Император сидел в своем шелковом шатре, окруженный своими офицерами. Командующий армией Дарик сидел с ним рядом. Огромный шатер был поделен на четыре отделения: то, где собрались теперь воины, могло вместить пятьдесят человек, их же было только двадцать.

Цеска с годами растолстел, и кожа его сделалась бледной и нечистой. Темные глаза светились кошачьим лукавством — говорили, будто он изучил науку Черных Храмовников и умеет читать мысли. Военачальники жили в постоянном страхе — он мог внезапно указать на кого-то и крикнуть: «Предатель!» Человек, с которым это случалось, умирал ужасной смертью.

Дарик был самым доверенным его лицом и хитроумнейшим полководцем — только легендарный Барис, командир «Дракона», мог бы с ним сравниться. Уже в начале шестого десятка Дарик, высокий, жилистый и чисто выбритый, казался моложе своих лет.

Выслушав доклады и отчеты о числе убитых, он сказал:

— Эти набеги на первый взгляд кажутся случайными, но я чувствую за ними единство замысла. А как по-вашему, Маймон?

Черный Храмовник кивнул.

— Мы почти прорвали их оборону, и кое-что видно уже и теперь. Они загородили стенами два перевала, именуемые Тарск и Магадон. И ждут помощи с севера, хотя и без особых надежд. Командует ими, как вы и полагали, Ананаис, но их духовный вождь — та женщина, Райван.

— Где она теперь? — спросил император.

— В горах.

— Можете вы пробиться к ней?

— Из Пустоты — нет. Она защищена.

— Но ведь всех ее друзей оградить нельзя? — заметил Цеска.

— Нельзя, государь, — подтвердил Маймон.

— Тогда овладейте душой кого-нибудь близкого ей. Я хочу, чтобы эта женщина умерла.

— Да, государь, — но сперва мы должны преодолеть призрачную стену Тридцати.

— А что Тенака-хан? — резко бросил Цеска.

— Уехал на север. Его дед Джонгир два месяца как умер, и там зреет междоусобица.

— Отправьте письмо коменданту Дельноха — пусть следит, не покажутся ли надиры.

— Да, государь.

— А теперь оставьте меня — все, кроме Дарика. Военачальники с великим облегчением удалились в ночь.

Вокруг шатра несли караул пятьдесят полулюдов — самые крупные и свирепые из всего войска. Генералы старались не смотреть на них.

Цеска, помолчав, сказал:

— Все они меня ненавидят. Мелкие людишки с мелкими мозгами. Чем бы они были без меня?

— Ничем, государь, — сказал Дарик.

— Верно. Ну а сам ты, генерал?

— Государь, вы читаете в людях, как в открытой книге. Вам открыты их сердца. Я предан вам, но в тот день, когда вы во мне усомнитесь, я без промедления лишу себя жизни.

— Ты единственный преданный человек во всей империи. Пусть в живых не останется никого. Пусть Скодия превратится в бойню, о которой будут поминать во веки вечные.

— Как прикажете, государь. Против нас они не устоят.

— Нам помогает Дух Хаоса, Дарик. Но ему нужна кровь. Много крови! Целые океаны. Ему всегда мало.

Глаза Цески приобрели затравленное выражение, и он умолк. Дарик сидел очень тихо. То, что император безумен, еще не беда — беда, что его безумие усиливается. Дарик был странным человеком. Его не занимало ничто, кроме войны и стратегических задач, — и все, что он сказал императору, было чистейшей правдой. В тот день — а он непременно настанет, — когда безумие Цески обратится против Дарика, Дарик убьет себя. Ибо жить ему будет незачем. Дарик не любил ни одно человеческое существо, не поклонялся красоте. Живопись, поэзия, литература, горы и бурные моря не существовали для него.

Ремеслом его были война и смерть — но даже их он не любил, а только занимался ими.

Цеска внезапно издал смешок.

— Я был одним из последних, кто видел его лицо.

— Чье, государь?

— Ананаиса, Золотого Воина. Он стал цирковым бойцом, любимчиком черни. Однажды, когда он стоял, внимая их хвалебным крикам, я выпустил на него своего полулюда. Здоровенный был зверюга, на треть волк, на треть медведь. Ананаис убил его. Подумать только! Столько трудов пошло насмарку. Однако наш Золотой Воин потерял лицо.

— Каким образом, государь? Он испугался?

— Да нет, он потерял лицо в буквальном смысле. Это шутка! — Дарик должным образом посмеялся. — Ненавижу его. Он первый посеял семена сомнения. Он хотел поднять против меня «Дракон», но Барис с Тенакой-ханом остановили его. Благородный Барис! Ты знаешь, он был талантливее тебя.

— Да, государь. Вы мне уже говорили.

— Но не был столь предан. Ты будешь верен мне всегда, правда, Дарик?

— Да, государь.

— Ты ведь не захочешь повторить судьбу Бариса?

— Нет, государь.

— Странно, как в них сохраняются некоторые качества, — задумчиво произнес Цеска.

— Простите?

— Ведь он так и остался вожаком. Другие его слушаются — любопытно, почему?

— Не знаю, государь. Не холодно ли вам? Не принести ли вина?

— Ты не отравишь меня, нет?

— Что вы, государь. Я сперва сам попробую из вашего кубка.

— Вот-вот. Попробуй.

Дарик налил вина в золотой кубок, пригубил и широко раскрыл глаза.

— В чем дело, генерал? — подался к нему Цеска.

— В вине что-то есть, государь. Оно соленое.

— Океаны крови! — хохотнул Цеска.

Тенака-хан проснулся за час до рассвета и потянулся к Рении, но постель была пуста. Тогда он вспомнил и сел, протирая глаза. Ему казалось, что кто-то звал его по имени, но это, наверное, было во сне.

Голос прозвучал опять. Тенака спустил ноги с топчана и оглядел юрту.

— Закрой глаза, мой друг, и успокойся, — сказал голос. Тенака снова лег. Перед его мысленным взором предстало худощавое аскетическое лицо Декадо.

— Как скоро ты доберешься до нас?

— Через пять дней — если Муха откроет ворота.

— К тому времени мы будем мертвы.

— Я не могу двигаться быстрее.

— Сколько с тобой человек?

— Сорок тысяч.

— В тебе чувствуется какая-то перемена, Тани.

— Я все тот же. Как там Ананаис?

— Он верит в тебя.

— А остальные?

— Басурман и Парсаль убиты. Нас оттеснили за последний рубеж. Мы продержимся от силы три дня — не больше. Полулюды оправдали все наши ожидания.

Тенака рассказал Декадо о потусторонней встрече с Оленом и передал слова старика. Декадо выслушал его молча.

— Стало быть, ты теперь хан, — сказал он наконец.

— Да.

— Прощай, Тенака.

Глаза Декадо, лежавшего в Тарске, открылись. Аквас и те, кто остался из Тридцати, сидели около него кружком, сопрягая свои силы.

Все они слышали слова Тенаки-хана. Более того — все они побывали в его разуме и прочли его мысли.

Декадо сделал глубокий вдох и спросил у Акваса:

— Что скажешь?

— Нас предали.

— Пока еще нет. Он придет.

— Я не это имел в виду.

— Я знаю. Но пусть завтрашний день сам заботится о себе. Наша ближайшая цель — помочь скодийцам, а до последующих событий никто из нас не доживет.

— Но какой в этом смысл? — сказал Балан. — Если бы наша смерть принесла хоть какое-то благо — а так мы всего лишь поможем сменить одного тирана на другого!

— Пусть даже и так, — мягко ответил Декадо. — Истоку лучше знать. Если же мы не веруем в Его мудрость, все наши труды теряют смысл.

— Ты что же, теперь уверовал? — скептически осведомился Балан.

— Да, Балан, уверовал — и мне думается, я веровал всегда. Даже в годину моего отчаяния опирался на Исток и тем самым проявлял свою веру, хотя и не понимал этого. Но нынешняя ночь просветила меня.

— Предательство друга тебя просветило? — изумился Аквас.

— Нет, не предательство. Надежда. Проблеск света, символ любви. Но об этом мы поговорим завтра, когда настанет время прощания

— Прощания?

— Мы — Тридцать, и наша миссия близится к завершению. Я, как Голос Тридцати, теперь являюсь настоятелем Ордена. Но я умру здесь, а Тридцать должны жить. Мы видели нынче, что назревает новая угроза, и в будущем мы снова понадобимся дренаям. Мы поступим так же, как делалось прежде. Один из нас должен уйти, принять на себя бремя настоятеля и набрать новых воинов Истока. Этим человеком будет Катан, душа Тридцати.

— Я не могу, — покачал головой Катан. — Я противник смерти и насилия.

— Это так, и все же избранник — ты. Мне кажется, Исток всегда заставляет нас идти против собственной натуры. Я не знаю, зачем... но Он знает. Я не гожусь в вожди — но все же почувствовал на себе власть Истока и смирился со своей участью. Да будет все по воле Его. А теперь, Катан, соедини нас напоследок в молитве.

Катан повиновался со слезами на глазах и с великой печалью. Закончив молитву, он обнял каждого из братьев и удалился в ночь. Что делать? Где искать новых Тридцать? Он сел на коня и поехал через горы в Вагрию.

Над лагерем беженцев у тропы сидел мальчик Сеорл. Катан придержал коня и сошел.

— Что ты здесь делаешь, Сеорл?

— Ко мне пришел человек — он велел идти сюда и ждать тебя.

— Что за человек?

— Это было во сне.

Катан сел рядом с мальчиком.

— Он в первый раз приходит к тебе?

— Именно этот человек? — Да.

— Этот — впервые. Но я часто вижу других, и они говорят со мной.

— А что-нибудь волшебное ты умеешь делать, Сеорл?

— Да.

— Что?

— Иногда, когда я трогаю вещи, я знаю, откуда они взялись. Я вижу разные картины. А иногда, когда люди сердятся на меня, я слышу, что они думают.

— Расскажи мне о человеке, который к тебе приходил.

— Его зовут Абаддон. Он сказал, что он настоятель Мечей. Катан склонил голову и закрыл лицо руками.

— Почему ты грустишь? — спросил Сеорл. Катан глубоко вздохнул и улыбнулся.

— Больше уже не грущу. Моя грусть прошла. Ты Первый, Сеорл, но будут и другие. Ты поедешь со мной, и я научу тебя разным вещам.

— И мы станем героями, как тот, черный?

— Да. Мы станем героями.

Войско Цески подошло на рассвете. Оно наступало колоннами по десять рядов, и впереди шел Легион. На равнине армия разделилась надвое, одна половина свернула в долину Магадона. Ананаис с Торном, Лейком и еще дюжиной человек подъехал всего час назад. Теперь он, облокотясь на стену, смотрел, как неприятель разбивает лагерь. Вторая половина армии направилась к Тарску.

В Магадоне осталось двадцать тысяч закаленных в боях ветеранов — но ни императора, ни его полулюдов пока еще не было видно.

Ананаис прищурился, глядя на восходящее солнце.

— Кажется, это Дарик там, в середине. Нам оказывают большую честь!

— Я бы обошелся без подобных почестей, — пробурчал Торн. — Он настоящий мясник!

— Не только, мой друг, — он отменный полководец, а стало быть, мясник высшей категории.

Защитники молча и угрюмо, как завороженные, наблюдали за приготовлениями врага. За войском следовали телеги, груженные наспех сколоченными лестницами, железными крючьями, веревками и провизией.

Час спустя, когда Ананаис спал на траве, на равнине появились полулюды Цески. Молодой воин спешно разбудил генерала — тот протер глаза и сел.

— Звери пришли, — прошептал юноша. Ананаис, видя его страх, потрепал его по плечу.

— Ты, парень, не бойся, а лучше заткни за пояс палочку.

— Палочку?

— Ну да. Как они подойдут поближе, кинь им палочку и крикни: «Возьми!»

Шутка не помогла, но Ананаис развеселился и взобрался на стену с ухмылкой.

Декадо уже стоял там, опершись о деревянный приклад громадного самострела. Вид у предводителя Тридцати был измученный, и глаза смотрели в пространство.

— Как ты, Дек? Здорово устал, я вижу.

— Старость не радость, Черная Маска.

— Хоть ты-то не начинай. Зови меня по имени.

— Прозвище тебе больше подходит, — усмехнулся Декадо. Полулюды расположились за лагерем, вокруг одинокого шатра из черного шелка.

— Это Цеска, — сказал Ананаис. — Он себя бережет.

— Похоже, все полулюды достанутся нам, — заметил Декадо. — Я не видел, чтобы они разделялись.

— Стало быть, нам везет. Но с их точки зрения все это имеет смысл. Им все равно, которая стена падет первой, — стоит взять одну, и нам конец.

— Тенака будет здесь через пять дней, — напомнил Декадо.

— Да, только нас здесь уже не будет.

— Ананаис, а что, если...

— Что?

— Так, ничего. Как ты думаешь, когда они атакуют?

— Ненавижу, когда люди так делают. Что ты хотел сказать?

— Ничего. Забудь об этом.

— Какого черта с тобой происходит? Ты унылый, точно больная корова.

Декадо через силу засмеялся.

— Просто с годами я становлюсь серьезнее. Подумаешь, было бы о чем беспокоиться — каких-то двадцать тысяч солдат да кучка зверья.

— И то верно. Бьюсь об заклад, от Тенаки они побегут очень быстро.

— Хотел бы я на это посмотреть.

— Если бы наши желания были водой, мы все были бы рыбами. — Ананаис снова спустился вниз и устроился на траве, чтобы продолжить прерванный сон.

Декадо, сидя на парапете, смотрел на него.

Нужно ли скрывать от Ананаиса, что Тенака теперь стал ханом самого враждебного дренаям народа? И нужно ли ему об этом говорить? Он верит Тенаке, а вера таких людей, как Ананаис, прочнее стали-серебрянки. У Ананаиса в голове не укладывается, что Тенака может его предать.

Это доброе дело — дать ему умереть с незапятнанной верой.

Или нет?

Зачем лишать человека права знать истину?

— Декадо! — позвал кто-то у него в голове. Это был Аквас.

Декадо закрыл глаза и сосредоточился. — Что?

— Да. — Декадо оставил восемь монахов с собой в Магадоне, а девятерых отправил в Тарск.

— Мы последовали твоему совету и проникли в разум одного из зверей— но не знаю, понравится ли тебе то, что мы обнаружили.

— Мне очень жаль. Будем исполнять то, что задумали?

— Да. Ты уверен, что их нужно подпустить поближе?

Ананаис крепко спал на траве. По прошествии часа Валтайя принесла ему жареного мяса с горячим хлебом, и они вдвоем перешли в тень деревьев, где он снял маску и стал есть.

Валтайя не могла выносить этого зрелища. Она отошла, чтобы нарвать цветов, и только потом вернулась к нему.

— Надень маску, — сказала она. — Вдруг кто-нибудь пройдет мимо.

Он впился в нее своими яркими голубыми глазами, отвернулся и надел маску.

— Уже прошел, — с грустью сказал он.