Возвращаться к свету всегда неизмеримо труднее, нежели падать во тьму.

Таково уж несовершенное устройство бытия.

И боли в моем новом бытие было несоразмерно больше, чем когда я умирал. А я ведь умирал? Я даже мысленно спросил себя: где же все те замечательные люди и нелюди, которые бы многое отдали за счастье перерезать горло Слотеру?

Сейчас в таких доброхотах ощущался самый острый недостаток.

Чувства и ощущения возвращались неровными кусками. В какой-то момент я понял, что теперь могу видеть. Перед глазами плавал потолок, испещренный изящными и одновременно жуткими барельефами, изображавшими чудовищных созданий рядом с древними предками Слотеров, подчас имеющими вид куда более устрашающий. Разобрать, что они делают – сражаются меж собой или столь же яростно совокупляются, не представлялось возможным. И вообще на барельеф не стоило долго смотреть, даже если ты в здравом уме и трезвой памяти.

Творение гениального скульптора-кудесника питалось кошмарами, вытягивая их из снов обитателей замка и насыщая ими безумные переплетения тел, конечностей и щупальцев. Это последнее, что оставил после себя Босха Малиган – один из старейшин своего клана, захваченный некогда старшими Слотерами и принужденный работать на нашу семью. Проклятая душа Босхи, должно быть, немало повеселилась, глядя с того света, как сходят с ума те, кто присвоил его дар. Даже подозрительный старик Эторн не сразу разобрался, в чем тут подвох.

Только один человек во всем нашем безумном семействе мог постоянно обитать в этой комнате! Болезненно морщась, я скосил в сторону глаза и обнаружил рядом Аниту, механически расчесывавшую молочно-белые пряди волос, пропуская их меж пальцев.

Меня охватил озноб. Грудь стеснило, а из каждой клеточки тела выступил ледяной пот. Неужели чокнутая ведьма превратила меня в одного из своих ходячих трупов?!

Нет! Нет! Только не это!

Что угодно, но только не это! Джад или Морт не должны допустить такого, уж лучше пулю в голову…

– Нет-нет, – словно прочитав мои мысли, встрепенулась Анита, откладывая гребень, выточенный из… лучше даже не думать, из чего. – Нет нужды бояться, Сет. – Губы некромантки изобразили понимающую улыбку. – Я тебя не тронула. Вот если бы успел окочуриться – другое дело! Эторн запрещает делать танатов из родичей, но, мне кажется, для тебя он бы сделал исключение.

– Думай, что говоришь, тетушка… – мучительно прохрипел я, зная, как бесит ее подобное обращение.

Даже если женщина способна жить столетия, ее всегда будет напрягать упоминание о возрасте.

– Не называй меня так… племянничек. Ты должен быть мне благодарен. Без моей помощи Кэр не сумел бы вылепить тебя заново и заживить все раны. Несмотря на новообретенные таланты, его познания в анатомии убоги.

– Таланты?

– Кэр разделил вас с Мастером и излечил тебя. Он даже слепил тебе новую руку, благо материала для этого имелось с запасом. На двоих хватило бы!

Она хихикнула, но мне шутка не показалась смешной.

– Но Дагдомар…

– Ты про демона из кинжала, пытавшегося сожрать твою душу? О, Кэру стоило немалых трудов усмирить его! Тварь совсем обезумела от голода. Представляешь, твоего… Дагдомара не остановило даже упоминание о том, кому твоя душа принадлежит на самом деле. Демон был готов сразиться за нее с Джайраксом! Каково это – носить при себе оружие, которое мечтает тебя же уничтожить?

Напоминание о «пари Слотеров» заставило меня перестать думать о смерти как о благословенном способе избавиться от страданий. Пожалуй, стоит помучиться… на этом свете.

– У Дагдомара есть причины. Что с ним стало?

– Он удовольствовался второй душой, обитавшей в вашем теле. Учитывая, насколько мерзкую тварь ты поймал для кинжала, думаю, Мастеру было бы лучше не воскресать после первой смерти.

– Он все равно бы попал в ад, а там есть создания и похуже. Его талант – дар Шести.

– Как рука? Чувствуешь ее? Можешь пошевелить пальцами?

Я с трудом поднял руку и снова обнаружил на ней пальцы. Правда, они, да и вся кисть, здорово отличались от прежней – розовая, как у новорожденного младенца, кожа, без следов от порезов и шрамов. Даже без единой мозоли.

– Говоришь, это сделал Кэр? Но каким образом?

– Мастер, наверное, крепко тебя приложил – упускаешь очевидное. Не только вы с ним, но и он с Кэром должны были стать единым целым, – раздался откуда-то сбоку голос Джада.

Я не стал утруждать себя попыткой перевернуться. Слишком уж больно.

– Мастер Плоти превратил Камень-Сердце в часть себя, но и сам он стал частью Кэр-Кадазанга, – пояснила Анита. – Когда он… ушел… замку досталась часть того, что некогда было арборийцем. К счастью, для овладения новым даром Кэру не потребовалось много времени, и мы сумели вытащить тебя почитай с того света. А промедлили бы еще минуту-другую – и, чего доброго, вырывать свое из пасти демона явился бы Джайракс. Вот и подумай, что хуже.

– Ты здоров, а Кэр теперь, возможно, сможет излечить и Веру! – ликующе воскликнул Джад. – Ну, э… если, конечно, тебе это еще интересно. Морт, кстати, уже поехал за ней. Ну а я могу съездить и привезти сюда твою полуэльфку. Тебе понадобится сиделка, а я бы не стал доверять никому из здешних обитателей. Семья все-таки.

Анита фыркнула.

– Не стоит везти сюда Таннис. Кэр-Кадазанг способен напугать до полусмерти любого смертного или sidhe, – прошептал я. – Постой! Если все, как ты говоришь, значит… значит, затея Морта все-таки удалась.

Джад торжественно кивнул.

Я стал смеяться.

А потом просто хохотать.

Подумать только, мы едва не выпустили в мир чудовище, способное, без преувеличения, пожрать все живое, а я едва не расстался и с жизнью, и с душой, но бредовая затея моего шестилетнего сына в конце концов удалась!

Вера будет здорова!

Трястись от смеха выходило очень больно, поэтому скоро мне пришлось потерять сознание. Правда, перед тем как смежить веки и погрузиться в блаженное беспамятство, я успел сказать Джаду, чтобы он ждал счет – самый большой в его жизни! И даже пообещал, что для его выплаты Принцу воров придется воровать на протяжении ближайших пятидесяти-шестидесяти лет, оставаясь при этом бесштанным бессребреником.

А то и больше.

Что на это ответил Джад, я уже не услышал. Но пусть пронырливый мерзавец только попробует отказаться, когда я вновь открою глаза!

…Вновь открыть глаза оказалось гораздо легче, однако веселье мое быстро сошло на нет. Смерть очень близкого человека не проходит просто так. Особенно если этот человек – ты сам.

Она запускает свои щупальца в душу и отравляет ее зловонными миазмами тлена.

Физически все было неплохо. Ну, почти.

Любая собака позавидует быстроте, с какой заживает шкура большинства Выродков. Мы не только толстокожи во всех смыслах, но и весьма живучи. Там, где смертному потребуются месяцы и тщательный уход лекарей, отпрыску Лилит, чтобы оправиться, хватит пары недель относительного покоя… ну, то есть без активных попыток отправить его на тот свет. Именно поэтому если уж мы беремся колошматить друг друга, то делаем это на совесть – чтобы дымящаяся кровь, оторванные конечности и выколоченное дерьмо летели во все стороны.

Чтобы одолеть самого себя, улучшенного к тому же дьявольским колдовством Мастера Плоти, к примеру, и вовсе потребовалось сыграть в ящик. Спасибо Аните и старине Кэру, которые быстро сориентировались и не только отбили меня у Дагдомара, но и практически вылепили заново.

И все же Костяной Жрец был так близко, что его сухая мертвая длань оставила на мне свой отпечаток.

Я всегда мнил себя готовым к встрече с ним и оттого не боялся заступить дорогу ни одному чудовищу. Полагал, будто мне просто неведом страх смерти – такой, какой испытывают другие.

На поверку все вышло иначе.

Оказывается, раньше я просто подспудно чувствовал, будто не по зубам смерти. Где-то внутри таилась уверенность – что бы ни случилось, я все равно выберусь… успею в последний момент, используя грани своего странного Таланта. А теперь, когда не успел, многое изменилось.

Единожды побывав по ту сторону бытия, начинаешь понимать – к такому нельзя быть готовым. Можно стерпеть боль и превозмочь слабость, но умереть еще раз?

Возвращаясь мыслями к пережитому, я задавал себе один и тот же вопрос – хватит ли у меня теперь пороху, чтобы снова стать тем самым Сетом Слотером по прозвищу Ублюдок, который готов спуститься и в саму Преисподнюю, если это потребуется, чтобы выполнить свою работу?

Страх.

Не мимолетный, вызванный внезапной угрозой или же атакой какого-нибудь жуткого монстра. Другой.

Постоянный.

Мерзкий, жадный, ледяной и липкий паразит, сосущий душу. С ним трудно сжиться. О, теперь я много лучше понимаю смертных, которые вынуждены уживаться в Уре с такими непредсказуемыми соседями, как дети Лилит.

Кровь и пепел, как же сложно подобрать слова, чтобы описать собственное воскрешение. Возвращение в починенное тело похоже на… не знаю… на возвращение домой старого ветерана.

Вот ты переступил порог и вошел в дом, который оставил много лет назад.

Постоял, свыкаясь с ощущениями, вбирая в себя окружение, запахи и эмоции домочадцев. Потом пересек комнату, привычно сел за стол – на свое место, во главу, смотришь по сторонам и понимаешь, что узнаёшь и в то же время не узнаёшь жизнь, в которую вернулся.

Кажется, что многое изменилось, но на самом деле основные изменения произошли в тебе самом. Та жизнь, что ты вел прежде и оставил, дабы взяться за мушкет и шпагу, менялась куда меньше, текла своим чередом, в то время как тебя бросало из порохового дыма и пламени битв в угар грабежей и насилия на горе побежденным. И теперь, вернувшись, ты чувствуешь себя здесь отчасти чужим. Пришельцем из другого мира, более сурового и яркого, сотканного из запаха крови и железа, наполненного муштрой и жестокостью, пронизанного безумием битвы и страхом ее ожидания…

Какое-то время ты просто не знаешь, как быть, как себя вести.

Как вписать себя в этот устаревший и потускневший мир.

После подлой пули, пойманной в брюхо, я провалялся в постели меньше трех недель.

После гибели в битве с Мастером Плоти прошел почти месяц. При этом на теле не осталось никаких заживающих ран еще в Кэр-Кадазанге, а силы вернулись уже на третий день. Что с того? На меня просто накатила жуткая апатия.

Не хотелось двигаться, говорить, видеть чужие лица. Будучи почти убаюканным в руках Костяного Жнеца, я не желал возвращаться в эту жизнь. Как тому ветерану, мне было в ней некомфортно.

Таннис подобное поведение заметно беспокоило, а то и вовсе пугало. Она привыкла, что ее мужчина ведет себя совсем иначе. Пытаясь вернуть мой интерес к происходящему вокруг, полуэльфка старалась растормошить меня как умела: тянула за руку на прогулки, становилась дикой и ненасытной, а затем высокомерной и неприступной, исчезала на сутки-другие и появлялась под утро, пахнущая вином, растрепанная, с блуждающим взглядом.

Смешно. Женщина, неспособная ревновать, пыталась пробудить ревность.

Впрочем, я не смеялся.

Мне было все равно. Не хотелось даже никого убить.

Однажды она вываляла мои пистолеты в грязи и швырнула в кровать, видимо надеясь, что меня охватит ярость или я возьмусь их чистить и привычный ритуал выведет меня из ступора. Не вышло ни того, ни другого.

Я свалил их на пол и ногой запихнул под кровать.

Наконец Таннис устала от бесплодных попыток, и ее саму окутала осенняя меланхолия, так свойственная эльфийской крови. После этого мы стали прекрасно уживаться, находясь рядом, ничуть не отягощая друг друга своим присутствием.

За это время Джад приходил трижды. Я запретил Таннис открывать ему дверь и на всякий случай подпер ее креслом – на замки-то ему плевать. Племянник не смутился и дважды проникал в дом одному ему известным образом. Оба раза я без разговоров выставлял его за шкирку вон, точно нашкодившего кота. На третий раз Джад по-настоящему обиделся и в отместку полночи исполнял под окном непристойные куплеты в мой адрес, время от времени швыряясь в закрытые ставни пустыми бутылками.

Морту хватило одного визита. Он, в общем, и сам не знал, что сказать и зачем пришел. Что-то мямлил про Веру.

Потом дважды за один день прибегал чем-то крайне обеспокоенный Дэрек Попрыгунчик, счастливо – то есть без вреда как для себя, так и для Кэра, – извлеченный из арсенала замка. Он так долго мямлил какие-то глупости, пересказывал последние события в Кэр-Кадазанге, не решаясь приступить к цели своего визита, что вконец утомил меня. Я выгнал его прежде, чем маленький племянник собрался с духом. Должно быть, снова хотел подрядить меня на какую-нибудь сомнительную охоту за старинными артефактами или редкими алхимическими ингредиентами.

Не интересно.

Из старших Слотеров не обеспокоился ни один, включая патриарха (от Эторна дождешься благодарностей, как же). А может, оно и к лучшему, учитывая, что проявлять героизм и спасать вотчину клана мне потребовалось исключительно из-за глупости собственного отпрыска.

Вера тоже не пришла. Да она и не могла прийти в дом, который я делил с другой женщиной. Зато от нее доставили письмо.

Я долго держал в руках шершавый конверт, ощущая исходящий от него тонкий запах духов, а затем бросил в камин, не распечатывая. Не думаю, что там было много слов, – меж нами все слишком сложно, чтобы это могла выразить бумага.

Ну а пока я кис, Блистательный и Проклятый ничуть не менялся, оставаясь той же ярмаркой человеческих страстей и клоакой их же пороков. Преступники и воры грабили и воровали, аристократы и политики склочничали и плели интриги, рядовые граждане зарабатывали на хлеб насущный, стараясь держаться подальше как от отпетых негодяев, так и от благородных нобилей, а чиновники Магистрата и маги Колдовского Ковена силились сохранять какое-то подобие равновесия во всей этой кутерьме.

Дни становились все короче и холоднее, осень понемногу расчищала дорогу стылой зиме. Небо заволокло бесконечной чередой серых облаков, через которые уже почти не пробивалось солнце.

Природа погружалась в спячку, а великий город, наоборот, вовсю противился ей и бросал вызов. Он кипел жизнью, запасался продовольствием, втягивал в свое нутро десятки подвод с дровами и углем. И, конечно, ни на минуту не прекращал бурлить заговорами и трещать от междоусобиц сильных мира сего. Месяц – достаточный срок, чтобы на пороге нарисовался высокопоставленный визитер, понукаемый пихающимися в спину мертвецами.

Или даже два.

Первым был граф ад’Роукер – представитель старинной и весьма уважаемой в Уре семьи. Забыв о родовой спеси, пожилой граф умолял о помощи через закрытую дверь и, судя по шуршанию, даже ползал на коленях, но был в грубой форме послан куда подальше. Через четыре дня я без особого интереса прочитал в «Хрониках Ура» некролог – несостоявшегося клиента нашли обезглавленным в собственной постели, и срез шеи дымился, словно голову отхватили раскаленным мечом. Писаки Иоганна Ренодо связывали гибель графа с каким-то древним проклятием, преследующим старших ад’Роукеров через каждые три поколения.

Надо полагать, теперь с проклятием покончено, ибо граф так и не успел обзавестись отпрыском мужского пола, оставив после себя трех дочек.

Второй проситель добрался до меня уже на исходе добровольного домашнего заточения – в тот самый день, когда я наконец решил пройтись по улице. Он оказался тот еще наглец: даже не снизошел до личного визита – прислал лакея.

Ливрея на посланце сияла новеньким серебряным шитьем и, судя по всему, стоила больше, чем иной камзол, но это ничего не меняло – лакей и есть лакей. Зная мое настроение, вдова Маркес отказалась пускать его дальше холла, а убедившись, что я не намерен никого принимать, и вовсе выпроводила на улицу. Но молодец оказался упрямый и остался дежурить у крыльца, выстукивая барабанную дробь зубами, – шитье, знаете ли, плохо согревает, а под утро по городу уже погуливал бодрящий такой морозец.

Иногда небеса вознаграждают упорных – так случилось, что именно в день его визита я заставил себя встряхнуться, надеть ботинки, набросить на плечи плащ и выйти из дома, чтобы разогнать загустевшую кровь по жилам и подумать, как быть дальше. Я, кажется, говорил, что лучше всего мне думается на ходу.

Почтительно поприветствовав меня у крыльца, ливрейный лакей с поклоном вручил конверт, запечатанный, по его словам, гербом барона фон Туска. Имя последнего ничего не сказало, и это неудивительно, поскольку барон, как выяснилось, прибыл в Ур из Фронтира – лоскутного государства-вольницы, сотканного из трех десятков мелких независимых княжеств, которые служили своего рода буфером между границами Уранийского протектората и владениями республики Лютеция. Это было понятно уже по оттиску герба на печати.

В отличие от строгих гербов старинных уранийских родов, выдержанных в полном соответствии с требованиями геральдической науки, скороспелые «дворяне» из Мятежных Княжеств иной раз использовали в качестве родовых знаков такие картинки, что не всякий гейворийский шаман в тотемы возьмет.

Чему удивляться? Титулы во Фронтире частенько обретались одним удачным выпадом шпаги.

Вот и на так называемом гербе фон Туска красовалась огромная змея, свившая кольца на рогах баронской короны. Ее пасть была широко распахнута, обнажая клыки, изогнутые, точно орочьи ятаганы. Сургучная блямба печати оказалась чуть не в пол-ладони шириной.

– Милорд, – глухим невнятным голосом сказал лакей, прижимая правую руку к сердцу, – мой господин умоляет вас ознакомиться с письмом незамедлительно. Это вопрос жизни и смерти.

Я смерил посланца раздраженным взглядом. Выглядел он как коренной ураниец – среднего роста, темноволосый и бледнокожий, странно, что в голосе сквозит какой-то непонятный акцент. Впрочем, скорее всего бедолага просто так замерз, что еле языком ворочает.

«Вопрос жизни и смерти». Вы не поверите, как часто приходится слышать подобную фразу в Уре. И, надо признать, в каждом втором случае это вовсе не красивые слова и даже не удачно подобранная метафора – самая что ни на есть объективная реальность. В Блистательном и Проклятом скопилось слишком много змеиных интриг и двуногих хищников, норовящих пожрать друг друга. А где есть спрос, найдется и предложение, поэтому всегда хватает и «подрядчиков», готовых посодействовать скорейшему разрешению таких вот вопросов. Причем – на любой вкус.

Наемные бретеры, вольные охотники, частнопрактикующие маги, создания, вызванные из кошмаров и тьмы… Ко мне, как я уже говорил, обращаются, когда дело становится хуже плохого и за спиной просителя выстраивается колонна скелетов, повыбравшихся из всех шкафов, какие только есть.

Никто не идет просить помощи Слотера по своей воле и все такое.

Судя по тому, что самого Оберона фон Туска у крыльца не обнаружилось, его дела еще не столь плохи. Это, конечно, если мертвецы не толкали барона так усердно, что переломали ему в дороге обе ноги. Но и тогда слуги могли бы принести в паланкине.

«Пора встряхнуться, – напомнил я себе. – Иначе превращусь в сгусток плесени».

На какое-то мгновение любопытство пересилило раздражение, вызванное непочтительностью (если не наглостью) лакея, и я сломал печать. Внутри оказался листок бумаги с вензелями барона в уголках, на котором аккуратным, но явно торопливым почерком было выведено всего несколько строк:

– Похоже, беда угрожает не твоему хозяину, а кому-то другому. – Не глядя на лакея, я скомкал письмо и бросил в смердящую дерьмом канаву. – Тогда почему он не стоит здесь собственной персоной? Почему не просит аудиенции лично?

– Он… э… не могу знать… То есть болен его милость, – смешался лакей. – Как есть болен. Подагра, милорд! Жутко мучительные приступы.

Я не такой уж спесивый тип, но репутацию блюду.

Дурную славу легко нажить, но ведь и потерять недолго. Она состоит из множества кирпичиков-слухов, скрепленных раствором фактов, каковой следует время от времени обновлять. В частности, барону фон Туску в данных обстоятельствах требовалось подкинуть лишнюю порцию тревог – дабы осознал, что не все в Блистательном и Проклятом пляшет вокруг денег и титулов.

А еще я просто не хотел браться за новую работу, что бы там ни пытался советовать внутренний голос.

– Запомни и передай своему хозяину вот что. Дословно! Вы, лихачи из Фронтира, чужаки в Уре и многого не знаете, – только это вас отчасти и извиняет. Меж тем в этом городе есть определенные правила. И одно из них – просить помощи Выродка следует лично, дрожа и голосом, и телом, ибо цена такой услуги может оказаться непомерной. Если к завтрашнему утру близкий барону человек еще будет жив… пусть приходит сам. В этом случае я еще изъявлю милость подумать, стоит ли принимать его предложение.

С этими словами я повернулся и зашагал прочь. То есть хотел зашагать, но случилось нечто, изумившее меня до глубины души. Лакей вдруг прыгнул следом и с криком:

– Да постойте же!.. – вцепился в рукав.

Простолюдина, попытавшегося подобным образом остановить благородного нобиля, могли прилюдно отходить плетьми до крови (это при условии, что оскорбленный аристократ не продырявит его на месте выпадом шпаги). А чтобы смертный пытался хватать за одежду одного из детей Лилит?! Такой наглости я и припомнить не мог.

Одно слово – Фронтир. Они там все без царя в голове.

Прежде чем я успел опомниться, пальцы сами собой сжались в кулак, и короткий тычок снес наглого посланца с ног. Лакей полетел кубарем, выпустив шляпу, которую держал в руках. Ливрея затрещала, лопаясь по швам.

Удар вышел не так чтобы сильный – даже не ударил, скорее уж отмахнулся, – да кулак был тяжел, поэтому, признаться, я ожидал, что смертный останется лежать на земле на радость местным воришкам, которые за несколько минут обчистят его карманы и даже пуговицы и пряжки с ботинок срежут.

Ничуть того не бывало!

Мерзавец полежал лишь пару секунд, после чего перевернулся на живот, встал на колени и принялся неуверенно ощупывать руками разбитую физиономию. Вот уж про кого можно точно сказать: урок поведения в Уре ему достался малой кровью!

– Понял, что передать своему барону? – фыркнул я. – Если его дела настолько плохи, что потребовалась помощь Слотера, пусть тащится ко мне лично. Тогда я поверю в серьезность положения. Не хватало еще тратить время на ерунду вроде гремящих цепями семейных призраков, всего вреда от которых – бессонница да путаница в вещах.

– Я… передам, – пробормотал лакей.

Скорчив напоследок презрительную гримасу, я двинулся в сторону «Луженой глотки», намереваясь пропустить пару кружек доброго тарнского вина, прежде чем сделать то, ради чего вышел из дома на самом деле.

Прогуляться за канал Веспина.