Глава 5

Под испепеляющими взглядами бывших собратьев Чернозуб наконец покинул свою келью, держа в руках маленький узелок, и через залитый солнцем двор направился к карете Красного Дьякона, уже готовой в дорогу. Помогая кучеру закрепить свои жалкие пожитки на верху кареты, он услышал голос Поющей Коровы, который, скрытый от взгляда, говорил с только что прибывшим послушником, отряженным работать в библиотеке.

– Сначала он пробовал убеждать, и я ним не спорил, – объяснял его бывший товарищ. – Когда таким образом он ничего не добился, то прибегнул к насилию. Когда и насилие не помогло ему выбраться отсюда, то принялся развратничать. Я слышал это от свидетеля. Но ни разврат, ни кражи, ни побеги не помогли ему. Поэтому он стал писать заметки на полях труда достопочтенного Боэдуллуса.

– Без сносок? – сдавленно выдохнул помощник библиотекаря.

– Он достоин презрения, и не более того, – сказал Поющая Корова.

– Да это был не Боэдуллус! – взвыл Чернозуб. – А всего лишь Дюрен!

Пока карета, подпрыгивая на ухабах, двигалась по северной дороге к горному перевалу, Чернозуб сидел вместе с кучером на козлах. Он так ни разу и не оглянулся на аббатство. Вместе с ними был Топор, который порой перенимал управление, пока Медвежонок разминал лошадь кардинала, а порой, когда кардинал садился в седло, устраивался в карете. Оба – и Вушин, и Кочевник – относились к опозоренному монаху с подчеркнутой вежливостью, но он старался свести к минимуму общение и с кардиналом Коричневым Пони, и с его спутниками.

Как-то, когда они уже три дня были в пути, Вушин сказал:

– Ты прячешься от кардинала. Почему ты избегаешь его? Ты знаешь, что он недавно спас твою шею. Аббат скрутил бы ее как цыпленку, но кардинал выручил тебя. Почему ты его боишься?

Чернозуб взялся было отрицать, но внутренний голос остановил его. Вушин был прав. Для него Коричневый Пони олицетворял власть Церкви, которую ранее представлял преосвященный Джарад, и он устал от необходимости снова и снова клясться в покорности, чтобы спасать себя. После слов Вушина он перестал избегать своего спасителя и по утрам обменивался с ним вежливыми приветствиями. Но кардинал, чувствуя, какой он испытывает дискомфорт, во время путешествия большей частью не обращал внимания на его присутствие.

Иногда Вушин и Кочевник для разминки боролись или фехтовали на посохах. Кочевник называл соперника Топором, хотя никто в аббатстве не осмеливался этого делать, и Вушин, казалось, не протестовал против этой клички, особенно, если ей не предшествовало обращение «брат». Несмотря на свой возраст и заметную худобу, Топор неизменно выходил победителем из этих схваток у костра, а Кочевник выглядел таким неуклюжим, что Чернозуб однажды осмелился принять его предложение пофехтовать на посохах. Кочевник оказался не таким уж неуклюжим и, влепив ему раз шесть, оставил Чернозуба под смех кардинала и Вушина сидеть в горячем пепле.

– Пусть Вушин поучит тебя, – сказал кардинал. – В Валане тебе понадобится умение защищаться. Ты жил в монастыре, и ты уязвим. В свою очередь, поможешь ему избавиться от акцента Скалистых гор.

Чернозуб вежливо запротестовал, но кардинал продолжал настаивать. Так начались уроки фехтования и обучения языку.

– Готов к смерти? – весело спрашивал Топор перед началом каждой тренировки, как он всегда осведомлялся у своих клиентов. А затем они какое-то время разговаривали на наречии Скалистых гор.

Но куда спокойнее Чернозуб чувствовал себя в обществе Медвежонка, слуги без ранга и статуса, что и помогло им сблизиться. Его имя на языке Кочевников было Чиир Осле Хонган, а он называл Чернозуба Нимми, чему в языке Кочевников соответствовало понятие «малыш», обозначающее подростка, который еще не прошел обряда посвящения в мужчины. Чернозуб был лишь чуть моложе Медвежонка, но не обижался. «Это правда, – думал он, – я тридцатипятилетний подросток». Об этом и аббат напоминал ему. Что касается мирского опыта, то он еще в детстве мог оказаться в тюрьме. Но боясь неизвестного будущего, он чуть ли не мечтал об этой тюрьме.

Жизнь в монастыре отнюдь не состояла из равных долей молитв, тяжелой работы и униженного ползания на коленях, как он говорил себе. Там он занимался и тем, что ему нравилось. Он любил проникновенные церковные молитвы. Он хорошо пел, вплетая свой голос в общие песнопения, и отсутствие его чистого тенора чувствовалось в тех случаях, когда хор делился на две части, исполняя древние псалмы в виде отдельных строф и ответов на них. В группе, где не было Чернозуба, заметно сказывалось его отсутствие. И три раза, когда аббатство посещали важные гости, Чернозуб по распоряжению аббата пел соло: один раз в церкви и дважды во время ужина. В трапезной он пел песни Кочевников в своей обработке, украшая их фиоритурами, с детства оставшимися в памяти. Он отказывался гордиться своими успехами, но демон тщеславия все же брал верх. Во время пребывания в аббатстве он сделал струнный инструмент, очень напоминавший тот, что когда-то вручил ему отец. Он не стал напоминать о своем происхождении из Кочевников и назвал его, вспомнив царя Давида, ситарой, но произносил это слово как «г'тара». Она была среди того скромного набора вещей, что он прихватил с собой, и, когда Коричневый Пони верхом отъезжал куда-нибудь, пощипывал ее струны. Чернозуб не испытывал желания делать что-либо, из-за чего предстанет смешным в глазах Коричневого Пони, хотя много размышлял о причинах такого нежелания.

Та часть этой территории, которая по праву завоевания вошла в состав тексарской провинции, была плохо исследована, и район между источниками, питавшими Залив привидений и реку Нэди-Энн, а также западными горами считался как бы ничейной землей, где время от времени вспыхивали вялотекущие военные действия между племенами несчастных беженцев Кузнечиков, которые отказывались заниматься возделыванием земли, отщепенцами из числа Кочевников, большую часть которых тоже составляли Кузнечики, и кавалеристами Тексарка – порой они, преследуя рейдеров, присоединялись к воинственным Диким Собакам. Группа кардинала аккуратно обогнула этот район с запада, ибо Коричневый Пони, не вдаваясь в подробные объяснения, сообщил, что горы, особенно у плодородного и орошаемого Мятного хребта, хорошо обороняются изгнанниками с востока, которые не принадлежат к Кочевникам. Действительно, соответствовало истине, что Кочевники с суеверием относились к горам и держались подальше от их вершин. Дорога вилась по вершинам холмов, и ночи были холодными. Но тут, не в пример окружающим пустыням, кишела жизнь. Не говоря уж о порой встречающихся каштанах и дубах, растительность была гуще и выше. Лишенные 1! это время года листвы, ивы и акации росли по берегам ручьев II родников, а выше по склонам, у границы снегов, высились могучие стволы хвойных деревьев. Здесь, поблескивая льдистыми струйками, бежало множество потоков: одни текли к востоку, а другие превратились в сухие русла, которые забурлят водой, лишь когда с вершин хлынут весенние паводки. Но весеннее таяние снегов только-только начиналось. На сухих землях к востоку влагу сохраняли лишь самые крупные русла, да и те до начала дождей даже дети могли перейти, не замочив колен.

По мере того как, двигаясь к северу, они поднимались все выше, порой они попадали под легкий снегопад. Кочевник, оседлав жеребца, поскакал обследовать боковые тропы. Еще до наступления вечера он вернулся с известием о каких-то вроде брошенных строениях примерно в часе езды от основной трассы. Так что они свернули с папской дороги и, одолев несколько миль по неровной грунтовке, оказались в брошенной деревне. Несколько грязных ребятишек и собака с двумя хвостами разбежались по своим обиталищам. Коричневый Пони вопросительно посмотрел на Чиира Хонгана, который сказал:

– Тут никого не было, когда я недавно проезжал здесь.

– Увидев настоящего Кочевника, они попрятались, – улыбнулся Красный Дьякон.

Навстречу им, оскалив зубы, из хижины вышла женщина с копьем в руке; один глаз у нее был большой и голубой, а другой маленький и красный. Из-за се спины стремительно вывернулся горбун, вооруженный мушкетом. Чернозуб знал, что иод чехлом сиденья кардинал спрятал пистолет, но он к нему не притронулся. Он лишь смотрел на полдюжины обступивших их бледных и болезненных людей.

– Джины! – выдохнул отец и-Лейден, который, прикорнув в карете, только что проснулся. В голосе его не было презрения, но и данный момент это слово произносить не следовало.

По всей видимости, тут обитала небольшая колония генетически изуродованных людей, джинов, беглецов из перенаселенной Долины рожденных по ошибке, которая теперь, когда ее границы были зафиксированы в договоре, называлась народом Уотчитана. По всей стране были разбросаны сообщества таких беглецов, которые вели оборонительные действия против всех чужаков. Горбун вскинул мушкет и взял на прицел сначала Чиира Хонгана, который правил лошадьми, а потом Чернозуба.

– Оба вы спускайтесь. И остальные внутри – вылезайте! – женщина говорила на долинной версии ол'заркского диалекта с собачьим подвыванием, что изобличало ее происхождение. Чернозуб чувствовал, что она опасна, как взвинченная цепная собака, ибо обонял исходивший от нее запах страха.

Все подчинились, кроме Топора, который мгновенно куда-то исчез. Только что он сидел верхом на лошади кардинала. В ответ на призыв женщины из хижины вышла юная светловолосая девушка и обыскала их на предмет оружия. Она была мила и обаятельна, без видимых дефектов, и Чернозуб покраснел, когда нежные руки скользнули по его телу. Она заметила его румянец, усмехнулась ему прямо в лицо и, придвинувшись вплотную, нащупала и стиснула его член, после чего отпрыгнула с его четками в руках. Женщина гневно отозвала ее, но девушка замешкалась, чтобы успеть спрятать четки. Чернозуб был почти уверен, что девушка имела отношение к «привидениям», как и все рожденные в долине джины, что смахивали на нормальных существ.

Он припомнил истории, что среди джинов существуют людоеды, оборотни, маньяки-убийцы. Кое-какие из этих историй представляли собой грязные шутки, и большинство исходило из уст фанатиков. Но пусть даже, слушая эти рассказы, он испытывал стыд, сейчас, перед лицом этих зловещих фигур он не мог забыть, что порой одна или другая из историй оказывалась правдой. Тут все было возможно.

Наконец появился и Коричневый Пони. Он степенно вышел из кареты и величественно надел красную шапку.

– Дети мои, – сказал он окружившим его джинам, – мы церковники из Валаны. У нас нет оружия. Мы ищем укрытия от непогоды и хорошо заплатим вам за кров и стол.

Старуха, похоже, не слушала его.

– Вытащи все барахло изнутри и сверху, – тем же самым тоном приказала она девушке. Кардинал повернулся к ней.

– Вы знаете, кто я, а я знаю, кто вы, – сказал он девушке. – Я Элия Коричневый Пони из Секретариата. Девушка помотала головой.

– Ты никогда не встречала меня, но, конечно же, знаешь обо мне.

– Я вам не верю, – сказала она.

– Шевелись! – прикрикнула старуха.

Девушка влезла в карету и принялась вышвыривать одежду и прочие вещи, включая ситару Чернозуба. Высунув голову, она спросила:

– А книги?

– Их тоже.

Чернозуб решил, что следующим будет спрятанный в карете пистолет Коричневого Пони, но задумался, почему кардинал настаивал, что девушка должна его знать. Он не придавал своей личности слишком большого значения и не был из числа тех эгоистов, которые считают, что их должны узнавать всюду и везде. Сейчас кардинал пожал плечами и прекратил протестовать. По всей видимости, девушка так и не нашла пистолета. Внезапно со стороны самой большой хижины деревни послышался сдавленный вскрик. Уродливая женщина оглянулась. В дверном проеме появился старик с пятнистой кожей и белыми волосами. За его спиной стоял Вушин, локтем пережимая горло старика. В таком положении Топора почти не было видно. Обогнув деревню и появившись в ней с тыла, он в назидание остальным вздымал короткий меч. Не подлежало сомнению, что в руки к нему попал старейшина деревни, потому что женщина и горбун тут же бросили свое оружие.

– Ты не должна была грабить их, Линура, – прохрипел старик. – Одно дело взять у них оружие, но… – он прервался, когда Вушин потряс его и замахнулся мечом.

Женщина упала на колени. Девушка кинулась бежать. Она вернулась с вилами, нырнула к Коричневому Пони за спину и ткнула в него зубьями.

– Мой отец в обмен на вашего священника! – крикнула она палачу.

– Отведи лезвие, Вушин, – сказал Коричневый Пони и повернулся лицом к девушке. Она легонько ткнула его вилами в живот и предостерегающе оскалила зубы.

– Разве вы не «Дети Папы»? – спросил кардинал, употребив древний эвфемизм, которым называли Рожденных по ошибке. Он повернулся лицом к остальным и широко раскинул руки: – И неужели вы причините вред слугам Христа и вашего папы?

– Стыдно, Линура, стыдно, Эдрия, – прогудел старик. – Если будете действовать таким образом, нас всех убьют или отправят обратно в Уотчитан, – он обратился к девушке: – Эдрия, убери это. Кроме того, позаботься об их лошадях и принеси нам пива. Иди!

Старуха склонила голову.

– Я всего лишь хотела обыскать их багаж – нет ли в нем оружия.

– Спрячь свой клинок, Шин, – повторил кардинал.

– Верни мои четки и мою г'тару, – сказал Чернозуб девушке, которая не обратила на него внимания.

Старик подошел, чтобы поцеловать кольцо Красного Дьякона, но не нашел его и вместо этого поцеловал руку.

– Меня зовут Шард. Это дом нашей семьи. Милости просим остановиться в нем, пока не кончится снег. Еды у нас сейчас, зимой, не так много, но Эдрия, может быть, убьет оленя, – он повернулся к пожилой женщине и вскинул руку, словно собираясь ударить ее. Та передала мушкет девушке и торопливо удалилась.

– У нас есть кукуруза, бобы и монашеский сыр, – сказал Коричневый Пони. – Мы поделимся с вами. Завтра среда, первый день Великого поста, так что мяса нам не надо. Двое из нас могут спать в карете. У нас есть просмоленная парусина, чтобы укрываться от холодного ветра. Мы благодарим вас и будем молиться, чтобы погода позволила нам проследовать дальше.

– Простите, пожалуйста, столь грубый прием, – сказал пятнистый старик. – Нас часто посещают небольшие банды Кочевников, пьяниц или изгоев. Многие из них полны подозрений и боятся флага, – старик показал на желто-зеленое полотнище, что колыхалось над жилищем. На нем были изображены ключи от папского престола и кольцо из семи сплетенных рук, предупреждавшие, что это место находится под папской защитой. Флаг стал официальным символом народа Уотчитана. – Даже те, кого он не пугает, быстро убеждаются, что тут нет ничего ценного, кроме девушки, и оставляют нас в покое, но моя сестра никому не доверяет. Три дня назад нас навестили тексарские агенты, представившиеся священниками. Мы поняли, что их прислали шпионить за нами, и отнеслись к ним с большим подозрением.

– И что случилось?

– Они хотели узнать, сколько таких, как мы, живет в окрестных холмах. Я рассказал им, что есть только одна семья в четверти часа ходьбы верх по тропе. Посоветовал им не ходить туда, потому что мальчик-медведь может быть очень опасен, но они настояли на своем. Через час спустились всего два человека и спешно исчезли.

– Вы серьезно думаете, что Ханнеган может преследовать беглецов из долины, которые обосновались так далеко от империи?

– Мы это знаем. Других убивали ближе к границам провинции. Филлипео Харг использует ненависть людей к джинам. Он считает нас преступниками, потому что мы пробились из долины. И кое-кто из его охранников был убит.

Пока выпрягали лошадей, Чернозуб заметил в стойле рядом с амбаром двух лохматых коров. Они не походили на обыкновенных сельских животных, смахивая на скот Кочевников. Но коровы Кочевников, загнанные в стойла, лягались бы и брыкались, так что он решил, что имеет дело с гибридами. Или с животными-джинами, поскольку джинами были их хозяева. Скот Кочевников, наверное, происходил от нескольких удачных линий. Порой, хотя и редко, появляющиеся монстры, то ли люди, то ли животные, доказывали, что имеют право на жизнь.

Гостеприимство джинов, последовавшее после плохого начала, должно было решительно исправить положение дел. Горбун, явно не принадлежавший к семейству Шарда, исчез. Вскоре Эдрии удалось прикончить олененка. Она внесла в дом чашу с его горячей кровью и предложила ее Чииру Хонгану, который, оцепенев, молча уставился на нее.

Кардинал побагровел от сдерживаемого смеха. Когда Кочевник посмотрел на него, Коричневый Пони прикрыл улыбающийся рот. Хонган фыркнул и взял у девушки чашу с кровью. Что-то проворчав в ее адрес, он грозно нахмурился и опустошил чашу одним глотком. Девушка отступила, словно в изумлении. Красный Дьякон разразился хохотом, и через несколько мгновений все, кроме Эдрии, покатывались со смеху.

– Так ведь Кочевники пьют кровь, правда? – спросила она и, покраснев от всеобщего смеха, пошла свежевать олененка.

– Некоторые пьют, – сказал Медвежонок. – В особых случаях, на церемониях.

После вечерней трапезы, состоявшей из нежной оленины, черного хлеба, бобов и мутноватого домашнего пива, все, собравшись вокруг огня в доме Шарда, снова завязали разговор. Не было только Кочевника; сделав вид, что плохо говорит на ол'заркском, он взял свое скатанное одеяло и пораньше отправился располагаться в карете, так как его поиски подходящего места в доме не увенчались успехом. Вторым ушел Чернозуб, который был только рад устроиться на ночь подальше от палача, от кардинала, от сумасшедшего священника и от всего прочего, включая волнующее присутствие хорошенькой девушки.

Общий разговор велся на ол'заркском, но когда Шард задал вопрос на ориентале, Вушин ответил ему на ломаном церковном. После того, как это случилось в третий раз, Коричневый Пони повернулся к нему и сказал:

– Вушин, говори на языке наших хозяев. Это долинное наречие ол'заркского. Язык народа Уотчитана.

Топор ощетинился и посмотрел на Коричневого Пони, который ответил ему спокойным взглядом.

– Долинное наречие – это язык наших хозяев, – повторил он.

Вушин уставился в пол. В комнате наступило мертвое молчание. Наконец он поднял глаза и на безукоризненном тексаркском сказал:

– Добрый простак, отвечая на твой вопрос, скажу, что по профессии я был моряком и воином. Но в последующие годы я занимался тем, что рубил головы для правителя Тексарка.

– Как же вы так опустились, сир? – спросил тихий женский голос.

Вушин беззлобно посмотрел на спросившую.

– Не опустился и не поднялся, – сказал он на плохом церковном и опять перешел на ее язык: – Смерть – это путь воина, девочка. В ней нет ни чести, ни бесчестия, она сама по себе.

– Но делать это для Ханнегана…

Для Вушина было привычным находиться в расслабленном состоянии, готовым к улыбке, когда в уголках глаз появлялись морщинки. Но сейчас он оцепенел и застыл, как труп. Повернувшись лицом к Эдрии, он неторопливо поднялся и поклонился ей. Чернозуб почувствовал, как кожа на голове пошла мурашками.

Топор посмотрел на Красного Дьякона, словно говоря: «Видите, что вы вынуждаете меня делать!», – и пошел прогуляться в ночи. Это был последний раз, когда старый потрошитель отказался говорить на ол'заркском, но Чернозуб заметил, что, переходя на него, он каждый раз подражал акценту Шарда, называя это долинным наречием. Во время их пребывания здесь он относился к Эдрии с подчеркнутой вежливостью. Без риска ошибиться было видно, что он горько сожалеет о чем-то, но о чем именно, Чернозуб так и не понял.

После двух дней непрерывного, хотя и не густого снегопада, которые они провели в Пустой Аркаде, как ее называл Шард, прошло еще шесть дней, большую часть которых Чиир Хонган провел в скитаниях по округе, проверяя условия на дорогах. Вушин тоже отсутствовал большую часть этого времени, но никому не рассказывал, чем он занимается, разве что кардиналу по секрету. Похоже, что правильнее всего было подождать, пока какой-нибудь кортеж не расчистит близлежащие пути.

На вторую ночь они расселись вокруг огня в доме Шарда. Коричневый Пони старался, не задавая слишком много вопросов, все же выяснить историю семьи. Его искусство вести беседу скоро заставило Шарда пуститься в повествование о приключениях семьи, последовавших после мора и изгнания. Десять лет назад состоялась попытка массового побега. Самое малое двести человек были убиты тексаркскими солдатами, когда они пробирались сквозь лесные заросли и поднимались по руслам потоков вверх, к перевалам. И по крайней мере вдвое больше беглецов ускользнули от тексаркских частей, которые были расквартированы здесь, чтобы защищать народ Уотчитана от захватчиков, и предотвращать побеги джинов. Долина была больше, чем просто долиной; тут существовал небольшой народ, названный по имени тех мест, откуда он был родом до завоевания. Никто не подсчитывал его численность, но Шард прикинул, что всего было около четверти миллиона, что заставило Коричневого Пони вскинуть брови. Принято было считать, что тут обитало порядка пятидесяти тысяч человек.

– Подходы к Уотчитану надежно охранялись людьми Ханнегана, но патрули не могли одновременно остановить такое количество беглецов, – сказал Шард. – Наверно, половина погибших пришлась на долю тексарских солдат, а других линчевали фермеры. Эдрия, конечно, могла скрыться, ибо ее легко принять за нормальную, а не за «привидение». Моя дочь проявила большую смелость, решив остаться с нами. «Привидений» среди нас больше всего боятся и ненавидят. Они могут вступать в брак с нормальными, а потом их проклинают, когда они дают жизнь монстрам.

– Насколько вы тут можете не опасаться туземцев? – поинтересовался Коричневый Пони. – Я считал, что тут страна изгнанников.

– Так было и в каком-то смысле продолжает быть. Ближайший город – в двух днях пути. Они знают, что мы здесь живем. Священник навещает нас каждый месяц, за исключением зимы. Городом правит он на пару с бароном. Тревог он не доставляет. В городе бывает только Эдрия. Конечно, она носит зеленую головную повязку. Мы располагаемся к югу от Денверской Республики, но Церковь тут уважают больше, чем где-либо в империи. Конечно, папская трасса патрулируется. Ясное дело, тут попадаются разбойники, но их интересуют главным образом путешествующие купцы. У нас же нет ничего, что может привлечь грабителей.

– Много ли живет поблизости таких, как вы?

– Вы видели горбуна, Кортуса. Его семья обитает по соседству. Но единственная семья за нами – это та, что с мальчиком-медведем.

– Шард, я глава Секретариата необычных духовных явлений. Старик с подозрением посмотрел на него.

– Если это в самом деле так, вам не стоит задавать такие вопросы.

Монах почувствовал, что в помещении воцарилось напряжение, граничащее с враждебностью, но никто и ничто не нарушило тишину. Стало ясно, что Шард врал, говоря, что в этом районе обитают и другие джины.

После того как тарелки были вымыты в снегу за домом, Линура вошла и присела рядом, чуть позади своего брата. Затем появилась Эдрия и, скрестив ноги, опустилась на пол рядом с Чернозубом, который беспокойно заерзал, едва не потеряв нить разговора. Он хотел получить назад свои четки. Запах девичьего тела щекотал ему ноздри. Коленки Эдрии блестели в свете огня. Заметив его взгляд, она натянула одеяло на колени, но, прежде чем вернуться к общению, чуть заметно улыбнулась, глядя ему прямо в глаза. Помня, как это скромное создание ухватило его за пенис при первой же встрече, Чернозуб толкнул ее.

– Верни четки! – шепнул он.

Хихикнув, она чувствительно толкнула его в бок.

– Я часто интересовался жизнью в долине, – сказал Красный Дьякон.

– Это скорее смерть, а не жизнь, милорд кардинал, – ответил Шард. – Мало из тех, кто обитает здесь, рискуют произвести на свет жизнь. Нормальные роды – это редкость. Большинство умирает. Другие влачат слишком жалкое существование, чтобы хотеть новой жизни. И если тут не будет наплыва людей, Уотчитан скоро опустеет.

– Наплыва? Откуда?

– Вы должны это знать, милорд.

Коричневый Пони кивнул. Многие из членов семей с зарегистрированной родословной тем не менее производили на свет отвратительных отпрысков. Такие семьи, опасаясь испортить свои родословные и отбросив страх перед Церковью, убивали своих изуродованных детей. Но часто появлялись дети, чьи уродства со временем могли быть скрыты от глаз, и, когда они подрастали, их отсылали в долину на попечение благочестивых мирян. Нередко их принимали монахи и монахини. Люди, которые жили неподалеку от У отчитана, ненавидели и боялись его обитателей, особенно тех, кто производил впечатление почти нормальных. Чернозуб заметил, что все посмотрели на Эдрию.

– Прости, дочь моя, – пробормотал Коричневый Пони, встретившись с ней взглядом.

– Мне не нравится это признавать, – произнес Шард, – но патрули, которые охраняют перевалы, в такой же мере наши тюремщики, как и защитники. Но они ничем не помогли нам, когда пришел голод.

– А Церковь? – спросил Красный Дьякон. – Она так занята своими ересями, что ей не до помощи кому бы то ни было.

– Ну конечно, мы были отрезаны от папской защиты, но архиепископ Тексарка присылал нам кое-какие запасы. Я думаю, что человек он не жестокий, а всего лишь беспомощный.

– Вы и представить себе не можете, насколько беспомощен кардинал архиепископ Бенефез, – вздохнул отец и-Лейден.

Чернозуб бросил на священника быстрый взгляд: ну конечно же, он полон сарказма и на самом деле думает совсем не то, что говорит. Ведь за Бенефезом стоит вся мощь Ханнегана. И и-Лейден говорил на тексаркском как местный уроженец, каковым он и был, хотя его реплики на наречье Диких Собак давали понять, что он долго жил на Высоких равнинах.

– Мои четки! – гневно шепнул Чернозуб. Эдрия подмигнула ему и ухмыльнулась.

– Я спрятала их в амбаре. Завтра получишь.

Выражение, с которым Эдрия посмотрела на него, ясно говорило, что она ждет его визита, и он почувствовал, что неудержимо краснеет. Чернозуб боялся ее. Многие уродства удавалось со временем вылечить, но многие имели генетическое происхождение. Разные исследователи по-разному представляли себе их перечень. Существовали мутации, при которых великолепная физическая красота соседствовала с дефектами мозга, самым заметным симптомом которых являлась неистребимая склонность к преступности, которая давала о себе знать еще в раннем детстве. Чернозуб украдкой посмотрел на девушку, но она перехватила его взгляд и, усмехнувшись, провела кончиком языка по губам. Она, может, и не сумасшедшая, но сущая чертовка. Ему захотелось залезть в карету и устроиться там на ночь, но он постеснялся вставать у всех на глазах. Наконец он вознес молитву, чтобы исчезла эрекция, и пробормотал общее пожелание спокойной ночи. Эдрия последовала за ним на улицу, но он скрылся в туалете, откуда выбрался через заднее окно. Его тут же заметил горбун, который на пару с другим существом потащил его к соседнему зданию с освещенным дверным проемом; горбун хрипло шептал, что кому-то нужно отпущение грехов.

– Но я не священник! – запротестовал Чернозуб. Тщетно. Они втолкнули его в дом соседей Шарда.

Там, втащив Чернозуба внутрь, горбун со спутником отпустили его и встали у дверей, перегородив выход. Монаху оставалось только сесть на предложенный ему стул и ждать развития событий.

В комнате горели камин и фонарь. Тут же находился старик, покрытый морщинами, с взлохмаченной бородой, который сказал, что его зовут Темпус. Он показал на остальных. Среди них была его жена Ирена, чье лицо представляло сплошной шрам. Здесь же находились Улулата и Пустрия, женщины зловещего вида. Горбуна звали Кортус, а его спутника Барло. Все они были единоутробные, или двоюродные, или сводные братья и сестры. Барло страдал ужасной чесоткой, особенно в районе гениталий. Темпус гаркнул на него, чтобы тот перестал мастурбировать, но слова не оказали никакого воздействия на это создание.

Бог в своей неизреченной мудрости даровал Улулате изуродованную ногу, хотя Он, преисполнившись милосердия, одарил ее также божественным обликом и идеальной фигурой. Но такую ногу было невозможно себе представить.

– В этом и есть Бог, – сказал отец. – Он дал ей костыли.

Его же Бог наградил семью пальцами, которые он продемонстрировал монаху, бесполезным третьим глазом и четырьмя яичками с двумя здоровыми пенисами, которые он тут же предъявил. Пустрия была сводной сестрой Улулаты, и верующая мать отлично помнила, от кого та произошла на свет. Пустрия была поражена только слепотой, и мать Ирена испытывала к ней особые чувства, ибо Пустрия никогда не видела ее лица, сплошь покрытого струпьями, чем мать не могла гордиться.

– После нашествия огня и льда нам остался такой Бог, – сказал отец.

В отпущении грехов нуждался Барло, о чем рассказал Темпус в надежде положить конец его мастурбации. Чернозуб объяснил, что он не имеет права кому-либо отпускать грехи, да и в любом случае отпущение грехов не окажет того воздействия, который жаждет увидеть Темпус. Тот оставался неколебим: Чернозуба не опустят, пока он не совершит обряда.

– Но после этого вы тут же отпустите меня? – вопросил он. Темпус серьезно кивнул и перекрестил сердце. Нимми на мгновение прикрыл глаза, пытаясь вспомнить скромный запас латыни.

– Labores semper tecum, – сказал он нежнейшим голосом, который только смог у себя обнаружить. – Igni etiam aqua interdictus tu. Semper cuper capitem tuum feces descendant avium.

– Аминь, – эхом откликнулся Темпус на это проклятие.

Нимми встал и вышел. В данный момент он не испытывал особого стыда или боязни вечных мук за то, что произнес грозную формулу отлучения от церкви с призванием на голову отщепенца вечного дождя из птичьего помета, но вид калеки, который продолжал скрести мошонку, еще долго преследовал его.

Чиир Хонган уже спал. Чернозуб как-то протиснулся мимо Вушина и устроился в карете третьим. Он испытывал облегчение, что все сложилось таким образом и ему удалось сбежать от семейства горбуна. Если уж ему довелось спать в холодной карете, он предпочитает соседство Кочевника. Хотя в эти ночные часы он уже не испытывал страха перед человеком, убившим сотни других людей, брат Топор продолжал присутствовать в его снах. Порой ему снилось, что он сам выступает в роли палача, по указанию Ханнегана отрубая головы огромным мечом, но этой ночью в карете ему привиделось, что он Понтий Пилат, а палач Вушин стоит рядом с ним в роли центуриона Марка, лицом к человеку, считающему, что он принесет Кочевникам царство Божье.

В те дни появление королей Кочевников было обычным делом. Во время своей успешной карьеры на юге Тексаса-Иудеи он распял не одного, а четырех из них. Первое распятие на кресте было самым тяжелым для него, да и грустным. Чернозуб-Пилат чувствовал себя мальчиком, убивающим своего первого оленя. Поскольку претендент на царство был совершенно безобиден, ситуация усугублялась сомнениями со стороны жены. Первого он хотел освободить. Проще было казнить следующего, со всей неуклонностью доказав, что королей назначает Тексарк, а не племенные боги. Он задавал осужденным тот же самый вопрос. Первый не хотел или не мог ответить и просто стоял и смотрел на него. Второй обреченный к распятию был более разговорчив.

– Что есть истина? – спросил Чернозуб.

– Истина – суть всех правдивых слов, – сказал второй король Кочевников. – Ложь – суть всех лживых слов. И если ничего не говорить, то нет ни лжи, ни истины. Я предлагаю вашему величеству свое молчание.

– Распять его, – сказал Пилат, – да понадежнее. И на этот раз без оплошностей. Заведите ему руки и ноги за крест и свяжите. Так, как предписано в учебнике для прокураторов Тексарка. Вам, новичкам, это неясно. А стоит знать, почему. Ладно, я вам объясню, в чем дело.

Приколачивание рук позади креста отвечает техническим принципам и правильной правительственной политике, потому что, когда вы приколачиваете руки спереди, висящая на гвоздях плоть рвется под весом тела, разве что вы еще дополнительно приколотите и предплечья. А вот когда вы заводите руки за верхушку креста и связываете их там, вес висящего тела приходится на поперечину, а гвозди всего лишь удерживают руки на месте. Таким образом, когда приходит время идти домой после работы, вы сможете надежнее перебить ему кости. И делайте это, как полагается в Тексарке, ребята; Тексарк вечен. И на этот раз не тратьте времени, приводя приговор в исполнение.

– Да здравствует Ханнеган! – сказал Марк-Топор.

– Да здравствует Тексарк! Следующий.

После этого Понтий почувствовал себя куда лучше. Готовый проснуться, он понимал, что все это ему снится, но не мешал сну продолжаться. Глупые объяснения того типа относительно истины скорее всего не имели ничего общего с молчанием первого короля Кочевников, но они властно напоминали, что молчание тоже может быть политикой и вызывали у Пилата неприятные воспоминания о насмешливом взгляде первого приговоренного, в котором, казалось, крылись не глубокие философские мысли, а бесконечное, глубоко личное сочувствие: «Я, кто смотрит на тебя, смотрящего на меня, который смотрит на меня…» Его жена Эд-рия была испугана этим взглядом. В нем было что-то чувственное и тем самым глубоко оскорбительное по отношению к тем, чьей обязанностью было избавляться от этих отвратительных отбросов.

– Что есть истина? – спросил Пилат у третьего короля Кочевников.

– Она не для твоего рыла, тексаркская свинья!

По поводу этого Чернозуб-Пилат не испытывал никаких сожалений.

Он проснулся, думая об Эд'рии и об их предполагаемом любовном свидании на сеновале. Шутка. Подремывая, он сонно вспоминал обсуждение. Брат Гимпус доказывал, что отрешенность от сексуальной страсти есть суть целомудрия и что такая отрешенность возможна и без воздержания. Брат Гимпус был пойман нагим в обществе уродливой вдовы, которая утверждала, что каждую среду платит ему. «Покойся с миром», – прошептал Чернозуб, уткнувшись в подушку.