Глава 6. ЭЛИЗАБЕТ
Камчак быстро пошел на звук по проходам среди фургонов. Я едва поспевал за ним. В том же направлении двигались многие — к нам присоединялись свирепые, покрытые шрамами воины, мальчики с гладкими лицами, помахивающие на ходу заостренными палками погонщиков босков, одетые в дубленые кожи женщины, оставившие свои котлы, полуголые малыши, к нам присоединялись даже рабыни, даже та самая обнаженная девушка, увешанная колокольчиками, несущая тяжелый груз — длинные полосы вяленого мяса боска, даже она спешила на зов гонга и рогов.
Внезапно мы выскочили на самую середину того, что оказалось широкой, покрытой травой улицей, по обе стороны которой рядами выстроились фургоны кочевников, так, словно это длинное, ровное пространство представляло собой широкое зеленое авеню в этом странном городе фургонов и босков.
Вдоль него выстроились ряды зевак — тачаков и рабов: среди них были предсказатели и заклинатели, певцы и музыканты; то тут, то там из толпы тянул шею какой-нибудь торговец из города — время от времени тачаки позволяли торговцам проникать на свою территорию. Каждый из них, как я узнал позже, имел на предплечье небольшое клеймо в форме раскидистых рогов боска, которое гарантировало ему безопасность передвижения по равнинам народов фургонов во время торгового сезона. Основную трудность составляет как раз получение такого клейма — в случае, если песни певца не понравились, а товары торговца пришлись не по душе, его просто убивали.
Носители этого клейма имели статус полурабов.
Теперь было видно двоих всадников, приближавшихся к нам на каийлах по широкой травянистой улице. Между ними к стременам была горизонтально прикреплена пика, удерживающая каийл на расстоянии пяти футов друг от друга. Привязанная кожаными ремнями за шею к пике, меж всадников, спотыкаясь, бежала девушка. Руки её были связаны за спиной.
Меня удивил её вид — одежда её явно не была горианской — не городской и не той, что носят крестьянки, даже не той, что носили девушки свободного народа фургонов.
Камчак выступил в середину прохода, поднял руку — и оба всадника осадили своих скакунов.
Я не верил своим глазам: девушка тряслась, хватая ртом воздух, колени её подгибались — она, бесспорно, свалилась бы на траву, не будь поддерживающей её пики. Тщетные попытки высвободить руки, похоже, окончательно лишили её сил, глаза её затуманились — сомневаюсь, чтобы она понимала, что с ней происходит. Спутанные длинные волосы, блестящая от пота кожа, перепачканная, порванная одежда (обрывки желтого нейлона свисали с плеч, — по-видимому, она порвалась, когда воины продирались вместе с ней сквозь кустарник), израненные, местами кровоточащие ноги и привязанные к шее за шнурки туфли — вот приблизительный её портрет.
Камчак, похоже, был удивлен не меньше меня.
Мне кажется, что до сих пор он не встречал столь экзотически одетой женщины. Похоже, оценив длину её юбки, он решил, что это — рабыня, и был несколько озадачен отсутствием металлического ошейника на её шее. Впрочем, ошейник все-таки был — толстый кожаный воротник, прикрывающий почти всю шею.
Камчак подошел к ней поближе, поднял рукой её голову и с интересом уставился ей в лицо.
Девушка открыла глаза и, завидев дикое, способное перепугать кого угодно, покрытое шрамами лицо, пронзительно завизжала и попыталась вырваться, но пика крепко удерживала её на месте. Тогда она замотала головой, вереща так, что я невольно подумал, не сорвет ли она голос; одно мне было совершенно ясно — она ничего не понимает, не верит своим глазам и все вокруг считает галлюцинацией. Интересно, долго ли её придется убеждать, что она не сошла с ума? Все дело в том, что на ней была земная одежда.
У меня защемило сердце. У неё были красивые волосы и красивые глаза. В моем мозгу пронеслась мысль, что цвет её волос — черный — может снизить её цену в глазах кочевников.
На ней было надето простое желтое платье в оранжевую полоску с длинными, узкими рукавами на манжетах и высоким воротником, похожим на воротник мужской рубашки, как это ни нелепо выглядело в данной ситуации, застегнутым на все пуговицы. Не могу не сказать сразу, что, даже несмотря на её состояние, она оставалась красивой, стройной девушкой с длинными ногами. Я, помню, подумал тогда, что, даже несмотря на цвет волос, на Горе за нее, пожалуй, дадут хорошую цену.
Камчак сорвал туфли с её шеи, и она вновь закричала.
Он бросил её обувь мне.
Это были оранжевые туфли из хорошей кожи, с ремешками, пряжками и каблуками — примерно в дюйм высотой. Я не стал никому показывать полустертое название фирмы — все равно никто из тачаков ничего бы не понял. Оно было написано по-английски.
Девушка, похоже, решила прояснить обстановку:
— Меня зовут Элизабет Кардуэл, — робко начала она, — я — гражданка Соединенных Штатов Америки… — Она обвела взглядом толпу и продолжила, вновь обращаясь к Камчаку, по-видимому сочтя его за главного: — Я — американка… мой дом в Нью-Йорке…
Камчак озадаченно взглянул на всадников, те — на него.
— Она — варварка, она не знает языка, — прошептал один из них.
Я решил, что лучше будет промолчать.
— Вы все сошли с ума! — вдруг вскрикнула девушка, забившись в ремнях, держащих её. — Сошли с ума!
Тачаки, да и все остальные были в явном замешательстве.
Я молчал.
В моей голове мучительно неслись мысли одна мрачнее другой: девушка, землянка, взята тачаками именно в тот момент, когда среди них появился я в надежде разыскать и вернуть Царствующим Жрецам некую таинственную золотистую сферу — последнюю единственную надежду их вымирающего, но великого вида. Была ли она подослана Царствующими Жрецами? Попала ли она сюда в результате «приглашения»? После не столь давно закончившейся войны силы Царствующих Жрецов были истощены… кроме того, как мне было известно, сейчас Царствующие поглощены восстановлением Роя… Или они так быстро оправились? Одна ли она земная девушка на Горе? Быть может, существуют другие… Не случайно она оказалась на равнинах — тот, кто её прислал, знал, что не пройдет и часа, как её подберет разъезд, а если так, то за каким… А может, в Сардаре что-нибудь произошло? Или это — просто фантастическое совпадение… или результат какой-нибудь космической катастрофы… Я вздохнул: почему-то случайность мне казалась слишком маловероятной…
Из оцепенения меня вывел отчаянный крик девушки:
— А-а! Понимаю! Это я сошла с ума! Сошла с ума! Чокнулась!
Этого я уже не мог перенести. Человеколюбие затмило доводы рассудка.
— Ты здорова. — Я сам удивился тому, как глухо прозвучал мой голос.
Внезапно наступившая тишина оглушила меня.
Все повернулись в мою сторону и уставились на меня. Похоже, что звуки родного языка произвели на девушку не меньшее впечатление — она вытаращила глаза и от изумления не могла произнести ни слова.
Я повернулся к Камчаку.
— Я понимаю её речь, — произнес я по-гориански, глядя ему прямо в глаза.
— Он знает её язык! — крикнул один из всадников, державших Элизабет, в толпу.
Кочевники одобрительно зашумели.
Итак, я был безошибочно и мгновенно выделен из многотысячной толпы тачаков. Камчак ухмыльнулся, словно прочтя мои мысли.
— Великолепно… — процедил он.
Девушка с надеждой обернулась ко мне:
— Господи, какое счастье! Прошу тебя, помоги мне!
— Попроси её заткнуться, — небрежно бросил через плечо Камчак.
Я передал девушке его пожелание, и она, растерянно взглянув на меня, послушно замолчала. Очень хорошо. Теперь я буду у них переводчиком. Только этого мне не хватало!
Камчак не без интереса ощупал её желтое платье, потом он резко, одним движением сорвал его.
Она вскрикнула.
— Молчи, — мрачно сказал я ей.
Я знал, что произойдет дальше. Это произошло бы на любой дороге, тракте или тропинке Гора — она была пленной женщиной и, разумеется, должна быть изучена на предмет цены. К тому же нужно было проверить, нет ли при ней оружия — кинжал или отравленная игла зачастую скрывались в складках платья свободной женщины, отправляющейся в путешествие…
В толпе пронесся изумленный вздох при виде необычных, по горианским понятиям, кружевных одеяний, открывшихся из-под сорванного платья.
И вдруг она заплакала.
— Молчи, — стиснув зубы, прошипел я.
Камчак быстро удалил остатки одежды, включая и лоскутья изорванных чулок у лодыжек.
В толпе раздался одобрительный гул. Даже некоторые из горианских красоток-рабынь невольно вскрикнули в восхищении.
Я понял, что Элизабет Кардуэл потянет на высокую цену.
Она стояла, удерживаемая пикой — шея ремнями прикручена к древку, руки связаны за спиной. Кроме пут, на ней оставался высокий кожаный воротник.
Камчак собрал в кучу её одежду, не забыв прихватить туфли, связал все в узелок и бросил ближайшей женщине.
— Сожги все это.
Связанная девушка растерянно смотрела на то, как женщина уносит её одежду (все, что у неё оставалось от старого мира) в костер, весело полыхавший всего в нескольких ярдах, и даже слезы застыли в её широко раскрытых глазах.
Толпа расступилась, и девушка видела, как женщина бросила маленький желтый узелок в беспечный огонь.
— А-аа! — Она снова отчаянно забилась в путах, пытаясь освободиться.
Камчак недовольно поморщился.
— Скажи ей, — обернулся он ко мне, — что она должна быстро выучить наш язык, и если она не сделает этого быстро, будет убита.
Я перевел.
Она дико затрясла головой.
— Скажи, скажи им, что меня зовут Элизабет Кардуэл. Я не знаю, ни где я, ни как сюда попала. Я только хочу вернуться домой. Больше я у вас ничего не прошу. Я — американка, я — гражданка свободной страны! У вас могут быть неприятности! Мой дом в Нью-Йорке! Помоги мне выбраться отсюда! Я заплачу тебе! Сколько захочешь! Что угодно!
Камчак снова повернулся вполоборота ко мне:
— Скажи ей, что она должна выучить язык быстро, если не хочет быть убитой.
Я перевел.
— Я заплачу тебе сколько захочешь, — молила она, не слушая меня, — сколько угодно…
— У тебя ничего нет, — напомнил я ей, и она вспыхнула и потупилась. — Кроме того, — безжалостно продолжил я, — у нас нет способов вернуть тебя домой.
— Почему? — воскликнула она.
— Потому что это — другая планета, — жестко сказал я. — А что, ты разве не заметила, что сила тяжести не такая, как на Земле… — Почему-то меня раздражал этот разговор.
— Не-е-ет!!! — вскрикнула она.
— Это — Гор, планета с другой стороны Солнца от Земли. Ты-на-другой-планете! — чуть ли не по слогам произнес я.
Она закрыла глаза и застонала.
— Я знала… — вдруг прошептала она, — я знаю… но как-как-как… — Она вдруг стала заикаться.
— Я не знаю ответа на твой вопрос, — сознался я.
Разумеется, я не стал добавлять, что сам кровно заинтересован в том, чтобы найти ответ.
Камчак нетерпеливо качнул головой:
— Что она говорит?
— Она потрясена и хочет вернуться домой, в свой город…
— Какой город?
— Нью-Йорк, — вздохнул я.
— Не слышал о таком, — промолвил Камчак.
— Это очень далеко.
— Откуда ты знаешь её язык?
— Когда-то я жил в стране, где разговаривают на этом языке, — ответил я.
— В этой стране есть пастбища? — поинтересовался он.
— Д-да, — усмехнулся я, — но она очень далеко…
— Дальше, чем Тентис?
— Дальше.
— Дальше островов, дальше Тироса и Коса?
— Да.
Камчак присвистнул:
— Далековато…
Мне было не до его иронии:
— Да, далеко для босков.
Камчак ухмыльнулся.
Разговор прервал один из воинов.
— Она была одна, — доложил он, — мы искали ещё кого-нибудь, но не нашли. Она была одна.
Камчак посмотрел на меня, потом на девушку.
— Ты была одна?
Я перевел.
Девушка слабо кивнула.
— Она подтверждает, что была одна, — сказал я Камчаку.
— Спроси, как она сюда попала.
Я перевел вопрос, девушка беспомощно взглянула на меня и покачала головой.
— Не знаю… — тихо произнесла она.
— Говорит, что не знает, — сообщил я Камчаку.
— Странно… ну что ж… расспросим попозже…
Он подозвал паренька с мехом вина ка-ла-на на плече, тот, приблизившись, передал ему мех. Камчак вытащил зубами затычку, после чего сунул мех под мышку и, одной рукой ухватив волосы Элизабет, запрокинул ей голову, а другой вставил костяной мундштук между раскрывшимися губами. Он сдавил мех, и девушка, едва не захлебнувшись, вынуждена была сделать большой глоток. Немножко красной жидкости вытекло у неё изо рта и тонкой яркой струйкой начало свой путь по телу.
Наконец когда Камчак посчитал, что она достаточно пьяна, то вытащил мундштук из её рта, вернул на место пробку и отдал мех мальчику.
Она стояла перед ним, Камчаком, со связанными руками, ничего не понимающая, с грязным лицом, покрытая испариной, за горло привязанная к древку пики, и молчала.
Он должен сжалиться над ней.
Тачак должен быть благороден.
— Научи её говорить по-нашему, — обернулся он ко мне. — Пусть скажет: «Ла кейджера».
— Ты должна выучить горианский язык, — машинально обратился я к девушке. — Скажи: «Ла кейджера».
Она подняла ко мне непонимающий взор.
— Ла кейджера, — повторил я.
Она попыталась было слабо протестовать, но Камчак не позволил ей этого сделать.
— Ла кейджера.
Она снова беспомощно посмотрела на меня, а затем повторила, едва шевеля губами:
— Ла кейджера…
— Еще раз! — потребовал Камчак.
— Ла кейджера, — как эхо откликнулась девушка.
— Громче!
— Ла кейджера! Ла кейджера! Ла кейджера!
Она вдруг опомнилась:
— А что это значит?
— Я — рабыня, — мрачно сообщил я ей.
— Не-ет!!!
Элизабет Кардуэл выучила свои первые горианские слова. Камчак кивнул всадникам:
— Отведите её в фургон Катайтачака.
Всадники развернули каийл и вскоре исчезли среди фургонов, с ними исчезла и привязанная к древку горианской пики девушка.
Мы с Камчаком долгое время смотрели друг на друга.
— Ты заметил ошейник? — спросил его я. Мне показалось, что он не проявил особого интереса к высокому, плотному кожаному воротнику на шее девушки.
— Конечно, — ответил он.
— Признаюсь, я впервые вижу такой ошейник, — сказал я.
— Это ошейник для посланий, — просто ответил он. — Внутри зашито письмо.
Я был так удивлен, что он не выдержал и расхохотался.
— Пойдем в фургон Катайтачака.
