Глава 17

Хотя избрание на пост аббата Абика Олшуэна, которое состоялось после приличествующего случаю траура, было принято всеми, до выборов он воздерживался объявлять младшим братьям свои решения и пользовался лишь своим привычным авторитетом настоятеля. Чернозубу и желтой гвардии он отвел помещения для гостей и пригласил их принять участие в монастырских работах, которые занимали от четырех до пяти часов в день. Он посоветовал Нимми присоединиться к литургическому хору монахов, но дал понять, что причастие он получит лишь после особого разрешения от исповедника, имея в виду себя.

Когда Чернозуб рассказал ему, что иностранные стражники не только христиане, но и несут на себе религиозные обеты, Олшуэн растерялся. Он пригласил для совета Левиона Примирителя и в присутствии Чернозуба долго обсуждал статус иностранцев. Левион и Олшуэн чувствовали себя как-то не по себе из-за того, что очутились в компании профессиональных убийц, возложивших на себя религиозные обеты, да и Нимми на самом деле знал очень мало об их символе веры и об обычаях. Правда, он знал и напомнил Олшуэну, что много веков назад монахи святого Лейбовица защищали обитель силой оружия, свидетелями чего остались стены парапета и ржавое оружие, запертое в подвальном хранилище, ключ от которого был только у Олшуэна.

Чернозуб отвлекся, рассматривая облачение Левиона. Монах стал священником. Хотя Чернозуб не испытывал к нему неприязни, он подумал, что, если Примиритель станет его исповедником, это будет еще одним болезненным напоминанием о его личном аде. Мало того, что он находится в присутствии этой пары. После ухода из аббатства Чернозуб, по большому счету, не изменился, но какая-то не очень значительная перемена с ним произошла. После его служения кардиналу Коричневому Пони, после того как он под руководством Топора изучал воинское искусство, он уже стал меньше бояться таких людей, как его собеседники. Его потрясло открытие, что готовность к убийству может служить хорошим успокаивающим средством – даже для тех, кого он любил и уважал.

– Почему бы вам не поговорить с ними, а не со мной? – спросил он у отца Левиона.

– Я пытался, брат Сент-Джордж. Но с трудом понимаю их. Не мог бы ты…

Не испытывая желания брать на себя роль переводчика, Нимми отрицательно покачал головой.

– Они учат церковный, отче. И с вашей стороны будет очень любезно помочь им общаться. Уверен, что вы справитесь гораздо лучше, чем я.

Потом он с трудом подавил искушение впасть в грех самодовольства. Чужих христиан вскоре пригласили принять участие в общей молитве братии; тем не менее от дарования причастия им было решено воздержаться, пока с помощью катехизиса и исповедников не будет выяснено, понимают ли они ту форму католицизма, которой придерживаются на континенте. Олшуэн пока не был утвержден аббатом и опасался, что Валана выразит неодобрение, поскольку почти ничего не знал ни о папе Амене Спеклберде, ни о желтокожих воителях покойного кардинала Ри.

Он поставил Нимми мыть посуду и отскребать каменные полы на кухне. Заблудший монах не пользовался уважением своих бывших товарищей и избегал участия в их псалмопениях. Чувствовалось, что аббат Джарад обмолвился всего лишь нарой слов или вообще ничего не рассказал о его работе у кардинала Коричневого Пони; в курсе дела был лишь Олшуэн, но его это не беспокоило. Если даже брат Поющая Корова и рассказал, что Чернозуб был одним из конклавистов Коричневого Пони, когда избирали папу Амена, это никого не заинтересовало. Аббатство было занято своими делами: возносить молитвы и сохранять наследие. Интерес к окружающему миру был сознательно сведен к минимуму. Нимми был только благодарен, что никто не ухмылялся ему в лицо и никто не обсуждал его в полный голос, чтобы он мог это услышать.

В этом году аббатство Лейбовица посещало много гостей, а в гостевом доме было только двенадцать обставленных келий.

Возвращаясь с вечери, Чернозуб заметил, что в келье, которая, как он думал, еще утром пустовала, горит лампада. Глянув в глазок, он застыл на месте. На постели, опираясь на подушки, лежал бледный и осунувшийся кардинал Элия Коричневый Пони. Чернозуб прижался лбом к решетке, чтобы лучше рассмотреть занемогшего кардинала, своего наставника – сейчас и в будущем.

– Это ты, Нимми? А я все думал, где ты прячешься. Входи, входи.

– Мне никто не рассказал, что вы здесь, милорд, – Чернозуб опустился на колени и припал губами к кольцу Коричневого Пони. Кардинал вздрогнул, и Нимми решил ограничиться только поцелуем.

Два дня спустя в аббатство явился Онму Кун. Нимми подумал, что это странное совпадение, но тут же убедился, что Заяц-изгой, даже не навестив настоятеля, прямиком направился к больному кардиналу. Они проговорили несколько часов, и Нимми принес им с кухни обед. Онму по отношению к нему держался дружелюбно, но как только он вошел, разговор прервался и не возобновлялся, пока Нимми не покинул келью. Контрабандист снова держал путь из провинции в Новый Иерусалим, но оставался в монастыре, пока Коричневый Пони не был готов покинуть его – и еще немного.

С самого начала не было никаких сомнений, что настоятель Олшуэн будет избран аббатом, духовным наставником и правителем ордена святого Лейбовица, но Коричневый Пони заставил его поволноваться по поводу утверждения на этом посту, каковое право было даровано ему папой, – и он недвусмысленно довел до сведения Олшуэна, что восстановление кардинальского здоровья должно быть первейшей заботой аббатства.

С течением времени Красный Дьякон оправился от приступов тошноты и усталости. Но у него не было аппетита. Приступы рвоты после кухонной стряпни обычно кончались лишь рвотными спазмами. Вставая с постели, он испытывал головокружение. Чернозуб попросил, чтобы его освободили от обязанности мыть кухонные полы, дабы он мог снова справиться с трудами достопочтенного Боэдуллуса, ибо этот уважаемый автор писал о Мелдауне, о провале в кратере, и порой такого рода заболевания были результатом воздействия излучения. Он даже выписал рецепт особым образом приготовленного жаркого, которое, по мнению древних обитателей равнин, помогает при лечении.

Сначала настоятель Олшуэн отказался отпустить Чернозуба с кухни, ибо брат-медик не хотел видеть рядом с собой помощников. Но когда Коричневый Пони узнал, что настоятель поручил ему самую черную работу, он пригласил Олшуэна в свою больничную палату и во всей красе продемонстрировал ему, что значит плохое настроение. Кардинал даже задался вопросом, стоит ли утверждать избрание Олшуэна, если он так настойчиво повторяет ошибку Джарада.

– Какую именно ошибку, ваша светлость?

– Давить на Нимми, проклятый идиот!

– Ну как же, все мы занимаемся черной работой, и я полагал… – он запнулся, увидев, что Красный Дьякон готов взорваться.

Брат Чернозуб был освобожден от обязанностей по кухне и поступил в распоряжение кардинала.

Нимми снова перечел Боэдуллуса и проконсультировался с братом-медиком и поварами. Кардинал не стал возражать против строгой диеты, составленной консультантами. Дважды в день он съедал яблоко, в котором трое суток находились загнанные в него гвозди. На приготовление пресловутого жаркого шли исключительно потроха. «Даже собака этого есть не будет», – брюзжал повар. В чем и ошибался, ибо пастушьи собаки, если им позволяли, съедали животное целиком, кроме рогов и копыт. К блюду добавляли дикий лук и молотый черный перец. Дикий пахучий лук рос только по берегам рек, и рядом с аббатством его не водилось. Повар пользовался только огородным луком, и хотя пастухи на выпасе нашли несколько стрелок дикого, на замену годился и красный перец; предполагалось, что лечебный эффект окажет главным образом сочетание хорошо нарубленных и перемешанных языка, печени, сердца, мозгов, поджелудочной железы, почек и рубца. Их полагалось готовить на сковороде, спрыскивая красным вином или уксусом. Для настоящего блюда требовался не барашек, а молодой теленок, но ни одна из молочных коров аббатства в этом году не отелилась. И поскольку еженедельно в жертву здоровью шли две молодые овцы, монахам было разрешено и даже предписывалось есть баранину, хотя диета аббатства Лейбовица обычно не включала в себя говядину и баранину. Самые религиозные из братьев предпочитали поститься, когда его подавали на стол, но большинство послушников, не испытывая угрызений совести, ели мясо с подливкой из чеснока и перца.

На второй неделе аппетит у кардинала улучшился.

– Ты знаешь, Нимми, это жаркое в самом деле вкусная штука. Спроси повара, что он туда кладет, ладно?

– Сомневаюсь, что вам в самом деле стоит это знать, милорд.

– Нет? А почему в яблоках какие-то дырки со ржавчиной? И почему меня все время кормят тыквенным семенем?

– В яблоки загоняют гвозди. Достопочтенный Боэдуллус считает, что это хорошо действует на кровь. Сейчас октябрь, время спелых тыкв.

– Но почему только семена? Опять по Боэдуллусу, да? Ведь ты к нему писал примечания, не так ли? Но только не о тыквенных семечках.

– Мне никогда не искупить свою вину.

– Не переживай. Меня это не волнует. Расскажи о своем пребывании в Новом Иерусалиме.

– Она мертва, милорд.

– Эдрия? Мне очень грустно это слышать. Она была талантливой молодой особой. Конечно, наделала кучу ошибок. Ты сможешь оправиться от ее потери?

– Я никогда не забуду ее.

– Ты хоть что-то понял?

– Да.

– Тебе предоставляется выбор: или отправиться со мной на восток или же остаться здесь со своим орденом.

– Я еду с вами, милорд. И спасибо вам. Это место заставляло меня грешить. И слишком часто я впадал в неправедный гнев.

– Побереги свои благодарности. Вполне возможно, нас ждут опасности. И холода. Прежде чем мы доберемся до Ханнеган-сити, наступит зима. Как ты думаешь, сможешь ли уговорить кого-нибудь из людей кардинала Ри отправиться с нами в дорогу?

– Уговорить? Не понимаю. Они считают вас своим хозяином и даже владельцем.

– Знаю. Поэтому я и не хочу им ничего говорить, пока они не расстанутся с этой мыслью.

Нимми без труда отобрал телохранителя для кардинала. Ехать хотели все.

– Мы не можем себе этого позволить, – объяснил он. – Нам придется путешествовать с поддельными документами. Кто бы из вас ни пустился в путь, ему придется облачиться в сутану и прятать оружие во вьюках.

По словам Вушина, лучшим бойцом среди них был Кум-До, но все же он выбрал Ве-Геха, самого маленького из воинов, чья кожа имела светло-коричневый оттенок. Лишь разрез глаз отличал его от местных.

Когда появились документы с кардинальской печатью и письмо от папы, Коричневый Пони был уже готов, покинув монастырь, отправиться на восток, в провинцию, а оттуда в Ханнеган-сити. В письме почти ничего не сообщалось о набеге Халтора – кроме того, что он имел место и ответственность возложена на папу. В ответ кардинал набросал лишь несколько слов, в которых выразил надежду, что папе не придет в голову отказаться от папства, пока он, Коричневый Пони, не вернется из Имперского суда. Послание было отправлено в Санли Боуиттс вместе с почтой аббатства, откуда его каждые десять дней забирал курьер.

После чего трое мужчин в монашеских одеяниях двинулись в сторону провинции.

Вскоре после их отъезда в аббатстве Лейбовица появились еще двое путешественников. Одним из них был старый еврей, направлявшийся к горе Последнее Пристанище. С собой он вел двух синеголовых козочек; у каждой было полное вымя и раздавшиеся бока. Сопровождала его молодая женщина со светлыми волосами, беременность которой была чуть менее заметна, чем у козочек. Из всего набора гостеприимства старому еврею понадобились лишь глоток воды, несколько сухарей и кусок холодной баранины. Девушка, избежав гнева своей семьи, хотела найти отца своего будущего ребенка.

– Они уехали два дня назад, – сообщил Олшуэн. – Он сказал кардиналу, что вас нет в живых.

– Он думает, что я скончалась, но кардиналу-то лучше известно…

Аббат лишь скрипнул зубами но, пересилив себя, предложил воспользоваться гостеприимством аббатства, хотя постоялый двор был наполовину забит иностранными воинами, вместе с которыми жил и контрабандист оружия; отдельного помещения для женщин не имелось, а монах, которого она искала, уехал.

– Вы можете остановиться в келье, которая будет закрываться на ключ, – сказал он ей, – и пользоваться ночным горшком. Так вы будете в безопасности.

– У кого ключ?

Олшуэн задумался. А что, если она будет выбираться по ночам и соблазнять мужчин и вообще бродить по монастырю?

– Он будет при мне, – наконец сказал он.

– И вы будете меня закрывать? – задрав голову, женщина посмотрела на трех монахов, которые с любопытством глазели на нее из-за парапета стены. Лукаво улыбнувшись, она подняла до пояса подол кожаной юбочки. Под ней ничего не было. Выставленным животом, под которым курчавились светлые волосы, она толкнула ужаснувшегося аббата, опустила юбку, развернулась на пятках и, зазывно покачивая бедрами, пошла в сторону Санли Боуиттс. Кто-то захихикал. Аббат посмотрел в сторону парапета, но троица монахов уже исчезла. Вскоре ее нагнал мужчина на повозке с овечьим навозом и предложил подвезти. Через несколько минут он подсадил и старого еврея, который привязал своих козочек к задку повозки.

«Чернозуб, Чернозуб», – с отвращением бормотал Олшуэн. Вернувшись в часовню, он опустился на колени, но, прежде чем приступить к молитвам, проверил у себя пульс. Монах, который начинает молиться, не успокоив сердце и ум, плохо выполняет свои обязанности. С колотящимся сердцем он быстро пробормотал «Отче наш» и вернулся к себе.

Путешествие от аббатства Лейбовица до восточных границ территории Кузнечиков заняло почти два месяца. Онму Кун снабдил кардинала списком церквей, настоятели которых и паства состояли главным образом из потомков Кочевников; им Кун и продавал оружие. Некоторые из них входили в число корреспондентов Секретариата. Пока путешественники посещали только такие приходы, они чувствовали себя в безопасности. Но кардинал выразил желание заглянуть в поселения, тянувшиеся вдоль телеграфной линии, чтобы он мог узнать новости из Валаны и Ханнеган-сити. Они забрались далеко на север, чтобы миновать заставы империи и перебраться через Залив привидений, не заставляя лошадей пускаться вплавь. Дальше они шли по карте, от церкви к церкви, от поселения к поселению. Они двигались на север, уходя от плодородных холмистых мест, и их окружали мрачные сухие земли.

В одном из таких поселений, в старом Желтом городе, Коричневый Пони узнал, какие последствия повлекла за собой война, которую против Ксесача дри Вордара развязал Халтор Брам, и какая его постигла ритуальная смерть. Он никогда не встречался с Элтуром Брамом (Дьявольским Светом), близнецом Халтора, моложе его на два часа. Священник Зайцев по имени Наступи-на-Змею, который знал эту семью, рассказал кардиналу, что Эл-тур не такой заводной, не такой импульсивный, как его брат-близнец, которого он обожал, но куда хитрее его. То, что старухи избрали его, удивило Наступи-на-Змею, который сказал, что Эл-тур обязательно отомстит за брата.

Филлипео Харг потребовал от Кузнечиков выдать всех вооруженных преступников, участвовавших в набеге; кроме того, он решил забрать не меньше пятидесяти детишек, которые будут при нем заложниками, оберегающими от будущих набегов, еще половину имущества орды в виде коров и лошадей. В противном случае, сообщил он, Кузнечики будут сметены войной. Но пока имперским силам не хватало снаряжения, чтобы пехота могла окапываться на равнинах, хотя Тексарк занимался этим вопросом. Пока Филлипео мог только посылать кавалерийские отряды, чтобы грабить поселения и уничтожать их жителей. Когда у него появятся силы для захвата и удержания территорий, он будет окончательно готов к войне. Если падут оккупированные земли Кузнечиков, то ничто не удержит его от дальнейшего продвижения империи на запад. Если бы тексаркские солдаты потеряли шестьдесят шесть бойцов из девяноста девяти участников боя, у них не было бы повода для торжества. «Так могут вести себя только грязные язычники», – кисло сказал священник. В обозримом будущем война против Кузнечиков должна будет носить странный и непостоянный характер. Но она будет жестокой.

Провинцией к югу от Нэди-Энн управлял проконсул, в распоряжении которого были полицейские силы. Их давней и главной обязанностью была защита имущества богатых поселенцев от алчности бедняков-Зайцев. Чернозуб вспомнил об оружии, которое Онму Кун ввозил на эти земли. Пусть даже часть его попадала в руки Тексарка, в арсенале Нового Иерусалима хранилось далеко не самое современное оружие, и он сомневался, что Зайцы способны на революцию, хотя в Желтом городе он слышал разговоры о бандитах из этой орды, безродных изгнанниках, обитавших в гористой местности далеко к югу. «Бандит» был термином тексаркской политики.

Единственным фактом, устраивавшем Филлипео Харга, было то, что владыка трех орд Святой Сумасшедший, Медвежонок, властно удерживал нового вождя Кузнечиков от вооруженных стычек. Единственным допускавшимся видом боевых действий были контратаки. Вопрос, был ли Дьявольский Свет предан своему владыке, вождю вождей, больше, чем его брат, оставался открытым. Сообщение о набеге Брама вызвало в провинции и радостное возбуждение, и ярость со стороны старух Кузнечиков из-за его ритуальной гибели.

Все это Коричневый Пони узнал от священника Зайцев в Желтом городе, рядом с которым располагался любопытный кратер, почти такой же большой, как Мелдаун, но в нем обитала живность. Наступи-на-Змею порой общался с Кочевником из Кузнечиков, который со своей семьей обитал неподалеку; жена у него была из Зайцев. Новости доставил ее муж, почерпнувший их у своей родни в орде, а точнее, у человека, живушего у Нэди-Энн, который видел сигнальщиков Кузнечиков и Диких Собак на холмах за рекой. Сигналы носили ритмичный характер, и в их передаче участвовало все тело, а порой их изображали взнузданные кони; они были настолько выразительны, что их можно было увидеть и все понять даже на большом расстоянии. Новостям с земель Кузнечиков потребовалось всего лишь несколько дней, чтобы добраться до Желтого города.

Хозяин, принимавший Коричневого Пони, отец Наступи-на-Змею, поддерживал отношения не только с Кузнечиком, но и с тексаркским сержантом, который узнавал все официальные сообщения на соседней телеграфной станции и, по всей видимости, сам решал, какое из них имеет смысл.

– Как вы можете доверять этому сержанту? – удивился кардинал.

– Его подружка – одна из моих прихожанок, и она каждое воскресенье приводит его в мою церковь. Я доверяю ей – потому, что она любит его меньше, чем он ее. Он слишком прост, чтобы хитрить. Но я ни в коем случае не собираюсь доверять ему всегда и во всем.

– Вы можете каким-либо образом отправить сообщение папе в Валану?

– Нет… – сказал было Наступи-на-Змею, но замялся. – Такая попытка может оказаться довольно опасной.

– Мне нужно рискнуть.

– В опасности может оказаться член паствы.

– Та девушка?

– Да. И сержант, и я сам.

– Но вы знаете способ, как этого добиться?

– Она один раз послала сообщение своим родственникам на Западе. Зашифровала текст, а ее дружок тихонько подсунул его в передачу.

– Может ли она повторить этот номер?

– Сегодня вечером не давите на меня, – сварливо ответил отец Наступи-на-Змею. – Посмотрим, что получится.

– Необходимо убедить папу, чтобы он не вздумал подавать в отставку.

– И послание от вашей светлости сможет убедить его?

– Этого я обещать не могу.

– Я тоже ничего не обещаю. Но попробую с ней поговорить.

Через три дня текст отправился в дорогу. Хотя в нем было сказано всего лишь «Ничего не предпринимайте, пока я не повидаюсь с Филлипео Харгом», это сообщение было утоплено в нескольких сотнях слов послания школьницы, и Коричневый Пони не имел представления, ни как будет определен адресат, ни как он получит этот текст.

«Лучше хоть так, чем никак» – это было все, что он сказал.

Он не торопился покидать Желтый город, ибо после того, как дорога привела их к Нэди-Энн, через которую на север шли сообщения о событиях на равнинах, именно здесь он мог быть в курсе дел. Отец Наступи-на-Змею разбирался, каким образом происходило взаимодействие между цивилизацией и сообществами Кочевников на великих прериях. Он родился во время завоевания и еще помнил, как его отец ушел к мятежникам в южных холмах.

Когда отец погиб, он, как и Коричневый Пони, только поколением! раньше, очутился на попечении монахинь, которые учили его. Позже, уже юношей, он отправился на север вместе с приятелем из Диких Собак, но, поскольку не обнаружил в себе талантов ни воина, ни пастуха, так и не нашел семьи, которая была бы согласна усыновить его. Он было решил присоединиться к банде изгоев, но монахини внушили ему понятие греха, и посему он вернулся в провинцию и стал священником.

Он не скрывал радости оттого, что его духовным руководителем вместо Бенефеза стал кардинал Коричневый Пони, и был доволен, что представление о греховности не вынуждало запрещать прихожанам тайком получать оружие у Онму Куна. Он даже пообещал, что поспособствует организации подпольной местной милиции из тех прихожан, которые, как он знал, хранят верность и Церкви, и наследию своих предков-Кочевников.

Скорее всего, он знал о культуре Кочевников больше, чем Коричневый Пони и Чернозуб, но ему минуло семьдесят пять лет и он на многое смотрел с другой точки зрения, более глобальной, не столь пронизанной страстной преданностью наследию Зайцев.

Отец Наступи-на-Змею был куда лучше осведомлен о ситуации среди Кочевников, чем могли предполагать трое его гостей. Хотя многое отрывками все же доходило до них. Но семидесятипятилетний пастырь свел их воедино во всеобъемлющую картину. Его очень обеспокоил рейд Халтора Брама, и не только с моральной точки зрения, что было бы естественно для него, как для священника.

Покойный военачальник был далеко не дурак. Он знал, что его ждет неминуемая гибель, которую ему напророчили Виджусы после бдения в кратере. По словам этого священника, налет был не чем иным, как посланием Коричневому Пони, который сейчас обитал в домике сельского священника, Коричневому Пони, в котором Брам опознал властную фигуру валанской церкви.

Кардинал лишь покачал головой, ибо эта идея явно не доставила ему удовольствия, но Нимми заметил, что он не стал спорить.

– Кузнечики вечно воюют, – вместо возражений пробормотал он.

– Что вы имеете в виду?

– Именно это сказал мне один из его воинов, когда мы ехали на юг от Мелдауна на встречу с папой.

Наступи-на-Змею настаивал, что Брам мог бы привести свою армию к воротам Рима, чтобы показать кардиналу (и, конечно, папе), что главный удар в любой войне предстоит нанести Кузнечикам, а не Диким Собакам, и что валанское папство лишь попусту теряет время и энергию, обхаживая Чиир Осле Хонгана. «Успех» набега, кроме того, должен был продемонстрировать Филлипео Харгу, что открытый ему запад скорее воображаемый, чем реальный, ибо на самом деле преимущество на его пространствах принадлежит Кузнечикам. Слушая этого провинциального настоятеля, Чернозуб начал испытывать восхищение отвагой покойного вождя Кузнечиков, его неуклонным следованием к своей цели, пусть даже он и был одержим убийственными наклонностями. Нимми снова подумал, не мог ли Брам быть его дальним родственником.

Наступи-на-Змею подвел итоги военной, культурной и исторической ситуации, как он ее понимал.

Одно из объяснений, почему всадники Кочевников одерживали верх над тексаркской кавалерией, заключалось в том, что они, как все знали, с младенчества росли в седле. Было общим местом, что племя, которое раньше не видело лошадей, впервые сталкиваясь с незнакомыми всадниками, воспринимало их как нечто целое, как некое странное животное. Лишь затем они видели, что это странное создание разделялось на две части. Но если чужие воины принадлежали к Кочевникам равнин, то правильным было первое впечатление. У Кочевников всадник и лошадь представляли собой единое целое. И в трудах, и в бою человека на лошади называли не по его имени, а по имени коня, а в случаях вежливого обращения к кличке коня прибавляли имя той, кто случал кобылу, – часто ею была мать жены. Ведь мужчина всего лишь управлял лошадью – сражаясь или загоняя коров.

Среди подробностей быта, которые первым делом бросались в глаза на стоянках Кочевников, временных или постоянных, было обилие женщин; их было куда больше, чем мужчин, если только не считать праздников, на которые и воины и пастухи съезжались с пастбищ, где жили со своими полудикими стадами. Пастухи появлялись почти незнакомцами в своих стоянках или поселениях, где обитали только старики, дети и калеки, порой помогавшие женщинам. По крайней мере, дети приобщались к работе. Ребята постарше становились погонщиками. Малыши висели на оградах загонов и пытались ездить верхом на старых кобылах. Пожилые давали понять, что их былые славные деяния позволяют им отдыхать и бездельничать, пока дети и женщины готовят, убирают, моют, носят воду, чинят одежду, лепят глиняную посуду и ухаживают за лошадьми. Порой женщины Виджуса пускали в ход свою сверхъественную силу, чтобы заставить работать какого-нибудь оставного старого вояку – правда, эти обязанности не должны были унижать его, но ветераны все как на подбор были ленивы. Порой они оживлялись, предлагая свои услуги целителей, когда кто-то из молодых получал травмы в жестокой схватке.

Обычный пастух-воин, обитавший к северу от Нэди-Энн, был, как правило, неграмотен и говорил только на диалекте своей орды, но его мать или бабушка, которые происходили из Вид-жусов, случалось, умели читать и даже учили младшее потомство. Пусть даже он не умел писать и не знал второго языка, – средний Кочевник уже куда лучше, чем прапрадядя, представлял себе величину окружающего мира. Он знал, что земля не кончается за горами, что к востоку от Грейт-Ривер тоже живут люди и что на этой стороне реки обитают опасные и презираемые травоядные человеческие существа. Он даже подозревал, что провал для случки Женщины Дикой Лошади на самом деле вовсе не Пупок Мира, и что такой же загон для случки его бабушки, если такой у нее имелся, вовсе не обязательно несет смерть мужчине, отважившемуся войти в него, хотя на всякий случай лучше держаться от него подальше. Он не так строго придерживался обычаев Кочевников, как его пожилые дяди. Он пользовался инструментами горожан, носил такую же, как у них, одежду, пил напитки горожан и часто ел бобы и кукурузу горожан, если не выращивал свои злаки, хмыкнув, заметил Наступи-на-Змею.

Земля создана, чтобы на ней росла трава, чтобы паслись коровы и антилопы, прыгали зайцы, носились койоты и лошади, а также обитали люди, дикие собаки, разные виды кошек и стервятников. Иерархия животных на равнинах определялась тремя главными фигурами в этом мире, где все охотились за всеми: люди, лошади и собаки. А также женщины, кобылы и суки. Жить обитателям равнин было куда проще, чем тем, кто выращивал кукурузу и бобы. Можно было испытывать сочувствие к фермерам, как порой жалеешь свою добычу, ибо Кочевник видел, что фермеры служат добычей для всех остальных хищников: солдат, полиции, священников и сборщиков налогов. Они были привязаны к одному-единственному клочку земли, в то время как Кочевникам принадлежал весь мир под Пустым Небом. Так еще с древних времен Кочевники называли сами себя: Племянники Пустого Неба. Пустое Небо, конечно, было личностью, и в то же время оно было просто-посмотри-наверх: безбрежным небом. Нигде, кроме как на равнинах, встав на спину коня, человек не мог охватить взглядом всю протяженность земли, разве что с вершины мачты на шхуне, но Кочевник сомневался в существовании океанов. Правда, он знал, что вещи могут существовать в разном обличье, и если его окружал океан полувыжженной травы, то он, естественно, мог представить себе и океан воды. Но не все, что он с легкостью мог себе представить, существовало в действительности. После того, как его двоюродные деды потерпели поражение от солдат Ханнегана Второго, после того, как Ханнеган напустил мор на их стада, этот новый Кочевник стал скептиком. Он верил далеко не во все, что ему внушали деды или женщины Виджуса (разве что он сам готовился вступить в ряды духа Медведя), и весьма скептически относился к их магическим способностям. В орде Диких Собак не так уж редко случалось, что, заболев, Кочевник ехал в город к врачу или искал доктора с иными взглядами, особенно когда дело касалось хирургии. Обычно так вели себя больные из числа молодых, но случалось, что и пациента постарше его юные отпрыски чуть ли не силой волокли в горы к врачу. Немало мужчин духа Медведя часть времени работали в больницах Церкви или империи, усваивая все, что они успевали, из этого иного искусства врачевания. Они усваивали, что надо мыть руки. Они знали, какие уворованные лекарства пригодятся дома.

Существовали мифы, как после древней катастрофы появилась эта заросшая травой земля и как она дала жизнь настоящим Людям.

В первобытные времена господства великой смерти были лишь огонь и лед. Мало кто из животных и еще меньше людей спаслись от ужасной смерти. Затем после первобытных времен наступили Древние времена. Тогда люди, собаки и кони договорились и вступили в заговор, чтобы управлять стадами диких мохнатых коров, которые сами по себе бродили по равнинам, этой святой земле Пустого Неба и Священной Кобылы. Этот союз людей-лошадей-собак-вещей управлял мохнатыми стадами к их же благу, пусть обычно скот и сопротивлялся, уводя их в те места, где, как известно, росла зеленая и сочная трава. В обмен на свое мясо, кости и кожу коровы тоже кое-что получали; союз людей, лошадей и собак защищал их от волков и огромных кошек, но, свободно бродя по прериям, он продолжали оставаться добычей этого хищного союза – всадники убивали их, и лошадь продолжала оставаться высшим животным.

«Сегодня стада чаще всего не совершают длинных переходов», – сказал Наступи-на-Змею. Повсюду на границах равнин выросли изгороди. Некоторые племена предпринимали попытки весь год оставаться на одном месте, возводили постоянные жилища, по осени отбраковывали скот (теперь разводят даже овец), выращивали племенных производителей, резали отобранных в пищу, съедали их сразу же или готовили мясо на зиму и, наконец, продавали или меняли у фермеров излишки скота на зерно. А некоторые растили свиней, хотя настоящие Люди относились к ним с отвращением.

Орды сначала воспринимали Кочевников, живущих за изгородями, как отщепенцев, презренных бывших Кочевников, которые стали возделывать землю подобно семье Чернозуба – если не считать, что родные Чернозуба пахали чужие угодья. Но старухи Высоких равнин, эти тощие высохшие бабушки с жилистыми кулаками и насмешливыми глазами, наделенные силами Виджуса, не оставляли в покое тех, кто жил за изгородями, они нашептывали предупреждения мужьям, братьям, сыновьям и отцам, пугая их Ночной Ведьмой, которая из своих темных глубин призывала к себе тех вождей, кто покушался на ее владения, или уродовала тех, кто оказывался рядом с ней. И дело было не только в этом. Если оседлые пастухи враждовали с кочевыми, то они могли быть союзниками только фермеров и Тексарка.

Когда людям стала попадаться на глаза Ведьма, опасливые вожди, нервничая, принялись утверждать, что Кочевников, которые осели за изгородями, нельзя ни грабить, ни убивать; если возможно, надо их как-то уговорить вернуться к нормальной кочевой жизни. Тем не менее такая терпимость была свойственна лишь обитателям пастбищ, примыкавших к оградам. На равнинах было несколько семей, которые рискнули огородить для себя несколько спорных участков, расположенных вдали от района изгородей. Вожди орд послали вооруженных людей снести эти изгороди. Непослушных заставили сделать выбор: или вернуться к привычной жизни, или оставить общинные земли. Те, кто по дурости остался на месте, были убиты разбойниками, которые решили было, что спасают свои племена от бед и кровопролития. Сами же орды, конечно, поддержали Церковь, осудившую этих жестоких убийц-выродков. Все изменилось во времена Хонгана Оса, когда Ханнеган Второй сделал коровью чуму оружием войны, запустив в племенные стада зараженных коров.

Старейшинам было ясно ждущее их будущее. Нетрудно было предвидеть, что открытые пространства равнин будут уменьшаться, а обитающие на них люди и стада или исчезнут, или изменят образ жизни. За три поколения после Завоевания изменения происходили непрестанно, и самой характерной отличительной чертой сегодняшней популяции была молодость. Плодовитые женщины, становившиеся матерями и бабушками, за очень короткое время удвоили население равнин. Каждый Кочевник-воин был убежден, что способность его женщины быстро производить на свет детей, среди которых нередки были близнецы и даже тройни, в полной мере отвечает потребностям его народа. Как бы там ни было, в последнее время Великие равнины продолжали уменьшаться, а их население росло. Разве это не могло быть основной причиной войны? Это обычно случается, когда мужчины со своими женщинами и детьми оседают на одном месте, занимаются сексом и рожают детей – и их становится слишком много для привычного порядка вещей. Первыми нарушителями процесса становились банды подростков, а поскольку они стали доставлять слишком много хлопот окружающим, возникла необходимость поставить их под команду старших и дать им возможность совершать жестокости по отношению к тем, кто не угодил вождю. По мнению Кочевников, причиной войны стала запашка земель. Когда фермеры стали убивать пастухов, это, как говорили христиане, было равносильно убийству Авеля Каином.

В племенах бурлили беспокойство и гнев. Но им пришлось смириться; даже самые непокорные из них пользовались инструментами и оружием, которые производились в городах и поселениях на востоке и в горах. Кочевники доставляли к пунктам обмена мясо, кожи, поделки, волчьи шкуры, медвежий жир и пони на продажу, а затем возвращались на земли предков, ведя с собой караваны мулов, груженных инструментами, порохом, мушкетными пулями, тканями, бобами и огромным количеством очищенного спирта, чтобы по крайней мере старшие могли опохмелиться. Они пели старые песни и танцевали древние танцы, они чтили Дикий народ и в соответствии с временем года перевозили свои жилища, перемещаясь вслед за стадами. У каждой орды были свои священные пути и священные места стоянок. Они шли по бескрайним прериям, руководствуясь и приметами на земле, и указаниями звездного неба. Небосвод подсказывал им, что пора уходить на юг. То была середина тридцать третьего столетия, Полярис описывал куда больший круг на северном небе, чем это было во времена Лейбовица, и орды, свершая свой путь, называли себя людьми Полярной звезды. Когда же они останавливались на лето, то становились людьми Пустого Неба и Дневной Девы. А когда зимними месяцами они жались друг к другу, то были сыновьями Волка и Ведьмы.

Чернозуб во всех подробностях знал эти традиции, хотя никогда не жил по ним. Но все меняется. Если мальчиком он не замечал изменений, то сейчас видел их воочию. На равнинах властные силы, руководившие пастухами-воинами, вышли из-под контроля, и старух это беспокоило. Люди избирали себе вождей, не прибегая к положенным советам с бабушками, с женщинами-Виджусами и с мужчинами духа Медведя. Война угрожала лошадям и священным кровным связям; она убивала внуков. Женщины, как правило, выступали против любой войны, если только речь не шла о поимке конокрадов из другого племени.

Когда Пустое Небо погибал в присутствии Семнадцати Сумасшедших Воинов, он пообещал, что в свое время, когда возникнет необходимость, вернется из царства мертвых, если каждый из семнадцати произнесет его магическое имя из семнадцати слогов. Это было частью его последнего желания и завещания – пусть эти священики-воины, истово служившие ему в битвах, выучат это имя и каждый будет знать свой тайный слог, который прозвучит лишь раз: если произнести его дважды, то онемеет язык. Умирая, мужчина мог передать свой слог только старшему сыну, а если тот был не достоин такого дара, то любому, выбранному шаманами духа Медведя. Пустое Небо обещал вернуться, как только будет правильно произнесено его имя, но для этого каждый должен был выговорить свой слог, подчиняясь безукоризненному порядку.

Каков он был, этот порядок?

Когда подходило время, все собирались, и если большинство не спорило, кому принадлежали первый и последний слоги, никто не мог разобраться, в каком порядке надлежало стоять остальным; например, был копейщик, который утверждал, что Пустое Небо пообщалось самое малое с десятью перед ним и их было никак не больше двенадцати. Неминуемая судьба постигла скептика, который, унаследовав слог от отца, громко произнес его, а когда попытался сказать его снова, тут же онемел. Остальные слышали, как он пытался выговорить слог, но теперь появились сомнения. Появится ли нужный результат, если слоги будут произнесены в правильном порядке, но не теми, кому они первоначально принадлежали? И если человек произнес свой слог, сможет ли он снова вымолвить этот сиротливый звук или молчание немоты перехватит ему горло? Но примерно столетие назад настал день, когда все, кроме безголосого скептика, сошлись воедино и решили призвать Пустое Небо, ибо времена становились для людей все хуже.

Когда люди один за другим произнесли слоги, не произошло ничего существенного. Они решили, что их постигла неудача, но тут из-под полога соседнего вигвама раздался крик новорожденного. Ребенок был сыном матери королевской крови, и гордая мать решила назвать его Пустое Небо, хотя, когда ему пришло время становиться мужчиной, он был назван Хонганом Осом, Сумасшедшим Медведем, а став взрослым, обрел титул Ксесача дри Вордара, который повел орды навстречу страшному поражению. Да, священное имя было произнесено неправильно.

Искусство рассказчика, которым был наделен Наступи-на-Змею, восхитило всех. Тем не менее пора было сниматься с места. Предстояло пересечь рукав Ред-Ривер на юго-востоке, а затем быстро преодолеть путь до Ханнеган-сити.

Миновав дорожный знак, путешественники въехали в предместье и остановились на краю Желтого кратера. В центре его было небольшое озерцо, и плодородная почва по берегам его кустилась зеленью. На травке паслись две дикие лошади, а кто-то удил рыбу.

– Мне говорили, – сказал Коричневый Пони, – что до Завоевания тут у Зайцев был загон для случки.

– Как Мелдаун? – спросил Чернозуб.

– Нет, ничего общего с загоном Женщины Дикой Лошади.

– Я вижу впереди каменный знак. Это место как-то называется.

– Как именно?

– «Озеро покоя и счастья», – прочел Чернозуб и посмотрел на Коричневого Пони, который осматривал другую сторону знака. – Там что-то говорится, милорд?

– «Тут был Боэдуллус».

– Что-о-о? – Нимми посмотрел сам. – Краска! Свежая краска. Да это же шутка. Так и должно быть. Или же… – он помолчал. – Вы знаете, милорд, что достопочтенный Боэдуллус погиб при взрыве на археологических раскопках? И есть легенда, что в озере, которое после взрыва появилось в кратере, позднее обосновался огромный сом по имени Боэдуллус.

– За этой шуткой кроется некая теория. Должно быть, шуточки поклонников Лейбовица. Кто за пределами твоего ордена знает о достопочтенном Боэдуллусе?

– Практически никто, милорд, разве что Кочевники читали мой перевод.

– Насколько я вспоминаю, он подписан инициалами БРТ. Жутко не хочется терять время на возвращение к отцу Наступи-на-Змею и просить у него истолкования.

– Давайте лучше спросим вот у этого фермера-Зайца, – предложил Нимми, заметив человека, который на муле ехал по дороге. Фермер от души расхохотался.

– Мой двоюродный прапрадед выловил этого старого Боэдуллуса примерно сто лет тому назад. Накормил им всю деревню. А тот, кто намалевал эти буквы, никого не смог обмануть. Хотя на нем была точно такая же ряса, как и на вас.

Коричневый Пони и Чернозуб переглянулись. Никто в аббатстве даже и не заикнулся им о монахе ордена, который недавно отправился в провинцию.

– Ну, по крайней мере, хоть один фермер из Зайцев умеет читать, – уже потом заметил Коричневый Пони.

– Вы же знаете, что в Желтом городе есть небольшая воскресная школа.

– Не сомневаюсь, в провинции много Кочевников, которые умеют читать, но не знают, как держаться в седле, особенно в бою.

– Как быстро они могут научиться стрелять и держаться в строю? – спросил обычно молчаливый Ве-Гех.

И монах и прелат задумались над вопросом, но никто из них не дал ответа.

Они пересекли Ред-Ривер и через прерии направились на восток. Всего они останавливались в двадцати трех церквах и убедились в преданности семнадцати священников из Зайцев, но много ночей им пришлось располагаться на ночлег в фермерских амбарах или искать себе пристанища на берегах ручьев. Дважды они снимали комнаты у тексаркских землевладельцев, но те задавали слишком много вопросов. Кардиналу не нравилось врать относительно своих целей и намерений, хотя за время путешествия уже начала подступать холодная зима; к январю в этих местах начинали лить ледяные дожди. Здоровье кардинала все еще оставляло желать лучшего. Похоже, он начинал верить в справедливость предсказаний Виджусов, что в результате обряда жизнь у него укоротится. Чернозуб постоянно скармливал ему яблоки, в которых несколько дней торчали гвозди, но кардинал заметно терял свои рыжеватые с сединой волосы и присущую ему энергию. Таково было проклятие Мелдауна.