Глава 3
БОГ ОТЧАЯНИЯ
— Папеле, — обратился к старику Зильберману его почтительный, уже сорокалетний сын Мордехай (для близкого круга — Мордка). — Я хотел спросить вас: вы опять собираетесь в бега, папеле? Или мне просто так кажется?
— Не будь идиотом, сынок, — дал ему добрый совет старый Ари. — А лучше помоги поднять эту глупую крышку… Неужели ты, прожив так долго в этом месте, так и не понял, что когда твой папа берет свой кейс, с которым он прилетел сюда, и берет с собой Тору, то это всегда значит, что твоему папе надо немного убежать? Чтобы у всех нас не было неприятностей. Боже мой! Что это за место, куда ты нас определил, чтобы мы тут мучились, как в аду?! — возвел он глаза к потолку подвала. — Что это за место, Господи, где старому Ари приходится раз в год лезть под землю, словно кроту? Я ведь уже не так молод, Господи. Ты это заметил?
— Что случилось, папеле? — с тревогой спросил Мордка. — Почему вы так волнуетесь? Вы хорошо поужинали, вы хотели пройтись до реки. Но вместо этого я прихожу и нахожу вас в нашем погребе с вашим старым кейсом и Торой?
— Ты бы тоже так волновался, сынок, если бы узнал, что тобою очень сильно интересуется Лео Байер и его архангелы.
— Но ведь сэр Байер только поговорил с тобой и спокойно ушел… И, по-моему, он вел себя очень почтительно…
— Настолько почтительно, что поставил четырех своих человек присматривать за старым Ари, — отозвался папеле с большой горечью в голосе. — По крайней мере, я вижу четырех. Этот Родни Паркер — я хочу сказать тебе, сынок, — он оказался очень нехорошим человеком. Он нас всех — своих честных партнеров — втравил в такое дело, которым немножко интересуется сэр Байер. А нет ничего хуже, чем заниматься делами, которыми интересуется сэр Байер, сынок. Родни Паркер очень нехорошо сделал нам всем. Я даже думаю, — тут старый Ари перешел на шепот, — что он сделал так потому, что он антисемит!
Мордка тяжело вздохнул. «Вот доживу я до тех же лет, что папочка, — подумал он, — и тоже в каждом прохиндее, который меня надует, буду видеть антисемита… Дайте только дожить, и вы увидите…» Вслух же он согласился с отцом:
— Да, папеле, Родни Паркер — очень нехороший человек. Настолько нехороший, что его убили. Сегодня в обед. Взяли и убили человека, как будто он для этого родился! И говорят, это сделали люди Байера. В доме у этого смешного грека. — Он подумал и добавил: — Или итальянца.
— Перестань болтать языком! — решительно приказал Ари. — И помоги мне наконец поднять крышку!
Речь шла о крышке, хорошо замаскированной в полу подвала. Она скрывала спуск в туннель, промытый обмелевшей теперь подводной рекой. Отсюда можно было пройти в места, где переждать опасность было надежнее, чем по своему адресу. Ари искренне считал, что о туннеле этом люди Закона и люди Страшного Коннетабля не догадываются. Был ли он прав, сказать трудно.
Вид разверстой пасти спуска в здешний Аид вызвал у старика прилив сентиментальности.
— Давай попрощаемся, сын! — сказал он с чувством. — Я уже очень старый человек, и мы можем больше не увидеться.
— Типун вам на язык, папеле! — дрогнувшим голосом молвил Мордка. — Но… Но если вы так сделаете, я хотел бы, чтобы вы меня простили… Я чуть было не совершил великий грех сегодня, папеле…
Глаза его наполнились слезами.
— Говори, сын… — голосом, исполненным подозрения, благословил сына на исповедь старый Ари.
— Я хотел этим вечером пойти в Чоп-хаус и играть там в магические кости…
— Это очень глупо, сын, — сухо сказал Ари. — Для того чтобы играть в магические кости, надо иметь магические монеты. Целых три магические монеты. Не меньше. Или другие магические предметы, которые можно выставить на Игру…
— У меня была магическая монета. Та, которую вы подарили мне на день сорокалетия, папеле…
— Ты очень, очень огорчил меня, сын, — еще более сухо дал оценку намерениям своего отпрыска Ари.
— А остальные две вложил в Игру Рябой Али, — совсем упавшим голосом уведомил его сын. — И, по-моему, одна из них была фальшивой.
— Но ведь Али исповедует веру в Аллаха. Он мусульманин… — не понял его старый Зильберман.
— Суннит, — уточнил Мордка.
— Я прокляну тебя, сын, — уведомил его Ари и стал пробовать носком ботинка, не скользко ли будет спускаться по вырубленным в черной скале ступеням.
— Но Бог не дал нам согрешить, — горячо заверил его Мордка.
— Это хорошо, сын, — дал оценку ситуации старик и приготовился к спуску в здешний филиал Аида.
— Ты не хочешь знать, как он это сделал, папеле? — огорченно спросил Мордка.
— Долго ты будешь отнимать у меня время? — возмутился Ари. — Его и так уже мало осталось у старого Зильбермана.
— Он послал к нам того из братьев, что разбойничают на Трясинах. Того, что тогда — помнишь, три года назад? — загнал в Трясину караван вездеходов с оборудованием для новой больницы? Мы должны были получить за эти вещи хорошие деньги. Ты хорошо помнишь этого человека?
— Их было-таки двое. — Ари хорошо помнил тот случай. — И один вездеход вел твой брат Шлойме…
— А еще один вездеход вел сын Рябого Али — Джибраил, — напомнил отцу обстоятельства дела Мордка. — Всего в караване было шесть машин, шесть водителей и пятеро человек охраны — из Ордена Охраны Путников. Братья Хого-Фого обещали, что если эти люди отдадут им свой груз, свои деньги и свое оружие, то они помогут им выбраться из Трясин. Те им отдали всё, а братья их всех расстреляли из их же пулеметов. Только двое охранников остались живы. По ошибке, наверное. Или они были очень хорошими людьми и Бог сохранил им жизнь… Но ведь и Шлойме был очень хорошим человеком, хотя и играл иногда в карты?
— Это было большое горе для всех нас, сын, — вздохнул отец.
— И для семьи Али тоже, — уточнил Мордка. — Именно после этого случая мы с ним стали лучше относиться друг к другу.
Ари промолчал, поджав губы.
— И вот мы встретили этого человека… — продолжил его сын. — Это было на заднем дворе Чоп-хауса.
— Вряд ли он узнал вас, — подумав, определил старик. — Но вы правильно сделали, что поняли этот знак, который послал вам Бог, и вернулись по домам.
— Он нас не мог узнать, — объяснил ему сын. — Да и мы бы его не узнали, наверное. Но он был сильно пьян и пристал к нам. Нес всякую околесицу. Он, оказывается, был очень огорчен тем, что какой-то хороший человек зарезал его брата на Тракте. Сегодня утром.
— Я знаю об этом, — кивнул Ари. — Я думаю, ему многое простится на том свете. Этому хорошему человеку, я имею в виду.
— Ну и когда мы поняли, кто это… — несколько запинаясь, продолжил Мордка. — Когда м-мы это поняли… То мы… Мы ушли не сразу. Но ушли. Никто не видел… Ну а Хого остался висеть на воротах у Секача. А душа его — гореть в геенне огненной… Я надеюсь, что это так… А потом мы пошли… Я — в синагогу, а Али — в мечеть… Ты простишь меня, отец?
Наступила пауза.
Потом Ари поставил свой кейс на пол и молча положил освободившуюся руку на голову сыну. Другой рукой, левой, он крепче прижал к себе том Торы. Если бы Мордехай осмелился поднять глаза, то увидел бы, что по устам папеле змеится счастливая улыбка. Улыбка отмщения.
Старик чтил Тору. А Тора никогда не советовала, получив по одной щеке, подставлять другую. Человек, которому пришла в голову подобная идея, явился на далекую отсюда Землю много позже, чем была написана мудрая книга.
* * *
— Ладно, — бросил Секач, покончив с принесением жертвы божку Пестрой Веры. — Нас сильно отвлекли. А времени у нас почти не осталось. — Он пристроился на краешке своего стола и плеснул виски себе и Мочильщику. — Ты вроде говорил, что у тебя против каждого из игроков есть свой убойный прямо-таки ход… Меня интересует, какой ход у тебя припасен для этого русского приемыша.
Себастьян лукаво ухмыльнулся. Это у него получилось в точности на манер одного из политиков двадцатого столетия — лучики-морщинки легли вокруг его глаз.
— Дело в том, что где-то к концу игры у нас будет возможность схватить этих обнаглевших птенчиков за ручку…
— Неужели этот парень думает, что сможет «передернуть», играя в такой компании? — поразился Секач, как будто Себастьян сообщил ему о какой-то уж и вовсе из ряда вон выходящей непристойности.
— Да нет… — покачал головой Мочильщик. — Правил Гринни не нарушит… Не такой человек. Просто у него одна монета будет кривая…
— Это как? — Секач подлил себе еще виски. — Порченая, что ли?
— А так, — отозвался Себастьян и тоже плеснул себе спиртного. — И магическая, и, однако же, людьми сделанная. Большая редкость, замечу. Такими иногда цыганские маги играют. А строгими правилами их ставить в Игре запрещено. Наравне с фальшивыми. У тех, кого на этом ловят, «все ставки аннулируются и уходят в джек-пот». А самих таких игроков, бывает, что и бьют… Нужен только специалист, чтобы распознать мог. У меня такой есть на примете…
Секач задумчиво смотрел на Мочильщика:
— Информация надежная? Откуда?
— Эту монетку одна девица сварганила. Из той же компании… У нее в связи с этим какая-то история вышла…
— Так она уже попадалась на подделках? Что-то я не слышал ничего подобного. Что за девица?
— Нет, мистер Гордон. То другого рода история была. Не имевшая отношения к властям. Что-то темное… Связанное с Магией. Девицу вы знаете. Это Элли Кортни. Помните историю с магическими замками?
— Х-хе! Вот, оказывается, кто! — почти восхитился Секач. — Ну и компания там подобралась у них.
— Так вот, — уточнил Себастьян. — У девочки были серьезные неприятности по части Магии. Она кое-что сболтнула на этот счет — главным образом всякими недомолвками. Слишком умная, как говорится. Но знающие люди просекли, что, как только появится первая возможность, она попробует от этой монеты избавиться… Не может быть, чтобы она эту монету не выставила на Игру. Их у нее и так не очень много, таких монет. Еще одна или две.
— Я спрашивал, откуда информация? — сурово напомнил Секач.
— От Чувырлы, — с некоторым смущением признался Мочильщик. И тут же добавил: — Но в данном случае его можно считать надежным источником информации.
— Макс Чумацки… — Секач выговорил это имя, словно скверно пахнущее ругательство. — Это же дерьмо, как говорится, еще того замеса… Еще не было человека, с которым он имел дело и которого бы рано или поздно не подставил. И ты предлагаешь мне верить тем байкам, что он распространяет? Он, скорее всего, зол на девицу. Я помню, что после той истории с замками она его и на порог не пускает… А чертов нарк рассчитывал чем-то там у нее поживиться. Вот теперь и сочиняет…
— Дело тоньше, — покачал головой Себастьян. — До той истории с замками Чувырла у Элли не то чтобы в лепших друзьях ходил… Даже не в друзьях вовсе. Но вроде как в делах ей помощь оказывал. На людях что-то вроде ее импресарио корчил. А после подмены тех замков стало ясно, что он просто разнюхивал, где что плохо у Элли лежит. «Жучки» расставлял. И все такое. Или для кого-то наводчиком работал, или сам воображал, что у девочки где-то несметные богатства запрятаны. Но после того как на замках попался, Элли его шуганула из своей мастерской, как блохастую псину. И — кстати о блохах — «жучки» его ему в морду бросила. Но, видно, не все нашла. Макс тоже не лыком шит. Потому что от Макса продолжала кое-какая информация плыть… Вчера вот насчет монетки той он мне кое-что наплел. А сегодня в обед кое-что добавил.
— И сколько взял?
— Под обещание продал. Что если наврал, то просто сломанной челюстью не отделается. А если инфа его подтвердится, то с меня пятьдесят. Федеральными. Он знает, что мое слово — железное.
— Под обещание… — задумчиво протянул Секач, покачивая свешенной с края стола ногой. — Под обещание… Тогда это похоже на правду…
* * *
Лео Байер двумя пальцами левой руки потер глаза, так что казалось, что он хочет взять их в щепоть и выбросить вон. Потом выдвинул боковой ящик стола, но не стал туда заглядывать, а устремил внимательный взгляд на тихо потевшего перед ним вольного предпринимателя Апостолоса Челлини.
— Подытожим, — произнес он устало. — Поправьте меня, если я неверно передам ваши слова.
Вольный предприниматель всем своим видом выразил готовность оказывать посильную помощь святому делу Ордена.
— Покойный меняла Паркер, — начал уже в который раз зачитывать Еноту конспект его показаний Страшный Коннетабль, — действительно просил вас заняться поисками некоего груза, который прибыл для него, по его словам, откуда-то из Старых Миров, но… э-э… затерялся на складах компании услуг «Грандисон». Это так?
— Именно так, — со всей охотой подтвердил Енот.
— Прекрасно…
Коннетабль разгладил лежащий перед ним листок.
— Через некоторое время, а именно позавчера, некто Ари Зильберман поставил вас в известность, что вышеупомянутый груз находится в руках владельца скаковых конюшен и ряда ферм Мыколы Просыпы… Кстати, вы не знаете, где можно найти упомянутого Зильбермана? Не считая, разумеется, адресов его квартиры и офиса?
— Нет, — испуганно ответил Енот. — В том смысле, что да… То есть вы меня запутали, благородный сэр…
— Постарайтесь выражаться яснее, — посоветовал ему Коннетабль, мучительно морщась.
Пошел всего третий час их задушевной беседы. Но способ, которым излагал свои мысли вольный предприниматель Челлини, уже стал вызывать у главного охотника за Чужими стойкую и притом довольно сильную мигрень.
— Я имею в виду то, что вы конечно же правы, сэр, — торопливо стал объяснять Енот. — Только вы не правы совершенно! Старик Зильберман действительно живет по своему адресу. Но я не могу знать, где он живет, когда он не бывает там… В смысле — ни по своему адресу, ни в своем офисе, ни в синагоге! Мы с ним совсем не разговариваем о таких вещах! Зачем?! Нам и так есть о чем разговаривать — Апостолосу Челлини и старому Ари Зильберману! Например…
— Стоп!
Коннетабль пришлепнул лежащий перед ним листок бумаги, словно по тому крался нахальный таракан. И снова попытался взять в щепоть свои глазные яблоки.
— Я уже понял, что вы не знаете, где находится почтенный Ари Зильберман, — сказал он голосом, по которому чувствовалось, что его, голоса этого, обладатель старается из последних сил сохранить спокойствие. — Вы и не обязаны это знать. Но вы подтверждаете, что именно он утверждал, что искомый вами и покойным Родни Паркером груз находится в руках господина Просыпы? Да или нет?
Енот развел короткими ручками.
— Разве же я утверждал что-нибудь другое, сэр?
— «Да» или «нет»! — напомнил Страшный Коннетабль. — Вы ведь не хотите ввести меня в заблуждение?
Енот всем своим видом показывал, что оказался в тупике из-за непонятливости высокопоставленного собеседника. Он постарался растолковать свою мысль как можно яснее:
— Нет — в том смысле, что конечно же да… Я ничего другого и не говорил… Следовательно, вы можете считать, что…
— Значит, «да», — волевым усилием подвел итог путанице Коннетабль. — Вы не помните еще чего-нибудь, что сообщил вам почтенный Зильберман в этой связи? Например, каким образом этот груз попал к господину Просыпе? Или откуда он, Зильберман, взял, что груз этот находится в руках именно у этого господина, а не где-либо еще?
Енот воздел свои ручки к небу.
— Я сам хотел бы знать это! Никакого груза для покойного Паркера у Щу… У-у… У уважаемого Просыпы не было и в помине. Он это и самому почтенному Зильберману так и сказал… Точнее, он сказал ему…
— Стоп! — снова прервал его Байер. — Где же стали искать этот груз вы?
Енот попробовал расстегнуть пуговку на воротнике, но не преуспел в этом занятии.
— Знаете, достопочтенный сэр… Скажу вам честно: у меня есть и другие дела… Более важные, чем искать незнамо что неведомо где…
— Одним словом, вы не занимались этими поисками.
— Именно так, сэр! И не думал заниматься! Почтенный Зильберман вас направил ко мне только по той причине, что он непроходимый идиот! Он подумал, что я прямиком после того, как выслушал его бредни, побегу трясти задницей перед этой скотиной — уважаемым господином Просыпой! Дудки! Если вы хотите знать мое мнение о…
— Не хочу! — чуть ли не по слогам произнес сэр Байер. — Итак, вы не занимались поисками потерянного груза и не знаете, где он находится. Так?
— Именно так! — с энтузиазмом подтвердил Енот.
Разговор подошел к моменту, которого он опасался больше всего. Сейчас должны были снова последовать скользкие вопросы. О том, как в его кабинете неожиданно объявился почтенный меняла Родни Паркер сам по себе и его голова — сама по себе… Что не есть хорошо.
Однако к этой части их долгого разговора Коннетабль возвращаться не стал. Он, по-прежнему не заглядывая в ящик, извлек из него коротенькую, но массивную, из какого-то особо корявого дерева вырезанную трубку и объемистый кисет. Потом отпер с помощью ключика, висящего на длинной цепочке у него на шее, еще один ящик, бросил в него многострадальный листок, хранящий запись его разговора с Енотом, и снова запер его.
— Вы пока поразмыслите над тем, что вы мне наговорили, — мрачно посоветовал он вольному предпринимателю, поднимаясь из-за стола. — Может быть, припомните какие-нибудь обстоятельства, о которых, по вашему мнению, стоило бы мне сообщить… Или измените показания… А я пока выйду, выкурю трубочку… А потом мы подпишем протокол…
Енот остался один в кабинете Коннетабля, помещении довольно мрачном. Стены его были обшиты панелями темного дерева. А украшением служили копии работ известных живописцев, изображающих страдания святых мучеников…
* * *
На балюстраде, опоясывающей Замок задушевных бесед, сэр Байер похлопал себя по карманам и крякнул с досады.
Позади него раздалось деликатное покашливание и щелчок зажигалки.
— Я так и знал, сэр, что свою вы забудете, — пряча в усах улыбку, посочувствовал шефу лучший сыскарь Ордена Роман Плонски, протягивая Страшному Коннетаблю огонек. — Все остается в силе?
— Да, Ромми, — кивнул сэр Байер. — Отпускаем этого клоуна на все четыре стороны. То, что не он снес башку мерзавцу Паркеру, ясно как божий день. Так же, как и то, что среди нас теперь бродит дьявол. Притом дьявол, который, по всей видимости, может принимать обличье любого смертного.
В последнем Лео Байера убедил даже не столько Апостолос Челлини, который, попрощавшись с ним, вышел из гаража через ворота, а через считаные секунды вошел в гараж через дверь, ведущую в дом, не имея представления о том, что уже виделся со Страшным Коннетаблем несколько минут назад…. А скорее то обстоятельство, и досадное обстоятельство, что буквально под самым его носом кабинет Челлини, а затем и его дом покинул человек, по словам наблюдателей как две капли воды похожий на него самого — сэра Лео Байера. К немалому удивлению наблюдателей, сначала их шеф удалился по кривой улице Вознесшихся, не воспользовавшись своим служебным автомобилем. А затем он вновь появился из дома Челлини — охваченный гневом и раздающий направо и налево тычки и грозные «ценные указания».
— У меня все подготовлено, — доложил Роман. — Как только Челлини покинет ваш кабинет, я и двое моих людей установим за ним слежку, не спуская с него глаз ни на мгновение.
Сэр Байер сделал затяжку и выпустил дым вниз, себе под ноги.
— Запись с «жучка», которым мы снабдили Паркера, так и не удалось прочитать? — спросил он вроде бы невзначай.
— Нет, — вздохнул Плонски. — Ребята из лаборатории говорят: пустой номер. Сдох «жучок»…
— Будьте осторожны, — буркнул шеф. — Вы видели, чем обошлась неосторожность проклятому иуде Паркеру.
— Не думаю, что этот тюфяк состоит в сговоре с Сатаной, — пожал плечами Плонски. — Скорее всего, дьявол шел за нами по пятам. И когда мы послали Паркера в дом Челлини, он принял образ хозяина. Больше он ему уже не понадобится… Боюсь, мы зря потеряем время.
Лицо сэра Байера сделалось суровым.
— Твое слабое место, Роман, это то, что ты иногда недооцениваешь и партнеров и противника. Этот Челлини не так уж прост, как тебе кажется. — Он снова затянулся трубочкой и, задумавшись, добавил: — Да и дьявол — тоже…
* * *
Выйдя из Замка задушевных бесед целым и невредимым, Енот вовсе не ощутил себя счастливейшим из смертных, как того можно было ожидать.
«Так просто Орден от тебя не отцепится, Енотик, — сказал он себе. — Не думай и не мечтай. Ты — в “разработке”! Под колпаком, дорогой мой, под колпаком… И — будь уверен — под колпаком надежным. Да и дьявол из ящика может в любое время вспомнить о тебе».
Он обратил взгляд своих глаз-маслин к быстро темнеющим небесам, словно накрывший его колпак был зрим и осязаем. Но увидел лишь первые звезды, загорающиеся в вышине. Чужие звезды чужого ему до сих пор мира.
Однако жизнь продолжалась. Надо было спать, есть и выполнять свои обязанностями перед клиентами. Однако появляться дома Еноту было не с руки. Все окрест уже знали, что Апостолоса Челлини посетили «Свои» и что из его дома вынесли покойника, а самого его — правда, без наручников — увезли в Замок задушевных бесед. Желающих увидеть его и задать ему сотни идиотских вопросов будет тьма.
Слава богу, никому из журналюг не пришло в голову, что попавший в Замок человек может выйти из него на волю еще до наступления темноты. Такое допущение иначе чем идиотством окрестить решительно было нельзя. Так что никто из шакалов пера не караулил Енота на выходе. Да и вышел-то он, строго говоря, не из Замка, а из подъезда одного из домов на противоположной стороне реки. Так — через подземный ход — из Замка выпускали тех, к кому не хотели привлекать внимания.
Выспаться, поесть и привести себя в порядок можно было в любом из подходящих местечек, загодя присмотренных и тщательно «окученных» Енотом. Пока придется все делать под носом у наблюдателей Байера. Заодно, глядишь, наблюдатели эти сами «засветятся». Пытаться сейчас «нырнуть», пустить в ход закаченные в тайниках документы на чужие имена, обналичить кредитные карточки пока не горит… Надо взять тайм-аут. А дела можно делать, связываясь с компом в своем офисе через здешнюю Сеть. Худо-бедно, а работает болезная…
С идеей как-то выйти на Шишела Енот не расстался. Но действовать напрямую означало светиться перед «Своими». Нет, вопрос надо обмозговать… Где-нибудь за столиком с доброй закуской… Еноту вдруг дьявольски захотелось есть. В чем, впрочем, не было ровно ничего удивительного. Тут как о чем-то, что было с ним в далеком прошлом, он вспомнил, что назавтра ему обещан дармовой обед «от пуза» на двоих в ресторанчике Сяна. Что ж… Этой возможностью он решил не пренебрегать и использовать ее наилучшим образом.
Но — завтра будет только завтра. А есть отчаянно хотелось сегодня и сейчас. Вытащив свой мобильник, он начал вызывать такси.
* * *
— Ну все. Мне пора, — решительно произнес Гринни. — Ждите меня здесь, ребята, и костерите последними словами. Вернусь ближе к полуночи. Со щитом или на щите.
— Ни пуха тебе ни пера! — напутствовал его Сян, который никогда не забывал про ритуальную часть любой затеи.
Тимми и Мика просто сделали Гринни ручкой. И тот исчез в дверях.
Вздохнув, Тимоти повернулся к заскучавшему было бармену. В «Топоре и плахе», одном из немногих пабов, был самый настоящий, живой бармен. Не кибер-автомат. Не удивляйтесь. На Заразе такое сплошь и рядом.
— Три пива, — буркнул Тимоти. — А лучше — сразу шесть.
— Я буду только имбирное, — предупредила Мика. — Или колу.
— Все равно — шесть вашего фирменного и большую колу для дамы, — уточнил Тимоти. — Нам тут сидеть долго. И если можно, переключи Ти-Ви на что-нибудь повеселее.
Из двух действовавших в Семи Городах каналов один транслировал дебаты в Магистрате, а другой — учебный фильм о способах оказания первой помощи. Бармен выбрал последнее.
Когда на поясе у Микаэллы залился трелью мобильник, друзья уже успели узнать, как определять, получил ли пострадавший сотрясение мозга или же является таким козлом от рождения, а также, что надо делать в случае отравления ребенка плодами дрянь-дерева.
Девушка допила колу, нехотя поднесла трубку к уху и приветствовала звонившего мрачным «ну?..». Дурные предчувствия одолевали ее.
Послушав с минуту говорившего на другом конце канала связи, она нахмурилась и морщась, как от приступа мигрени, попросила:
— Шишел, дорогой… Не грузи меня сегодня. Я понимаю, у тебя проблемы. Но давай — завтра. Ладно? Ты уж извини… — и отключила трубку.
Вид мобильника навел Тимоти на одну почти позабытую за делами вещицу.
— Вот что, Мика… — начал он, доставая из внутреннего кармана давешний, поуродованный предположительно дурнем Чувырлой дешифратор. — На-ка посмотри…
— Посмотрела, — сообщила ему Микаэлла, выждав секунд пять или шесть. — Знаешь, ума у меня от этого не прибавилось.
— Это дешифратор, — пояснил Тимоти.
— Да, это дешифратор, — признала Микаэлла. — Сдаюсь, ты выиграл. С тебя кола.
— Понимаешь, Мика, — задумчиво протянул Тимоти и положил аппарат на стойку. — Один урод мне, похоже, сбил у этой штуки настройку… Колу для мисс, пожалуйста. Маковую.
Последнее было адресовано бармену.
Тот с сомнением посмотрел на часы и заметил, что время, вообще говоря, уже не детское и если у мисс нет удостоверения…
Мисс предъявила удостоверение личности, получила маковую колу и поинтересовалась у Тимми:
— Какой урод?
— Макс Чумацки, — отмахнулся Тимоти. — Ты его не знаешь. Это не важно.
— Еще как знаю, — заверила его Микаэлла. — Чувырла. Говнюк еще тот.
— Так вот, — горестно сообщил ей Тимми, — он это еще раз доказал: вернул мне вещь в неисправном состоянии. Эта штука теперь все время ловит один и тот же канал и его дешифрует. И можно круглые сутки слушать голосок Чувырлы и его друзей. Но мне это не надо. Я не могу продать вещь… У тебя нет знакомых, которые…
— У меня есть знакомые, — вздохнула Мика, взяла дешифратор со стойки и кинула его в висевшую на плече сумку. — Это всё?
* * *
— Еще раз прокрути мне схему того, как этот тип намеревается из Магии делать деньги, — попросил Мутти Шведа. — Это выше моего понимания. Магию ведь задумывали так, чтобы все время Магия была бы отдельно, а денежки отдельно.
— Ты розовый идеалист, Мутти! — отмахнулся от него Янек. — Швед заманался уже объяснять тебе простые вещи…
Швед только зло зыркнул на обоих болтунов. Они отвлекали его от довольно важного занятия. Занятие это состояло в том, что он извлекал из стоящей перед ним кожаной сумки одну за другой пачки «орликов», пересчитывал их и укладывал аккуратными стопками на журнальном столике перед собой. В отдельную кучку укладывались попадающиеся среди золотистых «орлов» невзрачные на вид сотенные федеральной «зелени». Сидевший рядом Коста Леонидис зачарованно провожал каждую из них благоговейным взглядом.
«Орлики», что пересчитывал Швед, люди Пуделя внесли и сдали четверым «зоологам» под расчет через пять минут после того, как Пудель, он же Мишель Лакост, разъяснив своим новым подопечным ситуацию, убыл болеть за своего человека на подпольный матч в Чоп-хаусе.
Швед с шумом выпустил воздух из ноздрей, отложил в сторону непересчитанную пачку денег и зло уставился на бестолкового партнера.
— Нет, — обессиленно выдавил он из себя. — Для этого надо быть дипломированным драконоведом, чтобы не понимать простых вещей. Ты не задумывался, Мутти? Почему это «деньги — отдельно, Магия — отдельно»? А от какой такой радости самые большие коллекции предметов Магии оказываются в руках у самых богатых буратинок нашего мира, а не у кого-нибудь другого?
Он поднялся с продавленного дивана, подошел к Ти-Ви, что-то вещавшему в углу гостиной, в которой происходил разговор, и переключил его на музыкальную программу. В отличие от «Топора и плахи», дом 33 по Ботанической был оснащен чертовой уймой кабельных каналов.
— Магия сама по себе, Мутти, не продается за деньги. В этом вся ее подлая натура, — пояснил Швед. — Но услуги, оказываемые Магией, вполне продаются. Нельзя продать самих дракончиков. Но можно продать их работу, боевую работу. И из полученного дохода содержать таких, как мы, «зоологов». И тренеров. И подпольные базы. Но большую часть дохода оставлять себе. Владельцы драконов — богатый народ. Вот Пудель и захотел к их компании присоединиться. Они только купоны стригут с таких, как мы. Ты думаешь, с этой кучи «капусты», — он кивнул на сумку у себя под ногами, — мы получим большой навар? Нет, дорогой. Все это предназначено хозяину нынешней кладки. Как отступные. Мы договорились не называть вслух имен. Поэтому промолчу. Себе мы оставляем обычный процент и премиальные за проведение переговоров с хозяином кладки. Если мы, конечно, проведем эти переговоры успешно. Вся беда в том, что хозяева дракош — народ скрытный. И с кем попало не общаются. Поэтому-то Пудель и нуждается в наших услугах. Потому что настоящих хозяев кладок знаем только мы. И только с нами эти хозяева станут разговаривать.
— И как мы заставим хозяина драконов согласиться на такую дурацкую сделку? — поинтересовался Коста.
— Мы оба слышали, что сказал мсье Лакост, — напомнил Швед. — В случае отрицательного результата мы лишаемся премиальных и передаем ведение переговоров напрямую самому мсье Лакосту.
— То есть сливаем хозяина Пуделю? — уточнил Коста. — Это не называется сделкой… И это не называется партнерством. Пудель — просто дурак. Магия не терпит насилия, шантажа и обмана.
— Да, — пожал плечами Швед. — Лакост — придурок. Но придурок, который знает то, о чем ты забыл. Если хочешь, Мутти тебе прочтет лекцию о том, что драконы приобретают магические свойства только на втором, а то и на третьем году жизни. Когда «становятся на крыло». Им Магией надо заразиться и переболеть. Причем хворают они, болезные, тяжело. Некоторые дохнут. А некоторых выбраковывать приходится. Они к Магии — имунны. Так ящерами и остаются. Фокус в том, что хозяин кладки остается и хозяином драконов, из нее вылупившихся. Как видишь, Магия за деньги таки приобретается. Так что в этом смысле наш Пудель ровно ничем не рискует. А что до честного бизнеса, то я не Джордано Бруно, чтобы терпеть паяльник в заднице ради соблюдения правил игры…
Его излияния прервал переливчато зазвучавший сигнал дверного сенсора.
— Гос-с-споди, кого это несет сюда? — нервно спросил Швед и проверил, на месте ли бейсбольная бита — традиционное орудие самообороны от непрошеных гостей. Бита была на месте — стояла прислоненной к дивану.
Янек дал себе труд покоситься в сторону экранчика системы внешнего наблюдения.
— Да это Чувырла, — махнул он рукой. — К тебе, Мутти.
— Почему это только ко мне? — обиженно возразил тот, но поднялся, чтобы нажать кнопку замка.
Швед хотел добавить к своим словам что-то достаточно нелицеприятное, но по лестнице уже зацокали подбитые фигурными подковками ковбойские сапожки Макса Чумацки. Швед решительно застегнул сумку, накрыл разложенные на столике купюры сдернутым с дивана пледом, с недовольным видом уселся в кресло и сосредоточил свое внимание на экране Ти-Ви.
Макс Чумацки был закадычным приятелем всех, кто еще не сподобился въехать ему в морду. От Мутти ожидать этого было трудно. Янека и Косту он еще не довел до нужной кондиции. А Швед его просто игнорировал. Поэтому в небольшой комнатке, исполнявшей здесь роль гостиной, Макс чувствовал себя как дома.
Надо заметить, что гостиную эту он своим видом не украсил. Смахивал Чувырла больше на белесую моль. Только на моль с крысиной мордочкой. Глаза его были вечно красны и безостановочно бегали, словно опасаясь, что пропустят что-то существенное в окружающей обстановке. Например, что-нибудь, что плохо лежит.
Не дожидаясь приглашения, он вальяжно развалился в свободном кресле у журнального столика.
— Ну что, закурим? — осведомился Чувырла, извлекая из кармана грязноватого плаща портсигар. — Отличный «грезничек»… У хорошего знакомого достал партию…
— Я пас, — хмуро бросил Швед, не потрудившись даже повернуться к гостю.
— И почем травка? — поинтересовался Коста, потянувшись за самодельной сигареткой.
— Для вас — в долг, ребята… — добродушно отозвался Чувырла, раздавая самокрутки «зоологам» и нацеливаясь закурить сам. — Почти что даром…
Мутти понюхал цигарку и с видом знатока покачал головой.
— Не бойся! — захихикал Чувырла. — «Товар сертифицирован»!
Он потянулся за большой настольной в виде бронзового дракона зажигалкой и зацепил покрывавший столик плед. Золотистые «орлики» водопадом хлынули на пол.
— Да я смотрю, вы здесь, ребята, не бедствуете… — крякнул Чувырла, нагибаясь, чтобы собрать рассыпавшиеся купюры.
— Убери грабли! — строго сказал ему Коста, грохаясь на колени и торопливо сгребая золотистое половодье в плед.
— Да я что, я — как скажете… — с демонстративной обидой буркнул Макс и присел — уже не на кресло, а на краешек дивана.
Для такого перемещения у него были свои причины. Он наконец-то смог дотянуться до прилепленного под сиденьем «жучка». «Жучок», оформленный под невинный комок засохшей жвачки, ничем не выдавал себя — ничего не излучал, а только заносил в память каждый звук, раздававшийся в помещении. Сейчас дешевенькая память его уже была близка к переполнению. Чувырла без особых усилий снял устройство, определил его в карман и заменил новым. Все это прошло совершенно незамеченным: «зоологи» были заняты сбором купюр с пыльного ковра.
— Ну вы, я вижу, сильно заняты, ребята, — сохраняя обиженный тон, пробормотал гость, поднимаясь с дивана. — Я тогда пошел…
— Да, лучше заходи как-нибудь в другой раз, — виновато пробормотал Мутти, пытаясь бейсбольной битой извлечь забившуюся под шкаф золотистую бумажку. — Ты уж не обижайся…
Каблуки Чувырлы торопливо зацокали вниз по лестнице.
— Я буду не я, — буркнул Коста, прислушиваясь — хлопнула ли входная дверь, — если подлюка не утащил с собой пару сотенных…
* * *
— Твой пропуск, парень! — с ленцой окликнул Гринни мордоворот на входе.
Конечно, бизнес Секача был «священной коровой», неприкосновенной в общем-то для людей Закона. Представить себе налет Городской Стражи на игорный зал Чоп-хауса мог только человек, одаренный большой фантазией и начисто лишенный чувства юмора. Если уж и было от кого ждать подвоха, так только от кого-либо из партнеров и конкурентов Гордона, чего-то с ним не поделивших, или от какого-то закусившего вдруг удила Ордена.
Так или иначе, несмотря на очевидную безнаказанность Секача — хотя бы внешнюю, — тот тщательно соблюдал конспирацию.
Входили игроки и приглашенные зрители исключительно с черного хода, оставив свои роскошные кары на стоянках не ближе чем за квартал от Чоп-хауса. Желающих поставить свои магические монеты на того или иного игрока или на самого себя было гораздо больше, чем мог за раз вместить скромный игровой зал. Поэтому в зал (по очереди, расписанной на полгода вперед) допускались только сами игроки или лица, сподобившиеся предъявить записку, собственноручно написанную Секачом и им же подписанную. Эти автографы тут же на входе и забирали даже у самых важных персон. Во избежание повторного использования
— Я в списке, — коротко бросил Гринни.
— Я знаю парня в лицо, — буркнул второй охранник и заглянул в список. — Монеты с тобой?
Гринни молча предъявил кожаный кисет.
— Записано: «Ставка за четверых», — констатировал охранник. Он пересчитал монеты. — Двенадцать. Проходи!
Следующая пара охранников — в коридоре — обыскала его. Один — вручную, другой — с помощью хитроумного детектора. Третья пара стражей — уже на входе собственно в зал — оставалась совершенно равнодушна. Что входило в функции этих двоих, Гринни не знал.
Зал был убран строго — никаких вульгарных «магических» росписей, никаких атрибутов дешевой кунсткамеры. Только массивный стол для Игры посередине, тяжелые дубовые стулья для шести игроков вокруг. Помост для судей, точнее — скамья на возвышении на три-четыре персоны, отгороженная от зала трибуной-барьером. И в три яруса скамьи для зрителей вдоль стен. Не больше чем на две дюжины мест. Толчея недопустима. Если вы не входили в число личных друзей Секача, то место на такой — не слишком комфортабельной — лавке обошлось бы вам в стоимость неплохого автомобиля. Правда, колу, виски и соленые орешки подали бы вам совершенно бесплатно.
Секач сидел во главе стола. Пока что всего лишь как Хозяин Игры и почетный зритель. Его партия всегда бывала последней. Провожала игроков к столу и рассаживала их по местам модератор Игры — седая как лунь и сухая, как демон пустыни Азазель, Тася Млинская. Ужасная тетка, связываться с которой побаивался и сам Секач.
Гринни досталось место прямо под трибуной судей и напротив Секача. Не самая лучшая позиция. Но спорить не приходилось. Трое игроков, пришедших раньше, уже заняли свои места и тихо сидели, приглядываясь друг к другу. Лишь один из них, Везунчик Тони, явно выделывался на публику. Разминал пальцы с помощью хитроумных упражнений, со значением елозил задом по стулу, бросал то на кого-нибудь из сидящих за столом, то в зал исполненные таинственного смысла взгляды, давая понять, что он на короткой ноге со многими из пришедших поглазеть на Игру богатеев.
«Он вылетит из Игры первым, — отрешенно подумал Гринни. — От силы — вторым. Как эта “дешевая повидла” вообще сюда просочилась?»
Тася провела к столу последних двух игроков и окинула взглядом зал.
Все поняли, что отсчет времени уже пошел.
Последние зрители расселись по местам. Игрокам подали тоник. Везунчик попросил заменить пойло на виски. Ему принесли.
Гонг!
Один удар — предупреждение. Тишина.
* * *
— Напоминаю! — каркающим голосом провозгласила Тася. — Игра идет в три раунда. — В каждом раунде: ставки, розыгрыш костей, размен костей, бросок. Двое выбывают после первого раунда и оставляют ставку в Игре. Двое — точно на тех же условиях — выбывают во втором. Оставшиеся двое могут поделить выигрыш и закончить Игру.
Зачитывая правила, Тася поворачивалась то вправо, то влево. То ли проверяла, не оглохли ли слушатели. То ли давала этим слушателям лицезреть свой аристократический профиль. Профиль этот наводил даже сведущих людей на бредовую мысль о том, что, может, и впрямь существовала в незапамятные времена в Российской, надо полагать, империи (на худой конец в Речи Посполитой) династия князей Млинских.
— В последнем раунде, если игроки решают продолжить Игру, — продолжала она, — выбывает один из двух оставшихся. По желанию Хозяина Игры играется четвертый раунд — с победителем. Победитель не может отказаться. Отказ равен проигрышу. Это всё. Все всё расслышали? Ни у кого уши не заложило?
Ответом ей был тихий гул. Нестройный и невнятный.
Гонг!! Два удара. Полная готовность.
Везунчик Тони демонстративно смаковал виски. Гринни смотрел перед собой. Мимо зрачков Секача. Это у него получалось.
К столу подошел служитель с деревянным подносом. На подносе — кости. Встал за спиной Секача.
— Кто-нибудь желает проверить подлинность инструмента Игры?! — прокаркала Тася. — Повторяю. Тот, кто хочет убедиться в подлинности костей, может это сделать сейчас.
— Дайте-ка сюда на пробу… пару… — небрежно попросили с трибуны судей.
Знакомый голос.
Гринни осторожно посмотрел через плечо. Мэтью Честертон! Во как! Давно Мэта в Семи Городах видно не было. И вот — нате. Один из трех судей… В общем-то, какое Гринни до этого дело? Но любая неожиданность в Игре неприятна. Наверное, потому что отвлекает. Да, конечно.
Служитель почтительно приблизился к трибуне судей, и Мэтью Честертон наугад подхватил с подноса две кости — костяную и металлическую. Для порядка рассмотрел их, положив на ладонь под разными углами. Прислушался к ним, принюхался… Хорошо, что не лизнул.
«Дешевый спектакль, — подумал Гринни. — И все-таки зачем здесь этот клоун? Ведь зачем-то Секач пригласил его сюда. Посадил на судейскую трибуну… В костях Мэт разбирается не лучше любого другого. А в чем он по-настоящему разбирается?»
Какая-то неясная тревога коснулась его души холодным лезвием.
— Я удовлетворен, — сообщил Честертон, возвращая кости на поднос.
Служитель ссыпал содержимое подноса в огромный кожаный кисет, затянул его горловину и принялся с большим почтением перетряхивать его.
Гонг! Сигнал игрокам.
— Господа, приготовьтесь делать ставки! — каркнула Тася жестким, жестяным голосом. — Напоминаю: размер ставки — не менее четырех монет! Разрешается ставить монеты, доверенные игрокам любыми другими лицами. — Млинская снова обвела игроков взглядом коршуна. — Ваши монеты — на стол, господа! Напоминаю: все время Игры все выставленные на Игру монеты должны находиться на виду у всех, на столе. В любой момент любой из игроков или любой из судей может потребовать проверки выставленных на Игру монет — всех сразу или любой из них — на подлинность. Напоминаю. Предъявивший фальшивую монету лишается всех выставленных на Игру монет. Лишается права участвовать в Игре. Лишается права участвовать во всех других Играх этого дома. Лишается права входить в зал Игр навсегда.
Тася, не глядя, подтянула под себя кресло на колесиках и, опускаясь в него, добавила то, чего не говорила обычно:
— Напоминаю. Строгие Правила приравнивают кривые монеты к фальшивым.
Ловушка захлопнулась.
* * *
Такси в Семи Городах еще только пробивало себе дорогу. И если вы думаете, что, выйдя на улицу и нажав предназначенную для вызова такси кнопочку на корпусе вашего мобильника, вы его дождетесь, что через пару минут (ну минут через пять максимум) по кромке тротуара к вам подплывет привычно ярко-желтая «субмарина» такси-автомата и голосом робота извинится за задержку, то вы жестоко ошибаетесь. Так — не было. По крайней мере, так не было на Заразе и особенно в Семи Городах.
А эту самую кнопочку считайте пустым декоративным украшением вашего средства связи.
Еноту пришлось связываться подряд с четырьмя фирмами, практикующими в Семи Городах извоз пассажиров, пока наконец бестолковый диспетчер «Крылатых колесниц» не соизволил пообещать ему, что «минут через пятнадцать-двадцать кто-нибудь из наших парней освободится и завернет за вами… Если ему будет по пути».
Вольный предприниматель скрипнул зубами и стал пристраивать мобильник на поясе. Тут-то и раздался у него за спиной тихий знакомый голос:
— Разрешите предложить вам воспользоваться моей машиной, мистер. Уверен, что нам по пути…
Ни монашеский наряд, ни слегка измененный голос не могли ввести Енота в заблуждение. Сердце его радостно екнуло. И горестно в то же время. Он послушно последовал за монахом к небольшому «Субару Каприз», стоящему поодаль.
— Вы на редкость не вовремя нашли меня, святой отец, — тихо произнес Енот, усаживаясь справа от места водителя. Водителем был, понятное дело, сам носитель одеяния посвятивших себя вере Учителя.
Он без лишних слов захлопнул дверь и устало уведомил пассажира:
— Всякое прослушивание блокируется только в полностью закрытом салоне.
«Субару» тронулся с места.
— Что происходит, резидент? — спросил монах, выруливая в путаницу кривых улиц Речного Порта. — Я уже счел вас пропавшим без вести.
Енот только горестно усмехнулся:
— Вы, отче, разгуливаете под капюшоном. А мне вот приходится ходить под колпаком…
«Отче» промолчал.
* * *
Гонг!
— Ставки первого раунда, господа. Напоминаю, — каркнула Тася. — Выигравший будет вправе требовать обмена выигранных монет на любой из выставленных на обмен призов. Но только — после партии с Хозяином Игры. Кладите ваши монеты на белую линию…
Гринни выложил первые четыре монеты из своих двенадцати. Три — полученные от Сяна и одну — монету Тимоти. Монету Микаэллы он решил приберечь напоследок. На душе у него скребли кошки.
— Теперь каждый из господ игроков получает на руки по шесть костей. Каких — определит рулетка.
Тася запустила руку в кожаный кисет, оказавшийся уже перед ней, и выбросила на поднос ровно полдюжины совершенно непохожих друг на друга кубиков.
Первая шестерка костей пошла!
Служитель крутанул рулетку.
Ворожба началась. Зрители большей частью зачарованно смотрели на метания блестящего шарика по бешено вращающейся чаше, в отличие от рулетки казино разбитой только на шесть секторов. Игроки просто терпеливо ждали. Возможно, Везунчик и выпендривался каким-то новым способом, но на него не смотрел никто. Гринни — в том числе.
Метания шарика становились все менее и менее паническими. Наконец он с затихающим «глок-глок-глок…» замер в каком-то из секторов. Номера секторов, понятное дело, совпадали с номерами, под которыми значились игроки. Гринни выпал четвертый. Шарик остановился на шестом.
Служитель ссыпал кости перед усатым Ноэлем Ашкенази.
Затем последовали: номер три — Везунчик, номер четыре — Гринни, номер один — Хосе Мартинес, номер пять — Бенедикт Мальта…
Номеру второму — Ване Четному — без закручивания рулетки досталось шесть последних костей, оставшихся в кисете.
Наступила слегка потрескивающая напряжением пауза.
* * *
Гонг!
Первый размен костей.
Размен костей… Первая фаза Игры. Каждый из игроков, пожалуй, без всяких сомнений согласился бы с тем, что размен — это решающий для каждого из них этап Игры (и обязательно становился таковым, но никто не мог сказать точно — в какой момент). У каждого игрока была своя теория насчет того, какой обмен ему выгоден, а какой нет. Каждый стремится набрать в своей «горсти» самый «удачливый» набор магических костей. Фокус Игры состоит в том, что, после того как — ударом гонга, конечно, — будет остановлен размен, решать, кому в Игре оставаться, будут уже сами кости.
Торг между игроками шел на привычном для них языке жестов и обмена короткими, непонятными для непосвященных, фразами. Гринни достался — на его взгляд — неплохой расклад, но парой костей он таки обменялся с Мальтой и Четным. Не поучаствовать в размене было дурным тоном.
Снова прозвучал гонг.
Игроки сложили кости в кожаные стаканы и принялись трясти. Трясли каждый на свой манер. Шептали заклинания. Гринни свой набор магических слов решил оставить напоследок. Всяк знает, что в Игре одно заклинание работает только один раз. Не больше. Первым выкинул свои кости Ашкенази. Последним — Везунчик. Секунд десять игроки рассматривали выпавшие у каждого из них комбинации. Потом Мальта молча налил себе виски, проглотил его, поднялся и вышел из-за стола. Он даже не стал занимать место в зале, чтобы досмотреть, как сложится Игра. Просто повернулся и покинул зал. Везунчик отреагировал на неудачу (а она, как верно угадал Гринни, его постигла) куда как более бурно. Побледнел, хватил об пол стакан с виски и был мгновенно выдворен из зала двумя мордоворотами из охраны.
Самой выигрышной была комбинация Ашкенази. Тася лопаточкой отодвинула выложенные на белую линию монеты к нему.
Гринни потер лоб. По своей силе комбинация, выпавшая у него, была третьей с конца. Он тоже позволил себе глоток виски. И почувствовал на себе пристальный взгляд Секача.
* * *
Гонг!
Второй тайм Игры. Ставки второго раунда.
Теперь в запасе у Гринни остались только его собственные монеты и монетка Микаэллы. Ашкенази — строго по правилам — выставил на Игру весь свой выигрыш, убрав с белой линии только четыре монеты — по выбору. Как свой выигрыш первого тура. Такое право у Игроков было.
Розыгрыш костей. Размен…
Перед тем как вытряхнуть свой набор костей на зеленое сукно стола, Гринни все-таки произнес еле слышно одно из своих заклинаний. Оно, видно, помогло. В этот раз он снова остался в Игре. С дистанции сошли Мартинес и Ашкенази. Последний — сохранив (и немного увеличив) свой запас магических монет. Оба остались в зале — досматривать третий и — неминуемый — четвертый раунд.
Во время короткого перерыва, ожидая, когда же снова по нервам ударит гулкая медь гонга, Четный и Гринни потихоньку прихлебывали виски и осторожно присматривались друг к другу поверх стаканов.
Гонг!
«Делайте ставки, господа»…
Четный поднял руку и негромко произнес: «Игра на равных».
Это был удар под дых. Это означало, что сам он выкладывает на белую линию все выигранные монеты и все, что были оставлены для третьего раунда, — в сумме тридцать шесть монет. Но ровно столько же дожен выложить и его противник. Если противник этого не сделает, то потребовавший «Игры на равных» считается победителем, но ставка проигравшего сохраняется за ним. Такое не приветствовалось. Но Строгими Правилами допускалось.
Тася Млинская молча повернулась к Гринни. Тот также молча указал глазами на выложенные им на белую черту четыре монетки. Ровно четыре — ни больше ни меньше.
Наступила тишина.
* * *
— Внимание, господа! — проскрежетала Млинская. — Игрок потребовал «Игры на равных». Противник, как я понимаю, не имеет нужного количества монет. У него есть право просить дополнительные монеты у того, кто пожелает участвовать в его ставке. Есть здесь такие?
Она обвела зал взглядом.
В глубине зала гулко откашлялся сухой, субтильный, с иголочки одетый Николас Толль. Всем известный игрок, дожидавшийся второй Игры этой ночи. То, что он богат на магические монеты, было известно каждому.
— Парень два раза был на грани фола, — произнес он резко. — Я не стану рисковать. И никому из вас не советую. У нас впереди — еще вторая и третья Игра.
Снова наступила тишина.
И в тишине этой добродушно прогудел голос Секача:
— Ты слишком уж наезжаешь на мальчишку… Надо дать ему шанс… Слушай-ка, Гринни… — Секач обратил свою физиономию к молодому игроку. — Подумай… Может быть, конечно, тебе и не стоит рисковать. Но если ты желаешь рискнуть, то… Я тебя поддержу. Только, понимаешь, я не меценат. Ты знаешь условия такой помощи.
Взгляд Гринни заметался между каменной физиономией Секача, иссушенным профилем Млинской и ничего не выражающей маской Четного. Это были даже не лица. Маски Игры. Он затравленно посмотрел в зал. Там среди взглядов, исполненных холодного и циничного любопытства, были и такие, в которых читалось и сочувствие поставленному перед нелегким выбором совсем молодому парню.
А сочувствовать была причина. Все знали, что означают «условия такой помощи». Вот это и было одним из способов делать из Магии деньги. Довольно грязным способом, но кто из сидевших в зале осмелился бы бросить такой упрек Хозяину Игры?
На игрока делал ставку владелец костей. Но за эту услугу надо было платить — по счетчику.
— Я делаю на тебя ставку, — счел нужным объяснить Секач. — Ставлю недостающие монеты. И мы заключаем пари. Если ты выиграешь у парня, то имеешь право взять выигрыш и на весь сыграть со мною. Я предложу тебе самый высокий приз. Знаешь какой?
— Знаю, — ответил, сглотнув слюну, Гринни.
Все знали это. Высшим призом сегодняшних Игр были магические кости. Полный их набор. Хорошая основа для хорошего бизнеса.
— И знаешь… Если ты выиграешь у этого парня, — продолжил Секач, — то считай, что ты мне, можно сказать, ничего не должен. Отдашь, когда заработаешь.
Это был воистину великодушный жест. Зал затих: великодушие Секача означало прелюдию к какой-то исключительной подлости.
— Ну вот, а если ты меня разочаруешь… — Лицо Секача стало из просто жесткого совсем жестким. — Тогда, Гринни, тебе придется выплатить все по полной программе. По правилам. Как-никак я рискую тридцатью двумя монетами.
Гринни мгновенно прикинул в уме, сколько он будет должен. Точностью расчета можно было пренебречь. Он хорошо понимал, что таких денег он не будет держать в руках никогда в жизни. Разве что если сам сделается содержателем подпольного игорного дома. И то даже в таком случае это еще не факт. И неожиданно для себя самого услышал собственный голос:
— Принято. Принято, мистер Гордон.
Секач еще раз смерил парня испытующим взглядом и кивнул возникшему, словно из ниоткуда, Мочильщику.
Тот — жестом фокусника, из-за спины — достал и положил на стол потертый кожаный кисет. И стал из этого кисета одну за другой извлекать магические монеты. Продемонстрировав каждую залу и судьям, принялся укладывать их столбиком на белую линию. Всякий раз при этом он бросал на Четного косой взгляд, и тот непрестанно кивал в подтверждение того, что согласен со сделанной ставкой.
На белой линии — рядом с кинутыми россыпью монетами Четного и выложенными в ряд монетками Гринни выросли два солидных столбика монет, поставленных на Гринни Секачом. Зрелище было, что называется, не требующим лишних слов.
— Господа, ставки сделаны! — объявила старая карга Млинская и повторила роковую формулу еще пару раз: «Господа, ставки сделаны. Господа, ставки сделаны». А для особо непонятливых объяснила: — Ставки сделаны, господа!
Гринни глотнул виски и даже не почувствовал его вкуса.
Гонг!
Раздача костей. Пронзительный взгляд — зрачки в зрачки. Почти формальный, ничего уже не значащий торг парой костей…
Гонг!!
Снова гипнотизирующий обмен взглядами. Сложные фигуры, выписываемые зажатыми в ладонях кожаными стаканами. Пассы. Заклинания…
Гонг!!!
Кости высыпаются на стол и ложатся сложным узором, определяющим волю Судьбы.
Четный секунду-другую окаменело смотрит на этот узор, потом отрешенно и обессиленно откидывается на спинку стула…
— Ну что ж, — прозвучал в тишине по-прежнему добродушный говорок Секача, обращенный к Гринни. — Твоя взяла, сынок. Не желаешь ли сыграть на все со мной?
Ответ не подразумевал отказа. Только коротенький перерыв — на глоток виски. Собственно, ради этой короткой фразы и была затеяна вся Игра. Гринни ответил коротко:
— Принято, мистер Гордон.
Наступила пауза. Секач откинулся в кресле и посвятил минуту-другую раскуриванию сигары.
— Ну, раз уж Игра пошла по-крупному… — Он выпустил в пространство над столом клуб ароматного дыма. — Раз пошла Игра всерьез…
Он скосился на Четного. Тот поднялся и на ватных ногах добрался до первого ряда. Тяжело рухнул на первое же попавшееся сиденье и по-прежнему бессмысленным взором уставился в пространство перед собой.
— Так вот, — закончил Секач. — Раз уж играем на большой приз, то надо соблюсти все формальности. Пойми, я ничуть не сомневаюсь в тебе, сынок… Но Игра есть Игра. Мэт!
Он щелкнул пальцами в сторону трибуны судей. Мэтью Честертон почтительно поднялся со своего места и снизошел к столу игроков.
— Играем на большой приз, — сообщил ему Секач и без того очевидный факт. — Будь добр, подтверди, что ставки в порядке.
Лицо Мэта Честертона не дрогнуло. Только покривилось чуток.
— Со ставками не все в порядке, господин Гордон.
Он наклонился и уверенно взял из четырех монет, выложенных Гринни, монету Микаэллы. Потом повернулся к Звонкову и строго осведомился:
— Ведь это вы выставили на Игру эту монету?
Отрицать очевидное было бессмысленно.
С этого момента окружающее начало медленно вращаться вокруг Гринни и одновременно двоиться и даже троиться, словно пыталось расщепиться на несколько не зависимых друг от друга реальностей, которые бы зажили каждая своей жизнью.
— Монета кривая, — с чувством бросил Мэтью. — Вы потребуете доказательств или не будете спорить?
Он швырнул монету Гринни и, не дожидаясь ответа, повернулся и зашагал назад — к трибуне судей. Всем своим видом он выражал глубочайшее презрение к обмишурившемуся игроку.
В очередной раз тишина повисла в зале. На этот раз определенно гробовая.
— Ты огорчил меня, сынок… — наконец произнес Секач. — Более того, ты меня разочаровал. Ну что же… Ты, оказывается, не выиграл… Ты проиграл… А значит, должен мне… Тебе нарисовать на бумажке или сам посчитаешь?
С боков к Гринни придвинулись двое охранников.
По залу прокатился ропот. Еще немного — и могло начаться уж и совсем страшное.
Но Секач голосом перекрыл шум вскипающего мордобоя.
— Не надо месилова, ребята. Парня подставил кто-то из тех, кто на него поставил. Парень виноват только в том, что доверился какому-то, кто оказался похитрей его…
Гринни, пребывая в состоянии какого-то растроения или расчетверения личности, стал вылезать из-за стола. Даже неопытному глазу было видно, что он едва держится на ногах.
— С парня достаточно того, что он попал на довольно большие бабки, — почти ласково продолжил Секач. — Это, конечно, серьезная для тебя проблема, сынок. Но ты ведь управишься с ней за недельку? — Он проводил пошатывающегося и отрешенно уставившегося в пространство перед собой Гринни почти отеческим взглядом. Потом кивнул Мочильщику: — Парень совсем плох. Будь добр, проследи, чтобы с ним ничего не приключилось…
Мочильщик понимающе кивнул и словно растворился в воздухе.
— Ну что же… — помолчав, обратился Секач к Четному, по-прежнему сидевшему на первой скамье и пытавшемуся прийти в себя от неожиданного кульбита Судьбы. — Ты теперь проходишь за победителя третьего раунда. Играешь партию на большой приз?
Четный отрицательно помотал головой.
Млинская лопаточкой подвинула монеты к Хозяину Игры.
— Ты вправе забрать свою ставку, — мягко прогудел Секач, кивнув Четному.
— Первая Игра закончена! — объявила Млинская.
* * *
Гринни шел по улице, не видя перед собой ничего. И ничуть не удивился, наткнувшись на ставшего на его пути скалой Мочильщика. Просто уставился на него совершенно шальным взором.
— Ты понял, парень, что залетел на пятьсот тысяч «орликов»? — осведомился тот, придерживая Гринни за отвороты пиджака. — И не ты один, а вся ваша компашка. Доходит до тебя?
Он встряхнул Гринни, и тот ответил ему взглядом — понимающим, хотя и мутным.
— Так вот, — чуть ли не по слогам стал объяснять Мочильщик. — Втолкуй своим дружкам, что у вас, голубчиков, неделя сроку на все про все. И вы не открутитесь, дорогие! Не уложитесь — начнем вас зачищать. Сперва всяческие члены и членики поотрезаем, ну а что дальше будет — легко додуматься.
Он отпустил Гринни. Тот, пошатнулся, но остался стоять на ногах. Помотал головой и нетвердым шагом двинулся поперек площади — к сумеречно сияющей вывеске паба «Топор и плаха».
* * *
В паб Гринни не столько вошел, сколько впал. Все трое его приятелей без всяких слов поняли, что дело — швах. И даже не просто швах, а много хуже. Как ни странно, нервы сдали в первую очередь у всегда сдержанного и хладнокровного Тимоти. После первых же слов, которые выдавил из себя Гринни, он заорал: «Я его убью!» и чуть было не осуществил свое намерение, но был удержан Сяном.
Когда же Гринни, проглотив протянутый ему Микаэллой стакан спиртного, добрался в своем рассказе до суммы финансовой задолженности Секачу, уже Тимоти пришлось удерживать Сяна от совершения акта смертоубийства своего ближайшего друга.
И только Микаэлла избежала каких-либо эмоциональных взрывов. Она пребывала в состоянии какой-то отрешенности. Она уже мысленно, без слов взяла вину на себя. И поэтому просто смотрела перед собой пустым, лишенным всякого выражения взглядом. И взгляд этот привел в чувство и Сяна и Тимоти. Очень нехорошим был этот взгляд. Взгляд человека, которого уже нет.
— Вот что, — определил Тим. — Если ты считаешь себя виноватой, то виноваты мы все. Раз согласились играть на таких условиях. И ты… не больше виновата, чем любой из нас. Раз мы приняли правила Игры.
Он сунул кредитную карточку в щель кассы, и сервисный автомат тут же выставил перед ним двойное виски. Тимоти молча передвинул стакан к Гринни, который проглотил его содержимое как лекарство. Потом вытащил свою кредитку и удачно попал ею в нужное место сервисного автомата. Получил еще сто грамм крепчайшего местного самогона и тоже проглотил его, не меняя выражения лица.
— Слушай, ты до дома дойдешь? — осторожно осведомился Тимоти. — Ты вообще меня слышишь? Сейчас мы в ауте. Ни до чего не додумаемся, потому что не сможем. Давайте по домам. Необходимо выспаться и протрезветь. Завтра с утра встречаемся и думаем. Сейчас мы все должны прийти в норму. Просто-напросто. А там — сесть и думать.
— О чем думать-то? — возопил Сян. — Если бы я знал, как за неделю сделать полмиллиона «орликов», я бы не пахал в своем сраном ресторане, а…
Тимоти отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и с ударением на каждом слове пояснил суть дела:
— Тем не менее нам придется сообразить: как их сделать. Хотя бы раз в жизни. Потому что без этого и жизни не будет. Ни у кого из нас. Порешат всех по очереди — и точка!
В общем-то он был прав.
Гринни чуть качнулся вперед-назад, вправо-влево и словно в забытьи двинулся к выходу.
— Стоп! — сказал Тимоти Сяну, попытавшемуся было остановить приятеля. — Сейчас не надо его трогать… Завтра. Всё — завтра…
* * *
Снова осознавать себя Гринни начал на какой-то малознакомой ему площади — где-то за Саттервилем, ближе к Речному Порту. И осознавать себя в этот раз было ему непереносимо больно и тошно. Ему даже не приходило в голову искать виновника своих бед на стороне. Винить кого бы то ни было, кроме самого себя. Например, Микаэллу.
«Я козел! — не переставал повторять он. — Я козел из козлов!..»
С этими словами он и вошел в приютившийся в углу площади довольно уютный на вид ночной бар. До полудюжины полуночников, коротающих время за стойкой, остались, в общем-то, равнодушны к этому его заявлению. В большинстве своем даже не обернулись на обозначившийся шум. Но убедившись, что погрома не намечается, утратили к происходящему всякий интерес. Ну считает себя человек козлом, так и пусть себе считает… Ему виднее. В конце концов, все мы козлы. Одни — больше, другие — меньше…
Примерно в такую жизненную философию посвятил Гринни бармен, отмеривший ему первое двойное виски. На третьем двойном Гринни попытался остановить себя. Хотя, возможно, это было четвертое или шестое двойное. Но не тут-то было! Легче было остановить на ходу разогнавшийся локомотив. Измотавшие сами себя бесконечными упреками мозги его просто жаждали быть оглушенными.
Сам ли он смог «притормозить» или его вышвырнули из заведения, Гринни не мог вспомнить. В памяти на этот счет у него не сохранилось ровным счетом ничего. Или, наоборот, слишком много. В момент, когда заблудившееся где-то сознание снова посетило его, он на автопилоте уже почти добрался до родных мест. По сторонам тянулись кварталы улицы Сиреневых Лилий, ведущей, понятное дело, к площади Эпидемий. Той, на которой базировался магазинчик-офис Тимоти Стринга. Этот магазинчик Гринни мог спокойно рассматривать из окна своей квартирки, которую снимал с тех пор, как стал жить один.
Беда же состояла теперь в том, что ноги постепенно переставали слушаться Гринни, и навалившаяся вялая усталость подсказывала ему прекрасный способ избавиться от необходимости преодолеть последние сотни метров до своего жилища. Провести остаток ночи на ближайшей скамейке. Или просто под забором.
Но этот вариант не устроил те остатки сознания, что упорно копошились в его черепе. И, двигаясь короткими перебежками от одной точки опоры до другой, Гринни достиг расположенной неподалеку часовенки Пестрой Веры. Теплый трепещущий свет, льющийся из ее приоткрытых дверей, почему-то придал ему силы. Вернул уверенность в себе.
Почти твердым шагом (один только раз пришлось придержать норовящую повернуться под несколько необычным углом окружающую действительность, ухватившись за косяк двери) он вошел в часовенку и на минуту-другую замер, слегка покачиваясь и пытаясь поймать витающую где-то рядом мысль.
Потом, действуя по наитию, он принялся хлопать себя по карманам и нашел-таки остатки своей наличности. Видимо, он так плохо управлялся с «капустой», что какая-то добрая душа позаботилась, чтобы он не растерял свои «орлики». Добрая душа пребывала, видимо, тоже в состоянии далеко не полной трезвости. Купюры были спрессованы в почти неразделимый комок и засунуты поглубже в нагрудный кармашек пиджака. То есть в самое неожиданное, с точки зрения Гринни, место.
Он отслоил-таки от денежного комка несколько золотистых бумажек и стал двигаться вдоль одной из стен часовенки, мимо неровными шеренгами выстроившихся на полках изваяний божков Пестрой Веры. Перед некоторыми фигурками трепетало пламя свечей, лампадок и курильниц. Нужного ему божка он отыскал не сразу.
То был бог, которого не любил никто. И найти его алтарик можно было лишь в часовнях и храмах. Никто не хотел держать в своем жилище алтарь Уинну-а-Онноу — Неукротимого бога Отчаяния.
Гринни запалил свои купюры от ближайшего огонька, помахал занявшимся пламенем перед носом злого божка и прошептал в его лицо бешеным шепотом:
— Убирайся! Отцепись! Нетроньменя, скотина!! Нетронь!!!
