Алан КОУЛ, Кристофер БАНЧ
ИСТОРИЯ ВОИНА
СЮЗАН И КАРЕН
Книга первая
ПОГОНЯ
Глава первая
ДЕМОН У ВОРОТ
Я – бывший капитан маранонской гвардии Рали Эмили Антеро. Я солдат и останусь солдатом, пока старуха с косой не придет за мною. Как и большинство солдат, я молюсь о твердой земле под ногами, о хорошо сделанном и хорошо заточенном оружии, о горячей бане и горячей еде после долгого марша. Короче, я больше доверяю здравому смыслу, чем магической чепухе.
Однако два года мне пришлось топтать деревянную палубу линейного корабля, сражаться ржавым оружием и радоваться, что хоть оно у меня есть, пришлось мыться холодной морской водой, есть редко и что придется. Мы носились по таинственным западным морям и сомневались, что когда-либо снова увидим дом. А что касается здравого смысла, то он едва не погубил меня, если бы магия и чародейство не принесли спасение.
Мои подвиги – и подвиги моих солдат – восхваляли многие. Историки уже сложили роскошные мифы о нашей необыкновенной многомильной погоне, положившей конец величайшему в мире злу. Они пишут, что на карту было поставлено само существование рода человеческого. Выдумка почти победила правду в мифах, и кровавые уроки были забыты, а ведь без них, без накопленного опыта, мы останемся безоружными, если зло и тьма вернутся снова. Кроме того, я считаю, что правда окажется более интересной, чем ее красивая сестра – ложь.
Но мне надо предупредить вас, до того как вы углубитесь в чтение: я – женщина. Если вам это не по нраву, захлопните книгу и уходите, я не стану по вас скучать. Все остальные – добро пожаловать к моему очагу. Если вам холодно, разведите огонь и согрейтесь. Если вы испытываете жажду – вот рядом с камином кувшин подогретого вина. Если вы голодны, позовите ленивого официанта – он принесет вам заказанное мною холодное мясо. Я рада, что вы здесь.
Мой писец только что посоветовал мне упомянуть в этом месте повествования богов и богинь, покровительствующих писателям и поэтам. Но я поклоняюсь другим богам, и они ревнивы. Я сказала старому дурню, что меч всегда победит перо, поэтому изнеженным богам чернил и бумаги придется отойти в тень. Мои молитвы тем, кто не дает пролиться моей крови, кто хранит мою плоть и мои кости.
Приступая к повествованию, я даю писцу еще один наказ. Слова, которые он пишет, должны быть моими, и только моими. Мне нет дела до того, нравятся ему мои фразы или нет. Я буду говорить только правду – неприкрашенную, как лысина писца, как его лицо, лишенное подбородка. Правде не нужно цветистое красноречие, чтобы облегчить путь. Но этот писец упрямый и склочный, он похож на трех его предшественников, которых я выгнала. Я сказала ему, что, если он будет упрямиться, я отрежу ему голову и насажу ее на шест у моей входной двери как предостережение его преемнику. Писец говорит, что он больше боится за свою репутацию, чем за свою голову. Он что-то бормочет об искусстве. Он говорит, что это история, а не байки, рассказываемые в казарме.
Я не согласна с ним и не стыжусь этого. В казарме все началось и в казарме закончится. В середине будет много убитых воинов, которых я оплакиваю, и много подвигов, которые я восславлю.
Плохая примета – убивать писца. Кроме того, он принадлежит моему брату, и я обещала Амальрику вернуть его в хорошем состоянии. В интересах семейного согласия я оставлю его в живых. И тем самым я возлагаю на себя все последствия, которые вызовет моя повесть.
Я начинаю ее.
Некоторые люди утверждают, что, когда моя история только начиналась, в тот день поутру много нехороших знамений наполнили сердца людей страхом: испортилось молоко у кормящих матерей, свинья владельца таверны родила двухголового поросенка, в оружейной заточенные накануне мечи без видимой причины затупились, стаканчик для бросания костей у одной гадальщицы раскололся, едва она встряхнула его. И даже будто бы один воскреситель сошел с ума и превратил свою жену и тещу в пару волов.
Я не могу на это ничего сказать. В тот день я проснулась после страшного похмелья. Долго и болезненно я осознавала, где нахожусь. В более счастливые времена я бы лежала в огромной, мягкой постели в уютном доме, который полагался мне как командиру маранонской стражи. Рядом со мной лежала бы прекрасная Трис. Потом после объятий и поцелуев следовал бы обильный завтрак и час воинских упражнений вместе с могучими женщинами, из которых состояла стража. Вместо этого я проснулась в маленькой холостяцкой комнате в караулке – я спала, скрючившись на каменном лежаке. И… я была одна. Я ушла из собственного дома три недели назад после нашей последней, самой злой из всех, ссоры. А за день до того я увидела свою теперь уже бывшую любовницу в компании своей подчиненной, у которой была нехорошая репутация. Некоторые считали ее привлекательной, но мне она казалась жирной, нуждающейся в продолжительном мытье, и на верхней губе у нее пробивались усики. Она без сомнения растоптала бы мою невинную Трис.
Я попыталась вылечить разбитое сердце сначала одной кружкой горячего ароматного вина, потом другой, пока вечер не сменился ночью, смутными воспоминаниями о пьяной песне, шаткой походке, кажется, драке и в конце – бессознательным падением на это жесткое ложе.
Я люблю крепкие напитки, но не чрезмерно. Богиня благословила меня быстрым, сильным телом, глазами, которые могут сосчитать блох в перьях летящего воробья, и трезвой, ясной головой. Это не похвальба, все, о чем я говорю, было дано мне от рождения. Я ничего не сделала, чтобы заслужить эти дары, поэтому всегда считала своим долгом держать свое тело в хорошей форме, как и оружие, которое я ношу. Вино – страшный враг тела, такой же, как грязь и ржавчина – враги оружейной стали.
Все это я сказала себе, когда госпожа Стыд подняла меня с постели и я опустила голые ступни на холодный каменный пол. Словно тысяча солдат маршировала в моей голове, другая тысяча колола бесчисленными копьями мой язык, а в желудке поднялось восстание, и мне пришлось срочно отступить к ночному горшку, где я освободилась от вчерашней пищи. Когда я стояла возле горшка на коленях в позорной позе пьяницы, мне в голову внезапно пришло, что сегодня день пира в честь моей матери. Каждый раз на годовщину ее смерти моя семья собирается на вилле Амальрика, чтобы почтить ее память. Меня опять вырвало, а мадам Стыд уколола меня снова.
– Напиться в такой день! Пить все эти дни! – шипела она.
– Я не пьяна, проклятье! Я только страдаю с похмелья. Это Трис виновата, дрянь такая!
– Давай, давай, обвиняй бедную девочку, – ухмыльнулась госпожа Стыд. – А тем временем дух твоей матери бежит от твоего зловонного дыханья, не видя вокруг ни одного знакомого лица. Она, ее душа, будет бродить по свету, оплакивая свою падшую дочь.
– Прочь, прочь! – закричала я. Потом живот свело новой судорогой, и мне снова пришлось склониться над горшком. В этот момент за моей спиной открылась дверь.
– Смотрю, поклоняешься фарфоровой богине, – раздался ехидный голос. – Ты служишь примером всем нам, капитан.
Я вытерла подбородок, встала на ноги и с достоинством обернулась. За моей спиной стояла Корайс, одна из моих легатов. Она была тонкой и жилистой и напоминала кошку – особенно когда улыбалась и играла со своими жертвами, перед тем как расправиться с ними. В тот момент я была ее мышью, и ей нравилось играть со мной.
– Выйдите вон, легат, – проворчала я. – Я не в настроении для шуток.
Ухмылка Корайс стала еще шире, за ее чувственными губами сверкнули белые зубы, темные глаза засветились от удовольствия.
– Надо же, а я бы никогда не подумала – так хорошо ты скрываешь свои беды. Наверное, ни одна женщина в гвардии и не подозревает, что Трис спит теперь с другой.
Я еще ниже склонилась над проклятым горшком, мне хотелось провалиться от унижения.
– Только не говори мне, – простонала я, – что я кричала вчера об этом с крыш городских зданий.
– Ну-у, не совсем так, – ответила Корайс. – Но вчера ты была, без сомнения, в голосе. И, несмотря на то, что крыши нашего славного города были вчера в безопасности, Полилло пришлось стащить тебя с водонапорной башни на землю.
Не успела я оправиться от нового удара, как из коридора раздался могучий голос, напоминавший далекий гром:
– Кто упомянул мое имя? – Послышались тяжелые шаги, и в дверном проходе возникла необъятная фигура. – Клянусь богиней, сотворившей меня, если я поймаю ту, кто говорит обо мне за моей спиной, я отрежу ей левую грудь и сделаю из нее кошелек.
Это была Полилло, одна из моих легатов, как и Корайс. Она, пригнувшись, вошла в комнату. Полилло была более семи футов ростом, ее гармоничная фигура с удивительно длинными, красивыми ногами поражала мягкостью очертаний, скрывающих железные мускулы, которые вздувались громадными узлами, когда она поднимала свой боевой топор. Ее кожа была почти так же прекрасна, как и моя, а ее волосы, в отличие от моих – золотых, по цвету были близки к светло-коричневому. Если бы она стала куртизанкой, а не воином, то очень скоро добилась бы успеха.
Когда она увидела, что это я сижу на кровати, она мгновенно отпрянула назад.
– Ох, простите, капитан. Я не знала…
Я махнула рукой.
– Это мне надо просить прощения. Но если ты и вправду хочешь извиниться – очередь начинается у ночного горшка.
Полилло гулко расхохоталась и хлопнула меня по спине, от избытка чувства юмора едва не сломав мне плечо.
– Хорошая драка – вот что вам нужно, капитан. Это приведет вас в чувство. А если эти сопливые ликантианцы не струсят, вы скоро получите ее.
Упоминание о ликантианцах напомнило мне о моих обязанностях. Я со стоном поднялась на ноги, скинула ночную тунику и заковыляла к ванной. Пока я спала, в комнату тихо вошел слуга, и теперь все было готово: ванна оказалась до краев полна еще горячей водой, смешанной с очистительными благовониями. У подножия ванны стояла переносная ступенька.
Я спросила Корайс через плечо, не оборачиваясь:
– Что нового?
В зеркале я увидела, как Корайс пожала плечами.
– Почти ничего. Много слухов… некоторые хорошие… некоторые – не очень. Ясно одно – скоро быть войне.
Три недели назад архонты Ликантии бросили нам вызов – послали свой военный флот, чтобы рассорить нас с союзниками и захватить наши торговые корабли. Это случилось как раз в тот день, когда я разошлась с Трис. И теперь, когда я говорю эти слова писцу, я понимаю, что это не было совпадением. Моя профессия – война, и вести из Ликантии обрушились на нас как удар меча.
– Война будет, в этом нет сомнения, – мрачно заявила я Корайс, – но, кажется, наше безмозглое начальство не потребует службы от маранонской стражи.
Полилло сплюнула.
– Но мы же лучшие солдаты в Ориссе. Любая из нас выстоит против десяти мужчин из казарм. Почему, во имя Маранонии, они не дадут нам сражаться?
Она совсем немного преувеличила наши возможности, а ответ на ее вопрос я видела перед собой в зеркале, где отражалось мое тело. В душе я была воином. Но в мире, где правят мужчины, тело значит больше, чем душа. Я видела изгиб своей шеи и понимала, что она кажется очень изящной – если не вспоминать, как на ней вздуваются жилы, когда мне приходится действовать топором. Своей кожей я всегда гордилась: она приятна на глаз и на ощупь и в то же время прекрасно защищает меня от жары и холода. Несмотря на то, что я видела уже тридцать зим, моя грудь высока и упруга, соски розовы, как у девственницы, талия тонка, бедра хотя и узки, изгиб их крут, и между бедрами я видела золотистый треугольник, обозначающий мой пол.
Вероятнее всего, Магистрат не позволит нам сражаться по трем веским – для них – причинам: 1) мы – женщины, 2) мы – женщины, 3) мы – женщины.
Все в Ориссе знают о маранонской страже, но почти никто не знает многого – кроме разве очевидного факта, что все стражницы – женщины. Мы являемся элитным подразделением, история которого уходит далеко в глубь забытого прошлого города. Обычная численность стражи – пятьсот душ, но в военное время наш состав удваивается. Мы поклоняемся и служим Маранонии, богине войны. Мы не принимаем мужчин в наши ряды, тем более что для большинства из нас это не большая потеря. Я не одинока в своем пристрастии к женской компании и женской любви. И кроме того, в цивилизованном мире, в котором мы живем, стража – единственное убежище для тех женщин, кто не хочет быть женой, матерью или шлюхой. Для тех, кому нужно спать с мужчиной, игра вряд ли стоит свеч.
Я молчала, а Полилло продолжала ворчать. Когда я закончила умываться и оделась, она продолжала обсуждать все ту же тему, как уличная собака, грызущая кость.
– Но они, конечно, разрешат нам маршировать с мужчинами, – настаивала она. – Ведь так, Корайс?
Корайс в очередной раз изящно пожала плечами. Она всегда так отвечала на вопросы, для которых еще не придумала ответа. Она была невысока, тонка, смуглое лицо ее было красиво. Корайс вовсе не была слабой, но ее козырем была скорость, вернее – скорость и хитрость. Только одна я в страже лучше ее владела мечом – и я не хвастаюсь: за все годы моей службы я так и не встретила фехтовальщика, способного одолеть меня.
– Если мы будем маршировать, значит, будем, – ответила я. – Если нет, значит, будем выполнять все, что они прикажут нам. Мы должны быть готовы ко всему.
Мое внешнее спокойствие было напускным. В душе у меня бушевал огонь, как после бокала крепкого вина. Маранонская стража редко участвовала в дальних походах, и это несмотря на то, что стража не раз показывала свою силу, защищая город. Магистрат и воскресители упрямо отказывали на наши многочисленные просьбы дать нам возможность участвовать в боях вместе с нашими братьями. Мы были последним резервом, говорили они нам. Нашей священной задачей было охранять Ориссу. Но любая стражница знала, в чем была настоящая причина – наш пол, который делал нас существами второго сорта – красивыми игрушками, которые следовало беречь, – так думали наши вожди. Полилло гневно топнула ногой.
– Я буду сражаться! – заявила она. – И ни один мужчина в городе не остановит меня!
– Ты поступишь так, как тебе прикажут, – оборвала ее я. – И, если хочешь остаться легатом, оставь свои заявления при себе. Мне не нужны бойцы, раздражающие всех бесконечными речами.
– Да, капитан, – согласилась Полилло, опустив голову. Ее полные губы дрожали. – Но это несправедливо.
Корайс успокаивающе похлопала ее по плечу.
– Почему бы тебе немного не поработать топором? – проговорила она весело. – Мы можем написать на учебных манекенах имена членов Магистрата, и ты будешь развлекаться, отрубая им головы.
Полилло вытерла глаза и улыбнулась. Она легко выходила из себя – иногда это было опасно для окружающих, – но шутка могла так же легко успокоить ее.
– Ты хорошая подруга, Корайс, – сказала она. – Ты всегда знаешь, как развеселить меня.
Но шутки быстро были забыты. Полилло спросила меня:
– Почему бы вам не поговорить со своим братом, капитан? Может быть, он сможет переубедить кого-нибудь из Магистрата?
– Я не люблю пользоваться семейными связями, – ответила я. – Стража победит или проиграет, рассчитывая только на себя.
Полилло нахмурилась, но Корайс дернула ее за локоть и увела. Я закончила одеваться в одиночестве. Времени у меня было достаточно, чтобы успеть добраться до виллы Амальрика, где проходил праздник в честь моей матери. Я надела свою парадную форму: сверкающие башмаки, короткую белую тунику, полированный ремень, на котором висели ножны с мечом и кинжал, поверх туники – плащ золотого цвета, по полдюжине золотых браслетов на руки и широкую золотую повязку на голову. Побрызгавшись апельсиновыми духами, я вставила в уши свои любимые сережки: они были тоже золотыми и украшены драгоценными камнями – левая изображала копье моей богини, а правая – ее факел.
Потом – последний оценивающий взгляд в зеркало. Рассматривая себя, я задумалась, а когда очнулась, то обнаружила, что машинально поглаживаю болтающийся в ухе факел – символ поиска мудрости. Может быть, Полилло была права? Моя гордость не должна стоять на пути гвардии к славе, которой она заслуживала.
«Очень хорошо, – решила я, – поговорю с Амальриком. Если кто-нибудь и сможет заставить шевелиться толстые туши в Магистрате, так это он – мой младший брат».
Город был объят предвоенной лихорадкой. Война еще не была официально объявлена, но людские эмоции опередили формальности. Я ехала по улицам и смотрела на возвышающийся на холме храм Воскрешения. Из трубы над залом заседаний валил черный дым – в этом зале члены Магистрата совещались с воскресителями, ища у них магической поддержки и совета. На рынке люди бешено хватали товары, наполняя мешки и тележки тем, чего, как они считали, скоро будет недоставать. Юные храбрецы шатались по городу верхом и пешком, выкрикивая военные лозунги и глупо хвастаясь, как славно они будут побеждать всякого встречного врага.
Из окон и дверей домов выглядывали красивые девушки, и я не сомневалась, что вскоре большинство из них ускользнет от родительского ока, чтобы встретиться с юнцами до наступления утра. В тавернах было полно народу, на рынке у палаток гадальщиц стояли очереди, а старые ведьмы бросали кости или рассматривали окровавленные органы животных в поисках знамений будущих событий. Из оружейных кузниц доносился непрерывный звон молотов, и я знала, что в подвалах дворца воскресителей кипит такая же горячая работа, волшебники плетут нити заклинаний и заговоров – готовится волшебное оружие. Одного я не могла понять – почему наши вожди занимались обсуждениями, вместо того чтобы приступить к делу.
Как большинство солдат, я фаталистка – что будет, то будет. Я не люблю политиков, потому что они могут красивыми словами скрыть предназначение судеб. Они ведут себя так, словно в жизни есть выбор, когда нужно просто плыть по течению и принимать все, что тебе ниспослано. Если ты видишь перед собой горный перевал, за которым лежит сокровище, можешь быть уверен, что рано или поздно через него пойдут люди с жадностью в сердце. Если видишь хорошее место для засады, пусть даже вокруг дикая пустыня, я готова спорить, что кровь там уже была или будет пролита.
По моему глубокому убеждению, все ликантианцы были нашими злейшими врагами и должны быть посланы к праотцам как можно скорее. Мы из разных миров. Орисса – торговый город, в ней полно жизни, смеха, мы гордимся любовью к искусствам. Мы речные люди и, как любой речной народ, любим мечтать. Мы не боимся грести против течения, чтобы добиться своего, потому что знаем, что скоро то же самое течение будет охотно нести нас домой.
Ликантия – город, рожденный на неприветливом берегу суровым морем. Его жители никому не доверяли и завидовали всем. Они добровольно подчинялись двум архонтам, и любое их слово, какое бы зло оно ни несло, было законом. Ликантианцы тоже любили мечтать, но они мечтали о завоеваниях, они видели сны о добыче, ворочаясь ночью на своих жестких ложах на морском побережье. Они мечтали об огромном королевстве, в которое вошли бы наши земли и земли других народов, а мы все должны были бы стать их счастливыми рабами.
Много веков мы сражались с ликантианцами. Мы сражались хорошо и умело, а они готовы были понести любые потери в лобовых атаках, лишь бы добиться победы. В последний раз мы почти выбили их из их логова, но воздержались от окончательного, смертельного удара. Вы, может быть, согласитесь с утверждением наших политиков, что слабая Ликантия – это лучше, чем никакой Ликантии, они, конечно, враги, но без них наши границы оказались бы открыты для нападений других народов. Вы, естественно, не удивитесь, что я была с этим не согласна. И вот почему: 1) их архонты начали строить против нас козни с первого дня после поражения; 2) Амальрик и ныне покойный – чему я весьма рада – Янош Серый Плащ едва избежали смерти, путешествуя к Далеким Королевствам: засады ждали их буквально на каждом углу; 3) когда Амальрик и Янош обнаружили страну, которую мы теперь называем Ирайя, они открыли там заговор архонтов и принца Равелина против родного брата принца – короля Ирайи Домаса.
Вам этого недостаточно? Жалкий червяк, который служит у меня писцом, говорит, что, независимо от последствий, решение не разрушать Ликантию было гуманным и поэтому правильным. Итак, я продолжаю свой список: 4) мой брат вернулся из Далеких Королевств не только с выгодными торговыми договорами, но и с удивительными магическими познаниями, которыми король Домас согласился поделиться с нами; 5) архонты Ликантии поняли, что наше новое знание может помешать им возродиться из пепла и погубить нас; 6) они немедленно приступили к работе над новым магическим оружием; факты под номерами 7 и 8 были более очевидны и случились одновременно и не так давно.
Наши руководители были достаточно мудры, чтобы повсюду вокруг границ Ликантии – у перешейка полуострова, на котором стоял город, – расставить тайные патрули, которые донесли до нас ошеломляющую новость: великая стена Ликантии стояла снова! Она была построена много веков назад, еще тогда, когда ликантианцы не помышляли об образовании империи, с тех пор они укрепили ее, используя не только труд тысяч и тысяч рабов, но и магию архонтов. Но во время последней войны – в ней сражался и мой отец, Пафос Антеро, – все воскресители Ориссы объединились и создали могучие чары, и стена рухнула за одну ночь. Теперь она снова стояла – очевидное доказательство, что архонты имели с принцем Равелином более близкие отношения, чем мы думали, и часть его черных секретов перешла к правителям Ликантии.
Одного этого было бы достаточно для войны, но архонты – и это последний мой аргумент – разорвали все существующие между нашими городами мирные соглашения и послали свой военный флот, чтобы перехватить наши торговые корабли и корабли наших союзников. Это было объявлением войны, хотя я лично предпочла бы назвать это пиратством, потому что ликантианцы – настоящие бандиты.
Мой писец одобрительно кивает. Если даже этот грызун понял мои рассуждения, значит, вы и подавно поддержите меня. Когда Ликантия пала, мы должны были сжечь город, продать жителей в разные концы света, посыпать солью проклятую ликантианскую землю, чтобы само имя «Ликантия» ничего не говорило последующим поколениям.
О чем это я? Ах да, политики занимались политикой, воскресители колдовали, юнцы хвастались, девушки строили глазки, а Орисса готовилась к войне. А я ехала на виллу моего брата, чтобы почтить память своей матери.
Когда я приехала, вся семья, кроме Амальрика, уже собралась у часовни в саду. Был святой час Молчания, и мой запоздалый приход был встречен суровыми взглядами моих братьев и приглушенным презрительным фырканьем их жен. Но мне было наплевать на них, их души были подлы, и иногда я сомневалась, были ли они настоящими Антеро. Может быть, мой отец зачал их с какой-нибудь вонючей шлюхой? Омери махнула мне рукой, и я с радостью проскользнула между рядов братьев, кузенов и другой родни, чтобы сесть с ней.
Омери наклонилась ко мне и прошептала:
– Амальрик в храме Воскрешения. Он должен скоро вернуться.
Я в ответ молча кивнула. Неудивительно – мой младший брат всегда находится в центре событий. Голова моя пухла от аргументов, которые я собиралась привести, чтобы убедить его помочь мне, но скоро тишина, мирные запахи и шелест сада заставили меня думать о другом.
Моя мать, Эмили, была скромной женщиной и считала, что разукрашенные часовни и алтари ни к чему. Я была подростком, когда она умерла, а отец был слишком подавлен горем, чтобы удовлетворить ее нужды в послежизни. Амальрик тогда еще только начинал ходить, а другие мои братья – особенно старший, Порсемус, – хотели выстроить что-то вроде храма в ее честь. От имени моей матери я противилась этому и в конце концов одержала верх. Вместо храма под розовым кустом установили один-единственный камень без рисунка вроде того, что был на памятнике моему умершему брату Халабу. Моя мать любила звук журчащей воды, поэтому я попросила одного из воскресителей, и он своим волшебством создал маленький ручеек, который сбегал по могильному камню и стекал в небольшой бассейн, где всегда плавали лепестки роз.
Я смотрела на камень и вспоминала с гордостью, как тогда, двадцать лет назад, я одержала первую настоящую победу. Я была непослушным ребенком, любила носиться по лесу, швырять камни в птиц и драться с мальчишками, которые, скривив губы, называли меня девчонкой. Все постоянно жаловались на мои безобразия – все, кроме отца и матери. Отец говорил, что скоро я перерасту их и буду вести себя, как любая хорошенькая девушка. Мать ничего такого не говорила, и, когда я хулиганила в ее присутствии, она только улыбалась и делала вид, что не обращает на это внимания. Она всегда хотела дать мне образование и заставила отца нанять мне учителя – обычно учителей нанимали для мальчиков из богатых семей. И однажды душным вечером, когда тишина, казалось, была насыщена секретами и тайнами, я призналась ей, что хочу быть солдатом. Мать не упала в обморок, и не разрыдалась, и даже не очень удивилась, а только сказала мне, что хотела в жизни добиться многого, но не все ей удалось из-за ее пола.
– Ну почему, – экспрессивно воскликнула я, – мы были рождены женщинами, мама?! Разве не могли мы родиться мужчинами?
Тогда она удивилась.
– Я не это имела в виду, – пояснила она. – Я никогда не жалела, что я не мужчина. Как мне кажется, от пениса никакой пользы – он только ослабляет мозг. Нет, дорогая, не надо молиться, чтобы стать мужчиной. Молись, чтобы получить такую же свободу, какую имеют мужчины, и, если получишь ее, удовлетворись этим. Я скажу тебе кое-что. Мне кажется, когда-нибудь наше время придет и тогда выяснится, что женщины гораздо лучше могут управлять миром, чем мужчины.
– Но я не могу ждать так долго, – закричала я. – Тогда я буду старой, а старух не берут в солдаты.
Мать внимательно посмотрела на меня и покачала головой.
– Если ты действительно этого хочешь, то тебе не придется долго ждать.
Через неделю отец нанял отставного сержанта, чтобы тот учил меня искусству боя. Он был очень молчалив и только улыбался, когда я жаловалась на царапины и на ушибы, нанесенные деревянным мечом за день обучения. Через год его улыбка стала еще шире, когда я превзошла его, моего учителя, во всех воинских искусствах и стала искать более опасного противника. К тому времени, когда мать умерла, я билась лучше, чем любой юноша из города, по крайней мере, лучше, чем все те, кто осмеливался помериться силами с девушкой-воином. Мне сравнялось шестнадцать, и я вступила в маранонскую гвардию. И я ни разу не пожалела об этом.
Мелодичные звуки лиры вывели меня из задумчивости. Омери, которая незаметно отошла от меня, сидела на стульчике возле могилы и тихо перебирала струны своего любимого инструмента. Она посмотрела в мою сторону через головы других и начала петь грустную песню. Я знала, что поет она для меня. Я смотрела на волну ее рыжих волос – почти таких же ярких, как у Амальрика, – и думала, что брату повезло, что он нашел такую женщину. У меня когда-то была любовница, которая так же много значила для меня, как Омери для моего брата. Не Трис, Отара, ее глубокий горловой смех, мягкие руки и пальцы, которые могли прогнать дурные мысли из моей головы. Она была со мной много лет и во многом заменила мне мать… А потом она умерла.
Прости, я плачу, писец. Но не ухмыляйся, говоря, что это свойственно женщинам. Берегись! Если ты осмелишься сделать это – или хотя бы об этом подумать, – я забуду свое обещание и ты не выйдешь из этой комнаты. Отара живет в моем сердце, а слезы несвойственны мне, но до того, как книга будет написана до конца, слез еще будет немало – и часть из них прольете вы, читатель. А теперь я вытру глаза и соберусь с мыслями…
Пока Омери пела, я оплакивала Отару, но вот мелодия изменилась, и я почувствовала, что моя душа очистилась. Новый мотив был мажорным, и я вспомнила смех матери, машинально посмотрев на могильный камень. Я смотрела, как вода стекает в бассейн, журча, и мне казалось, что рябь на поверхности бассейна и лепестки роз составляют лицо матери. Она была живой – ее глаза открылись, губы шевелились. Воздух наполнился хмельным запахом сандалового дерева – любимый аромат матери. Я почувствовала, как теплая рука коснулась моей шеи, и услышала шепот – это был голос матери. Я не могла разобрать слова, но знала: если прислушаюсь, то обязательно пойму… На мгновение мне стало страшно… Но это все ерунда. Законы природы остаются в силе. Мать была такой же смертной, как и я сама. Не надо играть с духами. Я отбросила голову назад. Шепот оборвался. Запах исчез, и, когда я посмотрела на воду, лицо матери пропало. Омери прекратила играть. Я видела, что она хмурится и качает головой. Мне показалось, что я упустила что-то важное, и чувство потери причиняло боль.
А потом все мысли о потерях, любовницах и призраках исчезли. Раздался топот копыт за воротами.
Амальрик вернулся из храма Воскрешения.
Он принес весть: война объявлена. Остаток дня был отравлен страхом и волнением. Этим вечером все граждане Ориссы должны были собраться в Большом Амфитеатре, чтобы выслушать публичное заявление, которое, без сомнения, будет сопровождаться представлением для поднятия боевого духа.
Мой брат поздоровался со всеми, никого не забыв, терпеливо отвечал на глупые вопросы родственников: сколько, по его мнению, продлится война, какие финансовые трудности ждут наш род, какие товары могут исчезнуть из продажи, чтобы можно было заранее запастись и спекулировать некоторое время спустя. Несмотря на то, что Амальрик был младшим из детей моего отца, именно он стал главой семьи. Отец мудро передал управление своей финансовой империей не старшим братьям – слабовольным, ленивым и глупым, – а Амальрику. Понятно, что было много зависти и злобы, но сила личности моего младшего брата, его слава как открывателя Далеких Королевств быстро утихомирила завистников.
Он встретился со мной взглядом, подмигнул в знак того, что нам надо поговорить. Отделавшись от многочисленной родни, он пошел к дому, не забыв на прощание напомнить им об общегородском собрании.
Несколько минут спустя я сидела рядом с письменным столом в его кабинете. По его мрачной улыбке и цвету лица я поняла, что он принес не только новость об объявлении войны.
– О чем ты молчишь, дорогой брат? – спросила я. – Давай… выкладывай самое худшее.
Он засмеялся, но невесело.
– Я никогда не мог ничего от тебя скрыть, правда, старшая сестра?
– Это потому, что у меня большой опыт, дружок, – ответила я. – Помню времена, когда ты еще был мальчиком, и довольно безответственным, – я ловила тебя с ящерицами в кармане, а позже гоняла подружек из твоей постели.
Брат был так молод, что после смерти матери мне пришлось его растить. Мы всегда доверяли друг другу, делились секретами, которые таили от всего остального мира.
– Ладно, Амальрик, – сказала я. – Расскажи-ка своей мудрой сестре, почему паникуют эти глупцы в храме и Магистрате.
Амальрик мрачно улыбнулся.
– Несмотря на то что мы были предупреждены давно, наши войска не готовы к войне.
– Это неудивительно, – заявила я. – Хотя мои женщины подготовлены прекрасно. С тех пор как мы услышали бряцание мечей из Ликантии, мы удвоили часы тренировок. Кроме того, я без приказа начала вербовку новых рекрутов в женских лицеях, на базаре, платя за их содержание из неприкосновенных фондов. За такую инициативу меня могут разжаловать.
Мое признание встревожило его. Он пристально посмотрел мне в лицо.
– Все остальные наши войска теперь будут делать то же, – произнес он наконец. – Особенно после того, как Магистрат уволит негодных командиров.
– Если даже Магистрат зашевелился, значит, проблема действительно серьезна.
Амальрик вздохнул.
– Это еще не все. Тут замешана магия.
– Можно было догадаться. Но все они – трусливые дураки. Что, перестали верить в собственные заклинания? Или они поленились воспользоваться секретами, которые ты привез из-за моря?
– Разумеется, нет. Но архонты тоже времени даром не теряли, – заметил Амальрик. – И похоже, что от принца Равелина они получили больше черных тайн, чем мы предполагали. Наши воскресители боятся, что они ни в чем нам не уступают. Взять только эту проклятую стену через полуостров, которую архонты восстановили. Один воскреситель сказал мне, что во дворце никто, даже Гэмелен, не сможет совершить такое чудо за одну ночь.
– Ну и что? – усмехнулась я. – В конце концов сталь решает, кому достанется победа. Говоришь, их архонты нашли способ защищаться от наших заклинаний? Ну, значит, наши колдуны придумают что-нибудь посильнее, и эта гонка будет продолжаться долго, пока наконец в дело не вступим мы, солдаты, и не начнем вести войну старым, добрым способом – топорами, мечами и луками. Не беспокойся. Мы всегда побеждали их в прошлом. Магия не может ничего изменить.
– Вообще-то ты права, – охотно согласился Амальрик – Я многое узнал о военной магии от Яноша Серого Плаща. Он был не только великим волшебником, но прежде всего – здравомыслящим воином.
Он налил себе вина в бокал. Я отрицательно мотнула головой, когда он предложил налить мне тоже, и вместо этого глотнула холодной воды.
– Однако на этот раз, – продолжал он, – постоянно доходят слухи об ужасном оружии, которое придумали архонты. Я понимаю, что перед началом войны сплетни множатся быстрее, чем мухи в навозе. Но сам Гэмелен отметил странные колебания магического эфира, поэтому даже он озабочен.
Я замолчала. Если Гэмелен – а он был не только главным воскресителем, но и весьма хладнокровным человеком – озабочен, можно смело начинать бояться.
– Что еще? – спросила я после паузы.
– Архонты пытаются добиться расположения короля Домаса, – ответил брат. – Он хитер, поэтому вряд ли их ждет успех. Разве что они убедят его, что наша карта бита. Тогда он поступит, как любой разумный монарх, – поддержит будущего победителя.
Если это случится, у нас не остается ни единого шанса. Далекие Королевства превосходят и нас, и наших врагов вместе взятых в магических науках. Сейчас Королевства были нашими союзниками – благодаря Амальрику. Но кто знает, что может случиться.
– Нам остается только ждать, – вздохнула я, прикрываясь фатализмом как щитом.
– Я сделаю все, что смогу, – заявил мой брат. – Магистрат приказал мне отправляться в Ирайю. Я должен повлиять на короля и удерживать его от союза с архонтами в течение всей войны.
Выражение его лица было мрачным, и я понимала почему. Ему придется не только пропустить все сражения, но и несколько лет, пока длится война, жить среди иностранцев.
– Когда уезжаешь? – спросила я.
– Через несколько дней. Как только упакую вещи и подготовят корабль.
Я лихорадочно размышляла, чем мне может помочь брат.
– До того как уедешь, не мог бы ты поговорить с Магистратом? В этой войне понадобится каждый меч. Маранонская стража не должна оставаться дома!
Амальрик покачал головой.
– Я уже пробовал протолкнуть эту мысль. И неудачно.
Мое сердце чуть не разорвалось. Я не ожидала, что поражение будет таким скорым.
– Но почему? – крикнула я, хотя прекрасно знала ответ сама.
– Так же, как и всегда, – ответил он. – Пришлось выслушивать их идиотские рассуждения несколько часов.
– Дай-ка я воспроизведу их! – воскликнула я, едва сдерживаясь. – Боги сотворили женщин слабыми, им не пристало быть воинами, они недостаточно мужественны, чтобы сражаться, их настроение зависит от менструального цикла, они не умеют рассуждать, они – жертвы случайных капризов, солдаты-мужчины не будут им доверять, если придется драться рядом, или будут их беречь, подвергая свои жизни и саму победу опасности, они станут шлюхами, так как всем известно, что женщины не могут контролировать свои инстинкты и будут совокупляться с каждым доступным мужчиной. Если их возьмут в плен, то изнасилуют, унижая этим честь города Орисса.
– Ты ничего не пропустила. Последний пункт вызвал особенно горячие возражения.
– Тысяча чертей!
– Я тоже так думаю, – подхватил Амальрик. – Правда, мои аргументы не были такими выразительными и точными. И еще одно. Командовать экспедиционным корпусом будет генерал Джинна. Это он был самым ярым противником участия маранонской стражи в войне.
Моя ярость достигла новых высот. Джинна – главнокомандующий! Это удивило меня, хотя на самом деле удивляться не стоило. Таких вояк, как Джинна, разводится полным-полно в мирное время. Они все одинаковы: из хороших семей, заканчивают хороший лицей, всегда получают очередное повышение в звании, хороши собой и никогда не ввязываются ни в какие скандалы. Во время войны эти положительные качества оборачиваются во вред: они никогда не осмеливаются нарушить инструкции, считая начальство глупее себя и опасаясь его, срывают зло на своих подчиненных. И стараются по мере сил избегать скандалов, не делая ничего, кроме самого необходимого, да и то если есть на кого свалить ответственность за последствия. А что до их смазливых лиц – я ни разу не видела, чтобы красота помогла отразить удар копья.
Короче, генерал Джинна олицетворял собой все недостатки нашей армии, возникшие за долгие ленивые годы мира.
Я никогда с ним напрямую не сталкивалась, но один раз на маневрах, когда мы по диспозиции должны были отступать, я послала своих стражниц в «битву», используя неуставную тактику, которая не только смела его авангард, но и нарушила все расположение войск. Джинна был известен как фанатичный враг всего нового и оригинального, этим он мало отличался от отцов города.
Мой гнев улетучился, и осталось лишь разочарование. Глаза затуманились слезами, но я не позволила себе разреветься. Я слышала, как Амальрик поднялся, и почувствовала на плече его ободряющую руку.
– Только не говори, что сочувствуешь мне, – буркнула я, – или я потеряю остатки достоинства.
Предупреждение было ненужным. Амальрик знал меня слишком хорошо, чтобы заговорить.
Я подумала о той минуте, когда увидела в глубине грота лицо матери, почувствовала запах сандалового дерева и услышала неразборчивый шепот. Почему тогда прогнала ее? Почему я отвернулась? Да потому, что там не было призрака. Видение – лишь результат моей слабости, продукт воображения. Но я тут же возразила себе: воображение или нет, но на секунду я все-таки поверила. Был ли это призрак или игра воображения, я отвергла его. Почему? Я не знаю. Ответ если и был, то находился на дне черной бездны.
Амальрик сказал, словно сумев прочитать мои мысли:
– Мать гордилась бы тобой, старшая сестра.
– Откуда ты знаешь? – чересчур резко спросила я. – Ты же ее едва помнишь.
Амальрик опустился на мягкий ковер и прислонился к моей ноге. Так он сидел когда-то давно, когда был маленьким мальчиком, а я была мудрой и отважной старшей сестрой.
– Ты много мне рассказывала о ней, – ответил он, – я уверен, что это было бы так.
Я фыркнула, но на самом деле была рада.
– Какой же была мама? – спросил он. Голос его зазвенел, как у ребенка.
– Ты уже все знаешь сам.
– Расскажи снова, – попросил он. – Она была красива?
– Прекрасна, – ответила я, вспоминая ее гладкую кожу, большие глубокие глаза и стройное тело.
– Она была нежной и мудрой?
– Самой нежной и самой мудрой из всех матерей.
– Расскажи, почему она решила назвать тебя Рали.
– Ты слышал это уже тысячу раз.
Но брат сжал мою руку, и я принялась рассказывать. Я никогда не могла ни в чем ему отказать.
– В деревне, где она родилась, у колодца стоял древний идол. Это была статуя молодой девушки, она жила очень давно. Ее нашли в лесу, некоторые говорили, что ее вырастили звери. Она не знала, что хорошо, а что плохо, и вела себя так, как подсказывал инстинкт. Она была сильнее любого мальчишки и всегда побеждала их в состязаниях. И она была прекрасна, и все парни за ней бегали. Жителям не нравилось ее поведение, и старейшины изгнали ее. Вскоре после этого на деревню напали враги. Их было много, и все свирепые. Казалось, что поражение неминуемо. Но девушка появилась из темноты на спине огромной черной кошки, а за ними – все животные, обладающие клыками или когтями, с ревом выскочили из леса и растерзали вражеских солдат. А потом все звери исчезли, и девушка с ними. Легенда утверждает, что, если беда придет снова, девушка вернется. Поэтому в деревне стоит эта статуя, напоминая, что чужое и странное – не обязательно плохое и злое.
– И они назвали ее… – подхватил Амальрик.
– Да. Они назвали ее Рали.
– Почему?
– Потому что… – Я вспомнила, как мать рассказывала мне эту историю в самый первый раз. Я сидела у нее на коленях, и она обнимала меня. Я задавала те же вопросы, а она отвечала так, как я собиралась ответить.
– Мать говорила, что это старое слово… на языке ее деревни «рали» означает «надежда». Это слово пришло ей на ум, когда она в первый раз поднесла меня к груди.
Мы долго сидели молча. Потом Амальрик хлопнул меня по плечу и встал.
– Спасибо за рассказ.
Я усмехнулась.
– Это мне надо благодарить, дорогой брат. Хотя ничто и не изменилось, твой хитрый трюк заставил меня почувствовать себя лучше.
Амальрик не стал возражать. Он взял меня за руку и сказал:
– Я снова подниму этот вопрос в Магистрате.
Я только кивнула. Но в душе проснулась слабая… надежда.
В тот вечер весь город собрался в Амфитеатре. Богачи сидели рядом с нищими, толстые купцы теснились с торговцами рыбой, рыночная гадалка – с тощей длинноносой дамой. На огромном помосте в центре арены стояли наши вожди: магистры, Гэмелен и его воскресители, военные, богатейшие купцы и – немного сбоку, но все равно на почетном месте – мой брат Антеро. Магия увеличила их фигуры и усилила голоса, чтобы народ мог видеть и слышать.
Я знала, что Амальрик, как и обещал, поговорил в Магистрате насчет маранонской гвардии. У него не было времени сообщить мне о результате, но я знала, каким было решение, потому что за час до церемонии в наши казармы пришел скороход. Магистрат просил нас, защитниц Ориссы, принести в Амфитеатр статую Маранонии, чтобы ей были возданы почести и принесены обильные жертвы.
Другими словами, нам сказали «нет» и бросили кость, чтобы мы заткнулись.
Я ни слова не сказала своим стражницам, когда мы строились вокруг статуи на огромной арене Амфитеатра, – их лица сияли гордостью. Улыбка Полилло могла осветить ночь, а Корайс от волнения забыла наорать на одну из своих подчиненных за пятно на золотом плаще. Я и сама гордилась своими солдатами за их воодушевление, профессионализм, преданность, несмотря на то что знала, какое горькое разочарование ждет нас всех через час. Я смотрела в лицо Маранонии, запрокинув голову, и шептала свою молитву, благодаря богиню за то, что она дала мне возможность командовать таким войском. Она мне не ответила, но я с радостью увидела вспышку в ее алмазных глазах. Она казалась еще выше, чем обычно, в одной руке – факел, в другой – золотое копье.
Я опустила глаза. Высокий, неуклюжий Гэмелен шел в центр арены, чтобы вознести моления богам. Его длинные седые волосы и борода развевались от быстрого шага. Он остановился и вскинул худые, костлявые руки, отбросив рукава черного плаща.
– Все поклоняются Тедейту! – закричал Гэмелен.
– Все поклоняются Тедейту! – взревела в ответ толпа.
– О повелитель Тедейт! – раздавались над Амфитеатром слова Гэмелена. – Твой народ собрался сегодня, чтобы попросить помощи в этот тревожный час. Злые колдуны злоумышляют против нас. Они хотят покорить наши земли – твои земли – и поработить нас, твоих преданных рабов. Орисса в смертельной опасности, о повелитель Тедейт. Орисса…
Злобный вой заглушил голос мага. Ясное звездное ночное небо заслонила плотная туча, по краям ее сверкали молнии. Вой перешел в два голоса, выговаривающие нараспев в унисон:
Демон идет,
Пожирает.
Западня захлопнута,
Мыши пойманы.
Демон идет,
Убивает.
Все, даже малые дети, знали, кому принадлежат эти два голоса. Архонты Ликантии нанесли в этой войне удар первыми. Удар мог стать и последним, потому что целый город оказался в Амфитеатре как в ловушке, во власти магии архонтов.
За моей спиной словно ударил гром, я резко повернулась и успела увидеть, как огромные ворота Амфитеатра слетают с петель, сбитые исполинской силой. Ворота еще не успели упасть, как на арену впрыгнул гигантский демон. Он приземлился на четвереньки и покрутил головой, осматривая место своего пира, обещанного ему архонтами. Это существо походило на помесь собаки с большой обезьяной. Оно присело на задние лапы, изготовившись к следующему прыжку, хлеща себя по бокам гибким длинным хвостом. У чудовища были руки, покрытые темной клочковатой шерстью. Они выглядели зловеще, но еще больший ужас наводили его клыки. Собачья морда, маленькие обезьяньи уши, три налитых кровью глаза довершали портрет монстра.
В толпе, вначале окаменевшей от ужаса, началась паника. Раздались визги и крики, люди беспорядочно убегали во всех направлениях. У Гэмелена и других воскресителей совсем не было времени, чтобы придумать защитное заклинание, если оно вообще существовало против такой могучей магии.
Обезумевшая от ужаса женщина попыталась проскочить мимо чудовища, то с оглушительным ревом подхватило ее пастью, легко вздернув вверх. Несколько секунд человеческое тело билось в жестоких зубах, потом раздался последний крик и все было кончено.
Аппетит приходит во время еды, и демон двинулся вперед.
Не раздумывая я вытащила меч и выкрикнула боевой клич – дикий яростный крик воина Маранонии. Мои сестры не бросили меня, мой призыв был подхвачен, мы стали одним голосом, одним телом, одним разумом.
Демон обернулся и бросился на нас. Мы приняли вызов во имя Ориссы, готовые сражаться до тех пор, пока не падет последняя из нас или не погибнет враг.
Мы стали берсерками, обезумевшие от ярости, нечувствительные к боли. Мы рубили и кололи, чудовище отбрасывало нас, но мы снова поднимались на ноги и бросались в бой. Поначалу, ошеломленный самоубийственной атакой, демон быстро пришел в себя, и через несколько минут десять стражниц были разорваны на куски и еще десять валялись в пыли арены, истекая кровью. Полилло, Корайс и я отступили, а потом снова напали на чудовище. Демон бросился навстречу нам, но промахнулся, приземлился на статую Маранонии, упав вместе с ней на землю. Статуя развалилась на куски. Демон поднялся, его задние ноги попирали останки нашей погибшей богини.
Я рванулась вперед, Корайс дернулась влево, пытаясь обойти чудовище сзади, Полилло метнулась вправо. В этот момент я увидела золотое копье Маранонии, лежащее на земле. На самом деле оно было каменным, как и вся статуя, и только покрыто позолотой. Сама не зная почему, но я подхватила его на бегу. Копье богини оказалось совсем легким, как дротик, словно было сделано не из камня. Я почувствовала его баланс в своей руке, как будто его выковал специально для меня мастер-оружейник.
Демон схватил меня, и я не сопротивлялась. Он поднимал меня все выше и выше, и внезапно завизжал от боли – это Корайс рубанула его топором. Значит, эта тварь была смертной! Но боль заставила его только усилить хватку, он тянул меня к своей мерзкой зловонной пасти. Я видела его красные глаза – зрачки были совсем узкие от ярости и боли. Тут демон снова взвизгнул и попытался смахнуть лапой что-то повисшее у него на плече. Я отчаянно боролась, пытаясь высвободиться или хотя бы ударить его копьем. Я видела, как Полилло вцепилась ему в плечо. Она увернулась от его удара и переползла ему на шею, крепко обхватив ее ногами. Она потеряла топор, но мне кажется, что, если бы он и был у нее, она бы все равно попыталась задушить чудовище голыми руками – сила против силы.
Полилло ухватилась руками за уши демона и с силой дернула их на себя. Монстр взревел и попытался стряхнуть ее, но она тянула и тянула его чувствительные уши, выкручивая их, пока морда чудовища не задралась вверх. Демон попытался отбросить меня, чтобы освободить вторую лапу, но я сама вцепилась в него.
Я слышала, как Полилло взывает к Маранонии, прося у нее силы, я слышала, как трещат кости и сухожилия от адских усилий, и я видела перед собой незащищенное горло чудовища. Я изогнулась и ударила копьем. Оно легко вошло в мягкую плоть. Огромная туша скрючилась от боли, потом из раны хлынула вонючая пенящаяся кровь.
Демон открыл пасть, издав предсмертный рев, его тело сложилось пополам, а я с силой оттолкнулась ногами от его груди, и земля бросилась мне навстречу.
Я приземлилась на четвереньки и откатилась в сторону, исполинская гора мяса с гулом рухнула на арену, едва не раздавив меня.
Я схватила чей-то меч и бросилась вперед, чтоб прикончить чудовище, но в этом не было нужды – оно было мертво. Демон лежал неподвижно, и глубоко в его горле засело копье богини.
Я осмотрелась – глаза мне застилал туман. Полилло и Корайс подошли ко мне, и мы обнялись, а потом засмеялись, а потом я слышала, как кричат от радости другие мои сестры. Мы обнимались, смеялись и плакали, да, плакали.
Мы стали героями в тот день. История маранонской гвардии пополнилась новой легендой.
Но пока город праздновал первую победу над архонтами, мы хоронили наших погибших, лечили раненых и чинили оружие. Конечно, приятно, когда тебя восхваляют, но если воин думает, что восторги толпы проживут дольше, чем ранний первый снег, то он жестоко ошибается.
На четвертый день Амальрик прислал ко мне гонца с просьбой встретиться в порту. Я поспешила к докам, зная, что он скоро уедет в Ирайю, на переговоры с королем Домасом.
Корабль уже был готов к отплытию, когда я добралась до порта. Амальрик ходил взад-вперед по палубе. Заметив меня, он закричал, как мальчишка, и побежал навстречу. Мы обнялись – брат и сестра, – чтобы потом расстаться надолго.
Я посмотрела ему в лицо. Теперь он не хмурился, а улыбался.
– У меня для тебя хорошие новости, старшая сестра.
Я замерла. «Рали» означает «надежда», подумала я. «Рали» означает «надежда».
И Амальрик сказал:
– Магистрат передумал. И поскольку я участвовал в этом деле, я решил сказать тебе об этом до официального уведомления. Вы победили. Маранонская стража пойдет на войну вместе с остальными.
Я засмеялась от счастья. Он снова обнял меня.
– Этого ты добилась сама той ночью.
Я пожала плечами.
– Это была всего лишь первая стычка. И мне помогли.
– Ну, теперь дела пойдут легче.
– А тебе было легко, когда ты вместе с Яношем добирался до Далеких Королевств?
– Никогда, – усмехнулся Амальрик. – На пути всегда была следующая высокая гора, через которую требовалось перелезть, бандиты, от которых приходилось спасаться, пустыня, которую надо было пересечь. Я понял, что легче не становится никогда, обычно каждый новый шаг труднее предыдущего, но ты идешь и идешь… до конца.
– Надеюсь, это понимают и другие, а не только мы с тобой, – сказала я.
– Нет, – покачал головой Амальрик, – разве что некоторые. Кое-кто из воскресителей думает, что это и было секретное оружие архонтов. Они были просто в экстазе, когда вы убили тварь. Но Гэмелен охладил их. Это было сильное колдовство, так он сказал. Но…
– Но всего лишь демон, – вставила я.
– Точно. Всего лишь демон.
На корабле ударили в колокол. Мы обнялись и поцеловались в последний раз. Амальрик поднялся на борт, и корабль отплыл от причала. Я стояла и смотрела ему вслед, пока он не исчез за излучиной реки. Последнее, что я видела, – огненная вспышка солнца на рыжих волосах Амальрика.
И прошло много лет, прежде чем я снова увидела брата.
