2

Через тридцать часов непрерывной тряски по короткому, выбранному рейтарами пути растянувшаяся колонна наемников выехала на дорогу к замку со стороны бывшей дистанцерии Маркуса, а ныне — Левкоса, по имени правившего там старшего сына Маркуса.

Еще издали — мили за три — колонну приметил сторожевой разъезд гизгальдцев, которых привез с собой герцог-чужеземец. Они вовремя сообщили об угрозе в замок, и на подходе к ставке герцога Ангулемского Бриана Туггорта дюр Лемуана рейтаров встретили два ощетинившихся пиками каре из двух сотен солдат в каждом. Со стен замка на пришельцев смотрели пять сотен арбалетчиков и лучников, а с башен угрожали восемь заряженных гранитным щебнем метательных машин.

— А хорошо тут все устроено, — заметил ехавший первым сотник Трауб. — Должно быть, они тебя не узнали, а, рекрутер?

— Сейчас все разрешится, ваше сиятельство. — У стен замка старый конюшенный понизил титул сотника с герцогского до графского.

— Стой! — громко скомандовал сотник, вскидывая руку, и колонна рейтаров встала на дороге, однако тащившееся за ними облако пыли продолжило движение, накрывая лошадей и самих рейтаров.

— Поехали, табачник! — усмехнулся Трауб, толкая конюшенного в спину. — Расскажи им, кто ты такой, авось они тебя вспомнят!

— Вспомнят — как не вспомнить? — с готовностью закивал дядюшка и, пришпорив свою лошадку, поехал впереди сотника, стараясь не смотреть в сторону застывших над целями арбалетчиков.

— Хорошие солдаты, — отметил сотник, поглядывая на ощетинившиеся рядами пик каре гвардейцев.

— Так точно, ваше сиятельство, с прежних времен остались, от герцога Фердинанда.

— А стрелки, стало быть, с других краев привезенные? — спросил сотник, кивая на замерших на стене стрелков. Их серые мундиры и широкополые шляпы никак не вязались с серебром и пурпуром гвардейцев.

— Гизгальдцы, принесла их нелегкая, — негромко ответил конюшенный. Его негромкие переговоры с сотником становились все откровеннее.

— Что это за петух ливенский над воротами стоит?

— Майор Штепплер, помощник его светлости по военной части. Всем в замке командует.

Конюшенный с сотником подъехали к краю рва и остановились напротив поднятого моста.

— Кто такие? — строго спросил майор из-под опущенного забрала.

— Это я, ваша милость, конюшенный Петелинк! А там, — дядюшка указал в сторону колонны, — племянник мой Сибилл.

— Тебя зачем посылали, Петелинк?

— На дороге смотреть, ваша милость, а заодно и… союзников его светлости высматривать. Вот мы и привели тыщу рейтар, которые хотят встать под знамена нашего герцога, да продлятся годы его правления.

Майор Штепплер немного подумал, потом поднял забрало и ближе подошел к башенным зубцам.

— А ты предводитель рейтар будешь? — спросил он у сотника.

— Да, ваша милость. Меня зовут Трауб.

— Стало быть, вы сейчас без хозяина, Трауб?

— Без хозяина, майор.

— Покажи рукава…

Трауб поднял правую руку и одновременно с ним подняли правые руки все рейтары в колонне. Опустив правую руку, сотник поднял левую и снова его жест повторили все рейтары. Это был общепринятый ритуал демонстрации рейтарами своей нейтральности и готовности встать под знамена нанимателей. После заключения договора они подвязывали на рукава ленты с цветами знамени нового хозяина.

— Хорошо! Я спрошу герцога, как нам поступить… — сказал майор и ушел со стены.

Потянулись минуты ожидания. Лошади потряхивали уздечками, беспокойно били копытами, на дне рва, в илистой жиже, любопытные лягушки пучили глаза, ожидая, чем же все это кончится.

Переговоры с герцогом были недолгими, вскоре майор вернулся.

— Его светлость готов взять вас под свои знамена, — объявил он. — Какого жалованья требуете?

— По полрилли вдень, — сразу поднял цену сотник.

Майор усмехнулся — он был готов к такому поведению рейтаров.

— Мы дадим по четверти рилли на откорме и по полрилли на войне. Десятникам — вдвойне, сотникам — вдесятеро.

— А как платить будете — по вечерам или рано?

— На откорме — по вечерам, на войне — рано.

— Годится! Отворяй ворота!

Войско одобрительно загудело и застучало кулаками в щиты, условия договора им подходили, неизвестно, когда воевать придется, а деньги обещали давать каждый вечер.

Рано, значит, утром предстояло делать выплаты во время военных действий. Это тоже был знак уважения к наемникам, поскольку многие хозяева жадничали, выдавая на войне жалованье по вечерам, чтобы сэкономить за счет павших.

Застрекотали вороты, и тяжелый мост стал опускаться. Гвардейцы в каре переводили дух — сечи не будет.

Мост ударился о край рва, и по нему застучали копытами рейтарские лошади. Герцог стоял у окна внутреннего флигеля и любовался их бравым видом.

— Вот только лошадей им поправить нужно, а так — хоть завтра в бой! Что скажете, де Кримон?

— Что я могу сказать, ваша светлость? — Граф пожал плечами и вздохнул, тяжело опираясь на костыль. — Там их едва одна тысяча наберется, а у короля целых пятьдесят.

— Да где же пятьдесят? Где же пятьдесят? — вскинулся герцог, наступая на де Кримона. — Ты мне это специально поперек говоришь, недаром тебя матушка не любила!

— Как можно, ваша светлость, да я же верой и правдой… — начал кривляться де Кримон, но герцог уже махнул рукой и вернулся к окну — рассматривать рейтаров. Их лошади выглядели измотанными, сказывалось отсутствие в их рационе овса, но за две недели это было легко поправить — овса в закромах хватало.

— Если еще Рейланд из дистанцерии с десятью тысячами всадников вернется, я из этого Рембурга аншульц сделаю!

— Ей-ей, ваша светлость, отделаете вы молодого короля, чтобы и другим неповадно было, — тут же поддержал герцога де Кримон. Теперь он ходил, опираясь на костыль — злодейка ведьма, что жила недолго в замке, заплела ему ноги за то, что хотел ее опозорить. Уезжая, дала совет сжечь лукошко заговоренное, чтобы хворобу снять, но граф заподозрил ее в обмане и решил вместо огня бросить лукошко в пруд. Хотел разом оклематься, да сделал только хуже — вскипела вода в пруду, а ноги заломило холодной болью. С тех пор уже полтора года мучился, но на поклон к злодейке ехать не решался, надеялся — само пройдет.

— Я так думаю, ваша светлость, мы его стрелками нашими перешибем. Все ж гизгальдцы стреляют отменно, это все знают. Полвойска из арбалетов положим, остальных гвардейцы на пики возьмут — всего и делов-то.

— Вот! Вот и ты поверил в наши силы, де Кримон! — обрадовался герцог.

— Да я всегда верил, ваша светлость, — начал врать де Кримон. — Просто я старался разум ваш, молодой да горячий, почаще охолаживать.

— Эх, если бы еще и резервисты ко мне с охотой шли… — покачал головой герцог, поглощенный своими неурядицами.

Вся система обороны герцогства, которую десятилетиями строил герцог Фердинанд и на которую он опирался в спорах с Рембургами, при новом Ангулемском — герцоге Бриане работать отказывалась. Если ранее послужить в армии герцога Фердинанда считалось за честь и в резервисты записывали только людей достойных, теперь от герцогских вестовых резервисты разбегались и прятались на огородах, пока те стучались в двери. Люди будто чувствовали слабость герцога-чужеземца и не хотели рисковать за него собственной жизнью.

Рейтары с ходу стали на постой, им стали выносить свежую солому, и они умело расстилали ее вдоль главной стены замка. Тут хватило бы места и на десять тысяч. Три тысячи гвардейцев да пять сотен гизгальдских арбалетчиков размещались в крытых казармах.

Остальные солдаты герцога уже были переведены из другого герцогского замка — Ланспас, поближе к границе с владениями формального сюзерена герцогства Ангулемского, а наделе — главного противника на протяжении не одного столетия. Рембурги помнили о том времени, когда герцогство было одной из лояльных провинций королевства, а Ангулемские — о своем праве на престол.

— Как ты думаешь, де Кримон, почему мне не помогла Золотая Латка?

Герцог стоял у окна и перебирал на подоконнике старые монеты, что нашел в одном из тайников своего предшественника.

— Ты можешь сесть, я же понимаю, что тебе тяжело стоять.

— Спасибо, ваша светлость.

Старый граф осторожно опустился на краешек кресла. Его болезнь приносила куда меньше страданий, чем он показывал. Де Кримону хотелось выглядеть немощнее, чтобы герцог, сострадая, оказывал ему больше доверия. А доверие это де Кримон надеялся использовать для получения в управление всего герцогства или его части, когда все перейдет под власть короля.

В том, что Филипп Бесстрашный одержит победу в предстоящей войне, де Кримон не сомневался и только ждал подходящего случая, чтобы предать герцога.

— Еще не ясно, помогла вам Золотая Латка или нет. Нельзя исключать, что на самом деле вам грозили куда большие неприятности, чем теперь, ваша светлость.

— Куда уж больше, граф!

— Вы могли погибнуть, тяжело заболеть… Но ничего этого не случилось, вы все так же стройны, крепко держите меч в одной руке и герцогскую державу — в другой. Полагаю, что Золотая Латка все же сыграла свою успокаивающую роль. Я просто уверен в этом.

— Но еще только неделю назад вы уверяли меня, граф, что Золотая Латка не подействовала, а Каспар Фрай плут и его надобно повесить!

— Я ошибался, ваша светлость, и сейчас, оценив все трезво, думаю, что Фрай не виноват. То есть он, конечно, плут, и жена его… — Договорить де Кримон не успел, острая боль пронзила правую ногу, и он охнул, опершись на костыль, а затем торопливо добавил: — …Хотя жена его показалась мне женщиной достойной, да. Такая вот бывает разница между супругами…

— С такими советниками, как вы, граф, у меня скоро голова пойдет кругом. Еще этот Рейланд где-то запропастился… Кстати, это вы посоветовали мне назначить его бювардом!

— У вас нет никого лучше, ваша светлость, а я уже немолод.

Герцог в сердцах шнырнул монеты об пол, и они запрыгали по паркету, закатываясь под шкафы и бюро. Де Кримон поднялся, в гневе герцог отменял все свои милости и поощрения. С тех пор как он узнал о намерениях Филиппа Рембурга отвоевать герцогство, вспышки гнева случались у него все чаще.

— Эй, есть кто за дверью?! — позвал герцог.

Дверь отворилась, и в кабинет шагнул сухопарый гизгальдец в сером мундире и башмаках с пряжками.

— Это я, ваша светлость, ваш камердинер Базеле, — произнес он, низко кланяясь.

— Почему нельзя сказать просто — «это я»? Зачем эта тягомотина?! — закричал герцог, не сдерживаясь.

Базеле тотчас исправился и произнес не меняя интонации:

— Это я, ваша светлость, — и снова поклонился.

Герцог помолчал, унимая гнев. Ему и самому не нравилось, что он так легко выходит из себя, но положение было ужасным. Страх преследовал его, забирался в туфли и, поднимаясь по ногам, морозил спину. Предстояла война с сильным противником, а у герцога не было ни малейшего опыта боевых действий. Рейланд хотя бы служил офицером у покойного герцога Фердинанда и участвовал в нескольких стычках гвардейцев с пришедшими из-за моря пиратами. Но мог ли он командовать тридцатью тысячами войска, которое намеревался собрать герцог?

— Базеле, скажи, чтобы позвали сотника этих рейтар, я хочу с ним поговорить.

— Слушаюсь, ваша светлость, — ответил тот, церемонно кланяясь. Медленно вышел и притворил за собой дверь.

— Ничто! Никакая угроза не заставит его двигаться быстрее! — воскликнул герцог и ударил кулаком по бюро.

Звякнула крышка чернильницы, четвертинка бумаги слетела на пол и повернулась той стороной, где герцог расписывал перо. Он просто чертил какие-то загогулины, добиваясь ровного росчерка, но теперь эти пробы сложились в какие-то буквы.

— Что это тут?

Герцог присел на корточки, ножны кинжала стукнули об пол.

— Это ведь арамейский, так? Вы говорили, что немного знали его, граф, прочтите…

— Да ведь я ничего не разберу, ваша светлость, здесь темно…

— Где же темно — все видно! Смотри — «аба», потом «эс», потом «легима» и…

— «Троса», — назвал граф последнюю букву в сложившемся слове.

— И что это означает, говорите, граф! — потребовал герцог, дернув де Кримона за камзол, так что тот едва не упал.

— Я не знаток, ваша светлость, кое-что помню с юности, учил когда-то… К тому же эти несколько букв могут вовсе ничего не значить.

— Вы думаете?

Герцог поднялся. Во всем, в каждой мелочи он теперь искал знамения и пророчества. В дверь постучали.

— Входи, Базеле!

Вошел камердинер, а следом за ним рослый рейтарский сотник. Все внимание герцога переключилось на него, и де Кримон, подхватив трость, попятился к двери. Прежде чем выскользнуть в коридор, он оглянулся на оброненную четвертинку бумаги, где среди росчерков пера герцога сложилось арамейское слово. Оно означало — «безнадежен».