ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
Пожалуй, стоит начать, — подумал Обхад, наблюдая, как на небе проклевываются дыры звезд. — Не держать же их здесь до ночи.
Ятру бесстрастно сидели у костра и молчали, глядя на пламя. Обделенный был рядом с ними и, кажется, совершенно не беспокоился о своей участи. Джулах по-прежнему спал в шалаше.
Но Ха-Кынг до сих пор не пришел. Это было странно. Начинать без него Обхаду не хотелось, да он и не знал, если честно, — с чего.
Разумеется, вождь не обязан являться по первому же зову… а все-таки.
В это время за спиной кто-то пошевелился, нарочито громко, словно проявляя уважение к Обхаду, не способному услышать приближение ятру
— Я пришел, — сказал Ха-Кынг, ступая в освещенный пламенем костра круг. — Мне уже все известно.
Тысячник поднялся и сурово (по возможности) посмотрел на горца.
— Твои люди позволили этому, — кивок в сторону Обделенного, — невозбранно ходить здесь
— Позволили. — Ха-Кынга обвинения Обхада не смутили. — Это моя ошибка. Однако на нем — печать Богов.
— Боюсь, что это — подделка. Шпион хуминов. И до тех пор, пока он не подвергнется проверке, он останется под подозрением.
— Но как ты можешь проверить? Он ведь Обделенный. Однако у тысячника было вдосталь времени, чтобы подумать над этим вопросом.
— Заберите его в свой поселок. И не спускайте глаз до тех пор, пока война не закончится. Ха-Кынг покачал головой:
— Это невозможно. Обделенный не должен жить с людьми, иначе печать Богов ляжет на весь поселок.
Показалось или человек у костра на самом деле иронически взглянул на тысячника?
— В таком случае он будет жить с нами, на Коронованном, — непреклонно заявил Обхад. — И пускай несколько твоих людей постоянно наблюдают за утесом, чтобы этот Обделенный, часом, не обделил нас своим присутствием.
— Да, — просто кивнул Ха-Кынг. — Так будет.
— Благодарю. — Тысячник присел к костру и пристально досмотрел в глаза своему пленнику. Ну-ка, что ты сделаешь теперь?
Горцы поднялись и по знаку своего предводителя исчезли, в сумерках. Последним ушел Ха-Кынг, прощально кивнув задумчивому Обхаду.
Тысячник некоторое время посидел, размышляя над непонятными обычаями. Потом подошел к краю утеса и взглянул «На дно ущелья. Еще раньше Обхад заметил приготовления хуминов у Юго-Западной, но все же как-то не верилось, что те собираются сегодня же взять штурмом вторую башню. И тем не менее что-то они там делали… А уж колокола звонили сегодня пуще обычного.
Обхад вернулся к костру, присел. Обделенный хранил молчание, как скряга — свое золото. Глядел в раскаленные уголья, ворошил их посохом.
Позади в шалаше зевнул, поднимаясь, Джулах.
В молчуне, сидящем напротив Обхада, наметилась неуловимая перемена. Он не поменял ни положения тела, ни выражения лица, но — внутри словно напрягся.
— У нас — гость, — не оборачиваясь, бросил тысячник.
— Вижу, — спокойно сказал жрец. — Кто такой?
— Местный умалишенный. Хотя я подозреваю, что на самом деле — искусный артист.
— Все может быть. Разговаривает?
— Горцы сказали — нет.
— Что в ущелье?
— Юго-Восточная пала. Юго-Западную, кажется, собираются сегодня штурмовать. Безрассудство.
— Как знать… — Джулах все это время стоял за спиной Обхада и вдруг быстрым рассчитанным движением ударил его по затылку. — Как знать, — сказал он уже совсем другим тоном. — Как знать.
Обделенный медленно поднялся с земли и блеснул в сумраке белками глаз:
— Что теперь?
Не отвечая, Джулах присел и сжал запястье тысячника — проверял пульс.
— Жив, — проговорил почти довольно.
— Добить его, — предложил Обделенный. Джулах покачал головой:
— Ни в коем случае. Он в большей степени пригодится нам живым. Сейчас…
Он сбегал в шалаш, принес оттуда свой дорожный мешок и достал из него небольшой пузырек. Откупорил и влил жидкость в рот Обхаду
— Но он же не проглотит…
Джулах только отмахнулся.
— Собирайся, — приказал он, вкладывая пузырек обратно в мешок. — Нужно торопиться — покамест не поставили дозоры, как обещал Ха-Кынг. Все выведал? Получится уйти?
Обделенный уверенно кивнул.
— Тогда — в путь, — велел Джулах.
Они скользнули во тьму по тропке, спускаясь к подножию Коронованного, оставив на поляне догорающий костер и безжизненного Обхада.
/смещение — неожиданный удар по голове, в глазах зажигаются огни/
Голова страшно болела, раскалывалась от колокольного звона, но Талигхилл не уходил. Он должен быть здесь и сейчас.
Тощий звонарь с вислой губой, разделенной пополам старым шрамом, отдал ему свои затычки и время от времени, когда выдавалась пауза в разговоре, уважительно поглядывал на правителя. Выдерживать такой гул было непросто.
Все остальные — и Тэсса, и Хранитель, и Тиелиг — удалились, что, честно говоря, принесло Талигхиллу только облегчение. От внимательных глаз все того же жреца вряд ли укрылось бы состояние, в котором находился сейчас Пресветлый, — смесь растерянности, досады, неуверенности и еще демоны ведают чего. Война неожиданно для Талигхилла вплотную приблизила свое оскалившееся лицо и смеялась, глядя в его расширенные зрачки. Уже стемнело, но он различал в свете горящих огней мельтешение фигурок в окнах и проемах бывших балконов Юго-Западной. Фигурки, сцепившись друг с другом, валились вниз и летели неоперившимися птенцами грифов, чтобы тяжело упасть на дно ущелья, так и не расправив крылья. Иногда начинало казаться, что колокола звонят лишь затем, чтобы заглушить крики людей, которые внезапно, в одночасье, сошли с ума. Тиелиг утверждал: дело в какой-то там травке, горение ее вызывает у вдохнувших необычный прилив сил. Но какая, по сути, разница? Главное — результат. В течение суток пали две башни, две из четырех, считавшихся ранее непобедимыми.
Но ты ведь ожидал чего-то подобного. Ты ведь знал, что этим, в конце концов, все и завершится.
Да! Но не так скоро!
Тощий звонарь отошел от колоколов, за ним оставляли канаты и другие. А в Юго-Западной продолжали звонить, пускай даже в Северо-Восточной разговор тоже прекратили.
— В чем дело? — резко спросил он. — Почему… Вислогубый пожал плечами:
— Несут какую-то чушь. Видимо, дорвались посторонние… люди.
«Люди» он произнес с некоторой заминкой, и Талигхилл его понял. Вряд ли дорвавшиеся были людьми в подлинном значении этого слова.
Он вернул затычки звонарю, поблагодарил и повернулся к ущелью, чтобы продолжать смотреть на происходящее там.
Возможно, завтра нас ждет та же участь. В этом случае, кстати, мои опасения насчет того, что хумины найдут тропы и обойдут ущелье, окажутся безосновательными. Следует приготовиться к самому худшему.
Хотя он и понимал, что приготовиться к такому нельзя. Разве что прямо сейчас объявить отступление. Ведь и так, считай, пятая часть армии, приведенной в Крина, полегла. А времени они почти не выиграли.
И именно поэтому отступление сейчас будет бессмыслицей. Точно с таким же успехом я могу оставаться здесь — поражение завтра или послезавтра, не все ли равно? Разумеется, если подходить с позиций махтаса. В жизни (в легендах — поправил он себя) иногда случаются чудеса и в самый последний момент является избавитель-герой. Но легенды, к сожалению, не похожи на действительность.
— Позови Тиелига, — велел он Джергилу.
Тот покорно кивнул и направился вниз. Храррип, находившийся на лестнице, переместился и занял место своего товарища.
Тем временем из некоторых окон Юго-Западной протянулись к звездам в мольбе о помощи ладони пламени. Неуклюжие птенцы продолжали свои попытки улететь. Колокола наконец замолчали.
— Самое удивительное, что падальщики до сих пор не покинули Крина, — невозмутимо заметил Тиелиг, встав рядом с правителем и прислоняясь, как и он, к камню бойницы. — А ведь гвалт здесь стоит знатный.
Талигхилл посмотрел на жреца, и тот осекся, отводя, взгляд:
— Да, верно, Пресветлый. Страшно. И тебя ведь не утешит то, что все они обретут покой в краю Ув-Дайгрэйса, не так ли?
— Но ведь доказательств нет, жрец, — неожиданно для самого себя произнес Талигхилл. — Нет доказательств, что на самом деле где-то существует этот край.
— Доказательства нужны тем, в ком недостаточно веры, Пресветлый. Но даже сомневающимся даруется возможность попасть в край Бога Войны, если их деяния окажутся угодны Ув-Дайгрэйсу.
Правитель покачал головой:
— Слишком напыщенно звучит, уж не обессудьте, Тиелиг.
— Да, иногда прорывается, простите, — пробормотал он, имея в виду то ли свое пафосное высказывание, то ли то, что позволил себе обращаться к Пресветлому на «ты».
— Ничего… Да, а что станется с теми, чьи деяния не окажутся «угодны»?
— Родятся заново, — пожал плечами жрец Бога Войны. — Общеизвестная истина.
— Истина ли?
— Боюсь, получить доказательства, которые вас полностью бы удовлетворили, вы сможете, лишь умерев.
— Не исключено. И кажется, у меня очень скоро появится шанс, как считаете?
— Сомневаюсь, — покачал головой Тиелиг. — Вряд ли они привезли с собой много лепестков ша-тсу. Это — редкая штуковина, так что некоторое время вам еще придется помучаться теологическими сомнениями.
— Подольше бы, — проворчал Пресветлый. — Значит, думаете, нам пока ничего не угрожает?
— Почему же? Угрожает. Только не дым желтых лепестков ша-тсу.
— Что же тогда?
— Завтра узнаем, — пообещал жрец. — Возможно, у них и не осталось больше никаких трюков. А может, кое-что и имеется в запасе. Увидим.
— Благодарю, вы великолепно умеете обнадеживать.
— Для обнадеживания, полагаю, у вас хватает рабов, правитель.
— Верно. Ну что же, благодарю за правду.
— Всегда к вашим услугам. — Тиелиг откланялся и покинул колокольню.
Спускаясь вниз по крутым каменным ступенькам, он задумчиво постукивал пальцами по рукоятям ножей, выглядывающим из чехлов нарага. Хотя голова верховного жреца была занята мыслями, далекими от окружающего, он отметил бледность лица предводительницы Братьев; та вежливо кивнула Тиелигу и стала спускаться вместе с ним, стараясь незаметно приотстать от нежеланного спутника.
Наконец ей это удалось, и она свернула на этаж, где размещались комнаты — ее и Кэна. Миновав свою дверь, Тэсса постучалась в соседнюю; и нервничала, дожидаясь позволения войти. Она вообще стала нервной после того случая.
Брат сидел на кровати и правил лезвие тонкого волнистого меча — настолько тонкого, что кое-кто из простых даже не принимал его всерьез. Мол, что можно сделать этакой палкой, она же сломается после первого настоящего удара. Кэн, как правило, на такие реплики не отвечал. Простые и есть простые.
— Привет, — сказала воительница. — Кажется, у нас могут возникнуть неприятности.
Вольный Клинок не замедлил движений, и оселок продолжал так же размеренно скользить по волнистому лезвию меча.
— Что ты имеешь в виду?
— Если правитель решит, что оставаться опасно, он постарается сбежать. Сегодня же ночью. Кэн покачал головой:
— Думаю, мы заметим. Разве что если он сделает это в одиночку. Но тогда — какой смысл? Без армии ему все равно не выиграть этой войны.
— Возможно, ему просто захочется сохранить свою жизнь.
— Тогда бы он остался в Гардгэне, — резонно заметил Брат. — Я не думаю, что честь значит для него меньше.
— И все-таки нам следует быть начеку.
— Обязательно будем. Да что толку? Попробуешь его остановить? У Пресветлого хорошие телохранители. И если честно, тогда это уже потеряет всякое значение. Одной своей попыткой к бегству он сломает дух войска, и так подорванный событиями последних дней.
— Великолепно! Тогда что же нам делать? — Воительница постаралась скрыть охватившее ее раздражение. В конце концов, Кэн мог бы что-нибудь посоветовать!
— Молиться Ув-Дайгрэйсу. — Вольный Клинок пожал плечами. — Что же еще? Мы ведь знали, на что шли. Недаром Братство очень долгое время старалось не подписывать контрактов с государством. Именно-потому, что оно способно в любой момент предать.
— Но мы подписали! — воскликнула Тэсса. — Обратной дороги нет. Нужно что-то делать!
— Я ведь сказал что. Молиться.
— Демоны! Кэн, ты ведь тоже стремился к этому! Ты ведь тоже хотел, чтобы «счастливчики» оказались на воле!
— Тогда они еще не были «счастливчиками», — медленно проговорил Брат. — А Кэн был совсем другим человеком. Какая, в общем, разница? — добавил он. — От нас сейчас уже ничего не зависит. Ситуация такова, что наши действия ничего не решат, какими бы они ни были. Вернее, решить, конечно, могут, но лишь ухудшив положение.
— Скажи, тебе так надоело жить?
— Так — надоело, — с нажимом произнес Брат. — А по-другому пока не получается. Или — уже. Не знаю. Тэсса покачала головой:
— Мы попадали в передряги и покруче, чем эта. И никогда не отчаивались. Так почему же теперь?..
— Все изменилось. — Кэн отложил оселок и посмотрел на лезвие, проверяя его состояние. — Братства больше нет, нет в том виде, в котором оно существовало все эти годы. Братство мертво, Тэсса. Мы убили его.
— А кто же тогда, по-твоему, все эти люди вокруг, которые пошли сюда вместе с нами? Чужаки? Он невозмутимо взглянул на нее:
— Зачем же «чужаки»? Совсем нет. Но это и не Братство Вольных Клинков, каким оно было изначально. Нас слишком много собрано в одном месте, и мы слишком разные и… слишком враждебно относимся друг к другу, чтобы Братство могло выжить. Эта общность людей еще будет существовать (если мы переживем войну), но уже никогда снова не станет тем, чем была.
Он знает?
— И не пытайся оживить мертвеца. Все известные мне истории о подобных вещах заканчивались одинаково плохо. — Кэн вложил меч в ножны и посмотрел в лицо воительнице. — Сегодня решающая ночь. Если Пресветлый захочет сбежать, позволь ему совершить это. Мы попробуем выжить и без него.
— Не обманывай себя. Если хумины сделают с нами то же, что и с Юго-Западной, мы просто сойдем с ума и перегрызем друг другу глотки.
Кэн невесело усмехнулся:
— По крайней мере, будем знать, что сделали это по принуждению, а не добровольно.
Тэссе впервые за очень долгое время захотелось закричать дурным голосом и швырнуть в Брата чем-нибудь тяжелым. Он был совершенно невыносим!
— Мне кажется, у тебя депрессия, — сообщила она. — Попробуй с этим справиться, все-таки ты руководишь людьми. Воительница поднялась, чтобы уйти.
— Видят Боги, ты так ничего и не поняла.
Последнее слово, само собой, осталось за ним.
/смещение — круглые отсвечивающие глаза хищника во тьме/
Лазарет Северо-Западной располагался внизу, почти над самым туннелем, связывавшим ее с южной башней. Поэтому сегодня здесь было шумновато.
Мабор передернулся, как от сильного холода, порой пробирающего на рассвете так, что поневоле шаришь рукой в поисках чего-нибудь, чем можно укрыться. В Могилах, как правило, рука ничего не находила.
Трепач выглядел неважно. Он всегда был хилым. А рудники не добавляют здоровья.
— Ха! — сказал он, глядя на Мабора. — Кого я вижу! Тебя таки признали бешеным и направили сюда, чтоб усыпить. Я всегда говорил, что этим закончится.
— Заткнись, — беззлобно велел ему тот. — Кажется, тебе стоило укоротить язык, а плечо оставить на месте. Трепач хмыкнул:
— Что ж ты не подсказал тем ловкачам? Надеюсь, стервецу, который стрелял в меня, не удалось разминуться с Ув-Дай-грэйсом. ^ Я тоже надеюсь.
— Что говорят лекари?
— Эй, Мабор, если бы я не знал тебя, я бы решил, что ты явился справиться о моем здоровье! Бешеный ухмыльнулся:
— Но ты ведь знаешь меня, Трепач. Грядут великие дела, и я желаю выяснить, когда ты сможешь к нам присоединиться. Ты же не намерен пропустить самое интересное, а?
«Счастливчик» пошевелил здоровой рукой:
— Не хочется тебя разочаровывать, но — увы. Вам придется веселиться без меня.
— Трехпалый велел… Трепач покачал головой:
— Плевать, что велел Трехпалый. Без руки я вам не очень-то сгожусь, да?
— Что значит «без руки»?
— Заражение крови. «Бешеный Трепач» — как тебе такое будущее? Мне — не очень. Поэтому я сказал, чтоб резали.
Через час-другой, как только освободится костоправ — примутся. Вижу, для тебя это сюрприз, — добавил он, глядя на омрачневшее лицо Мабора.
— Еще бы, — ответил тот. — И никаких других способов? Никакой надежды?
— Откуда ты понабрался таких слов, Бешеный? — удивленно спросил Трепач. — «Надежда»! Вот что бывает с теми, кого делают заместителями десятников.
— Ты, Трепач, наверное, даже перед смертью будешь молоть языком, — скривился Мабор.
— Не знаю, — серьезно сказал «счастливчик». — Поживем — увидим.
— Ладно, сачкуй, отлеживай бока, — проворчал Бешеный. — Кстати, — уже от двери добавил он, — Умник тебе привет передавал.
Покинув лазарет, Мабор хотел было идти в казармы, но что-то заставило его спуститься ниже, к комнате, в которую выходили двери подземных коридоров; один из них соединял Северо-Западную с Юго-Западной, второй — вел наружу. Сейчас двери в южную башню охраняли хмурые солдаты. Они подозрительно уставились на «счастливчика», когда тот вошел, и не спускали с него глаз.
За большими двустворчатыми дверьми кричали. Что — не разобрать; да скорее всего, в тех словах смысла и не было, так — набор словосочетаний, родившихся в воспаленных, «сбрендивших» мозгах. Кто-то отчаянно стучал кулаками и просто выл. Здесь эти звуки были громче, нежели в лазарете — там они приглушались несколькими каменными стенами.
— Аведь среди них может быть и кто-нибудь нормальный, — бросил Мабор солдатам.
Тотчас в дальнем конце зала вышел из тени угрюмый седовласый мужчина (вероятно, десятник) и направился к Бешеному.
— В чем проблемы? — пророкотал он, приблизившись. — Я тебя спрашиваю!
— Ни в чем! — огрызнулся Мабор. — Тебе-то что за дело?
— Слушай, умник! Меня поставили сюда как раз для того, чтобы подобные тебе не совали свой нос в то, в чем они ни демона не понимают. Вас тут, таких доброхотов, уже было выше крыши. Ходите, понимаешь, подзуживаете! А приказ однозначный: не открывать! Все ясно?
Мабор покачал головой:
— Не все. Не ясно, с какой такой дозволенности ты так со мной разговариваешь, а?
Он чувствовал, что нарывается на неприятности, но ничего не мог с собой поделать. Хотел этих неприятностей, хотел наконец набить кому-нибудь морду и погасить тем самым ярость, закипавшую в нем. Ему нужна была разрядка, и сейчас тренировочного зала для этой разрядки явно не хватило бы. Мало почувствовать, как дрожит под ударами деревянная кукла, мало видеть летящие во все стороны щепки — им все равно не заменить крови и сдавленного крика жертвы.
Мабор пошевелил руками, встряхиваясь, как леопард перед броском.
— Вот вы где! — сказали у него за спиной. Бешеный медленно обернулся. Шеленгмах покачал головой:
— Сегодня я намерен провести смотр боевых качеств десятки, так что извольте отправиться в казармы и озаботиться подготовкой к оному смотру.
— Я могу идти?
— Идите, — отпустил его Трехпалый. Бешеный ступил на лестницу, его колотило от ярости, которую так и не удалось унять.
— Не завидую, — сказал угрюмый начальник караула. — Тяжелый случай.
— У вас тоже участок не из легких, — отмахнулся Шеленгмах.
— Верно. Постоянно кто-нибудь да норовит открыть ворота. А все-таки, почему с ними возитесь? — Вероятно, имелись в виду «счастливчики». — Неужели нельзя было отказаться?
— А их куда? — спросил Трехпалый. — В расход, что ль? Ничего в них особенного нет, люди как люди, только со своими завихами. Так после того, что они пережили, каждый будет с завихом.
— Ну, на рудники просто так не попадают.
— И это верно, — согласился десятник «счастливчиков». — И это верно.
Дальше Мабор подслушивать не решился. Он отправился в казармы, чувствуя, как постепенно унимается внутри ярость.
Вдруг ярость вспыхнула с новой силой — по лестнице шла Тэсса. Долгое мгновение Бешеный взвешивал, нападать на нее или не стоит; в конце концов решил погодить и продолжил свой путь наверх.
Воительница даже не подозревала о том, что пролетом ниже решалась ее судьба. Она медленно поднималась, размышляя, как же ей быть с Талигхиллом. Как понять, что у него на уме?
Тэссе хотелось побыть одной. После дурацкого разговора с Кэном она желала привести мысли в порядок… ну, хотя бы в некое подобие порядка. Сначала воительница пошла к себе в комнату, но там было тесно и душно, ей захотелось подышать свежим воздухом (Боги, какая же я глупая1 Ну откуда здесь свежий воздух?), и поэтому Тэсса отправилась на колокольню. Она знала: звонари уже ушли оттуда. Надеялась, что наверху больше никого не осталось.
Д-демоны всего мира! «Не осталось»! Ну хорошо, пускай — значит, так нужно.
В самом деле! Не сворачивать же ей с полдороги. Тем более что правитель заметил.
— Присоединяйтесь. — Талигхилл улыбнулся и сделал приглашающий жест. — Вы очень вовремя.
Она, насторожившись (но стараясь не показывать этого — разумеется!), подошла и встала рядом — но на расстоянии.
— Знаете, я вот здесь стоял, мучился вопросами… — Что за чушь ты несешь? Естественно, сложно удержаться от банальных фраз, но, демоны тебя съешь, постарайся хотя бы произносить их не с таким умным выражением лица. (Н-да? А с каким? Мне что, изображать из себя идиота?) Как вообще разговаривать с этой женщиной? Раньше мне приходилось (хм…) общаться только с наложницами. Еще — с некоторым количеством знатных расфуфыренных дам. А эта женщина не подходит ни под одну из категорий.
Как бы там ни было, Тэсса изобразила на лице легкую заинтересованность, поощряющую продолжать. Не грубить же правителю! Тем более сама пришла.
Пресветлый (отнюдь не воодушевленный скучающим выражением лица невольной собеседницы) продолжал:
— Скажите, Тэсса, вам когда-нибудь приходилось одной решать судьбу многих десятков или даже сотен людей? — Дурацкий вопрос. Конечно нет. Она же не старэгх в отставке!
Воительница блеснула глазами:
— Представьте себе, именно это я сделала, когда подписала с вами военный контракт. — Что он хочет сказать? Неужели решил признаться?.. Как бы там ни было, сегодня его мысли точно заняты бегством. Значит, нужно постараться выведать как можно больше.
— Да, я и не подумал, — натянуто улыбнулся Талигхилл. — Но в таком случае вы, наверное, сможете мне ответить: как быть? Какими показателями руководствоваться, заведомо обрекая людей на смерть? — Ты что, собираешься рассказать?! (А почему бы и нет?) С другой стороны, не все же Клинки останутся здесь, какую-то часть все равно придется забрать Значит, так или этак, а раскрывать свои планы нужно. Тэсса задумалась.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Наверное, руководствоваться здесь можно лишь случайностью. А чем еще?… Естественно, если вообще есть возможность выбора, — добавила она.
Талигхилл горько рассмеялся:
— О, иногда так хочется, чтобы выбора не было! Никакого! Совсем!.. Но выбор есть всегда.
— Все образуется, — неожиданно сказала Тэсса. — Все обязательно образуется и решится. — Она сама удивлялась этим, внезапно проснувшимся в ней материнским инстинктам — желанию утешить и обнадежить запутавшегося в жизни, такого сильного, властного и беспомощного мужчину. Наверное, дело было не только в искренности его слов, но и в том, что она в течение очень долгого времени оставалась одна. Ну и… много всяких других причин; она не собиралась их анализировать, демоны забери! — пускай этим занимаются новомодные врачи.
— Вы считаете? — спросил он, и глаза правителя загорелись. На мгновение… — а потом так же быстро потускнели. Наверное, вспомнил что-то очень неприятное. — Впрочем, вряд ли все образуется, чем бы ни закончилась эта война. Либо честь, либо победа. Что бы вы выбрали? Вот он, выбор: победа или честь. Третьего не дано. Чему бы отдали предпочтение вы?
— Правде, — тихо произнесла она, догадываясь, о чем идет речь.
Пресветлый покачал головой, его пышный хвост грустно дернулся.
— Правда означает честь. Победы не будет. Она задумчиво уставилась на Юго-Западную; башня напоминала сейчас догорающий факел, внизу суетились хумины.
— Я думаю, это тоже своеобразное спасение чести — спасение страны. Принести в жертву десятки — чтобы остались в живых тысячи, принести в жертву честь — чтобы одержать победу в войне. Мне кажется, люди поймут. Пускай не простят, но поймут.
— Даже те, кого я обреку на гибель?
— Я же поняла…
Он резко повернулся к ней:
— Что?!
— У вас был великолепный план, мой правитель. Единственно верный в сложившейся ситуации. Может статься, хумины все же переиграли нас. Но может — нет. В этом случае приведите его в исполнение. Положите личные честь и совесть на алтарь победы. Люди вас никогда не простят, вы себя — тоже. Но Боги, я уверена, отнесутся с одобрением. Неужели вам этого мало?
Талигхилл покачал головой:
— Мне плевать на одобрение Богов, Тэсса. Я не верю в них. Но мне достаточно вашего одобрения — даже не прощения, лишь одобрения, — чтобы совесть и честь отправить в пламя, вслед за безвинными людьми.
— Оставьте, Пресветлый, — произнесла она тихо. — Давайте не будем скатываться к дешевым комедийкам, что разыгрываются на базарных площадях. Я…
В это время дверь, ведущая на лестницу, громко стукнула, и на площадке появился слуга.
— В чем дело? — раздраженно спросил Талигхилл. — Что тебе нужно?
— Правитель, господин Тиелиг приказал вам передать, что можно начать. Он сказал, вы знаете, о чем идет речь.
Боги, неужели он все-таки собирается сбежать?! После всех тех слов… сбежать — и оставить людей умирать здесь, лишить их надежды?.. Нужно остановить! Но так, чтобы никто не узнал, что он даже намеревался сбежать.
Пресветлый стоял в рассеянности. Похоже, он попросту забыл, о чем идет речь.
— Правитель, — вмешалась Тэсса, — может быть, мне уйти?
В этот момент она ненавидела себя и ту игру, которую затеяла. Но мужчины так часто говорят о чести и долге и так редко делают что-либо, руководствуясь именно честью и долгом, что ей поневоле приходилось принимать свои меры. У Тэссы, в конце концов, тоже есть представление об этих двух категориях.
— Нет-нет! — проговорил он, наверное, даже энергичнее, чем следовало бы. Она может подумать… Ладно, что сказано, то сказано. — Останьтесь, прошу вас.
Слуга тактично кашлянул и придержал хлопавшую от сквозняка дверь.
— Ступай, — повернулся к нему Пресветлый. — Скажи, что передал мне сообщение.
— И все? — рискнул поинтересоваться слуга. Тэсса затаила дыхание.
— И все, — резко ответил Талигхилл. — Ступай!
Человек, посланный жрецом, удалился.
Воительница тихонько выдохнула и неожиданно обнаружила, что у нее получилось это с небывалой томностью. Боги! Что я вытворяю?!
— Вот, — сказала она. — Я осталась. Но мне кажется, здесь становится излишне людно. — Воительница бросила взгляд на молчаливого телохранителя, скрывавшегося в тени. — К тому же холодает.
— Да, пойдем ко мне, — предложил Талигхилл. Кажется, мне удалось! Демоны, Тиелиг может и подождать. Или догадается и откроет нижние двери сам. В конце концов, он лучше моего разбирается в этих желтых лепестках и сможет доподлинно установить, кто из спасшихся имеет надежду выжить. Вот пускай и занимается этим. А я…
Правитель приобнял ее за талию и укрыл плечи женщины своим плащом.
В конце концов, он очень даже ничего… Ну, то есть… Нужно же как-то спасать положение.
К тому же она долго, невыносимо долго обходилась без мужчин. Да и отступать — поздно.
/смещение — твои глаза отражаются в ее глазах блеском целого мира/
Обошлись без потерь. Почти. Трое неудачников стали с подветренной стороны и на мгновение оказались в облаке дыма. Пришлось застрелить.
Слава Берегущему, не успели никого поранить. Но все равно перед глазами Охтанга до сих пор стояли их лица — вызверившиеся, с пеной на губах, с отчаянием во взорах. Они ведь прекрасно понимали, что стали смертниками, и даже пытались сдержать порывы, клокотавшие в них, но лепестки ша-тсу оказались сильнее людей. Как, впрочем, и всегда.
Данн бросил последний взгляд на догорающую башню, которую им сегодня удалось завоевать. Первые десятки разведчиков уже были внутри, остальные поднимались по приставным лестницам. К рассвету окончательно выяснится, можно ли подземными коридорами добрагься до Северо-Западной. Скорее всего, нет, но оставить этот вариант непроверенным Охтанг не имел права.
Однако же у Брэда неожиданно появилась альтернатива, на которую он, признаться, и не рассчитывал. Закусив губу — сказываюсь напряжение последних суток, ведь он не спал около двадцати часов, — данн пошел к своему шатру. Там его ждал Собеседник вместе с человеком, которого Охтанг уже не надеялся увидеть.
Орз Витиг выглядел паршиво. Но для того, кто был однажды на волосок от смерти, — неплохо. Живо выглядел.
— Я нашел дорогу, — повторил он, когда данн оказался в шатре. — Можно идти в обход.
Нол Угерол, впившийся в десятника пиявкой, как только тот рассказал об этом впервые, нетерпеливо пошевелился. Наверное, готов был все бросить и лично бежать на переват.
— Подробности, — проронил Брэд, опускаясь на свою любимую скамеечку. — Ты же понимаешь, Орз, мне нужны подробности. Потому что это может быть изощренной ловушкой, не более того.
Витиг задумался, а потом решительно покачал головой:
— Это не ловушка, данн. Я расскажу тебе, и ты сам поймешь.
— Рассказывай, — кивнул Охтанг.
Десятник вкратце поведал о том, как ему удалось выжить (по большому счету — дважды), после чего перешел к событиям последних суток.
— С этим пацаном мы вернулись в пещеру. Кони там были, хотя я и не ожидал этого. Однако ж подфартило. Раб умер раньше, чем успел отпустить животных. А те, хоть и боялись мертвяка, сбежать не могли — поводья-то оставались намотаны на руку.
И вот мы передохнули и решили возвращаться. Припасов у нас было на пару дней, и то при сильной экономии, а потом — как? Не к северянам же, побирушками.
Короче, посовещались, и я решил, что надо двигаться к вам, через горы. Ну. во-первых, там должно было быть поспокойнее, а во-вторых, в ущелье к тому времени такие страсти творились, что соваться туда я б лично не рискнул. А пацан — тот и вовсе отказался бы, очень уж сильно его напугаю тогда, хоть он и виду не показывав
Да-а, значит, оставалось у нас два варианта: обходить либо с запада, либо с востока. Оба пути представлялись почти одинаково опасными. Почти. Все-таки я удосужился вовремя поднять голову и взглянуть на этот огромный утес, который возвышается над восточной стеной ущелья. А на утесе-то том горел огонек!
Вот и пришлось нам идти по западной стороне.
Обмотали коням копыта гряпками и вечером отправились.
Шли трудно, потому как дороги узкие и очень извилистые. А потом пацан наткнулся на пещерку. Нам как раз нужно было найти, где б отдохнуть, — он и нашел. Я сунулся туда: и выясняется, что это не пещерка вовсе, а ход подземный. Ход, конечно, не самый лучший. Но добрались. Потом еще чуток по воздуху пришлось идти… там я пацана и потерял. Туземцы. У них там поселение, небольшое, неприметное. Они нас раньше заметили и вели небось от самого южного выхода из тоннеля. Но почему-то трогать не решались. Может, и дальше б не тронули, но пацан обернулся и — уж не знаю, каким чудом — заметил их. Тут они и смекнули, что ждать дальше нечего. Стали швыряться камнями из пращей. Потом и стрелы полетели. Пацана задело, и он вместе с конем рухнул на землю. Я хотел было остановиться, но увидел, что еще пара стрел вошла в тело и это уже стало бессмысленным. Жаль, конечно, парня, он держался достойно, не канючил. Но — жизнь распорядилась по-своему.
Орз Витиг глянул на Собеседника и добавил:
— Значит, так хотел Берегущий.
— Да, на подставку не похоже, — проронил после непродолжительного молчания данн. — Что же, в любом случае начать придется с этих туземцев. Пошлем пару десяток, обезопасим дорогу. Как считаешь. Собеседник?
В этом вопросе крылась насмешка. Брэд знал, что Нол Угерол, дай ему волю, даже туземцев бы не уничтожал, сразу полвойска послал бы в обход. Вот почему командовал солдатами Охтанг (хотя порой и начинал в этом сомневаться).
— Да, — скупо ответил жрец. — И немедленно. Время играет против нас.
Он повторил эти слова, наверное, в двадцатый раз за последние несколько суток.
— Вот и хорошо, — согласился данн. — Пойду распоряжусь. Спасибо, полусотенный Витиг. Глядишь, окажется, что именно ты спасешь от поражения эту кампанию.
И Брэд вышел из шатра, давая Орзу возможность осознать, что он повышен в звании.
/смещение — яркий свет за поворотом тоннеля/
— Теперь мы в осаде, — произнес Кэн, все также продолжая затачивать волнистую кромку клинка. — Уже несколько дней. Они не применили ни катапульты с этим разрывающимся зарядом, ни дыма, способного сводить людей с ума. И все же — на что-то надеются. Спрашивается: на что?
Тэсса не ответила. Она вообще мало говорила после той ночи. О нет, правитель проявил себя в постели с лучшей стороны — по этому поводу у нее не было к нему претензий. Но почему же на душе так мерзко?
Это глупо. Ты же обманула сама себя, он ничего не говорил о том, что собирается сбежать, — помнишь?
И все-таки Тэсса чувствовала себя одураченной. Если не хуже того — обыкновенной-разобыкновенной шлюхой, которая продалась — но только не за золотой, а за нечто иное.
Посмотри правде в глаза. Если бы выяснилось, что он собирался-таки сбежать, а ты — помешала; что, тогда бы ты не чувствовала себя так мерзко? Это же бессмысленно — думать, что ты заплатила за товар, который тебе не продали! А теперь избегаешь его — это еще хуже. Словно ты виновата в случившемся.
Но ведь я и виновата.
Так она думала. Однако, если бы Тэсса пожелала посмотреть правде в глаза, то вынуждена была бы признать, что на самом деле нечто совсем другое привело ее в такое растрепанное состояние духа. Ведь… чего она ожидала от Пресветлого? Ну, накинется, как на рабыню, подомнет, полюбит разок-другой да и откатится, смачно вздыхая, — да и начнет себе похрапывать-посапывать, как молодой буйвол. Всего-то и делов. Пострадать во имя жизней многих и многих людей. Всего-то и героизма.
А вышло по-другому. То есть… именно этого Тэсса подсознательно хотела: чтобы не накинулся, а нежно обнял, да поцелуями по телу растекся, да в глаза смотрел, в душу самую, чтобы глазами этими ласкал похлеще пальцев, чтобы — дышать в такт, чтобы неистовствовать и безумствовать сообща, чтобы после — снова гладить друг друга, а затем — чтобы опять все повторилось… и опять, и опять — до бесконечности. Она так долго была без мужчины! Но тогда это уже становилось не куплей-продажей, а получением удовольствия, и страдание как-то само собой обесценивалось, превращалось в преда… ну да, в предательство Тогина! Ради которого — Тогина — и было-то все затеяно!
Ладно, если б еще оказалось, что она на самом деле этим своим поступком заставила правителя остаться. Так ведь он и сбегать не собирался в тот вечер, вот в чем соль! Боги и демоны Ашэдгуна, вот и выходит, что она не во имя людей пошла на этот шаг, а лишь ублажая самое себя. Ну и, как выяснилось, Пресветлого…
Да, правитель повел себя в постели вовсе не так, как ожидала воительница, — а именно так, как она этого втайне хотела. И поэтому, когда он наконец заснул, она заснула вслед за ним, ни о чем не заботясь, лишь отстраненно отметив, что солнце уже взошло и, следовательно, Талигхилл не успеет сбежать. А он и не думал…
Потом она проснулась одна. Рядом лежала записка: «… не хотел будить. Было великолепно…» Ну и так далее. Вот. А выйдя из комнат, услышала разговор и все поняла. Насчет того, что ошиблась, ошиблась крупно.
И с тех пор старалась не попадаться на глаза Талигхиллу, а уж тем более — не оставаться с ним наедине. Что было так же глупо, как и все ее предыдущие поступки. Однако она не могла себя заставить поступить иначе.
— … Но дело даже не в том, на что надеются хумины, — продолжал Кэн. — Самое отвратительное: нам надеяться не на что. Знаю, говорить и думать так не пристало, но лучше бы в Юго-Западной умерло побольше людей.
Она подняла взгляд, отрываясь от своих невеселых мыслей:
— Что ты имеешь в виду?! Брат покачал головой:
— Все то же самое. Припасы. Как выяснилось, у нас не хватает еды.
— Но Хранитель…
— Хранитель не рассчитывал, что на треть или на четверть увеличится состав гарнизона. К тому же многие сейчас ранены, им требуется больше еды и особый уход. Это мы можем сидеть на сухом пайке. Да и то — долго ли?
— И что, по-твоему, делать? Кэн усмехнулся:
— Я уже говорил. Молиться Богам. И отстреливаться от хуминов. Первое, кажется, имеет больший смысл. Хотя их армия вроде бы и поредела. Похоже, люди постепенно учатся стрелять метко.
Тэсса поднялась со стула:
— Пойду поишу господина Лумвэя. И узнаю насчет припасов.
Ей удалось отыскать Хранителя в кабинете — сидел, вертел в пальцах перо, с кончика которого, незамеченные, капали на столешницу дождинки чернил.
— Да, — ответил господин Лумвэй на вопрос воительницы. — К сожалению, все так и есть. Но тут уж ничего не поделать, госпожа. Мы не можем выпроводить людей обратно. Хотя бы потому, что их некуда выпроваживать. Я вообще удивляюсь, что вы не знаете… — Он хмыкнул, зацепивши пальцем чернильное пятно, некоторое время с досадой разглядывал запачканную руку, потом продолжал: — …Д-да, я вообще удивляюсь, что вы об этом не знали. Новость-то всполошила некоторых. — Хранитель поморщился. Видимо, под «некоторыми» подразумевались вполне конкретные лица. — Хотя, разумеется, официальных сообщений не было.
Ну и правильно. Кому нужны официальные сообщения? Здесь и так все становится известно раньше, чем произойдет, саркастически подумала Тэсса. Интересно, кто-нибудь знает про… ту ночь? Телохранитель, конечно, — но телохранитель-то как раз будет молчать.
Она задавалась этим вопросом уже несколько дней, но ни к каким определенным выводам не пришла. Не спрашивать же ей у людей.
Господин Лумвэй продолжал вертеть в руках перо.
— Это, знаете ли, мой звездный час, — сообщил он будничным тоном. — Никогда еще Северо-Западная не была в осаде. Если и возникали какие-либо… сложности, то они выпадали на долю южных. А вот теперь — мой ход. И… не рассчитал!
— Я думала, поставкой продовольствия занимались другие люди. Тот же господин Тиелиг пожертвовал…
— Вы абсолютно правы, — сказал появившийся на пороге жрец Ув-Дайгрэйса. — Пожертвовал. Но из-за ограниченных сроков и разгильдяйства отдельных ответственных лиц только часть припасов попала в башни. Остальные пришлось возвращать с полдороги. Но я, в общем-то, пришел не затем, чтобы оправдываться перед вами, госпожа (за мной ведь нет вины, чтобы оправдываться). — Он вежливо поклонился воительнице и обратился к Лумвэю: — Я пришел за расчетами, помните?
Хранитель тяжело вздохнул и развел руками:
— Их еще не закончили. Но и так ясно, что с сегодняшнего дня придется снова сократить порции.
— Как сильно? — уточнил жрец.
— А как долго мы здесь пробудем? — вопросом на вопрос ответил господин Лумвэй. — Неизвестно. Так что понизим до Возможного предела.
— Поможет?
— Не поможет, — признался Хранитель.
— Я так и знал.
Тэсса, стоявшая все это время в кабинете, наконец вышла. Собственно, она бы вышла и раньше, но заметила в коридоре одного человека, с которым ей не хотелось встречаться.
Мабор шагал к лазарету. В душе было пусто и пыльно, как в спешно покинутой комнате. Он знал, что еще пару деньков, и они останутся без Трепача. И хотя не так давно ему была противна компания своих собратьев по рудникам, теперь Бешеный не представлял, как же мир обойдется без этого самого Трепача. То есть представлял, конечно, — но знал, что в казармах все станет по-другому. Этот малый на самом деле запал в их души сильнее, чем можно было ожидать. Да и они все, в конце концов, запали друг другу в немытые, нечесаные души, в души с прорехами и рубцами — не выкарабкаться. Наверное, именно потому, что были так похожи между собой и слишком много пережили сообща.
Но скажи Мабору кто-нибудь об этом, тот не ответил бы ничем, кроме злобного смеха.
Трепач выглядел паршиво. Он побледнел, щеки глубоко запали, казалось, что, когда «счастливчик» разговаривает, рискует укусить самого себя. Руку отрезали, но что-то там у врачевателей не получилось: по телу начала расползаться какая-то зараза. Мабор понимал, что это происходит не столько из-за слабого здоровья Трепача, сколько из-за отвратительного питания. Пайки всем уменьшили, и поговаривали, что урежут еще.
— Явился, — пробормотал больной. Стоило ему заметить Бешеного, как он оживился, но оживление было временным; Мабор знал, что потом Трепачу станет еще хуже. — Ну что, как я выгляжу? Думал на танцульки сходить — лекари не отпускают. Говорят, однорукому неудобно обнимать баб.
— Н-да? — недоверчиво протянул Бешеный. — Значит, это заразительно.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился больной.
— Твое трепачество. — Мабор хмыкнул и оглядел помещение. Везде стояли койки с людьми. Кое-где, если позволяло место, койки сдвинули по две-три, и больных укладывали рядами, чтобы больше поместилось. И все равно многие лежали прямо на полу, на подстилках.
— Слушай, это что, все из Юго-Западной?
— Ага, — кивнул Трепач. — Оттуда. А еще больше, говорят, бродит по башне.
— Бродит… — проворчал Мабор. — К нам тоже нескольких подселили.
«Счастливчик» посмурнел:
— На мою полку?
— Ха! Кому она нужна, твоя полка?! Ждет-дожидается единственного, кто согласится на ней спать.
— А что ребята? — с плохо скрытой тоской спросил Трепач.
— Прости, ты не мог бы помочь? — вмешался в их разговор… э-э-э… ну да, Кэйос. Паренек, который находится под протекцией «самого Кэна».
— В чем дело? — недружелюбно проворчал Мабор.
— Там… нужно помочь перенести. — Пацан не отвел взгляда и держался молодцом. Хотя, по всем правилам, ему следовало бы стушеваться и свалить подальше. — Умер человек. Все остальные заняты, а я сам не смогу дотащить.
— Ладно, — согласился Бешеный. — Подожди тут, я сейчас вернусь, — бросил он Трепачу. И отправился вслед за пацаном.
Мертвяк лежал в компании нескольких живых людей, внешне ничем от них не отличаясь. Все были одинаково бледны; глаза трех — закрыты, один бредил. Он ухватил Мабора за руку и все шептал что-то сорванным от долгого крика голосом; что — не разобрать. Бешеный осторожно высвободился и взял мертвяка под мышки. Кэйос с противоположной стороны приподнял ноги, и они поволокли труп из лазарета в морг.
Морг располагался двумя этажами выше, в комнате, примыкающей ко внешней стене башни. Дважды в сутки тела предавались огню, чтобы исключить возможность распространения всякой заразы. Бешеный с пацаном уложили труп рядом с другими и отправились обратно в лазарет.
— Ты что же, — спросил «счастливчик», пока они спускались, — решил переучиться в лекаря? Пацан покачал головой:
— Не-а, просто здесь нужны были помощники. Я, конечно, понимаю, что намного почетнее воевать, но Кэн попросил. Да и пользы сейчас от меня здесь побольше. Все равно схваток пока не будет, а стреляю я плохо. Мало тренировался.
— Ага, а врачевать можно без тренировок — так, что ли
— Так я же не врачую, — возразил Кэйос. — Помогаю, чем могу. То да се принести, больного помыть, трупы вон… Только трупы в одиночку носить не получается — тяжело.
— Ясное дело! — хмыкнул Бешеный. — Ты, слышь, за Трепачом-то присматривай, лады? Наш человек. Паренек не понял:
— Кто такой Трепач?
— Пойдем, покажу.
Он подвел Кэйоса к койке «счастливчика»:
— Слышь, Трепач, я тут тебе вроде как персонального лекаря раздобыл. По знакомству… Эй, Трепач, ты что же, уснул, а?.. Трепач, хорош прикидываться! Тут человек тебя ждет, познакомиться…
Паренек проворно потянулся к шее больного, приложил пальцы; подождал.
— Все.
— Что значит все? — осторожно спросил Мабор, хотя уже понял, что произошло.
— Он умер, — объяснил Кэйос. — Помоги отнести, пожалуйста. А то мне одному…
— Знаю, — отмахнулся Бешеный. — Знаю…
Он присел на краешек койки и посмотрел на лицо Трепача-вытянувшееся, бледное. Прости, что без почета, старина. Передавай привет Ув-Дайгрэйсу, когда свидишься.
— Ну, понесли, что ли?
Мабор перехватил тело так, чтобы не задеть Трепачеву рану, словно боялся, что тем самым сделает «счастливчику» больно; Кэйос взялся за ноги — поволокли.
/смещение — солнечные круги расходятся от упавшего в центр камешка тьмы/
Было очень больно. Воняло овцами.
Он пошевелился, только сейчас догадавшись, что он — Обхад. Тысячник ашэдгунского войска.
Не выполнивший возложенной на него важнейшей миссии.
Сколько прошло времени? Час? Сутки? Неделя? Может быть, люди уже умирают, исключительно по его вине.
Во рту скопилась горечь. Обхад, морщась, сглотнул и попытался подняться.
Он лежал в шатре. В жаровне горел огонь, снаружи не доносилось ни звука. Тысячник сел, пошатываясь и глядя по сторонам. Некоторое время он искал глазами свою дорожную сумку: там инструкции, там коды. Потом понял, что знает это все наизусть, учил ведь от нечего делать.
Значит, о сумке можно не беспокоиться. Надо — в путь.
Обхад встал на ноги и замер, привыкая к позабытым ощущениям. Упал. Снова поднялся.
Когда рухнул во второй раз, решил, что на такую ерунду попросту нет времени. Пополз.
— Далеко собрался? — спросили сверху. — Ты что же, хочешь себя угробить, человек Пресветлого? Он отрицательно помотал головой:
— Надо. Как давно я здесь лежу?
— Три дня.
— Сколько?! — захлебнулся тысячник. — Три дня?!
— Три дня, — подтвердил ятру. — Так что не торопись к своим Богам.
Его перевернули и уложили обратно. Обхад ругался и делал попытки вырваться, но они выглядели смешно, как у трехмесячного младенца.
— Не торопись, — повторил горец, седой и высохший, словно мертвый скорпион. — Тебе необходим покой.
— Отдохну в краю Ув-Дайгрэйса, — отмахнулся тысячник. — Мне нужно на Коронованный. Я же объяснял. — Он в муке возвел глаза к небесам… к полотнищу шатра над головой.
Горец был непреклонен:
— Покой. Все твои вещи в целости и сохранности, кони — тоже. Так что не волнуйся. На-ка, выпей.
Ему влили в горло горячую жидкость. Обхад попытался сделать вид, что пьет, а на самом деле придержал варево, чтобы потом выплюнуть: скорее всего, давали снотворное. Но ятру оказался наблюдательным. Он заставил-таки тысячника проглотить все до капли и лишь потом ушел.
К удивлению Обхада, спать ему не хотелось. То есть… хотелось, но не сильно. Можно было терпеть. Главное — не лежать без движений.
Но и переть напролом не имело смысла. Тысячник выждал. Нужно было убедиться, что горец ушел.
Наконец Обхад уверился в этом и опять пополз к выходу. На сей раз ятру не являлся.
Оказавшись рядом с опущенным клапаном шатра, тысячник замер и, затаив дыхание, вслушался в окружающие звуки. Поселок накрыла тишина, неестественно мягкая и безжизненная. Казалось, кроме Обхада и лечившего его горца, никого больше нет. Вообще. Даже и горца нет — пропал.
Сонно фыркнул в ночи конь. Ну что же, именно это и требуется: скакун. Потому что на своих двоих (вернее, четырех) тысячник далеко не уползет.
Все остальное — почему в поселке тихо, почему так долго ему позволили пролежать без чувств, кто такой Джулах и куда он подевался вместе с Обделенным, — все это можно будет узнать после того, как долг окажется выполненным. А можно будет и не узнавать…
Обхад подполз к стреноженному животному, понимая, в каком опасном положении находится. В прямом смысле слова. Затоптать его сейчас, испугайся животное, будет проще простого. Тысячник вознес краткую молитву Ув-Дайгрэйсу, а также всем остальным Богам, которых помнил. Конь фыркнул. Обхад осторожно поднялся, напрягая непослушное тело, втянул себя на спину неоседланного животного и пустил того вперед.
Он же стреноженный!
Удар о землю, рядом с головой опускается копыто — еще бы чуть-чуть, и все. Дурак.
Сзади неслышно подошел горец. Отвел в сторонку коня, затем вернулся к тысячнику и поволок его обратно в шатер Где-то на полпути Обхад заснул.
/смещение — тонешь, зеленоватая поверхность отдаляется и отдаляется, и солнечные зайчики тускнеют/
Воняло овцами. По-прежнему.
— Вечером, — сказал кому-то давешний горец-лекарь. — И сразу же пополз.
— Нужно было объяснить, — ответил Ха-Кынг.
— Тогда б он еще сильнее заволновался. Мог и не дожить.
— Что?.. — прохрипел пересохшим горлом Обхад. Слова выходили сморщенные и пустые, как шкурка полинявшего богомола. — Что происходит?
В поле зрения возникло лицо вождя ятру.
— Вы ошиблись. Анг-Силиб ведь не единственное место, пригодное для того, чтобы перейти через горы. Южане нашли другое. Это не такой удобный путь, но там было мало людей, способных встать на пути у хуминов. Нам сообщили, но слишком поздно. Мы ходили, чтобы помочь. Мы опоздали.
— И вернулись сюда, — обвиняющим тоном произнес тысячник.
— Что толку умирать без пользы? — безразлично сказал Ха-Кынг. — Все равно что броситься с Коронованного вниз: ни славы, ни чести.
— Куда делись этот ваш Обделенный с Джулахом?
— Сбежали, — все так же буднично сообщил ятру. — Мы нашли тебя слишком поздно. Но — хвала Богам — не настолько поздно, чтобы не вернуть к жизни.
Обхад привстал, облокотясь на правую руку:
— Мне нужно немедленно попасть на утес, слышишь?! Мне необходимо подать знак своим… Если еще не поздно.
Ха-Кынг задумался. Тысячник понимал, что сам он сейчас не способен действовать, что находится полностью во власти горцев, и поэтому не торопил ятру с ответом.
— Да, — сказал наконец вождь. — Мы поможем тебе.
— Нет, — возразил лекарь. — Нет. Иначе он умрет. Слишком тяжелая рана, слишком сильный удар. Может быть, задето что-нибудь из важных центров. Нельзя.
— Не умру, — отмахнулся Обхад. Ятру с неохотой согласился.
— Может, и не умрешь. А может — умрешь. Зачем рисковать?
— Скажи мне, что нужно сделать, — предложил Ха-Кынг. — Я сделаю.
— Я должен убедиться, — покачал головой Обхад. — Я обязан быть там… Хотя бы сейчас.
— Мы не позволим…
— Отпусти его, — неожиданно сказал лекарь. — Ты же видишь, он не отступится от своего.
— Но отец…
— Отпусти, — повторил старый ятру. — Но, разумеется, не одного.
/смещение — негаснущий закат, сотворенный из горящих факелов; темные силуэты башен/
— Дальше пойдешь сам, — сказал Джулах.
— Хорошо, — кивнул Гук Нивил. Он с облегчением вздохнул, глядя на горы, откуда им таки удалось сбежать Напряжение, владевшее Нивилом с тех пор, как он «стал» Обделенным, потихоньку спадало.
— Скажешь Собеседнику все, что я велел передать. И напомни: сегодня начнется. Они должны успеть. Если я рассчитал все правильно, знак уже подан. Нет — будет подан очень скоро. Поспеши. Этой или следующей ночью…
Он оборвал себя и стал спускаться дальше, не снизойдя до того, чтобы попрощаться. Но Гук Нивил не смел даже думать об обиде. Он проводил Джулаха задумчивым взглядом, а потом поспешил к лагерю хуминов.
Брэд Охтанг будет несказанно рад.
