ЧАСТЬ IV ЦЕРКВИ НА ХОЛМАХ - Френки и Майкл - Денис Чекалов - RutLib.com

Назад: 12

Дальше: 12

ЧАСТЬ IV
ЦЕРКВИ НА ХОЛМАХ

Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне

Евангелие от Марка. Гл. 13, ст. 2

1

– Вас удивляет, что вампиры верят в христианского бога? – спросил священник.

– Нет, – ответил я. – Скорее я нахожу странным то, что в него верят люди.

Апельсиновая роща шепталась вокруг нас, покорная ласковым касаниям ветра. На свежих зеленых листьях, налитых соком, подрагивали капли воды.

Я прикоснулся к шершавой поверхности зреющего плода. На губах святого отца появилась улыбка.

– Вера необходима каждому, – сказал он, – и двери церкви тоже открыты для всех.

И все же тени здесь не было; апельсиновые деревья, дышавшие прохладой, стояли слишком далеко друг от друга, их зеленые кроны не поднимались высоко.

Созданная для того, чтобы выращивать фрукты, роща не дарила уюта и тишины; здесь, в окружении колеблющихся листьев, человек ощущал себя еще более покинутым, чем в сердце каменистой пустыни.

Еще более ненужным.

Каждое дерево радовалось жизни; его короткие ветви, бережно обрезанные садовником, купались в океане света, а богатая почва обильно кормила запеленутые в кору стволы.

Но ничто из этого чудесного пира, ни единая капля не могла быть уделена другому: ни проходящему рядом человеку, ни даже соседнему дереву. Все они росли словно каждое в своей отдельной клетке, и им дела не было до окружающего мира.

– Те, кого вы называете вампирами, – продолжал священник, – такие же люди, как и все остальные. Господь создал людей разными, и всех своих детей он любит одинаково.

– Далеко не все придерживаются такого мнения, – проговорил я. – Вашу церковь поджигали дважды?

– Дважды за этот год, – кивнул священник и улыбнулся. – Но она каменная и поэтому не может сгореть.

– Только поэтому? – спросила Франсуаз.

– Вера людей прочнее, чем каменные стены, – сказал я назидательно. – Вот почему церковь нельзя уничтожить.

Священник улыбнулся снова. Ему тоже было жарко, как и нам, и знойный ветер так же ворошил его короткие волосы.

Но он любил свой край; любил его таким, каков он есть.

– Стены церкви на самом деле сложены из камня, – произнес он почти виновато; ему было неловко приземлять возвышенную аллегорию. – Но деревянные скамьи пришлось менять почти полностью. К счастью, во второй раз огонь потушили быстро.

Я посмотрел себе под ноги, прежде чем произнести следующую фразу.

– Я не хочу обидеть вас, святой отец, – сказал я, – но это всегда казалось мне странным. Вы говорите о Господе, вы проповедуете любовь и всепрощение, вы помогаете всем людям в своей округе, вы утешаете тех, кто отчаялся, и всегда готовы протянуть руку тем, кто нуждается в помощи.

– И в то же время, – негромко продолжал за меня священник, – другие люди тоже говорят о Господе, но их поступки проникнуты ненавистью вместо любви. Это вы хотели сказать?

– Один из них чуть не размазал нас по пустыне, – произнес я. – При помощи неуправляемой ракеты. И наверняка собирался сделать это во славу Господа.

Священник ответил:

– Я вижу, что пистолет вы носите слева. Я приподнял брови:

– Этот костюм сшит по заказу, святой отец; он должен скрадывать кобуру.

Священник развел руками, вновь почти виновато.

– Я бы хотел сказать, что могу читать в людских сердцах, но на самом деле это не более чем наблюдательность. В наших краях не надо быть священником, чтобы узнавать человека с оружием, даже если на нем костюм.

– Пистолет, – произнеся. – Вы хотите сказать, что им могут пользоваться и преступники, и полицейские?

– Важно не орудие, – отвечал священник, – а то, как оно используется.

– Странное сравнение, если говорить о Господе.

– Не более, чем все христианские притчи; Христос говорил о птицах и земледельцах. Сейчас иное время и иные сравнения.

– И все же Господь – это не палка, которую можно повернуть в ту или иную сторону.

– Господь – нет, но имя Господне – да; я увижу дерево и назову его волом, кто сможет мне запретить?

– И если человек делает зло, то так же он может делать это именем Божьим?

– Люди всегда слышат голоса, – произнес священник.

Теперь уже он смотрел себе под ноги, заложив руки за спину и неторопливо шагая между деревьев

– Это голоса людей, которые окружают его; голоса книг, которые он читает. Говорят о «голосе народа» или «общественного мнения» – это тоже один из голосов. Слышит человек и Господа, и ангелов, и демонов, и Сатану, и еще многих других; но только от него самого зависит, к кому он станет прислушиваться.

– Значит ли это, что зло говорит с человеком, прикрываясь именем Господа? – спросил я.

– Нет, – ответил священник. – Именем Господа прикрывается человек, когда разговаривает со злом.

День клонился к закату.

Мартин Эльмерих сунул в рот тонкую дешевую сигарету и попытался нащупать в кармане зажигалку

Ее не было.

Черт, неужели он где-то ее забыл?

Грузовичок, в котором они ехали, был старым; обычно в нем перевозили свиней. Человек, который его вел, тоже был маленький и побитый жизнью. Волос на его щеках было почти столько же, сколько и на смуглых руках.

– У тебя есть огонь? – спросил Эльмерих.

Тот ответил по-харрански; Мартин взял из рук аспониканца коробок спичек и закурил.

Ветер, ворвавшийся в разбитое окно грузовичка, заставил его поперхнуться дымом. Мартин закашлялся

Все прошло не так уж плохо.

Поступая в полицию, Мартин давал клятву защищать людей, и то, что его лишили значка, ничего не меняло

Он продолжит свою работу в Аспонике.

Мартин знал, что сейчас происходит в этой стране. Когда-то в ней господствовал порядок, но теперь вампиры и прочие нелюди стали говорить о своих правах, а горлопаны из Высокого анклава вторят им.

Сегодня, видите ли, их надо называть не выродками, а просто «другими».

Мартин видел, как такое произошло с гомосексуалистами. Еще вчера их презирали и ненавидели, а сегодня они плюют на честных людей.

Педик может даже подать на тебя в суд только за то, что ты скажешь ему, кто он есть.

Может быть, в Аспонике он, Мартин, нужен даже больше.

Грузовик остановился; перед глазами Эльмериха появилась невысокая ограда. Металлическая сетка, выкрашенная в белый цвет.

Аспониканская граница.

– Приехали, сеньор Эльмерих, – сказал аспониканец. – Пора расплатиться.

Водитель нервничал, и Мартина это насторожило.

Он слишком спешил.

Мартин вышел из грузовичка, разминая ноги.

– Эй, mano, – сказал аспониканец. – Мне нужны деньги, mano.

Мартин вынул кусачки с резиновыми рукоятками. Опустившись на колени, он стал прорезать проход в ограждении.

– Мы договаривались, что я не поеду дальше, – произнес шофер. – Только до границы. Мартин не отвечал. Аспониканец выскочил из машины.

– Эй, mano.

– Ты получишь деньги, когда я встречусь с проводником, – сказал Мартин. – Если проводник опоздает, ты меня отведешь.

Аспониканец выругался.

Мартин выпрямился и направил на водителя дуло своего пистолета.

– Говори, – приказал он.

– Комендант Ортега. Он не хочет, чтобы вы оказались в Аспонике.

– Почему? Мартин знал ответ.

– Сеньор Эльмерих, – взмолился аспониканец, – я не виноват. Я должен был довести вас сюда, как договорились. И тут же уехать.

– Ты это сделал, – сказал Эльмерих.

Он спустил курок, и аспониканец упал.

Мартин не стал проверять, жив ли он; он знал, что попал в сердце.

Он раздвинул металлическую сетку и перебрался на другую сторону. Уже выпрямившись, он пожалел, что вернул аспониканцу коробок спичек. Теперь нечем будет закурить.

Но возвращаться к телу он не стал.

Мартин зашагал вперед, не выпуская из правой руки оружия. Возможно, ему следовало сначала отвернуть глушитель. Тогда он смог бы стрелять точнее.

Или не стоит?

В любом случае, тратить на это время нельзя.

Кусты здесь были высокими, но какими-то сухими, странными. Мартин оказался вне своего мира, вне города. Здесь он был чужим.

– Здесь они и работают? – спросил я, указывая на ровные ряды фруктовых деревьев.

– Они отдают этому всю душу, – отвечал священник. – Нигде вы не увидите сада, за которым ухаживали бы лучше.

– Но, полагаю, они не так уж много получают, – произнес я. – Взамен своей души.

– Труд батраков никогда не оплачивался высоко... Но это позволяет им прокормить свои семьи. За ту же самую работу в Аризоне или Нью-Аспонико платят во много раз меньше.

– Это надбавка за эльфийский воздух, – хмуро пояснил я.

– Мы хотим подробнее узнать, что здесь происходит, – сказала Франсуаз. – Я заметила, что военные растут здесь быстрее, чем лишайники.

– Эта земля всегда была необычной, – ответил священник. – Здесь селились люди-вампиры, приезжавшие из разных сел Аспоники, порой за тысячи миль. Многих это пугает.

– Что сделало ваш край таким привлекательным для них? – спросил я.

– Паренек по имени Сальвадор, – сказала Франсуаз. – Он был одним из сельскохозяйственных рабочих. Это он назвал нам ваше имя. Он смутно помнит, как покинул это место, и пришел в себя только в тюрьме Сокорро.

– Сальвадор был хорошим мальчуганом, – кивнул священник. – И я рад, что он в безопасности.

Ортега Илора взглянул на человека в темно-синем костюме и улыбнулся. Он улыбался редко.

– Как обстоят наши дела? – спросил он.

Служащий еще больше поджал ноги под стул, на котором сидел. Ему было неудобно, но так он меньше волновался.

Правда, не очень намного.

– Люди в штате взволнованы, комендант, – сказал он. – Нападения вампиров участились. Все хотят, чтобы губернатором стал сильный, решительный человек. Способный навести порядок в стране.

– Это хорошо, – сказал Ортега. – Как чувствует себя мой соперник?

– После того как жители трех деревень, возле самого города, превратились в вампиров, почти все землевладельцы отвернулись от губернатора. Никто не хочет, чтобы его выбрали на второй срок.

День клонился к закату.

Франсуаз громко постучала в дверь и распахнула ее прежде, чем кто-либо мог успеть с ответом.

Легкая деревянная постройка служила для хранения садовых инструментов. Мужчина в рубашке с закатанными рукавами стоял возле точильного станка.

– Что вам нужно? – спросил он, не оборачиваясь. Франсуаз скользнула взглядом по стенам, рассматривая тяпки, лопаты и ножи для обрезки деревьев.

– Все, что мне нужно, – ответила она, – здесь уже есть.

Мужчина оторвался от своей работы, и точильный камень перестал бросать искры на обитый металлом верстак.

– Я здесь главный садовник, – сказал он. – И тут нечего делать посторонним.

– Я везде нахожу себе занятие, – успокоил его я. Я вынул носовой платок, расправил его и, положив на верстак, сел.

– Я всегда восхищался людьми, которые заботятся о своих сотрудниках, – заметил я. – Я говорю о том внимании, которое вы уделили одному из рабочих фермы, по имени Сальвадор, и четверым его друзьям.

– Не знаю, о чем вы говорите, – хмуро сказал садовник.

В плечах он был, наверное, раза в два шире меня; не иначе, ел много кальция.

– Только слушать я вас не намерен.

– Неделю назад, – продолжал я, не смущаясь неблагодарностью своего слушателя, – вы заметили, как хорошо работает парнишка по имени Сальвадор, как он старается. И вы решили отметить это усердие. Я прав?

– Ужо я сейчас вызову охрану, – глухо проворчал садовник.

Он закосолапил к двери, бурча что-то себе под нос.

Франсуаз дала ему затрещину, и он отлетел к своему верстаку.

– Если бы вы внимательно слушали, – укоризненно произнес я, – теперь у вас бы не болела спина.

– Черт...

Садовника больше поразило то, что его отфутболила девушка, нежели сам удар.

– Итак, вы пригласили Сальвадора на стаканчик – что вы тут пьете? Текилу? А заодно с ним и четверых его компаньерос. Но только, приятель, вы знали, что все они вампиры... Я вижу, у вас заклеен пластырем большой палец?

Садовник испуганно посмотрел на свою руку.

– Вам хватило одной капли крови на каждый из бокалов. Ах, простите – вы наверняка пьете из стаканов, это все моя привычка к роскоши... В любом случае, пятеро пареньков оказались в вашей власти, как только почувствовали вкус крови.

Я встал и оправил пиджак, заботливо следя, чтобы не осталось складок.

– А теперь внимание только на цену. Вам придется рассказать, что произошло дальше – я терпеть не могу, когда история прерывается на половине.

– Я сам разорву вас на половинки, – отвечал садовник. – Что вы о себе возомнили?

Я покачал головой и, поморщившись, брезгливо отвернулся

Человек вновь попытался пройти к двери; Франсуаз ударила его в живот двумя сложенными пальцами.

– Так больно, что кажется, сейчас родишь? – спросила она.

Девушка сняла со стены большие садовые ножницы и проверила, легко ли они ходят.

– Мой партнер любит говорить, – пояснила она. – У него действительно красивый голос. А мне нравится слушать. И, в сущности, мне все равно – будут это ответы или просто очень громкие крики.

Превозмогая боль в животе, садовник прохрипел

– Я всего лишь выполнил поручение. Франсуаз схватила его за мошонку и сжала так, что мужчина тут же забыл про боль в животе.

– Десятки людей погибли из-за твоего поручения. Я почувствовал, что садовник нуждается в ободрении, и произнес:

– Давай, приятель. Ты не мог держать их здесь, пока они полностью не превратились в вампиров.

– Я не знаю, – пробормотал садовник. – Я должен был только привести их и подмешать кровь в их стаканы Остальное сделал бармен. Клянусь.

Франсуаз сжала пальцы, и садовник тонко закричал.

– Прости, – виновато сказала девушка. – Кажется, я что-то порвала.

Она отряхнула руки и направилась к дверям.

– Но не волнуйся – ты все-таки сможешь облегчаться с его помощью.

Бар, в котором мы оказались, был самым дешевым и самым грязным из всех, где когда-либо разбивали о голову человека бутылку.

Франсуаз направилась к стойке.

– Может, не стоило связывать садовнику руки колючей проволокой? – спросил я, отстраняя в сторону не первой свежести посетителя, которого обуяло непреодолимое желание расцеловать меня.

– Эта гора анаболиков порвет любые веревки прежде, чем приедет полиция.

Франсуаз смахнула с табурета пьяного вдрызг человека, и тот упал на покрытый опилками пол, так и не очнувшись.

– А я не хочу, чтобы он избежал тюрьмы.

Бармен обернулся к моей партнерше, желая узнать, что она закажет, но так и застыл, уставившись в вырез ее платья.

– Привет, Луис, – сказал я, перемахивая через стоику.

– Эй, – спохватился бармен, – посетителям сюда нельзя.

– Не волнуйся, – успокоил его я, пробегая глазами по ряду бутылок. – Сейчас ты будешь немного занят, я тебя подменю.

– Дружище! – заревел один из посетителей. – Плесни мне чего-нибудь этакого.

– Необычного и покрепче? – уточнил я.

– Точно.

Бармен в растерянности посмотрел на меня.

– Что это ты мне намешал? – подозрительно осведомился выпивоха, разглядывая мутную жидкость, плескавшуюся в его стакане.

– Вы хотели необычное и покрепче, – пояснил я. Он принюхался и выпил залпом.

– Тебе тоже потребуется лечение, – продолжала девушка. – Если не ответишь на мой вопрос. Куда ты отвез Сальвадора и его друзей?

Выпивоха икнул, потом рыгнул, затем округлил глаза.

Я благодушно смотрел на него; остальные посетители на время прервали свои развлечения, следя за дегустацией.

Выпивоха икнул снова, после чего мешком упал с табурета.

– Эй, приятель! – закричали сразу несколько голосов. – Плесни мне то же самое.

Бармен потянул носом, закашлялся, захлебнувшись кровью.

– Ну-ну. – Франсуаз помогла ему выпрямиться, и он сел на крышку мусорного бака. – Не стоило падать лицом о стойку.

– Я хотел только подзаработать, – прошептал бармен.

Ему было трудно говорить с тремя выбитыми зубами.

– Удивляюсь, Френки, – заметил я, осматривая задний двор бара, где мы находились. – Кто мог подумать, что посетители на него набросятся.

– Ты должен быть благодарен, что мы тебя оттуда вытащили, – сказала Франсуаз, обращаясь к бармену. – Твои дружки чуть не выбили из тебя всю начинку. И только потому, что раньше ты не готовил им такого коктейля. Кстати, Майкл, чего ты туда намешал?

– Не знаю, – ответил я. – Там была большая бутылка без этикетки.

– Это спирт, – тяжело пояснил бармен. – Чистый спирт, чтобы протирать стойку.

– Тогда понятно, – согласился я.

– Вот так, – произнесла Франсуаз, заклеивая пластырем лицо бармена. – Если не будешь корчить рожи, шрама почти не останется.

Я стоял у выезда на улицу, поджидая полицейскую машину.

– Зачем вы все это делаете? – неуверенно спросил бармен. – Я имею в виду – заботитесь обо мне. Вы же сказали, что презираете таких, как я.

Взгляд девушки стал холодным, как бывает всегда, когда она опасается, что ее заподозрят в доброте.

– Хочу, чтобы у тебя осталась красивая мордашка, – процедила она. – И чтобы в тюрьме ты пользовался популярностью.

Она оставила бармена сидеть на мусорном ящике и приблизилась ко мне. – Он делал это не в первый раз, – сказала она.

Я согласно кивнул.

– Военным, чтобы править, нужна угроза. Угроза с большой буквы – внешняя или внутренняя. И чаще всего они сами выдумывают эту угрозу. Как сейчас.

Автомобиль федерального шерифа остановился возле нас так резко, словно собирался мчаться еще тысячи миль, но вдруг сообразил, что бензина не осталось ни капли.

Федеральный шериф так и не успел побриться.

Он вылез из машины, усталый и измученный, словно всю дорогу приводил автомобиль в действие, крутя педали.

Он очень спешил, получив наш телефонный звонок, однако теперь ему не хотелось узнавать, что произошло. Вообще ничего не хотелось.

С другой стороны машины вышел второй человек, его помощник. На его мрачном лице было написано. «Жизнь поганка, но, слава богу, не я здесь шериф».

Больше в салоне никого не было.

Прежде чем поздороваться, шериф снял с головы потемневшую широкополую шляпу и вытер лоб тыльной стороной ладони. При этом он наклонил голову и не смотрел на меня

– Джентльмены, – сказал он и осекся.

Сложно вот так, с места придумать, как приветствовать одного мужчину и одну женщину, не скажешь же «господа», или «дамы», или «дамы и господа».

Разве что «эй вы, двое».

– Шериф, – сказал я.

Франсуаз посмотрела на него так напористо, что он чуть не упал.

– Вы допросили садовника? – спросила она.

– Да, – ответил шериф, и между строк было написано «лучше бы я этого не делал». – Кстати, что у него с... ?

– С половыми органами? – подсказала девушка. – Я говорила ему, что опасно совокупляться с койотами.

– Он пытался бежать, – сообщил шериф. – И порвал бы веревки, если бы не изодрал себе руки. К тому моменту, как мы приехали, он был готов говорить

– И рассказал? – спросил я.

– Все, что ему было известно Мне не хочется ему верить, но если это правда... – Шериф посмотрел на меня тяжелым взглядом и снова ушел в себя.

– Вот человек, который подтвердит его показания. – Франсуаз указала на бармена. – Проследите, чтобы с ними в тюрьме ничего не случилось. У них обоих замутнена карма.

– Я знаю свое дело.

Фраза была бессодержательной и могла служить лишь прелюдией к следующей.

– Мне не нравится, когда штатские вмешиваются в мою работу, – произнес шериф. – Мы расследуем этот случай, а после сообщим вам.

– Мы всего лишь пара туристов, – улыбнулся я. – Изучаем Аспонику, так сказать, с неформальной стороны.

– Делайте свою работу лучше, – бросила Франсуаз, – и нам не придется вмешиваться.

В переулке остановилась вторая машина; она не смогла припарковаться ближе и скрипнула шинами позади автомобиля шерифа.

Хлопнули дверцы; трое человек подошли к нам, и у меня не возникло желания подавать им руки.

На чай я бы им тоже не подал.

– Комендант Ортега, – произнес федеральный шериф. – Вот то, о чем мы с вами говорили.

Темные глаза коменданта быстро осмотрели собравшихся людей. Его брови были нахмурены, но при взгляде на Франсуаз они сошлись еще резче. Правая щека коменданта болезненно дернулась при виде демонессы; он перевел взгляд на меня.

Не знаю, хотел ли он что-то увидеть или что-то пытался мне сказать.

Он быстро отвел глаза.

– Обвинения серьезные, комендант, – отрывисто произнес федеральный шериф. -Дело необходимо выяснить до того, как приблизятся выборы губернатора.

– Когда вы узнаете, кто это задумал, – произнесла Франсуаз, – вы опечалитесь еще больше. Я повернулся к шерифу.

– Почему вы отчитываетесь перед комендантом тюрьмы? Разве вы не подчиняетесь федеральному судье?

– Формально, – ответил он. – Однако, согласно инструкции, операциями руководит старший офицер ведомства безопасности. В данном случае это комендант Ортега.

– Шериф, – обратился к нему комендант, – позаботьтесь, чтобы задержанные оказались в участке.

Это значило, что он хочет переговорить с нами наедине.

Лицо федерального шерифа было скроено по образцу, который обычно выпадает людям, не любящим, когда им дают монетку и велят сбегать за мороженым.

Но сегодня он не был готов смело взглянуть в глаза судьбе и получить от нее оплеуху.

– Шериф слишком долго вертел колесо в одну сторону, преследуя вампиров, – вполголоса произнес я, наклоняясь к Франсуаз. – И теперь ему нужно время, чтобы осознать, что оно крутится и в обратном направлении.

Помощник шерифа надел наручники на бармена, который в этот момент думал не о попытке спастись бегством, а скорее о хорошем дантисте, а также о своих неблагодарных посетителях.

Привычная работа придала лицу помощника шерифа выражение спокойного удовлетворения. Он делал то, что привык, и это его радовало.

Федеральный шериф вернулся за руль, больше не посмотрев на нас; по всей видимости, он боялся, что мы скажем еще что-то, что испортит ему пищеварение.

Ортега Илора подождал, пока автомобиль шерифа пыхнул ему в спину струей выхлопного газа

Он приблизился к Франсуаз и вполголоса произнес:

– Ты грязное, отвратительное отродье.

Девушка хлестко ударила коменданта по лицу; он отшатнулся, хватаясь рукой за разбитую губу, из которой струйкой текла кровь.

– Ты будешь подбирать либо выражения, – ласково пояснила Франсуаз, – либо свои зубы из пыли.

Двое охранников дернулись, словно злость их патрона передалась и им. Однако они не предприняли попытки приблизиться; не потому, что испугались Франсуаз – они были слишком глупы, чтобы адекватно оценивать опасность, – но из боязни, что комендант Ортега взбесится от того, что подчиненные видят его унижение.

Ортега посмотрел на мою партнершу с ненавистью, затем повернулся ко мне.

– Вы... – начал он и запнулся, то ли перехватило дыхание от ярости, то ли проглотил готовое спрыгнуть с губ оскорбление. – Вы ведь человек.

– Чем больше я узнаю людей, – ответил я, – тем больше в этом сомневаюсь.

– Хватит софистики, – произнес он. – Вы человек, и я это вижу. Как вы могли отказаться от своей души? Ведь это самое ценное, что есть в человеке.

– Кто хочет душу свою сберечь, – ответил я, – тот потеряет ее. Евангелие от Марка, глава восьмая, стих тридцать пятый.

Лицо коменданта побледнело, и я увидел, как мелко вздрагивают его губы.

– Несчастный, – прошептал он, – ты должен был отдать душу свою Господу.

– Почему? – спросил я.

Он поднял руку, и мне показалось, что он собирается меня ударить.

Ортега рубанул ладонью воздух, повернулся и пошел к машине.

– Никто не может ответить на этот вопрос, – произнес я. – Люди охотно говорят другим, что те должны делать; однако никогда не в состоянии объяснить почему.

– Вот почему людям сложно обрести счастье, – сказала Франсуаз.

– Почти невозможно, – согласился я.

– Что вам еще нужно?

Федеральный шериф поднял голову от бумаг.

Помещение полицейского участка было завернуто в горячую упаковку выбеленных каменных стен. Окно, располагавшееся за стулом шерифа, было забрано решеткой, по всей видимости, на тот случай, если он когда-нибудь все-таки соберется с духом и решится из него выпрыгнуть.

Полосы вентилятора совершали круговое путешествие под потолком. Будь шериф побойчее, он смог бы продавать билеты мухам, катавшимся на этой праздничной карусели.

– Я бы не отказался от глотка холодной воды, – сообщил я.

Не думаю, чтобы шериф собирался выскочить из-за стола, поспешно вытащить из внутреннего кармана полотенце и, повесив его через правую руку, броситься меня обслуживать.

И все же при слове «вода» его взгляд непроизвольно остановился на графине, стоявшем по правую руку от него. Графин был стеклянным и давно успел пожелтеть. Воды в нем было до половины, и она выглядела мутной.

На дне что-то плавало.

Я добавил:

– Только не из этого графина. Шериф давно понял, что чудес не бывает, но все-таки расстроился, что мы не растаяли в воздухе.

– Туристы, – констатировал он. – Выходит, теперь и участки включаются в экскурсионные маршруты?

– Разве интересно изучать страну по парадному фасаду? – Я удобно устроился на стуле и улыбнулся. – Гораздо познавательнее почувствовать ее дух.

Я оценил архитектурные достоинства комнаты и ввиду их отсутствия вернулся к разговору.

– Двое ваших задержанных, шериф, – сказал я, – всего лишь блохи в чужом цирке. Они не назовут вам имена его владельцев.

Шериф отложил в сторону карандаш.

– Знаете, мистер Амбрустер, – сказал он, – в детстве я любил фильмы с Хэмфри Богартом.

(Хэмфри Богарт – известный американский актер 30 – 50-х гг XX в. , исполнявший роли частных детективов в экранизациях Дэшила Хэммета и Реймонда Чандлера )

Но теперь не уверен.

– Будет досадно, если эти люди погибнут в тюрьме, – пояснила Франсуаз, – только потому, что не получили надежной охраны.

– Этим людям и вправду будет досадно, – подтвердил шериф. – Как и служителю, который убирается в камерах. Чего вы хотите? Поставить охрану? Это уже сделано.

– Спору нет, эти люди сами виноваты в том, что попали сюда, – проворковала Франсуаз с видом маленькой послушной девочки, которая прибежала наябедничать. – Но в какой-то мере я чувствую ответственность за них.

– Ближе к делу, мисс Дюпон, – попросил шериф.

– Есть основания предполагать, что в дело замешаны люди из аппарата коменданта, – сказал я. – Будет скверно, если они уберут свидетелей, пользуясь своими полномочиями.

У шерифа был такой вид, будто он как раз собирался похлебать супу, когда ему сказали, что кто-то плюнул в тарелку. И теперь он сидел, держа ложку на весу, и не знал, то ли остаться без обеда, то ли налопаться чужих плевков.

Звонок телефона перерезал нить его размышлений.

Шериф говорил мало, скорее всего потому, что мы были рядом и могли услышать. Если и до этого я не мог найти на его лице следов веселья, то теперь оно помрачнело еще больше.

– Это Бургос.

Шериф положил трубку и встал. Я увидел, что он не кладет свой револьвер в ящик стола, когда находится в конторе.

Уверен, он имел на это причины.

– Это деревенский лавочник; у него единственного там есть телефон.

– Закончился рис? – предположил я.

– Увидите.

– Не подумайте, что я рад вашему обществу, – сказал шериф. – Но уж лучше вы будете у меня на виду.

Франсуаз распрямилась, отряхивая руки.

– Не знаю, чем я могу здесь помочь, – произнесла она.

– Доктор приедет минут через пятнадцать, – сказал шериф. – У него клиника в городе, но два часа назад он на санитарной машине поехал принимать роды на ферму.

– Оплот цивилизации, – хмуро заметил я, оглядываясь вокруг. – На больницы денег не хватает – все уходят на армию и на тюрьмы.

Шериф не ответил.

Пожилой священник, с которым мы совсем недавно беседовали в апельсиновой роще, лежал на пороге своей церкви.

Церковь действительно оказалась каменной – белой и невысокой. Ее золотой шпиль едва-едва поднимался над зелеными кронами деревьев, и было в этом единении божественного и мирского нечто умиротворяющее.

Деревья здесь росли высокие, щедрые на тень, и я чувствовал на своем лице мягкую прохладу.

Наверное, здесь было хорошо людям, приходившим обратиться к Господу с нехитрыми словами. Хорошо настолько, что кто-то несколько раз пытался сжечь эту церковь.

Нашелся человек, которому оказалось мало и этого.

Впалая грудь священника тяжело поднималась и опускалась. Он дышал затрудненно, рывками, после каждого из этих рывков казалось, что это был последний вздох.

Лицо человека покрывали следы недавних ударов. Вынув кинжал, который она носит в ножнах на правом бедре, Франсуаз в несколько взмахов распорола одежду священника и обнажила его тело.

– Его били, – констатировала девушка. – Медленно, с перерывами. По тем местам, где больнее всего.

Я видела подобное в Темном городе много раз, но никогда ударов не бывает так много.

– Старая Мерседес пришла, чтобы убраться в церкви. – К нам приблизился невысокий человек с толстыми щеками. По всей видимости, это и был вызвавший шерифа лавочник. – Я не знал, что делать. Нет ран, чтобы перевязать. Кости тоже не сломаны. Мерседес варит отвар, чтобы наложить на ушибы.

Я закрыл крышку мобильного телефона и отрицательно покачал головой.

Горы, поднимавшиеся над нашими головами, глушили сигнал.

– Местный доктор приедет слишком поздно. – Франсуаз зло поморщилась. – У несчастного разбиты все внутренности. Отойдите.

Она встала на колени перед телом священника. Ее тонкие пальцы пробежали по животу и груди старика.

Человек шевельнулся; его веки дрогнули, не в силах приподняться. Сдавленное хрипение, смешавшееся с обрывками неясных слов, вырвалось из его горла.

Федеральный шериф наклонился, силясь расслышать.

– Падре, – спросил он, – вы знаете тех, кто напал на вас?

– Он вам уже ничего не скажет, – буркнула Франсуаз.

Она расправила плечи и нанесла лежавшему перед ней человеку четыре резких удара.

Тело священника содрогнулось; из его рта вырвался вздох. Члены старика вытянулись. Его грудь больше не поднималась в тяжелом дыхании.

– Вы убили его, – воскликнул шериф.

– Почти.

Франсуаз жестко усмехнулась, выпрямляясь во весь рост.

– Я замедлила работу его сердца, передавив несколько нервов.

Она отряхнула руки.

– Это остановит внутреннее кровотечение до того, как приедет скорая. Машина достаточно оснащена?

Получив утвердительный ответ, Франсуаз сделала вид, что удовлетворена им. Однако на самом деле беспокойство девушки за судьбу священника немного улеглось лишь после того, как она помогла парамедикам погрузить его в машину.

На смуглом лице шерифа не появилось счастливого озарения, и я понял, что он не уверовал в медицинские способности моей партнерши. Но Франсуаз всегда выглядит такой уверенной, что перечить ей трудно.

– Никто еще не поднимал руки на священника, – произнес шериф.

– Если не считать коменданта Ортегу. – Я наклонился, чтобы приподнять четки, выпавшие из пальцев святого отца.

Я вложил их ему в руки.

– После того как его отец покончил с собой, Ортега пытался убить местного священника, отца Карлоса. Он винил во всем его. Вижу, вам не были известны эти подробности из его биографии?

Шериф стал холоден, как сосулька.

– По-вашему, комендант федеральной тюрьмы ответствен за нападение на священника?

– Не он.

Я прислонился к перилам лестницы и посмотрел в небо.

– Здесь есть звонарь или ризничий... какой-нибудь помощник падре?

– Звонарь Чучо, – подсказал лавочник. – Старая Мерседес послала его в горы за травами.

– Пусть придет к нам, когда закончит, – распорядился я. – И пусть заканчивает побыстрее.

– Чучо ничего не знает, – с сомнением возразил лавочник. – Он был в деревне вместе со мной, когда это произошло.

– Он знает, – заверил я торговца. – А если что-то забыл, один взгляд на падре дарует ему просветление.

Лавочник заторопился вниз по тропе, ведшей в деревню.

– Он не на шутку переживает из-за священника, – хмыкнул я. – Видно, его здесь любили.

– Падре был хорошим человеком, – подтвердил шериф.

– Надеюсь, он им останется. И все же на его совести, пожалуй, есть одно темное пятно. Шериф, вы наверняка получили сведения о человеке по имени Мартин Эльмерих, который разыскивается властями страны Эльфов?

– Полицейские ищут его в каждом городе.

– Пусть будут осторожны – тот, кто не посовестился избить беззащитного священника, сам уже не остановится. Бывшие подельники тоже хотят его прикончить, поэтому он вдвойне осторожен. Только вы не найдете его ни в одном городе, шериф.

Ледяные глаза шерифа сузились и стали походить на щели для монет.

– Вижу, вам известно много больше, чем вы рассказали мне, мистер Амбру стер, – сказал он. – Думаю, нам будет о чем поговорить в участке.

– Вам известно столько же, сколько и мне, – невозмутимо ответил я. – И даже больше. Это ведь ваши люди должны были следить за Мартином Эльмерихом в Аспонике, а нашли только тело мертвого контрабандиста.

– Мои люди тоже совершают ошибки, – ответил шериф. – Но я могу поклясться, что вокруг церкви нет ни одного доказательства того, что на священника напал именно Эльмерих.

– Они перед вами, – ответил я. – Только вы их не видите.

Шериф сухо спросил:

– Может быть, вы мне их покажете? Я пожал плечами и кивнул в сторону неподвижного тела святого отца.

– Вы только что слышали, что его избивали так, как принято на улицах большого города. Люди разного происхождения ведут себя по-разному, в том числе и дерутся. Это работа городского, причем, скорее всего, из Дроу, а не из Аспоники.

– Эльмерих – не единственный, кто бежал сюда из страны Эльфов через границу.

– Но только он сделал это несколько часов назад. К тому же есть две причины, по которым это вряд ли был кто-то, кто живет здесь давно.

– И каковы же эти причины?

– Во-первых, мотив. У Эльмериха он был, и очень веский. Если нападавший – не он, тогда нам придется предположить существование второго человека, столь же лишенного совести, прожившего долгие годы в стране Эльфов, и которому понадобилось напасть на священника в тот же день и час, когда Эльмерих перешел границу. Почему не вчера, не завтра? Маловероятно, что это просто совпадение.

– Не совпадение, – возразил шериф. – Причина всего – ваше расследование. Из-за него Эльмериху пришлось бежать из страны Эльфов, а его местные сообщники запугивают свидетелей. Вы сами говорили, что боитесь за жизнь тех, кого арестовали мои люди. Возможно, священник многое знал.

Я покачал головой.

– Вы знали его лучше, шериф, но даже я понял, что он не из тех, кого напугают побои. Не такой он был человек. Или я не прав?

– Пожалуй.

– Будь он кому-то опасен, его бы убили сразу. Но главное не это, и здесь вторая причина, по которой сложно подозревать человека из местных.

– Какая? – спросил шериф.

– Его били так, чтобы причинить боль, – произнес я. – И это заняло гораздо больше времени, чем надо, чтобы напугать. На него напали не затем, чтобы заставить замолчать. Негодяй хотел обратного – чтобы священник говорил.

– Говорил?

– Да. Аспониканские сообщники решили избавиться от Эльмериха. Того разыскивает полиция, он стал опасен. Это наиболее вероятная причина, по которой он мог убить своего проводника. Спустя несколько часов мы узнаем, что кто-то пытал местного священника.

– Священник знал нечто, что поможет Эльмериху вывернуться?

– И, скорее всего, не очень хорошее, раз святой отец держал это в тайне... Я надеюсь, этот достойный сеньор, что ковыляет сейчас по тропинке, звонарь, поможет нам в этом разобраться.

– Звонарь определенно что-то знает, – сказал я, выходя из автомобиля перед полицейским участком. – Не стоило позволять ему уезжать.

– Он хочет побыть со святым отцом, – возразила Франсуаз. – Помощник шерифа проводит его до больницы и проследит, чтобы он не потерялся в бачке с использованной бумагой.

Шериф приблизился к нам. Свою машину он поставил у самого входа.

– Мне не нравится то, что происходит, – сказал он. – И я еще не разобрался, не из-за вас ли вся эта заварушка.

– Может ли лгать человек, – спросил я, – с таким открытым и честным лицом, как я? Шериф мрачно направился к двери.

– С той минуты, как я тебя знаю, – заметила Франсуаз, – не было и дня, чтобы ты не солгал хотя бы трижды.

– Тебе я никогда не лгал, – возразил я. Франсуаз засмеялась:

– Это потому, что ты мне доверяешь, бейби.

Шериф не произнес ни звука, и все же я почувствовал, что что-то произошло.

Я вынул из кобуры свой пистолет и медленно взошел по ступеням.

Франсуаз покачала головой, давая понять, что это не лучший способ заходить в полицейский участок.

Я толкнул дверь.

Шериф стоял на одном колене, наклонившись над тем, что лежало на полу. Когда сноп света, хлынувший из открытой двери, коснулся его шляпы, он резко повернулся, в руках его был пистолет.

– Тише, шериф, – прошептал я. – Это всего лишь мы.

Он поднялся, его глаза вновь смотрели вниз.

Я подошел к нему.

Пыльно-зеленая форма, представшая нашему взору, могла принадлежать только одному из помощников шерифа. Правая согнутая рука человека застыла на расстегнутой кобуре.

Он так и не успел вынуть свое оружие.

Ноги убитого были поджаты.

Так бывает, когда человек слышит что-то за своей спиной. Он инстинктивно нагибается, чтобы не получить удар по голове, и разворачивается. А что произойдет с ним потом, зависит от того, насколько быстро он это сделает.

– Черт, – произнесла Франсуаз, подходя к телу.

– Метко подмечено, – ответил я.

Я знал, что передо мной лежит один из помощников шерифа. Однако даже его начальник вряд ли смог бы сразу определить, кто именно.

У парня не осталось лица.

Человеческий череп, оскалившийся в предсмертном крике, высовывался из ошметков шеи. Белые позвонки уходили в посиневшие ткани.

На верхней части черепа еще оставались лоскутки кожи, но я не смог бы определить цвет спутанных волос.

То, что осталось от головы несчастного, покрывала светло-синяя слизь. В том месте, где открывалась шея, слизь успела смешаться с кровью и теперь впитывалась в тело.

– Проклятье, – прошептал шериф.

Он произнес имя убитого – значит, все-таки его узнал.

Слизь покрывала форму убитого мелкими каплями застывавших струек. Она блестела на полу, и в ее прозрачной поверхности отражалась тень движущегося вентилятора.

– Мозговой полип, – произнесла девушка. – Он высосал ему только голову, значит, успел насытиться раньше.

Я взглянул на пистолет в своей руке. Помощник шерифа не успел вынуть своего оружия. Или же решил, что оно ему не поможет.

– Проклятье, – вполголоса повторил шериф.

– В тюрьме Сокорро содержатся четверо полипов, – произнес я. – По-видимому, господин Ортега выпускает их подкормиться.

Шериф крепче сжал в ладони рукоятку револьвера.

– Альварес! – закричал он. – Альварес!

Я услышал, как ровно бьется мое сердце.

В помещении имелись две внутренние двери. Одна вела в камеры, в которых держали преступников до того, как переправить их в тюрьму. За второй находились помещения для допросов.

Только от нас зависело, какую из них выбрать.

Шериф взял свой револьвер за дуло. Рукоятка у него была тяжелой, ребристой, с двумя дополнительными пластинами по бокам.

Единственный способ убить мозгового полипа – раздавить его крохотный, не больше грецкого ореха, мозг, перекатывающийся в студенистом теле.

– Направо, – вполголоса бросил я. – С камер для заключенных он начал.

Франсуаз распахнула дверь, и я вкатился в нее так быстро, как только мог. У меня имелись только четыре секунды, чтобы определить, что на потолке не сидит никто, кроме ленивых мух.

Мух было восемь.

Я встал во весь рост, настороженно оглядываясь.

Франсуаз настороженно вошла следом за мной.

Человек полулежал, прислонившись к стене. Его руки сжимались вокруг выкрашенных белым прутьев решетки. Сквозь них, на вымощенный булыжником двор, смотрели пустые глазницы обсосанного черепа.

Я наклонился над телом и перевернул его. Когда-то он тоже был помощником федерального шерифа; теперь его даже не смогут похоронить в открытом гробу.

– У этой твари сегодня не разгрузочный день, – произнесла Франсуаз. Я выпрямился.

– Думаешь, ее научили возвращаться к хозяину по свистку? – спросил я. Франсуаз фыркнула.

– Скорее, я поверю, что ты меня разлюбил.

– Значит, она по-прежнему где-то здесь... Франсуаз презрительно скривила губы.

– А я думала, ты скажешь что-нибудь дельное.

– Я осмотрел комнаты. – В дверях появилась фигура федерального шерифа.

Я заметил, что он начал сутулиться.

– В них никого нет.

Он запнулся, когда взгляд его темных глаз остановился на человеке, лежавшем у зарешеченного окна.

– Боже, – прошептал он. – Нет.

Он быстро прошел через комнату. Если он не побежал, то только потому, что привык сохранять достоинство и не мог отбросить эту привычку даже теперь, когда она уже была ему не нужна.

– Нет, – повторил он.

Его колени подогнулись сами собой.

– Этого не должно было случиться, – произнес шериф. – Сегодня не его смена.

Франсуаз коснулась моей руки и вернулась в центральное помещение.

– Что? – резко спросила девушка.

– Ничего, – ответил я. – Мы подождем, пока шериф немного придет в себя, и продолжим поиски. Его не стоит оставлять одного.

Франсуаз наградила меня взглядом столь тяжелым, что у человека менее уверенного в себе сломался бы хребет.

– Нет, я не расстроена, – резко сказала она. – Во всяком случае, не так, как он ждет от меня.

Я бросил взгляд на дверь, за которой федеральный шериф беззвучно склонился над телом своего убитого помощника.

– Погибли трое полицейских, – произнес я. – Трое, ибо охранник у камер тоже наверняка мертв. Конечно, тебе их жаль; но не потому, что они были хорошими людьми.

Глаза Франсуаз стали холодными и жестокими.

– Комендант Ортега – преступник, которого можно разоблачить и предать суду. Но эти люди – они виноваты, как и он, хотя формально защищали закон.

– Защищали закон, – подтвердил я. – Но не людей.

– Я вспоминаю деревню, которую они уничтожили, – сказала Франсуаз. – Людей они закопали в пустыне и проложили поверх могил асфальтовую дорогу. Я уверена, что почти всех их можно было бы вылечить, если бы кто-нибудь захотел это сделать.

Она встряхнула каштановыми волосами.

– Ты прав, Майкл, мне не жаль их. Я взял ее за руку и слегка сжал ее.

– Так и должно быть, – тихо сказал я. В глубине ее глаз мелькнула искра.

– Мы осмотрели все, кроме камер для заключенных, – отрывисто произнес федеральный шериф.

Могло показаться, что этот сильный человек уже сумел перебороть эмоциональное потрясение, которое испытал, увидев своих товарищей мертвыми. Его глаза приобрели прежнюю твердость, плечи выпрямились, а голос звучал уверенно.

Но я видел, что в глазах его стынет тоска.

– Должно быть, тварь выбралась на улицу, – сказал он.

– Сомневаюсь, – бросил я.

– Почему?

– Мы бы нашли трупы на тротуаре.

Франсуаз молчала, на ее губах застыла ухмылка.

То, что происходило с шерифом, ее радовало, но вовсе не потому, что он страдал.

Франсуаз увидела в нем сплав мужества и убежденности, встречающийся в людях столь же редко, сколь часто он достается не тем, кому надо бы его иметь.

Однако шериф посвятил свою жизнь не тому, во что верил. И только мучительные уроки, на которые человек частенько сам напрашивается, могли позволить ему познать самого себя.

Шериф вступил в коридор, по обе стороны которого вырастали решетки камер.

Он сделал это быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы сохранить себе жизнь.

Если бы перетекающая тварь грязно-голубоватого цвета сидела сейчас, прилепившись к потолку слоем клейкой, резко пахнущей слизи, спустя пару мгновений от лица федерального шерифа остались бы лишь влажные обсосанные кости.

Но коридор был пуст; шериф выпрямился, поднимая свой пистолет.

– Альварес, – прошептал он.

Франсуаз осуждающе покачала головой.

Рожденная для убийства, она всегда расстраивается при виде того, как чувства притупляют человеческие инстинкты.

Я решил, что теперь буду идти первым. Надо подождать, пока шериф придет в себя. Возможно, это произойдет лет через двадцать.

Третий помощник шерифа сидел на деревянном стуле, отделенный от нас низким столом с грудой бумаг на нем.

Его тело было изожрано гораздо сильнее, нежели останки тех, кого мы видели в остальных комнатах. Полип еще не успел достаточно насытиться, когда напал на караульного.

На убитом уже не было серо-зеленой форменной рубашки. Ядовитая слизь растворила ее вместе с тканями тела. Белые ребра кривились вокруг сгорбленного позвоночника; кое-где на них еще оставались лохмотья внутренних органов. С забрызганных кровью брюк к полу свешивались кишки.

– Альварес, – вновь повторил шериф.

В его голосе более не было того ошеломления, которое он испытывал прежде. Он понял, что охранник убит, когда увидел первое тело, и успел немного подготовиться к тому, что увидел.

– Он был первый, на кого напал мозговой полип. Я зашел за стол и наклонился над зарешеченным окном.

– Вот как он проник в здание; я вижу слизь между металлическими прутьями.

– Другие окна чистые, – бросила Франсуаз. – Это значит, что он еще здесь.

– Или нашел себе другую дорогу.

Камер было восемь, только четыре из них оказались заняты.

Вернее, теперь они тоже освободились.

Франсуаз обследовала металлические клетки одну за другой.

– Единственное, что здесь может нам повредить, – сказала она, – так это запах.

– Кем были двое других заключенных? – спросил я.

– Один перевозил наркотики, – ответил шериф. – Мы взяли его на границе с двумя фунтами неочищенного кокаина. Второй сидел за драку.

Франсуаз дотронулась кончиком сапога до белого скелета, лежавшего в луже булькающей слизи.

– Не стоило бедняжке распускать руки, – констатировала она.

У людей, запертых за холодными решетками камер, не оставалось ни единого шанса на спасение, когда слизистая масса перетекала через прутья, пожирая их одного за другим.

У тех, кого мы нашли первыми, была высосана только голова; таким путем полип добирался до человеческого мозга.

В начале своей трапезы он не был столь привередлив.

– Я думала, у арестованных отнимают пояса, чтобы они не повесились, – заметила Франсуаз, кивая на металлическую пряжку, лежавшую среди костей.

– Им уже это не грозит, – сказал я.

Франсуаз недобро взглянула на федерального шерифа.

Человек стоял в центре коридора и потерянно смотрел вокруг.

– Я должен был прислушаться к вашим словам, – прошептал он.

– Вот как, – сказала Франсуаз. – Тогда ответьте мне на один вопрос, шериф. Он поднял глаза. Голос девушки стал безжалостным.

– Четыре человека, шериф, – сказала она. – Сильных, здоровых человека. Тварь напала на охранника сзади, он не успел ничего предпринять. Но заключенные.

Один из скелетов повис на прутьях решетки, словно все еще пытался звать на помощь распахнутыми челюстями.

Франсуаз пнула его ногой так, что он рассыпался.

– По-вашему, они не звали на помощь? Они не могли умереть все сразу, одновременно. Нет, они кричали и трясли двери – вот так.

Пальцы девушки сомкнулись на прутьях, и Франсуаз тряхнула решетку так, что едва не выворотила ее из петель.

Я поморщился от громкого лязгающего звука, который можно было расслышать, наверное, миль за сто.

– Заключенные кричат и зовут на помощь, – сказала девушка. – А двое полицейских за дверьми схватились за пушки, только когда им не хватило времени даже обделаться. Почему они не обратили внимание на крики?

Лицо шерифа было бледным, как у клоуна, обсыпанного пудрой.

И оно столь же мало вызывало смех.

– Я объясню, – процедила Франсуаз. – У вас здесь принято, чтобы заключенные кричали и звали на помощь. Вы бьете арестованных, я права?

Мускулы на лице шерифа напряглись, когда он отвечал.

– Мы здесь затем, чтобы следить за порядком, мисс Дюпон. И его не всегда удается добиться разговорами.

– Вы даже не пытались, – отрезала девушка.

– Не вам меня учить, – глухо ответил он.

Я осмотрел помещения камер. В них негде было спрятаться даже дурным помыслам.

– Мы должны идти дальше, – сказал я.

– Нет, – возразил шериф.

Глаза Франсуаз вспыхнули яростью, как бывает всегда, когда ей перечат.

Звенящая связка ключей, которыми моя партнерша открывала камеры, теперь вновь была в руках федерального шерифа. Быстрым движением он шагнул к дверце камеры, в которой находились мы с девушкой, и захлопнул ее.

– Не делайте глупостей, шериф, – предупредил я.

Замок щелкнул.

Франсуаз медленно выдохнула через стиснутые зубы.

Шериф распрямился, пряча в карман связку ключей. Его лицо блестело от мелких капелек пота; и не сгустившаяся к вечеру жара была тому причиной.

Его глаза блестели, когда он заговорил:

– Мне не нравится то, что здесь происходит. И я еще не знаю, не вы ли тому причиной. Франсуаз усмехнулась.

– Скоро вы узнаете, шериф, – бросила она. – Но сможете рассказать об этом разве что могильным червям.

В правой руке шерифа тускло блеснуло оружие.

– Не вздумайте напасть на меня, – произнес он. – Я умею обращаться с этим.

– Вы совершаете ошибку, – предупредил я. В минуты, когда это необходимо, я могу блеснуть красноречием.

Франсуаз презрительно скривилась.

– Вы говорите, что здесь замешан кто-то из ведомства коменданта, – проговорил шериф, отступая к двери. – Я сам все проверю.

– Будьте осторожны, – хмуро посоветовал я.

Франсуаз сердито посмотрела на меня. В этот момент мне, как герою ее грез, следовало предпринять нечто решительное.

Например, загипнотизировать шерифа при помощи часов на цепочке или убедить его довериться нам, воззвав к дошкольным воспоминаниям.

Однако герой грез потому и герой, что всегда поступает по-своему.

Я рассудил, что нет ничего более решительного, чем сохранять хладнокровие, и потому не стал ничего предпринимать.

Шериф наклонился над столом охранника.

Он не спускал с нас глаз, равно как и с дула своего пистолета.

– Майкл, сделай что-нибудь, – в ярости прошептала Франсуаз.

– Не волнуйся, кэнди, – ответил я. – Я контролирую ситуацию.

– Но ты же ни черта не делаешь.

– Между ничего не делать и получить пулю из револьвера тридцать восьмого калибра я выбираю ничего не делать.

– А где твоя смелость? Я огрызнулся:

– Храню ее в банковском сейфе и вынимаю по вторникам.

– Я служу здесь пятнадцать лет, – произнес шериф, поворачивая диск телефона.

Ненавижу телефонные диски – они так долго поворачиваются и еще дольше возвращаются назад.

Особенно, если тот, кто набирает номер, направил на меня дуло револьвера.

– Начинал с самых низов. И до того, как вы здесь появились, у меня все было хорошо.

– Жаль покидать черно-белый мир? – ядовито спросила Франсуаз.

– Трое моих людей мертвы, – произнес шериф. – Я звоню федеральному судье, чтобы он прислал еще офицеров. Черт меня подери, если я не узнаю, что здесь происходит.

– Скорее произойдет первое, – пробормотал я. Франсуаз пихнула меня в бок.

– Ну же! – зло выкрикнула она.

Я кубарем отлетел к металлической решетке, и мне пришлось признать, что у моей партнерши имеются очень веские причины для того, чтобы торопить меня.

Еще мгновение назад федеральный шериф стоял, наклонившись над столом охранника, и его палец проворачивал телефонный диск. Он смотрел на нас не отрываясь; признаюсь, это чрезвычайно приятное зрелище, но в тот момент шерифу было бы лучше обернуться.

Я уловил какое-то движение, едва заметное, над головой шерифа.

Я понял, что происходит, еще до того, как смог это осознать

Заходя в коридор отделения для задержанных, я обратил внимание на зарешеченное окошко вентиляционного отверстия. В тот момент это была лишь еще одна из деталей обстановки, которую следовало принять к сведению и перейти к следующей.

Но все время, пока мы находились здесь, я не упускал из виду эту решетку. Спустя пару минут я, казалось, совершенно забыл о ней; но мелькнувшее движение я увидел так же ясно, как вспышку фейерверка.

Только пару мгновений спустя я понял, что кричу.

Я не стал бы этого делать, будь у меня время хоть немного подумать. Но моим первым побуждением было предупредить шерифа о том, что падало на него сверху.

Мой возглас привлек его внимание, и он посмотрел прямо на меня; но больше он уже ничего не увидел.

Студенистая масса вытекала из-за вентиляционной решетки, просачиваясь сквозь нее. Серое слизистое тело полипа, лишенное костей, булькало, и сквозь блестящую влажную поверхность можно было рассмотреть маленькие белые комочки, взвешенные в глубине его плоти.

Это были куски человеческого мозга.

Мозговой полип вытекал из вентиляционной решетки так медленно, что все звезды с небосклона можно было успеть собрать и развесить заново. Или мне просто так показалось.

Он не скользил вниз по стене, но собирался на нижнем краю решетки большой пульсирующей каплей.

Две тонкие струйки слизи потекли из нее, пачкая пол.

Только теперь федеральный шериф понял, что я смотрю не на него, а на что-то, находящееся над его головой.

Он повернулся и поднял глаза

Не знаю, стоило ли ему это делать.

Полип оторвался от края вентиляционного отверстия, издав при этом резкий хлюпающий звук. Говорят, что человек еще успевает закрыть глаза; однако я еще не встречал никого, кто мог бы ответить, становится ли от этого легче.

Вязкая студенистая масса, булькающее туловище полипа, плюхнулось шерифу на лицо.

Я уже находился возле дверей нашей камеры; я двигался так быстро, как только мог.

– Черт, – пробормотала Франсуаз.

Я вынул из-за манжеты тонкую, изогнутую на конце спицу. Она может служить универсальной отмычкой, если уметь правильно ею пользоваться.

Я просунул руку через решетку и вставил конец спицы в дырку замка.

Шериф схватился руками за лицо, и его пальцы глубоко погрузились в студенистую массу твари. Этим он мог добиться только одного – ощутить перед смертью, как тают, разъедаемые кислотой, его кисти

Я понимал, что он пытается нащупать мозг твари и раздавить его.

И еще я понимал, что он не сможет.

Мне казалось, что он тоже не тешил себя иллюзиями.

Замок щелкнул, и я вывалился в коридор.

Федеральный шериф оставался на ногах, вздрагивая от боли. Его руки давно замерли; кислота поглотила сначала кожу на его кистях, потом мясо, и наконец добралась до нервов.

Маленькие кости пальцев рассыпались и утонули в булькающем теле твари.

Я чувствовал, как колеблется моя партнерша. Первым ее побуждением было всадить две пули в затылок умирающего шерифа, чтобы избавить его от невыносимых страданий.

Но в душе Франсуаз все еще теплилась надежда, что шерифа удастся спасти.

Я сомневался, что он уже этого хочет.

Первое, чего он лишился, были глаза. Тонкая кожа век не могла спасти глазные яблоки от ядовитой кислоты мозгового полипа, которая с шипением въедалась в лицо обреченного человека.

Шериф стиснул зубы, прокусывая кожу на губах. Таким образом он старался хотя бы на мгновение задержать полипа, преградив его тканям путь в человеческую голову.

Но все было тщетно.

Жидкая кислота проникала все глубже в кожу. Она затекала в отверстия, оставшиеся после глазных яблок, и пожирала зрительные нервы. Слизкая масса затекала в нос человека, скатываясь в горло.

К тому моменту, когда я подбежал к федеральному шерифу, у него уже не было правого уха.

В том месте, где раньше находился рот этого человека, теперь разбухал, истекая слизью, бледный нарыв, перекатывавшийся в полупрозрачных тканях полипа.

Это был мозг твари.

Я занес руку, в которой сжимал пистолет.

– Ты не успеешь, – раздался позади меня резкий окрик девушки.

Я знал это.

Слизистая масса сползла с лица федерального шерифа, словно это была вторая кожа. Она скользнула по его серо-зеленой форменной рубашке и с булькающим звуком размазалась по грязному полу.

Секунду полип медлил.

Его тело потеряло однородность; внутри него, подобно чернилам в стакане воды, медленно расплывались алые струи, разворачиваясь павлиньими перьями.

Это была кровь.

Все туловище твари, студенистое и мягкое, теперь было наполнено мельчайшими кусочками кожи и оторванного мяса. Острым инстинктом полип чувствовал, что на сей раз ему не дадут времени, чтобы пропитать голову своей жертвы кислотой, растворить, а затем пожрать.

Он заглатывал все, что удавалось отделить от тела.

Я думал, что сейчас тварь бросится на меня, заскользив по стенам все выше и выше, чтобы оттуда обрушиться и на мое лицо. Но полип не решился; он видел, что перед ним двое людей, и предпочел отступить.

Франсуаз, глубоко дыша, остановилась рядом со мной в то мгновение, когда слизистая масса исчезла, просочившись под узкую дверную щель.

– Я найду сковородку, на которой тебя поджарить, – процедила девушка. – Омлет недоделанный.

Я опустился на колени, придерживая тело федерального шерифа.

Человек полулежал, прислонившись спиной к столу. От его лица почти ничего не осталось. Кожа сошла полностью, обнажив мускулы и кости. Нос провалился, крупные капли слизи дрожали в тех местах, где раньше были глаза.

И все же этот человек еще оставался в сознании.

Страдания, которые он испытывал, не могли одержать верх над силой его воли; такое бывает лишь с людьми, одержимыми какой-то идеей, настолько важной, что даже природа вынуждена смириться перед ней, дожидаясь своей очереди.

Я понимал: как только этот человек исполнит то, что занимало его мысли, он умрет.

Франсуаз встала на колени перед умирающим. Она попыталась взять руки шерифа в свои, но у мужчины уже не было ни пальцев, ни самих кистей. Только покрытые полупрозрачной слизью обрубки высовывались из забрызганных кровью рукавов.

– Спокойно, – ласково произнесла Франсуаз. – Ни о чем не волнуйтесь. Помощь скоро придет. Майкл, вызови «скорую».

Я подчинился, хотя знал, что та помощь, которая нужна сейчас федеральному шерифу, должна быть оказана ему на божьем суде, если таковой есть.

Рот человека открылся; губ у него уже не было, и кое-где можно было рассмотреть зубы сквозь прорванные ткани.

– Я ошибся, – глухо прошептал он.

Он задохнулся от боли и не мог больше произнести ни слова.

Франсуаз наклонилась к нему совсем близко; в ее глазах я прочитал сожаление.

– Важно, что вы это поняли, – произнесла она.

Я решил отвернуться.

Я не мог смотреть на то, что должно было произойти.

Франсуаз надеялась, что теперь, испытав страдания как духовные, так и телесные, перед лицом смерти, федеральный шериф раскается в той жизни, которую вел, и поймет, что сострадание к тем, кто окружает тебя, – единственный способ добиться справедливости.

Но такое бывает только в вестернах.

И то не во всех.

– Я был слишком мягок... – снова заговорил шериф. – Следовало сразу сжигать деревни, в которых мы подозревали нелюдей...

Серые глаза Франсуаз зло вспыхнули; но федеральный шериф уже не мог этого увидеть.

Я даже не знал, слышит ли он нас.

Правая рука человека согнулась в локте, оставляя обрубком широкий кровавый след на теле. Шериф замер, его голова повернулась.

Я дотронулся до звезды, раскрывавшей лепестки-лучи над его сердцем.

Дотронулся достаточно сильно, чтобы он ощутил это телом

Звезда была золотая.

Он кивнул.

Я отцепил ее от его рубашки и, положив руку на его плечо, крепко сжал.

Он снова кивнул; его тело ослабло и начало сползать на пол.

– Он так ничего и не понял, – произнесла Франсуаз.

Я не знал, на кого она сердится больше – на шерифа, который погиб только потому, что слишком верил в систему, которую защищал. На мир, создавший его. Или на себя.

Я вынул носовой платок и вытер с рук полупрозрачную слизь. Я запачкался ей, когда давал понять шерифу, что выполню его последнюю волю.

Лишенная контакта с мозговым полипом, слизь была мертвой и потому неопасной. Но я все равно не хотел оставлять ее на своих руках.

Это портит имидж.

Франсуаз выпрямилась. В ее серых глазах отражались недоумение и растерянность.

– Ты ничего не могла сделать, Френки, – сказал я, проводя ладонью по ее плечу. – И никто бы не смог. Девушка отрицательно покачала головой

– Он, – она указала на безжизненное тело шерифа. – Он бы смог.

– Да, – согласился я – Но он этого не хотел.

Золотая звезда шерифа лежала на моей раскрытой ладони.

Я наклонился и протер ее о рубашку мертвого человека.

– Зачем ты снял ее? – спросила девушка.

– Я этого не делал, – ответил я.

Она вопросительно взглянула на меня.

– Шериф сам хотел ее снять, – произнес я. – Но он уже не мог сделать это, и я выполнил данную обязанность за него.

– Обязанность?

– Умирая на боевом посту, – произнес я, – во время несения службы, федеральный шериф должен оставить после себя заместителя, который будет выполнять его работу до тех пор, пока губернатор штата не назначит нового федерального шерифа.

– У него был заместитель? – спросила девушка.

– Был, – подтвердил я. – До сегодняшнего дня. Это он находился в той комнате, возле окна. Вот почему его смерть особенно потрясла шерифа.

– И?

Я прикоснулся к левой груди Франсуаз и расстегнул ее куртку.

– Он назначил заместителем одного из нас.

Я осторожно прикрепил золотую звезду к ее белоснежной блузке.

Общение с людьми избавило меня не только от груза совести. Я сумел бросить вредную привычку видеть за вещами и событиями то, чего не существует на самом деле.

Золотая звезда в моих пальцах была всего лишь маленьким кусочком металла. Она даже не была по-настоящему золотой.

Для Франсуаз все обстояло иначе.

Не было ни барабанного боя, ни салюта из десятка стволов; не прозвучал пронзительный голос трубы.

Но Франсуаз их слышала.

Не знаю, что ощутила моя партнерша, когда умирающий шериф передал ей блестящий символ своего долга. Не знаю, ибо никогда не чувствовал ничего, хотя бы отдаленно похожего.

Наверное, это что-то возвышенное.

Не знаю.

Франсуаз опустила голову, рассматривая золотую звезду.

– Почему я? – спросила она. – Я имею в виду – почему я, а не ты? Я пожал плечами:

– Тебе известно, как я ненавижу ответственность.

Деревянная дверь вылетела из петель и, громко ударившись об пол, пронеслась по нему несколько футов, обдаваемая облачками пыли.

– Неплохо, – заметил я. Франсуаз усмехнулась:

– Я только начала.

Беспозвоночная тварь могла затаиться в любом уголке комнаты, дверь которой вышибла Франсуаз.

Распластаться по выкрашенному в темно-красный цвет полу. Повиснуть на потолке, пульсируя, готовая ринуться вниз, на беспомощного человека. Забиться в любую щель.

Полип двигается быстро. Уклониться от его броска столь же нереально, как научиться дышать песком.

Франсуаз взглянула на крупнокалиберный пистолет, который все еще держала в руках.

– Его мозг можно пробить пулей? – спросила она.

– Я знал одного парня, который пробовал, – ответил я. – Он всадил в полипа двенадцать зарядов, весь магазин. И ни разу не попал в мозг. Я должен был быть шафером на его свадьбе.

– Грустная история, – заметила девушка.

Из дверного проема не открывался вид, который стоило бы запечатлеть на открытке. Но он позволял понять, что студенистый полип не висит на потолке близ противоположной стены.

Это открывало перспективы.

– Как сказать, – ответил я. – Он ведь так и не узнал, что его невеста спит с его матерью.

Я перекатился по полу, собрав с него всю пыль.

Мертвый полицейский, которого мы обнаружили первым, лежал прямо на моем пути. Еще при жизни он был не из тех, кого бы я захотел обнять покрепче. Теперь, с обглоданным черепом, испачканный застывающей слизью, он стал еще менее желанным знакомым.

Я выпрямился, осматривая потолок.

Мозговой полип не висел прямо надо мной, и это было хорошо.

В какой-то мере.

Я не смог понять, где он; и это было скверно.

Жизнь полна парадоксов.

Франсуаз перекатилась через мертвое тело и поднялась на ноги рядом со мной.

– Что стало с ними? – спросила она.

– Ничего, – ответил я. – Открыли бутик модной одежды. Грустят о парне вместе. Особенно в постели.

– Это была бы странная семья, – согласилась девушка. – Я их знаю?

– Да.

Я начал передвигаться вправо, там, где в стенах не было вентиляционных отверстий. Два стула стояли недалеко от меня, и я перевернул их. Если кто-то и прятался под ними, то только клопы.

– Я догадалась, о ком ты, – сказала Франсуаз, не трогаясь с места. – Теперь понимаю, почему они так странно на меня смотрели.

– Не знал, что они спят еще и с клиентками...

Я понял, где он, еще до того, как увидел. Будь я лжецом, я мог бы сказать себе, что заметил на полу, скажем, следы слизи или как шевелятся листки бумаги.

Но я просто понял, что полип сидит там – потому что он должен был там сидеть. Поступки бывают предсказуемы, как дешевые головоломки.

Корзина для бумаг; высокая, квадратной формы. Легкий металл.

Я беззвучно засмеялся.

– Он там, Френки, – произнес я.

– Интуиция? – недобро осведомилась девушка. Я начал медленно подходить к корзине, крепче сжав дуло пистолета.

– Ставлю шляпу, Френки.

– Ты не носишь шляпы.

– Я не спорю на то, что может мне пригодиться. Серые глаза Франсуаз вспыхнули. Девушка шагнула вправо, легким танцующим движением.

– Нет, – прошептал я.

– Да, – возразила она.

Моя партнерша вложила свой пистолет обратно в кобуру. Теперь она стояла рядом с письменным столом мертвого федерального шерифа. Девушка положила кончики пальцев на толстое стекло, на котором ровными стопками лежали бумаги и папки.

– Извини, что нарушу здесь все, мальчонка, – пробормотала она. – Но это ведь не то же, что помочиться на твою могилу.

Я направил на корзину дуло своего пистолета.

Мозговой полип таился где-то внутри, дожидаясь момента, когда сможет разделаться с людьми поодиночке.

Он помнил, как его оторвали от трапезы, не дав насладиться сладким веществом мозга. И он хотел есть.

Франсуаз резким движением выдернула лист стекла из-под бумаг.

Ни одна из стопок не шевельнулась; высокий граненый стакан, в котором стояли заточенные карандаши, зазвенел, поворачиваясь на донышке, но тоже устоял.

Девушка тихо засмеялась.

Я не сводил глаз с металлической коробки, в которую забрался полип. Я знал, что стоит ему почувствовать свое превосходство, как он сразу же атакует.

Однако полип находился внизу, у самой земли; это делало его неуверенным. Он предпочитал забраться туда, где смог бы сверху наблюдать за своими жертвами.

Если тварь покажется на краю корзины, ее следовало испугать звуками выстрелов. Это срабатывает – в одном случае из десяти.

Или из ста, не помню.

Мне нравится массаж лица, но только не при помощи мозгового полипа.

Франсуаз бесшумно приблизилась ко мне, держа в обеих руках лист стекла.

– Уверен, что он там? – шепотом спросила она. Я огрызнулся:

– Как в своей потенции.

– С этим не поспоришь.

Девушка плавно согнула ноги в коленях и накрыла металлическую корзину стеклом.

Полип ринулся наружу раньше, чем Франсуаз успела нагнуться.

Скомканные бумажные листки рванулись вверх клочьями лавы при извержении вулкана. Полупрозрачная огромная капля ринулась к нам, словно дождь теперь шел с земли на небо.

Франсуаз весело улыбнулась.

Как ни быстро рванулся вверх мозговой полип, у него уже не оставалось шансов спастись. Он ударился о холодное стекло всем телом и расплющился об него; я видел, как студенистая масса растекается по другую сторону прозрачной поверхности.

– Ты пропустил остановку, – жестко улыбнулась Франсуаз.

Стекло, негромко звякнув, соприкоснулось с краями металлической корзины. Пару мгновений полип висел, приклеившись к нему, затем опал и бешено забился о стенки, заставляя их гудеть и вздрагивать.

Франсуаз придерживала стекло, совсем не прилагая усилий. Но ни один бросок полипа не был в состоянии вызволить его из темницы. Он был слишком мягок, чтобы разбить прозрачную дверь клетки, захлопнувшуюся за ним.

– Подержи его, Майкл, – распорядилась девушка.

Я подчинился, присев над корзиной для бумаг.

Франсуаз обхватила ее обеими руками и перевернула одним быстрым движением. Полип забился еще сильнее; бумага мялась и шуршала под его ударами.

Ее острые края впивались в тело мозгового полипа, раз за разом причиняя новую боль.

– Мальчонке не терпится, – проворковала Франсуаз. – Думаешь, он любит горячих девушек?

Теперь металлическая коробка, служившая корзиной для бумаг, стояла перевернутой на листе стекла. Мозговой полип тщетно сотрясал изнутри ее стенки.

Франсуаз поставила ногу на дно корзины, намертво замуровав внутри слизистую тварь.

– Не расстраивайся, – сообщила она полипу. – Просто представь, что попал в кабинку лифта. Франсуаз обернулась.

– Майкл, мне нужно что-то массивное.

Я подал ей тяжелую статуэтку, стоявшую на столе. Франсуаз поставила ее на дно корзины и убрала ногу.

Мозговой полип почувствовал, что что-то переменилось; с новыми силами он ударился о металлические бока корзины.

– Смотри, не надорви животик, – посоветовала ему девушка.

Тварь не могла освободиться; Франсуаз подошла к столу.

– Протоколы, аресты, обыски, – пробормотала она, перелистывая бумаги. – Трахни меня, Майкл, если все здесь – не нарушение закона.

Девушка раскрыла несколько ящиков, пока не нашла три пакета чистой бумаги. Разорвав их, она скомкала листы и разложила их вокруг перевернутой корзины.

Полип затих; он чувствовал, что что-то готовится.

Приготовить собирались его самого.

– Дай девушке огонька, – приказала Франсуаз.

Я кинул ей зажигалку.

Франсуаз поднесла язычок пламени к одному из листов; он занялся, сперва неуверенно, слабым полукругом огня вторгаясь в белое полотно бумаги, потом все смелее.

Франсуаз вынула из верхнего ящика квадратную бутылку, в которой плескалось бренди.

– Спиртное может быть вредно для здоровья, – заметила она и вылила его в огонь.

Костер запылал, ударившись языками в темный потолок. Две или три мухи, сгоревшие заживо, упали в него; вентилятор перестал вертеться.

Франсуаз предварительно отключила противопожарную систему, и теперь ничто не могло остановить обезумевший огонь.

Мозговой полип забился, как сердце влюбленного. Если эта тварь и боялась чего-то больше, чем смерти, так это смерти от огня.

– В лифте бывает жарко, – пояснила ему Франсуаз. – Ты не знал?

Он пытался перевернуть корзину ровно одиннадцать секунд; потом жизнь покинула его.

Когда Франсуаз перевернула корзину, черную от сажи и покрытую белыми хлопьями смеси огнетушителя, оттуда выпали лишь потемневшие и согнувшиеся от жары бумаги.

Мозговой полип высох, приклеившись к металлическим краям; его мозг почернел и съежился.

Франсуаз усмехнулась и подошла к письменному столу.

Ее длинные пальцы быстро набрали номер.

– Комендант Ортега? – спросила она. – Федеральный шериф мертв, а с ним и трое его помощников. На другом конце провода молчали.

– Знаю, это не то, чего вы хотели, – произнесла девушка. – А вот еще одна новость: перед смертью он назначил меня своим заместителем. Первая казнь уже совершена.

По всей видимости, комендант пытался что-то ответить, но девушка заставила его замолчать.

– Это начало, комендант, – сказала она. – Если хотите умереть быстро, пустите себе пулю в рот.

10

Франсуаз распахнула застекленные двери, и смотревший в пол санитар, споткнувшись, уронил груду картонных коробок.

Он наклонился, чтобы подобрать их, и замешкался, уткнувшись глазами в стройные бедра девушки.

Франсуаз хлестнула его ледяным взглядом, и он снова уставился в пол.

– Несколько часов назад к вам привезли священника. – Я улыбнулся сестре, сидевшей за столиком регистратуры. – С ним были звонарь и помощник федерального шерифа. Вы не подскажете, в какой они палате?

Она улыбнулась мне в ответ, и это не была заученная дежурная улыбка, которой врачи и медсестры пытаются привнести в жизнь немного радости.

Потом сестра встретилась взглядом с Франсуаз, и ее улыбка потухла.

– Простите, но мы не даем информацию о наших пациентах.

Франсуаз шагнула к ней и отвернула край куртки.

– Послушай, кнопка, – сказала она. – Я – новый федеральный шериф и не советую тебе меня злить.

Медсестра печально вздохнула, бросив на меня романтический взгляд.

– В двухсотсороковой, – сказала она.

– Даже номер сам узнать не можешь, – мрачно процедила Франсуаз, направляясь вдоль по коридору.

– Но Френки, – возразил я, – она уже готова была мне все рассказать, пока ты не появилась.

– Я-то чем помешала?

– Френки, молодой человек, не побоюсь этого слова – красивый, импозантный...

– Ближе к делу, Майкл.

– Так вот. Этот молодой человек – то есть я – спрашивает у медсестры, где найти священника. Робкое создание не в силах устоять перед моим обаянием– простите, мэм, – и готово выложить мне все, что она узнала с тех пор, как закончила второй класс. И что происходит дальше? Она видит тебя.

– И?

– Если парень и девушка ищут священника, – пояснил я, – то, скорее всего, они хотят обвенчаться. Эта малышка хотела меня спасти.

– Как он? – спросила Франсуаз, неслышно входя в небольшую отдельную палату.

– Пока без сознания, – ответил помощник федерального шерифа. – Операция длилась очень долго.

Девушка сделала несколько шагов вперед и наклонилась над койкой.

Лицо священника, испещренное следами ударов, было накрыто кислородной маской. Тонкие провода исходили из его рук и скрывались в перевернутых сосудах капельниц.

Зеленые точки бежали по черным мониторам, рисуя изломанные линии.

– Врач говорил, что у него было мало шансов, – продолжал помощник шерифа. – У него внутри все было разбито, многие органы лопнули. Если бы кровь продолжала вытекать, она бы наполнила всю брюшную полость.

Он сжал Франсуаз руку повыше локтя.

– Вы спасли ему жизнь, мисс Дюпон.

Франсуаз взглянула на него так, точно холодной водой окатила. И не потому, что ни один житель страны Эльфов никогда не позволил бы себе такой вольности в обращении, какая в ходу в странах к югу от гор. Просто она терпеть не может, когда ее за что-то благодарят.

– Я довольна, что здесь он получил надлежащий уход, – коротко сказала она.

Звонарь, сгорбившись, сидел на низком стуле возле кровати. Он был немалого роста, скорее даже высок, но природа, по-видимому, совершила ошибку, наделив этого человека такими габаритами. Он почему-то стеснялся их и старался занять поменьше места.

Это ему почти удавалось.

Франсуаз взглянула на помощника шерифа.

– Ваш патрон мертв, – сказала она. – И трое ваших коллег тоже. Мне жаль, но мы ничего не могли для них сделать. Перед смертью он попросил занять его место одного из нас двоих. Надеюсь, вас это не обидит.

Франсуаз часто надеется на то, чему никогда не суждено сбыться.

Иногда мне кажется, что только я не обманываю ее надежд.

Я тронул звонаря за плечо, тот поднял голову.

– Он поправится, сеньор Хесус, – произнес я. – Вот увидите.

Он молча кивнул.

Моя партнерша выросла за спиной звонаря, высокая и неумолимая, как столб виселицы.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

– Не сейчас, – возразил я. – Пусть сеньор Хесус останется.

Звонарь почти ничего не слышал; он смотрел на священника.

Глаза Франсуаз вспыхнули; она задохнулась бы от ярости, если б не удивление, которое пересилило все.

Это все равно, как если бы плюшевая игрушка осмелилась указывать двенадцатилетней хозяйке.

– Только скажите, где это, – мягко произнес я, обращаясь к звонарю.

– Что? – спросил он.

– Источник, – ответил я.

На лице Франсуаз появилось выражение, которое невозможно определить одним словом. Если же несколькими, то ими будут «я переломаю тебе все кости».

Звонарь опустил голову.

– Вы знаете, – прошептал он. – Я так и знал, что рано или поздно кто-нибудь об этом узнает.

– Только скажите, где он, – повторил я.

– Вулкан Бранку, – сказал он. – Пещера недалеко от кратера. Но падре ни в чем не виноват. Он ничего не мог изменить.

– Я понимаю, – тихо ответил я. Я подошел к помощнику шерифа.

– Позаботьтесь о том, чтобы с этими людьми ничего не случилось, – сказал я. – Помните, что теперь вы представляете здесь закон.

Звонарь давно забыл о моем существовании; он тяжело сгорбился на стуле.

– Майкл, – ласково проворковала моя партнерша, пробегая по моему лицу тонкими пальцами. – А ведь тебе очень повезло, что ты в больнице.

– Вот как? – я отвернулся. – Вы получили факс, сестра?

– Факс? – переспросила Франсуаз.

– Да, мистер Амбрустер. – Черноволосая девчушка из отдела регистратуры стояла рядом со мной, протягивая лист цветной бумаги. – Он пришел спустя пару минут после того, как вы вошли в палату. Я не хотела вас беспокоить.

– Вы сделали правильно, – подтвердил я и, взяв из ее рук сообщение, принялся его изучать. – Да, я так и думал. Пошли, Френки.

Пройдя несколько шагов, я обернулся. Франсуаз стояла на месте, недобро глядя на меня.

– Пошли же, – бросил я, не отрывая взгляда от бумаг.

Войдя в лифт, я услышал, что Франсуаз следует за мной.

– До подземного гаража еще шесть этажей, бэйби, – произнесла она. – А запытать мужчину можно очень быстро. Какого черта здесь происходит?

Я взглянул на свою партнершу с легким сожалением.

– Вижу, ты не успела уследить за полетом моей мысли, – вздохнул я. – Это простительно.

– Не делай из меня дурочку, – буркнула она. – Майкл, я умею причинять боль.

– Да, – согласился я. – Правда, готовить так и не научилась. Что же тебе объяснить, глупышка? Начнем с таблицы умножения?

Франсуаз зарычала, и я пропустил ее вперед, в раскрытые дверцы лифта.

– Когда я училась в школе, – сказала она, – и в колледже, парни тоже пытались меня подкалывать. Только им быстро это надоедало – после более близкого знакомства.

– Помню, – кивнул я. – Один из адвокатов моего отца по поручению биржевого брокера пытался подать на тебя в суд. Но на теле его сына врачи не нашли никаких следов.

– Я же сказала, – Франсуаз усмехнулась, – что умею причинять боль. Только не могу взять в толк, почему ты меня не боишься.

Я потрепал ее по щеке и стал выводить наш джип из гаража.

– Что ты хочешь знать, кэнди? – спросил я.

Франсуаз надулась и немножко повеселела лишь после того, как я поднес к губам ее руку и поцеловал пальцы.

– Эта медсестра так и вилась вокруг тебя, – сказала она. – Одно из двух – либо ты купил эту больницу, либо она имеет на тебя виды. Надеюсь, ты купил больницу.

– Ну что тебе сказать? – Я вздохнул. – Я хорош собой, ни одна женщина не может перед этим устоять. Я попросил прислать кое-что на адрес клиники, и малышка была рада мне услужить.

– Надеюсь, только этим?

– На большее не хватило времени.

– Майкл, показать тебе, что я сделала с сыном биржевого брокера?

– Там, в апельсиновой роще, – произнес я, встраиваясь в неширокий поток машин, – священник упомянул, что вампиры съезжаются в эти места из разных уголков Аспоники. Когда я спросил, чем это можно объяснить, он не ответил.

– Уж наверняка не тем, бэйби, что власти исходят здесь слюной от любви к ним.

– Я попросил нашу секретаршу, Гарду, поднять кое-какие архивы. Далее мы узнали, что священник знал нечто важное, что пытались выбить из него при помощи пыток.

– А ты знаешь, Майкл, – задумчиво сказала Франсуаз, – ведь это хороший способ.

Не отрывая глаз от дороги, я протянул ей цветной лист факса.

– Я довольно долго изучал народные предания, – произнес я, – и мне известна только одна причина, которая способна заставить вампиров селиться вместе.

– Ты имеешь в виду...

– Да.

Тонкий лист факса, покрытый цветными рисунками, представлял собой ксерокопию старинного свитка. Толстая бумага пожелтела еще до того, как первые христиане ступили на эльфийскую землю; можно было подумать, что этот неровный, блекловатый фон был нанесен на нее самим переписчиком, чтобы оттенить нарисованные тонкой кисточкой знаки.

Мелкие, состоящие из одних углов и черточек, эти знаки тесно кучились, образуя строки и столбцы. Завитки и фигурные росчерки, и причудливые украшения, добавленные каллиграфом-переписчиком, казались рядом с ними неуместными.

– Шумерский язык, – прошептала девушка.

– Так говорили за тысячи лет до рождения Христа, – подтвердил я. – Клинописные таблички с этими текстами хранились в Месопотамии, в святилище города Ур, позже были скопированы на папирус. Он был утрачен в XIII веке до нашей эры, но сохранился в поздних античных копиях.

Тонкий палец девушки скользил по знакам давно замолкнувшего языка.

– Здесь говорится о силах, которые всегда существовали за пределами вашего мира, – произнесла она. – И всегда пытались войти в него.

– Любая религия, связанная с поклонением природе и свету, ставила целью освободить человечество от демонов, – продолжал я. – Начиная от египетских культов и заканчивая христианством.

– Душа человека – источник его силы. – Франсуаз зашуршала, просматривая бумагу дальше. – Но он откроется только тогда, когда человек отдаст свою душу демону.

– Жрецы боялись потерять власть над людьми, как боятся и сейчас. Пророки Шумера верили в то, что на обратной стороне мира существует отверстие, сквозь которое демонов можно изгнать из нашего мира.

– А обратная сторона мира, по отношению к Шумеру...

– Это Аспоника, – подтвердил я.

Человек спускался по неровному полу грота.

В его правой руке был зажат подсвечник, и пламя трех высоких свечей, вздрагивая под дуновениями легкого ветра, освещало ему путь.

Человек был одет в длинную белую одежду священника; он и был священник.

Огромный крест ослепительного золота расправлял крылья на его спине. Длинные полы одеяния скользили по земле, погружаясь в грязь мироздания.

Человек не спешил.

Он шагал, выпрямившись, и смотрел вперед невидящими глазами. Его лицо, худое, с широкими скулами, заострилось, словно на пороге смерти.

Никто не следовал за ним; он был один.

Путь вниз был крут и темен, как восхождение к истине. Человек остановился, и ветер, явившийся ниоткуда, подхватил полы его одеяния.

– Я пред Тобой, – негромко произнес он.

Его голос был сух и хрипл. Всю свою жизнь он брел по пустыне ошибок и сомнений, и вот теперь ему казалось, что он достиг цели, которую искал.

Он знал это, он был в этом уверен; он забыл, что уже много раз в течение своей мрачной жизни смыкал пальцы на том, что полагал ее смыслом. И сухой пепел рассыпался в его ладонях.

Пещера вздымалась над его головой небесным куполом; но это небо не умело светиться, как не умела делать это душа человека, стоящего под ним.

Грот был не очень велик, но казался огромным благодаря багровым отблескам, исходившим из его дна.

Человек двинулся дальше. Свечи горели над его головой, как путеводный огонь, но в них уже не было необходимости, ибо алая заря, вздрагивая, поднималась из недр земли.

– Я пред Тобой, – повторил человек.

Грот был круглым, почти идеальной формы. В самом его центре возвышались каменные борта колодца, и человек знал, что дно его уходит в глубь всего.

Древние руны впивались в борта колодца. Они были выточены ногтями тварей, которые жили на этой земле задолго до человечества, а потом ушли.

Тонкие голубоватые молнии, то вспыхивая, то затухая, появлялись в глубине барельефов.

Человек не знал, что означают надписи, уродующие колодец. Он не понимал смысла, который несли в себе бесформенные фигуры, корчившие лапы и разевавшие рты. Были то боги, чудовища или герои; или же разум, измысливший их, существовал в том сколе бытия, в которой нет места ни тем, ни другим, ни третьим, – кто знает.

Человек приблизился к краю колодца. Он поднял руки, разводя их, и посмотрел в темноту каменных сводов.

– Я пришел, чтобы служить тебе, – произнес человек.

Колодец был полон. Багряная жидкость мерно плескалась возле его краев, и шелестящий плеск доносил до человека шепот голосов.

Вещество светилось, и невозможно было понять, исходит ли свет из алой влаги, или его источник спрятан глубоко под поверхностью колодца.

– Дети Тьмы снова выходят из трещин мира, чтобы поглотить человечество, – медленно произнес вошедший. – Они чувствуют свою силу.

На долю мгновения багряная жидкость заколебалась, свет померк и вспыхнул еще сильнее. Глаз, огромный, полупрозрачный, окрашенный в темно-синие краски, распахнулся над головой человека и взглянул на него ослепительным белым зрачком.

– Но вера наша крепка, – продолжал человек. – Мы веруем в Свет и веруем в Провидение.

Глаз смотрел на него. Белый зрачок изливал на человека свет, яркий, холодный и безжизненный. Человек прикрывал веки, не в силах выдержать его прикосновения; и лицо его, окрашенное светом, становилось таким же белым, и краски жизни покидали его.

Голос раздался над головой человека; он пригнулся, оглушенный. Голос был громким, и исходил он из самих каменных сводов. Но не было у него эха, как нет тени у тех, кто не принадлежит к миру живых. Голос был слышен только в голове того, кто слушал его.

И больше нигде.

– Бой, который ты ведешь с порождениями Тьмы, – произнес он, – долог и труден. Готов ли ты пройти этот путь до конца?

– Да, – сказал человек. – Ибо я верую в Тебя и верую в Свет.

– Демоница, – продолжал голос, – рожденная в глубине Преисподней для того, чтобы уничтожить мир и обратить людей в вечное рабство, почему она еще жива?

– Я сделал все, что было мне сказано Тобою, о Создатель, – произнес человек. – Трое людей, одержимых кровавым безумием, были посланы за ней. И ни один из них не вернулся.

Глаз вздрогнул.

Синие прожилки, пропарывающие его веки, начали мерцать, и в унисон с ними заискрились руны на каменных краях бассейна.

– Несчастный, – простонал глаз. – Ведомо ли тебе, что мир стоит на пороге гибели?

– Да, о Создатель, – отвечал человек.

– Знаешь ли ты, что темные легионы тварей уже скребутся в ворота этого мира и ждут лишь того, кто растворит их, открыв им путь? И не будет более ни порядка, ни Света; и Дьявол станет Господом, а человек – Дьяволом?

– Да, о Создатель.

Свет, исторгаемый белым зрачком, стал ярче; он заставил человека закрыть глаза рукой.

– Есть лишь один человек, в ч^ей власти затворить Врата, когда спадет с них последний засов; но душа его отдана силам Тьмы, хотя он не подозревает об этом.

Алая влага вспенилась и забурлила; ее языки выплескивались за края колодца и застывали на них высохшей кровью.

– Иди же, – прогремел Голос, – и убей демоницу. Только тогда ты сможешь спасти мир от пришествия Тьмы.

Назад: 12

Дальше: 12