.
— Среди них этот человек, Друсс.
— Ну так что же? Кто такой этот Друсс — полубог? Он будет швырять в нас скалы?
— Нет, генерал, — спокойно ответил Премиан, — но у себя на родине он легенда. И мы узнали по себе, на что он способен. Он убил семерых наших улан, когда те напали на надирское становище. Он грозный воин, и люди уже поговаривают о нем. Никому не хочется угодить под его топор.
Гарган тяжело посмотрел на молодого офицера.
— Что вы, собственно, нам предлагаете, Премиан? Отправиться восвояси?
— Нет, генерал. У нас есть приказ, и мы должны его выполнить. Я хочу лишь сказать, что к ним следует относиться более уважительно. Через час наши пехотинцы полезут на стены, и если внушить им ошибочное мнение, что оборона будет только видимостью, действительность станет для них ударом. Еще засветло мы можем потерять сотню человек. Солдаты устали и страдают от жажды — они дрогнут, если такое случится.
— Я другого мнения, генерал, — возразил Марльхем. — Сказав солдатам, что приступ будет смертельно опасен, мы рискуем вселить в них страх. Подобные предсказания имеют обыкновение сбываться.
— Я не то имел в виду, — покачал головой Премиан. — Надо сказать людям, что защитники будут сражаться, не щадя жизни, и что бой будет нелегким. А уж потом внушить им, что они готирские солдаты и против них никто не устоит.
Гарган снова сел на койку, помолчал немного, потом сказал:
— Я все-таки убежден, что они побегут. Но только бесшабашный полководец не оставляет места для иной возможности. Действуйте, Премиан. Предупредите солдат и укрепите их дух.
— Да, генерал. Благодарю вас.
— Когда придет время, пошлите пленного под стены. Как только он будет достаточно близко, чтобы защитники его разглядели, пусть трое конных лучников добьют его.
Премиан отдал честь и надел шлем.
— Вам нечего мне возразить?
— Нет, генерал. Я не одобряю таких вещей, но это зрелище устрашит защитников, можно не сомневаться.
— Хорошо. Вы усваиваете свои уроки.
При виде готирской армии у Зибена похолодело в желудке.
— Пойду-ка я лучше в лазарет, старый конь, — сказал он Друссу.
Тот кивнул.
— Пожалуй. Скоро у тебя будет много работы.
Зибен на нетвердых ногах сошел со стены. Нуанг Ксуан, бледный подошел к Друссу, и сказал, часто моргая глазами:
— Я стану рядом с тобой.
Около них стояло человек двадцать надиров. Друсс спросил ближнего — молодого парня, в чьих глазах читался испуг:
— Из какого ты племени?
— Одиноких Волков, — ответил юноша, облизнув губы.
— Вот что. — Друсс заговорил добродушно и так громко, что его услышали все на западной стене. — Этот старик поклялся убить сотню готиров, а я должен вести счет. Так смотрите же, Одинокие Волки, не мешайтесь. Убить сто человек — это не шутка, тут надо сосредоточиться!
Парень смерил Нуанга взглядом и ухмыльнулся:
— Я убью больше, чем он.
— Да тут, похоже, об заклад впору биться. Как тебя звать?
— Чиск.
— Ставлю серебряную монету, Чиск, что к ночи Нуанг тебя опередит.
— У меня нет серебра, чтобы поставить против тебя, — уныло сознался надир.
— А что у тебя есть?
Воин залез глубоко в карман своего грязного козьего кожуха и вытащил маленький круглый амулет, украшенный ляпис-лазурью.
— Вот. Это отгоняет злых духов и стоит много серебряных монет.
— Верю, — сказал Друсс. — Хочешь поставить его?
Парень кивнул:
— Спорю, что обгоню не только его, но и тебя.
Друсс со смехом потрепал его по плечу.
— Нет уж, для спора довольно одного. Кто еще из Одиноких Волков хочет биться об заклад?
Воины столпились вокруг Друсса, предлагая нарядные пояса, кривые кинжалы и пуговицы из резного рога. Друсс принял все заклады.
Коренастый воин с глубоко сидящими глазами дернул его за рукав.
— А считать кто будет? За нами за всеми никто не уследит.
— Все вы герои и честные люди, — улыбнулся Друсс. — Ведите счет сами. Нынче, когда враг уползет обратно в лагерь, мы соберемся и посмотрим, кто победил. А теперь по местам. Срок близок.
— Проиграешь ты свое серебро, воин, — шепнул ему Нуанг.
— Деньги — дело наживное.
— Что тут за шум? — спросил, подойдя, Талисман. Несколько воинов стали говорить ему что-то по-надирски. Талисман кивнул и с усталой улыбкой повернулся к Друссу: — Они думают, что ты большой дурак.
— Мне это и раньше говорили, — согласился тот.
Из вражеского лагеря выехали трое всадников — один тащил за собой пленного. Подскакав поближе, они повернули коней назад. Пленный тяжело рухнул наземь и попытался встать.
— Это Квинг-чин, — тусклым голосом, с непроницаемым лицом сказал Талисман.
Воину отрубили кисти рук, а культи залепили черной смолой. Всадник, тащивший его, перерезал веревку, и Квинг-чин заковылял по кругу.
— Его еще и ослепили, — прошептал Нуанг. Надиры на стенах стали кричать калеке — он поднял голову и побрел на звук голосов. Трое всадников дали ему подойти, потом зарядили свои луки и помчались к нему. Одна стрела попала ему в поясницу, но Квинг-чин не вскрикнул. Другая вонзилась между лопаток. Тогда он упал и пополз, но третий лучник послал стрелу ему в спину.
Чья-то стрела слетела со стены и упала, не достав до конных.
— Не стрелять! — проревел Талисман.
— Тяжко умирать так, — прошептал Нуанг Ксуан. — А враг сулит такую смерть нам всем.
— Теперь их время, — холодно и ожесточенно сказал Друсс. — Пусть порадуются. Скоро настанет наш черед — и это их не обрадует!
В готирском лагере забил барабан, и сотни пехотинцев двинулись к западной стене, сверкая на солнце серебряными латами и шлемами. Позади шли двести лучников со стрелами на тетивах.
Талисман вытащил саблю.
— Тебе здесь не место, генерал, — сказал ему Друсс.
— Я должен сражаться, — прошипел Талисман.
— Того-то им и надо. Ты вождь и не можешь погибнуть при первой атаке — это подорвет дух твоего войска. Положись на меня и уйди со стены — я не дам ей пасть.
Талисман постоял еще немного, потом вогнал саблю в ножны и сошел вниз.
— Эй, ребята! — крикнул Друсс. — Пригните головы — перво-наперво они осыплют нас стрелами. Станьте пошире и уберите мечи. Когда они начнут забираться по лестницам на стену, мы их встретим камнями, а потом пускайте в ход кинжалы — в тесноте они лучше мечей. Длинные клинки приберегите для тех, кто влезет на стену.
На расстоянии выстрела пехота замедлила шаг, лучники выбежали вперед, и сотни стрел взвились в воздух.
— Ложись! — заорал Друсс, и надиры спрятались за зубцами стены. Друсс оглянулся назад. Во дворе, куда густо сыпались стрелы, стояли Талисман и Лин-цзе с резервом из двадцати человек. Одного воина ранило в ногу, другие бросились к странноприимному дому. Пехота двинулась вперед, сначала медленно — но у стены солдаты подняли перед собой круглые шиты и ринулись в атаку. Надиры принялись поливать их стрелами, и несколько человек упали. Готирские лучники слали залп за залпом через головы пехоты и сбили двух надирских стрелков.
Носильщики лестниц добрались до западной стены. Друсс обхватил руками камень величиной с бычью голову и, кряхтя, взвалил его на парапет. Лестница ударилась о стену. Друсс вскинул камень над головой и бросил вниз. По лестнице взбирались семь человек. Первому камень раздробил череп, третьему попал в плечо и сломал ключицу — солдат упал, увлекая за собой еще трех. Камни сыпались на готиров отовсюду, но они не отступали.
Первый солдат влез на стену, держа над головой щит. Чиск подскочил и вонзил кинжал ему в глаз — тот захлебнулся криком и упал.
— Есть один! — крикнул надир.
Еще двое солдат взобралось на стену. Друсс прыгнул вправо и обрушил Снагу на деревянный шлем, а обратным ударом размозжил голову второму. Нуанг ударил кинжалом лезущего вверх готира. Удар пришелся по лбу, но солдат ткнул вперед своим коротким мечом и поранил Нуангу левое запястье. Снага раздробил готиру панцирь на плече, из раны хлынула кровь, солдат упал.
Слева от Друсса четверо готиров взобрались на стену и образовали клин, пробивая дорогу идущим сзади. Друсс ринулся на них со Снагой. Одного он зарубил сразу, второго двинул плечом и сбил со стены во двор, третьему страшный удар раздробил ребра. Четвертый ткнул мечом Друссу в живот, но Нуанг отразил удар своим клинком и рубанул солдата по шее. Тот выронил меч и рухнул назад. Кровь хлестала у него из яремной вены.
Друсс, бросив топор, схватил раненого за горло и пах, поднял в воздух и швырнул на двух солдат, показавшихся над краем стены. Оба упали вниз. Нуанг между тем вогнал свой меч в открытый рот бородатому готиру на верхней перекладине лестницы. Меч расколол нёбо и вышел из затылка. Солдат грянулся наземь, прихватив клинок с собой.
Друсс подхватил со стены чей-то короткий меч и бросил старику. Нуанг ловко поймал его.
Вдоль всей западной стены надиры отбивали вражеский натиск волну за волной.
Талисман стоял внизу с Лин-цзе и двадцатью воинами, выжидая наилучшего времени, чтобы бросить в бой свежие силы. Лин-цзе ждал рядом с мечом наготове. В обороне наметилась брешь: пятеро солдат пробивали себе дорогу к ступенькам, ведущим во двор. Лин-цзе подался вперед, но Талисман отозвал его. Друсс кинулся на прорвавшихся солдат и за три мгновения убил троих.
— Он ужасен, — сказал Лин-цзе. — В жизни не видал ничего подобного.
Талисман не ответил. Одинокие Волки дрались как демоны, вдохновленные примером воина в черном, а надиры на других стенах с почтительным восхищением следили за ним.
— Они идут к воротам! — крикнул Горкай. — С огненными ведрами и топорами.
Талисман поднял руку в знак того, что слышал, но не двинулся с места. Больше дюжины защитников на западной стене было ранено. Пятеро остались сражаться, еще несколько сползли по ступеням, направляясь в лазарет.
— Вперед! — скомандовал Талисман, и высокий Лин-цзе помчался вверх по лестнице.
Топоры обрушились на ворота. Горкай и Летучие Кони швыряли туда камни со стены. Сквозь ветхие створки просочился дым. Но ворота, по совету Друсса, поливали водой каждый день, и огонь скоро угас.
Талисман дал знак Горкаю отправить десять человек вниз.
Бой продолжался. Друсс, покрытый кровью, носился по стене, убивая прорвавшихся готиров. Талисман отрядил свой десяток ему на подмогу и сам последовал за ними. Он знал, что Друсс прав и его гибель стала бы сокрушительным ударом для осажденных — но люди должны были видеть, как он сражается.
Он рассек саблей горло готирскому солдату. Еще двое наскочили на него. Друсс разнес топором плечо первому, старый Нуанг вспорол живот второму.
Готиры отступили, унося с собой лестницы.
Надиры подняли крик, размахивая мечами. Талисман подозвал к себе Лин-цзе:
— Сочти раненых, и пусть самых тяжелых отнесут в лазарет.
Одинокие Волки, собравшись вокруг Друсса, хлопали его по спине и осыпали похвалами. От волнения они говорили по-надирски, и Друсс не понимал ни слова.
— Ну, парень, сколько ты убил? — спросил он Чиска.
— Не знаю. Много.
— По-твоему, ты побил старика? — Друсс обнял Нуанга за плечи.
— Мне все равно. Дай я его поцелую! — Чиск бросил меч и обнял удивленного Нуанга. — Мы показали им, как дерутся надиры! Задали взбучку гайинским собакам.
Нуанг с усмешкой шагнул вперед и вдруг повалился. Чиск опустился на колени рядом со стариком и распахнул его кафтан. Из трех ран на груди обильно струилась кровь.
— Держись, брат, — проговорил Чиск. — Твои раны не смертельны. Мы снесем тебя к лекарю. — Двое Одиноких Волков помогли Чиску перенести Нуанга через двор.
Друсс прошел к колодцу, вытащил наверх ведро чистой холодной воды и достал из-за пояса старый лоскут. Им он смыл кровь с лица и колета, а после опрокинул ведро себе на голову.
Со стены послышался смех.
— Вам бы тоже не мешало помыться, сукины дети! — крикнул Друсс. Он снова опустил ведро в колодец, достал воды и напился.
Талисман подошел к нему.
— Мы убили или ранили семьдесят человек, а у нас девять убитых и пятнадцать раненых, — тихо сказал он. — Как по-твоему, что будет дальше?
— То же самое, но со свежими силами. Пока не стемнеет. Мне сдается, сегодня они предпримут по меньшей мере еще две атаки.
— Согласен с тобой. Но мы выдержим — теперь я это знаю.
— Твои ребята молодцы, — хмыкнул Друсс. — Завтра готиры сосредоточатся на воротах.
— Почему не сегодня?
— Они еще не усвоили урок.
— С таким учителем, как ты, они должны затвердить его еще до конца дня, — улыбнулся Талисман.
Друсс снова напился. Надиры у подножия старой башни вытаскивали из груды щебня гранитные камни.
— Зачем это? — спросил он.
— Ворота долго не простоят, — сказал Талисман, — но мы удивим тех, кто в них вломится!
Нуанг Ксуан лежал на полу, прикрытый одеялом, под головой у него была подушка из соломы. Зашитые раны на груди и плече болели, но Нуангу было покойно. Он дрался рядом с дренайским воином и убил пятерых врагов. Пятерых! Рядом кто-то закричал. Нуанг осторожно повернулся на бок и стал смотреть, как лекарь зашивает живот какому-то воину: раненый бился, Ниоба держала его за руки. Пустая трата времени, подумал Нуанг, и точно: вскоре раненый издал булькающий вопль и затих. Лекарь выбранился. Ниоба стащила труп со стола, и двое мужчин положили на его место нового раненого.
Зибен раскрыл его кафтан. Меч рассек грудь и глубоко вонзился в бок, переломившись чуть выше бедра.
— Мне понадобятся щипцы. — Зибен провел по лбу окровавленной рукой, оставив багровый след. Ниоба подала ему ржавые щипцы, и он запустил пальцы в рану, нащупывая отломившееся острие. Найдя, он погрузил туда же щипцы и вытащил железный обломок. Еще две надирки трудились тут же, зашивая и перевязывая раны.
Носта-хан вошел, поглядел вокруг и прошел мимо Нуанга в каморку за лазаретом.
Нуанг хоть с трудом, но разобрал последующий разговор.
— Ночью я уйду, — послышался голос шамана. — Подготовь женщину.
— Она остается, — ответил Талисман.
— Разве ты не понял того, что я сказал тебе?
— Это ты не понимаешь! — загремел Талисман. — Будущее тебе неведомо, шаман. Ты видишь лишь его проблески, дразнящие и неопределенные. Ты не можешь найти Ульрика, несмотря на всю свою силу. А так ли это трудно — найти человека с лиловыми глазами? Ты не можешь найти Глаза Альказарра. Ты не сказал мне, что враги схватят Квинг-чина. Уходи же, если так нужно. Но уйдешь ты один.
— Глупец! — вскричал Носта-хан. — Теперь не время для измены. Все, ради чего ты жил, висит на волоске. Если я уведу ее, она будет жить. Это тебе понятно?
— И снова ты заблуждаешься, шаман. Если ты ее уведешь, она убьет себя — так она сказала, и я ей верю. Ступай. Ищи человека с лиловыми глазами. Пусть он продолжит то, чего мы здесь добились.
— Ты умрешь здесь, Талисман. Так говорят звезды. Друсс спасется, ибо я видел его во многих будущих, но для тебя там места нет.
— Мое место здесь — здесь я и останусь.
Шаман ответил что-то, но Нуанг не расслышал — оба вдруг понизили голоса.
Ниоба, став на колени, подала Нуангу глиняную чашку с лиррдом.
— Выпей, отец. Это вольет силу в твои старые кости.
— Может, они и старые, но кровь во мне еще бежит исправно, Ниоба. Я убил пятерых и чувствую в себе такую силу, что мог бы пережить даже ночь с тобой.
— На это у тебя сил никогда не хватало, — возразила она, потрепав его по щеке. — Но Чиск говорит, что ты убил не меньше дюжины.
— Ха! Хорошие ребята эти Одинокие Волки.
Ниоба вернулась к столу, чтобы вытереть кровь и пот с лица Зибена.
— Ты хорошо работаешь, — сказала она. — Ни разу не ошибся.
Снаружи раздались крики раненых и лязг оружия.
— Какая мерзость, — прошептал Зибен.
— Говорят, твой друг — бог войны. Его прозвали Побратимом Смерти.
— Ему подходит. — Дверь отворилась, и внесли двух человек. Он повернулся к Ниобе: — Давай еще бинтов и ниток.
Друсс на стене дал себе отдых — враг отступил во второй раз.
— Ты ранен, Побратим Смерти? — спросил его Чиск.
— Это не моя кровь.
— Ошибаешься — у тебя плечо кровоточит.
Друсс посмотрел на прореху в колете — оттуда и правда сочилась кровь. Он снял колет. Рана была не более двух дюймов в длину, но глубока. Он выругался.
— Держите эту проклятую стену, пока я не вернусь.
— Пока горы не рассыплются в прах, — пообещал Чиск и добавил: — Только не задерживайся надолго.
В лазарете Друсс подозвал к себе Ниобу:
— Не будем беспокоить Зибена. Рана не глубже собачьего укуса. Дай мне иголку с ниткой — я сам зашью.
Ниоба принесла иглу и длинный смотанный бинт. Рана была чуть пониже ключицы, и Друссу приходилось трудновато.
— Много же на тебе шрамов, — заметила Ниоба.
— Нет-нет да и схлопочешь.
Рана начала болеть. Друсс вышел на угасающий свет дня.
За воротами человек тридцать воинов строили из гранитных глыб полукруглую стенку. Работа была тяжела и шла медленно, ни никто не жаловался. На стене соорудили простой ворот, чтобы легче ставить камни на место. Но он не выдержал, и огромная глыба упала, сбросив на землю двух человек. Друсс бросился к ним. Один лежал мертвый с разбитым черепом, другого просто оглушило. Оттащив труп в сторону, воины угрюмо продолжили работу. Глыбы клали по четыре в ряд, образуя стену восьми футов шириной.
— Вот уж разинут они рты, когда прорвутся, — сказал Лин-цзе, спустившись к Друссу.
— Какой она будет вышины?
— Мы задумали двенадцать футов впереди, десять сзади. Но для этого нужен ворот покрепче и подпорки.
— Выломайте половицы в верхних комнатах. Ставьте их крест-накрест.
Вернувшись на стену, Друсс надел свой колет и перчатки с серебряными шипами. Человек Талисмана, Горкай, подошел к нему.
— При следующей атаке рядом с тобой будет биться Острый Рог. Это Барцай, их вождь. — Друсс кивнул и пожал руку коренастому надиру.
— А что, ребята, — с усмешкой спросил он, — вы деретесь так же хорошо, как Одинокие Волки?
— Лучше, — проворчал молодой воин.
— Не хочешь ли побиться со мной об заклад, парень?