Две личины
Лейтенант Краджес лежал, там, где оставил его бешеный купец — посреди лагеря, недалеко от навеса над кухней. Двое других парней были связаны и заперты в одной из землянок. Серпенте перед тем, как уйти, перевязал Краджеса, а напоследок больно ткнул пальцами куда-то под челюсть, так что ныло до сих пор. Что уж это было такое, Краджес не знал, только язык его теперь не слушался. А еще не слушались ноги. И последнее было гораздо хуже. Потому что Капитан ведь придет, и лучше бы встретить его подальше от лагеря. Серпенте не ушел далеко, затаился где-то, это наверняка. Он сидит и ждет Капитана. Бес безрогий, сволочь хитрая, упырина прожорливая…
Краджес бы сейчас одну ногу отдал, лишь бы на другой как-нибудь до своей землянки добраться и сигнал тревоги послать. Он пробовал ползти, опираясь на руки, но от боли в раненом плече потерял сознание, не продвинувшись и на ладонь. Плохи были его дела, ох плохи. Оно понятно, что Капитан, когда увидит, что с лагерем сделалось, и сам встревожится дальше некуда. Но не оставит же он своего лейтенанта посреди леса помирать. Стоило бы оставить, однако Капитан-то ведать не ведает о том, как Краджес нынче ночью сплоховал, как сдал его вражине десятиградской. Значит, не бросит. Значит, сунется как раз под выстрел, или что ему Серпенте заготовил? Уж, наверное, не торжественную встречу под фанфары.
От отчаяния он снова попробовал ползти. И снова взвыл от боли, а перед глазами замелькали черные мушки. Когда Краджес пришел в себя, он увидел Капитана, тот был уже шагах в десяти, и, поймав взгляд лейтенанта, поднес палец к губам.
Ну, все верно, если Серпенте и следит откуда-то, он не сразу сможет разглядеть Капитана, в лесной-то форме, которую от листьев на земле не отличишь. Однако не век же Капитан прятаться будет — если он Краджесу помочь хочет, высунуться все равно придется.
Так и вышло. С минуту Капитан лежал, выжидая, не двигаясь, может, даже и не дыша, с него станется, так что Краджес, моргнув, не сразу сумел снова его увидеть. А потом вдруг упали стол и навес. Просто упали. Навес — в одну сторону, стол — в другую. Повалился на бок, будто ветром его перевернуло. Но это ж какой нужен ветер, чтобы свалить такую дуру, сколоченную из толстых досок и поставленную на цельные дубовые обрубки?! Капитан взвился с земли, как ошпаренная кошка. Одним рывком взвалил Краджеса на спину и вместе с ним метнулся в укрытие между столешницей и навесом, уронил лейтенанта на землю и снова замер, прислушиваясь.
И Краджес замер, хотя сначала от боли чуть не заорал.
— Что тут произошло? — еле слышно спросил Капитан.
— Ы-ы-ы… — шепотом ответил Краджес, ткнул здоровой рукой себе в рот и скривился.
— Сколько их было?
Краджес показал палец.
— Один? — не поверил Капитан.
Никто бы на его месте не поверил, это понятно.
— Еще выжившие есть?
Краджес замычал, и снова показал на пальцах, мол, есть, еще двое.
— Ладно, — Капитан осмотрел перевязанную Серпенте рану, — будь здесь. Когда ноги отходить начнут, мурашки забегают, все равно не высовывайся. Я сейчас…
— Лайе’н хайнтальх, шенгх.
Голос послышался довольно близко, шагов, может быть, с двадцати. Краджес узнал его и всем телом дернулся в поисках хоть какого-нибудь оружия. А Капитан… стал белым, так побледнел, как будто испугался, как будто вьяви увидел беса.
— Лайе’н… — насмешливо продолжил Серпенте, подходить ближе он не спешил, — оре одо альген!
— Таэ митх? — хрипло спросил Капитан. В ладонь его, как будто сам собой скользнул откуда-то метательный нож.
Он понимал язык, на котором говорил Серпенте? Ляд его возьми, да он на этом языке отвечал!
Со стороны купца послышался тихий смешок. И у Краджеса разом пересохло во рту: этот смешок был женским. Он донесся с того же места, где стоял Серпенте, купец был там один — за это лейтенант, умеющий стрелять на слух в полной темноте, мог поручиться головой — и все же, голос, ответивший его Капитану был женским. Бархатный, низкий… чувственный. Да, хотя, на ум Краджесу пришло другое, куда более грубое слово.
— Тасс’аллет, шенгх. Несс х’грофт альге, элэ гратте сэе, — произнесла женщина.
Кажется, она вновь готова была рассмеяться, но Капитан рванулся туда, к ней, и вместо смешка Краджес услышал сдавленный всхлип. Он выдохнул, закрывая глаза. Кем бы ни была… эта… с ней все было кончено. Хвала богам!
Миг спустя он чуть не подскочил на месте, если бы тело слушалось, наверняка своротил бы тяжелый стол. Потому что голоса заговорили одновременно, перебивая друг друга, женский, мужской, они сплетались, сталкивались, запутывались и расплетались вновь. Как, язви их, музыка, как рык и шипение брачующихся диких кошек. Подвывая от бессилия, Краджес исхитрился чуть-чуть передвинуться к краю столешницы, вытянув шею, он заглянул за доски и увидел.
Их двоих: Капитана и женщину. Женщину в одежде Серпенте, женщину с черными волосами, в которых запутались листья и жухлая трава, с пристегнутым к поясу мечом, замотанным вместо ножен в какую-то тряпку, с браслетом-змеей, соскользнувшим с предплечья и болтающимся сейчас на запястье, как настоящая, живая змея. И эту невесть откуда взявшуюся женщину Капитан кружил на руках, прижав к себе так, как будто она могла исчезнуть. Краджес бы многое дал за то, чтоб она и впрямь исчезла, только хрен там, исчезать она не собиралась, а наоборот, сама вцепилась Капитану в плечи, обхватила ногами за пояс, повисла, как клещ на собаке — захочешь, не оторвешь.
У нее были ноги, да-да. Ноги, которые видно снизу доверху. Баба в штанах, видано ли такое?!
А Капитану, похоже, все равно, в чем она, ему что штаны, что юбка… не до того. Кружат по поляне, и рычат, и шипят, и как будто поют что-то. Чудной язык. И нехороший. Что нехороший, это Краджес всем нутром чуял, вот только так загляделся на невиданное ранее диво: штаны на бабе, что не только к нутру не прислушался, а даже и обещанные Капитаном мурашки в ногах пропустил.
У него, у Капитана, узор на сабельных ножнах был точь-в-точь такой, как рисунок на шкуре деревянной змеи. Точь-в-точь, будто одной рукой сделанный…
* * *
Снова смутные вихри огня в глубине этих глаз —
И покой растворился в крови нескончаемых ран.
Я пытаюсь дозваться сквозь ночи холодный алмаз,
Но в ответ только ветер и снег, только лед и туман.
— Эфа… боги мои…
— Ты… живой! Я не…
— Я не могу поверить…
— Я не знала…
— Я не знал…
— Тарсграе… Йорик!
— Великая Тьма…
Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…
Счастье!
Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?
Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.
Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,
Если снова над бездной веков пересекся наш путь?
— Мы так и будем… — смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать — забытое искусство. — Мы так и будем с тобой?… Хоронить тебя, и снова видеть живым — это что, такое правило?
— Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…
Лицо чужое, но глаза — желтые, тигриные, яркие — это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно — это его глаза на незнакомом, человеческом лице.
И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.
— Я укушу тебя, — пробормотала она ему в шею, — я тебя сейчас укушу.
— Зачем?
— Не знаю.
Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,
Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов —
Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,
И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.
— Не надо, — выдохнул он, и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. — Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?
— Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…
— Так Серпенте — это прозвище?
— Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?
И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись, и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.
Ведь не петь для тебя — это пытка почище любви,
Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,
Мои строки, как звезды по небу ночному? — Лови,
Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня.
"Серпенте" — это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги, и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:
— Тебе нельзя вставать, дурень!
— Серпенте, — прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, — купец… был здесь. В ее одежде, — он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. — С этим мечом, — продолжил он упрямо, — и браслет — его, купца.
— Не пугай его, — попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. — Сядь, — он взглянул на Краджеса, — а лучше ляг.
— Он всех убил, — закончил Краджес, и только потом сел. — Откуда она?
— Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.
— Где Серпенте? Он всех убил…
— Да. Я понял. Посиди спокойно, — Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.
Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать-то, что происходит что-то… жуткое что-то?!
За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.
— …Ох, лясны дзед, — вырвалось у Краджеса, — да что ж это?! Капитан!
Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо, и хмыкнул, продолжая перевязку:
— Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант. Ты спрашивал, где Серпенте.
— Это рагана, — Краджес обреченно закрыл глаза, — вы двое — оборотни. Что ты сделал с Капитаном, колдун?
…— Ты же не веришь в сказки, — услышал он почти сразу.
Оказалось, что нет, не сразу. Вновь открыв глаза, Краджес обнаружил себя все на той же поляне, но уже в компании двух других раненых. Их разместили со всем возможным удобством, поближе к кухонному очагу, под вновь сооруженным навесом, чтобы, если дождик зарядит, не капало. А в котле над огнем булькало, и пахло оттуда мясным.
— И в колдунов ты не веришь, — продолжил Капитан, сидя рядом с Краджесом на обрубке бревнышка. — Так зачем придумываешь всякую ерунду?
Поодаль Серпенте за каким-то гадом разбирал поленницу, перетаскивая дрова в центр поляны. Браслет-змея поблескивал у него на поясе, и, похоже, эту штуку уже пора было перестать называть браслетом.
— Это баба или мужик? — прямо спросил Краджес. И подумал, что вопрос глупый, потому что он же сам, своими глазами видел и бабу и мужика. И слышал. Своими ушами.
— И то и другое, — спокойно ответил Капитан.
Объяснил, называется. Краджес, конечно, знал, что когда-то люди такими и были. В стародавние времена, до того, как отец-Небо, рассердившись, не рассек их пополам своим мечом. Но теперь так не бывает, теперь или так, или так. Не вместе. И не по очереди.
— Лейтенант, — Капитан улыбнулся, — ты не думай, ты просто запомни, что я сказал. Серпенте Квирилльский и… Эфа — это один человек. Все. Больше тебе ничего знать не нужно.
Чибетка и Видлик, единственные бойцы Краджеса, пережившие ночную бойню, помалкивали, глядя на огонь под котлом. Им вопросов задавать не полагалось. Они были пришлые, обычные наемники, не такие, как Краджес, не гвардейцы воеводы. Но ясно было, что вопрос у них на языке вертелся тот же, что и у их командира.
— Он же всех убил, — напомнил лейтенант, — всех моих парней. С этим-то как быть? Ведь ни за что же, просто так взял и поубивал всех на хрен. А ты с ним… с ней…
— А я — с ней, — подтвердил Капитан. И обернулся к Серпенте. Тот уже сложил дрова в высокий, прямоугольный постамент, и сейчас набивал трубку, задумчиво разглядывая сооружение. Почувствовав устремленные на него взгляды, купец обернулся:
— Я слушаю, Йорик.
Ляд болотный! Он назвал Капитана так, как надо… Никто в Удентале не мог это толком выговорить, переделали в Ярни, так лучше на язык ложилось. Но он не Ярни, он этот самый Йорик и есть… И не Хазак, а, как-то, совсем не по-людски.
— Ты действительно без причины убил моих людей?
Серпенте покачал головой и, нахмурясь, принялся раскуривать трубку.
— Ас норт гр’апэнарт, — пробормотал он, сделав первую затяжку. — Троих, пожалуй, да. Караульных… пока шел до его землянки, — Серпенте кивнул на Краджеса. — Его я точно хотел убить, а тех парней можно было и в живых оставить. Получилось наоборот. Остальные набежали, когда он выстрелил, сами стали стрелять, там уж, извини, мне выбирать не пришлось. К тому же, командор, я понятия не имел, что они — твои люди.
Выбирать не пришлось? У Краджеса дар речи пропал, как будто снова язык онемел. Купец брешет, не стесняясь живых свидетелей, так что ли? Выбирать ему не пришлось?! Да Краджес же своими глазами видел, как Серпенте преследовал тех, кто пытался убежать от него! Догонял и убивал. В него уже не стреляли, в него почти сразу перестали стрелять, начали разбегаться. И никто живым не ушел. Трое только и осталось из полутора десятков человек.
— Краджес, — негромко сказал Капитан, — я ни в чем не могу его обвинять. Не имею права. Он говорит неправду, но это ничего не меняет. Тебе ясно?
Ясно не было. Однако основную мысль лейтенант уловил: Серпенте отбрехался, не особенно даже заботясь о правдоподобии, а Капитан и не пытается делать вид, что верит. Обоих это устраивает, и трепыхаться бесполезно.
— Ты ведь не ждешь, что я извинюсь? — купец, будь он проклят, оказался вдруг рядом, наклонился, сочувственно заглянув в глаза.
— Де Фокс! — голос Капитана прозвучал очень резко. И слишком громко.
Серпенте выпрямился и отвернулся к сложенной поленнице.
— Я, кажется, просил не пугать его.
— Да, — сказал Серпенте.
И бес его разберет, что такого было в его голосе, но Краджес почему-то понял: купец чувствует себя виноватым.
За то, что напугал.
За убийство дюжины человек он себя корить и не думал.
* * *
Трупы де Фокс сложил поодаль от лагеря, прикрыл ветками, скорее для приличия, чем для того, чтобы спрятать. Во всяком случае, Йорик обнаружил тела еще во время первого обхода вокруг опустевшего лагеря.
Тогда он не стал приглядываться, но сейчас Эльрик разбросал ветки и листья, и мертвецы, изуродованные жуткими ранами, уставились на Йорика пустыми, вытаращенными глазами. Неприятное зрелище. Некоторые привыкают, а некоторые нет. Йорик был из вторых. К тому же нос его, пусть и не такой чуткий, как у шефанго, уловил идущий от тел запах. Четыре или пять часов… не настолько холодно здесь, чтобы мертвые не начали пахнуть. Хотя человек, наверное, еще долго ничего не почует.
Покусывая губу, капитан смотрел на трупы. Дюжина. Лицо каждого искажено гримасой не боли, а запредельного ужаса. И каждый убит одним ударом. Право слово, ему в первый же раз стоило поглядеть на них повнимательней, сразу стало бы ясно, что все погибли от рук одного убийцы… Зеш! Не убийцы, Йорик! Этого парня рядом нельзя называть убийцей даже в мыслях.
— Те трое, — заговорил де Фокс, — часовые…
— Ты знал, за что убить их, — Йорик поднял руку, предупреждая все объяснения, — знал и убил. Или ты решил, что я поверю, будто ты способен убивать без причины? Я должен был спросить, потому что Краджес ждал, что я спрошу.
— У него есть дар.
— Дар? — повторил Йорик, не уверенный, что понял правильно.
Зароллаш полон интонационных тонкостей, а он уже и не помнил, когда в последний раз слышал его. Тридцать лет назад?… Нет. Тогда они говорили на других языках.
— Осаммэш, — повторил Эльрик, тщательно выговаривая каждый звук. — Ну же, командор, я не знаю, как это будет на каком-нибудь из здешних наречий, у них и слов таких не придумано.
Определенно, под словом "дар" он имел в виду магический потенциал. Причем, не потенциал сам по себе, не просто запас энергии, с помощью которой можно создавать заклинания, а потенциал вкупе с талантом. И, конечно же, в "здешних наречиях" были эти слова. Но с древнейших времен люди привыкли произносить их со скепсисом или сомнением. Интонационные тонкости. Понятно, что де Фокса не устраивает ни одно из местных определений магии.
— Я так рад видеть тебя, — пробормотал Йорик.
— Фуреме вэсст ас? — Эльрик взглянул на него сверху вниз, — ты это хочешь сказать? Взаимно.
Хорошо им, шефанго! Зароллаш позволяет высказать то, что действительно чувствуешь. Во всей полноте, ничего не упустив, и не исказив ни малейшего оттенка. Они так к этому привыкают, что даже на других языках говорят с чарующей эмоциональной точностью. И с легкостью улавливают малейшую фальшь в словах собеседника. Но чтобы уметь это, нужно родиться шефанго. Да, Йорик хотел бы сказать "фуреме вэсст…", но это в первые минуты встречи он, от волнения, заговорил на зароллаше с такой легкостью, будто на родном языке, а сейчас, когда способность думать вернулась, снова стал сомневаться. Он владел языком Ям Собаки в том объеме, который требовался для официальных переговоров и рапортов, раз и навсегда затвердив несколько необходимых интонаций, а здесь этого было явно недостаточно. Ошибиться же, выбрав неверный тон, очень не хотелось. Зароллаш — такая штука, неверно произнесенный комплимент может оказаться грубым ругательством. Ну, его к лешему…
Эльрик де Фокс
Вдвоем перетащить на сотню шагов двенадцать мертвых тел — та еще работенка. В первый раз я справился в одиночку, но это в запале: после двенадцати-то убийств, кто угодно разойдется. Йорик вот тоже разошелся — одной лишь магией перевернул тяжеленный стол там, на поляне. Для настоящего мага, конечно, не подвиг, а для командора, с его невеликим запасом сил — достижение.
Йорик… командор…
Что ж я волнуюсь-то так? Радуюсь, понятно почему, но волноваться пора бы уже перестать. Вот же он, живой, малость ошарашенный, ну так и я, наверное, не лучше выгляжу. Чего тебе больше, мастер Серпенте? С другой стороны, как мне не волноваться? Шутка ли, тридцать лет винить себя в убийстве, и вдруг узнать, что не убивал. Влюбиться и потерять любимого. И встретить вновь, когда нельзя было даже мечтать о встрече.
Романтика…
Я в него не влюблен. Я-Эльрик. Я его люблю, я им восхищаюсь… По привычке, появившейся еще в детстве. И он, командор Хасг, не сделал ничего, что заставило бы померкнуть героический ореол вокруг его образа. Я-Тресса, да, влюблена, как девочка, до сих пор, хотя стоило бы повзрослеть за тридцать-то лет.
Приятно видеть, что командор тоже не жалуется на память, и искренен в своих чувствах. Хотя, говоря по чести, мне, мне-Эльрику, всегда казалось, что наша с ним любовь — это просто романтика войны. Стрессовая ситуация, постоянная опасность, смерть со всех сторон, как тут не влюбиться? Было бы в кого. Ну, Йорик и нашел в кого. А я-Тресса, как уже было сказано, влюбилась еще в детском возрасте. В Йорика Хасга многие влюблялись: он герой, и судьба у него нелегкая — самый тот объект для первого, романтического чувства.
Вру… вот прямо сейчас, и сам себе, что обидно. Тогда, тридцать лет назад, мне было шестнадцать. И я еще не успел поумнеть настолько, чтобы самому себе в душу гадить. Тогда я верил, да. Потом перестал. После того, как убил всех, включая Йорика. Каждый защищается от себя, как умеет, я умею хорошо, только и всего.
А он уверен в том, что я не убийца, и это приятно. Только уверенность эта может выйти боком, и мне и Йорику. У меня был повод убить его людей, все так, но… это был всего лишь повод. Я мог не убивать. Точнее, мог бы не убивать, если бы Краджес не выпустил на волю мой меч, драгоценный, волшебный клинок, который очень уж любит кровушку. Да уж, вот и думай теперь, Эльрик, как бы так помягче сообщить Йорику, что ты потенциально опасен для окружающих.
Хм… Как будто Йорик, после уничтожения того проклятого Острова, сам об этом не знает!
* * *
— Дрова сухие, — де Фокс уложил на поленницу последний труп, повел плечами, разминая затекшие мышцы. Потом достал из кошелька пригоршню блестящих камешков и взглянул на Йорка: — нужны? Это из здешней захоронки. Строго говоря, твоя добыча, но я их успел присвоить.
— Право сильного? — Йорик взял самоцветы, пересыпал из ладони в ладонь.
— Что-то вроде, — Эльрик сморщил нос.
Эта гримаса так ярко напомнила Эфу, что Йорик почувствовал холодок внутри. Да что ж с ним такое делается? Эльрик — это Эфа. Эфа — это Эльрик. Хасг, Злы тебе приснись, это ж азы общения с шефанго!
— Хорошие камушки, — де Фокс не заметил его замешательства. Или сделал вид, что не заметил. — Хорошие, но ничего особенного. В Гиени на Рыженьской ярмарке можно и получше купить. Право ушлого, скорее уж. Я же захоронку нашел, а не взял в бою.
— Ты хочешь, чтобы я разжег огонь?
— Это твои люди, командор. Все они анласиты. Наверное, будет правильно, если ты сам их похоронишь.
Йорик молча кивнул. Он очень много лет прожил среди шефанго, он знал их обычаи, он, вроде бы, даже научился понимать этих странных нелюдей… Но вот этого шефанго он увидел сегодня впервые. Невероятно, но это так, за все время жизни на Острове, Эфа ни разу при нем не становилась мужчиной. И сейчас Йорик чувствовал себя странно. Слишком хорошо, слишком близко знал он женскую ипостась этого серьезного, не по-хорошему задумчивого парня. Шефанго утверждают, что у них одна личность, независимо от того, какого они пола, так оно, наверное, и есть, и все-таки, глядя на Эльрика почему-то жутко оказалось вспомнить Трессу. Эфу. Смешную и юную, опасную, наивную, такую любимую… Нет, лучше не вспоминать.
А в камешках, плохих или хороших, не важно, была сила, которой мог воспользоваться маг, даже такой слабый маг, как Йорик Хасг. Пяти самоцветов, с учетом того, что дрова действительно сухие, хватит, чтобы разжечь похоронный огонь. Такое пламя сожрет трупы чисто и быстро, без мерзкой вони, почти без дыма.
Йорик разложил камни по углам костровища. Один оставил себе, а остальные протянул де Фоксу. Тот не удивился. Ссыпал самоцветы обратно в кошель, и отошел в сторонку.
Сосредоточившись на камешке в руках, Йорик прикоснулся к силе, запертой в полупрозрачной глубине, почувствовал ее ток, и сжал пальцы. Камень рассыпался в порошок. Этот момент, когда живая плоть в пыль дробила камни, он всегда завораживал. Ощущение того, как твердый кристалл крошится под пальцами, подобно ореховой скорлупе, вырывающаяся из-под контроля сила, не своя, заемная, сила, которую надо обуздать — это такой эмоциональный всплеск, с которым, наверное, сравнима радость шефанго от убийства.
А, может, и нет.
Йорик привычно направил силу, разделил на четыре потока, каждый из которых взломал клетки четырех других самоцветов. Высвободившаяся энергия воспламенила дрова. Управляемый огонь, белый, бездымный, бесшумный, начал пожирать предложенную пищу.
Похоже, здесь можно было бы обойтись вообще без топлива, в камешках оказалось достаточно силы, чтобы только на ней и сжечь все двенадцать тел. И ты, капитан Хазак… командор Хасг, вообще-то должен был это понять сразу, как увидел самоцветы. Если бы смотрел на камни, а не размышлял о сложностях взаимоотношений с существом, умеющим менять пол.
Кстати, что там де Фокс говорил насчет Краджеса?
Раненых отвезли в ближайшую деревню, откуда всего день пути был до тракта. Впрочем, ранеными парни были уже только условно: встанут на ноги через пару дней, об этом Йорик позаботился. Он предпочел бы оставить своих людей в анласитском монастыре неподалеку: монахи гораздо лучше селян умеют ухаживать за больными, но де Фокс отсоветовал. Йорику показалось, что шефанго не доверяет людям, посвятившим себя богу. Это странно было, поскольку ни анласитский Творец, ни другие божества на дольний мир внимания не обращали, и не было в монахах ничего сверхъестественного.
— Долго объяснять, — отмахнулся де Фокс в ответ на вопросы, — я расскажу как-нибудь потом, лады?
Потом, так потом. Спешить было некуда.
* * *
В шелесте легких снежинок и в шуме воды,
Что низвергается к белым подножиям гор,
Память тревожно пылает, слагая следы…
Я различаю твои шаги, командор —
Томно и трепетно, птицей весенней звеня,
Иль по камням отчеканив железом сапог,
Ты оставляешь лишь тонкие ветви огня,
Что, расплетаясь, вползают ко мне на порог
И обжигают больное сердце струной
Проклятой крови — тяжелый зимний запой.
Вновь отыскал я тебя — ну так выпей со мной,
Слышишь меня, Командор? Только пей, а не пой.
Пей, а не пой, ибо песни твои сожжены,
Словно мосты из обугленных, тающих строк,
В пламени этой нелепой, жестокой войны…
И перекрестки истерлись на картах дорог.
В деревне, в трактире, куда позвали местного знахаря, они назвались охранниками Серпенте Квирилльского. То есть, де Фокс-то назвался, собственно, Серпенте, а Йорику и его людям досталась роль охраны. Пострадали от нападения разбойников. Бывает. Хозяин отнесся с пониманием, знал, что разбойники в этих местах пошаливают. Еще бы не знать, когда лагерь Краджеса был в нескольких часах пешего хода, и со времени Рыженьской ярмарки ни один заслуживающий внимания караван без потерь мимо не прошел.
Эта часть жизни заканчивалась. Йорик знал, что она заканчивается, хотя не взялся бы объяснить, на чем основывается его уверенность. Они с де Фоксом остались там же, в трактире, где для мастера Серпенте спешно организовали отдельный покой, и где, поскольку покоев, как таковых, не считая обеденного зала и хозяйской спальни, было всего два, Йорику, его бойцам и парочке застигнутых распутьем постояльцев, пришлось поселиться всем вместе.
Благо хоть, в виду того, что для путешествий не сезон, других гостей не ожидалось.
Не привыкать, конечно. Военная жизнь, особенно, когда командуешь гвардейцами, превратившимися в разбойников, вообще к удобствам не располагает. Плохо только, что выкроить время, чтобы толком поговорить с Эльриком…
чтобы остаться наедине с Трессой
…в таких условиях было сложно. Вряд ли окружающие правильно поймут, если начальник охраны уединится ночью со своим работодателем. Йорику-то было все равно, но де Фокс репутацией наверняка дорожит. Ему реноме блюсти надо, мастеру Серпенте, главе Совета Десяти.
— Что-то не так? — спросил он, когда, за ужином, они оказались вдвоем на дальнем конце длинного стола.
Йорик, аккуратно выстраивавший защиту от случайного подслушивания, поколебался, выбирая между двумя ответами. Сказать, что все в порядке, или признаться, что да, что-то не так, и это довольно-таки развесистое "что-то"? В том, что де Фокса можно обмануть он уверился еще в лесу, возле трупов. Тот, конечно, был шефанго, и чужие эмоции чуял как свои собственные, не говоря уже о внимании к интонационным тонкостям, но он был молодым шефанго. А Йорик прожил на Ямах Собаки дольше, чем де Фокс прожил вообще…
— Еще не знаю, — сказал он, наконец. — Думаю, все дело в личине.
— И в том, что я Эльрик, а не Тресса. Извини, командор, но в женском обличье мы предпочитаем путешествовать с большим комфортом. Да и драться, если вдруг что, приличествует мужчине, а не даме.
Это Йорик знал и без объяснений. Женщины на Ямах Собаки были воплощением слабости, лени и изнеженности. Да, еще избалованности. Кто знает, почему? Может быть, потому, что мужчин на Ямах Собаки такие женщины не раздражали, ведь каждый из них мог сам сменить пол в любой момент? А, может быть, потому что и мужчины и женщины на Ямах Собаки прекрасно знали, кто из них чего стоит. Трудно забыть, что леди, капризно кривящая губки и наманикюренным пальчиком манерно отсылающая тебя через весь дом за еще одной конфеткой, неделю назад, в походе, рубилась с тобой плечом к плечу на палубе дарка, и на свой щит приняла направленный в тебя удар. Не важно, что щиты и топоры давно сменились силовой броней и энергетическим оружием, а дарки из морских кораблей превратились в космические. Есть вещи, которые не меняются. И они накладывают отпечаток на отношения.
Но Эфа-то сражалась, будучи женщиной, а не мужчиной. Дралась на мечах, стреляла из лука, голыми руками убивала, когда случалась надобность. Эфа не была ни изнеженной, ни избалованной. Она была самоуверенной и наглой, раздражающе насмешливой, вредной и недоверчивой, она была разной, но невозможно представить себе, чтобы Эфа сказала: "драться в женском обличье? Фи, как это вульгарно!"
И почему ты думаешь о ней в прошедшем времени, а, Йорик Хасг?
Все дело в личине. Очень может быть, что не такое уж это вранье. Человек, сидящий рядом с ним, ничем не походил на шефанго. Ну, разве что, ростом, да впечатляющей челюстью, однако этого для сходства явно недостаточно. Люди тоже бывают высокими, пусть даже такие великаны как де Фокс встречаются очень редко. А вот пропорции лица у шефанго отличаются от человеческих, как раз из-за строения челюстей, в которых помещаются несколько рядов острых зубов, и которые идеально приспособлены для хватания и разрывания. Личина де Фокса — личина существа, никогда не учившегося магии, просто наделенного от природы магическими способностями, — это всего лишь попытка самостоятельно сделать то, чему положено учиться. Удачная попытка, что правда, то правда, но знающему магу видно, каких трудов стоило создание этой сложной иллюзии, и как много в ней узловых точек, привязывающих фантомную внешность к реальной плоти. Вопреки этим привязкам, личина должна была изобразить человека, вот и получился в итоге богатырского сложения мужик с челюстью, похожей на мощный капкан. Сдери с него иллюзорную шелуху, и увидишь парня с фигурой танцора и фехтовальщика, и с узким страшным лицом, об углы и выступы которого, кажется, можно порезаться.
Еще и брюнет… Слова "де Фокс" и "брюнет" в сознании Йорика совмещаться отказывались. Любому, кто достаточно долго прожил на Ямах Собаки, известно было, что Фоксы — все поголовно ослепительные блондины. Это такая же истина, как то, что все Фоты маленького роста. Для шефанго — маленького. Собственно, слово Фот как раз и означает минимальную единицу измерения длины, а заодно малька какой-то из океанских рыбешек.
— А Фоши всегда становятся главнокомандующими во время общей мобилизации, — пробормотал Йорик, разглядывая усмехающегося шефанго.
— А Морки предпочитают продавать даже тогда, когда лучше подарить. А Вотаны возглавляют Священный Хирт, — кивнул де Фокс. — Ты в какой мир пытаешься вернуться, командор? Мы пока что здесь. Несс оллаш Эрик Бийл. От’ассер несс Серпенте.
— Твое имя Эльрик де Фокс, — возразил Йорик. — Твое имя Эльрик де Фокс, а другие называют тебя Нортсьеррх…
Он осекся. Они с Эльриком уставились друг на друга с одинаковым изумлением.
— Чего-о? — недоверчиво протянул шефанго. — Как ты меня назвал?
— Прости, — Йорик подавил желание отодвинуться на безопасное расстояние, — честное слово, оговорился. Есть древняя легенда об Эльрике Предателе, а я когда-то вплотную занимался ее изучением, в связи с моими последними исследованиями…
Результаты его последних исследований, как и все предыдущие, хранились под грифом "совершенно секретно". Здесь это было уже не важно, но привычка — вторая натура: выдержав ожидающий взгляд де Фокса, Йорик предпочел не вдаваться в объяснения.
— В общем, само на язык прыгнуло, — закончил он. — Тот шефанго — тоже Эльрик де Фокс…
— Замечательно, — последовал хмурый комментарий.
— Это старая сказка. И я уже извинился.
— Да я и не обиделся. Просто, пойми правильно, Нортсьеррх — не самое благозвучное прозвище, кто угодно удивится, если его ни за что так приласкают. Говоришь, он из Фоксов? Другой мир?
— Другая реальность, — Йорик налил себе и собеседнику, — а реальности, как известно, не пересекаются.
— И это прекрасно! — де Фокс поднял кружку, изобразил на человеческом лице дружелюбный шефангский оскал: — Избавь нас боги от таких однофамильцев.
В этом Йорик был с ним полностью согласен. Правда, дело было не в позорном прозвище легендарного шефанго.
И то ли от сливянки, то ли от созерцания жуткой улыбки, на душе слегка потеплело.
— Может, расскажешь подробнее про осаммэш Краджеса?
Йорик не был сильным магом: его собственный запас сил был ниже среднего, и на родине — в те времена, когда он считал родиной ту землю, где родился и вырос — никто не счел нужным обучить его чему-то, кроме основ магии, необходимых для нормальной жизни. Дошкольное и школьное образование включало в себя правила пользования бытовыми приборами, общественным транспортом и линиями коммуникаций. Этого было вполне достаточно тому, кто не собирался становиться практикующим магом.
О том, что он, оказывается, наделен необыкновенным талантом, Йорик Хасг узнал только на Анго. К тому времени он уже стал сержантом космических десантных войск конунгата Фокс, и уж точно не помышлял о научной карьере.
Слово "осаммэш" перевернуло его жизнь.
Потом он слышал его множество раз, это волшебное слово, но сам так и не научился произносить его правильно. Научные термины на зароллаше давались Йорику легко, так же легко, как слова команд. А вот мягкое, ласкающее слух "осаммэш", в котором чар было больше, чем магии, оставалось непостижимым. Ну, да ладно. На его кафедре никто и не ждал от орка-полукровки чистого произношения…
Он подумал, что сейчас все это уже не имеет значения. Воспоминания о прежней жизни никоим образом не приближали возвращение домой. И де Фокс, наверное, прав, четко отделяя один мир от другого. Только волшебное слово "осаммэш" было нездешним. А талант Йорика, помимо прочего, заключался еще и в том, что он умел определять уровень чужого потенциала, умел увидеть и безошибочно оценить цвет и насыщенность ауры, окружающей мага, еще до того, как тот активирует свое первое заклинание. Особой пользы от этой способности не было, так, забавный казус. Но он ничего не замечал за Краджесом, никакой магии, даже сырого потенциала. В лейтенанте не было ни капли Силы, как и во всех других обитателях этого мира, которых видел Йорик за прошедшие тридцать лет.
— Силы я в Краджесе тоже не вижу, — сказал де Фокс, — очень может быть, что он вообще пустой, слабее даже, чем ты. Сила и талант не всегда рядом идут. Но он меня испугался. То есть, сначала он на меня разозлился… я же не зря его убить решил. Он меня разозлил, когда ножны сломал, и сам взбесился от того, что мою злость почуял. А когда я под утро пошел твоего Краджеса убивать, он, прости за грубость, чуть не обосрался у себя в землянке. Затихарился там, как козявка под лавкой, и трясся как медуза.
Йорик попытался представить своего лейтенанта "затихарившимся", или "трясущимся" и не смог. Краджес был на это попросту не способен. И, однако же, де Фокс его не убил. Хотя и собирался.
— Что он сделал? — осторожно уточнил Йорик.
Ответом было досадливое фырканье:
— Ничего особенного. Сунул в зубы пару раз. Не люблю я этого: когда двое держат, а третий морду бьет. Сержусь очень. Да ножны еще.
Должен был убить. Шефанго отказываются понимать, что когда тебя грабят на лесной дороге (или в любом другом месте) получить в зубы — это совершенно естественно. Пусть даже, двое держат, а третий бьет, отводя душу. Шефанго за такое действительно убивают, и, надо заметить, сами они — пираты и дети пиратов — подобных выходок себе не позволяют. Краджес, однако, жив. Из чего следует, что перепугался он до такой степени, что у де Фокса попросту не поднялась на него рука. Из человека, которого есть за что убить, Краджес превратился в человека, убивать которого противно.
— Я тогда тоже в личине был, — сообщил де Фокс, — это хорошая личина, я в ней не страшный, но Краджес, тем не менее, испугался. Да так, будто к нему шефанго в чистом виде пришел. Ты сам потом видел, он даже намеков на "грау" пугается. Убивать я его не стал, ясное дело… сначала побрезговал, а потом понял: мужик-то, оказывается, видит больше, чем ему положено. Или чует больше, даже не знаю, какое слово верней. И по морде от него я получил не потому, что он такая погань, а потому что он мою собственную злость со мной разделил. В общем, наскреб твой Краджес себе неприятностей, мало не показалось.
Мало действительно не показалось, ни Краджесу, ни Йорику, потерявшему целый отряд, и едва не потерявшему Краджеса. Лейтенантов у него было всего двое, оба необходимые, оба незаменимые, но Краджес был полезнее, потому что умудрялся из тех людей, которых посылал к нему Йорик, делать настоящих солдат. Кондотьеры, послужив под его командованием, превращались в идейных борцов за независимость воеводств… которая, кстати, самому Йорику была совершенно не нужна. Краджес был отличным командиром, это да, но никогда, ни в чем он не проявлял способностей эмпата. Де Фокс ведь говорит именно об этом?
— А он когда-нибудь встречал шефанго? — в низком голосе холодком скользнула насмешка, — или, может, слышал, как ругаются на зароллаше? Для пробуждения способностей нужна хорошая встряска, и Краджесу такую встряску устроил я.
— Не только Краджесу, — сообщил Йорик.
Он хотел еще спросить, надолго ли занесло мастера Серпенте в Загорье, и что за несчастливые боги подали ему идею приехать сюда. Но де Фокс щелкнул пальцем по пустому кувшину.
— Авэртах эррэ рэйх, командор, — и ухмыльнулся уголком рта, разглядывая Йорика с нехорошим интересом. — У тебя ведь до сих пор не было возможности по-настоящему оценить, во что ты вляпался? Еще не поздно переиграть, подумай об этом.
С этими словами он поднялся на ноги, оглядел пустой зал и пошел к лестнице. Оставив Йорика одного перед пустым кувшином. Даже спокойной ночи не пожелал…
Ну, точно! Не пожелал.
Но прежде, чем Йорик понял это, он еще долго размышлял над последними словами де Фокса. Даже успел закурить. А когда до него дошло, наконец, он обозвал себя дураком, помянул "халеру" и, торопливо придавив тлеющий в трубке табак, побежал наверх. Только у самых дверей комнаты мастера Серпенте заставил себя замедлить шаги. Просто, чтобы не дать повода лишний раз над собой посмеяться.
Дверь была не заперта.
* * *
— Ты встречи ждешь, как в первый раз, волнуясь,
Мгновенья, как перчатки, теребя,
Предчувствуя: холодным поцелуем —
Как в первый раз — я оскорблю тебя.
Ее волосы были белыми, как свет зимней луны, как морозные узоры на окнах. А глаза в полумраке светились густым, рубиновым светом. Она сняла личину, как снимают плащ. И широкая мужская сорочка упрямо соскальзывала с одного плеча, открывая светло-серую, гладкую кожу.
Йорик подхватил ее слова, смиряя взбесившееся сердце:
— Лобзание коснется жадных губ…
Небрежно-ироническою тенью.
Один лишь яд, тревожный яд сомненья
В восторженность твою я влить могу…
— О… так ты помнишь? — она усмехнулась, знакомо наморщив нос. Сделала один маленький шаг навстречу. — Что там дальше, командор?
— Чего ж ты ждешь? Ужель, чтоб я растаял
В огне любви, как в тигле тает сталь?
Скорей застынет влага золотая
И раздробит души твоей хрусталь…
Еще один шаг.
И последние слова, сплетающие два голоса, как сплелись, спустя мгновение, пальцы:
— Что ж за магнит друг к другу нас влечет? —
С чем нас сравнить? Шампанское — и лед?
* * *
Потом… после всего… потом, когда ночь, еще казавшаяся глубокой, уже смотрела в лицо приближающегося рассвета…
Вторая ночь.
Йорик помнил первую. Помнил, как Эфа, его Эфа сказала: "совсем последняя ночь…" Она оказалась права, права на тридцать долгих лет, но тогда он ей не поверил.
Эта ночь — вторая. И их еще много впереди, бесконечно много ночей и дней. Боги, какое это счастье — быть бессмертным!
— Как ее звали? — в голосе Эфы таилась почти неслышная ирония, — ты помнишь ее имя?
— Чье? — Йорик почему-то мгновенно вспомнил королеву Загорья.
— Той женщины, которой ты написал эти стихи?
— Конечно, помню!
Он надеялся обойтись этим ответом, но Эфа приподнялась на локте и выжидающе смотрела в лицо, так что пришлось напрячься… чтоб вспомнить хотя бы, как она выглядела, та женщина…
Эфа хмыкнула.
— Я так и думала. Ты написал ей прекрасные стихи, а сейчас даже не можешь ее вспомнить. Ее никто не помнит. Ну, разве что, правнуки какие-нибудь. А стихи остались, забавно, да? Мой отец говорит, что у тебя неплохие стихи, а мама спорит с ним, но только из вредности. И уж она-то в этом разбирается.
— Во вредности? — пробормотал Йорик из этой самой вредности, — не сомневаюсь. А ты, определенно, удалась в матушку.
Он говорил на удентальском. Эфа — на зароллаше. И она, конечно, сказала не "мама", а "хайнэс" — жена отца. В зароллаше не было слова "мать": у шефанго не бывает матерей.
— Она их все знает, — Эфа щелкнула клыками, давая понять, что про вредность услышала и запомнила.
Сэйа де Фокс, Сэйа-Эдон, которую другие называли Сиэлайх, действительно разбиралась в стихах. И если бы тогда, в той жизни, Йорику сказали, что один из величайших поэтов Анго знает все его стихи, он… да, при всем своем самомнении, пожалуй, удивился бы, и решил, что для него это слишком большая честь.
А в этой жизни… в этой жизни мнение Эдона Сиэйлах значило, оказывается, нисколько не меньше, чем в той. Потому что Йорик услышал собственный недоверчивый голос:
— Что, правда?
И на секунду почувствовал себя тем наивным юнцом, каким он в незапамятные времена явился на Ямы Собаки.
В поисках счастья, Великая Тьма! И он ведь думал, что нашел его. Стоило потерять все, чтобы обнаружить, что счастье ожидало совсем в других краях.
— Я ведь сказала, ты еще не знаешь, во что ввязываешься, — напомнила Эфа. — Только шефанго могут долго любить шефанго, только шефанго могут долго терпеть шефанго. Я не хочу все время быть женщиной. Хотя, если тебе будет очень трудно…
Часа два еще можно было поспать.
Но какой уж тут сон? Бодрствование, правда, тоже получалось каким-то ирреальным. В мыслях сумбур, а тело и душа снова в унисон реагируют на то, что любимая — вот она, рядом. Не в мечтах, не в черных, тоскливых воспоминаниях, не в бессильном сожалении о потере, а здесь, близко-близко. Ближе, чем подпускал кого-либо за прошедшие годы.
Невозможное, сверхъестественное ощущение: два сердца, бьющихся рядом с твоим. Два — одно чуть быстрее, второе — медленно, ровно. Звериным огоньком вспыхивают глаза, поймав лучик света, просочившийся сквозь ставни. Острые когти, острые клыки, низкий, с неуловимой рычащей вибрацией голос… Эфа, боги, девочка моя родная…
И думать о чем-то уже не получается. Какие уж тут мысли, когда она здесь. И белые волосы падают на лицо, и пахнет от них луной и снегом.
…Мужчины-шефанго никогда не стригутся коротко. Это делают только женщины, потому что только в женском обличье можно со всей ответственностью подойти к столь серьезным изменениям в своей внешности.
Поэтому Эльрик носит косу…
Не важно. Не вспоминать о нем. Не сейчас…
* * *
Эфа права, будет очень трудно. Все изменилось, даже их роли. Когда-то Йорик был учителем, был старшим. Был командиром. Эфа шла за ним, но тогда она не помнила себя, она, если называть вещи своими именами, и не была собой. Собой настоящей. Той женщиной, которая носит имя Тресса-Эльрик де Фокс и титул Эрте Фокс. "Принцесса", так однажды назвал ее Йорик, и да, она была принцессой, пусть и наследовала не всю Империю Анго, а лишь один из пяти Владетельных конунгатов.
Тогда Эфа не была шефанго, и с ней настоящей довелось провести меньше суток. А теперь… кто знает, как оно будет, но пока что Йорик следовал за Эльриком. Потому что шефанго — это шефанго. Они подавляют, хотят того или нет.
И он размышлял над предупреждением Эфы. А она говорила так, как будто знала больше, чем Йорик. Она и правда знала больше.
Только шефанго могут долго любить шефанго.
Утром де Фокс заглянул проведать раненых. Приличия требовали проявить к "своим" людям хоть какой-то интерес. Он равнодушно кивнул Йорику, покосился на Краджеса. Тот сверкнул в ответ глазами и отвернулся, буркнув что-то про "рагану". Бдительный лейтенант не спал до утра, ожидая командира. Только утром и дождался. Ладно, хоть двое других безмятежно продрыхли всю ночь, не особо беспокоясь о том, чего это атамана бесы давят.
А Йорик, посмотрев правильно, увидел вокруг головы Краджеса зеленоватый, призрачный ореол, похожий на дымку, которая окружает деревья по весне. Де Фокс сказал, что не увидел в лейтенанте Силы? Ну, да, его ведь никто не учил смотреть. Вот она, Сила, пробуждающаяся, яркая. Придет время, и станет Краджес не самым последним магом… в смысле, стал бы, будь это здесь возможно. Ладно, придет время, и Краджес научится интуитивно использовать свой дар, хотя вряд ли поймет когда-нибудь, что вышел за рамки обычных человеческих возможностей.
Эльрик де Фокс
Он меня, вообще-то, слушал нынче ночью, или как?
Думаю, что или как, во всяком случае, за собой я не припомню особого внимания к тому, что лепечут женщины на ложе. И вряд ли Йорик в этом смысле сильно от меня отличается. Чьи это проблемы? Пока что — его. И, вообще, может ему нравится смотреть на меня дикими глазами, пытаясь разглядеть за мужской ипостасью — женскую, в которую он влюблен? Может, он характер тренирует, или еще что? Привыкает к жизни с настоящим шефанго.
Он привыкнет?
Хм, я от души надеюсь, что да.
А есть у меня основания надеяться?
Ни хрена.
Ладно. Поглядим, как оно дальше пойдет.
Дальше, кстати, было как минимум одно срочное дело. Так что я, расспросив трактирщика, поехал к здешнему шорнику. Как король, мит перз: верхом — через полторы улицы. Их тут, правда, на всю деревню полторы и есть, так что, можно сказать, из конца в конец пришлось добираться, и все равно чувствовал себя глупо.
Во-первых, потому что распоряжаться подать коня только для того, чтобы проехаться до шорника — это уж точно глупость несусветная, что конюх и дал мне понять. Молча. Я расстроился, но мстить не стал: дал парню монетку.
Во-вторых, потому что привык к чистоте, к тому, что в Квирилле чисто, даже осенью и весной. Из чего следовало, что я отвык путешествовать, а это нехорошо.
В-третьих, потому что с шорником предстояло объясняться на пальцах. Показать ему меч, к которому срочно требовались ножны, было плохой идеей, и я отверг ее, даже не рассматривая. Меч в тряпочку завернут, лежит себе спокойненько, вот и пускай лежит. В тряпочке. Брать его с собой я не стал, от греха.
Вообще-то, конечно, ничего деревня. Если отвлечься от того, что дождь зарядил еще с ночи, и продолжался до сих пор, если забыть неприятные размышления о совместимости орков и шефанго, если, поцелуй тебя кальмар, Эльрик, выпрямиться в седле, да, вот так…
О. Действительно, тут не так и плохо. Вокруг горы мохнатые, лесистые, темно-зеленые, над горами небо серое. Тоже мохнатое какое-то. Фу… пакость, льет и льет, этак мы и уехать не сможем. А над лесом вон, над деревьями, башни монастырские торчат. Тоже серые-серые. Красиво, чего уж там.
А главное, у шорника сразу нашлась подходящая заготовка. Даже объяснять ничего не понадобилось. На кой ляд ему здесь заготовки под ножны, а? Кто мне скажет? Йорик, я думаю, мог бы сказать. А если не сам Йорик, так Краджес-атаман. Но мне-то что? Мое дело десятое. Не думаю я, что в ближайшее время кто-то будет этому шорнику ножны заказывать.
Думаю я, что мой конкурент, пытающийся добыть нужную мне книгу, это Йорик Хасг, бывший капитан гвардии воеводы Лойзы Удентальского. Еще я думаю, что королеву я тоже знаю. Она маг. Много ли магов на этой большой планете? Я навскидку больше дюжины не вспомню. Оно не так уж мало, вроде бы, сразу двенадцать…
…да уж, немало, особенно, если разом двенадцать человек зарубить, как вот вчера… Определенно, погода действует на нервы.
Но только я, и поразмыслив, больше магов не вспомню. А попутешествовать довелось предостаточно, и людей необычных я в своих путешествиях искал не ленясь.
Удентальская Вдова как раз в упомянутую дюжину входит, но она из тех, с кем лично встретиться не довелось. Мне ведь кто интересен в первую очередь: те, кого я к себе на службу заманить могу. А с королевы какая корысть? Хм-м… нет, так вопрос ставить нельзя, а то я ведь быстро придумаю, какая мне с ее величества может быть корысть, в каких количествах, и как это в деньги перевести. Привычка, что делать? Двадцать навигаций бессменно на посту главы Совета Десяти, тут кто угодно привыкнет.
Двадцать навигаций. Двадцать лет, если по-людски. Из тех тридцати, что прошли после того, как я взорвал к акулам тот проклятый Остров. У меня десять лет ушло на то, чтобы стать правителем Десятиградья. Йорик двадцать лет назад стал капитаном гвардии воеводы Удентальского. Мы словно повязаны. Мы, наверное, и в самом деле повязаны. А королева, вроде бы, ни при чем. Логики — ноль. Но если Йорик жив, то почему не выжить и ей, Легенде? И, по слухам, Удентальская Вдова необыкновенно красива. А по слухам чуть более точным, она завораживает своей красотой. В буквальном смысле. Ну, и кем же ей быть, как не моей неприступной эльфийкой, а?
Почему я раньше об этом не думал? Да по той же причине, по которой не думал о Йорике. Не могла Легенда выжить в том аду. И Йорик не мог. И я, кстати, тоже. Но обо мне разговор особый.
* * *
Ночь прошла, будто и не было ее.
Эфа? Нет никакой Эфы. Есть почти незнакомый парень, поймавший Йорика на полпути из общей комнаты в обеденный зал:
— Пойдем. Я велел, чтоб обед подали в номер. Ребят твоих тоже покормят.
На зароллаше он говорил куда лучше, чем на гиеньском. "В номер", надо же! Сразу видно — культурный человек, аж из самого Десятиградья.
— В покой, — поправил Йорик.
— Да один хрен, — де Фокс махнул рукой и почти втолкнул его в дверь помянутого покоя. — Слушай, командор, королева ваша, случайно, не эльфийка, а?
— Святы небе! — Йорик вытаращился на него с восхищенным изумлением, — ты что, не знал?!
— Угадал, значит, — подвинув ему единственный табурет, де Фокс уселся на сундук, застеленный пестрым ковриком, — Умник. Как это на удентальском будет? Мудри муз, да? Как раз про меня.
Что-то не было в голосе радости. И, что же это, он действительно не знал, что на троне Загорья сидит Легенда? Но разве не к ней он спешил, с драгоценностями, достойными королевы? Йорик-то полагал, что знает, почему де Фокс отправился в опасное путешествие один, не взяв с собой никого из охраны. Когда твоя бывшая любовница становится королевой, отношения с ней переходят в разряд дел столь деликатных, что даже слепоглухие слуги могут оказаться лишними свидетелями. Что уж говорить о зрячих телохранителях с хорошим слухом.
— Ты знаешь о книге? — без перехода спросил шефанго.
— Ты меня пугаешь, — проворчал Йорик, без спросу взяв со стола кисет с табаком, и набивая свою трубку. — Такое впечатление, что ты получаешь сведения в обратном порядке. О Легенде узнал только сейчас, а о книге?…
— С полгода назад. Как она?
— Она стала еще красивее, — ясно было, что де Фокс спросил не про книгу, — и носит волшебные серьги, а это, определенно, идет на пользу внешности. О чем ты хочешь узнать? Я могу рассказать все, что знаю сам, но ты ведь решишь, что я сужу предвзято, так что лучше уж спрашивай.
— Капни в табак, — де Фокс протянул ему плоскую фляжку, — совсем другой вкус получается.
Какое-то время оба молчали. Йорик — раскуривая трубку (зелье из фляжки действительно придавало табаку необычный, густой и тяжелый вкус), Эльрик — размышляя. Совершенно не по-мужски накручивая на палец кончик своей косы.
— Я знаю, — заговорил он, наконец, — что после замужества Легенды восемь лет прошли тихо и мирно. Более того, воевода, заинтересовавшийся было новинками в области вооружений, потерял к этому интерес. Дом Серпенте не ведет дел в Загорье, но через посредников я торговал с удентальскими мастерами, так что примерно знаю, как обстояли дела до и после свадьбы. И могу предположить, что воевода счел огнестрельное оружие перспективным не без твоей подачи, а разочаровался в нем стараниями Легенды. Я прав?
— Прав.
— Она не казалась мне идиоткой.
— У нее идиосинкразия на взрывчатые вещества. Это что-то очень эльфийское, — Йорик неопределенно покрутил ладонью возле виска, — в общем, идиотка — подходящее слово.
Де Фокс чуть улыбнулся.
— Кем ты был, до того, как стал командовать гвардией? Я не имею в виду должность.
— Да так… не совсем понятно кем. Изобретателем. Сумасшедшим ученым. Профилактика, модернизация. В основном — модернизация… хотя, в гвардии я не просто числился, и до капитана дослужился честно. Одно другому не мешает.
— Кто бы сомневался. Мы у вас крали все, что не было прибито гвоздями… до тех пор, пока не сперли гвоздодер. Навинчивающиеся крышки, вместо притертых, — де Фокс кивнул на фляжку, — это ведь твоя идея, верно?
— Негодяи, — вздохнул Йорик, — значит, это ты придумал промышленный шпионаж?
— Я его модернизировал, — ухмылка де Фокса продемонстрировала отличный набор острых треугольных зубов. — В основном — модернизировал.
Йорика передернуло. С учетом человеческой личины, акульи зубы смотрелись… неприятно.
— Ну, ладно, — шефанго, кажется, был доволен произведенным эффектом, — все шло тихо-мирно, хоть мне и пришлось налаживать контакты с поставщиками в Картале, однако шесть лет назад капитан гвардии воеводы Удентальского предательски убил своего господина во время охоты. Охрана подоспела вовремя, да только капитан оказался круче. Прикончив четверых — своих же, кстати, людей — и, получив очень серьезные раны, он сбежал… чтобы истечь кровью, едва оторвавшись от преследователей. Два дня спустя его труп показательно повесили на площади, а потом показательно сожгли. Какой смысл вешать мертвяка, убудет ему, что ли?
— Я рад, что обошлось без пали, — сообщил Йорик с подобающей сухостью.
— А могли бы, — де Фокс кивнул. — Я из интереса ознакомился с местными законами, и не могу не отметить будоражащую дикость нравов. Как минимум, труп капитана должны были оставить на виселице, пока не сгниет, и сам не развалится. Впрочем, обгоревшие кости опознавать гораздо сложнее, чем целенького мертвяка, так что сжечь — это она хорошо придумала. Ну, а дальше выяснилось, что капитан был подкуплен спецслужбами Гиени…
— Лазутчиками.
— Как скажешь. Безутешная вдова подняла войска, чтобы отомстить проклятым соседям. И обошлась, что характерно, без огнестрельного оружия. Наверное, потому что "модернизированные" арбалеты, и "модернизированные" сорта стали, а заодно и непотребное количество денег в казне — это гораздо лучше, чем артиллерия в своем нынешнем состоянии. Ты, кстати, знаешь что-нибудь об этих деньгах?
— Все-таки, ты живешь поперек времени, — Йорик отложил трубку, — деньги — это первое, о чем ты должен был узнать. Это золото и камни из хранилища в тайной школе барбакитов, помнишь, ты о ней рассказывал… ты-Эфа рассказывала. Насколько я понимаю, ты — единственный выживший барбакит, стало быть, и деньги твои. Наследство. А я свою карьеру здесь начал с того, что попросил у Лойзы людей, чтобы вывезти сокровища. И, полагаю, свой путь к смерти он начал с того, что не послал меня к лешему.
— Ты судишь предвзято, — немедленно вставил де Фокс. — Легенда ни с кем не связала бы жизнь только из-за денег.
Прозвучало это не очень уверенно, но Йорик не стал возражать.
— В школе я, кстати, оставил для тебя с полсотни записок, — сообщил он, — везде, где только можно было: в хранилище, в классах, в спальнях, в библиотеке. Даже на кухне и в кладовой. Я думал, что если ты жив, то про деньги обязательно вспомнишь, и захочешь их забрать.
— Весточку от тебя я предпочел бы любым сокровищам, это точно. Книги ты тоже увез?
— И даже внушил Лойзе мысль, что читать — это не такое уж постыдное занятие. К сожалению, на то, чтобы разобраться с книгами, потребовалось слишком много времени. У нас здесь, в воеводствах, грамотность до сих пор не в чести, а приглашать на должность библиотекаря кого-нибудь из анласитских монахов — это, считай, подарить библиотеку какому-нибудь монастырю. Договориться со жрецами Многогранника нисколько не легче: у них свой интерес. Да, к тому же, монахов и жрецов, знающих все языки, на которых были написаны книги, найти не получилось. И в любом случае, библиотека барбакитов — не самое подходящее чтение для духовных лиц. — Йорик пригорюнился, вновь свинтил крышку с фляжки с зельем и рассеяно понюхал содержимое. Пахло хорошо. — Так что, пока Лойза читал мифы и героические легенды, я штудировал философские трактаты.
Де Фокс, не иначе, научившийся вдруг понимать не только эмоции, но и мысли, встал с сундука, и извлек из-под крышки чересседельные сумки, а оттуда — две пиалки и флягу побольше.
Йорик принял полную пиалу и благодарно кивнул.
— Теперь я знаю, откуда у тебя неисчерпаемый запас сказок, и знаю, что у барбакитов были серьезные проблемы с сортировкой книг. Они не потрудились отделить учебники от исследовательских работ, и считали, что магия — область философии, а философия — это математика. Наша с тобой книга даже не была заклята, то есть, ее никто не счел ни опасной, ни особо интересной. Ну, и я — не счел.
Он сделал глоток из пиалы. Хороший квирилльский карвалло, как ему и полагалось, не обжег небо, а обласкал ароматным теплом. Хороший? Куда там! Отличный карвалло. Но… что-то с этой выпивкой было не так…
Йорик поймал очень внимательный взгляд де Фокса.
Вкус? Нет. Запах?… Лясны дзед, не запах и не вкус, и даже не цвет, но все вместе.
— Что это?
— Это карвалло, — де Фокс с улыбкой отпил из своей пиалы, — квирилльский карвалло из погребов Серпенте. Отличная штука, да, командор? Хансер хисс, Йорик, теперь я понимаю, почему ты не распознал такую ценную книжку. Ты соображаешь так медленно, что тебя эльф на льду обгонит! Чары, ну? Слышал такое слово?
— Здесь чары? — Йорик не поверил, принюхался, вновь попробовал напиток на вкус, — не может такого быть! Настоящие чары? Откуда?
— Из плохого места, — де Фокс поморщился, но тут же вновь улыбнулся, — это еще одна история на потом, ладно? Барбакиты, при всех своих недостатках, были очень серьезной организацией, и к книгам относились именно так, как книги того требовали. Философия — это математика высшей пробы, магия — это область философии, а чары — это то, чего даже ты не в состоянии ни понять, ни увидеть. Ладно, хоть почуять смог, и то — с подсказкой.
— Хочешь сказать, книга зачарована.
— Не побожусь, — де Фокс пожал плечами, — но думаю, да. Что с ней не так?
— Я не смог ее прочитать. Я не знаю этого языка, я нигде не нашел даже упоминаний о нем. Смесь иероглифов и рун, прореженная чем-то вроде… графем?… бес их поймет, букв эллийского и румийского алфавитов. Такое впечатление, что кто-то спятил и решил написать книгу, используя все существующие языки, да при том еще, самостоятельно придумав для этого знаки.
— Но ты, все-таки, попробовал? Иначе откуда тебе знать, что книга представляет ценность? И откуда мне это знать, кстати говоря? Информация просочилась, а никто кроме тебя источником быть не мог.
— Я ее пролистал, — сказал Йорик, — и нашел формулу, одну-единственную, записанную эллийскими буквами, и то не до конца. За буквы и ухватился. Слова там… ну, говорю же, автор кажется абсолютным безумцем. Так что в словах, хорошо, если первый и последний слоги были на своих местах. Однако через это я продрался. Знакомые буквы на фоне общего буйного текстового помешательства — это, знаешь, как подарок судьбы.
Он сделал еще глоток карвалло. Зачарованного карвалло… разве это возможно? Чары — здесь, нечто за пределами реальности. И еще невозможным казалось то, что он когда-то, незаметно для себя научился не верить. Не верить в то, что раньше было естественным, было такой же частью реальности, как смена времен года.
— "…Преодолел какой-то предел, — слова, дуновением ветра прилетевшие из прошлой жизни в эту, закрытую наглухо, он помнил с болезненной четкостью. — Прошедший сквозь наслоения снов, пробившийся до корней утреннего света, цветущий, упрямый звук. Что бы это ни было, кажется, он уже никогда меня не оставит. Жизнь после жизни"…
— Охренеть можно, — пробормотал де Фокс, — ты это о чем?
— Это формула, о которой я говорил. — Йорик хмыкнул, — одна из нескольких сотен. Создатель формулы воспринимает магию, как звук, как вибрацию, значит он человек, потому что мы видим цвета и узоры.
— Формула? — в голосе шефанго было столько обиженного недоумения, что Йорик с трудом удержался от смеха. И напомнил себе, что умный и язвительный мастер Серпенте — это личина, под которой прячется двадцатилетний парнишка, имеющий самые смутные представления о магии.
— Это же древняя книга, де Фокс. Так когда-то писали научные труды: маги опасались конкуренции, или не хотели, чтобы результатами их работы воспользовались в нечистых целях. Я умею переводить это на язык знакомых нам символов. Беда в том, что все остальное я даже прочесть не могу, не то, что понять.
— Ясно.
В дверь постучали, и жена трактирщика вошла в комнату с большим подносом в руках. С тяжелым подносом. Эльрик и Йорик одновременно поднялись, чтобы помочь…
…— Дикари, — буркнул де Фокс, когда женщина шмыгнула вон из комнаты, не пожелав даже взять монетку за труды. — Причем, в данном случае, мы с тобой. Напугали даму. Ладно, я, иностранец, но ты-то местный, должен обычаи знать!
— Я не местный. Это Гиень, а я — из Уденталя. Нет никакого Загорья, ты разве еще не понял? Нет, и пока я здесь — не будет.
— Давай-ка, — де Фокс придвинул к нему поднос, — ешь и рассказывай мне все. С начала и до вчера. Все, что я тебе рассказал, но теперь так, как оно было на самом деле.
