Хардин

Девять дней.

Прошло девять дней с тех пор, как я разговаривал с Тессой. Я не думал, что смогу прожить без нее хоть день, не считая уж гребаные девять дней. Такое чувство, что прошла уже тысяча дней, и с каждым часом боль становится все сильнее.

Когда тем вечером она ушла, я все ждал и ждал, когда я услышу ее шаги, ждал, что она ворвется и начнет кричать на меня. Но она не пришла. Я сидел на полу и все ждал. Она так и не вернулась.

Я допил остававшееся в холодильнике пиво и разбил бутылки о стену. На следующее утро, когда я проснулся и увидел, что ее нет, собрал манатки и сел на самолет, чтобы выбраться из этого гребаного Вашингтона. Если бы она хотела вернуться, то вернулась бы тем же вечером. Мне надо было вырваться отсюда и побыть в другом месте. Все еще дыша перегаром и не сменив грязную белую футболку, я поехал в аэропорт. Я не стал заранее звонить матери: вряд ли я помешаю каким-то ее планам.

Если Тесса позвонит до того, как я сяду на самолет, я вернусь. Но если нет, думал я, то очень жаль. У нее была возможность передумать. Она всегда возвращалась, что бы я ни делал, так почему в этот раз все по-другому? Ничего особенного я и не сделал: да, я соврал ей, но это была несущественная ложь, а она так вспылила.

Если кто и должен злиться, так это я. Она привела в мою квартиру гребаного Зеда. Более того, Лэндон ворвался ко мне, как чертов Халк, и прижал меня к стене. Серьезно, какого хрена?

Эта идиотская ситуация настолько сложная, но это не моя вина. Ну, в чем-то, может, и моя, но это она должна вернуться ко мне, а не наоборот. Я люблю ее, но не стану делать первый шаг.

Практически весь первый день я провел в самолете, стараясь проспаться после похмелья. Надменные стюардессы и пассажиры в строгих костюмах бросали на меня недовольные взгляды, но мне было насрать. Мне нет до них никакого дела. Я взял такси и едва не придушил водителя, когда мы доехали до маминого дома. Столько денег за гребаные пятнадцать километров от аэропорта?

Мама была поражена и рада меня видеть. Немножко поплакала, но, к счастью, остановилась, когда появился Майк. Видимо, она начала понемногу переносить свои вещи к нему и собирается продать этот дом. Мне похрен на дом, так что это меня никак не беспокоит. Он все равно полон долбаных воспоминаний о моем вечно пьяном папаше.

Приятно, что я могу думать обо всем этом, не оглядываясь на мнение Тессы. Будь она здесь со мной, мне было бы стыдно грубить матери и этому ее Майку.

Так что слава богу, что ее здесь нет.

Второй день выдался чертовски утомительным. Целый день я слушал мамин рассказ о ее планах на лето и игнорировал вопросы о том, зачем я приехал. Я приехал сюда в поисках гребаного спокойствия, но в итоге бешусь еще больше. К восьми вечера я оказался в пабе на соседней улице. Симпатичная брюнетка с глазами такого же цвета, как у Тессы, улыбнулась и предложила выпить. Я отказался, даже достаточно вежливо, но эту вежливость вызвал лишь цвет ее глаз. Чем дольше я смотрел в них, тем больше понимал, что у Тессы они совсем другие. Не такие пустые и безжизненные, как у этой девушки. Глаза Тессы имеют совершенно пленительный серый оттенок, который сначала кажется голубым, пока к ним хорошенько не присмотреться. Они красивые – ее глаза. Какого хрена я сижу в этом пабе и думаю о глазах? Черт!

Когда я, спотыкаясь, пришел домой в два часа ночи, то увидел, с какой досадой смотрит на меня мама. Но я постарался не обращать на это внимание, пробормотал какое-то дурацкое извинение и с трудом забрался по лестнице к своей комнате.

Началось все на третий день. Мысли о Тессе появлялись у меня в голове совершенно неожиданно. Я смотрел, как мама моет посуду, и вспомнил, как Тесса постоянно складывала тарелки в посудомойку, чтобы в раковине не оставалось ничего невымытого.

– Мы сегодня идем на ярмарку. Хочешь с нами? – спросила мама.

– Нет.

– Прошу тебя, Хардин! Ты приехал в гости, но почти не разговариваешь и не проводишь со мной время.

– Нет, мам, – снова отказываюсь я.

– Я знаю, почему ты здесь, – осторожно сказала она.

Я разбил чашку об стол и пулей вылетел из кухни.

Я ожидал, что она поймет мое бегство, мою, так сказать, попытку спрятаться от реальности. Не уверен, может ли существовать какая-то реальность без Тессы, и я не готов справиться с этим – так зачем она меня достает? Раз Тесса не хочет быть со мной, то пусть идет к черту. Она мне не нужна – мне лучше быть одному, как я всегда и представлял.

Через секунду у меня звонит телефон, но я вижу ее имя на экране и не отвечаю. Зачем она мне звонит? Чтобы сказать, как она меня ненавидит или что я должен переписать аренду на себя – одно из двух.

«Черт возьми, Хардин, зачем ты это сделал?» – продолжал спрашивать себя я. Но разумного ответа у меня не было.

Четвертый день начался как нельзя хуже.

«Хардин, иди наверх!» – умоляет она. Нет, только не это. Один из них бьет ее по лицу, и она смотрит в сторону лестницы, ловит мой взгляд – я кричу. Тесса!

– Хардин! Проснись, Хардин! Просыпайся, давай же! – Мама трясла меня за плечи, пытаясь разбудить.

– Где она? Где Тесс? – едва не задыхаясь, спросил я, весь в поту.

– Ее здесь нет, Хардин.

– Но они…

Лишь через мгновение я собрался с мыслями и понял, что это был кошмар. Тот самый кошмар, который снится мне всю жизнь, только на этот раз все было еще хуже. В нем была не моя мама, а Тесса.

– Тс-с-с… все хорошо. Это просто сон!

Мама заплакала и хотела прижать меня к себе, но я осторожно убрал ее руки.

– Не надо, все в порядке, – уверил я ее и попросил оставить меня.

Всю оставшуюся ночь я не мог уснуть. Я пытался выкинуть увиденное из головы, но не мог.

Четвертый день продолжился так же, как начался. Весь день мама не обращала на меня внимания, как я и хотел, но в итоге я почувствовал себя как-то… одиноко. Я начал скучать по Тессе. Я все время поворачивался, надеясь найти ее рядом, ждал, что она меня чем-то рассмешит. Я хотел позвонить ей и сотни раз подносил пальцы к зеленой кнопке, но не смог заставить себя сделать это. Я не могу дать ей то, чего она хочет, и со мной ей будет этого не хватать. Так будет лучше. Весь день я пытался узнать и посчитать, сколько стоит перевезти назад в Англию все мои вещи. Все равно в итоге я сюда вернусь, так что можно покончить с этим побыстрее.

У нас с Тессой ничего не вышло бы. Я всегда знал, что долго мы не продержимся. Не сумеем продержаться. Мы не смогли бы всегда быть вместе. Я ни хрена не достоин ее и прекрасно это понимаю. Все понимают. Я вижу, как смотрят на нас люди, куда бы мы ни пошли, и знаю, что они удивляются, как эта прекрасная девушка оказалась со мной.

Я часами пялился на телефон и прикончил полбутылки виски, а затем наконец выключил свет и лег спать. Мне показалось, что мобильный завибрировал, но я был слишком пьян, чтобы подняться и ответить. Мне опять снился кошмар: на этот раз на Тессе была пропитанная кровью ночная рубашка, она кричала, умоляя меня уйти и оставить ее на диване.

На пятый день я проснулся и увидел красный значок на телефоне – еще один пропущенный звонок от нее, только теперь я пропустил его неспециально. На пятый день я все не отводил глаз от ее имени на экране мобильного, а затем стал просматривать ее фотографии. И когда я успел сделать столько снимков? Я даже не представлял, как часто фоткал ее, когда она даже не обращала на это внимания.

Просматривая их, я вспоминал, как звучит ее голос. Мне никогда не нравился американский акцент – противный и раздражающий, – но голос Тессы прекрасен. У нее замечательный акцент, и я мог слушать ее целыми днями, каждый день. Услышу ли я еще ее голос?

«Вот эта моя любимая», – подумал я как минимум раз десять, пока смотрел на фотки. И все-таки решил, что лучший снимок – это тот, где она лежит на кровати на животе, с поднятыми вверх и скрещенными ногами, распущенными и забранными за уши волосами. Она оперлась подбородком на одну руку, а ее рот слегка приоткрыт, потому что в этот момент она читала что-то с электронной книги. Я сфотографировал ее, когда она заметила, что я смотрю на нее, и поймал в кадре появившуюся на лице улыбку, самую прекрасную улыбку на свете. Кажется, она была так рада увидеть меня. Она всегда так смотрит… так смотрела на меня?

В тот день, пятый день, я почувствовал тяжесть в груди. Постоянно напоминающую о том, что я сделал и что наверняка потерял. Надо было позвонить ей тогда – пока я разглядывал ее фотографии. Смотрела ли она на мои фото? Хотя она успела снять меня только один раз, и я с горькой иронией думаю о том, что не стоило запрещать ей меня фотографировать. Именно на пятый день я швырнул телефон в стену, надеясь разбить, но в итоге у него только треснул экран. Именно на пятый день я отчаянно хотел, чтобы она мне позвонила. Если бы она позвонила, то все было бы хорошо, все бы наладилось. Мы оба извинились бы, и я поехал бы домой. Если бы она позвонила мне, то, возвращаясь в ее жизнь, я не ощущал бы себя виноватым. Интересно, чувствует ли она то же самое? Становится ли ей так же труднее с каждым днем? Тяжелее ли ей дышать с каждой секундой, проведенной без меня?

В тот день я начал терять аппетит. Я просто не ощущал голода. Я скучал по ее еде, даже по самым простым блюдам, которые она для меня готовила. Черт, я любил смотреть, как она готовит, – и этого мне тоже не хватало. Мне не хватало всего, что связано с этой девчонкой с добрыми глазами, которая приводит меня в ярость. На пятый день я не выдержал. Я плакал, как чертов младенец, и мне даже не было за это стыдно. Я плакал и плакал. Не мог остановиться. Я пытался изо всех сил, но она не выходила у меня из головы. Она не оставляла меня в покое, она все появлялась у меня перед глазами, говорила, что любит меня, обнимала, а когда я понял, что это всего лишь мое воображение, то снова не мог сдержать слез.

Когда я проснулся на шестой день, мои глаза опухли и покраснели. Я не мог поверить, что накануне так сорвался. Тяжесть в груди усилилась, и у меня едва получалось сконцентрироваться на чем-то. Почему я постоянно все портил? Почему продолжал вести себя с ней как засранец? Она единственный человек, который смог понять меня, увидеть, какой я внутри, настоящий я, а я так хреново с ней обращался. Я во всем винил ее, хотя в действительности это была моя вина. Я всегда был виноват – даже когда, казалось, я не сделал ничего плохого. Я был груб, когда она пыталась что-то обсудить со мной. Я кричал на нее, когда она ругалась со мной. И я все время ей врал. Она прощала меня за все, всегда прощала. Я постоянно на это рассчитывал и, может, именно поэтому так с ней обращался – просто потому что мог. На шестой день я растоптал свой мобильный ботинком. Полдня я ничего не ел. Мама предложила мне овсянку, но когда я попытался заставить себя съесть ее, меня едва не вырвало. Я не принимал душ уже три дня и стал представлять собой чертовски жалкое зрелище. Я старался слушать, когда мама попросила меня сходить в магазин и что-то купить, но ничего не услышал. Я мог думать лишь о Тессе и о том, что она ходила в «Коннерс» как минимум пять дней в неделю.

Однажды Тесса сказала, что я разрушил ее жизнь. И теперь, когда я сижу здесь и пытаюсь сосредоточиться, пытаюсь просто нормально вздохнуть, я понимаю, что она была не права. Это она разрушила мою жизнь. Она забралась в мое сердце и все испортила. Долгие годы я отгораживался от всего стенами – честно говоря, всю свою жизнь, – а она пришла и обрушила их, оставив меня одного среди обломков.

– Ты меня слышишь, Хардин? Если нет, то вот тебе список. – Мама протянула мне яркий листок бумаги.

– Да, – едва слышно ответил я.

– Ты точно хочешь сходить сам? – спросила она.

– Да, все в порядке. – Я поднялся и засунул листок в свои грязные джинсы.

– Я слышала тебя прошлой ночью, Хардин, и если ты хочешь…

– Нет, мам. Прошу тебя, не надо! – Я едва не задохнулся, произнося эти слова. Во рту пересохло, в горле появилась боль.

– Хорошо. – Ее голос был полон печали.

Я вышел и направился в магазин недалеко от дома.

Список был небольшим, но я все равно не мог ничего запомнить и постоянно заглядывал в эту чертову бумажку. Я сумел найти все из короткого списка: хлеб, джем, кофе и кое-какие фрукты. Глядя на всю эту еду, я почувствовал, как бурчит в моем пустом животе. Я взял себе яблоко и постарался заставить себя его съесть. На вкус оно было как картон, и пока я расплачивался с немолодой кассиршей, его маленькие кусочки проваливались в мой желудок.

Когда я вышел на улицу, пошел снег. Снег тоже напомнил мне о ней. Все напоминает о ней. Голова гудела от боли, которая никак не проходила. Я потер виски свободной рукой и перешел через дорогу.

– Хардин? Хардин Скотт? – позвал меня кто-то с другой стороны улицы.

Нет. Не может быть.

– Это ты? – снова спросила она.

Натали.

«Нет, этого не может быть», – продолжал думать я, пока она шла в мою сторону, неся в руках огромные пакеты с продуктами.

– Э-э… привет.

Это все, что я сумел выдавить, – мысли путались, ладони тут же вспотели.

– Ты разве не переехал? – спросила она.

Ее глаза блестели и не казались такими безжизненными, какими я их запомнил, когда она плакала и умоляла меня пустить ее пожить, пока ей некуда было пойти.

– Переехал… просто навещаю маму, – сказал я.

Она поставила пакеты на тротуар.

– Ну, здорово, – улыбнулась она.

Как она может улыбаться после всего, что я с ней сделал?

– Ну… да. А ты как? – Я заставил себя задать этот вопрос девушке, чью жизнь когда-то разрушил.

– Отлично, у меня все отлично, – прощебетала она и провела рукой по своему большому животу.

Живот? О боже! Нет, стойте… по времени не сходится. Черт возьми, на мгновение я жутко испугался.

– Ты беременна? – спросил я, надеясь, что это действительно так и своими словами я ее не обидел.

– Ага, уже шесть месяцев. И обручена! – Она снова улыбнулась и протянула вперед руку, показывая золотое кольцо на пальце.

– Надо же!

– Да, забавно, как все получается, правда?

Она убрала за уши каштановые волосы и посмотрела мне в глаза, под которыми наметились черные круги от недосыпания.

Ее голос звучал так приветливо, что я почувствовал себя в тысячу раз хуже. Я никак не забуду ее лицо в момент, когда она застала нас за просмотром того видео. Она завопила, по-настоящему завопила, и выбежала из комнаты. А я, конечно, за ней не пошел. Я просто посмеялся над ней, посмеялся над ее униженностью и болью.

– Извини, мне очень жаль, – пробормотал я.

Эти слова были странными, неожиданными, но очень нужными мне. Я думал, она начнет со мной ругаться, скажет, какой я урод, или даже ударит меня.

Но я никак не ожидал, что она обнимет меня и скажет, что прощает за все.

– Как ты можешь простить меня? Я вел себя как ублюдок. Я разрушил твою жизнь, – сказал я, чувствуя, как мне жжет глаза.

– Нет, не разрушил. Ну, сначала все так и было, но в каком-то смысле это мне и помогло. – От ее слов меня едва не стошнило на ее зеленый свитер.

– Что?

– После того как ты… ну, ты понял… мне некуда было пойти, и я пришла в церковь – другую, ведь из моей меня исключили, – и именно там познакомилась с Элайджей. – При упоминании его имени ее лицо сразу засветилось.

– И вот прошло три года, мы обручились и ждем ребенка. Наверное, все происходит не зря? Глупо, правда? – Она захихикала.

Этот смех напомнил мне, что она всегда была очень милой девушкой. Мне просто не было до нее никакого дела, и эта доброта делала ее еще более легкой добычей.

– Видимо, да, но я правда очень рад, что ты кого-то нашла. Я в последнее время думал о тебе… ну, понимаешь… о том, что я сделал, и мне стало так хреново из-за этого. Теперь я знаю, что ты счастлива, но это не уменьшает моей вины в случившемся. Только когда я встретил Тессу, я… – На этих словах я заставил себя замолчать.

На ее губах заиграла легкая улыбка.

– Тесса?

Я едва не потерял сознание от боли.

– Она, ну… в общем… она… – запнулся я.

– Кто она? Твоя жена?

Слова Натали ранили меня в самое сердце. Она посмотрела, есть ли на моем пальце кольцо.

– Нет, она была… была моей девушкой.

– Надо же, так ты теперь заводишь отношения? – пошутила она с осторожностью, явно почувствовав, как мне больно.

– Нет… ну, только с ней.

– Понятно. И теперь она уже не твоя девушка?

– Нет. – Я стал дергать пальцами кольцо в губе.

– Что ж, жаль это слышать. Надеюсь, у тебя все наладится – так же как у меня, – сказала она.

– Спасибо. Поздравляю с помолвкой и… ребенком, – неловко проговорил я.

– Спасибо! Этим летом мы собираемся пожениться.

– Так скоро?

– Ну, мы помолвлены уже два года, – засмеялась Натали.

– Ого!

– Все случилось быстро, почти сразу после нашей встречи, – пояснила она.

Чувствуя себя идиотом, я спросил:

– Не слишком рано?

Но она лишь улыбнулась в ответ.

– Мне почти двадцать один год, и ждать теперь нет смысла. Мне повезло уже в таком возрасте найти человека, с которым я хочу провести всю жизнь, – так зачем тратить время, когда именно об этом он меня и сам просит? Я безумно рада, что он хочет жениться на мне. Можно ли еще прекраснее выразить свою любовь?

Пока она говорила, мне казалось, что я слышу голос Тессы.

– Наверное, ты права, – ответил я, и она улыбнулась.

– О, вот и он! Мне пора – я замерзла и беременна, а это не лучшее сочетание.

Она засмеялась, а потом подняла свои пакеты и помахала парню в шерстяной жилетке и коричневых брюках. Его улыбка при виде невесты, ожидающей его ребенка, была такой яркой, что засияла среди мрака унылой английской погоды, клянусь вам.

Седьмой день длился долго. Каждый день длился долго. Я все думал о Натали и ее прощении: лучшего времени для встречи с ней и быть не могло. Правда, чувствовал я себя хреново, и она это поняла, но я узнал, что она нашла счастье и любовь. И скоро у нее будет ребенок. Ее жизнь оказалась не такой, как я думал.

И слава богу.

Весь день я провел в кровати. Я даже не хотел поднимать чертовы жалюзи. Мамы с Майком долго не было, так что я долгие часы мог упиваться своим несчастьем. С каждым днем становилось все хуже. Я постоянно думал, чем она занимается, с кем она. Плакала ли она? Было ли ей одиноко? Вернулась ли она в нашу квартиру, чтобы меня найти? Почему она больше не звонила?

Не о таких страданиях я читал в книгах. Это не просто боль от моих мыслей, не просто телесные страдания. Это разрывающая душу, вскрывающая мое сердце боль, и мне кажется, я этого не выдержу. Никто бы не выдержал.

Должно быть, именно так чувствовала себя Тесса, когда я принес ей столько мучений. Не могу представить, как эта хрупкая девушка справляется с такими мучениями, но она явно сильнее, чем кажется. Намного сильнее, раз она столько от меня вытерпела. Ее мама как-то сказала, что если она действительно дорога мне, я оставлю ее в покое, иначе я все равно сделаю ей больно.

Она была права. Надо было еще тогда оставить ее. Надо было оставить ее в тот самый первый день, как только она зашла в общежитие. Я пообещал себе, что скорее умру, чем снова заставлю ее страдать… это оно и есть. Я умираю, но это даже хуже, чем смерть. Это больнее. Это должно быть больнее.

Весь восьмой день я пил. Не мог остановиться. И с каждым глотком молился, чтобы она покинула мои мысли, но этого не случилось. Не могло случиться.

 

Ты должен разобраться со всем этим дерьмом, Хардин. Ты должен. И я тоже. Обязательно.

– Хардин… – От голоса Тессы у меня по спине бегут мурашки.

– Малыш… – говорит она.

Я поднимаю глаза и вижу, что она сидит на мамином диване – в руках у нее книга, и она улыбается.

– Иди сюда, прошу тебя, – просит она.

Вдруг открывается дверь, и в комнату заходят несколько мужчин. Только не это!

– Вот она, – говорит низкий, тот самый, который каждую ночь является мне в кошмарах.

– Хардин? – Тесса начинает плакать.

– Не подходите к ней, – предупреждаю я, когда они приближаются.

Кажется, они меня не слышат.

Они срывают с нее рубашку и бросают на пол. Грязные руки скользят по ее бедрам, и она зовет меня.

– Пожалуйста… Хардин, помоги мне!

Она смотрит на меня, но я застываю. Я не могу сдвинуться и не могу помочь ей. Мне приходится смотреть, как они избивают и насилуют ее. Она лежит вся в крови и не издает ни звука.

Мама меня не разбудила, никто не разбудил. Я должен был выдержать это, выдержать все, и когда я проснулся, реальный мир оказался еще хуже, чем мой кошмар.

 

Сегодня девятый день.

– Ты слышал, что Кристиан Вэнс переезжает в Сиэтл? – спрашивает мама, а я копаюсь ложкой в миске с хлопьями.

– Ага.

– Здорово, правда? Новый отдел в Сиэтле.

– Думаю, да.

– В воскресенье он устраивает ужин. Он думал, что ты придешь.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я ее.

– Он мне сказал, мы с ним иногда общаемся. – Она отводит взгляд и наливает себе еще кофе.

– Почему?

– Потому что можем – давай ешь свои хлопья.

Она говорит со мной сердито, как с маленьким ребенком, но у меня нет сил, чтобы придумать какой-нибудь остроумный ответ.

– Я не хочу идти, – говорю я и через силу подношу ложку ко рту.

– Ты теперь нескоро его увидишь.

– И что? Я и так нечасто с ним вижусь.

Она смотрит на меня так, словно хочет сказать что-то еще, но молчит.

– У тебя есть аспирин? – спрашиваю я, и она кивает и уходит за лекарством.

Я не хочу идти на долбаную вечеринку в честь того, что Кристиан и Кимберли уезжают в Сиэтл. Мне надоели разговоры об этом Сиэтле, и я знаю, что Тесса тоже придет к ним. Мысль о встрече с ней отдает такой болью, что я едва не падаю со стула. Я должен держаться от нее подальше, я обязан сделать это ради нее. Если я смогу остаться здесь еще на несколько дней или, может, недель, мы оба сумеем двигаться дальше. Она найдет кого-нибудь вроде жениха Натали, кого-нибудь, кто ее достоин.

– Я все равно думаю, что тебе стоит пойти, – повторяет мама, когда я глотаю аспирин, хотя знаю, что таблетки не помогут.

– Я не могу туда пойти, мам… даже если бы захотел. Мне пришлось бы уехать отсюда уже завтра утром, но я не готов уезжать.

– В смысле, ты не готов столкнуться с тем, что там осталось? – говорит она.

Я не могу больше сдерживаться. Я закрываю лицо руками, и боль наполняет меня, я тону в ней. Я радуюсь этой боли и надеюсь, что она меня убьет.

– Хардин…

Голос мамы кажется тихим и успокаивающим. Она обнимает меня, и все мое тело содрогается от рыданий.