20
Наконец мы прибыли в Сузы, но я почти не видел города.
Нам, грекам, велели расположиться лагерем снаружи его внушительных стен, тем временем Кету направился во дворец в сопровождении отряда воинов Царя Царей.
Он явился несколько часов спустя с расстроенным видом.
– Великий царь вместе с двором уже переехал в Парсу. Нам нужно отправляться туда.
Парсой называли весеннюю столицу; города этого не знали ни Филипп, ни даже Аристотель. Настанет время, и Александр назовет его Персеполисом. И мы отправились в Парсу. Нас сопровождал отряд персидских всадников, уздечки коней были покрыты золотом, упряжь украшена серебром. Окруженные этим великолепием, мы ехали на восток по бурой пустыне навстречу горячим ветрам.
Наконец добравшись до места, мы увидели Парсу, дивное селение, которое нельзя было назвать городом в полном смысле слова.
Старый Дарий – тот, что первым вторгся в Грецию почти два столетия назад, – возвел Парсу как памятник себе. Раскинувшись на обожженных солнцем бурых холмах у подножия массивной гранитной возвышенности, Парса казалась высеченной из камня. Могилы Артаксеркса и других великих царей были глубоко врезаны в утес.
Парсу нельзя было считать городом. Тут не имелось частных домов, рынка, только царский дворец, где персидский владыка проводил вместе с придворными несколько весенних месяцев. Конечно, слуги не покидали эти места целый год, но они просто приглядывали за порядком во дворце от одного визита царя до другого.
Дворец был великолепен и огромен… больше Пеллы, величественнее Афин. В нем без труда размещался даже колоссальный гарем Царя Царей. Приемный зал, где собирался весь двор, дабы предстать перед лицом государя, принимавшего здесь просителей, был воистину велик. Целых сто колонн поддерживали широкую крышу, повсюду высились грандиозные изваяния: вызолоченные огромные крылатые быки, львы с человеческими головами или люди с мордами зверей. Македонцы привыкли к изображениям львов; в Афинах же все статуи изображали людей – мужчин и женщин, – даже когда они представляли богов и богинь.
Мне персидская архитектура казалась тяжелой, напыщенной, даже уродливой по сравнению со стройным, изящным Парфеноном. Массивные сооружения своей величиной должны придавить смертного, показать его ничтожество перед властью Царя Царей, как делалось это у Нила при строительстве дворцов фараонов и пирамид. Города и храмы греков, более скромные по размерам, не действовали на людей угнетающе. И без того грандиозные строения персов были украшены золотом и лазуритом, слоновой костью из Индустана и сердоликами с далеких гор, именуемых Крышей Мира.
Однако, невзирая на богатство и великолепие – или же, напротив, из-за него, – царский дворец казался мне просто роскошным, а не величественным.
Лица придворных отличались фантастическим разнообразием. Тысячи племен покорились царю Персии. По дороге в Парсу мы проехали Фригию, Каппадокию, Сирию и древнее Междуречье, землю шумеров, миновали горы Загроса и Иранское нагорье. Но лишь теперь я воочию убедился, что Персидское царство объединяло множество земель и народов. Я встретил смуглых эламитов, парфян в тюрбанах, мидян с оливковой кожей, стройных строгих бактрийцев, горцев с орлиным взором, обитателей Крыши Мира. Сами персы представляли незначительное меньшинство среди других народов. Во дворце можно было услышать сотню различных языков, а перед здешними непрекращавшимися интригами мелкие заговоры Пеллы казались детскими играми.
Дарий лишь недавно взошел на трон после убийства предыдущего Царя Царей. Империя бурлила, и новый царь еще должен был утвердить свою власть в далеких краях. Путешествуя по Царской дороге, мы видели признаки хаоса. Здесь же, в Парсе, было заметно, как старается Дарий укрепиться на престоле.
Нам предоставили небольшой дом недалеко от дворца, в той части города, где размещалось войско. Македонцы скоро узнали о гареме царя и принялись подшучивать, говоря, что они не прочь облегчить бремя одиночества женщинам, которые наверняка не часто видят своего мужа.
– Ты хочешь сказать, что у него две сотни жен? – спросил один из моих людей за ужином в первую ночь после прибытия в Парсу.
– Это просто наложницы, – объяснил Кету, – а не настоящие жены.
– Но они принадлежат ему?
– Безусловно.
– И все эти женщины знают одного только царя?
– Если любая из них просто посмотрит на мужчину, ее ждет смерть.
На противоположном конце стола кто-то засмеялся:
– Что ж, пусть не открывают глаз.
– А вот обнаруженного в гареме мужчину, – продолжил Кету весьма серьезным тоном, – в течение многих дней рубят на части… начинают с половых органов.
Тут шутники примолкли, но ненадолго.
– А что – может быть, удовольствие и стоит риска, – проговорил один из македонцев, – особенно если представится возможность вкусить ласки множества красавиц, прежде чем тебя изловят.
– Ну да, – согласился другой, – после такой работы ты все равно уже будешь ни на что не годен.
К моему удивлению, Кету взял меня на аудиенцию у Царя Царей.
– Я хочу показать Дарию людей, которые служат Филиппу, – сказал индус, и лицо его озарилось теплой улыбкой. – К тому же, мой друг, тебя, вне сомнения, снедает желание своими глазами увидеть правителя столь могучей державы.
Мне пришлось признать, что он прав. Любопытство – еще одна преграда на моем движении по пути Будды.
Через три дня после того, как мы объявились в Парсе, нас вызвали в огромный зал с сотней колонн. На Кету было его самое пышное одеяние, в котором удивительным образом с ярким красным цветом сочетался золотой блеск. Я отполировал свой бронзовый панцирь так, что он стал гореть огнем. Оружия в присутствии Царя Царей никому носить не позволяли. Однако, не думая об этом, я прихватил свой кинжал, спрятав его под полой хитона – настолько он сросся со мной.
Приемы у Царя Царей проходили по строгому протоколу. Все утро знаток дворцовых обычаев, пожилой перс, руки которого тряслись после перенесенного удара, учил нас простираться учтиво перед троном, смотреть на царя, правильно обращаться к нему. К счастью, разговаривать с Дарием предстояло не мне, а Кету.
Нас повели к огромному приемному залу. Вход охранял целый отряд воинов, блиставших золотом и серебром. У колоссальных двойных дверей – в четыре раза выше моего роста – вестники объявили о прибытии посольства. Почетный караул в золоченой броне выстроился и впереди, и позади нас, и через лес обсидиановых колонн мы отправились к далекому трону. Нас разглядывала толпа вельмож в великолепных одеждах. Ожерелья, серьги и браслеты придворных украшали изумруды, жемчуга и другие драгоценные камни. Кольца эти люди носили на каждом пальце обеих рук – даже на больших.
Идя к трону, я заметил уникальное изваяние – резчики придали слоновой кости форму фазана, хвост которого, украшенный драгоценными камнями, переливался под солнечными лучами, проникавшими внутрь через проем наверху. На великолепном троне сидел человек, невысокий и хрупкий. Тяжелое, шитое золотом царское одеяние украшали сверкающие драгоценные камни, в еще большем количестве покрывавшие массивный золотой венец. Черная борода царя была завита, а ноги покоились на табурете, ведь, по верованиям персов, он не должен касаться земли ногами.
Возле подножия трона главный вестник шагнул вперед и снова громко проговорил наши имена. По его знаку мы распростерлись перед великим царем. Я счел это унизительным, однако решил, что хотя бы в Парсе следует выполнять обычаи персов. Все во дворце, на мой взгляд, просто кричало об упадке – тяжеловесная архитектура, примитивные почести и показное величие. При дворе Филиппа показухи не признавали, знатные македонцы напоминали скорее ватагу приятелей, собравшихся, чтобы обсудить цены на коней.
– Великий царь, Дарий Кодоман, повелитель мира, покоритель… – Глашатай несколько минут выкрикивал все титулы царя. Голос его был громок, и каждый очередной титул он называл с драматической интонацией. Наконец он благосклонно сказал нам:
– Теперь можете подняться и узреть величие Царя Царей.
Нам заранее запретили смотреть прямо на Дария. Я поднялся и, глядя влево, постарался увидеть его.
Дарий III казался намного моложе Филиппа, хотя, быть может, только благодаря тому, что вел совершенно иную жизнь. Борода Царя Царей была настолько черна, что я счел ее крашеной. Во всяком случае, она была завита и напомажена подобно женским кудрям. Его, видимо напудренное, лицо казалось мне бледнее всех, какие я видел у персов прежде. Он как бы терялся на массивном троне из слоновой кости и тикового дерева, словно бы престол делали в расчете на более рослого человека… Жесткие и тяжелые одежды застыли коробом, и невозможно было понять, какое тело они скрывают. Но я бы не удивился, узнав, что Дарий толст и пузат. Венец на его голове был явно тяжелее боевого шлема.
Царицы рядом с ним я не увидел. Во всем огромном зале не было ни одной женщины. Слева от царя сидели пожилые мужчины в парадных панцирях или придворных одеждах. Я решил, что это полководцы и советники царя.
Чуть наклонившись к главному глашатаю, Дарий шепнул:
– Пусть мой посол поведает, с чем явился.
Вестник возвестил громким голосом:
– Великий царь слушает своего посла.
Я понимал перса столь же легко, как Филиппа или Демосфена. Почему царь обращался к Кету через глашатая? Ведь индус владел персидским языком. Я не сразу догадался, что Царь Царей – персона слишком великая, чтобы говорить без посредника с каким-то послом или – о ужас! – чтобы позволить тому непосредственно обращаться к государю. Общаться с царем следовало через вестника.
Низко склонившись, Кету поведал о том, что Филипп стремится к миру, но требует, чтобы греческим городам и островам Ионии предоставили свободу. Он изложил условия македонцев самым дипломатичным языком, его устами Филипп "покорно просил" и "смиренно желал" – там, где он на самом деле предлагал или требовал. Верховный глашатай повторял царю речь Кету почти слово в слово, будто бы Дарий был глух или не желал слушать того, что говорилось.
– Объяви послу нашу благодарность; в должное время он получит подобающий ответ, чтобы передать его царю македонцев.
– Великий царь, славнейший из славных и щедрейший из щедрых, благодарит своего слугу посла и в должное время сообщит ему свое мудрое и дружественное повеление для передачи македонскому царскому дому.
Услышав слово «повеление», я едва не расхохотался и попытался представить себе, как бы отреагировал на него Филипп.
Царь еще что-то проговорил, обращаясь к глашатаю, который, повернувшись ко мне, объявил:
– Великий царь, мудрый государь и великий воитель хочет узнать имя и происхождение варвара, явившегося с послом.
Я был удивлен: царь обратил на меня внимание. Поколебавшись лишь мгновение, я отвечал вестнику:
– Меня зовут Орион, я служу Филиппу, царю Македонии.
Должно быть, на Дария произвел впечатление мой рост, вероятно, Кету на это и рассчитывал. Персы – народ высокий, но среди них я не видел равных себе. Царь и глашатай о чем-то пошептались, затем я услышал:
– Ты македонец?
– Нет. – Мне с трудом удалось спрятать ухмылку. – Я родом из племени, покоренного македонцами.
Глаза великого царя округлились. Я внутренне расхохотался, заметив прискорбную утрату величия у государя. Теперь я мог надеяться, что царь действительно поймет – сила Филиппа не в росте его воинов. При этом я невольно взглянул прямо на Дария. Наши взгляды на миг пересеклись, и он, покраснев, потупился. В то же мгновение я понял, что передо мной трус. Нам запретили смотреть ему в глаза не потому, что это могло пробудить царский гнев: царю просто не хватало отваги даже смотреть людям в глаза.
Верховный глашатай отпустил нас, с поклонами мы отступили лицом к трону на предписанное расстояние, а потом нам разрешили повернуться и идти к выходу как положено людям.
Но мы не ушли далеко. Возле огромных дверей воин-перс остановил нас.
– Посол Свертакету, варвар Орион, следуйте за мной.
Воин не был похож на перса, он был более смуглый и рослый, чем хрупкие разряженные придворные, главенствовавшие при дворе Дария. Более того, в Парсе я еще не видел такого; он мог сравниться со мной и весом, и ростом.
Шестеро столь же рослых воинов зашли сзади, и он повел нас из приемного зала под полуденное солнце.
– Куда мы идем? – осведомился Кету.
– Куда велено, – резко ответил воин.
– Так куда же это? – продолжил расспросы Кету.
– Здесь во дворце вас ждет один из рабов великого царя, тоже грек.
– Откуда ты родом? – спросил я.
Воин повернулся, одарив меня холодным взглядом.
– Какая тебе разница?
– Ты не похож на перса. Твоя речь звучит по-другому.
Тем временем мы вышли на солнечный свет к мощеной площади, отделявшей приемный зал от дворца.
– Я родом из Мидии, с высоких гор, где поклонники старой веры еще жгут свои священные огни. Мидийцы некогда покорили Вавилон и создали эту великую империю.
Голос его казался ровным и бесстрастным. И все же в нем чувствовалось раздражение и затаенная обида.
– Значит, ты из рода Кира Великого? – спросил Кету, причем это было скорее утверждение, чем вопрос. – Века миновали с той поры, когда Кир основал Персидское царство.
– Да. Сегодня мидийцы всего лишь одно из многих племен, которые объединены в царство. Но мы служим великому царю, наследнику Кира. Мы служим и помним прошлое.
Я усмотрел в этом еще один признак неурядиц в государстве. Похоже, что огромное Персидское царство прогнило изнутри. Быть может, Александр в конце концов и сумеет покорить Персию.
Но все эти мысли немедленно вылетели из моей головы, когда я увидел греческого раба, к которому привел нас мидиец.
Это был Демосфен.
– Незачем так удивляться, Орион, – сказал он. Афинянин сидел в уютном, мягком кресле. В дальнем углу роскошного помещения стояла рабыня. Посреди комнаты на столе я увидел огромную чашу с фруктами, пузатый серебряный кувшин запотел от холодного вина. Облаченный в длинное шерстяное одеяние темно-синего цвета, Демосфен явно неплохо себя чувствовал, к нему вернулась прежняя самоуверенность. А возможно, он держался так потому, что имел дело со мной, а не со вспыльчивым Александром. И все же афинянин поседел, его глаза беспокойно бегали под кустистыми бровями.
– Ты знал, что я получаю золото от великого царя, – проговорил Демосфен, откидываясь назад в своем кресле.
– Но я не знал, что ты его слуга.
– Я служу Афинам, – отрезал Демосфен, – и демократии.
– Неужели Царь Царей – сторонник демократии?
Демосфен смущенно улыбнулся:
– Великий царь поддерживает всех врагов Филиппа.
– Значит, тебя изгнали? – спросил Кету.
Улыбка грека сделалась мрачной.
– Нет еще, но друзья Филиппа усердно добиваются, чтобы собрание подвергло меня остракизму. Таков ваш царь: сулил мир и дружбу, а сам, подучив глупцов, нанес мне удар в спину.
– Почему ты послал за нами? – спросил Кету.
Словно бы вдруг вспомнив о вежливости, Демосфен указал на кресло:
– Садитесь, устраивайтесь поудобнее. Рабыня! Принеси чаши для моих гостей.
Кету сел. Я подошел к окну и посмотрел вниз. В очаровательном дворцовом садике трудились оборванные темнокожие рабы. Открылась дверь, из нее вышел мидиец со своими шестью сотоварищами.
– Почему ты призвал нас? – повторил я вопрос Кету.
– Теперь я советник великого царя… Как здесь говорят, ухо его обращено ко мне. Дарий хочет знать мое мнение. И я должен услышать предложения Филиппа из уст самого посла Царя Царей.
– Тогда я здесь не нужен, – сказал я.
– Нет, у меня и для тебя есть дело, – проговорил Демосфен.
– А именно?
– Сначала я поговорю с послом.
Рабыня принесла чаши, разлила вино… Холодное и терпкое, оно тем не менее согрело меня.
Кету повторил предложения и требования Филиппа практически слово в слово.
– Этого я и ожидал, – нервно моргнув, пробормотал Демосфен, когда посол закончил речь.
– Что ты посоветуешь Царю Царей? – спросил Кету.
– Об этом я скажу только самому Дарию, а не тебе, – отвечал афинянин с прежней надменностью. – Ты узнаешь о решении Царя Царей, когда он захочет этого.
Я решил, что, пожалуй, догадываюсь, какой совет даст Дарию Демосфен: острова и города не отдавать, но в войну не вступать. Демосфену нужно, чтобы Филипп начал войну, тогда он скажет своим афинянам, что царь Македонии – варвар, который желает утопить в крови целый мир.
Демосфен посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли.
– Ты не любишь меня, так ведь, Орион?
– Я служу Филиппу, – отвечал я.
– Ты думаешь, что я предаю Афины? И всех греков?
– Я думаю, что, как бы ты ни убеждал себя в обратном, служишь ты Царю Царей.
– Правильно! – Он вскочил на ноги и повернулся ко мне лицом. – Я наймусь на службу к самим фуриям и хаосу, если только это будет полезно Афинам.
– Но ты сказал, что Афины более не прислушиваются к твоему голосу, не нуждаются в твоих советах.
– Это не важно. Беда демократии в том и состоит, что людей так легко можно сбить с толку, направить по ложному пути.
– Понятно. Демократия хороша, пока люди делают то, что ты хочешь. А когда они голосуют против тебя, то ошибаются.
– Но в основном люди глупы, – сказал Демосфен. – А стаду нужен пастух, который знает, что делать.
– И это демократия? – спросил я.
– Пусть люди думают что хотят, но я служу Афинам и демократии! И буду использовать на благо своего дела и Царя Царей, и рыбу морскую, и птиц небесных, если они помогут мне сразиться с Филиппом и его незаконнорожденным сыном.
Я улыбнулся:
– У тебя был шанс сразиться с ним при Херонее.
Укол ни в малой степени не задел его.
– Я политик, Орион, а не воин. Я понял это при Херонее. И теперь сражаюсь более привычным мне способом. Но я еще одолею Филиппа!
– А я – воин, а не политик, – отвечал я. – Но хочу задать тебе один вопрос: какая власть безопаснее для Афин с их разлюбезной демократией – великого царя или Филиппа?
Он расхохотался:
– Да, ты не политик. Ты видишь мир или черным, или белым.
– Я жду ответа.
– Великий царь оставит в покое Афины и прочие греческие города, когда исчезнет угроза, которую представляет Филипп. Дарий хочет, чтобы города Ионии оставались в его империи. И пусть будет так – зато Афины сохранят свободу.
В разговор вступил Кету:
– Это сама сущность политики: чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Раздавай и принимай – милости, дары… даже города.
– Аристотель говорил мне, – сказал я, – что Персидское царство неминуемо поглотит всю Грецию. Афиняне сделаются подданными великого царя, как жители Эфеса и других ионийских городов.
Демосфен нахмурился:
– Аристотель – македонец.
– Ты не прав, – возразил Кету.
– Ну и что? – пожал плечами Демосфен. – Его родной город уже давно входит в состав Македонии.
– Ну и что ты скажешь о мнении Аристотеля? – спросил я. – Если он прав, то помощью царю Персии ты готовишь гибель своей демократии.
Демосфен прошелся по комнате к окну и обратно, а потом ответил:
– Орион, я пока могу еще выбирать между Филиппом и персами. Филипп уже у ворот Афин. А Дарий в нескольких месяцах пути от города. Как голодный волк, македонец поглотит нас одним глотком.
– Но пока он оставил Афины в покое, – сказал Кету. – Он не стал вводить свое войско в город, не потребовал власти над ним.
– Ему это не нужно. Сейчас он продвигает к власти афинян, которых купил золотом и серебром. Он пользуется нашей демократией в своих собственных целях.
– Но он не стал разрушать ее, – отвечал я. – А сохранит ли твою демократию Царь Царей, если окажется на месте Филиппа?
– Он еще не на месте Филиппа!
– Рано или поздно так и будет, если верить словам Аристотеля.
Демосфен всплеснул руками:
– Так мы ни до чего не договоримся. – Он повернулся к Кету: – Посол Свертакету, я обдумаю условия, выдвинутые Филиппом, и дам свои рекомендации Царю Царей. Ты можешь идти.
Я шагнул к двери.
– Останься, Орион, – сказал Демосфен, – я должен тебе кое-что сказать.
Кету посмотрел на меня, поклонился Демосфену и покинул комнату. Я решил, что почетный караул повел его к помещению, отведенному нам во дворце. Громко хлопнув в ладоши, так что присевшая в углу рабыня вскочила, Демосфен сказал:
– Ты тоже уходи! Ступай, оставь нас!
Она заторопилась к двери.
– Закрой за собой дверь!
Она выполнила его приказ.
– Ну хорошо, – сказал я. – Чего ты хочешь от меня?
– Это не он, Орион, – произнес кто-то за моей спиной. – Я хочу с тобой поговорить.
Я обернулся и увидел Золотого Атона, самоуверенного бога, который создал меня. Он весь сиял: и идеальное лицо, и тело, столь же крепкое и могучее, как мое собственное, испускали золотой блеск. Атон был облачен в одежды снежной белизны, отделанные золотом. Мгновение назад его в комнате не было.
Посмотрев на Демосфена, я заметил, что афинянин застыл подобно каменной статуе.
– Не тревожься, – сказал Золотой. – Он не увидит нас и не услышит. – И улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы. Он казался похожим на постаревшего Александра – настолько, что мог быть его отцом. Это открытие меня потрясло.
