Глава пятая. ПРАЗДНИК
— Думаю» мне удастся тебя выиграть, — заявила гибкая темноволосая девушка, взяв меня за подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо. Она была грациозной, полной жизни, с горящими, как угли, черными глазами. Ноги у нее были великолепны, а короткая туника еще больше подчеркивала их стройность и красоту.
— Его выиграю я, — сказала другая девушка — высокая сероглазая блондинка, похлопывающая по ладони короткой ветвью болотного та-винограда.
— Нет, он будет моим, — объявила подошедшая темноволосая смуглая девица с переброшенной через плечо рыболовной сетью.
— Нет, моим! — воскликнула еще одна.
— Моим!
— Моим! — донеслось у меня из-за спины. Они расхаживали вокруг меня, рассматривая, как какое-нибудь животное. Или, точнее, — раба.
— Покажи зубы, — потребовала первая, гибкая и темноволосая.
Я открыл рот, чтобы она могла осмотреть мои зубы; остальные тоже деловито заглянули мне в рот.
Затем она ощупала мои мускулы, бедра и ткнула кулаком мне в бок.
— Здоровый, — произнесла она.
— Но, видно, уже бывший в употреблении, — заметила другая.
Они рассмеялись, рассматривая мои губы, почерневшие и вспухшие от зубов Телимы.
— Да, им неплохо попользовались, — согласилась первая девушка.
— Но он еще, вероятно, не раз сгодится для этого, — смеясь сказала другая.
— Наверняка сгодится, — подтвердила первая. Она отошла на шаг и снова окинула меня придирчивым взглядом.
— Да, — сказала она остальным девушкам, — судя по всему, это хороший раб. Очень хороший.
Они рассмеялись.
Затем гибкая девушка подошла ко мне ближе. Я стоял у гребного шеста, воткнутого глубоко в ренсовые слои острова, привязанный к нему за руки и ноги, специально выставленный для всеобщего обозрения. Телима, моя хозяйка, надела мне на голову венок из цветов ренса.
Гибкая темноволосая девушка взглянула на отметину на моем левом плече. Это была начальная буква слова, означавшего на горианском «раб».
— Ты хотел бы быть моим рабом? — спросила она, глядя на меня. — Служить мне? Я не ответил.
— Я могла бы даже быть добра с тобой, — продолжала девушка.
Я отвернулся.
Она рассмеялась.
Ближе подошли и другие девушки, каждая с вопросом, не окажу ли я ей честь согласиться быть ее рабом.
— Очистите здесь место, — долетел до меня мужской голос; это был Хо-Хак.
— Время для состязаний! — услышал я другой голос, в котором узнал голос Телимы, моей хозяйки.
На руке у нее был золотой браслет, а волосы стянуты сзади лиловой лентой. В своей короткой тунике она была просто сногсшибательно красива. Она шла, гордо вскинув голову, похлопывая по руке тонким гибким прутиком.
Хо-Хак жестом пригласил девушек пройти в глубь своего острова.
Я хотел, чтобы Хо-Хак посмотрел на меня, встретил мой взгляд. Я очень уважал его, и мне хотелось, чтобы он снизошел до внимания ко мне, как-то выразил свое сочувствие.
Но он даже не взглянул в мою сторону, словно меня вообще не было на острове, и вместе с Телимой проследовал за другими девушками.
Привязанный к шесту, воткнутому на краю ренсового острова, я остался один.
Телима растолкала меня еще до рассвета и развязала мне руки, чтобы я мог помогать островитянам в подготовке к празднику.
К этому времени располагавшиеся поблизости другие ренсовые острова подогнали к тому, на котором находился я. Мостами для перехода с одного острова на другой служили широкие транспортировочные плоты.
Вместе с прибывшими ренсоводами я закреплял плоты на краях плетеных островов и переносил к отведенному для пиршества месту тяжелые кувшины с ренсовым пивом, наполненные водой тыквенные бутыли, корзины с ренсовой пастилой, нанизанную на прутья рыбу и ощипанных, приготовленных для запекания гантов.
Затем Телима привязала меня к этому воткнутому в поверхность острова шесту и надела мне на голову дурацкий венок.
Так я простоял довольно долго, служа предметом для придирчивого осмотра девушек и мишенью для насмешек и оскорблений каждого, кто проходил мимо.
Часов в десять ренсоводы на скорую руку перекусили, поев рыбы, лепешек и запив их обычной водой. Время для праздничного обеда еще не пришло, настоящий пир начнется ближе к вечеру.
Ко мне подошел маленький мальчик. В руке он держал надкусанную ренсовую лепешку.
— Ты хочешь есть? — спросил он.
— Да, — ответил я.
Он поднес лепешку ближе к моему лицу и стал удивленно наблюдать, как я принялся ее есть.
— Спасибо, — поблагодарил я ребенка.
Тут к нему подбежала какая-то женщина, очевидно, его мать, надавала ничего не понимающему ребенку подзатыльников и, ругаясь, утащила его прочь.
Ренсоводы по-разному провели эти утренние часы. Мужчины удалились на созванный Хо-Хаком совет, откуда уже через несколько минут донеслись шумные споры и даже возмущенные крики. Замужние женщины занялись приготовлением пищи, а юноши и девушки, образовав две противоположные группировки, посмеивались друг над другом, обменивались шутками и всячески старались привлечь к себе внимание. Дети играли вместе: мальчики — с сетями или копьями из болотного тростника, девочки — с куклами, а те, что постарше, соревновались в метании над водой кривых охотничьих бумерангов.
После того как совещание закончилось, ко мне подошел присутствовавший на нем парень с повязкой на голове, украшенной перламутровыми пластинами, — тот самый, что не мог натянуть тетиву лука.
Меня удивило, что через левое плечо у него была переброшена широкая лента из тонкого белого шелка.
Он не заговорил со мной, а лишь постоял, презрительно усмехаясь, и пошел дальше. Сгорая от стыда, я отводил от него взгляд.
Было уже около полудня.
Девушки, собиравшиеся соревноваться, уже внимательно меня осмотрели и обменялись замечаниями.
Хо-Хак и Телима созвали их всех вместе, чтобы договориться о правилах состязаний.
С того места, где я стоял, мне были видны соревнования: гонки на ренсовых лодках, метание бумерангов и забрасывание рыболовных сетей. Все это сопровождалось громким смехом, подбадривающими криками и аплодисментами. Это был настоящий праздник.
Наконец девушки — участницы соревнований и наблюдавшие за их поединками мужчины, выступавшие в качестве судей, развернули свои лодки и направили их к острову.
Высадившись на его поверхность, все они подошли ко мне, за исключением, пожалуй, Хо-Хака, решившего поговорить с резчиками ренсового корня.
Девушки, человек сорок-пятьдесят, собрались вокруг меня и стояли, переглядываясь и глупо хихикая.
Я смотрел на них с тоской.
— Тебя уже выиграли, — объявила мне Телима.
Девушки посмеивались, подталкивая друг дружку локтями, но ни одна из них ничего не говорила.
Я беспомощно поерзал в охватывающих мое тело петлях болотной лианы.
— Попробуй угадать, кому ты достался? — предложила Телима.
Я пожал плечами.
Девушки снова захихикали.
Тогда вперед выступила та, гибкая, темноволосая и длинноногая, и встала рядом со мной, касаясь меня своими бедрами.
— Может, ты будешь моим рабом? — призывно прошептала она.
— Я принадлежу тебе? — спросил я.
— Может быть, — загадочно ответила стоящая тут же сероглазая девушка. — А может быть, ты будешь моим.
— Так чей же я раб? — воскликнул я.
Девушки сгрудились вокруг меня, и каждая, по-хозяйски похлопывая меня рукой, сообщала мне на ухо, что она-то и есть моя госпожа.
Мне это надоело.
— Чей я раб? — закричал я.
— Узнаешь, когда начнется пир, — пообещала Телима. — В самый разгар праздника.
Девушки рассмеялись, стоявшие позади мужчины их поддержали.
Меня охватило безразличие, и я молча ждал, пока Телима отвязывала меня от шеста.
— Венок с головы не снимай, — строго предупредила она.
— Что я должен делать?
— Отправляйся помогать женщинам готовить праздничное угощение.
Все вокруг рассмеялись; я повернулся, собираясь уходить.
— Подожди, — сказала она. Я остановился.
— За столом ты, конечно, будешь нам прислуживать, — заметила она и, смеясь, добавила: — И пока ты не узнаешь, кому ты принадлежишь, ты будешь обслуживать каждую из нас, как свою хозяйку. И ты будешь очень стараться. Если тебе не удастся понравиться своей новой госпоже, ты будешь сурово наказан. Учти это!
Слова ее были встречены новым взрывом хохота.
— А теперь иди помогай женщинам, — распорядилась она.
Я хмуро посмотрел ей в лицо.
— Скажи, кто моя хозяйка, — взмолился я.
— Об этом ты узнаешь на пире, в самый разгар праздника! — с неожиданным гневом ответила она. — А теперь убирайся к женщинам, ты, раб!
Я повернулся и под провожающий меня общий смех побрел помогать женщинам готовить еду.
Поздним вечером пир был в самом разгаре. Большая часть угощений была уже съедена.
Острова освещались небольшими факелами, сделанными из промасленных ветвей болотного та-винограда, привязанных к воткнутым в поверхность островов шестам.
Сидящие скрестив ноги мужчины и женщины расположились в два правильных круга: мужчины — образуя большой, внешний круг, женщины, лицом к ним, — малый, внутренний. Здесь же сидели и дети, многие из них уже спали, расположившись прямо под открытым небом. Повсюду слышались оживленные разговоры, пение, смех. Думаю, ренсоводам разных островов нечасто приходилось встречаться е соседями, поэтому им было о чем поговорить. Подобные совместные празднества безусловно имели для них важное значение.
В течение большей части праздничного ужина меня использовали как обслуживающего ренсоводов раба, что особенно нравилось девушкам, соревновавшимся за право обладания мною, но кто из них выиграл это право, я до сих пор не знал.
Мне приходилось разносить чаши с кусками жареной рыбы и мяса, нанизанных на прутья подрумяненных гантов, корзины с пастилой и лепешками и бесчисленные тыквенные бутыли с пивом.
Затем ренсоводы затянули какую-то песню, и ко мне подошла Телима.
— Иди к шесту, — приказала она.
Я оглянулся. Шест не был похож на тот, к которому меня привязывали утром. Это скорее был настоящий столб, толстый и очищенный от коры ствол дерева, установленный посередине места, вокруг которого расположились пирующие ренсоводы.
Я подошел и встал возле него.
Телима привязала меня к столбу за руки и ноги, набросив, кроме того, несколько петель мне на шею и грудь. Затем она сняла у меня с головы венок, который я носил в течение всего дня, и заменила его свежим.
Ренсоводы тем временем продолжали петь, сопровождая нестройные звуки ритмичными хлопками в ладоши. Среди них я заметил Хо-Хака, также старательно выводящего мелодию и прихлопывающего в такт в ладоши. Неподалеку от него расположился парень с повязкой на голове, украшенной перламутровыми пластинами.
Телима, любуясь плодами своей работы, отступила от меня на шаг и рассмеялась.
Внезапно ренсоводы перестали петь.
Наступила тишина.
Затем вдруг послышался глухой дробный звук барабана. Я заметил мужчину, колотящего двумя толстыми палочками в большой выдолбленный ренсовый корень. Звук разрастался, набирая силу и темп, и вдруг, дойдя до какого-то кульминационного момента, стих так же внезапно, как и пение.
Сидевшие девушки, смеясь и подталкивая друг друга, стали нерешительно подниматься на ноги и выходить в круг.
Юноши и молодые мужчины криками подбадривали их.
Одна или две девушки, хихикая, хотели было ускользнуть, но юноши смеясь поймали их и тоже ввели в круг.
Девушки, очевидно, в предвкушении чего-то важного для них, волнующиеся, с сияющими глазами, многие в бусах и с надетыми в честь праздника простыми коваными браслетами, неловко переминались с ноги на ногу.
Юноши кричали и хлопали в ладоши.
Многие из них, я видел, не могли отвести глаз от Телимы.
У нее единственной, как я заметил, браслет на руке был из золота.
Она не обращала внимания ни на кого из них, во всяком случае, старалась это показать.
Ренсоводческие общины изолированы друг от друга и ведут обособленную жизнь. Молодые люди редко встречают сверстников или сверстниц с соседних ренсовых островов. Мне вспомнились утренние заигрывания юношей и девушек, их обмен шутками и стремление привлечь к себе внимание. Так происходило их знакомство и взаимная оценка.
Тут снова раздались глухие ритмичные барабанные звуки, но на этот раз к ним присоединился тонкий голосок тростниковой свирели и мелодичные аккорды какого-то незнакомого мне музыкального инструмента, представляющего собой выдолбленный ренсовый корень с натянутыми на него струнами.
Телима первой начала в ритм музыке притоптывать ногой и медленно двинулась по кругу. Руки ее были приподняты над головой, глаза закрыты.
Постепенно к ней присоединились другие, даже самые робкие девушки.
Танцы ренсоводов, насколько мне известно, не совсем обычны для Гора. В них есть что-то дикое и одновременно величественное. Их стилизованные движения напоминают повседневные действия жителей ренсовых островов: забрасывание рыболовных сетей, управление лодкой, плетение из стеблей всевозможных предметов быта, охоту на болотных гантов. Однако постепенно движения девушек стали иными, к ним начали добавляться элементы женской жизни, изображающие ухаживание за ребенком, рабыню Порт-Кара, добивающуюся благосклонности своего хозяина. В движениях девушек появилась некоторая свобода, отражающая определенные черты их характера, но все они позволяли судить об исполнительнице как о конкретной женщине, ищущей себе мужчину и старающейся обратить на себя внимание своего избранника. Даже наиболее скромные и застенчивые, те, что хотели сначала убежать, стали более откровенны в выражении своих чувств и стремлений и под дробную монотонную музыку кружились в каком-то экстатическом самозабвении.
Жизнь на репсовых островах очень трудна, а праздник бывает только раз в году.
Заигрывания парней утром и демонстрация себя девушками вечером сродни ухаживаниям в более цивилизованном мире моей родной Земли и играют в жизни ренсоводов трудно переоценимую роль.
Детство девушки заканчивается, когда она на празднестве впервые выходит в круг.
Неожиданно прямо перед собой я увидел раскачивающуюся под музыку, двигающуюся словно в забытьи, с высоко поднятыми руками и запрокинутой головой, гибкую темноволосую девушку, ту самую, с длинными ногами. Она извивалась в пароксизме страсти, плотно сжав бедра, и вдруг, протянув ко мне скрещенные в запястьях, словно скованные наручниками руки, с какой-то злостью прошипела: «Раб!» — и гневно плюнула мне в лицо.
«Неужели мне суждено попасть к ней в руки?» — с ужасом подумал я.
Затем на ее месте появилась другая девушка — высокая сероглазая блондинка, — и, двигаясь с неподражаемой грацией, словно музыка жила в каждом ее дыхании, в каждом биении ее сердца, она приблизилась почти вплотную ко мне, едва не прижимаясь ко мне своим стройным телом.
— Может, это я твоя хозяйка, как ты думаешь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, также презрительно плюнула мне в лицо.
После этого передо мной прошла целая череда сменяющих одна другую девушек, издевавшихся надо мной и отходящих в сторону, плюнув мне в лицо.
Мужчины смеялись и, хлопая в ладоши в такт музыке, подбадривали их.
Однако большую часть времени на меня, привязанного к столбу, вообще не обращали внимания, и девушки танцевали для наблюдавших за ними юношей, стараясь стать для них привлекательными и желанными.
Через некоторое время я увидел» как одна из девушек оставила круг. Голова ее была откинута назад, взгляд блуждал, волосы сплошным потоком струились по плечам, а дыхание было глубоким и взволнованным. Едва она вышла из круга, к ней направился юноша. Они встретились в нескольких ярдах от танцующих, и я увидел, как юноша, без всяких протестов со стороны своей избранницы, набросил на нее рыболовную сеть и повел за собой. Вскоре они исчезли в темноте, направляясь к одному из переброшенных плотов на другой, соседний остров, подальше от толпы, шума и танцев.
Еще одна девушка покинула круг и с радостно-блестящими глазами исчезла в темноте вместе с подошедшим к ней юношей.
Танец становился все более неистовым. Девушки безостановочно кружились в свете факелов под подбадривающие их крики зрителей, а музыка все нарастала, набирая мощь и ускоряя и без того уже ставший сумасшедшим темп. Все вокруг напоминало дикую, буйную, варварскую феерию звуков, красок и движений.
Вдруг передо мной появилась танцующая Телима.
Я едва не вскрикнул, пораженный ее красотой.
Она показалась мне сейчас самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видел.
Ее руки были высоко подняты, и, танцуя, она с улыбкой смотрела прямо мне в лицо.
Ее красота подействовала на меня сильнее удара хлыста. Но каждое ее движение было наполнено беспредельным пренебрежением ко мне.
Она возбуждала во мне нестерпимое желание; я же был для нее объектом забавы, унизительных насмешек и презрения.
Она развязала меня.
Я продолжал неподвижно стоять у столба, среди несущихся вокруг меня потоков дикой, варварской музыки и плывущих в ее ритмичных волнах возбужденных девушек.
— Иди в хижину, — приказала Телима. — Я — твоя хозяйка.
Я поднял на нее полный изумления взгляд.
— В хижину! — повторила она и плюнула мне в лицо.
Я невольно отшатнулся и, опустив голову, побрел мимо кружащихся, смеющихся мне вслед девушек к хижине Телимы.
Здесь я вытер с лица ее плевок и, опустившись на четвереньки, пролез в круглое, не рассчитанное на мужчину входное отверстие хижины.
Оказавшись один, я сел на пол и опустил голову на руки.
Снаружи доносилась музыка, смех и веселые крики девушек, танцующих под ночным небом Гора.
Я просидел так довольно долго.
Затем в хижину забралась Телима, ведя себя так, словно меня здесь и не было.
— Зажги лампу, — наконец бросила она.
Я несколько раз ударил небольшим металлическим бруском о кремень, держа его над медной чашей с высушенными лепестками ренсовых цветов. Лепестки занялись пламенем, и я, поднеся к нему тонкий стебель, зажег его и перенес огонь в заправленную маслом тарлариона лампу. Хижина осветилась слабым мерцающим желтоватым светом.
Телима жевала ренсовую лепешку.
— Сегодня я не буду тебя связывать, — заявила она и, засунув остатки лепешки в рот, начала раскладывать на полу плетеную циновку. Затем, как и прошлой ночью, кинув на меня безразличный взгляд, она развязала пояс на тунике, стянула ее через голову и бросила в угол хижины в ноги.
Доев лепешку, она рукой вытерла рот и распустила стягивающую волосы ленту.
Затем она растянулась на циновке и, опершись на локоть, посмотрела на меня. Колени ее были приподняты.
— Ласкай меня, — приказала она.
— Не буду, — ответил я.
В ее взгляде появилось изумление.
И в это мгновение снаружи раздался дикий, полный ужаса женский крик. Музыка мгновенно стихла, и среди внезапно начавшейся суматохи, беготни и испуганных воплей я различил металлический лязг оружия.
— Работорговцы! — кричал кто-то истошным голосом. — Работорговцы!
