Нельзя сказать, что я праздновал Сильвестер в кругу случайных или незнакомых мне людей… Во-первых, меня туда позвали Флориан и Кристиан, а это уже две родные души…
И потом, после часа ночи там стали появляться другие знакомые физиономии…
Просто я пришёл туда в десять, а Флориан и Кристиан с Анкой и Сарой — в одиннадцать тридцать, поэтому полтора часа я и провёл… Не очень-то по-новогоднему…
Я никого там не знал, при этом в квартире Отто Лунсберга (галериста Флориана) были одни швуле, и вступать в контакт мне не хотелось… Во всяком случае, самому заговаривать с кем-то…
Я ничего не имею против швулей, я же не из Сибири туда пришёл… И даже не из Польши…
Но сочетание двух факторов: полное отсутствие, во-первых, женщин и, во-вторых, гетеросексуалов… заставило меня замкнуться в себе…
И на меня там нашла такая безумная тоска, что я уже думал было уходить… Когда раздался звонок, Отто открыл дверь, и в квартиру влетели Флориан, Кристиан и две… львицы полусвета, которых я, кажется, уже видел однажды…
Но мне почему-то хочется вспомнить сейчас полтора часа, проведённых мною в одиночестве — посреди однополой толпы…
Пустые мальчики с как будто пустыми бокалами — на самом деле у всех было налито белое вино, — грациозно переминающиеся с ноги на ногу…
Впрочем, очень может быть, что я неправ, расчёсывая их под одну гребёнку… Может быть, не все были «голубыми», почём я знаю… Просто Флориан сказал мне заранее, что все гости, помимо тех, кого приведут с собой они с Кристианом, будут швули… А так — я не проверял…
Флориан и Кристиан привели с собой не только меня и двух девиц… Только остальные пришли намного позже, после часа ночи, как я уже сказал, окружающая меня среда стала вполне гетерогенной, в этом смысле… Но до того момента, то есть полтора или два часа… Мне было очень тоскливо, и время тянулось, как сыр с пиццы или как вот эти строки… Сейчас, сейчас я их порву…
Да, но что-то там всё-таки было, на этом парти, из-за чего я оказался там сейчас заново, уже в письменном виде…
Толпа «голубых» послужила усилением отстранения, наверное, в этом всё дело… Я и так в последнее время слегка отмороженный… А тут ещё, будучи помещён на полтора часа в такую среду…
Швули всё время ставили диско-музыку восьмидесятых годов, которая напоминала мне о доме для престарелых: Oh, I love to love you, baby…
К тому же одеты они были по большей части «от кутюр», и это тоже действовало мне на нервы, напоминая, что на мне норвежский свитер Ахима — с протёртыми локтями…
Я чувствовал на себе эти двухтактные взгляды: сначала некоторое удивление, лёгкая досада… Потом — утешение, консолидация, «не бойся, мы с тобой», заговорщическое подмигивание… От которого меня всего передёргивало…
И я решил углубиться в артефакты, благо в доме владельца едва ли не самой модной мюнхенской галереи было на что посмотреть…
Взгляд мой остановился на графике Тобиаса Флейшера…
Я хорошо знаю Тоби, я видел множество его картин, но как раз эту я не знал: видимо, Отто сразу упрятал её в свою квартиру, я, во всяком случае, не помнил, чтобы она выставлялась в галерее… Хотя я не все вернисажи посещаю, конечно…
Так или иначе, я был чрезвычайно рад тому, что вдруг оказался перед новой для меня картинкой Тоби…
Может быть, даже ещё больше рад я был бы углубиться в неё; в конце концов, для мальчика, найденного среди груды холстов, не так уж и странно было бы пройти в грифельный лес и там заблудиться…
— Ты тоже художник? — спросил оказавшийся рядом со мной Отто Лунсберг.
Я подумал, что он должен был бы остерегаться задавать такие вопросы… Потому что столько художников мечтают оказаться в его галерее…
Владелец такой галереи должен быть завален мэйлами с портфолио, он должен был давно устать от навязчивых предложений; во всяком случае, сам спрашивать в новогоднюю ночь, кто художник, а кто просто так вышел… По идее, он уж точно не должен…
Но он сказал мне: «Du bist auch ein Künstler, nicht?»
И я ответил: «Wenn du das sagst…»
После чего он рассмеялся: «Ну конечно, я это говорю!» — и протанцевал — в буквальном смысле, — изображая что-то такое в воздухе руками, — протанцевал в прихожую, а я зашёл в угол, где висели две картины, которые я уже видел когда-то в его галерее… Я смотрел на них машинально, к тому же было темно, и картины были тёмные, их легко было не видеть, а делать вид, что их рассматриваешь, на самом деле идя по маршруту, который начертала Дженни…
Год назад, вскорости после прошлого Сильвестра, Дженни устроила выставку в квартирах знакомых… Надо было ходить по городу по нарисованному ею плану, во всех квартирах кто-то сидел и ждал гостей, Дженни позаботилась об этом… Если хозяева никак не могли днём быть дома, там сидел кто-то другой, скажем, в одной из квартир дежурил я… В других — студенты из её группы…
В моей квартире она не выставляла свои работы, потому что я живу немного в стороне, на выселках, слишком далеко от квартала Глокенбах, — Дженни же хотела, чтобы люди передвигались от картины к картине без транспорта…
Там, где я сидел, на кухне была газовая печка, я помню, что одна некрасивая девица, болтая со мной, тёрлась об эту печку… И как-то умудрилась своим задом включить одну из конфорок, а может, и не одну… Причём не раз… Конфорки так устроены, что через несколько секунд, если нет огня, они выключаются… Но девица, видимо, крутила задом туда и сюда, непроизвольно включая и выключая конфорки, так что в конце концов в кухне запахло сибирским газом… Когда мы поняли, в чём дело, девица ужасно смутилась, а потом расхохоталась вслед за мной…
Теперь я не слышал смех, но видел эту сцену, почему-то чёрно-белую… Я видел и смеющуюся Дженни, всё это тоже беззвучно…
План, по которому надо было переходить из квартиры в квартиру, она нарисовала на тонком картоне, размножила в количестве трехсот экземпляров и разослала по почте…
Надо ли мне говорить, что план, нарисованный Дженни, был похож на ландшафт пинболл-автомата, в котором перекатывается никелированный шарик?.. Я думаю, не надо мне больше ничего такого говорить…
Уже пришли Флориан и Кристиан, уже все поглядывали на часы, всем предложено было перейти на террасу, откуда предполагалось запускать ракеты… Так как я в тот момент по-прежнему стоял один перед тёмным квадратом… Я перешёл на террасу одним из первых и оказался у бортика… За спиной у меня была толпа людей, расчехлявших бутылки и пиротехнические снаряды, передо мной — тёмный фрагмент Мюнхена, блочный и совершенно безлюдный…
Отто жил на последнем этаже, с его балкона были видны не только стены, но и крыша музея Reich der Kristalle…
Это большое скучное здание, напоминающее какое-нибудь учреждение, при этом сознание того, что в каждой комнате там сидит не человек, а камень, в тот момент, когда я смотрел на здание с балкона Отто, меня просто-таки гипнотизировало…
Когда-то я был там на экскурсии, ещё в гимназии, нас водили туда всем классом…
Запомнились не только золотые слитки, но и куски смарагда, сапфиры, агаты, яшма, всё это мерцало теперь в моей памяти, так что, сложив два диапозитива, я увидел здание насквозь…
Причём так как обитателями его и так были не люди, а камни… За двадцать лет там мало что изменилось…
Я обернулся, чокнулся шампанским… С кем, не помню… И вместе с толпой мюнхенских швулей и затесавшихся в их ряды гетерогенных художников и гетер… Переместился ещё на один шаг… Точнее, на год — вперёд…
Небо теперь, что называется, было в алмазах, и это отвлекло меня от камней, которые я разглядел в своей памяти сквозь крышку «Царства кристаллов»… Кстати, теперь видно было, что там тоже встречают Новый год — работники музея, надо было полагать… Хранители коллекции принца Люитпольда…
Чёрные силуэты появились на балконах здания, и даже я увидел, как на крыше выросли две тёмные фигурки… И стояли там неподвижно, обнявшись, на фоне озаряемого сиреневыми вспышками неба…
Флориан сосредоточил свои залпы на хранилище камней — некоторые из пущенных им ракет туда долетели, слышны были удивлённые крики, сопровождавшие их прибытие, видны россыпи ярких брызг…
В ответ оттуда жахнули по нам… Вот только ни одна из их ракет не попала в цель…
Я услышал или мне показалось, что к пиротехническому дыму примешивается несколько более сладкий…
Нет, не показалось…
Но пока джойнт дошёл до меня, в нём уже мало что оставалось…
Рядом лежали связки ракет, шутих: Кристиан в пьяном угаре совал их мне в руки, но мне лень было их поджигать, я улыбался и пожимал плечами, Кристиан говорил «ну как хочешь» и поджигал сам, издавая йодельное пение…
Голубые гости были более сдержанными, но тоже все запустили по ракетке…
Слегка опьянев, я подумал, что если теория панспермизма верна…
Я уже не первый раз об этом задумываюсь, хотя недавно читал в «SZ», что учёные окончательно поверили в зарождение жизни в неком Ur-cyпe (протобульоне)… Но всё равно свою роль сыграли и в этом случае молнии, так что без неба не обошлось, и потом, знаем мы этих учёных, завтра они могут вернуться к теории панспермизма…
Короче говоря, я подумал, что, может быть, этот странный обряд — запускать в Новый год ракеты в чёрную прорву — не что иное, как… привет от живой материи…
Я вспомнил также и то, что в «Царстве кристаллов»… на крыше которого, кстати, до сих пор стояла то ли пара влюблённых, то ли проросший сквозь потолок сталагмит о двух головах…
Так вот, я вспомнил, что там, на стеллажах музея, есть не только земные камни, но и метеориты… И кусочки небесных тел — Марса, Луны…
И мне показалось, что космос начинается прямо за балконом Отто… И запуск ракет в Мир кристаллов… Поэтому был символичен…
Почему вообще всё это делается в Сильвестр? Я точно не помню теперь, но тогда, стоя на балконе Отто, я нашёл ответы на все вопросы, связанные с часовым, или точнее, годовым механизмом…
Потом я вернулся с балкона в комнату, прошёл сквозь прихожую на кухню, чтобы взять в холодильнике пиво или налить себе водки — там лежало какое-то невероятное количество бутылок «Абсолюта», казалось, Отто припас их на век вперёд, потому что кроме меня и Кристиана водку никто не пил, а если уж Отто не пьёт её в Новый год, то посреди года и подавно…
На кухне две девушки — я не заметил их прихода, я был на балконе — гадали с помощью олова…
Я последний раз видел эту картину в далёком детстве… И тогда это ещё, скорее всего, был свинец… Потом стали смешивать эти два металла, а потом уже стали использовать одно только олово…
Поэтому я решил выпить прямо на кухне — глядя на олово…
Созерцание металла, растекающегося по воде в кастрюльке… В сочетании с теплотой, которую водка вызывала в моём желудке, было вдвойне завораживающим…
Вспоминая в этот момент, что совсем рядом — на стеллажах «Царства кристаллов» — лежат не только камни, но и слитки металлов, в том числе благородных, а то и вообще неземных… я чувствовал, что меня затягивает в заколдованный круг… Или в психоделическую цепную реакцию… Что с того, что на кухне гадали не мне и не обо мне, — я кожей и слизистой чувствовал свою причастность… И к разлитому олову… И к слиткам, лежавшим на стеклянных стеллажах как бы параллельного Мира кристаллов…
Мне было жарко и холодно одновременно…
И к зелёным хризолитам — я был причастен… И к розовому кварцу — напомнившему мне ещё тогда, в детстве, куски сырого мяса, которое не резали, а рвали на части…
Я вышел из кухни, зашёл в одну из комнат… Это оказалась спальня, на кровати были свалены в кучу пальто, не поместившиеся в коридоре на вешалке, я не сразу заметил, что в комнате кто-то есть…
Это был Отто с каким-то парнем… Они стояли возле полки, Отто держал в руках одну из белых статуэток — на полке стояло ещё несколько таких же…
Он быстро обернулся, я пробормотал «простите» и хотел было выйти, но Отто радостно сказал:
— Нет-нет, ты не помешаешь.
Я пожал плечами.
— Знаешь, что это? — спросил он, показывая мне фигурку.
Я подошёл и, посмотрев на неё вблизи, сказал:
— Нет, не знаю.
— Это человеческий зародыш, — сказал Отто. — Я только что объяснил Хайнеру, но я повторю специально для тебя. Моя знакомая — художница, которая у меня выставляется, недавно родила. Когда она ещё была на сносях, ей делали УЗИ, как и всем… Но аппарат был подсоединён к ЗD-принтеру… Ты знаешь, как он устроен? Как бы ванночка, наполненная до краёв белым порошком нано-пластмассы… В электромагнитном поле в этом «сугробе» затвердевают формочки — координаты точек передаются с компьютера на пластины… Вот а теперь туда перешло трёхмерное изображение эмбриона, который был в тот момент в животе Веры, и в центре порошкового «сугроба» затвердела… Преджизненная маска, или даже не маска… А слепок всего будущего человечка… Правда же, это похоже на сказку?
— Правда. Но знаешь, что самое удивительное?
— Что?
— Слова… Которые ты сказал вначале.
— А что я сказал?
— Ты сказал: «Специально для тебя…». Можно?
Я взял в руки «статуэтку» и немного постоял молча, чувствуя, что всё это тоже связано с «Царством кристаллов»… И непосредственно со снегом, который пошёл за окном…
— А что ребёнок, родился? — спросил я, отдавая Отто фигурку. — Всё в порядке?
— О да, в полном порядке. Три восемьсот, замечательный мальчик. На самом деле, это копия копии — Вера Зелигер сделала её специально для меня. А потом я надоумил её сделать ещё несколько, мы очень хорошо их продали… Людям, которые влюблены в её картины… Таких теперь немало, Вера идёт по нарастающей — нарасхват…
Я отдал фигурку и вышел из комнаты… Я подумал, что не удивлюсь, если на кухне мне теперь покажут гомункулуса, появившегося из кастрюльки с холодной водой и горячим оловом…
Но на кухне никого не было. Я отпилил себе кусок от лежавшей на столе глыбы твердокаменного сыра, налил стопку ледяного «Абсолюта»… Выпил, закусил и думал было уже отправиться восвояси… Потому что танцевать мне не хотелось, а все теперь только этим и занимались… Если не вообще уже чёрт знает чем, — заглянув от нечего делать в третью комнату Отто, я увидел там мельком картину… Вполне уже содомическую…
Кто-то лежал на диване, задрав ноги, со спущенными штанами, а рядом стоял кто-то другой, тоже со спущенными…
Я закрыл дверь и прошёл в гостиную — где-то там я бросил свой свитер…
Там теперь плясали… Причём на плечах у девиц, которых привели с собой Кристиан и Флориан, вырос какой-то искристый мех… Может быть, они в нём пришли, но я не заметил… Или Отто подкинул им что-то из своего гардероба… И теперь они танцевали вдвоём, по-кошачьи, очень завлекающе…
Я хотел подойти к одной из них: мало ли, кто с кем пришёл… Важно, кто с кем уйдёт, да?
Но я почувствовал какую-то скованность… Я был где-то не здесь, может быть, за окном — в «Царстве кристаллов», а может быть, в силу недолёта, — просто в сугробе, где со мной происходил процесс, противоположный тому, что только что описывал Отто Лунсберг…
Впрочем, я вспомнил, что я и сам — трёхмерный Друкер… И могу поэтому выйти на балкон и, сдавив ладонями снег… Интересно, заброшу ли я его в «Царство кристаллов»?
Чтобы узнать это, я вышел на балкон… И увидел девушку, курившую в гордом одиночестве…
Она была очень маленького роста, в первый момент я даже подумал, что это подросток…
К тому же на голове у неё была какая-то шляпка… Или шапочка…
Нет, скорее, шляпка, чем шапочка…
И какое-то нелепое розовое пальто…
Тем не менее, она казалась довольно милой, а когда заговорила — даже более чем…
Премило так шепелявила… И я вдруг узнал её… Сначала по голосу…
А потом вспомнил и это круглое личико… И эти локоны…
Это была молодая писательница… Её книга, выпущенная, если мне память не изменяет, в издательстве «Дюмонт», называлась «Записки кисейной барышни»…
Сборник странных таких новелл… Некоторые тексты образовывались у вас на глазах из омонимов…
Иногда омоним звучал уже в самом конце, финальной нотой, но ясно было, что в этом случае Мони писала новеллу с конца — как это порой делают авторы детективов…
Конечно, в её книге были не одни омонимы, не только омонимы, просто омонимы были первым, что я вспомнил, когда узнал Мони…
О, Мони… Ну да, ну да… Там — в твоей книге — было и другое… Нельзя сказать, что это были лишь упражнения… Разводы на поверхности кисельной словесности… Нет-нет… Такие внезапные заезды там были… на нераспаханные — или, по крайней мере, казавшиеся мне нераспаханными — территории…
И много неба… Которое, в свою очередь, иногда казалось нераспаханным… Несмотря на подробные белые борозды — следы истребителей… И перистые рентгенснимки Клетки, что-то ещё…
Имена тоже играли большую роль в её книге и, в свою очередь, часто оказывались омонимами в том смысле, что это были говорящие имена, от которых «кисейная барышня» иногда плясала, рассказывая свои истории…
Но один её рассказ, наоборот, родился из синонимов, причём оба были прилагательными и относились к одним и тем же трусикам…
Мони Шнайдер читала этот рассказ в Литературном доме — на своём вечере… Там я и купил её книгу…
Уже светало… Или так казалось — из-за снега…
Два тёмных силуэта снова стояли на крыше «Музея кристаллов»…
И, надо полагать, целовались…
Но это точно были не мы с Мони…
Мы с ней стояли на балконе, в верхней одежде нам не было холодно, шёл снег, оборачиваясь, я видел сквозь шторы, что в комнате продолжают плясать маникини…
Я хотел было признаться Мони Шнайдер…
Нет, не в любви…
Всего лишь в том, что я тоже что-то пишу, и у меня тоже часто всё рождается…
Если не из одного слова, то, во всяком случае, из фразы…
Да-да, из одной какой-то фразы… которая не даёт мне покоя, звучит в голове…
Кроме того, я вдруг вспомнил отрывок, который написала Дженни… От руки, я читал его на вырванном листке…
Начиналось там всё с созерцания собственных ног, «слишком белых и слишком толстых», но потом перо уводило Дженни куда-то в сторону — она вспоминала второй ультиматум, предъявленный ей бывшим возлюбленным…
Первый был довольно естественным — сделать тест на СПИД…
А вот второй…
Я попытался вспомнить дальше текст Дженни, но он уже расплывался, кажется, листок в самом деле промок к тому моменту, когда я его читал… Там были такие слова: «Я подумала, что вполне могла бы ею быть…» Или «запросто могла бы»… Или: «Я подумала, что вполне могла бы быть этой женщиной…».
Имелась в виду женщина, жившая по соседству, я даже примерно представлял, о ком могла идти речь…
А потом уже эту фразу Дженни использовала в качестве названия… Для своего автопортрета… Масло поверх фотографии… Или акрил, я точно не помню… Большого размера, два на полтора — где-то так… А внизу, в уголке: «Я могла бы ею быть…».
Я подумал, что надо бы связаться с её родителями… И сказать, что я не хочу быть единственным выставочным залом для картин Дженни Хольц…
У меня нет в памяти должных условий, я имею в виду сырость, влажность…
А потом я прочёл эту фразу у другой немецкой писательницы: ♦Я подумала, что вполне могла бы ею быть…».
На экранах прошёл недавно фильм с названием «Я — это другая»…
Фраза то есть не просто зазвучала вдруг у меня в голове, но её стали произносить самые разные люди… И при этом как раз самое страшное было, что они могли, таким образом, перестать быть разными…
Я на самом деле ощутил дуновение деперсонализации, этакий сквознячок… И поспешил вернуть свои мысли в литературное русло…
Цепочка тянулась дальше и дальше… Я вспомнил, что эта фраза звучала у Рольфа Бринкмана… Причём у него она звучала так: «Ich IST der Andere…».
Меж тем мы вернулись в комнату, потом по длинному коридору с тремя или четырьмя картинами Веры Зелигер (на которых были изображены огромные белые эмбрионы, и я подумал, что это уже слишком… Но в то же время в этих постоянных «insideout» что-то есть… Впрочем, тут же я вспомнил, что так называется какой-то «голубой» журнал… Я подумал, что вся квартира Отто представляет собой инсталляцию Веры Зелигер) прошли на кухню, и там я сказал Мони, что есть одна фраза, которая меня не то что преследует…
— Но это же общее место, — улыбнулась Мони, поигрывая словами, как мускулами. — Это же суть открытия Фрейда, in а nutshell…
— Разве?
— Ну конечно: «Ich IST der Andere». Почитай Лакана…
— Лаконичная форма фрейдизма?
— Ну да… А недавно я где-то видела эту же фразу в виде императива… Где же? Ах да, в романе Бенджамина…
— …фон Штукарда-Барре! — торжествующе прервал её я.
— Да нет, — сказала Мони, — Бенджамина Кункеля. «Я хочу, чтобы ты был мной». Фраза была сказана в джунглях Эквадора, после принятия галлюциногенного кактуса «Дон Педро» и таблетки абулиникса… А дальше шли рассуждения о том, что если бы каждый человек на Земле побывал другим человеком, то, может быть, и Земля бы тогда стала другой…
— Такое может прийти в голову только после кактуса с таблеткой, — прервал я её, чувствуя, что эта маленькая и сама по себе похожая на гриб девочка кружит мне голову — во всех смыслах…
— Таблетка, между прочим, оказалась плацебо, изобретённым автором, — улыбнулась Мони.
— Ясно. А что ты сейчас пишешь?
— Роман, — сказала Мони. — Название как раз придумала, когда стояла на балконе.
— Понятно, — догадался я.
— Хорошее название?
— Неплохое.
— А сейчас мне пришёл в голову и эпиграф… Из Достоевского, если я правильно припоминаю… Там у него было — в «Бесах»: «…пропел о чём-то один минерал — то есть предмет уже вовсе не одушевленный…». Это ещё не точно — возьму ли я это эпиграфом… Но название теперь точно есть, название — это самое главное…
Мони подняла со стола маленькую формочку, получившуюся после гадания…
— Вот что это, как ты думаешь?
— Оловянный солдатик.
— Этакий Войцек…
— Ну почему Войцек…
— Наверное, потому что я вспомнила текст Хайнера Мюллера: «…структура «Войцека», возникает, как при гадании на расплавленном олове… Когда рука с ложкой дрожит от взгляда в будущее…». И там ещё что-то про отрезанные при рождении веки — такой род обрезания…
— С тобой страшно говорить, — сказал я. — Недаром в «SZ» тебя назвали вундеркиндом…
— Это неправда, я уже взрослая…
У неё в кармане зазвонил телефон, она взяла трубку… Я жестом спросил, не оставить ли её одну, Мони благодарно кивнула…
В комнате я увидел несколько новых лиц… Был юный английский художник, похожий на принца Гарри… Только немного ярче…
То есть его рыжие волосы были намного ярче, чем у принца, если только последнего показывают на снимках в реальном цветовом разрешении…
На художнике было чёрное пальто с золотой нашивкой…
Приехав в Мюнхен поступать в Академию, он в первый же день встретил в баре «Etcetera» скульптора Морица… И после разговора — по всей вероятности, телепатического… Или они рисовали в четыре руки на салфетках… Потому что старик не знает английского… А Джеф — немецкого…
Мориц пригласил его жить на свой чердак…
Примерно год назад к нему приезжала младшая сестра, пыталась забрать его на родину, но он упирался… И тогда она тихонько нашила ему, сидя на высоком стульчике у стойки бара, герб Англии — на чёрное пальто… После чего уехала.
Кивнув Джефу, я перевёл взгляд на девушку в высоких чёрных сапогах, которая танцевала на фоне картины Тобиаса Флейшера…
Она встретилась со мной глазами, пришлось с ней поздороваться, после чего она сказала: «Я — Сильвия!»
— Странное имя, — сказал я… — Особенно в этом месте…
— Ты имеешь в виду Сильвестр? — улыбнулась она, чокаясь…
— Нет, — сказал я. — Место — это место… Я имел в виду картину, которая у тебя за спиной, silva на латыни — лес…
— Ну а тебя как зовут?
— Просто Йенс… А ты не знаешь, Сильвия, почему в Сильвестр стреляют в небо ракетами?
— Знаю, конечно. Чтобы пугать злых духов!
В этот момент снова грянула музыка, и Сильвия стала танцевать, как бы накручивая на руку невидимую пряжу…
Я почувствовал себя клубком, который она сматывала… Нет, она что-то уже упустила — или просто махнула на меня рукой… Я думал было вернуться на кухню, но тут со мной заговорил Кристиан…
Однако описание затянулось…
Поэтому я не буду пересказывать разговор, тем более что вскоре после Нового года мы встретились с Кристианом в кафе «Атлас», что недалеко от Гастайга, и произвели подробную разборку полётов… Поэтому сократим сейчас, просто перемотаем плёнку или пряжу, если угодно, хотя бы и рукой танцующей Сильвии — раз уж она всё равно это делает…
В результате чего я снова оказываюсь на кухне с писательницей… Теперь немного вперёд… И вот уже мы стоим с ней в спальне…
Двуспальная кровать Отто завалена куртками, не поместившимися на вешалке; Мони без труда находит своё розовое пальтишко… Мне сложнее, моя куртка — это очередное общее место… По-моему, я уже несколько раз ошибся и продолжал свои поиски, когда в комнату залетел…
Я ничего не придумываю, не тот настрой души у меня сейчас, чтобы думать… Я механически записываю, что со мной было в последний Сильвестр…
Честное слово, я собирался встретить его дома, один, в добротном шерстяном сне, этот Сильвестр… Но проявил малодушие и пошёл на парти к незнакомым людям… Приглашение ведь пришло через вторые руки… И вот я рылся теперь в куче какой-то чужой одежды, неряшливо набросанной на кровати Отто, а рядом со мной стояла надежда немецкой литературы, которую я взялся проводить…
И в этот момент в комнату влетел один из гостей…
И вместе с ней повалился на кровать…
Вот уже он лежал на Мони, и куртки, пальто, шубы сразу стали оживать — казалось, я склонился над клубком шевелящихся тел…
При этом было ещё одно, совсем странное чувство… Как бы раздвоения… В голове снова вспыхнуло: «Я — это другой…». Я вспомнил, что начала она мелькать у меня в голове в этот вечер — эта фраза, в другом роде… Но если учесть, что гостями Отто были однополые… и в то же время, наверное, всё-таки разнополые… по крайней мере, в ролевом смысле, существа…
С одной стороны, для этого я и пишу — чтобы в чём-то разобраться, хотя бы и задним числом…
С другой — у меня сейчас такое ощущение, что я только больше запутываюсь, вспоминая пургу… Ворвавшуюся тогда на мгновение в мою бедную голову…
Закрывая глаза, я как бы вижу теперь такую сцену… К гостям Отто Лунсберга прикреплены концы канатов, уходящих под купол церкви или цирка… И они все совершают гигантские шаги… Как-будто кто-то играет ими в «йо-йо»… И они как бы летают — как в цирке или на рок-концерте…
По-моему, это я и почувствовал в тот момент — натянутый канат у себя между лопаток, когда один из гостей перелетел от двери спальни к кровати — по воздуху, когда он повалил Мони и стал изображать изнасилование… Или даже свальный грех, потому что вся одежда при этом зашевелилась… Мне показалось, что та же сила отрывает меня от земли и сам я сейчас, наоборот, вылечу за дверь…
А потом уже, когда это не произошло, когда меня не выдернуло в коридор и я остался стоять у кровати… Мне показалось, что это лежу я сам…
И в то же время стою над собой…
И над грудой шевелящейся одежды…
И никак не могу — ни так, ни этак… Найти там свою куртку…
Моя куртка — это другие…
Лёжа на Мони, он — не я — двигал её руками — как будто это была маленькая балерина…
То есть ручки Мони вынужденно ёрзали по кровати, по чужим пальто…
Кажется, я вышел из оцепенения, когда этот балет на плоскости вдруг оказался оперой… Когда этот залётный швуль запел тенорком… Или всё же закричал, а не запел? Скажем, это было проландо…
— Ты думаешь, я не заметил, что ты весь вечер думаешь только о моём члене? Ты думала, я не замечаю?! Да? Да?! Ты…
Он думал, что это очень смешно, потому что мы же понимаем, что он голубой…
Но мне было не смешно — я ударил его по голове бутылкой «августинера»…
Я взял её из ящика, стоявшего возле балконной двери…
Ударил не сильно…
Ткнул, тюкнул… Будто играя в каком-то водевиле, совсем без усилия…
При этом и силы гравитации, казалось, не было в этот момент — по соседним комнатам летали гости, этот случайно залетел в спальню…
Может, он сделал вид, что потерял сознание…
Ещё до того, как мы вышли на улицу — где нас встретила метель, — мне показалось, что всё окружавшее нас пространство наполнено белым нано-порошком, в котором возникают какие-то формы…
И сразу же роняют головы…
Я не имею в виду порошок, который вдохнул в себя этот кретин внутрь…
Я имею в виду внешнюю пластмассу, впрочем, я уже сам не знаю, что я имею в виду…
Наверное, я почувствовал — ещё в момент, когда он прыгнул на Мони, что меня вовлекают…
В балет «Война магов»… Или в оперу Фридриха Достоевского…
Штефана Трофимовича — я сейчас уточнил по переводу Светланы Гайер, — где поют минералы…
При этом из параллельных миров не всегда можно вернуться…
Поэтому я категорически не хотел в этом участвовать…
Можно сказать и так: в этот момент я почувствовал, что наткнулся на свою собственную границу.
Да, так и будет точнее всего…
Сбросив груду одежды на пол, я наконец-то нашёл свою куртку… Мони уже стояла на ногах, более того, она была в пальто и завязывала поясок… Я взял её за руку… Или это она взяла меня за руку… В общем, кто-то кого-то схватил за руку и буквально выдернул из квартиры…
А когда мы оказались на улице, я схватил Мони в охапку и стал хищно целовать…
Наши языки сосредоточенно заскользили друг вокруг друга… Нельзя сказать, что я полностью превратился в Gefühlsmann в этот момент… В голове у меня шевелилась мысль: а будет ли она об этом писать? А я?
Послышались голоса, совсем рядом… Мони поспешила отстраниться, я отпустил её…
И увидел, что из подъезда вываливается толпа…
Причём это были гости Отто — те из них, кто пришёл после часа…
Вот они и увлекли нас за собой в клуб «Woanders», хотя я предлагал Мони пойти совсем в другое место или сразу ко мне… Мони рассмеялась и сказала, что хочет танцевать, и дальнейшее я помню, честно говоря, смутно… Мне кажется, что пол был наклонным, но наклон был небольшим, и это не мешало танцевать, наоборот — ноги пускались сами собой.
Музыка была упругой и распространялась на всё тело… Маленькая Мони смотрелась во всём этом транс-пикчерз-шоу… как-то не совсем антропоморфно: фея летнего утра, девочка-гриб…
Когда я стоял в туалете возле писсуара, по кромке которого бежала светящаяся надпись «Wasser kommt von woanders her» («Вода придёт из другого места»), в момент, когда я прочёл эти самые слова, я почувствовал, что за шиворот мне на самом деле льётся вода, и слегка похолодел — от стечения обстоятельств…
Обернувшись, я увидел девочку, примерно такого же роста, что и Мони, примерно в таком же платьице типа «я — японская Лолита»… Но в чёрном… И волосы у неё были чёрные, и огромные зрачки — на самом деле огромные… Я подумал, что это как бы негатив Мони, её тень… Ну всё равно, что твой Уртюп…
Она рассмеялась и не стала объяснять, почему пошла в мужской туалет, почему облила меня водой — набрав её в рот предварительно, я это понял, потому что, прыснув от смеха, она выпустила изо рта фонтанчик — на сей раз просто в воздух… После чего выпорхнула сама… И я — вслед за ней, но в зале я её потерял…
Мони сказала, что она натанцевалась и хочет домой…
Я снова предложил поехать ко мне, но Мони сказала: «Я правда очень устала…»
К себе домой она меня не звала… И провожать её не надо было, она вызвала такси…
От меня нужно было только одно: достать её пальто…
В зале стояли такие… Огромные кубы из чёрного дерева, без крышек, куда можно было бросать опять-таки одежду…
То есть сначала все вешали одежду на стены куба, но потом, достигая какой-то критической массы, одежда валилась внутрь…
Я склонился туда и стал шарить, зависнув вниз головой… И вдруг ощутил, что соскальзываю вниз, прямо туда, туда, туда-а-а-а-а…
Перевернувшись на спину, я увидел белые локоны — где-то высоко, над краем чёрного квадрата стенки…
Я крикнул: «Прыгай!» — и распахнул руки…
Услышав «Нет!», я взмахнул правой рукой и вырубил изображение и звук…
Я не знаю, кто выловил для Мони её пальто, как его извлекли из-под меня, наверное, у них есть для этого специальные работники, великаны с полутораметровыми руками, или, наоборот, гномы, которые залезают по лестничке, сосредоточенно перерывают всю гору одежды…
Проснувшись в кубе, я не сразу же стал выползать… Куда и зачем? Там было мягко, тепло, как в колыбели… Я знал, куда упасть, мягко постелил… И не провалился в шахту вслед за Ахимом, нет, подо мной промежуточная площадка, за окном — новый день или даже год…
Я напеваю, лёжа на спине: «Choke me in the shallow waters, before I get too deep…».
Или это уже было дома, на кровати, куда я каким-то образом телепортировал?
Скорее всего, потому что вряд ли я мог петь в таком грохоте…
Звук в «Woanders» был громкий, и даже лёжа на дне ящика среди всяческих пуховиков, которые, как известно, хороши как звукоизоляторы, я чувствовал вибрации всем телом… А надо мной проносились огни — как бы линейные продолжения фейерверка…
Там, на потолке, на рельсах, проносятся разноцветные огни, и сейчас мне кажется, что я просто, закрыв глаза, превратился в один из них — и только таким образом достиг своей квартиры… Даже если это трамвай принёс меня туда, я ехал не в салоне, а сверху — по проводам…
Какое-то время я лежал в кровати, продолжая напевать (очевидно, я подхватил этот старый мотивчик в клубе — там звучала масса ремиксов): «What I am is what I am…».
Скажу ещё только, что, прежде чем провалиться в сон, я закрыл двери, жалюзи, отключил все телефоны… Я закрыл веки окон!..
Более того, я вдруг ощутил, что у входной двери тоже есть веко… Да, я вышел в коридор и увидел, что заслонка-крышечка на входной двери отодвинута, стеклянный глазок открыт… На всякий случай заглянув в него, я пробормотал «экое безобразие», поднял руку, надавил пальцем… Дверное веко опустилось…
И моя квартира стала наконец полностью герметичной.