17 апреля, среда, утро. Уичита, Уичита Метрополитэн, Канзас, США

От церкви нас отвезли. Отвезли на открытом четырехдверном «рэнглере», который ожидал нас у дверей церкви. К моему большому удивлению, за рулем машины оказался обладатель того самого голоса, который рассказал мне в церкви о неудачных финансовых операциях Преподобного.

— Меня зовут Джон. Джон Мак-Кинли, как убитого президента. Я был шерифом в этом округе, а теперь возглавляю охрану аэродрома и поселка.

— Поселка?

— Там, за церковью, несколько кварталов домов и трейлеров, — показал он рукой в темноту. — Нам удалось все оградить, и теперь там живут люди.

Машина рыкнула двигателем и рванула с места, направившись в сторону терминала аэропорта.

— Как поговорили с Преподобным? — спросил Мак-Кинли. — Я уже слышал, что вы хотели поменять самолет.

— Хорошо, — ответил я. — Завтра нас должны отвезти в Индепенденс.

— Отвезти? — вроде как немного удивился он. — Кто?

— Не знаю, — пожал я плечами. — В этом что-то неправильное?

— Все эти поездки до Индепенденса организовываются через меня, а мне никто не сообщил.

Самолет выскочил на летное поле и покатил по гладкой, как зеркало, рулежной дорожке. Угловатое современное здание терминала приближалось. А я немного задумался. Преподобный мне все же не нравился. Здорово так не нравился, до крапивницы и тошноты. И если от такого человека зависит твоя судьба, а он начинает поступать странно — повод насторожиться. Я даже бросил взгляд на наш самолет — так, на всякий случай, и почувствовал, как холодеет спина: самолет стоял в стороне, задвинутый грузовиком. Его явно поставили так во избежание самовольного нашего отлета, иначе не объяснишь. Бывший шериф тоже глянул в ту сторону и хмыкнул. Затем вдруг остановил машину и повернулся ко мне.

— Я вот что тебе скажу, парень, — начал он. — Нашему Преподобному я бы на твоем месте не слишком доверял. Этот парень раньше катался по всему штату со своим молельным балаганом и собирал деньги с доверчивых идиотов. Ставил шатры, открывал свою ярмарку, а потом с ним были вечные проблемы.

— Теперь он ваш босс? — спросил я.

— Не знаю, если честно, — ответил Мак-Кинли. — Он здесь все же духовный лидер, но люди ему подчиняются.

— Я заметил — даже казни устраивают.

Мак-Кинли задумчиво пожевал, затем сплюнул длинной желтой вожжой слюны. В воздухе запахло табаком. Затем он сказал:

— Преподобный жесток, верно. И его наемников я не люблю, это ублюдки из какой-то частной компании, не знаю уж, как они там договорились. Но пока от него страдали адвокаты, банкиры, гомики и даже политики. Те, кто довели эту страну до того, что она не сумела защититься. Великая страна, парень, а проиграла тупым мертвецам… — Подумав немного, он добавил: — А простым людям с ним легко.

— А где он берет «грешников»? — уточнил я.

— По-разному, — пожал он плечами. — Много беженцев к нам до сих пор прибивается. На дорогах появились заставы, там опрашивают проезжих и некоторых задерживают. Короче: мне их не жалко, это не поссорит меня с Преподобным.

Мак-Кинли достал из кармана маленькую круглую коробочку, достал из нее щепотку влажного табака и заложил ее себе за десну. Посмотрев на меня, с любопытством взирающим на процедуру, протянул коробочку мне:

— Хочешь?

— Н-нет, не рискну, — засмеялся я, закрывшись руками.

— Как хочешь, — усмехнулся он. — Это прикол морской пехоты — там привык.

— Тут есть такой момент… — вернулся я к теме разговора. — Казнить врагов входит в привычку. Когда заканчиваются враги имеющиеся, их начинают искать. И кого найдут следующим врагом? Слишком независимого? Мак-Кинли, например?

— Может быть, — спокойно кивнул тот. — Но пока я не готов что-то предпринимать по этому поводу. Преподобный полон дерьма, но сейчас он нужен общине. Он сплотил людей, он организовал жизнь сразу в нескольких округах.

— Смотри, как бы не стало слишком поздно.

Тот пожал плечами, ответив:

— Неисповедимы пути Господни, — и, перехватив мой взгляд, добавил: — Я не слишком глубоко в это погрузился, но что-то уже прилипло к зубам. А мой тебе совет — будь настороже. Твой самолет… может быть, его убрали потому, что, раз ты меняешься, его сочли своим. Может быть, он просто мешал, а грузовик оказался там случайно, не надо скорых выводов. Но будь настороже, я серьезно.

— Спасибо, — единственное, что я смог сказать в ответ.

Шериф оставил нас у крыльца терминала, а там нас уложили спать в какой-то большой подсобке, зато на вполне нормальных раскладных кроватях, на чистом белье.

Утром мы встали с рассветом — так я заранее выставил будильник. Меньше всего хотелось, чтобы какие-нибудь неприятности застали нас в постели и неготовыми. Вышли на улицу, где свежее и прохладное утро только вступало в свои права, вытесняя ночь. Дошли до самолета, я забрался в кабину. Сумки с «обменным фондом» лежали нетронутыми, а вот бензина в баках почти не было — весь «АвГас» слили. Умысел или, наоборот, простые взгляды на вещи: меняемся же… Оружие ведь не тронуто, и нам никто ходить-гулять не мешает. Можем сейчас сесть на какую-нибудь машину, например, и уехать. Вон они стоят, рукой подать.

Сменил свой «зиг» на М-4. Что-то мне подсказывает, что автоматический режим ведения огня не помешает. Интуиция, так сказать, голос подает. Прицел перекидывать не стал — все равно «нулить» его негде и некогда, а так, без проверки, не годится. Через пип-сайт поцелимся. Типа «пип-шоу» .

Подумав еще, вытащил из «обменника» пару упаковок патронов в пластике, передал одну Дрике:

— Положи в рюкзак, беды от запаса не будет. Как-то мне на душе не очень хорошо, если честно.

Она кивнула, затем сказала:

— Мне тоже не понравилось, как проповедник на меня пялился. Мне кажется, он что-то задумал. Поэтому так легко и согласился на обмен.

Она умная девочка, я много раз уже об этом говорил. И еще есть поговорка «Бабу не обманешь». Имеется у женщин некое чутье, которое определяет скрытую подлость, — разве что в сфере личных отношений у них не всегда оно включается.

— Автомат держи под руками, патрон загони в патронник, понятно? — сказал я, проделывая такую же манипуляцию со своей М-4.— Большой палец постоянно у предохранителя. Постоянно.

Она кивнула, передвигая оружие. Обмен, обмен… как знать, как знать, может, что и выгорит. Рано пока суетиться, рано. Но все-таки…

— И еще, запомни: если я произнесу вслух фразу «Ну как скажешь!» — значит, будем стрелять, прямо сейчас, поняла?

— Поняла, — решительно кивнула она.

Это хорошо, что так решительно. Умная девочка, говорю же: понимает, что ее ждет, если мы поступим неправильно.

— Запомнила фразу?

— Да. «Ну как скажешь!»

— Умница. И не бойся, нам уже поздно бояться, мы уже все видели в этой жизни, хорошо?

— Хорошо.

Как бы только научиться самому не бояться, но вот пока не получается никак.

На завтрак нас позвал Маркус, заприметив шляющимися по летному полю без дела. У него я и спросил:

— Наш самолет кто распорядился отогнать? И топливо слили.

— Это я дал распоряжение, не беспокойся, — сказал он, выкладывая нам на тарелки половинки большого омлета с полосками бекона.

— А почему?

— Ну… — немного растерялся он, — вы же договорились на «Карго-Мастер», так? Мне от Преподобного сообщили.

— Да, но я из-за сумок удивился, — выдал я подготовленную версию. — Они же внутри остались.

— Это потому, что вас предупредить забыли и решили не брать, чтобы вы плохого не подумали. Сейчас прогуляемся и заберем… Или в машину с собой возьмите — вас же наверняка повезут.

— Так и сделаем, — кивнул я.

Немного успокоился, но мысль о том, что нам готовят подлянку, никуда не ушла. Просто не Маркус готовит — он душа простая и честная, — а само лицо духовного звания, Преподобный Смит.

После завтрака мы пошли к самолетам. Неторопливо, наслаждаясь теплом и свежим воздухом. Маркус рассказывал о том, как огораживали безопасные территории, попутно отстреливая зомби. Я слушал его вполуха, равно как и Дрика, насколько я успел заметить. Она даже перчатки натянула сейчас, хотя раньше надевала их только тогда, когда в любой момент можно было ждать нападения. Значит, всерьез беспокоится.

Вытащили сумки из «сессны», с которой, судя по всему, расстаться нам предстояло при любых обстоятельствах, сложили их на бетоне. Глянул на часы — сейчас подъедут, если все правда.

Действительно, вскоре на летном поле появились две машины, открытые небронированные «хамви» пустынного цвета. В каждой сидело по два «добровольца» в черных кепи. Машины подъехали вплотную, скрипнув тормозами. Все четверо вышли, взяли нас в полукруг. Все рослые, крепкие, вооружены до зубов, винтовки увешаны всем, чем только можно, от коллиматоров до магнифайеров . Точно наемники какие-то, вон даже «инсигнии» с какой-то аббревиатурой наклеены на липучках «вэлкро» на разгрузки. И черные кепи с теми же буквами.

Время сжалось, а потом растянулось за счет того, что мозг заработал удивительно быстро, анализируя каждую деталь, каждый намек на деталь разговора, каждую странность. Жаль, глаз не видно: все четверо в очках. Ну ничего, у нас тоже очки, все взаимно.

Тучный здоровяк, тот самый, что вчера бил в спину «менялу», сказал мне, указав рукой в перчатке на головную машину:

— Садись туда, поедешь в Индепенденс. А ты во вторую.

Это было адресовано Дрике.

— А я куда? — спросила она, разыграв вполне невинное удивление.

— Преподобный приглашает тебя для беседы, — ответил тучный.

Мое отражение в стеклах у здоровяка — смешное такое, искривленное, большая голова и крошечные ноги, и вообще меня перекосило. Говорит он спокойно, даже чуть скучновато. Никто из них не напряжен, рослый мужик, вооруженный SAW , американской версией бельгийского «миними», вообще в другую сторону уставился, что-то разглядывает.

— А я собирался лететь прямо из Индепенденса, — закинул я последний пробный шар.

Внутри все замерло: я знал ответ заранее, но боялся услышать его на самом деле, все же надеялся на что-то другое, вроде «как хотите» или даже «подожди, сейчас уточним». Но ответ был с совпадением в сто процентов по отношению к лекалу.

— Нет, там топлива мало, здесь все равно дозаправишься, — решительно ответил здоровяк.

Бледное лицо, бородка «готи», очки у него вообще синие, зеркальные. Руки скрещены на немалом животе, но видно, что не рыхлый он, мощный, бороться с таким возьмешься — задавит. Говорит уверенно, но у меня уже в голове красный сигнал тревоги вспыхивает с частотой стробоскопа. Внутри пустота, и поднимается волна какой-то веселой злости. Шансов мало, но что делать дальше — уже ясно.

Преподобный что-то задумал.

Преподобный вчера ел глазами девочку и чуть не слюни ронял, поэтому нетрудно догадаться, что он задумал.

Они хотят, чтобы мы разделились. Опасаются моей реакции на «беседу»?

Почему надо опасаться моей реакции? Он задумал плохое?

Если мы заподозрим что-то плохое, что станем делать? Протестовать, возмущаться, перепробуем все относительно мирные способы, потом, возможно, перейдем к агрессии.

Ждут ли от нас агрессии сейчас? Безусловно, нет — мы не сказали вслух ни слова протеста.

Успеют они среагировать, если я начну первый, без лишних слов? Если не первый, то точно успеют. Скорее всего, у них появится новый «грешник» для смолы и перьев — верующие будут в восторге.

А если все же первый? А мы проверим.

— Ну как скажешь! — сказал я громко и отчетливо, увидев краем глаза, как слегка дернулась Дрика при этих словах — она поняла.

— Сумки возьму, — сказал я, кивая в сторону нашего «обменного фонда», лежащего на земле.

Тучный просто коротко кивнул, толстые и мощные его руки даже на миллиметр не придвинулись к висящему на боку автомату. Они ничего от нас не ожидали. Пулеметчик даже смотрел куда-то в другую сторону. Бунты начинаются не так. Бунты начинаются со споров и претензий.

Современные автоматы, исключая наш родной «калашников», для рукопашной не предназначены. И с трехточечной подвески драться ими тоже несподручно. Поэтому Маркус просто получил ногой в солнечное, каблуком, с ходу, со всей дури, на которую я был способен, а дури у меня много. И выбыл из списков противостоящих нам противников.

Запомнился только открывающийся в удивлении рот здоровяка. Пуля ударила его в переносицу, сломав очки пополам. Странно, что я так точно попал: я начал стрелять почти не целясь, полагаясь на то, что с такой дистанции все равно не промахнусь, но так…

Они стояли почти на одной линии от меня, когда я сместился к Маркусу, — так получилось. И они действительно не ждали. Я просто провел по ним длинной очередью, на половину магазина примерно, следя больше не за прицелом, а за тем, чтобы ствол не увело. Промахиваться трудно с такого расстояния — это как ножом тыкать. Автомат трясся в руках, гильзы летели струйкой, по плавной дуге. Второй, стоящий за толстяком, тоже свалился почти сразу от нескольких пуль, в грудь и шею. Третий поймал все в грудь, в бронепластину. «Плэйт-карриер» его защитил, но дыхание все же сбил, не дав быстро вскинуть автомат.

Пулеметчик в это время дернулся в сторону, пытаясь вскинуть свое неповоротливое оружие, и, споткнувшись, завалился на асфальт. Периферийным зрением я увидел Дрику, стоящую в классической стойке для ведения огня из автомата — так, как я ее учил. С пламегасителя часто срывались хвосты пламени, она стреляла уверенно и ловко, как стреляют люди, кому оружие так же привычно, как собственные руки. Не срываясь в истерику длинных очередей, не делая пауз, чтобы убедиться в результате. Это и называется «огнем на поражение». Окончательное поражение, насмерть.

Это произошло так быстро, что я даже не стал в него стрелять, вновь открыв огонь по тому, которого поначалу защитил бронежилет. Тот дернулся, крутанулся на подгибающихся ногах — и осел, грузно завалившись набок. Дрика, кажется, тоже успела в него выстрелить.

Два «хамви», наверняка заправленные. За руль — и ходу… Нет, не так, другая мысль была… до этого. Помню, что удачней… в башке одновременно бардак и какая-то кристальная ясность мышления. Это как так сочетается, интересно?

Шаг в сторону, к Маркусу, ни за что получившему и сейчас пытающемуся поймать дыхание, без особого успеха, впрочем.

— Ключ! Ключ от «барона», который тебе отдали вчера! Где? Быстро!

Точно, вот оно… как там было? «Заправлен и загружен»?

— Ключ!

Смотрит непонимающе. Да он же в карман его совал, я помню. Я даже сейчас его вижу, через натянувшуюся ткань брюк. Пистолет в левую, чтобы не дернулся — он до сих пор вооружен, — рывком его набок, правой рукой в карман. Есть! Маленький блестящий плоский ключ с белой бирочкой на такой забавной, словно из крошечных шариков, цепочке. И бортовой номер на ней написан, кривоватыми синими буквами.

— Вставай, Маркус, хватит отдыхать! — потащил я его за шиворот, продолжая, впрочем, держать под прицелом.

Огляделся. К нам не бежали, хотя люди в разных местах аэродрома были. Это правильно: зачем к нам бежать? Охрана далеко, у самого периметра, им пока понять надо, что делается, а кто не охрана, тот погодит, сам под пули лезть не станет. Но в любом случае — у нас секунды лишней нет. Может быть, вообще нет, даже не лишней, но будем надеяться, что есть.

Короткий взгляд в сторону трупов, мучительная мысль о том, что столько добра пропадает! И наши сумки. Мой «зиг» в конце-концов!

А, ладно, жадность фраеров губит, это даже дети знают. Добра нахапаешься, а время потеряешь, и кто-то догдаливый грузовик поперек полосы поставит — вон их сколько на стоянке, и все на ходу. И люди рядом.

Маркус поднялся на ноги с грехом пополам, все еще неспособный нормально дышать, согнутый «перочинным ножиком», держащийся за живот, и я вытащил у него из кобуры армейскую «Беретту М9», отшвырнув ее в сторону.

— Бегом, к самолету! — толкнул я его. — Бегом, шевели задницей!

Сомневаться в том, что я готов его убить, Маркус не стал. Я у него на глазах застрелил нескольких человек, и это его убеждало, хотя именно в него стрелять я был не готов, и если бы он полез в драку, то я бы не выстрелил. Но и разубеждать не стал. Он старательно шевелил заплетающимися ногами, хватал воздух ртом и — вот ирония — понемногу «продышался», именно пробежки ему, видать, и не хватало. Ну и я его за шиворот тащил изо всех сил.

— В кабину, быстро! Дрика, за ним! Держи на прицеле: глазами моргнет — стреляй.

Надо его так посадить, чтобы все зеваки видели. Они видят трупы на бетоне, видят кровь, которая на сером разлилась ярко-рубиновыми лужами, видят все, просто не вмешиваются. У многих есть рации — наверняка докладывают, паникуют и сообщают, что главный на аэродроме — в заложниках.

А Дрика совсем с ума сошла, с цепи сорвалась, губы сжаты, лицо злое, убьет любого, кто на пути окажется. Впервые дошло по-настоящему, что ее ожидало? Женское взыграло? Это хорошо — в иных обстоятельствах оно сильней мужского, главное, на правильные кнопки нажать, как Преподобный сделал. Задень женщину, пусть даже такую еще незрелую, как эта голландка, за то, за что задевать нельзя, — и ты покойник.

Маркус все это чувствовал, старался быть тихим и незаметным. В кабине сумки, в сумках ящики. Прямо на полу автоматы, завернутые в брезент. Ты гля, компенсация за оставленный и брошенный «обменный фонд».

Вперед, на пилотское место, слева… так, ключ куда… тут вообще тумблер перекидной, никакого ключа не надо.

— Маркус, а ключ от чего? — рявкнул я.

— От багажного отсека, — ответил он.

— Спасибо.

Можно было и не пылить, и не орать на него — и так полетим. Да и отсек можно через салон разгрузить без проблем. Да откуда я знал? Впрочем, хрен с ним. Так, где здесь что? В основном все как в «сессне» или другом легком самолете, революционной компоновкой никто не увлекался. Так, не до проверок, на авось… Запускаем сразу, плевать на все… И рулим, рулим отсюда.

Твою мать! Бак неполный. Точно, они ведь недалеко, зато с грузом, вон сколько в кабине навалено, что в багажник не влезло. Это мы с максимальным полезным весом, а не с максимальной заправкой… Это мы докуда дотянем, а?

Ладно, лишь бы быстрей отсюда… Куда рулить? Взлетать от охраны или на охрану? Если «на», то мы уже на скорости будем… а толку? Огонь откроют навстречу. А если «от» охраны, то у нас заложник… Но я его увозить не хочу — нечестно.

Полоса длинная же, двойная! С «полусередины» начнем, там и высадить сможем, и взлетим пораньше… если вес позволит. Сколько здесь веса-то?

— Маркус, сколько разбег?

— Три четверти мили примерно, с таким грузом, — буркнул он.

— А пролетит сколько? Если экономно?

— Миль шестьсот, морских. Вам хватит.

Сам смотрит на Дрику, на автомат у нее в руках, ствол которого направлен ему в живот. Смотри, смотри, это хорошо, что ты смотришь. Ладно, вперед, порулили, а то доразмышляемся здесь.

Блин, помедленней бы надо, помедленней, так и дорулиться можно… Последние проверки на ходу. Поворот, еще поворот, полосы и номер под дутиками, дальше… чуть дальше. Вон люди стоят. Вон Сэйра, руки на груди сложены, боится за благоверного… а не надо, мы ему ничего и не сделаем… сейчас еще метров сто… вот так…

— Маркус, спасибо за все. А теперь вали отсюда, бегом!

Второй раз напоминать не пришлось: дверь настежь, прыжок в проем. Дрика рванула ее за ручку обратно, я облегченно выдохнул и передвинул газ на полный. Взвыли дружно два «Теледайн Континентела», по триста сил каждый, машина быстрее и быстрее покатилась по полосе.

— Дрика, пристегнись!

Черт его знает, как все сейчас… Никогда на таком не летал, я вообще всего на двух летал, одномоторных… Быстрее, быстрее… Колесо, блин… ну отрывайся, мать твою… Нагрузили всякого…

Промелькнул терминал слева, проскочили ангары. Какая-то машина с людьми несется с нами параллельным курсом, опять «хамви» с «добровольцами», но уже отстает… Мы быстрее. Кажется, стреляют с нее, но далековато, и их трясет наверняка, так просто не прицелишься…

Есть отрыв! Есть! Летим, дрить твою двадцать! Летим, мля, через полено! Тяжеловато, я даже сам, спинным мозгом, это чувствую, но летим. Вон охрана, впереди, целый блок, но не стреляют пока… еще далеко… ну быстрее же, быстрее!

Соблазн завалить самолет, повести в сторону, подальше от ожидающих вооруженных людей, но скорость мала.

А у них там пулемет. Вот так. Чудо, что за штуковина, особенно если летишь ей навстречу. Почему не поехали на «хамви»? Правильно, потому что я дебил. Решил лететь, забыв, что рожденный ползать летать не должен. Перепутал все, понимаешь, вознесся. «Высоко вознес рог свой», — как сказал бы старый похотливый проповедник, из-за которого все началось.

Выше и выше… чуть-чуть начинаю забирать левее, пока только педалями, медленно, но лишь бы подальше от этого пулемета.

Охрана не стреляла. Нет, она стреляла, но не в нас, а куда-то в сторону, просто изображая активность. «Над головами», так сказать. Даже отсюда, с нескольких сот метров, было понятно, что это не в нас. Единственное, что я смог сказать по этому поводу:

— Спасибо, Мак-Кинли. Век не забуду. Глядишь, и встретимся когда-то: земля-то круглая.