Книга: Шанс

Назад: Елена Бычкова, Наталья Турчанинова Праздник Духов

Дальше: Алексей Пехов, Елена Бычкова, Наталья Турчанинова Ночь Летнего Солнцестояния

Алексей Пехов
Ведьмин Яр

Ворон на ржаном поле не было, что и неудивительно при таком пугале. Будь я мало-мальски разумной вороной, то, встретив подобную страхолюдину, летел бы до княжества Лезерберг, вопя во всю глотку от ужаса.

Пугало было неприятным.

Недобрым.

Злым.

Оно торчало на палке, затянутое в дырявый солдатский мундир времен князя Георга. В широкополой, надвинутой на глаза соломенной шляпе с растрепанными полями. Голова — мешок, сшитый из рубища и набитый непонятно какой дрянью, — казалась одутловатой и непомерно большой. Нарисованная черной краской линия рта — зловещая ухмылочка на все лицо — заставляла задуматься о психическом состоянии пугала.

— Улыбка, что называется, мороз по коже, — отметил Проповедник.

Я не ответил, лишь раздраженно дернул плечом, и он замолчал. Меня больше заинтересовал серп в правой руке страшилы. Он был покрыт странным буроватым налетом. Возможно, ржавчина, а может, и нет. Я не настолько любопытен, чтобы проверять. Но, судя по улыбке пугала, не удивлюсь, если где-нибудь в меже лежат чьи-то кости. Кто знает, что делает оно ночью, когда вокруг залитые лунным светом поля и на проселочной дороге появляется одинокий путник?

Я бросил на него еще один оценивающий взгляд и сказал:

— Наверное, ты свирепеешь оттого, что изо дня в день приходится стоять в этом забытым богом месте под ветром, дождем и снегом. И надо думать, тебя порядком допекло гонять ворон. Если хочешь, можешь присоединиться к нашей маленькой компании. Не обещаю, что будет интересно, но всяко лучше, чем торчать на ржаном ноле.

Услышав мои слова. Проповедник расхохотался и вытер кровь, текущую из проломленного виска:

— Зачем тебе это страшило, Людвиг?

— Мне так хочется.

Он фыркнул, слишком громко и театрально, поправил окровавленный, давно уже не белый воротничок своей сутаны, но не стал меня убеждать оставить затею, за что я был ему безмерно благодарен.

— Что скажешь? — обратился я к пугалу.

Оно ничем не показало, что услышало меня. Лишь ветер трепал торчащую из-под соломенной шляпы паклю волос и пригибал ржаные колосья.

— Ну как знаешь, — равнодушно сказал я ему, поднимая с земли свой дорожный саквояж. — Если надумаешь, догоняй.

Я пошел прочь, и Проповедник пристроился в шаге за мной, напевая Anima Christi, на этот раз переложив ее на мотив одной золянской песни. Проповедник у нас еще тот безбожник и богохульник. Такого, как он, даже среди кацеров Витильского княжества не сыщешь. В былые годы Псы Господни с радостью отволокли бы его на костер, но теперь времена уже не те, и Проповедник частенько глумится над обряженными в черные сутаны братьям и по вере. Ему все сходит с рук.

Перед поворотом я оглянулся. Пугало стояло там же, где и раньше.

— Может, ему нравится гонять ворон? — пробормотал мой спутник.

— Не исключаю такой возможности. В любом случае — стоило попытаться.

Проселочная дорога виляла среди неубранных полей и казалась давно заброшенной. Никаких следов. Впрочем, впечатление было обманчивым. Люди здесь появлялись, о чем свидетельствовала хотя бы свежесколоченная изгородь. Мы дошли до перекрестка, где основной тракт вел к Виону, третьему по размеру городу княжества Фирвальден.

В воздухе пахло жарким летом и грозой, собирающейся на востоке. Неугомонные ласточки носились над самой землей, кузнечики стрекотали, как угорелые. В общем, ничего интересного. К сельским пейзажам я равнодушен. И если бы мой конь не захромал и его не пришлось продать какому-то жуликоватому типу, стал бы я рассматривать окрестные пасторали столь придирчиво.

Возле дорожного столба, отмечавшего мили, я остановился, мельком взглянул на сухую фигуру Проповедника, подумав передохнуть, но на дороге показался регулярный дилижанс, за что я тут же возблагодарил свою удачу.

Кучер остановил громыхающую на ухабах карету, я заплатил ему за проезд, радуясь, что до города ехать меньше часа и мои кости не успеют превратиться в порошок от тряски. Я забрался в карету, сел на едко пахнущее кожей сиденье, поприветствовав пассажиров. Их было всего трое, так что внутри оказалось просторно. Проповедник куда-то делся. Или поехал вместе с кучером, или решил прогуляться пешком. Я не беспокоился о нем. Вот уж кто-кто, а этот зануда от меня никуда не денется, проверено опытным путем.

Я сунул саквояж под сиденье, запихнув его ногой поглубже. Сидевшая рядом со мной пожилая дама крайне кислой наружности и в черном чепце подарила мне не слишком восхищенный взгляд и сжала черепаховую ручку сумки, словно опасаясь, что ее ограбят. Я мило ей улыбнулся, но должного эффекта не произвел. Для нее я был слишком странным господином, который путешествует пешком по проселочным дорогам.

Напротив меня сидел молодой человек в черном бархатном берете с вышитой эмблемой Савранского университета, заведения уважаемого и престижного. Судя по всему, господин студент возвращался в родные края на каникулы. Глаза у него были проворными, так что он почти сразу же заметил кинжал, показавший рукоять из-под моей расстегнутой вельветовой куртки. Безошибочно определив род моей деятельности, он нахмурился, и следующие двадцать минут я находился под расстрелом его взгляда, полного праведного молчаливого возмущения.

Мне было ровным счетом все равно, и его назойливое внимание меня ничуть не раздражало. Наконец студент прокашлялся и сказал запальчиво:

— Таким, как вы, не место в свободном княжестве!

— Спасибо за информацию, — вежливо поблагодарил я его, поглядывая на третьего пассажира.

Кажется, он улыбался, во всяком случае, глаза у него были веселые.

— Я презираю вашу работу!

Вот ведь повезло оказаться рядом с наслушавшимся прогрессивных вольнодумцев дураком. Другой бы на моем месте уже выбросил юного борца за справедливость из дилижанса, но я, как человек миролюбивый, лишь пожал плечами:

— Поэтому, чтобы вас не раздражать, я не стану ее делать прямо сейчас.

Он нахмурился, не понимая, и я спросил:

— Как вы считаете, сколько в дилижансе пассажиров?

— Разумеется, нас только двое!

Сосед студента действительно веселился. Плечи его тряслись от смеха.

— Спешу вас огорчить, молодой человек. Нас здесь четверо.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего — с большой опаской, словно я вот-вот на него кинусь, но я как ни в чем не бывало продолжил, ткнув пальцем в даму в чепце:

— Здесь едет женщина. Судя по одежде, едет уже не первый год.

Она посмотрела на меня с обидой и отвернулась к окну, произнеся губами какое-то ругательство.

— А рядом с вами сидит очень интересный персонаж. Как я понимаю, военный. Во всяком случае, на нем порядком испачканный мундир артиллериста княжества Лезерберг с нашивками уорэнт-офицера второго класса. Помните тот трехлетний конфликт, когда Фирвальдену показалось, что ущемляют его территориальную целостность? Кажется, парень оттуда. Пулей ему оторвало нижнюю челюсть, так что зрелище, я бы сказал, не очень аппетитное. В данный момент этот бравый вояка дышит вам в ухо, а кровь из его раны капает вам на плечо.

Студент дернулся, машинально посмотрел на свою чистую одежду, хотел что-то мне сказать, но, увидев по глазам, что я не лгу и не смеюсь над ним, побледнел.

— Вы шутите? — прохрипел он осипшим голосом.

— С такими вещами я никогда не шучу, уж можете мне поверить.

Он почувствовал себя очень неуютно со мной. Стал бросать взгляды на пустые сиденья, пытаясь увидеть то, что ему видеть не суждено.

— И вы… не собираетесь ничего делать? — нервно спросил студент.

— Нет. Не собираюсь. Во-первых, у меня выходной. Во-вторых, вы этого не одобряете.

Было еще и «в-третьих» — не все духи опасны для человека. Далеко не все. А я не убиваю тех, кто просто хочет жить. Даже если их жизнь мало чем похожа на человеческую. Но я не стал говорить об этом вслух. Идейный молодой человек этого совершенно не заслуживал.

Он сидел, напрягшись, косил глазами по сторонам, облизывал языком пересохшие губы. Несколько раз студент почти убедил себя в том, что я лгу ему, но первобытный страх перед неведомым оказался сильнее. Он заколотил по стенке дилижанса, заставив кучера остановить его, и с круглыми от страха глазами вывалился на улицу.

Что характерно, даже не попрощавшись. Вместе с ним покинул карету и уорэнт-офицер. Его вся эта ситуация развлекла.

— Зачем вы так с бедным мальчиком? — не выдержала дама, когда дилижанс набрал скорость и я стал подпрыгивать на сиденье.

— Бедный мальчик любит судить людей и презирать то, чего он не слишком понимает. Пусть ему будет это уроком.

Она покачала начинающей седеть головой:

— Это очень жестоко.

— Отнюдь. Жестоко было бы сказать, что за ним сошел еще один пассажир.

— Зря вы едете в Вион, — жестко сказала она.

— Я должен о чем-то знать? — резко спросил я, поворачиваясь к ней.

Женщина не ответила, и всю оставшуюся дорогу мы провели в молчании. Когда дилижанс остановился на центральной городской площади, аккурат напротив ратуши, я вышел на улицу.

Гроза приближалась. Я чувствовал это. Не пройдет и часа, как она меня нагонит, накроет город.

Стихийный овощной рынок возле начала узкой улицы, ступеньками поднимающейся на парковые террасы, спешно закрывался. Продавцы собирали прилавки, убирали товар в корзины, грузили на телеги. Городские законы позволяли торговать приезжим в пределах стен лишь до трех часов дня. Звонница собора Святого Николая — серо-черной громадины, возвышающейся над Вионом, — как раз призывала на нону. Двое стражников с арбалетами и при пистолетах за поясами, обязанные следить затем, чтобы закон соблюдался, то и дело посматривали на пока еще ясное небо, а не на торговцев.

Я покачался на каблуках, думая, что делать дальше. Заключив, что неплохо бы для начала оставить вещи, а затем заняться делом, направился по Глотской, подальше от южных ворот, через которые приехал. Я знал отличный постоялый двор всего лишь в пяти минутах от центра.

Дома в Вионе были большими, светлыми, покрытыми ярко-красной шестиугольной черепицей, придававшей им немного сказочный вид. Мне нравилось здесь бывать гораздо больше, чем в столице княжества, где растянутый вдоль озерных берегов город больше походил на какую-то жалкую лягушку, которую переехало тележное колесо. Фирвальден — княжество, затерявшееся среди дремучих лесов и бескрайних полей, — место много лучшее, чем думают его жители. И душ здесь встречается гораздо меньше, чем в других областях.

За всю дорогу до постоялого двора я увидел лишь одну — бледный мальчишка, лет десяти, раскинув руки, бродил по коньку крыши пекарни. Заметив мой взгляд, он помахал рукой. Я, сам не знаю почему, улыбнулся.

Проповедник появился внезапно, как это обычно и бывает, вытер кровь, стекающую по щеке.

— Жители напуганы, — сказал он мне, наблюдая за прохожими.

— Я уже заметил.

В воздухе пахло едва сдерживаемым страхом, и этот запах, едкий, словно лошадиный пот, и опасный, как бешеный волк, постепенно захватывал мысли горожан.

Владельцем постоялого двора оказалась женщина. Она без проблем нашла мне комнату в мансарде, под самой крышей, где из высоких треугольных окошек прекрасно было видно улицу, соседние дома с ажурными занавесками на окнах и множеством цветочных горшков на подоконниках. Все цветы были яркими, веселыми и милыми, но из-за витавшего в городе страха казались попавшими сюда из какого-то другого мира.

Я бросил саквояж на стол, открыл его, задумчиво посмотрел на содержимое.

— Как думаешь, что здесь происходит? — Проповедник расположился на стуле.

Я посмотрел на его желтоватое, покрытое морщинами лицо. Вместе мы уже девять лет. Я нашел его под Мальмом, когда наемники его величества Александра-Августа сожгли несколько деревень. Проповеднику не повезло. Какой-то урод раздробил ему висок ударом рукоятки палаша.

— Скоро узнаю. Пойдешь со мной?

— Не хочу, — мотнул он головой.

Ну и отлично. Во всяком случае, хоть немного отдохну от его назойливого общества.

Небо потемнело, а ветер, налетевший на город, бился лбом в изящные флюгеры, заставляя те крутиться, словно механические волчки. Гремело почти каждую минуту, улицы опустели, а запах страха стал еще более едким, чем прежде. Разумно было бы спросить, что случилось, у первого же встречного, но по своему опыту я знаю, что требуется опросить как минимум десять человек, чтобы хоть один из них рассказал хотя бы половину истины, а не сказки и досужие домыслы.

Так что я решил потерзать свое любопытство еще совсем немного и узнать все от авторитетных людей. Такие, на мой взгляд, должны пребывать в ратуше. Сегодня была пятница, последняя неделя месяца, а значит, в государственном учреждении будут те, кому можно задать нужные вопросы.

Когда я пересекал площадь, начался дождь. Тяжеленные капли с громкими шлепками падали на мостовую, разлетались мелкими брызгами на мои сапоги. Их ленивое падение позволило мне дойти до дверей практически сухим и спрятаться под козырек в тот момент, когда небеса лопнули и столбы воды обрушились на Вион, словно во время святого потопа.

Двое стражников, которых я уже видел возле овощного рынка, при моем приближении крайне удивились.

— Куда? — спросил седовласый ветеран с лихо закрученными усами.

Я молча откинул куртку, показывая висящий на поясе кинжал.

— Покажи, — Он и бровью не повел.

Я вытащил оружие из ножен, протянул ему. Он изучил черное, обоюдоострое, хищное лезвие, в толще стали которого бушевал целый океан тьмы, посмотрел на рукоять, набалдашник которой был из настоящего звездчатого сапфира, вернул мне.

— Вы очень вовремя. Я провожу.

Он плечом толкнул дверь, придержал ее для меня, провел пустыми, полутемными коридорами на второй этаж.

— Подождите, я скажу, что вы пришли.

Стражник оставил меня в одиночестве, и я смотрел, как по стеклу текут реки воды, а противоположная сторона площади превращается в серое, размытое пятно. Ну и хорошо. Жара последней недели была порядком утомительна. Особенно если ты находишься в дороге. Надеюсь, что хоть теперь будет немного прохладнее и рубашки перестанут липнуть к телу.

Дверь распахнулась, и ветеран пригласил меня войти. Сам он остался снаружи.

В большом зале с широченными окнами стоял длинный стол. За ним восседало пятеро мужчин. Двое были благородными, это видно и по одежде, и по их хмурым лицам. Напротив них сидел лысый старик с сильными, крепкими руками, судя по муцету, каноник, член местного соборного капитула. Тучный мужчина с эмблемой торговой гильдии на парадной ленте врядли был уроженцем этого княжества. Скорее всего, сигезец или илиатец. Последним, во главе стола, восседал широкоплечий господин с густой бородой ржавого цвета и тяжелой парадной цепью мэра на шее. Он сразу взял быка за рога:

— Вы позволите увидеть ваш кинжал, господин?..

— Господин Людвиг. Людвиг ван Нормайенн. — Я вытащил оружие, положил на полированный стол, толкнул его вперед.

Человек с цепью поймал клинок, изучил со всех сторон, взглядом спросил, хотят ли они все убедиться в том, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Легкое покачивание головами было ему ответом. Что же, тем лучше. Кинжал вернулся ко мне, скользя по столу, точно по льду. Я ловко убрал его обратно в ножны.

— Присаживайтесь. Желаете вина?

— Благодарю.

Мэр самолично встал из-за стола, взял кувшин, чистый бокал, налил мне красного, терпкого.

— Вы из Альбаланда?

— Верно.

— Довольно далеко от нашего княжества. Что вас привело сюда?

— Интуиция.

Он хмыкнул:

— Тогда нам повезло, что Бог направил вас сюда. Я господин Отто Майер, мэр Виона. Это члены магистрата, благородные господа Вольфганг Шрейберг и Хайн Хоффман. Каноник Карл Вернер и представитель Лавендуззского союза, господин Гельмут Подольски. Сегодня в городе случилось немыслимое. На старом кладбище, что возле часовни Святой Маргариты, произошла пляска смерти.

Его тяжелый взгляд уперся в меня, но я лишь осторожно ответил:

— Такое случается. Кто-то пострадал?

— Нет. Но страху натерпелись. Город в ужасе. Многие боятся выходить за пределы стен.

Особого ужаса я не заметил, но мэру виднее.

— Что-то заставило мертвых подняться, господин ван Нормайенн. И всей городской управе очень бы хотелось, чтобы в Вионе все стало тихо. Как прежде.

На улице грохотал гром. Сухо, с надрывом, словно пушки на поле боя. Я отпил вина, исключительно в порядке вежливости, и поднял глаза на напряженные лица:

— У вас происходит пляска смерти. На кладбище со святой землей. А что же Псы Господни? Это их работа. Не моя.

— Инквизитор сейчас в отъезде. А вы — страж душ.

— Это немного разные вещи, — с сожалением покачал я головой. — Но я посмотрю, что можно сделать, и попробую вам помочь.

— Замечательно. Город в долгу не останется.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Еще бы они мне не заплатили, когда скелеты пляшут возле изгороди «Две коробочки» или «Пастуший танец».

— В последнее время в городе происходило еще что-нибудь необычное?

— Необычнее totentanz? — невесело усмехнулся Отто Майер. — Не думаю.

— Крысы покинули город, — неожиданно сказал купец Подольски. — На моих торговых складах вот уже две недели ни одной серой твари, а раньше — кишели. И у конкурентов та же история.

— Уже что-то.

Хайн Хоффман, тонкогубый субъект в дорогой одежде, при шпаге и рубиновых пряжках ветерана лезербергской кампании, перестал изучать свой бокал с вином и сказал:

— Не только крысы ушли, почтенный Подольски. Не только… Душ и одушевленных тоже почти не стало. Вы должны это были заметить, господин ван Нормайенн.

Я помедлил, стараясь скрыть удивление:

— Видящие — большая редкость.

— Я не Видящий. — Он тоже помолчал. — Но вот моя жена обладает толикой такого дара. Конечно, не столь сильного, как у вас, стражей душ, но достаточного, чтобы иногда замечать тени, которые живут рядом с живыми. Она мне рассказала об изменениях в городе.

Я сделал себе заметку поговорить с какой-нибудь душой. В первую очередь с Проповедником. Он-то должен был хоть что-то почувствовать. По одному эти события выглядят не так чтобы важно, но все вместе, одновременно, заставляют задуматься.

Нечто происходит. Нечто непонятное и странное. Я чувствовал, как у меня сосет под ложечкой. Обычное состояние перед тем, как мне на голову рушатся неприятности. Стоило послать всех к черту и отправиться своей дорогой, благо я здесь проездом, но не по-людски это бросать целый город. К тому же Проповедник мне потом плешь проест. Он, несмотря на свой гнусный характер (из-за которого, кстати говоря, больше не жилец), — добрая душа и моя ходячая совесть, которую крайне тяжело заткнуть.

— Нужен ли вам аванс? — спросил мэр.

— Нет. Я не смогу назвать вам цену, пока не определю, в чем проблема. Когда понадобятся деньги, я сообщу.

— Какая-нибудь помощь?

— Если потребуется, я дам знать, — Я встал. — Спасибо за вино. Доброго вечера.

Они попрощались. В глазах троих была надежда. Купец смотрел с сомнением. Каноник мрачно. Он бы предпочел, чтобы с этим разбирались Псы Господни. Представьте себе, я тоже.

Дождь лил не переставая, вода текла по сточным канавам, пенилась в них, забирала с собой всю грязь с мостовых. Улицы были пустыми и пахли, несмотря на свежесть, все также едко и неприятно. Страх никуда не исчез. Лишь спрятался в закоулках, пережидая ненастье. Пока я добрался до постоялого двора, из меня можно было выжать пару морей и еще останется на несколько больших озер.

Когда я вошел внутрь и колокольчик звенькнул, привлекая внимание хозяйки, я сказал ей:

— Горячей воды, горячего вина, сухих полотенец и какой-нибудь еды. Все принесите в комнату.

Она наконец-то увидела звездчатый сапфир на рукояти кинжала, ее глаза округлились, и женщина разом повеселела:

— Сейчас все будет готово, господин Людвиг.

Вот так всегда. Часть людей боится таких, как я, из-за нашего дара видеть и уничтожать вольные души. Часть ненавидит. Но когда какая-нибудь озверевшая душа начнет вредить живым или еще что-то случается — я сразу становлюсь желанным гостем. Впрочем, чести ради, надо сказать, что большинство разумных людей относится к стражам душ вполне спокойно. В отличие от тех же Псов Господних мы приносим как можно меньше проблем.

Оставляя за собой огромные лужи, я вошел в комнату. Здесь кое-что изменилось. Проповедник валялся на моей кровати и слушал, как дождь барабанит по подоконнику. А за столом сидело пугало. Оно подняло на меня взгляд, кивнуло и не проронило ни слова. Быть может, не хотело разговаривать. А может, не умело. С одушевленными никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

Хозяйка вместе с юной дочкой принесла мне полотенца и воду, конечно же не заметив других своих «постояльцев». Пугало тут же заинтересовалось девчонкой и не спускало с нее взгляда, пока та не ушла.

— Даже не думай, — сказал я ему ровным тоном.

Оно помедлило, опустило плечи, признавая мое право давать ему такие приказания, достало серп и начало очищать его от ржавчины. Я был рад, что мы решили кое-какие вопросы сразу.

Пока я менял одежду, вытирался и приводил себя в порядок, принесли еду.

— Почки, — сказал Проповедник мечтательно. — И фасоль с томатами.

Я отстегнул пояс с тяжелой пряжкой, бросил его вместе с кинжалом на кровать и пересказал им разговор в ратуше.

— Я ничего не чувствую, если ты к этому, — поднял руки в обезоруживающем жесте Проповедник, — Видит Бог, уже девять лет, совсем ничего.

Он рассмеялся, довольный собственной, неказистой шуткой, затем стал более серьезным и, размышляя, протянул:

— Все это, конечно, странно, Людвиг, но души могли уйти по множеству причин.

— Угу, — мрачно сказал я, орудуя вилкой и ножом. — Отправиться в паломничество к святым мощам. Куда-нибудь в Дискульте. Не мели чушь. Что-то произошло, и они сочли нужным уйти как можно дальше и быстрее. Город пуст — я чувствую это.

— Ну не так уж он и пуст. Помнишь того мальчишку на крыше?

— Предлагаешь мне в такую погоду лазать на уровне четвертого этажа?

— Упаси боже, сын мой. Чего доброго, ты свернешь себе шею, и тогда я точно помру со скуки.

Пугало в разговоре не участвовало. Оно точило серп.

К утру гроза закончилась, уползла на запад, уже не в силах даже ворчать. Выглянувшее из-за облаков солнце озарило мокрые алые крыши, приведя в восторг уличных голубей.

Проповедник и Пугало отсутствовали. Я быстро оделся, спустился вниз, отказался от завтрака и поспешил к западным воротам через толчею, которая здесь была из-за субботнего рынка, заполонившего весь городской центр. Запах страха был тут же, но гораздо более слабый, чем вчера. Он сменился тревожным ожиданием. Я видел и слышал, что люди обсуждают произошедшее накануне событие, поминутно крестясь и призывая святых заступников.

Они искренне полагали, что это защитит их от зла. Не буду преуменьшать силу божественной молитвы, даже если ее читает не клирик, а обычный человек, но у меня большие сомнения, что подобное средство поможет остановить следующую пляску смерти. Как говорится, раз уж начались танцы, то продолжаться они будут до бесконечности.

С танцами мертвецов в последний раз я встречался в кантоне Люс, когда в одной деревеньке скелеты ни с того ни с сего решили сплясать на Сретение, да еще затащить в свою пляску забаррикадировавшегося в церкви священника. Чем он им насолил, вот уж не знаю, но Псы Господни в два счета уложили «пациентов» в могилы. Сам я в подобном усмирении участия не принимал, хотя и имел необходимый опыт. Веселые скелеты — не моя основная работа. Я страж душ. Ловлю и уничтожаю тех, кто причиняет зло людям.

— Тебе следует расширить список своей охоты, — сказал появившийся Проповедник. — Души — божьи агнцы по сравнению с живыми. Вот уж кто причиняет зло друг другу в непередаваемых количествах.

— Если я иногда позволяю слушать мои мысли, то это не значит, что ты должен каждую из них комментировать.

— Ну комментарий всяко верный, Людвиг, — усмехнулся он, затем участливо спросил: — Ты завтракал?

— Нет.

— Вот именно поэтому ты поутру такой злой. Идем, тебе следует поесть.

Я заворчал, но, зная, что он прав, зашел в неплохое кафе, замеченное мной во время прошлого приезда в Вион. Здесь готовили отличную яичницу с белыми грибами и сыром. Да и пиво, темный июльский лежак, было выше всяких похвал.

Пока несли еду, Проповедник расправил сутану, на которой и так не было никаких складок, по-птичьи наклонил голову набок и, хлопая глазами, начал рассказывать:

— Душ действительно немного. Я спозаранку обежал город, за что можешь сказать мне спасибо… — Он склонил голову.

— Спасибо.

— Но встретил лишь троих. Все пришлые, появились или вчера, или сегодня. Одна достаточно аппетитная дамочка, если бы ее двести лет назад не переехала телега, даже видела totentanz собственными глазами. В общем, из наших никто ничего не знает. Впрочем, двое, узнав, что здесь страж душ, решили убраться, пока целы.

— Ты явно расписал меня как чудовище.

Проповедник состроил грустную мину, дождался, пока передо мной поставят еду, и сказал:

— Тебе прекрасно известно, что некоторые из вас уничтожают каждого, кого увидят. Слишком велик куш, для того чтобы пройти мимо. Ты — большое исключение из правил.

— Если ты думаешь, что заставишь меня краснеть, то глубоко ошибаешься. Ты случайно не видел мальчишку?

— Видел. На звоннице. На самой вершине шпиля. И он не планировал спускаться вниз.

— Что мешало тебе подняться вверх? Судя по всему, эта душа из местных.

— Я боюсь высоты с тех пор, когда был ребенком.

— Ты не можешь умереть, упав сверху.

Он скорчил мину и промолчал. Я понимал, что от некоторых старых привычек нельзя избавиться даже после смерти. Знавал я одну даму, которая при виде мышей падала в обморок, хотя уже лет восемьдесят как была мертва.

— А что Пугало? — Я глотнул пива.

— Уперлось еще до рассвета. Куда — не знаю. Оно, знаешь ли, не слишком разговорчивое. Лучше бы ты пригласил какую-нибудь девицу. Хотя бы глаза радовались.

— Мне нужна была не душа, а одушевленный. Кстати, что с ними?

— Встречаются. Но все словно воды в рот набрали. Кстати, в колокол на соборе Святого Николая вселилась какая-то, прости господи, паскуда. Кто-то из темных. Очень нехороший.

Я кивнул, отмечая для себя, что надо сказать об этом мэру. А там уж пусть каноник ладаном машет или инквизиция свои фокусы устраивает. Злой одушевленный в соборном колоколе — крайне неприятное соседство. Подобный звон настраивает людей отнюдь не на божественный лад. Скорее наоборот. Горожане становятся жестокими и раздражительными. И начинают болеть. Конечно, не сразу. Для этого должны пройти годы, но чем быстрее избавиться от подобного одушевленного предмета, тем лучше для всех.

— Что мы имеем, — сказал я, вытирая рот салфеткой, — Из города ушли крысы, словно корабль собирается пойти ко дну.

— Очень образное сравнение, сын мой. Очень образное. Крысы — темные существа, и в них есть частичка души, хотя светлой назвать ее язык не повернется. Когда случаются беды, крысы, наоборот, приходят, но не уходят. Во время чумы восьмидесятилетней давности, говорят, они текли по улицам, словно река.

— Крысы уходят, только если им грозит опасность. Что их могло напугать — вот в чем вопрос.

— Что-то достаточно серьезное, чтобы я начал чувствовать себя неуютно, Людвиг. Раз другие души разъехались, значит, и для нас здесь небезопасно.

— Итого мы имеем бегство крыс, душ и пляску смерти. Великолепный наборчик, ничего не скажешь.

— У тебя хоть какие-то догадки есть? — грустно вопросил он.

— Я простой работяга, Проповедник, а не теоретик магии или религиозный теолог. С подобным я никогда не сталкивался, и точка. Клянусь моим кинжалом, давно я так не жаждал, чтобы поблизости оказался какой-нибудь инквизитор.

— Все как обычно — инквизитор за порог, черт в дом.

— Не накликай.

— Его уже накликали и без нас, — возразил он мне.

— Людвиг ван Нормайенн?

Мужчина, подошедший к моему столу, был одет как законченный модник. Думаю, его костюм обошелся в целое состояние, на которое я мог бы кутить бесконечно долгое время. Одни алые лаковые башмаки чего стоили! А если говорить о серебряных пуговицах на сюртуке отличнейшего качества и бриллиантовых запонках на рубашке из настоящего саронского шелка… М-да. Этот господин умел привлечь к себе внимание. Моим он завладел безраздельно.

— Не имею чести быть знакомым.

— Называйте меня Александром.

Судя по его холеному лицу и шляпе с пером, за Александром тянулось еще, по меньшей мере, три-четыре имени и длинная родовая фамилия, включающая какой-нибудь титул.

— Могу я присесть?

Я пожал плечами. В последнее время этот жест входит у меня в привычку. Насмотрелся на Проповедника.

Незваный гость легонько стукнул короткой тростью по стулу, где все еще сидел Проповедник, и холодно спросил:

— Вы позволите?

Когда стул освободился, визитер с удовольствием сел, а я заинтересовался им чуть больше, чем раньше. Человек видит души, он непохож на одного из стражей, взгляд совсем другой. Но он и не изгоняющий, эти относятся к тем, кто существует рядом с нами, не равнодушно, а с ненавистью. Следовательно, выходит, что он либо от инквизиции, хотя для клирика наряд довольно странный, либо из Братства Бронзы.

Я ошибся. К Братству — этим сумасшедшим идиотам, которых давно следовало удавить из-за того, что они обожали убивать всех, кто может общаться с душами, считая, что таким образом люди набираются грехов, — он тоже не относился.

На серебряном жетоне, порядком затертом и потемневшем, который он протянул мне, были выбиты цифры и фраза «Lex prioria».

— Это, так сказать, чтобы не ходить вокруг да около, — улыбнулся он.

Мне этот господин не понравился сразу, в первую очередь исключительно из-за близко посаженных маслянистых глаз. Я ждал подвоха и дождался его.

— Чем я заинтересовал Lex talionis?

— Простые формальности.

— Настолько простые, что, судя по номеру на вашем жетоне, со мной ведет беседу один из высших жрецов Ордена Праведности?

Он тонко улыбнулся, и его улыбка говорила, что особых объяснений я не дождусь. Положив трость на стол, мужчина спросил:

— Вы вчера приехали в наш замечательней город?

— Верно.

Думаю, он и так это прекрасно знал.

— Позволите дать вам полезный совет?

Я почему-то подумал, что его совет мне понравится куда меньше самого советчика. Так и случилось.

— Уезжайте из города, господин Людвиг. Сейчас вы здесь совершенно ни к чему. Оставьте это дело Псам Господним. Ваша работа — ловить опасные души. А здесь, кроме этого унылого священника, я уже неделю не видел ни одной.

— У меня возникает вопрос: почему Орден Праведности столь обеспокоен какой-то банальной пляской мертвецов?

Александр рассмеялся, но веселья в его смехе было немного.

— Вы чужеземец. И не слишком хорошо понимаете местные законы. Возможно, у вас, в Альбаланде, все как-то иначе, и рядовой страж может полезть, как это говорят местные, собирать хмель в чужой огород, но мы следим за выполнением закона. А наш закон гласит, что не дело стража заниматься пляской смерти. Это не ваша область. Оставьте ее тем, кто в ней понимает. Инквизитор прибудет завтра.

— А до тех пор вы будете просто сидеть и смотреть, пальцем о палец не ударите?

— Орден надзирает за тем, чтобы стражи не злоупотребляли своей властью и не добирались до дармовой силы. Чтобы члены Братства Бронзы не входили в город. Чтобы инквизиция жгла, но жгла разумно и не всех скопом. И чтобы Видящие не чесали языками направо и налево о том, кто иногда живет среди нас. Но мы не занимаемся магией и… скажем так, странными божественными проявлениями.

Ага. Вот как это теперь называется — божественные проявления. Господь Бог щелкнул пальцами, и скелеты пустились в пляс во славу нашего Иисуса. При том, что подобные танцы на могилах — темные проявления. Стоило бы натравить на Орден церковников. За богохульство. Просто так. В качестве небольшой встряски.

— Слышали великолепный лозунг: «Ne noceas, si juvare non potes»? He навреди, если не можешь помочь. А в этой истории вы совершенно бессильны. Сделаете только хуже. Так что послушайте мой дружеский совет. Уезжайте. С проблемой справятся и без вас.

— Очень ценю ваше дружеское расположение, господин Александр, — с иронией сказал я, — Но я обожаю Вион и мечтал здесь пожить недельку.

Он усмехнулся, встал из-за стола:

— Что же, живите. Но это дело оставьте.

Я вернул ему усмешку. Мы друг друга отлично понимали.

— Сколько вы набрали лет жизни, господин Людвиг? — участливо спросил он.

— Боюсь показаться невежливым, но это не ваше дело. — Мой голос стал холоден.

— Разумный человек должен уметь использовать отпущенные ему дни, страж. Иногда, даже накопив большие деньги, ростовщик забывает, что он смертен. Мы понимаем друг друга?

Очень хотелось воткнуть кинжал ему под подбородок и посмотреть в его глаза, но я лишь счастливо улыбнулся:

— Конечно. Я серьезно подумаю над вашими словами. Мне начинает казаться, что в них есть глубочайший смысл.

— Отрадно видеть разумного человека. Позвольте оплатить ваш завтрак. Всего доброго.

Он бросил на стол несколько монет, довольно крупных для того, чтобы покрыть еще обед и ужин, и ушел, поскрипывая своими чудесными алыми ботинками.

Можно сказать, что я клокотал от ярости. Этот разряженный хлыщ посмел мне угрожать, и это несмотря на то, что Орден Праведности имеет право лезть в мои дела, только если я нарушу законы государства и стражей.

От законников всегда несло падалью. Они никогда никому не помогали, считая себя выше этого, словно они стоят над всеми нами, людьми со способностями. Живут и варятся в собственном соку, сидя на деньгах княжеств. Корольки платят законникам, потому как боятся таких, как мы, и считают что люди с особым даром, служащие государству за деньги и власть, смогут контролировать природу магии.

Стражи вынуждены соблюдать законы государства, в котором находятся. В большинстве своем — это достаточно легко, особенно если правительство не лезет в наши дела и не требует от нас невозможного. Мы миримся с социальными и политическими обстоятельствами. Лишь иногда они — досадная помеха в нашей работе. Но когда рядом появляется кто-то из Ордена Праведности, день, можно сказать, испорчен. Потому что слово «помеха» здесь совершенно не подходит. Эти ленивые ублюдки иногда готовы сесть тебе на шею и оттуда высказывать «бесценные» распоряжения и руководства, прикрываясь правилами и законами.

Стражи душ стараются как можно дольше избегать внимания Lex talionis. И не злить этих господ. Чаше всего они знают и умеют гораздо меньше нас, но за ними государство, а этот зверь, даже если он всего лишь мелкое герцогство на задворках обитаемых земель, разорвет любого.

У Ордена есть силы, возможности и средства ловить тех, кого они считают преступниками. Деньги, людские ресурсы стражи и тайной полиции. Армия, наконец. Я помню, как в южной Дискульте ловили одного из нас, нарушившего негласные законы. Его обложили, словно волка, гнали к горам, а затем убили, и Орден повесил его голову на шест в самом центре столицы, чтобы все знали, что происходит с теми, кто идет против него.

— Ты намерен отступить? — прервал молчание Проповедник.

Я посмотрел на него с сомнением:

— Вроде ты уже давно ходишь за мной. Когда это я отступал без особой нужды?

— Думаешь, он спустит тебе неповиновение?

— Номинально я ничего не нарушаю. Как ты помнишь, городской совет сам нанял меня. Никаких преступлений. Он не может привлечь власти.

— Не будь наивным, Людвиг. Этот господин, дай ему волю, сам что-нибудь нарушит, а обвинит тебя.

— Я буду осторожен, — сказал я и поднял правую руку вверх ладонью, словно давал клятву, — Обещаю.

Мне следовало задуматься, почему Орден так всполошился лишь из-за появления стража в Вионе? Они так разнервничались, что снизошли до угроз — это дорогого стоит. Мне стало любопытно, какой у них интерес в этом деле? Неужели действительно боятся, что я напортачу и здесь станет еще хуже? Вряд ли. Очень вряд ли. Господин Александр знает мое имя, а значит, должен знать и репутацию.

Тогда что им нужно? Почему Ордену так важно убрать стража душ из города, раз они решили его припугнуть и даже не опасаются, что я доложу об этом своим?

Я не знал ответов на эти вопросы. Мне следовало быть поосмотрительнее и помнить о господине с жетоном высшего жреца.

Сенные ворота были заперты, что неудивительно. Кладбище возле часовни Святой Маргариты находилось за городской стеной, и стражники не желали, чтобы хоть что-то проникло оттуда сюда. Кроме засова какие-то ретивые люди додумались завалить врата бочками и перегородить телегами. Как будто это могло спасти их от мертвецов.

Воины сидели возле караулки и выглядели не слишком радостно оттого, что сегодня их направили торчать возле Сенных.

— Закрыто! — крикнул мне один из них. Молодой, возившийся со смешным лохматым щенком.

Я показал ему кинжал:

— Открывайте.

Он крикнул начальника, уже немолодого сержанта с пропитым лицом. Тот лишь бросил взгляд на звездчатый сапфир, пожал плечами:

— Калитку откроем. Но возвращаться вам придется через другие ворота. Я не буду ломать голову, кто рвется с той стороны.

На том и договорились.

Стоило мне и Проповеднику выйти на дорогу, как стальная калитка за нами захлопнулась.

Чуть дальше, за большим мельничьим хозяйством, работающим даже сейчас, несмотря на близкое соседство с кладбищем, из-за березовой рощи, находящейся возле речного рукава, торчали башни Вионского монастыря малиссок.

Монастырь был богатый и известный. Не только в Вионе. И не только в этом княжестве. Поговаривали, что Церковь ссылает в него прогрессивно настроенных женщин из других церковных орденов. Но с учетом того, что женщины эти обычно из очень обеспеченных семей, средств белым стенам не занимать.

Кладбище находилось по дороге к монастырю. Здесь уже лет двадцать никого не хоронили, и оно пришло в некоторое запустение. Заросло бурьяном, подорожником, крапивой и шиповником. Старая часовня с посеревшими от времени стенами и давно уже не отпираемой дверью смотрелась тут совершенно уместно. Такое же забытое богом место, как и все, что находится вокруг.

Кладбищенскую ограду красили, наверное, во времена, когда людей на этой земле еще не было, — такой ржавой и убогой она была. За оградой торчало Пугало, рассматривающее могильные кресты.

— Ну надо же! — удивился Проповедник, — Кто бы мог подумать. Привет, соломенная голова!

Пугало его проигнорировало. Повернулось к нам сутулой спиной и пошло бродить между могил, пока не скрылось за серым склепом, накрытым сверху плющом, словно снегом.

Погост был разорен, могильные плиты расколоты, комья земли разбросаны. Часть крестов и памятников покосились, а то и вовсе упали. Я остановился возле куста шиповника, на колючей ветке которого висел желто-коричневый обрывок ткани — все, что осталось от погребального савана. Множество следов костлявых ног на сырой после дождя земле говорили о том, что веселье здесь разыгралось не на шутку.

— Никогда не видел пляску смерти, — сказал Проповедник, с некоторой осторожностью взглянув в ближайшую от него разверзнутую яму.

— Значит, тебе повезло. Радость на подобном празднике напускная. Кости веселятся до той лишь поры, пока поблизости нет живых. Они утягивают прохожих в танец, а затем уводят за собой в могилу.

— Разумеется, кроме таких, как ты.

— Стражи им не по зубам. Плясать мы не слишком горазды.

Проповедник понимающе усмехнулся, провел сухим пальцем по своей окровавленной щеке.

— Впрочем, все, что я сказал выше о плясунах, относится лишь к стихийным порождениям силы. Когда она не направлена.

— Например, на город, — понял он.

— Ну тут скорее все было наоборот, — подумав, произнес я, поглядывая на дыру в заборе и протоптанную через кустарник тропу, — Но в прошлом, когда Псы Господни еще не везде протянули свою длань, ведьмы натравливали пляшущие кости на неугодных.

— Прекрасно помню гравюры, где скелеты уводят епископа, девушку, короля и нищего за собой.

Между могил появилось Пугало. Оно шло медленно, все так же сутулясь, и остановилось недалеко, прислушиваясь к нашему разговору. До наших ушей долетел отдаленный колокольный звон. Били полдень в центральном городском соборе. Клич его громкого, тяжеловесного колокола подхватили другие церкви, а затем, почти с минутным опозданием, загудели колокола в монастыре церковного ордена малиссок.

Пугало поежилось, ему было не слишком приятно ощущать этот звон, но, как я и думал, оно оказалось куда сильнее многих встреченных мною одушевленных. Впрочем, ничего удивительного, раз оно шастает по святой земле и не тает от этого.

Проповедник затянул Oratio ad Sanctum Michael, взял за основу популярную в моем княжестве пастушью песню, но изменил свой голос на пару октав, отчего тот зазвучал очень жалобно и дребезжаще. Он смог завладеть вниманием Пугала, которое не ожидало такого поворота событий и теперь таращилось на горе-певца из-под надвинутой на «лицо» шляпы.

Я с сомнением покачал головой:

— Гореть тебе в аду, приятель.

Проповедник даже не думал прерываться. Он любил петь и занимался этим, как только ему приспичивало прочитать молитву. На мой взгляд, по нему плакали все балаганы. Они потеряли потрясающего певца — клоуна. Впрочем, боюсь, что долго Проповедник выступать бы не смог. За такие выкрутасы его б точно упекли в сумасшедший дом. Или сразу отправили к отцам-дознавателям.

Я внимательно изучил кладбище, обошел его по периметру, убедился, что все до одной могилы пусты. По сути дела, с места снялась и куда-то уперлась целая прорва мертвецов, никого не предупредив.

Одно я мог сказать точно: душами здесь и не пахло. А вот темной магией — сколько угодно. Это был аромат сырой дубовой коры и дегтя, едва ощутимый даже для меня, но, наверное, любой представитель инквизиции почувствовал бы его, не дойдя до ограды ста шагов.

Пугало зачем-то залезло в одну из могил, потопталось в ней, с шумом выбросило оттуда разваленные, гнилые доски и комья земли. Проповедник пожал плечами Он не понимал, что происходит.

Я еще немного побродил по кладбищу, отмечая, что сторожка смотрителя выглядит столь же запущенной, как и весь погост. Я нарисовал несколько фигур, орудуя мелом по уцелевшим поверхностям могильных плит, и смог выяснить, где использовали магию подъема.

Нигде.

Судя по фигурам, никакого ритуала здесь не проводили и стихийный всплеск произошел по совершенно неясной для меня причине.

— Вид у тебя такой, словно ты обнаружил в карманах пропажу денег.

— Что-то в этом роде. При стихийных всплесках totentanz не выходит за пределы погоста. Как видишь, мертвецы ушли. Такое бывает только во время ритуалов или если ограда не освящена.

— Она освящена.

— Знаю. Уже проверил. Что заставило уйти кости — могут понять только слуги Церкви. Они большие специалисты в делах борьбы с колдовством и чертовщиной.

Подошло Пугало, поманило меня за собой с загадочным видом, скалясь своей застывшей, жутковатой улыбочкой.

— Не слишком разумно, Людвиг! — предупредил Проповедник, — Я бы сказал, даже опрометчиво. Разумеется, для тебя.

— Пугало право. Следует прогуляться по лесу.

— Не желаю видеть мертвых в столь ничтожном и несчастном виде. Не по-божески это — зреть детей Господа в столь жалком состоянии.

— Считаешь, что, когда придет Судный день и наступит Всеобщее воскрешение, они будут выглядеть лучше? — с иронией спросил я.

Вместо ответа он пропел, кстати говоря, достаточно мелодично:

— Lacrimosa dies illa qua resurget ex favilla judicandus homo reus.

— Ну так оставайся здесь или иди на постоялый двор, — не выдержал я.

— Учти! Помрешь, останутся твои кости среди берез и осин! — кричал он мне уже в спину.

Я махнул ему рукой, и он, повысив голос, начал петь гимн с самого начала. Странное зрелище для тех, кто видит. Душа священника с окровавленным лицом бродит по разоренному кладбищу и вдохновенно поет о Дне Гнева. Хочешь не хочешь, а поверишь во второе пришествие.

Лес жил своей жизнью. Шелестели старые березы, журчал чистый, начинающийся с ключа на заливном лугу ручей, полз мимо корневищ рогатый жук с лаковым панцирем, слышался отдаленный крик кукушки.

Вот уж кто — пророчица смерти. Плохая птица. Темная. Куда хуже тех же самых ворон, которых принято ругать и относить к слугам Дьявола. По мне, так кукушка может принести бед гораздо больше, чем целая стая черных птиц. Надо всего лишь задать неправильный вопрос, а потом расхлебывать последствия. Если, конечно, успеешь их расхлебать, прежде чем на тебя обрушатся глад, мор, саранча и какая-нибудь озверевшая душа в придачу.

Тропа от сотен прошедших ног никуда не делась. Петляла в подлеске, уводя меня в самую чащобу. Был яркий день, так что я не слишком опасался каких-нибудь неприятностей или лесных духов, планируя выбраться отсюда еще до вечера.

Пугало тащилось следом за мной, шагах в двадцати, то появляясь из-за деревьев, то отставая. Странное оно все-таки. Пользы от него, скорее всего, ни на грош, но я был рад его компании и тому, что здесь не один.

Из-под ног выскочила серая крыса, вильнула голым розовым хвостом и скрылась в траве. Было видно, как пригибаются травинки там, где она бежала. Что же. Значит, не одни мертвые подались в леса. Крысы из Виона тоже решили немного побыть в единении с природой.

Лес стал еще гуще, пропали залитые солнечным светом полянки и просеки. Перестали встречаться вырубки. В большом количестве появились звериные тропы и следы. Местность постепенно менялась, начались осины, я стал спускаться в низину, как раз вдоль ручья. В некоторых местах она оказалась заболоченной, пришлось искать обходной путь.

Первое бело-желтое пятно я увидел совершенно случайно, когда повернул голову направо. Присмотрелся, прищурив глаза, и разглядел сидевший на пеньке скелет. Тот не двигался. Поправив пояс, чтобы кинжал был под рукой, я направился в эту сторону и был вознагражден нелепой картиной.

Лес был запружен мертвыми. Старые кости, непонятно как соединяющиеся друг с другом, находись везде, куда ни кинь взгляд. Некоторые лежали, словно спали — часть из них оказалась присыпана серыми, прошлогодними листьями. Другие стояли, третьи сидели, а четвертые даже висели, зацепившись руками или ногами за нижние ветви деревьев, словно постиранное, а теперь сушащееся белье. Где-то поодиночке, а где-то и группами, мертвые захватили эту часть леса, не желая спокойно лежать в могилах.

Никто из них не шевелился, хотя мой дар позволял чувствовать, что они не совсем мертвы. Я шел мимо них, поглядывая по сторонам, скорее с любопытством, чем с опаской или отвращением. Некоторые скелеты оказались большими оригиналами и застыли в величественных позах, или совершенно смешных, или гротескных.

Вот мыслитель сидит на камне, подперев костяным кулаком желтую скулу. Здесь — юноша фехтует невидимым клинком, застыв в Bedrohe mit Zornort. А эта парочка самозабвенно целуется, слившись в костлявых объятиях и соприкоснувшись друг с другом оскаленными улыбками. Там, дальше, поэт декламирует свои вирши на радость десятку восхищенных слушателей. А возле кособокой осины беседуют о чем-то два почтенных мужа. И рядом с ними, упав крестом, замаливает грехи какой-то монах. Чуть дальше пахарь с невидимым плугом, сразу за ним, рядом с покрытыми мхом камнями, женщина баюкает несуществующего младенца.

Их было чертовски много, этих мертвецов.

Когда я проходил мимо, несколько черепов повернулись в мою сторону, и я шел, провожаемый взглядами пустых глазниц. Пожелтевший скелет, где-то потерявший левую руку и большую часть ребер, увязался следом за мной, привлек внимание еще двоих, судя по позам, резавшихся в кости, но эта троица довольно быстро отстала, отвлекшись на порхающую между деревьев капустницу.

Некоторые из «лесных жителей» были обряжены в остатки погребальных саванов, но большинство костей оказались голыми. На них не было видно малейших признаков плоти.

Достаточно далеко от того места, где я находился, между деревьев я заметил женщину. Она была невысокой, крепко сбитой, в сером жилете и длинной юбке. У нее были грязные, немытые, растрепанные седые волосы, крепкие руки с облупленными ногтями и творожисто-белое, рыхлое лицо, на котором не было ни глаз, ни носа, лишь обрюзгший рот — на гладкой, словно коленка, коже.

Я цокнул языком. Убавляющая мясо. Экая неприятность. Вот уж кого не думал здесь встретить. В любом другом случае я не оставил бы ее у себя за спиной и исполнил бы свою работу, но сейчас, уничтожая душу, я рискую взбаламутить это тихое царство. Неизвестно, сколько придется успокаивать пляски и хватит ли у меня на это сил.

Поэтому я прошел мимо, дав себе слово вернуться и прикончить мечущуюся душу прежде, чем она кого-нибудь убьет. Но, к большому удивлению, впереди, прямо на моем пути, я увидел еще двух убавляющих мясо. Они играли в чехарду, с каким-то остервенением прыгая через спины целой вереницы скелетов. Пугало ими нисколько не заинтересовалось, прошло мимо, направляясь в самую густую часть чащобы. Туда, где мертвых было особенно много.

Заметив меня, души перестали развлекаться, переглянулись, сделали шаг в мою сторону. Я без суеты достал кинжал, и, увидев черное лезвие, они остановились, еще раз посмотрели друг на друга. Было понятно, что между ними происходит какой-то разговор.

Наконец они отошли в сторону, уступая мне дорогу, и вновь занялись своими странными играми. Я чувствовал их голод и желание убить меня, но также — их страх.

Я помянул Дьявола, когда увидел сидящую в траве четвертую убавляющую. Эта полировала снятый с ближайшего скелета череп, нежно протирая его краем подола своей изодранной юбки. Четыре души вместе, когда их и по одной-то редко встретишь. Что могло заставить подобных созданий собраться?

Я резко обернулся и увидел, что к тем, что играли в чехарду, присоединилась первая, и теперь все трое смотрят на меня. Впервые я почувствовал себя несколько неуютно.

— Уходи, пока цел, — прозвучал у меня в голове голос Проповедника.

Разумеется, никакого Проповедника и близко не было, он остался далеко-далеко на кладбище, а все это — лишь мое разыгравшееся воображение, но я решил принять превентивные меры. Достал из кармана мелочь, не глядя, бросил ее себе за плечо, скороговоркой пробормотав нужные слова. Теперь, если они пойдут за мной, монеты их остановят.

Полирующая череп оторвалась от своего занятия, ее безликое лицо оказалось покрыто отвратительными язвами. Меня так и подмывало прикончить убавляющих. Но и эта агрессии не проявила, и я, повернувшись к ним лицом, отступал спиной, пока все четверо не скрылись из виду.

Черт знает что происходит! Столько тварей раньше я видел только на полях сражений. Им здесь нечего делать. Ни плоти на мертвых, ни беззащитных живых. Впрочем, вполне возможно, что они обитали на старом кладбище, и пляска смогла закружить и их, притащив в лес.

Кажется, я пришел в самый центр сборища мертвых, потому что количество черепов на поляне превышало все возможные пределы. Словно грибы после дождя. Затхлый запах костей заглушал другие ароматы. Путало, не шевелясь, торчало у кромки леса, отвернувшись от меня и склонив голову набок, словно к чему-то прислушивалось.

Понимая, что ходить мимо костяков можно довольно долго, я спросил у первого же скелета:

— Я ищу вашего короля. Где он?

Тот щелкнул челюстью, даже не повернувшись в мою сторону. Зато его сосед поднял руку, указав мне нужное направление.

Король totentanz'a при жизни, наверное, был рыцарем. Во всяком случае, в его руке был ржавый фламберг, а на голове помятый хундсгугель с поднятым забралом. Да и осанка у его величества была прямой, словно в позвоночный столб вбили кол.

— И что вам в земле не лежится, как всем приличным мертвецам? — спросил я у него. — Город перепугали, кладбище стоит пустое. Нехорошо.

— Не стражу нас учить, что делать и как спасать себя, — прозвучал у меня в голове шелестящий шепот короля. — Мы не вернемся, пока это не кончится.

— Не кончится что? — не понял я.

— Не кончится то, зачем они это делают.

Добиться вразумительных ответов у меня не получилось. Точнее, он не собирался их давать. Я поборол раздражение, подбирая в голове подходящие слова. С подобным явлением я мог только разговаривать, как какой-нибудь обычный человек. Оно не обязано мне подчиняться или отвечать на вопросы. Я не Пес Господень, чтобы кости при моем приближении прыгали как шелковые и выполняли любой приказ, в том числе и «марш обратно в могилу».

Но спросить я ничего не успел, потому как из-за деревьев появились четверо убавляющих плоть. Еще три, те самые, которых я видел раньше, вышли с другого конца леса. Четвертая отсутствовала, моя мелочь ее все-таки задела.

— Беги, — равнодушно сказал король мертвецов.

Я, оскалившись ничуть не хуже, чем он, крутанул кинжал меж пальцев.

Семеро! Развелось рядом с Вионом гадин! От них уже не скроешься. Догонят, выпьют жизнь, и поминай как звали.

Одним движением руки в воздухе я расчертил на земле широкого «осьминога». Король, кажется, усмехнулся, но говорить ничего не стал. Пугало, как назло, куда-то делось, впрочем, помочь бы оно мне не смогло при всем своем желании. Очень немногие одушевленные могут причинить вред душам. Да еще таким сильным и злобным.

Они уже неслись на меня, выставив руки со скрюченными, грязными пальцами. Я хлестанул по воздуху кинжалом, начертил спираль, и передо мной появился длинный золотой шнур. Схватив его, я что есть сил дернул на себя, и пространство с одного бока собралось складками, стало выпячиваться пузырем и искажать вид всего, что попадало в него. Я тянул и тянул, напрягая мышцы, а затем, когда троица почти добежала до останавливающей фигуры, отпустил шнур.

Пространство выпрямилось с потрясающей скоростью, разгладилось и тут же громко хлопнуло. Оно стало тетивой, а злобные души арбалетными болтами. Им хорошенько врезало, и они полетели в обратном от меня направлении. Что с ними стало дальше, я не смотрел, потому что четверка с другой стороны уже достигла нарисованного «осьминога».

Как только первая из них пересекла границу, так сразу начала «дымиться». Фигура пила из души ее силу, то, что сдерживает убавляющую в нашем мире. Но слишком медленно. Чтобы исчезнуть, призрачной женщине требуется находиться на этом месте больше четырех минут, а у меня нет столько времени.

Я с разбегу ударил ее плечом, а затем локтем, и, взятый обратным хватом, кинжал вошел в ее тело. Она взвыла и перетекла в клинок.

Мгновенная дрожь в руках, легкий приступ тошноты, звон в ушах. Некогда обращать внимание на такие мелочи.

Три ее товарки уже были в круге. Резко подняв руку, я направил на них открытую ладонь, и ближайшая ко мне убавляющая тут же упала на землю, дергаясь и пытаясь встать. Из-под нее вверх уходил пар, словно она была рыбиной, попавшей на раскаленную сковородку.

Вторая бросилась мне в ноги, и я ударил ее в лицо сапогом, одновременно воткнув кинжал в шею третьей.

«Остались пятеро!» — промелькнуло у меня в голове.

На плечи рухнула тяжесть, я почувствовал, как ломит виски, как двоится зрение, скороговоркой произнес фразу, взмахнул руками, плеснув невидимым для человеческого глаза пламенем на тех, кого я отправил с помощью золотого шнура прочь и кто слишком быстро успели вернуться. Кинжалом царапнул руку повисшей у меня на плечах, что есть сил крутанулся, освобождаясь от хвата, перекатился по земле и вбил свое оружие в сердце той, что была пригвождена к земле.

Сверху на меня упала еще одна тварь, обхватила руками шею, пытаясь задушить. Я взревел, видя, как к ней спешит подмога. Ситуация складывалась — хуже не придумываешь. Я терял силы, словно пробитый пулей бурдюк с водой, а их все еще было много. Чертовски много.

На пределе своих возможностей, встав на ноги, я тут же рухнул на спину, придавливая душу к земле, заставляя ее всем телом ощутить начертанную на земле фигуру. Помутневшее зрение отметило прыгнувшую тень. Машинально я выставил кинжал, позволив ей напороться на него, ощущая, как клинок трясется от переполнившей его силы. Кто-то вцепился мне в ноги, и я, теряя сознание, активировал фигуру, созданную мной еще накануне вечером.

Земля просела от удара, взвыло, в воздухе закружились знаки, каждый из которых падал на души, впивался в их плоть, ослаблял. Ту, что сидела на моей груди, снесло. Я почувствовал, как захват на шее ослаб, саданул назад локтем, поднялся и, развернувшись, опустил кинжал на гадину.

Это потребовало от меня, порядком выпитого душами, просто нереальных сил. Так что я почти сразу упал опять, уже зная, что уцелевшая меня точно прикончит. Надвинулась чернильная тьма, с воем, криком, диким хохотом и громом барабанов. А затем мрак рассеялся, пришли серые сумерки, и я, все еще удерживая кинжал влажной ладонью, попытался разглядеть, что происходит.

Быстро начало светлеть, колдовство, упавшее на лес, стремительно рассеивалось. И я увидел девушку.

Ее одежда была ослепительно-белой. Белый берет, короткий мужской камзол, рубашка с кружевным воротником и рукавами, штаны для верховой езды и даже сапожки. Тем более впечатляюще смотрелись красные вкрапления, словно кровь, пролившаяся на нетронутый снег. Алое фазанье перо в берете, алая рубиновая брошка на горле, алая строчка по воротнику, рукавам камзола и сапогам.

Она шла по дымящейся земле, держа в руках, затянутых в белые перчатки, черный кинжал с сапфировым набалдашником. Остановившись рядом с последней, почти развоплотившейся душой, девушка подняла на меня светло-карие глаза и спросила:

— Не возражаешь?

Я покачал головой и вытер кровь, текущую из невесть каким образом разбитой губы. Кинжал спасительницы добил последнюю из убавляющих.

— Привет, Синеглазый, — сказала девушка.

— Здравствуй, Гера, — поприветствовал я ее. — Вот уж кого я не ожидал встретить, так это тебя.

— Признаться, и я не думала, что мы столкнемся. Извини, надо успокоить их, — Она убрала кинжал в ножны.

Скелеты, которых встряхнула магия и схватка, бушевали, щелкали челюстями, стучали костями, собирались в круг для танца. Король, положив фламберг на плечо и опустив забрало шлема, готовился отдать приказ начинать пляску. Не знаю, что делала Гертруда, но получалось у нее хорошо. Уже через минуту костяки вновь начали расползаться по лесу, застывать в самых нелепых позах, впадать в спячку.

Эта девушка не только страж душ, но и колдунья. Ведьма, если хотите. В классическом смысле этого слова. То есть при нужде может и метлу оседлать, и проклятие наслать.

Король вернулся на свое место, демонстративно отвернувшись от меня, и забрало поднимать не спешил. Бой на поляне и мои фигуры основательно повредили множество скелетов. Часть костей рассыпалась без всякой надежды быть собранными вновь.

Я уже поднялся, хотя меня все еще мутило и в ногах была гадкая слабость. Гера, ни слова не говоря, протянула мне маленькую фляжку.

— Только не алкоголь.

— Это молоко, Людвиг. Пей.

Сразу же стало легче.

— Подумать только, Синеглазый совершил еще одно чудо — расправился за один раз с толпой убавляющих плоть! Сколько их было всего? Шестеро?

— Восемь. Если считать и ту, что ты прикончила.

В ее глазах что-то сверкнуло, но я не был готов поручиться, что угадал эмоцию.

— Такие подвиги только магистрам совершать.

— Ну я не магистр, — проворчал я. — И без тебя я бы не выжил. Ты здесь какими судьбами?

— Если честно, то совершенно случайно. Ехала в столицу, но почувствовала этих. — Последовал кивок в сторону скелетов. — Решила посмотреть, что такое. А нашла тебя. Насмешка судьбы.

— Да уж… — Вот и все, что я мог сказать.

— Идти можешь? — спросила она.

— Конечно. Ты пешком?

— Оставила лошадь на дороге. Я их усыпила ненадолго. Потом начнут буянить. Не отставай.

Она пошла вперед, а я поплелся за ней, любуясь ее гибкой фигурой. За то время, что мы не виделись, Гера отрастила короткую косу, вплела в белые волосы алую ленту. Во всем остальном она ничуть не изменилась с момента нашей последней встречи. Точнее, расставания. И надо сказать, мы расстались не в самых лучших отношениях. На самом деле я чудесным образом избежал превращения в жалкую гусеницу. До сих пор не знаю, что остановило вспыльчивую колдунью.

С тех пор мы не виделись, хотя я пытался отыскать ее, но каждый раз мы оказывались в разных странах, занятые собственными делами. И вот теперь встретились.

Она обернулась и с подозрением поинтересовалась:

— Чему ты улыбаешься?

— Рад тебя видеть.

Она фыркнула, но комментировать это не стала. Сказала лишь:

— Поначалу я тебя даже не узнала. Раньше ты бороду не носил. Похож на пса. Смешного. И лохматого.

Я машинально потрогал месячную «щетину». Росла она совершенно бесконтрольно, да еще отчего-то совершенно разных цветов. От светло-песочного до темно-русого, цвета моих волос. Действительно, словно пятнистая дворняга.

— Вернусь в Вион — побреюсь.

— Не надо. Мне нравится. Ты забавный.

Я озадаченно промолчал.

— Узнала только по кольцу. Польщена, что ты все еще его носишь.

Кольцо сделала мне она. Я носил его на безымянном пальце левой руки — три плоские полоски из белого, красного и желтого золота, завитые несложной спиралью. На каждой полоске выбиты руны крапивы, руты и толокнянки. Ведьма говорила, что когда-нибудь это кольцо спасет мне жизнь. Я и верил, и не верил. Вот уже второй год оно у меня на пальце, но пока еще ни разу не помогло. Впрочем, и не помешало тоже.

— Мне нравится.

Она резко остановилась, потянулась к кинжалу, но я поспешно сказал:

— Не тронь его. Это мой.

Пугало появилось из-за мшистых камней, подозрительно посмотрело на Геру и уже не спускало с нее глаз.

— А где Проповедник? — Она тоже наблюдала за ним, и ее глаза нехорошо щурились.

Было видно, что сдерживает ее от действий только моя просьба.

— Решил меня не сопровождать.

— Как всегда, струсил. Ты хотя бы знаешь, что это такое?

— Он одушевленный. И хватит об этом.

Гертруда сокрушенно вздохнула:

— Иногда я поражаюсь твоему безрассудству, Синеглазый. Ну смотри. Как знаешь. Но я бы не очень-то доверяла этому.

— У нас с ним негласное соглашение.

— Любишь ты окружать себя странными душами, — сказала она, видя, как Пугало присоединилось к нам, — Кстати говоря, что ты здесь делаешь? Ведь не за убавляющими же плоть ты пошел в одиночку?

Я пересказал ей случившиеся события, и рассказ длился как раз до той поры, пока мы не оказались на дороге. Ее лошадь, каурая красавица, стояла непривязанная совсем недалеко от кладбища.

— Меня ждут дела в столице, но твоя история заинтересовала, Людвиг. Если позволишь, я остановлюсь на ночь в Вионе. Хочу сама посмотреть, что к чему.

— Святые угодники! — подскочил Проповедник, когда я вошел в комнату, — Во что ты, черт тебя побери, ввязался?! Иисусе Христе! А она здесь откуда?!

— Привет, Проповедник, — сказала Гера, равнодушно скользнув по нему глазами, — Все еще торчишь здесь, вместо того чтобы вкушать благодать в раю?

— Не тебе говорить со мной о рае, ведьма! — возмутился тот.

— Между прочим, официально зарегистрированная ведьма. — Она села на стул, сняла перчатки, бросила их на стол. — Грамота с печатью Псов Господних прилагается.

Проповедник терпеть ее не может. Гертруда уроженка карманного герцогства Барбург, где взгляды на колдовство куда более терпимые, чем в других странах. Проповедник родом из Лезерберга, самого консервативного княжества в этом регионе. Он не мог понять, почему Церковь не оттащила колдунью на костер, а стражи приняли ее к себе.

По мне, так все просто. Двоюродный дядя Геры — кардинал Барбурга. У Церкви, вопреки мнению обывателей, свой взгляд на людей, владеющих запретными чарами. Если такие люди признают власть Папы, распятие, причастие и Святую Троицу, то есть шанс, что их существование одобрят. Хотя бы потому, что ведьмы на службе у Церкви гораздо лучше знают собственную магию, а значит, могут помочь справиться с теми, кто несет в мир зло и анархию. Разумеется, инквизиция накладывает на лояльных темных некоторые ограничения и обеты, да и следит за их поступками с большой тщательностью, во всяком случае первое время.

Именно по этой причине ее взяли к нам. Гера обладает не только даром, но и магией, которая не доступна никому из нас.

— Хватит стенать, Проповедник, — сказал я, доставая бутылку вина.

Пугало село во главе стола и начало точить серп. Хотя, по мне, это являлось бесполезным занятием. Им и так уже можно было бриться.

— Касательно твоего рассказа, на мой взгляд, так нет ничего загадочного. — Гера ловко швырнула свой берет на мою кровать. — Во всяком случае, в поведении крыс и пляске мертвых.

— С интересом выслушаю.

Проповедник хмыкнул с явным пренебрежением, но на него никто не обратил внимания.

— Крыс принято считать слугами тьмы. Многие называют их тотемными зверьми мелких демонов.

— Ну с учетом того, что они разносят чуму и губят зерно, в этом нет ничего удивительного.

— Обычное заблуждение, Людвиг, — сказала Гертруда, — Крысы пользуются бедствиями, но тьму, настоящую тьму, не переносят. Поэтому стараются держаться от нее как можно дальше.

— В итоге получается, что в Вионе тьма?

— Или скоро будет. Нечто готовится, я это чувствую, но что именно — сказать тебе не могу. Послезавтра я буду в столице и сразу же пойду к Псам, сообщу им, что дело серьезное.

— Думаю, им уже доложили, — резонно заметил я, — Ты все еще на службе у Церкви?

— А разве у приличной колдуньи есть другой выбор? — усмехнулась она. — Скрываться от инквизиторов весь остаток жизни не по мне. Что касается пляски смерти, то ты ошибаешься — с кладбища их подняли.

— Но никакого ритуала там не проводили! Я уверен!

— Верно. На погосте никто ничего не делал. Спешу предположить, что колдун не хотел, чтобы его волшебство обнаружили так быстро. К тому же всегда есть шанс, что делом займется кто-нибудь не слишком опытный в делах темной магии, даже если это люди инквизиции. Уже бывали случаи, когда то или иное явление списывали на стихийное проявление дьявольских козней. Но поверь мне, Синеглазый, это дело рук колдуна. Или ведьмы. Будь у меня время, я бы осталась с тобой и поискала то место, где он проводил ритуал. Следы, как их ни прячь, останутся. Главное — знать, что искать.

— Я не знаю, — хмуро пробурчал я.

— А тебе это и не нужно, — Она примиряющее улыбнулась. — Ты ценишься совсем за другую работу. Оставь это дело на инквизицию. Они умеют справляться с подобным.

— Псы Господни, как видишь, не здесь. Я обещал помочь.

— Твои обещания сведут тебя в могилу, — подал голос Проповедник.

— На этот раз соглашусь с душой, — кивнула Гертруда. — Но, зная тебя, понимаю, что ты не отступишься. Ты думал, почему ушли души?

— Причин может быть тысяча, — Я пожал плечами.

— Разберись с этой причиной и поймешь, что случилось. Удивляюсь тебе — полез к скелетам, вместо того чтобы найти того мальчишку. Он может что-то знать.

— Я планировал этим заняться после обеда.

— Уже ужин. И через час начнутся сумерки. Не думаю, что разумно лезть наверх в темноте.

В ее словах был серьезный резон, так что мне пришлось согласиться и отложить поиски.

Гертруда уехала перед рассветом, даже меня не разбудив. Я просто почувствовал, что постель рядом со мной пуста, но не стал просыпаться, пока небо не посветлело. На столе лежала записка, написанная знакомым мне аккуратным почерком.

Всего лишь два слова: «Будь осторожен».

— Она еще что-то сказала? — спросил я у Проповедника.

Тот сидел в глубокой тени, там, куда не попадал свет еще бледного утреннего солнца, и я видел лишь один силуэт.

— Сказала, что оторвет мне голову, если я тебя оставлю, как в прошлый раз, — недовольно ответил он.

Пугало выглядело задумчивым и смотрело в окно.

— Нам всю ночь пришлось проторчать в общем зале, пока вы тут развлекались, умники.

— Ах, прости, — сказал я, не чувствуя никакого раскаяния.

Я думал о Гере. Она была похожа на кровавый буран, что иногда несется по пустым дорогам. Прилетела и исчезла, оставив после себя одни лишь воспоминания. Наша личная жизнь с ней — настоящая катастрофа, в которой мы оба мало что понимаем.

Хозяйка внизу была наряжена в выходное платье. На улице тоже почти все люди оказались в новой, чистой одежде. Я удивленно пересчитал дни, но не смог вспомнить ни одного праздника, который могли бы отмечать в городе. Взяв проходящего мимо шорника за плечо, я спросил:

— Какой сегодня день, приятель?

— Что? — не понял он.

— Сегодня праздник? Почему улицы чистые, а одежда на всех новая?

— С луны ты, что ли, свалился? Епископ Урбан приезжает в Вион.

— Сегодня?

— Ну! Прослышал в пути, что на нас беды темные падают, мертвецы из земли встают, и свернул с дороги к Папе, чтобы быть с нами. Службу будет проводить в соборе Святого Николая. Может, хоть одним глазком увижу.

Озадаченный, я пошел дальше по улице, то и дело поглядывая на крыши.

Я много слышал про епископа Урбана. Он — достаточно серьезная фигура среди святош. Собственно говоря, старикан является наместником Папы в Фирвальдене, и его власть ничуть не меньше, чем у князя. Урбана называют святым человеком и истинным защитником Церкви. Праведные поступки и никаких грехов. В последнее время жена князя сильно к нему прислушивается, и оттого его светлость, чтобы порадовать супругу, перестал уж слишком грешить. Да к тому же выпустил несколько законов, кои были удивительно неудобны для некоторых господ. Например, для Ордена Праведности, который в последнее время начал раздражать клириков в этом княжестве. И говорили, что Урбан прижмет их к стенке, вообще выпроводив из страны.

Впрочем, и благородным от святоши тоже попало. Он не одобрял пьянства, лжи, загулов, взяток и прелюбодейства. Точно так же, как и игнорирование исповеди. А то, чего не одобрял епископ, в последнее время не одобрял и князь.

— Но если князь всегда остается князем и его власть считается бесспорной, то епископ — пришлый чужак, назначенный Папой, — прочитал мои мысли Проповедник.

На этот раз я не стал ему пенять, что он лезет в мою голову:

— Да. Такие приходят и уходят. И когда уходят, все обычно возвращается на круги своя.

— Но Урбан уходить не спешит, — усмехнулся Проповедник, — Я слышал, ему предлагали внеочередное право получить белую лошадь с красным покрывалом и золотыми поводьями, но он отказался уезжать из Фирвальдена.

— На него покушались уже восемь раз. Дважды никого не нашли, хотя Псы Господни носом рыли землю. Один раз убийцу разорвала толпа верующих. Ну а остальных ждал костер.

— Это говорит лишь о том, что у епископа хорошая охрана.

— Не думаю, что его молитва поможет. Хотя люди немного успокоятся.

— Да они особо не нервничают, — хмыкнул мой спутник. — Всегда знал, что в Фирвальдене живут какие-то тугодумы.

— Запах страха витает повсюду, хотя граждане и выглядят спокойными. Если пляска повторится или случится что-то еще, город взорвется. Так что епископ приехал вовремя. К тому же с ним будут Псы Господни. Не едиными молитвами сильна Церковь.

Усмешка Проповедника была не слишком веселой:

— Ты собираешься посетить мероприятие?

— Нет. Мне следует найти мальчишку.

Следующие три часа я ходил, задрав голову к крышам, и поэтому у меня чертовски затекла шея. Кроме того, я едва не попал под почтовую карету, что нисколько не улучшило моего настроения. Проповедник начал ныть, что ему это все уже надоело и пора бросить заниматься чепухой, но я был достаточно упрям, чтобы не сдаваться.

Душу я увидел случайно, решив свернуть в узкий переулок, чтобы избежать толчеи на одной из центральных улиц Виона. Паренек сидел на высоком коньке, выступающем над крышей, и беспечно болтал ногами. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ.

— Могу я к тебе подняться? — крикнул я, чем сильно перепугал прохожего.

Он счел меня ненормальным, который разговаривает с самим Господом, раз орет, обращаясь к безоблачному небу. Мальчишка кивнул, Проповедник застонал и сказал:

— Мне, конечно, жутко любопытно, но я не полезу.

— Не возражаю, — сказал я. — Ты только перепугаешь ребенка своим видом.

— Он и сам выглядит не очень. Упал с крыши, вот теперь там и будет лазать до второго пришествия.

Я отмахнулся, пытаясь понять, как можно забраться наверх. Не обращая внимания на гавкающего на заднем дворе пса, нашел приставную лестницу, ведущую на сарай, а с него — на крышу. Хозяин, коловший дрова вместе с сыном, завидев бесцеремонного незнакомца, поудобнее перехватил топор, но я, не вдаваясь в подробности, показал ему сапфир на кинжале.

Он побледнел, явно считая, что рядом с его жилищем поселилась злобная душа, кивнул и, сцапав сына за воротник, втащил того в дом, захлопнув за собой дверь.

На крыше произошли некоторые изменения. Рядом с мальчишкой сидело Пугало и кидалось набранными камушками в ругающегося внизу Проповедника.

— Не учи ребенка дурному, — попросил я того.

— Это я учу?! Господи Иисусе! Ты посмотри, чему его учит этот страшила! — завопил Проповедник, потрясая кулаками.

— Привет, — сказал я ребенку. — Не обращай на него внимания. Он не так плох, как кажется.

Вблизи мальчик выглядел еще более бледным и худеньким. Вокруг голубых глаз залегли синие круги, рубашка с одного бока намокла от крови, и было видно, как под ней выпирает сломанное ребро. Мне стало ужасно жаль его. Порой я начинаю сокрушаться, что могу лишь забирать неприкаянные души, но не могу возвратить им полноценную жизнь. Не уверен, что даже Бог на такое способен.

— Я знаю, кто вы, — произнес он. — Светлый страж.

— Кто? — опешил я.

— Светлый страж, — решительно повторил он. — Мне про вас рассказывали. Те. Другие. Которые сейчас ушли. Вы убиваете лишь злых из нас. Остальным не стоит бояться вашего кинжала. Если только они не попросят вас об этом сами.

Пугало одарило меня заинтересованным взглядом, а я пытался прийти в себя. Не знал, что я настолько популярен среди душ.

— Хочешь попросить? — осторожно спросил я у него.

Он поежился, словно от сквозняка, потом сказал:

— Я заблудился. Говорят, там хорошо. Лучше, чем здесь. И не так больно по ночам.

Я никогда не слышал, чтобы им было больно. Это что-то новенькое.

— Я не знаю, как там, приятель.

Он вздохнул и перестал об этом говорить.

— Мне нужна помощь, — сказал я. — Расскажешь, куда ушли другие?

— Их прогнали. Меня тоже хотели прогнать, но я быстро бегаю, — Его синие губы улыбнулись.

— Как прогнали? — не понял я.

Он нарисовал в воздухе нечто похожее на морского конька. Фигуру. Общее изгнание из места. Я знал, что это такое.

— Большой был рисунок? — быстро спросил я.

— Ага.

— Ты знаешь, кто его рисовал?

— Человек в красных туфлях.

Одного такого я знал. Выходит, у господина Александра есть таланты и опыт настоящего стража.

— Потом ты его видел?

— Ага. Видел — Он болтал ногами, поглядывая по сторонам, и было видно, что разговор ему не слишком интересен. — Позавчера. Он рисовал другие знаки.

— Какие?

— На месяц похож. Узкий. Вот такой. — Движением тонкого пальца он попытался воспроизвести изображение. — Только здесь словно вырез. А тут вот такая вот штука.

Внутренне я похолодел. Фигурой эта штука не была. Я видел ее в университетских книгах во время обучения своему ремеслу. И однажды мы обсуждали ее с Герой. Все гораздо серьезнее, чем можно было предположить.

Пугало, увидев контур рисунка, едва не сверзилось вниз, на Проповедника, околачивающегося на улице.

— Где он ее рисовал? — стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, спросил я.

— Вон там. — Мальчишка показал пальцем на восток. — Прямо на крыше. Он меня не заметил.

— Спасибо, — поблагодарил я его.

Крыша была очень приметная. Да и само здание тоже. Собор Святого Николая.

Судя по часам на Цветочной площади, было без четверти двенадцать. Всего пятнадцать минут оставалось жить епископу Урбану, а также всем, кто слушает его в соборе. Я был не уверен, что успею хоть что-то сделать, но попытаться стоило.

Мне пришлось нестись сквозь толпу, запрудившую улицы, распихивая всех локтями. В спину неслись ругательства и проклятия. Поняв, что этой дорогой я успею только для того, чтобы увидеть, как из церкви выносят погибших, я бросился в узкое переплетение улиц, переулков и задворков Старого города. Я худо-бедно помнил путь и знал, что, если свернуть на приметном перекрестке, возле углового дома, в котором скрывалась старая аптека, можно выскочить к стене северного нефа огромного собора.

Шум центральных улиц на какое-то время стих, я слышал лишь топот своих каблуков и тяжелое дыхание. Проповедник и Пугало давно отстали. Людей становилось все меньше и меньше, зато, свернув за аптекой с запыленной витриной и подняв голову вверх, я увидел звонницу на фоне неба, зажатого с двух сторон высокими стенами домов, жмущихся друг к другу в узком переулке.

Бегущих следом за мной я услышал, только когда остановился, чтобы перевести дух. Двое господ в шапках зажиточных горожан без всяких экивоков обнажили стилеты и бросились на меня. Это была очень досадная задержка.

Я поднырнул под руку со стилетом, разворачиваясь, полоснул нападавшего кинжалом по ребрам, разрывая его подбитую ватой щегольскую куртку. Второй господин ткнул меня обратным хватом, я ответил ложным ударом с финтом, и он, закрывая шею и надключичную ямку, открыл подмышку, чем я и воспользовался.

Раненый тонко взвизгнул, отскочил к стене и сполз по ней, зажимая рукой хлещущую кровь. Его товарищ, несмотря на глубокий порез на правом боку, атаковал меня снова. Я блокировал его локоть предплечьем и, используя вражескую руку, как рычаг, отправил противника в полет к стене, затем припечатав лицом к ней же. Кинжал мелькнул у него под коленом, и больше я мог не думать о том, что эта парочка станет для меня помехой.

Вот только появилась другая препона. Господин Александр, на этот раз одетый просто и неброско, закрывал мне дорогу к церкви. С ним были еще четверо. У всех в руках арбалеты. Я, сам того не желая, быстро оглянулся назад, но переулок был слишком длинный, чтобы они в меня не попали.

Магистр Ордена, заметив мое движение, дружелюбно улыбнулся:

— Вы ведь не думали, что мы не будем за вами следить, господин Нормайенн? Право, мне кажется, я зря говорил вам о ростовщике, который копит, но не может потратить. Memento mori.

— Очень ловкой была идея поднять кладбище, — сказал я. — Епископ не мог мимо такого проехать и оказался в ловушке, которую вы для него устроили. И души вы прогнали тоже ловко. На тот случай, если какой-нибудь страж что-нибудь от них узнает.

— Ну у нас получилось не со всеми. Но это уже неважно. — Он дал знак арбалетчикам выйти вперед. — Последнее слово?

— Вселить тварь в колокол тоже было прекрасной идеей, но Церковь вам этого не простит.

— Нам? — делано удивился он, — А при чем здесь мы? Это все колдуны и ведьмы. А быть может, благородные, не слишком довольные епископом? Пусть Церковь и князь спрашивают с них. Хотя… Вы знаете, Людвиг, я начинаю думать, что здесь замешаны стражи душ. Одного как раз подстрелят сегодня.

В этот момент на них сверху упало Пугало. Эффект был почище появления Дьявола во плоти в благочестивом монастыре непорочных малиссок. Правда, отсутствовали гром, молнии, адское пламя и вонь серы. Но все равно впечатляюще.

Страшный серп рассек господину Александру, единственному из тех, кто мог его видеть, левую ногу от бедра до стопы. Я прыгнул в сторону и перекатился по грязной мостовой, и два болта с шелестом пролетели мимо. Больше не стреляли, потому что старина Пугало устроило кровавую жатву. Ничего не понимающие люди падали на алую от крови мостовую с рассеченными шеями и распоротыми животами.

Александр, приподнявшись на локте, ударил в Пугало серым облаком, то пошатнулось, несколько соломинок в его шляпе закрутились, словно от сильной жары. Но одушевленный, как я и предполагал, оказался гораздо мощнее, чем выглядел. Пугало подошло к раненому и одним широким движением острого серпа отрубило тому голову. А затем с удовольствием легло в кровь.

Я ему не мешал, потому что уже несся по переулку, выскочил к церкви, бросился вдоль ее стены к центральной площади. Впереди было настоящее столпотворение. Стражники и люди в приметных рясах Псов Господних.

— Остановите молитву! — заорал я. — Остановите молитву!

Не заметить и не услышать меня было довольно сложно.

Двое крепких парней с бритыми затылками, по недоразумению обряженных в рясы, обернулись. Один попытался схватить меня своей похожей на лопату лапищей за шиворот, но я увернулся от него, врезался в корпус другого, да так, что тот охнул и отступил на шаг. Но свой успех я развить не успел. В моей голове зазвучала церковная музыка, ноги стали ватными, и я рухнул на колени, словно собирался прочесть молитву.

Мне тут же скрутил руки один из монахов, я открыл рот, но пудовый кулак второго врезался мне в живот. Совершенно ненужная мера. Я и так лишился возможности говорить. Язык просто прилип к моему небу. Быстро подошел человек в темно-коричневой рясе старшего инквизитора, тот самый, что шарахнул по мне своей благочестивой магией, процедил сквозь зубы:

— Утащите смутьяна подальше.

— Эй, глядите-ка! — сказал тот, что двинул меня, прекратив свой оперативный обыск.

Он протянул мой кинжал старшему инквизитору:

— Кажись, страж.

Колокол пробил двенадцать, и я застонал от отчаяния. Инквизитор, совсем еще молодой парень, наклонился ко мне и сказал быстро, четко, не спуская с меня взгляда:

— Говори, страж. Но если закричишь…

— Остановите молитву. На крыше собора символ Ведьминого яра, а в колоколе темная тварь.

Надо отдать должное этому священнику. Он не сомневался, не медлил, не расспрашивал подробности. Бросился к центральным воротам, где все было запружено народом, но я уже понимал, что поздно. Он не успеет. Один из монахов побежал вместе с ним, другой остался со мной, все еще стальной хваткой держа меня под локоть, на хитром болевом.

— Пусти! — сказал я, видя, как из-за угла появляется окровавленное и очень довольное собой Пугало. — Это надо остановить прежде, чем сюда налетят души со всего княжества.

Он заворчал, но, слыша, как дружно, в один голос, ахнула толпа у входа в собор, понял, что там все же что-то происходит, и выпустил меня. Я бы мог ему сказать, что ворота собора, скорее всего, стремительно зарастают кирпичом, но он уже и сам видел, как это происходит с витражными окнами и маленькими калитками.

Я взял из его рук свой кинжал и кинулся туда, где в стену были вбиты стальные скобы. Лез я как заправский матрос, и Пугало, следившее за мной снизу, становилось все меньше и меньше. Колокол бил не переставая, и было понятно, что подчиняется он отнюдь не воле звонаря. Его громкий гул разносился по всему Виону, и казалось, что с каждым ударом я рассыпаюсь, словно песочный домик.

Ведьмин яр — высшая магия колдунов. Огромный, требующий колоссальных сил, времени и точности написания символ, созданный лишь для того, чтобы призвать к тому месту, где он нарисован, как можно больше злобных душ. Колокол, в который вселили нечисть (и глупости то, что действительно крупная нечисть боится колокольного звона), служит в данном случае призывом.

Идеальное убийство. И страшное. Все, кто сейчас находятся в соборе, обречены. Потому что церковная магия слишком медлительна, чтобы справиться с душами, которые хлынут из мрака. Именно поэтому подобными сущностями занимаемся мы, стражи.

Набат грохнул над головой так, что я оглох. На кураже я забрался выше всех городских зданий, исключая шпили соборов и церквей. В отличие от Проповедника я не боялся высоты, а то бы уже давно грохнулся вниз. Опоры здесь почти никакой не было, а скобы успели проржаветь. Я бы с радостью поменял этот путь на тот, что должен проходить внутри собора, по спиральной лестнице, ведущей прямо на звонницу. Но выбирать не приходилось.

Когда я перевалил через высокие каменные перила, оказавшись рядом с гудящим колоколом, то, кажется, оглох второй раз, и теперь навсегда. Его мерные, ритмичные удары лишили меня слуха. Звонари были мертвы, и колоссальный предмет раскачивался сам по себе. С двух сторон ко мне потекли два худых, тонких, словно истаявших, существа. В них с трудом можно было узнать человеческий облик, который они когда-то носили.

Я выкрикнул слова, не слыша себя, махнул рукой, и первый худяга споткнулся и упал. Второй едва не сцапал меня, но мне удалось воткнуть в душу кинжал и выпить ее прежде, чем он смог меня коснуться. Однако первый уже ловко, точно пружина, вскочил — лишь для того, чтобы на его плечи обрушилась тяжеленная молитва того самого молодого инквизитора, который задавал мне вопросы.

Пес Господень последовал за мной, бледный и взмокший, едва-едва перебрался через преграду, мешком упал на пол. Он, как и я, знал — колокол первопричина всех бед. Если его уничтожить, то Ведьмин яр потеряет большую часть своей силы, души исчезнут, а с остальным можно будет справиться без особых проблем.

С тех пор как начал бить колокол, прошло, наверное, минуты четыре. Вокруг звонницы уже вились первые души — серые размытые пятна, постепенно собирающиеся в воронку, которая вот-вот должна была прорваться и уйти сквозь крышу вниз. Туда, где находились люди. У меня никогда не хватило бы сил уничтожить всех тех, кто пришел на зов.

Я бросился вперед, в воздухе рисуя кинжалом фигуру за фигурой. Но черный ореол вокруг потемневших бронзовых стенок не рассеялся, а, казалось, наоборот, сгустился. В отчаянии я ударил по нему кинжалом, но не тут-то было. Сильный толчок в грудь был таким, что, не поймай меня инквизитор, лететь бы мне до брусчатки всю высоту звонницы.

Он что-то мне прокричал, но, разумеется, я не услышал. Священник отстранил меня, опасно близко подошел к гигантскому колоколу, молитвенно сложил руки и, закрыв глаза, опустил голову. Я увидел, как нечто зашевелилось в глубине бронзы, словно в ней ему стало тесно. Мелькнул лохматый локоть, появились и исчезли наполненные ненавистью и злобой алые глаза. А затем черная пелена, окружающая бронзовый монолит, пошла трещинами и лопнула, словно яичная скорлупа.

В чем Святой Курии не откажешь, так это в том, что она знает, как поступать с бесовским отродьем. Мы ударили одновременно. Я кинжалом, инквизитор, размашисто перекрестив и щедро облив текущей из распятия лучистой божественной благодатью.

Клинок вошел в бронзу, словно та была живой плотью. Такой же мягкой и податливой. Колокол содрогнулся и выплюнул из себя темно-коричневое, лохматое, дурно пахнущее, похожее на паука и одновременно на собаку существо. Оно щелкнуло страшенной пастью возле моих ног, едва не откусив голень, и взвыло так, что даже я, будучи совершенно оглохшим, его услышал.

Демон ревел и бился в судорогах, обливая площадку звонницы черной кровью, хлещущей из раны, оставленной моим кинжалом. Кровь на солнечном свету бурлила, шипела и испарялась. Инквизитор отодвинул меня, указав кивком головы в сторону лестницы, и, не дрогнув, возложил руку на голову адова отродья. Его длинные, изящные пальцы впились в жесткую шерсть подобно клещам. На этот раз силу молитвы священника почувствовал даже я.

Впрочем, я не стал наблюдать за результатом. Инквизитор прав, каждая секунда на счету. Уничтоженный демон умолк, но тех, что он успел созвать, вполне хватит для того, чтобы причинить массу неприятностей.

Витая узкая лестница, поворот за поворотом, вела вниз. Перил не было, лишь свешенная вниз толстая веревка, за которую следовало держаться, чтобы не покатиться по ступеням и не превратить все свои кости в мелкие осколки. Я пренебрег этой мерой безопасности, прыгая сразу через несколько ступеней, и достиг дверцы, выводящей на крышу, в предельно сжатые сроки. Замка не было, зато камень, зарастивший проем, задержал меня почти на минуту, прежде чем я смог выскочить под открытое небо, задрать голову и увидеть над собой снижающееся бледно-серое облако.

Несколько отдельных душ уже умудрились проникнуть под крышу собора. Я чувствовал их метания, их ненависть и ярость. А также слышал непередаваемый крик запертых внутри сотен людей. Растерянных, испуганных, мало что понимающих. В этих криках, стенаниях и обжигающей человеческой панике призванные твари купались, как акулы в кровавой воде. Иногда в темноте били яркие вспышки молитв инквизиторской магии клириков, которые не потеряли контроль над собой и пытались бороться со случившимся. Но нарисованный над ними Ведьмин яр в большинстве своем сводил их попытки на нет.

На площади, которая прекрасно была видна мне с такой высоты, тоже царило безумие. Кто-то в панике бежал прочь, кто-то, наоборот, наседал вперед, вытягивая шею, чтобы понять, что происходит. Стражники пытались управлять толпой, священники — выбить запертые врата. Пока безуспешно.

Черканув по воздуху кинжалом крест-накрест, я создал фигуру, способную удержать этот вал несколько секунд, и начал закрашивать Ведьмин яр, рисуя поверх него фигуру за фигурой, поступая точно так же, как ныне покойный господин Александр. Морские коньки — общее изгнание из места всех неприкаянных душ.

Надо мной трещали и рвались узы, но, несмотря на то что в глазах то и дело темнело, я завершил рисунок, затем начал произносить слова и, когда контуры на покорябанной черепице стали наливаться светом и пульсировать, откатился в сторону, оказавшись в опасной близости от края.

Серое облако начало рассеиваться. Вначале медленно и неохотно, а затем все быстрее и быстрее, пока в чистом, прозрачном небе не осталось ни намека на угрозу. А затем сверху ливанул дождь, стеной обрушившийся на собор, и яркая радуга, распустившаяся над звонницей, была мне самой лучшей наградой.

Дилижанс задерживался, как это частенько с ним бывало, и Проповедник ходил по площади с недовольным и надутым видом, словно все ему здесь были обязаны. Я сидел на дорожном саквояже, несколько потяжелевшем после того, как городской совет Виона выдал мне мою награду, и рассеянно поглядывал по сторонам. Люблю этот город, но сейчас следует от него немного отдохнуть и отправиться куда-нибудь на запад, где нет танцев скелетов и жизнь немного спокойнее.

Во внутреннем кармане моей куртки лежало тяжелое золотое кольцо, украшенное крупным темным рубином, — подарок от епископа Урбана. Разумеется, у него не нашлось времени встретиться с каким-то стражем, но он, стоит отдать ему должное, хоть как-то смог показать, что благодарен.

По площади прошел очередной молельный ход. Весь город был захлестнут религиозным рвением, и на то была масса причин. Все молились Господу, благодарили его за спасение и разве что не устраивали пляски. Случившееся в соборе очень быстро обросло слухами и превратилось в чудо. Епископ тут же стал еще более святым, чем он был, раз смог прогнать самого Диавола. Бесспорная победа Церкви.

Проповедник вчера сказал, что он возмущен, что вся слава досталась кому-то другому, и теперь об этом растрезвонят не только на это княжество, но и на весь цивилизованный мир. Иногда он говорит сущие глупости. Я рад что все внимание приковано к епископу, а не ко мне. Мой Орден не слишком ценит дешевую популярность, и этому есть множество причин. Одна из них — работать становится крайне тяжело.

— Мертвецы позавчера ночью вернулись на кладбище, — сказал Проповедник, присаживаясь рядом.

— Знаю.

— Но, наверное, не знаешь, что маршировали они, как солдаты его величества Луи.

— Шутка в стиле их короля. Будь у них барабаны, думаю, эффект был бы еще сильнее.

Он понял, что мне совершенно неинтересна тема пляски смерти, буркнул ругательство.

— Не богохульствуй, — попросил я его.

— Бог простит.

— Бог только и делает, что всех прощает. Не думаешь, что рано или поздно ему это надоест?

— Меня это заботит гораздо меньше, чем то, что теперь сделают с Орденом Праведности.

— Думаю, ничего. Орден уже объявил этого Александра отступником, преступником, проклятым и самим чертом. Они найдут десятки свидетелей и сотни свитков, где будет сказано, что тот человек давно не имеет с ними ничего общего и прочее, прочее, прочее. Большие игры, в которые я не собираюсь не только играть, но даже ими интересоваться. У меня другая забота — души.

Пугало, сидевшее рядом, не обращало на наш разговор никакого внимания. Оно наблюдало за смазливой молоденькой продавщицей булочек. Девчонка, что тут скрывать, была очень хороша. Жаль, что умерла.

- Они начали возвращаться в Вион. — Проповедник улыбнулся.

Через несколько минут появился дилижанс.

На противоположной стороне площади показался мой старый знакомый — господин студент. Пройдя половину пути молодой человек заметил меня, остановился как вкопанный, несколько секунд колебался, затем презрительно скривился, сплюнул на брусчатку и направился прочь.

Воистину, некоторых людей жизнь ничему не учит.

Я обменялся вежливым кивком с уорэнт-офицером второго класса, который все также сопровождал студента, встал, поднял дорожный саквояж и вместе с Проповедником и Пугалом направился к дилижансу.

Назад: Елена Бычкова, Наталья Турчанинова Праздник Духов

Дальше: Алексей Пехов, Елена Бычкова, Наталья Турчанинова Ночь Летнего Солнцестояния

Алексей Пехов Ведьмин Яр

Алексей Пехов
Ведьмин Яр