Я очнулся от боли и медленно раскрыл глаза. Я вновь оказался у вершины Арарата. Я лежал, но снег более не покрывал меня. Он подтаял, и я видел над собой ясное синее небо, такое яркое, что глазам было больно смотреть на него. Снежно-белая лисица кусала меня за руку. Это была самка, насколько я мог судить по ее раздувшемуся брюшку.

"Значит, настала весна, – подумал я. – Ей не хватает пищи в этой скалистой пустоши, и она готова есть трупы".

"Но я не мертв…" Пока еще. Автоматически отключив рецепторы, воспринимавшие боль, я мгновенно схватил лисицу левой рукой за горло; движение мое было столь быстрым, что она не успела даже тявкнуть. Я съел ее целиком, сырой, с нерожденными лисятами и внутренностями, ощущая, как силы вливаются в мое тело. Правая рука на некоторое время вышла из строя, хотя я остановил кровотечение и перевязал рану, которую нанесла мне лисица, ее же собственной шкурой.

Мне потребовался не один день, чтобы спуститься с вершины Арарата. Почти всю зиму я пролежал в снегу, балансируя между жизнью и смертью, пока Атон и Гера порознь или вместе использовали меня, желая, чтобы я обеспечил им продление рода Неоптолема, дабы Олимпиада появилась на свет.

Теперь я вел образ жизни, соответствовавший моему имени: добывал пропитание охотой, подкарауливая крошечных грызунов, которые только начинали выбираться из зимних норок, выслеживал горных коз на склонах, а потом гнал несколько дней дикого коня, пока он не упал от изнеможения. Спустившись на равнину к дальним дымкам селений, я ощутил, что моя рука исцелилась и обрела прежнюю силу.

Пришлось вновь заняться разбоем. У меня не оставалось другого выхода. Я должен был возвратиться в Пеллу и выполнить поручение ненавистной Геры, презирая себя за повиновение ей. Я крал коней, грабил амбары, вламывался в дома, угонял отбившийся от стада скот, не брезговал ничем, чтобы остаться в живых. Я старался держаться подальше от людей, когда это было возможно, и вступал в бой, лишь не имея иного выхода. Но я никогда не убивал людей – хотя нескольких и пришлось бросить, поломав им конечности.

Я двигался на запад, приближаясь к Европе, Греции, Пелле, Филиппу, Александру и Гере. Теперь я не испытывал сомнений: Олимпиада была Герой всегда. Ее колдовское могущество было по плечу лишь творцам.

Я ехал ночью и днем, спал лишь изредка, возвращавшиеся силы дарили мне бодрость, я не чувствовал усталости и все время подгонял себя, чтобы вернуться в Пеллу как можно быстрее. В редкие ночи, когда я позволял себе спать, Гера являлась мне во снах, но более не манила своей жестокой любовью. Она повелевала: так госпожа приказывает самому ничтожному из своих рабов. Она призывала меня к себе, торопила, требовала, чтобы я спешил. И я старался как мог, избегая главных дорог и больших городов, пересекал целые страны за считанные дни, охотой или кражей добывая все необходимое для жизни. Я продвигался все дальше и дальше на запад, и наконец дорога привела меня к Халкедону.

Эта крупная гавань превышала величиной Пеллу, но уступала Афинам. Бизантион располагался прямо напротив нее на другом берегу Боспора. Кривые улочки, змеясь, сползали по склону от городской стены к пристаням. Ветхие и облезлые дома явно нуждались в ремонте. Переулки пропахли помоями, даже главная площадь казалась грязной и неухоженной. Однако гостиницы и таверны имелись в изобилии, и чем ближе я подходил к причалу, тем чаще они попадались на улицах. Группы подвыпивших моряков и остроглазых купцов теснились перед стойками, устроенными в фасадах домов: они пили, сплетничали, заключали сделки, продавая все что угодно, от македонской древесины до рабов, доставленных из-за Черного моря со степных просторов.

Самым бойким местом в Халкедоне был невольничий рынок, находившийся возле причалов. Я не собирался задерживаться там. Минуя толпу, я искал, где можно дешево переправиться в Бизантион. В набедренной повязке я припрятал горстку монет; мне удалось их отобрать у торговца конями, который допустил фатальную ошибку, взяв с собой всего лишь четырех стражников.

И тут, проталкиваясь сквозь толпу, запрудившую рыночную площадь и даже выплескивавшуюся с нее на улицу, которая вела к причалам, я увидел Гаркана.

Он переменил одежду, даже расчесал бороду. И как прочие посетители невольничьего рынка, был облачен в длинный балахон поверх цветастой рубахи, голову его прикрывала мягкая шапочка. Издали Гаркан казался или не слишком богатым, но уверенным в себе купцом, или землевладельцем, нуждающимся в новых рабочих руках. Впрочем, внимательный человек, конечно, заметил бы и шрам на щеке, и тяжелый взгляд угольно-черных глаз. Я огляделся и увидел нескольких людей Гаркана, тоже опрятно причесанных и пристойно одетых.

Протолкавшись сквозь говорливую и шумную толпу, ожидавшую открытия рынка, я направился к Гаркану. Тот уже повернулся в другую сторону, глаза его обшаривали собравшихся, чтобы вовремя заметить опасность. Тут он увидел меня. Глаза Гаркана расширились, но, когда я приблизился, он быстро справился с удивлением.

– Итак, твое паломничество окончилось? – спросил он.

Я кивнул:

– Возвращаюсь назад в Пеллу, там у меня дело.

Он ухмыльнулся:

– Ты переменился.

– Как это?

– Ты стал спокойнее. Увереннее в себе, как будто понял, к чему стремишься.

Я слегка удивился, в глубине души признавая, что Гаркан прав. Душевный разлад оставил меня. И, не представляя в точности, что мне придется делать, я знал, что должен вернуться в Пеллу и выполнить повеление Геры, каким бы оно ни оказалось. По-новому увидев теперь и обветренное лицо Гаркана, я вспомнил или впервые понял, кого напоминал мне этот человек: моего старинного знакомого, тоже воина, умершего давным-давно – хетта Лукку. Он мог оказаться предком Гаркана, так они были похожи. Я заметил в глазах бывшего воина из Гордиума то самое выражение, которое видел один только раз, когда он рассказывал о своей семье, и понял, почему он здесь оказался.

– Разыскиваешь своих детей?

– Если их уже не продали. Я узнал, что пленных из Гордиума привезли именно сюда. Но до начала торгов к клеткам с рабами допускают лишь самых состоятельных покупателей.

Я подумал мгновение.

– Ты надеешься выкупить их?

– Да.

– А что будет потом?

Он вопросительно взглянул на меня:

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе будет трудно вести жизнь разбойника, если при этом придется заботиться о восьмилетнем сыне и шестилетней дочери.

– А что мне еще остается?

– Не знаю.

– Я тоже. И пока еще только ищу своих детей, а что будет потом, я начну думать, когда найду их!

То долгое и безрадостное утро я провел вместе с ним. Работорговцы одного за другим выставляли своих пленников. Дороже всего шли красивые девушки; крепкие юноши, способные работать в полях и на рудниках, также приносили торговцам немалый барыш. Детей оказалось около дюжины, но много за них не просили. Однако когда солнце опустилось за сараи, выстроенные вдоль пристани, и торговля закончилась, большинство из них еще не нашло хозяев.

К этому времени на площади осталась только горстка покупателей. Несчастных детей в тяжелых железных ошейниках, грязных и плакавших, отправили в свои помещения.

Тем временем работорговцы, толпясь возле помоста, где продавали людей, подсчитывали полученные монеты, а главный распорядитель, сойдя вниз, усталой походкой побрел через площадь к таверне.

– Позор нам, – бросил он на ходу, пока мы наблюдали за вереницей уходивших детей. Даже его зычный голос чуть охрип после дневных трудов. – Мы не можем больше содержать их; они съедят все, что мы сможем на них заработать.

Подойдя к нему поближе, Гаркан спросил самым непринужденным тоном:

– А откуда они?

Лысоватый и пузатый купец сверкнул хитрыми глазами и чуть повел плечами:

– Отовсюду. Из Фригии, Анатолии. Хочешь верь, хочешь не верь, есть даже с Родоса.

– А из Гордиума?

Тот остановился и внимательно посмотрел на Гаркана. Следуя за ним, мы уже пересекли площадь и оказались невдалеке от входа в таверну.

– А что ты дашь за подобные сведения?

Лицо Гаркана окаменело.

– Дорого дам, торговец. Я подарю тебе жизнь.

Тот поглядел на него, потом на меня, бросил через плечо взгляд на своих собратьев, которые еще толкались у помоста. Возле них находилось с десяток вооруженных людей.

– Ты не успеешь и слова сказать, – пообещал ему Гаркан, не скрывая угрозы. – А теперь говори. И говори правду. Торговал ты детьми из Гордиума?

– Они были здесь месяц назад… почти целая сотня. Так много, что цены совсем упали. Нам пришлось даже снять их с торгов, когда за них стали предлагать так мало, что это никого не удовлетворяло.

– И что случилось с непроданными детьми?

– Их купили всей партией македонцы. Говорят, по приказу самого царя.

– Филиппа? – спросил я.

– Да, Филиппа Македонского. Теперь ему нужно много рабов, он стал господином Афин и всей Греции.

– А не врешь? – спросил Гаркан, стискивая слабую руку торговца с такой силой, что мог переломать ему кости.

– Нет. Это чистая правда! Я клянусь тебе!

– Ну, а среди тех немногих, кого продали в этом городе, – продолжал Гаркан, – не было ли восьмилетнего мальчика с соломенными волосами и глазами черными, как мои? И шестилетней девочки, похожей на него?

Покрывшийся потом торговец пытался отодрать пальцы Гаркана от своей руки. С тем же успехом он мог бы стараться подкопать городскую стену обеденной вилкой.

– Как я могу помнить? – вскричал он. – Их было так много! Откуда мне помнить какого-то мальчишку и девчонку?

– Отпусти его! – сказал я Гаркану. – Скорей всего твои дети уже отправлены в Пеллу.

Тот выпустил торговца, который стремительно исчез в дверях таверны.

– Пелла в Македонии, – Гаркан горько вздохнул, – значит, я их более не увижу.

– Почему ты так решил?

– О Филиппе и его царстве я знаю мало, однако говорят, что там не терпят разбойников. Люди соблюдают законы. Мне там не место.

Я улыбнулся, опуская руку на его плечо.

– Друг мой, ты прав – Филипп не терпит разбойников. Но у него самое лучшее войско на свете, и хорошему воину в нем всегда будут рады.

Герои прежних времен переплывали Геллеспонт. Александр дал клятву перед своими Соратниками, что однажды и он совершит это. Наверно, я мог бы переплыть Боспор, он уже Геллеспонта, хотя течение в нем быстрое и коварное. Впрочем, легче воспользоваться одним из паромов, плававших между Халкедоном и Бизантионом, ведь я не мог рассчитывать, что Гаркан и его люди сумеют переплыть пролив.

Шайка за зиму сократилась до девяти человек. Остальным опротивел разбой, и они ушли искать свои родные дома или чтобы начать жизнь на новом месте. Я был рад видеть среди оставшихся Бату. Гаркан сообщил мне, что нашел в нем сильного и хладнокровного бойца.

– Говорят, македонское войско переправилось в Абидос, – рассказал мне Гаркан, – на этот берег Геллеспонта.

– Это действительно правда?

Он пожал плечами:

– Так говорят на рыночной площади.

Итак, Филипп демонстрирует силу: он захватил плацдарм на азиатской стороне пролива, чтобы оттуда двинуть свою армию против Царя Царей, когда сочтет нужным. Переговоры складываются удачней, если их поддерживает сила оружия.

– Мы попадем в Пеллу быстрее, если отсюда переправимся через Боспор к Бизантиону.

– Это будет дорого, паломник. У нас с тобой не хватит монет, чтобы оплатить проезд.

– Но на что ты рассчитываешь? – Я остановился на полуслове. Ответ был мне известен: Гаркан приберегал деньги на выкуп детей.

Поэтому я сказал:

– Мне известно, где можно достать монеты.

Гаркан понял намек на лету.

– У работорговцев? – Он мрачно ухмыльнулся. – Да. Монет у них больше, чем у самого царя Мидаса.

– Но их трудно ограбить, – сказал Бату. – Их дома охраняются, а сами они никогда не выходят на улицу в одиночку.

– Мы достаточно сильны, чтобы справиться с любой охраной, – сказал я.

– Не спорю, – отвечал чернокожий. – Но мы не успеем донести монеты до пристани, как нас схватит городская стража.

Я кивнул. Бату был прав. Нельзя рассчитывать только на силу. Город слишком мал, и ограбление одного из богатых работорговцев встревожит стражу, которая первым делом примется останавливать все отходящие от пристани корабли. Итак, следовало прибегнуть к хитрости.