Глава 12

Как там у нас насчет обеда? Я достал из кармана часы-луковицу и в очередной раз чертыхнулся. До крайности неудобное устройство, да еще и заводить надо регулярно, а я опять забыл. Ладно, судя по солнцу, пора. Я сел на мотоцикл и потарахтел к резиденции великого князя.

— Немножко рано, — заметил Гоша. — Или аппетит прорезался, нет сил терпеть?

— Часы опять встали. Чуть забудешь завести — и стоят, собаки. И вообще, почему у вас тут наручных часов не носят?

— Потому что их еще нет. Но это ты вовремя подал идею, я тут как раз обдумываю новшество.

Гоша подал мне папку. На титульном листе значилось:

Я заржал, потом, в ответ на вопрошающий взгляд Гоши, уточнил:

— Все хорошо, особенно название… Проект «Гомосек» — это звучит!

— Тьфу на тебя, ты дальше читай.

— Так, некоммерческая часть — прицелы, механические вычислители, авиафотокамеры, таймеры… да, пора. Коммерческая — кинофотоаппаратура, часы… Организация собственной киностудии… Как называться будет — «Г-фильм»?

— А хотя бы. Кроме тебя, все равно никто таких аналогий проводить не будет. Блин, вот ведь, с кем поведешься, раньше бы мне и в голову не пришло задуматься, от какого слова происходит «аналогия».

— Растешь над собой, хвалю. И значит, наручные часы тоже сюда? Патент пусть Маша не забудет, ведь золотое дно. И кстати, их можно делать с автоподзаводом — от тряски через храповик какой-нибудь рычажок с грузом будет подкручивать пружину.

— Ладно, наручные часы внесем в программу. Дальше прочитал?

— Ага. Значит, радиомастерскую убрать с авиазавода и перевести в новое объединение… логично. Там же производить моторную электрику. А с чего стеклофабрика окажется аж в Лыткарине?

— Там песок нужного качества. А возить сюда заготовки несложно, объемы небольшие.

— Читаем дальше. Химзаводы один и два, так, первый… целлулоид — это пленка и линейки всякие, на втором — реактивы, только объемы уж очень внушительные. Значит, смотрим сырье — азотная и серная кислота, толуол, глицерин, аммониевая селитра… а, понятно, что там за реактивы. Свинец, натрий тоже есть… Этот где-то в стороне будет?

— На правом берегу Нары, в пяти километрах выше Георгиевска. Надо туда железнодорожную ветку проложить.

Я еще полистал бумаги, повнимательнее, потом еще…

— Гоша, я совсем ослеп на старости лет или у тебя тут действительно нет ни полслова про патефоны?

— А это еще что такое?

— Тот же граммофон, только поразумней скомпонованный.

— Нет… и граммофонов тоже нет.

— Ну вы даете… Ладно, ты с гор еще года нет как спустился, но Маша-то куда смотрела? Как можно двигаться в светлое будущее без патефона — народ не поймет. Значит, вот соберусь в две тысячи девятый, раздобуду образец, а вы уж заранее внесите его в программу. И над репертуаром надо подумать, песен там героических про летчиков и прочих насочинять. Или наадаптировать, если быть точным.

— Все-таки я до сих пор удивляюсь, сколько разных слов придумано в вашем времени для обозначения воровства! — Гоша взял папку, сделал несколько пометок и отложил. Потом вздохнул и поинтересовался: — Не подскажешь, ты когда более добрый — до обеда или после?

— Во время. До — особенно если голодный — могу послать, чтоб не откладывать процесс насыщения. А после обеда мне спать хочется, а не исходить добротой. А вообще в чем дело?

— Да просьба у меня одна есть, личного характера. Пошли, там уже стол накрыт, вот в процессе и изложу.

Пока я ел первое, Гоша внимательно наблюдал за мной, видимо пытаясь на глаз определить момент моего максимального подобрения. Похоже, у него ко мне что-то важное, совсем шуток не понимает!

— Ну ладно, не томи, что там у тебя?

— Такое имя — Антон Павлович Чехов — тебе знакомо, надеюсь?

Вот оно в чем дело, Гоша, значит, решил внести коррективы в его судьбу. А насчет «знакомо» — да. Только вот читать его с удовольствием — увы, это мне не дано. Дело в том, что в моей далекой юности он был в программе по литературе. Тогда ее преподавали не как сейчас. Вон Маша имеет пятерку, и что учила, что нет — в голове ничего не задержалось. В наше время было не так — нам преподавали на совесть, так что глубокую неприязнь ко всем изучаемым писателям я пронес через всю жизнь. Сейчас мне иногда даже обидно — ладно там Толстой или Фадеев, но Чехова-то с Достоевским какая сволочь в программу засунула?!

А подлечить Антона Павловича — дело святое, только не как Гошу, в двадцать первый век ему нельзя. Он же писатель — каково ему будет молчать? Не факт, что сможет. Но у него вроде пока еще все не так запущено, сходит разок через портал, думая, что в соседнюю комнату, потом стрептомицина примет — глядишь, полегчает. Или даже не сходит, а мы его сносим, предварительно угостив снотворным. И пусть в благодарность еще одну «Каштанку» напишет, только желательно про летчиков!

Примерно так я Гоше и сказал.

— Я в тебе и не сомневался! — обрадовался он.

А я начал мысленно прокручивать возможные последствия этого дела. Чехов — врач, и принципиальное отличие действия антибиотиков, скорее всего, поймет. И их значение тоже. А значит, этим надо пользоваться, то есть фармакологическую фабрику начинать создавать уже сейчас. Политику еще надо продумать…

— Раз уж мы будем светить антибиотики — ну не брать же с Антон Палыча обет молчания — нужно в темпе организовать лабораторию, — продолжил я. И патентовать, причем не состав или, упаси господь, способ получения, а только название и свойства. Как бы это обозвать… георгит… георгиум… да, пожалуй.

— А почему бы пенициллин не назвать пенициллином?

— Гоша, ты покушай, — ласково предложил я, — а потом подумай, не надо совмещать процессы. Его же получают из грибка «пеницилум рубрум», нельзя же прямо в названии так засвечивать способ получения!

— Слушай, а разве это допустимо — держать в секрете такое лекарство?

— От потенциальных противников? Кому надо, пусть заключает с Россией договор о ненападении лет на двадцать пять, причем жестко составленный, будем поставлять антибиотики по разумным ценам. Остальным — по десять тысяч рублей за грамм!

— Ох и спекуляция начнется…

— Это ты правильно заметил насчет спекуляции. Значит, надо в договор вносить еще беспрепятственную работу наших спецслужб по пресечению оной на территории страны-покупателя.

— Думаешь, хоть кто-нибудь согласится?

— Думаю, нет. Но в случае войны с наших самолетов полетят листовки примерно такого содержания: вот вы тут мрете по госпиталям, а ведь любого мог бы спасти грамм георгиума! Но ваше правительство отказалось его приобретать, потому что мы предлагали контроль, а им хотелось нажиться. И ведь как нажились, суки, вы только посмотрите! Ату их, гадов жирных, и мы завалим вас лекарствами, причем на халяву!

Над нами протарахтел мотор. Я глянул в окно — точно, Маша прилетела. Последнее время по маршруту Георгиевск — Москва на поезде она ездила только в дождь. Гоша выскочил встречать.

Через двадцать минут (это при том, что Маша садилась прямо под окнами, игнорируя аэродром) молодежь появилась в столовой.

— Дядя Жора, специальный заказ выполнен! — отдав честь, отрапортовала племянница. — Мультфильм «Белоснежка и семь гномов» готов! Цветной и пятисерийный, между прочим. Вечером — премьера. Детей до восемнадцати (она стрельнула глазами в Гошину сторону) даже близко подпускать нельзя! Художники — и те краснели, картинки раскрашивая.

— Вот и замечательно, — кивнул я, — а тут еще одна работенка по художественной части есть. Мы вот задумали антибиотики выпускать, и на упаковках, понятное дело, должен быть Гошин портрет. Его надо изобразить так, чтобы ни у кого и тени сомнения не возникло: если есть на свете идеал мудрости и доброты, то вот он! И чтоб еще похоже на оригинал было.

— Думаешь, получится? — усомнился Гоша.

— Дорогой, ты к себе несправедлив, — заметила Маша. — И ко мне, кстати, тоже. Конечно, получится! Я так понимаю, нужно несколько вариантов под разные способы печати?

Оставив высочество и племянницу обсуждать детали портрета, я направился к себе, на послеобеденный отдых, и заодно обдумать только что обсужденное. Значит, вылечим Чехова. Через некоторое время к известности Найденова-инженера добавится известность Найденова-врача. Это хорошо или плохо? Или, точнее, как сделать, чтобы это стало хорошо?

Начнем с самого верха. Что известно Николаю? Что его брат у себя на Кавказе нашел старца сверхмощной целительской силы. Одновременно неизвестно откуда там же появился инженер Найденов с племянницей, самолетами и мотоциклами. Теперь выясняется, что он еще и врач весьма не из последних. Выводы? Ну ей-ей этот инженер как-то связан со старцем!

Даже если Николай и такой дурак, каким он выглядит в своих дневниках, то уж Алиса-то именно этот вывод сделает точно, если еще не хуже. А значит, надо честно и откровенно заявить, что я — сын? племянник? — нет, пожалуй, лучше внук старца. Точно, внук, которому оный старец и передает помаленьку свои безграничные знания. Кстати, надо слегка подкрасить волосы, чтобы народ успел привыкнуть к тому, что Гошин зам уже не седой. А старец, наоборот, бел как лунь и без очков. Будем надеяться, что такого различия хватит.

На следующий день мы разбежались по городам и временам. Гоша отправился в Питер презентовать дяде-адмиралу шедевр киноискусства. Маша — в Москву девятисотого, продолжать крепить нашу финансовую мощь. Я — в Москву две тысячи девятого за патефоном и информацией о пенициллине.

Патефон я приобрел быстро, а вот по поводу антибиотиков поначалу вышел тупик. То, что я нашел по этому поводу в Интернете, четко делилось на две части. Первая была мне просто непонятна. Вторая понятна ровно настолько, чтобы сделать вывод о практической невозможности развертывания такого производства в Гошином мире. Решение, как это часто бывает, нашлось неожиданно и совсем не там, где искалось.

Как я уже вскользь упоминал, до встречи с Гошей на жизнь я себе зарабатывал ремонтом и тюнингом двухколесной техники. И вот мне позвонил один из старых клиентов и, посмеиваясь, сказал, что его батя совсем сбрендил и на старости лет возжелал скутер. «Можно, конечно, пойти в магазин и купить, — продолжил клиент, — но я могу себе позволить подарить бате нечто получше среднего. Возьмешься ему по спецзаказу сделать?»

Мне, честно говоря, было несколько не до этого, но потом я вспомнил, что клиент как-то завязан в медицинском бизнесе. И вроде он говорил, что это у него потомственное. Быстро выяснилось, что мечтающий о скутере старикан всю свою трудовую жизнь был фармацевтом, причем именно по антибиотикам. «Батя учился у самой Ермольевой», — с гордостью сказал клиент.

В общем, через день фармацевт, сильно напоминающий постаревшего лет на десять Цеппелина, уже объяснял мне, какой именно скутер ему хочется. На самом деле было несколько не так — я наводящими вопросами подвел его именно к той конфигурации, которая не представляла особой опасности для него и особой трудности для меня, и теперь слушал пересказ своих же неявных предложений. Мы быстро сговорились. Он, разумеется, получит свое транспортное средство. Тут я сделал отступление и наплел о своей любви к истории техники. Мол, у меня хобби — сделать что-то так, как могли сто или более лет назад. Как пример я показал несколько фото «Святогора», в том числе летящего, сказав, что вот — сделал самолет по технологиям конца девятнадцатого века. Фармацевт проникся и восхищенно зацокал языком. А теперь, продолжил я, мне вот захотелось попробовать произвести, например, пенициллин, опираясь на технологии того же примерно времени. В общем, очень довольный знакомством фармацевт обещал написать подробное руководство по лабораторно-кустарному производству, разжеванное по шагам.

За неделю я на базе стандартного скутера собрал фармацевту желаемое, а он написал мне руководство и как первоисточник приложил отсканированную статью некоего Бергера про получение пенициллина.

А потом я шагнул из гаража в Георгиевск, куда за день до меня из своего питерского вояжа вернулся Гоша.

— Ну здравствуй! — сказал он мне. — Твой чемоданчик — это и есть тот самый знаменитый патефон?

— Ага, вот, слушай.

Пружина была уже заведена, я открыл крышку, поставил пластинку и опустил на нее штангу с иглой. Патефон зашипел, заёкал, а потом громко и хрипло заиграл «Болеро» Равеля. Сунувшаяся было ко мне кошка возмущенно фыркнула и ушла. Гоша с подозрением смотрел на надрывающийся ящик, Маша чуть не валялась на полу от хохота.

— Я представлял себе несколько более качественный звук, — осторожно сказал Гоша.

— По сравнению с mp-3 плеером действительно не фонтан, но ведь тут сейчас ничего другого вообще нет. И потом, пластинка довольно заезженная, с новой должно быть малость получше. Так что вот вам образец, копируйте и начинайте гнать культуру в массы.

— А я-то собиралась под гитару петь… — разочарованно протянула Маша. — Но с такой звукозаписью я не согласна, подожду лучше магнитофона.

— Ничего страшного, Шаляпин небось не хуже тебя споет и привередничать не будет, — утешил я племянницу. — Ужин у вас тут скоро будет?

После еды Маша пошла пострелять, а Гоша сказал, что у него есть несколько мыслей по радиоуправляемым катерам-камикадзе.

— Ну-ну, интересно… На словах будешь делиться или у тебя уже на бумаге что-то есть?

— Пошли ко мне, покажу.

В кабинете Гоша открыл сейф (удалось-таки мне отучить его держать бумаги на столе) и протянул мне несколько рисунков. Надо сказать, что изображенное на них очень мало напоминало катер. Гораздо больше это было похоже на две торпеды, соединенные отрезком тонкого крыла, наподобие шверта у яхты. Нижняя имела винт и руль, верхняя, вдвое тоньше и несколько короче, была снабжена двумя мачтами.

— Так, это, значит, в нижней колбасе у нас мотор, оборудование, взрывчатка… — начал соображать я. — Плавучесть у нее отрицательная. А верхняя пустая?

— Там пробка.

— Мачты — это чтоб натянуть антенну и для забора воздуха?

— И еще чтобы со стороны было проще определить курс и расстояние.

— Да, пожалуй, это будет получше обычного катера. Во-первых, сама мишень получается раза в три меньше, а во-вторых, дырки ей ничем не повредят, чтобы утопить, ее придется разорвать в клочья. Думаю, надо модель сделать, примерно один к десяти, посмотреть, как плавает и как управляется. Тем более что на Оке как-то многовато всяких браконьеров развелось…