15 июня, пятница, день. Окрестности деревни Кааг

«Ивеко» голландцы забрали, как и пообещали. Договорились увидеться в Мюйдене — на том и расстались. До того я успел найти в сарае с трактором несколько пустых бочек и перекачать в них солярку из танка пожарной машины и из ее бака. А заодно нашлось еще и две полных бочки, что порадовало.

Ночь я проспал без сновидений и мыслей, словно выключенный. Призрак Дитмира меня не навещал, а я о нем и не вспоминал. Все, как отрезал это воспоминание. Он свое получил, я свое сделал.

С утра занялся подготовкой к отбытию. Загрузил все свое имущество в пожарку, на дне бака которой плескалось всего несколько литров топлива, усадил туда кота и поехал на пристань. Долго там маневрировал, стараясь по покатому берегу подобраться поближе. Затем перенес на лодку кота — вроде как в дом запустил.

Тигр первым освоил новое место жительства, устроившись в рубке, предоставив мне возможность грузить судно самостоятельно. Имущества было много — упарился таскавши, хорошо, что хоть место было небогато на зомби, хотя двоих все же застрелил, потратив изрядно патронов: от усталости точность хромала, палил в белый свет как в копеечку.

Сняв с грузовика, закатил на лодку мотоцикл, умудрившись при этом чуть не свалиться с ним со сходен, — аж дыхание с перепугу перехватило. Но справился, обмотал транспорт полиэтиленом и накрепко привязал к мачте, так чтобы никакие бедствия меня его не лишили. Надо было отправить в Мюйден с грузовичком, но не сообразил сразу — вот теперь и мучаюсь. Перетащил еще два велосипеда, пожилых, но крепких, которые нашел там же, на ферме. Пригодятся.

— Ну все, Тиф, — сказал я коту, когда уже расселся в рубке и открыл бутылку минеральной воды, отхлебнув из горлышка большим глотком. — Теперь у нас с тобой последний рывок. Питер, затем Москва, а там сам с моими котами договаривайся — там я уже тебе не советчик.

Подумалось, что можно и на этом судне дойти, наверное, на крайний случай, но сначала бы неплохо расход топлива выяснить, потому что никаких бумаг и мануалов на борту я не нашел. Надо ведь хоть как-то свой маршрут рассчитывать. Разложил карту каналов, по которой маркером вычертил свой маршрут, включил навигатор. Все, авось не заплутаю, хотя здесь из этих каналов настоящий лабиринт образовался.

Где-то в недрах старой лодки забормотал дизель, под кормой забурлил белый бурун, расплываясь по гладкой поверхности канала пузырями воздуха, судно медленно отвалило от причала и пошло в сторону побережья. Поплыли мимо заросшие зеленой травой и кустами берега, краснокирпичные дома многочисленных деревень и городков — все оставалось за округлой кормой старой лодки.

Вот так, еще этап путешествия остается позади, а вместе с ним и большой кусок моей жизни, какая-то часть меня. Плохой был этап, очень плохой, хуже некуда. Как-то так вышло, что словно тот, кто обеспечивал нас везением до этого места, устал следить за нами. Из нас троих остался один — я. И пожалуй, уже совсем другой «я» возник за это время, что-то изменилось. Изменилось с того момента, как я решил взять с албанцев долг кровью, и закончилась эта метаморфоза в тот момент, когда я оставил на съедение бродячим мертвецам Дитмира. Сожалею? Ни капли, и сны мучить меня не будут, я сделал то, что должен был сделать, но все же… все же было «до», а теперь стало «после».

Я даже с утра сегодня смотрел на себя в зеркало, вглядываясь в черты лица и пытаясь уловить какие-то следы изменений, но нет, внешне все было как раньше. А вот уже внутри, за привычной маской, поселился кто-то другой, новый. И я пока не понимал, как к этому новому следует вообще относиться, потому что я не знал, на что он вообще способен. Подозреваю, что на многое.

Хотя… не верю я в то, что кто-то остался сейчас таким, каким был до этого. Дрика, царствие ей небесное. Она изменилась? Когда я встретил ее в Юме, прячущуюся в пустом доме от мертвецов, она была совсем другой — обычный полуподросток из благополучной страны. За то время, что она проехала со мной, ей пришлось драться, пришлось убивать, и не только нежить. Кто приехал со мной сюда, в Голландию? — та ли девочка, которая на мамины деньги улетела в Аризону на этюды? Сомневаюсь. Что она делала в тот момент, когда ее убивали? Стреляла. Стреляла, чтобы убить.

Сэм… Сэма мне судить сложно, он был старше и мудрее меня — я не всегда мог разглядеть его настоящего за шуточками, но не думаю, что он сумел остаться таким, каким «произрастал» в заброшенном городишке Джастисбёрге, что в штате Техас. Что-то должно было измениться и в нем, время такое настало. Только я теперь этого уже никогда не узнаю.

Лодка неторопливо шла по каналу, я крутил большой архаичный деревянный штурвал, заставляя ее следовать причудливым поворотам русла, кот сидел рядом, глядя через стекло. Вновь появилось уже знакомое ощущение начала — начала нового пути. Так было перед выездом из Юмы, так было в момент отправления из Хьюстона на машинах и из порта Нью-Йорка на яхте. То же самое я чувствовал, когда пожарная машина повезла нас из Андалусии на север, в Голландию. А теперь — новый путь, новая дорога, хотя я понятия не имею, куда она меня на самом деле приведет. Хотелось бы в Москву вообще-то, мне именно туда надо.

Польдеры, поля, дома, фермы вокруг, брошенные машины, брошенные теплицы, все пустынное и заброшенное. Мертвецы в городках, провожающие меня взглядами, — мертвая земля, мертвый мир, принадлежащий мертвым же. Медленно плывущая лодка выглядит уже инородным телом, словно кто-то устроил пикник на кладбище. Нет, не хотел бы я здесь остаться: тесно, мрачно, и мертвечина эта постоянно перед глазами будет.

Я и возле Москвы оставаться не хочу, если честно. Заранее, можно сказать, отсюда чую, что это за рассадник смерти, даже приближаться неохота. Чем Москва от Нью-Йорка, например, отличалась? Да ничем, точно так же была обречена. А куда тогда?

Хм, тоже вопрос интересный. Понятное дело, что в нашем поселке выживать уже никакого смысла нет, — а что в нем еще делать? А не рвануть ли нам на мою историческую родину, то есть в Тверь? Где и населения куда меньше было, и свободного места в области больше, а самое главное — там есть Волга. Да, да, та самая, что в конце концов впадает в Каспийское море. Огромная такая Волга, идущая чуть ли не через всю страну, если поперек смотреть. А там… глядишь, кого из старых друзей найду. Кое-кто из них был уже в таких должностях и чинах, что по определению должен был выжить. Не лишено, не лишено смысла. Об этом надо еще сильно-сильно думать, но… не то чтобы совсем глупая мысль.

Интересно, вообще реально добраться из Питера до Москвы водой? Не, вряд ли это возможно, там всяких шлюзов-каналов должно быть до черта, а они небось и в мирное время уже давно не работали. А то, конечно, соблазнительно было бы прямо на лодке — что-нибудь крепкое прямо в Волгу перегнать, пригодилось бы… мечты и сны, блин.

Неожиданно навстречу мне прошла самоходная баржа, немного напугав своим появлением. За последние дни отвык я просто кататься — все какой-то беды ждешь, — но обитатели баржи, несколько мужчин и женщин, лишь помахали мне руками, проплыв мимо. Баржа старая, но как все здесь — в отличном состоянии: умеют они беречь вещи. И вот на тебе: не пошла на металлолом, стала кому-то домом или дачей, а теперь, похоже, вновь понадобилась — вон сколько мешков на нее нагружено. Не всегда надо выбрасывать старое.

До побережья было недалеко, всего километров семьдесят, но лодка шла медленно, разгонять в тесноте каналов ее было просто опасно, да и назвать ее скоростной язык бы не повернулся, так что путешествие на удивление затянулось. Минута за минутой, час за часом, а мимо все так же медленно плыл типичный голландский пейзаж с ветряными мельницами. Их тут и вправду много — в каждой деревне есть.

Затем канал влился в Амстел — не слишком широкую реку, давшую название городу Амстердаму. Шириной она была в этом месте метров семьдесят, не больше, и рассекала мокрую плоть страны не так решительно и прямо, как прорытые трудолюбивыми голландцами каналы, а как и подобает реке — вихлялась петлями.

Затем лодка вошла в пределы Амстердама. Реку с обеих сторон стиснули дома — сначала пригородные, ненавязчиво, перемежаясь полями, супермаркетами, какими-то просветами, а потом уже городские, жестче и теснее, зажимая реку стенками набережной. Новые кварталы, все тот же светло-красный кирпич, белые рамы окон, черепица. Старый город — дома в три окна по фасаду, потемневшие от времени, островерхие, какие-то нереально игрушечные. Всегда любил такие города, в которых чувствуешь на каждом шагу прожитые окружающими тебя стенами века… а теперь все, хана. Мерзко. Обидно.

Мутная зеленоватая волна, расходящаяся от форштевня лодки, омывала гранитные стенки набережной, я крутил головой, опасаясь пропустить нужный поворот. Вроде и никакой опасности нет, но находиться лишнюю хотя бы минуту в мертвом городе не хочется — подмывает свалить отсюда как можно быстрее и дальше. Давит он на сознание.

Маленький буксир оттаскивает от берега жилую баржу, а на другой, пришвартованной рядом, возятся люди. Забирают плавучее жилье? А что, не лишено смысла. Жил бы здесь, так тоже постарался бы такую баржу увести: и безопасно, и просторно.

Вот он, отель «Интер-Континенталь», прямо на берегу, возле пристани, стал виден, едва я прошел под широким мостом. Это ориентир, а перед ним в канал ответвление, еще под один мостик — уже маленький. Так… да, точно туда, по карте так выходит. Морицкаде, канал Морица. Теперь прямо по нему до самого порта.

Люди опять. И опять самоходные баржи, всерьез загруженные. На этот раз, похоже, не просто мародеры, а организованные — на каждой барже по несколько вояк кроме гражданских. На меня смотрят спокойно, без всякой враждебности. Может быть, тут люди пока друг на друга кидаться не начали? Албанцы, разумеется, не в счет, о них разговор отдельный. Может, и так — голландцы вообще терпимостью известны всегда были, хоть она их в последние годы и завела не пойми куда, так что у всей страны репутация портиться начала… А вот теперь гляжу и думаю, что иногда и полезно уметь терпеть других. Необязательно сразу зубами в глотку.

Почему-то кажется, что у нас в стране так мирно не будет: последние девяносто лет жизни никак не располагали к обучению терпимости, мы все больше в глотку друг другу норовили вцепиться. А с другой стороны… зато мы, грубо говоря, всегда в форме. In good shape, так сказать. Или это я польстил самому себе? А в форме вовсе не мы, а «племя младое, незнакомое, с юга приезжающее», а мы уже так, изживаем сами себя, передавая им свою страну? Не знаю, ничего я не знаю, и как правильно — тоже не знаю, знаю только одно: в себе я грех или благо терпимости как-то совсем изжил за последние месяцы. Обстановка весьма располагала к такой метаморфозе, особенно последние дни.

— А у тебя как с терпимостью? — спросил я у Тигра, столбиком сидящего рядом.

Кот, естественно, не только не ответил, но даже не посмотрел на меня.

Звук лодочного дизеля отражался от стен домов, нависавших над Морицкаде, возвращался ко мне, заставляя постоянно оборачиваться — казалось, что какая-то лодка идет следом, чуть ли не прямо за нашей кормой.

Поворот канала, еще один — и простор гавани, причем гавани не грузовой, а какой-то… несерьезной. Вроде и большая, а пришвартованы вдоль берегов одни жилые баржи, такие же, как у меня, антикварные лодки, старые шхуны… а может, так и положено было, чтобы ничего современного здесь не держать? Очень даже допускаю. Такие города всегда свой исторический облик всеми силами охраняли, вполне могли такой закон принять.

Ну да, верно, я выскочил восточней гаваней грузового порта — он уже закончился. Здесь была огромная марина между искусственными полуостровами, застроенными, как я понимаю, дорогим жильем по принципу «отдельному таунхаусу — отдельный причал». Неплохо здесь жить было, наверное, если море любишь.

И здесь движение, люди, здесь уже надо следить за тем, чтобы не столкнуться с другой лодкой, — их тут много, снуют во все стороны. Глянул на карту, увидел, что подхожу к какой-то Эртсхавен, ограниченной со стороны открытого моря островом, связанным с землей двумя узкими дамбами… нет, мостом и дамбой. Не может быть, чтобы здесь люди не обосновались: люди в таких местах удивительно предсказуемы. Есть легко обороняемый кусок земли — точно пристроятся.

Так и есть, у берега метра свободного пространства нет, по набережной люди ходят, где-то даже музыка играет, аж сюда слышно. Точно, форпост живого человечества на границе мертвого города. До меня по-прежнему никому дела нет, ну и не надо. Да и что ко мне докапываться — я же мимо иду. Если бы к острову пристать решил, то, возможно, и отношение бы изменилось, как знать.

Ну все, до Мюйдена теперь рукой подать, скоро буду.