24

Клячи гвардейцев выбились из сил еще до вечера, когда следовало бы думать об ужине. Граф тет Нестелек отмалчивался, пока они ехали совсем в другом направлении, чем он предполагал, но князь не обращал на это внимания. Ему было о чем подумать.

Поужинав, и заплатив за постой местному трактирщику, он все же сходил на конюшню и понял, что с такими лошадьми у него будет больше мороки со своим эскортом, чем дела. Конечно, Стырь сказал бы обо всем точнее, но князь и сам посмотрел и решил, что гвардейцев следует отослать в Парс. О чем объявил им перед тем, как удалиться в комнату, выделенную ему для сна. Семпер сразу же заспорил:

— Князь, у нас же приказ. Конечно, ты изменил маршрут, но это ничего не значит с формальной точки зрения.

— Не забывай, Семпер, ты и твои люди поступили мне в распоряжение. И оно таково, чтобы эти трое возвращались назад, в свои конюшни и казармы.

— А ты не забывай, кня-яс, что ты еще недавно был ранен, и если на нас нападут… Нам двоим со сворой бригандов не управиться.

— Будем скакать быстро, никто на нас не нападет, просто не успеет, — невпопад отозвался князь.

Он думал, что граф говорит о тех, кого могли за ними выслать из Парса, а сам Семпер, похоже, полагал, что и местных лиходеев в округе хватает, которых они могут ненароком встретить, так что говорили они о разном.

— Как бы ни было, а я все же остаюсь с тобой, — решил молодой тет Нестелек. — Хотя бы и один.

— Я и сам хотел тебя о том просить, — улыбнулся князь. И посчитал разговор законченным.

Да так, собственно, и было. Утречком трое гвардейцев, хмуро поглядывая на князя с графом, поседлали своих коней, которые тоже осматривались удивленно, словно были не согласны с тем, что еще и сегодня нужно куда-то направляться и двигаться. Они развернулись и уехали, а граф с князем, который сразу же задал своему Самвелу хорошую рысь, направились дальше, на юго-запад, по отличной дороге, где и выдерживать направление было не нужно, ухоженная лента расстилалась перед ними очень ровно, разумно, и было видно, что тут столько поколений подряд ездило, что и лишние повороты или объезды невпопад сгладились.

Граф Семпер оказался, конечно, не самым сильным конником, но все же темп князя выдерживал. Вот только его кобылке приходилось нелегко. Граф даже подумал сменить ее и подобрать на обратном проезде, но Диодор суховато объяснил ему, что возвращаться они могут уже иначе, и если лошадь ему дорога, то делать этого не следует.

Расстояния тут были не в пример Рукве едва ли не смехотворны для князя. До Натена, лежащего где-то в устье реки Луры, было едва триста верст, то есть, столько же, как от Мирквы до Яросли, хорошего города, в который князю пару раз приходилось ездить. Там, в Яросли находился один из старых полков, в котором Диодор хотел бы служить, потому что к нему был приписан еще его батюшка, да вот незадача, не удалось ему уговорить тамошнего полковника, чем-то Диодор ему не понравился, или показалось тому полковнику, что сын погибшего и не найденного на поле боя князя Полоты Ружеского будет слишком явным напоминанием о той, давней неудаче.

Все же это была не Руква, не Империя, и тут держаться следовало иначе. Хотя ехать было удобно, тем более, что на третий день пошел снег. И был он по-руквацки мягким, пушистым, легким и почти вкусным. Он облепил деревья и кусты, они будто бы обросли белыми, ватными листьями. И воздух сделался чуть более морской, о чем предупреждал еще в Парсе Густибус, но все же еще не соленым, а скорее… тихим. Так тихо от этого снежка сделалось, что скакать было замечательно приятно.

Только одно и удивляло князя, что они мало все же встречали на дороге проезжих. Он спросил о том графа, и Семпер, кутаясь в свой не слишком плотный дорожный кафтан, объяснил:

— Сам же видишь, кня-яс, какой снег ныне удался! Ни пройти, не проехать, что поделаешь — стихия… Вот и сидят все по домам, все равно же пути нет.

— Как нет? — удивился князь. — Замечательная дорога, а что снежка немного нападало, так это даже и коням в радость.

— Положим, мне-то не в радость, — продолжал хмуриться граф, — это только вам, северным медведям, в радость оказывается… В общем, греются все, а не по дорогам шастают, так уж у нас снега встречают.

Князь еще разок про себя подивился изнеженности феризов, но больше об этом не заговаривал. Да и говорить-то теперь с графом было мудрено, он после этих пробежек едва больше чем в шесть-семь десятков верст так уставал, что сразу же после вечерней трапезы в какой-нибудь гостиничке или даже вовсе в придорожном трактире, засыпал каменным сном.

Как ни легка и быстра была эта дорога, все же пять дней она у них потребовала. Князь бы уложился быстрее, но граф не мог большего, и пришлось на то согласиться. Диодор даже пожалел, что взял графа с собой, все же и его следовало бы отправить в Парс с гвардейцами, тем более, что странноватое ощущение, что следует торопиться, как возникло тогда, в Венсене, так и не оставляло его. Вернее, конечно, князь и сам был торопыга, каких поискать, и привык гнать по делу или без дела, но на этот раз он очень уж отчетливо знал, что время может быть упущенно, и знал, по давней своей склонности, что не простит себе, если действительно куда-то опоздает. Токмо было бы неплохо знать, куда именно он должен успеть, но это, как и многое другое, оставалось пока непонятно.

Хотя и зависело только от него самого. Ему и никому другому следовало обо всем догадаться и все сообразить, но он понимал, что мало еще обо всем понимает и знает мало, хотя кое-какие мысли все же его одолевали, причем, некоторые были таковы, что о них он не сказал бы не то что Густибусу, но и батюшке Ионе.

В Натен приехали под вечер, и граф даже не сдержал напавшей на него говорливости, видно, в предчувствии близкого и долгого, как он полагал, отдыха. Они миновали город, и лишь тут, подивившись про себя такому-то собственному же быстрому обучению привычной для местных секретности, Диодор задал графу вопрос, что ему известно о Натенском епископе.

— Так вот к кому мы ехали, — подивился вслух граф, но тут же стал отнекиваться, мол, ничего определенного ему не известно.

Князь попробовал настаивать. И граф Семпер добавил:

— Всем известно, что в подвалах местного аббатства уже лет четыреста делают отличный, очень известный по всей стране, сладкий и вкусный ликерчик.

С такой-то информацией князь и приехал к монастырю, расположенному на берегу реки, чуть в стороне от старого города, больше напоминавшему замок или небольшой, провинциальный мирквацкий кремль.

Монастырь был расположен на холме, возвышающейся надо всей этой ровной местностью, по сути, уже эстуария немалой по местным меркам реки. Сама Лура темной, незамерзающей полосой протекала одним из своих рукавов под холмом, а вокруг расстилалось пространство, лишь кое-где перебитое кучками домов или кущами. Все выглядело бы неуютно, если бы князь не понимал, что это вынужденно, потому что сильные ветры с близкого уже океана, который отчетливо чувствовался за западной грядой песчаных валов, были едва ли не постоянны, и способны оказывались не только искривлять сосны, но и выглаживать всю окрестную местность.

В самом монастыре, несмотря на павшие на землю сумерки, еще чувствовалась незатихшая жизнь. Кто-то прохаживался у ворот, освещенных неровно горевшим факелом, кто-то сбоку покрикивал на мулов или другую скотину, зашедшую или затащившую телегу в снег, да и в домах еще горели там и сям огоньки, что для провинции было делом необычным, потому что укладываться на сон местные привыкли, конечно, очень рано.

Маячившая перед воротами фигура оказалась не привратником, а служкой в рясе, который должен был, по идее, продавать какие-то бумажные отпущения грехов. Почему он стоял тут так поздно, князь не понял, он вообще не одобрял этой практики вселенской церкви отпускать грехи за деньги, без подлинного покаяния, но… не его это было дело. Он спросил у служки, который был худ, как-то особенно нечесан и все время дрожал от холода:

— Мне следует встретиться с епископом, брат.

— Епископ, поди, уж не примет, — отозвался монашек, почему-то старательно отвернувшись, делая вид, что разглядывает что-то в дальней темноте.

— Все же прошу доложить о нашем прибытии, мы здесь не по блажи оказались, а есть у нас к епископу послание.

— Ты вот что, брат, не дури, — вмешался куда более резким тоном граф тет Нестелек. — Вызови-ка привратника, да пусть он передаст епископу о нашем приезде, как было тебе сказано, да пусть для нас приготовят места в странноприимном доме, как и стойла для коней.

Резкий тон графа оказал действие, и дальше все прошло куда быстрее, чем можно было ожидать по первому разговору. Графа с князем впустили внутрь стен, они спешились, коней их приняли люди в рясах, а потом куда-то тут же увели, что для них было самым лучшим. Потом обоих путешественников провели в высокий зал, в котором гуляли такие сквозняки, что иногда из какого-то темного угла раздавался едва ли не гул, как из каминной трубы.

И тут же появился какой-то человечек в рясе из плотной небеленой шерсти, который с поклонами проводил гостей по нависшим высоко над землей открытым переходам в другое строение. На этих переходах, пусть они и были устроены с крышей, поддерживаемой искусно резанными столбиками, князь и сам почуял, как тут холодно и сыро. Странное дело, ехали — не замечали, а вот постояли немного, и сразу стало так зябко, так противно, что они оба с графом почти сразу же бросились к огню, жарко горевшему в камине епископской приемной.

Монах в небеленой рясе постоял, и ушел, буркнув, что епископ сейчас будет. И он действительно появился, большой, тучный, с губами, измазанными жиром после той трапезы, от которой его оторвали. Но если его и можно было заподозрить в недовольстве от помехи, которую ему учинили двое нежданных посетителей, он этого никак не выражал, а может, и в самом деле был даже рад приезду гостей из столицы королевства.

Епископ был один, он тут же проверил огонь, потом они представились, и оказалось, что сан совсем не уменьшает необходимых тут раскланиваний, по крайней мере, со стороны мирян. Епископ же просто уселся на высоко сделанный стул неподалеку от огня, и протянул руку для поцелуя, перекрестив князя и графа на вселенский манер. Граф не преминул воспользоваться этой возможностью, князь Диодор остался в стороне.

— Что привело вас, дети мои, в сей приют тишины и спокойствия? — спросил епископ, весело, совсем не по-монастырски посверкивая глазами.

— Служба, — сказал князь, чтобы сразу определить роли. — Я имперский посланник, князь Диодор Полотич Ружеский. А граф тет Нестелек лишь помогает мне в этом, гм… вояже.

И он насколько мог выразительно посмотрел на Семпера, потому что тот не догадывался уйти, а скорее всего, не хотел покидать жарко натопленную комнату. Но уйти все же пришлось, с необходимыми для такого случая поклонами и словами совершеннейшего почтения.

Когда граф выходил, он чуть не столкнулся с все тем же монахом в светлой рясе, который ожидал чего-то по ту сторону двери, или возвращался в приемную епископа, отдав какие-то распоряжения, и которому епископ тут же приказал накормить гостей, подав ужин в кельи, где им предстояло и ночь провести. Когда дверь все же закрылась, епископ снова посмотрел на князя Диодора.

— Узнаю руку столицы, секретность и тайна — вот хлеб, которым там питаются, — он улыбнулся, и на миг стало видно, какой это, в сущности, добродушный человек.

Ну что же, подумал князь, добродушие часто уживается с привычкой к откровенности, хотя ожидать совершенного благорасположения от него князь опасался, неспособных к осторожности людей на таких постах церкви все же не бывало.

Князь передал рекомендательное письмо от Тампы Сасумонского. Епископ дочитал письмо едва до половины, как протянул руку к колокольчику, и попросил принести вина. Белесый распорядитель или секретарь сразу же внес кувшинчик с вином, и лишь тогда епископ тет Сен-Робер стал читать дальше. Потом он смотрел на огонь, и по его виду нетрудно было понять глубину его задумчивости.

Получив в руки простой оловянный кубочек вина, епископ пригубил его, и когда прислуживающий им монах ушел, снова посмотрел на князя, который пережидал эту паузу с удовольствием отогреваясь.

— У нас неплохое вино, не правда ли, князь?

— Мне многие здешние вина нравятся, святой отец. — Он ждал еще каких-либо вопросов, после которых мог бы задать и свои.

Епископ усмехнулся этому непривычному для себя обращению, но поправлять князя не стал. Видно, он и сам с удовольствием вспоминал те годы, когда его так называли в монашеской юности. Потом он стал чуть строже, и заговорил о деле.

— Значит, слухи о том, что королевство находится в сложном положении из-за… финансовых неурядиц настолько верны, что пришлось обратиться к Империи?

— По словам короля Фалемота, не следует преуменьшать эти трудности.

— Ты, князь, виделся с королем?

— Практически, я действую по его прямому приказу, святой отец.

— Жаль, коли так, — коротко отозвался епископ. — То есть, я не о королевском тебе распоряжении, а о том, что слухи на этот раз оказались правдивыми, к сожалению, — повторил он. — И он стал пить вино, протянув ноги к огню. — Что тебя в действительности привело сюда, в наши края, сын мой?

— Я хотел бы как можно больше узнать о том оборотне, который, как сказывают, разорил, прикинувшись главой здешнего арматорского дома, немало дотоле богатых и благополучных семейств.

— А что тебе уже известно? — спросил епископ.

Князь Диодор кратко рассказал, что вызнал из разговоров с имперским послом князем Притуном, и что добавил к его представлениям Густибус.

— Ты не терял времени даром, — с непонятным выраженим проговорил епископ, то ли осуждая князя за его знание, то ли находя его мнения соответствующими действительному. — Но что же я могу, в таком случае, тебе сообщить, князь?

— Кого в этом подозревали, святой отец? В столице не было сказано об том ни слова, но ведь кого-то же подозревали? И для этих подозрений наверняка были основания?..

— Расследование, конечно, было, и у меня в личной библиотеке осталось немало бумаг, которые при этом расследовании были мне поданы. Но сколько-нибудь значимых улик следователи из Парса не обнаружили. А подозревали многих, очень многих. — Он еще подумал. — Более всех подозревали, как тебе ни покажется это удивительно, графа д'Атума, с младшим сыном которого ты сюда и прибыл.

— Семпер тет Нестелек — младший сын графа Атумского? — Князь даже смешался немного от эдакой неожиданности. — И следовательно, его брат..?

— Их отец, старый граф д'Атум, проживал тут неподалеку, едва три десятка десятка ваших верст от Натена до его замка пролегают. Он был не очень умен, не слишком образован, но он был христианином, князь. И в том не может быть сомнения.

— Святой отец, ты полагаешь, что оборотнем может быть только нехристианин?

— Не знаю, не знаю, — епископ снова задумался. — Сейчас, когда ты так спрашиваешь, я и сам думаю, что наша версия в поиске того… преступника и вора, пожалуй, страдала некоторой наивностью. Если бы мы могли провести расследование вновь, пожалуй, от этого было бы больше проку. Но этого, все же, не вернешь?

— Почему?

— Многие люди, так или иначе участвующие в том воровстве, разъехались. Некоторых уже нет на этом свете.

— Да ведь прошло едва три или четыре года?

— Прошло уже пять лет с небольшим, сын мой. Для людей в наше беспокойное время это значительный срок.

— А почему их подозревали?

— Семейство д'Атум было не слишком дружным, как сказывали, старый граф немало пил, и в молодости был гулякой, каких поискать, а под старость и вовсе стал неуправляемым. Но с пьяницами это частенько случается. И вот какое дело, князь, он всегда считался небогатым, даже в наших скудных краях. Некоторые полагали, что дочь графа Констенсилия не выйдет замуж, просто потому, что не сыщет достойного для ее титула приданного. Но потом, спустя год или два, она все же вышла замуж, и как говорят, весьма удачно, за высокого по роду и изрядно богатого простофилю, и деньги для ее приданного все же нашлись. — Епископ вздохнул. — Видимо, старый граф был не столько беден, сколько попросту скуп, и когда он умер, я полагаю, от излишей приверженности к крепким винам, его дети отлично устроились, сыскав где-то в замке причитающееся им наследство.

— Я разговаривал с графом Семпером, святой отец, он живет, по его словам, от одной выплаты гвардейского денежного довольствия до другой. По всей видимости, так же обстоит и с его старшим братом, а ведь он — лейтенант гвардии, ему полагается быть примером для своих подчиненных, в том числе и по дружескому участию в судьбе своих людей, что подразумевает необходимость держать и стол для наиболее неблагополучных из них, и оказывать иногда помощь…

— Это не обязательно, князь. Это как раз обязательно для старших офицеров в нашей армии, как и в вашей, я полагаю. Но для простого лейтенанта…

— Для гвардейского лейтенанта.

— Тогда придется заметить, что в столице можно прокутить любые деньги, князь, и тебе это должно быть понятно. Пожалуй, оба молодых графа тем и отличились, в противоположность от юной графини, распорядившейся своей частью наследства самым разумным для женщины образом — обратив его в невестино приданное.

— Что ты сейчас знаешь о ней, святой отец, о ее нынешнем положении?

— Ровным счетом ничего, князь. Она, как и ее братья, уехала отсюда, земля была продана, пусть и за бесценок, поскольку долги старого графа и впрямь оказались очень велики, но он переводил их на счет своих земель, и потому с этими долгами граф Абитур тет Нестелек д'Атум все же рассчитался. Иначе их не считали бы благородными людьми. — Епископ налил себе еще вина. — Кстати, князь, как оба молодых графа зарекомендовали себя на службе в Луре?

— Насколько я понял капитана королевских гвардейцев шевалье тет Алкура, они служат образцово.

— Так я и думал, — задумчиво проговорил епископ. — А никаких странностей в поведении, никаких особенностей их жизни в столице не замечено?

— Я не настолько сведущ в столичных слухах, святой отец, но вроде все их особенности не выходят за грань допустимого для молодых офицеров в столице.

— Больше всего меня сбивает в оценке того, давнего расследования то обстоятельство, что оборотень был мужчиной, — сказал епископ по-прежнему задумчивым тоном. — Те распоряжения, те займы, которые далал… сделало притворившееся несчастным Валором существо, если дело обстоит именно так, как мы сейчас обсуждаем…

И епископ замолчал. Вероятно, Валором, упомянутым епископом, был тот самый арматор, дом которого разорился, и которого сейчас поминают в этом краю как самого злостного банкрота, которому поверили люди, и доверие которых он обманул.

— Тогда, святой отец, еще одна тема для разговора, надеюсь, он будет столь же откровенным, — проговорил князь. — Что ты можешь сказать про герцога д'Окра, близкого друга короля, который…

— Да, понимаю, что ты хочешь спросить. Церковь не одобряет его магические исследования. Но пойми же, князь, это — именно исследования, и ничего больше. Он нанимает всяких не слишком чистых на руку магов, причем делает это едва ли не в открытую, он тратит много денег, но ведь и доход у него немалый, он пробует, вероятно, как и многие до него, и как будет, несомненно, и после нас… Пробует отыскать магический способ изготавливать золото. Видишь ли, серебра в горах, которые находятся в его владениях, довольно много. Их разрабатывают уж не знаю сколько столетий, у него есть и неплохие мастерские по очистке этого металла. И химики, которые с этой работой связаны.

— А если он все же думает не о том, чтобы добыть золото?

— Все, что мы знаем о нем, свидетельствует именно об этом. — Епископ помолчал, вздохнул, этот оборот разговора он явственно считал уже излишним. — Но и золото он изготавливать не может. Он никак не выглядит богатым или даже просто зажиточным для своего титула, к тому же, золото дьявольской чистоты никогда не поступало из его герцогства. И мы бы несомненно это узнали, если бы случилось иначе. А еще могу сказать, что у короля безо всякого сомнения, есть там свои глаза и уши, и даже немалое количество шпионов, которые известили бы короля Фалемота, если бы герцогу удалось что-то из ряда вон выходящее.

Он выпил вина, резковато отставил свой кубок. Делать нечего, хотя князь и хотел бы поговорить об этом более подробно, но было понятно, что беседа завершена.

Епископ кивнул в ответ на его поклон.

— Я пожалуй еще кое-что могу для тебя, князь, сделать. Хочешь сейчас, если не сильно устал, а хочешь поутру — тебя проводят в мою библиотеку. Посмотришь записи, о которых я тебе говорил, касаемые расследования банкротства и смерти Валора. Отберешь нужные, их можешь забрать с собой. Так как, звать монаха?

Диодор добрался до своей кельи перед рассветом и без сил рухнул на тощий тюфяк, кишащий клопами. Его с трудом разбудили колокола, призывающие святых братьев на утреннюю молитву. Однако против ожиданий, Диодор почувствовал, что выспался. Вкусив от монастырской трапезы, они с Семпером тронулись в путь.

И снова совсем не в ту сторону, в какую предполагал Семпер. Он даже рот раскрыл и коня приостановил, когда на одном из поворотов дороги, как и прежде, хорошей, ухоженной, князь вдруг развернул своего Самвела на юг.

— Разве мы… не в Парс возвращаемся? — спросил он, чуть подрагивая холодными губами.

— Нет, граф, нужно все же нам еще с одним человеком поговорить, чтобы я совсем уж уверен стал, что… — Вот что он должен был понять, князь и сам толком не знал. Но все же договорил: — Что начинаю хоть что-то понимать.

И от скачки, во время этого путешествия, его мысли не прояснялись. Правда, иногда возникало странное чувство, что вот сейчас, может быть за тем поворотом, все, что он слушал от других, что он и сам думал прежде, вдруг да выстроится в стройную версию, в гипотезу, согласно которой можно будет уже и действовать, чтобы… Да, чтобы сделать последние шаги в этом деле, и тогда все станет понятно — кто враг и вор, а кто друг и невиновен, кто на этом несчастье королевства собирается нажиться, а кто потерял надежду и кому будет худо.

На этот раз граф вдруг и сам догадался, куда они направляются. Вечером другого дня на одном вполне захудалом постоялом дворе он вдруг воскликнул за ужином, когда им не смогли предложить даже пулярку, а лишь какую-то кашу с салом и чесноком:

— Кне-язь, ты же собираешься поговорить с герцогом д'Окром!

— Верно, граф, — усмехнулся князь. — С ним, или с кем-то, кто посвящен в его… магические исследования. А еще я все же хочу узнать, что и как происходило во время посещения его двора королем Фалемотом, когда… некто отдал приказ твоему брату о том, что следует собирать деньги и передавать их таким странным образом — в чистом поле, неизвестно кому.

— У нас есть на это позволение?.. — задумался граф. — Если нет, то прошу тебя учесть — герцог не самый вежливый и покладистый из правителей нашей страны, он может на нас и зло сорвать, хотя бы за то, что его в чем-то противозаконном заподозрили.

— Возможно, для нас все это будет непросто, — вздохнул теперь и Диодор. — Но сделать это все же следует, иначе мы попросту… недоделаем требуемое.

Поутру они снова поехали по удивительно малолюдной для такого государства дороге, хотя снега тут стало меньше, он уже не лежал ровной скатертью, даже по обочинам был истоптан и изрыт кем-то, кто проезжал тут ранее. Но этого князь не замечал. Слова, проговоренные за последние дни, и его мысли, передуманные по ночам, на жестких, чужих подушках, вдруг сложились все же в одну догадку, которая… Он даже Самвела так дернул уздой, что тот поднялся чуть не на дыбы, и выбросил в воздух тяжелое, недовольное ржание с горячим дыханием пополам… Граф с интересом посмотрел на Диодора.

— О чем-то вспомнил, князь, чего не исполнил в Натене у епископа тет Сен-Робера?

Кажется, более другого он опасался, что князь опять развернет коней, и они будут должны снова изменить направление и направиться уже в третью сторону от Парса, в другой угол их страны на поиски чего-то, чего граф не знал и не понимал. Но князь, улыбнувшись, отозвался:

— Не так все… хлопотно, граф. Оказывается, я просто не догадался о… О таком простом деле, о котором должен был догадаться куда раньше.

— Это грозит нам новыми разъездами? — уныло спросил граф Семпер.

— Нет, — сказал Диодор, — едем дальше, как и собирались, на юг, в герцогство д'Окр. То, о чем я подумал, находится в Парсе, и может подождать.

Они снова пустились в путь, вот только после догадки, осенившей князя, тот и вовсе перестал придерживать своего коня, а следовательно, графу и его совсем не склонной к таким пробегам кобыле пришлось вовсе тяжело. Они даже отставать стали заметнее, но теперь князь обращал на это не слишком много внимания. Он торопился.

Снова торопился, и если раньше он полагал, что делает это по какому-то велению Провидения, то теперь он и сам хотел побыстрее закончить эти разъезды, эту монотонную и не неинтересную ему уже поездку.

К вечеру третьего дня после выезда из Натена они проехали маленьким и узковатым мостом через ручей, который и доброго слова по руквацким меркам не заслуживал, и их приостановил стражник со странного вида пикой. Оказалось, что они въехали в герцогство д'Окр, чему князь обрадовался, а граф встретил эту новость со своей прежней смесью опаски и надежды на скорое возвращение в столицу. Но до замка герцога и столицы всех окрестных земель и владений нужно было еще скакать чуть не целый день, а потому они решили остановиться в харчевенке, которая носила смешное название «Петух и кабан». В названии этом, вероятно, отмечалось, что путники могут тут получить кушанья из разных видов мяса, да так и оказалось.

Примечательная своей необъятной толщиной тетка, владелица и главная повариха заведения, постояльцам обрадовалась, тут же приказала какому-то замухрышке, который посмотрел на свою госпожу таким затравленным взглядом, словно она была удавом, вычистить как следует коней обоих высокородных господ, и подала на стол действительно отличный куриный суп с фасолью, чечевичную кашу, обильно залитую душистым свиным сальцом, жареный окорок и яичницу на почти необъятной сковороде. К тому же, по местному обычаю, она принесла пук зелени, оказавшейся не совсем увядшей, вероятно, где-то на задах харчевни имелись еще и парники. Вот только ржаной хлеб оказался тут не очень хорош, чему князь расстроился, но все же поели они с графом вкусно, давно у них так не получалось.

За такое гостеприимство следовало отблагодарить не только звонкой монетой, но и разговором, и князь попробовал было с хозяйкой о чем-либо потолковать. Но она отвечала ему на таком странном и заковыристом феризе, словно бы князь действительно очутился в чужой стране, где об этом языке знали только то, что он где-то существует. Даже граф слушал ее, раскрыв рот, в котором была видна не до конца прожеванная яичница.

Должно быть князь тоже устал от немалой гонки по дорогам Парского королевства, потому что хотя еды оставалось еще немало на их столе, он почувствовал, что глаза слипаются.

Так уж получилось, что на втором, низеньком этаже харчевни было всего-то три комнаты для постояльцев, но потому что в средней текла крыша от чрезмерного снега, и так как больше других посетителей не было, их с графом положили в разных концах длинного строения харчевни. И замок в его комнате князю не понравился, он был, конечно, простой, вырезан в незапамятные времена каким-то местным умельцем из не очень даже прочного дерева, но все же как-то еще запирался.

Князь улегся и почему-то ощутил не клопов в тюфяке, а то, чего он опасался больше — запаха мышей. В этой низкой комнате, в которой приходилось и раздеваться согнувшись, с маленьким окошком, забранным расшатанным переплетом, постоянно дребезжащим от ветра, бьющего с юга, спать было так же трудно, как выполнять нудную и неприятную работу.

Или даже какую-то страшную работу, которая сопряжена не с риском для жизни, а с чем-то более скверным, может, с риском потерять себя, превратиться в ходячую куклу с широко раскрытыми глазами, бездушную и подчиненную чужой, холодной, враждебной воле, от которой некуда было бы спрятаться… Сон был хмурым, каким не бывает даже ненастье. Диодор почему-то понимал, что спит, и в то же время его голова работала, как заведенная нескончаемой пружиной детская игрушка. И даже мысли его стали такими же детскими, боязливыми, опасливыми… И не зря.

Он вдруг открыл глаза, перед ним в почти сплошном мраке комнаты, в котором он, тем не менее что-то видел, стоял кто-то еще, кто вышел, как бывает в детских кошмарах, беззвучно из темного угла комнаты. Только человек этот — да и человек ли? — держал в руке длинную, тонкую, как спица, рапиру, которая ощутимо упиралась в горло князя. Диодор попробовал подняться, вытащить спрятанный под подушкой верный свой четырехствольник, но не мог пошевелить даже рукой, тело отказалось ему подчиняться. И чем больше он старался, тем больше потел, но не больше… Это было ужасно, он даже понял, что еще немного, и у него начнет болеть голова.

Она уже сейчас болела, от этой способности видеть в темноте, от этого бессилия, от этой фигуры, что нависла над ним, от полной подчиненности… неизвестно кому.

— Слушай, имперская собака, — жестко прошептал неизвестный, — и запоминай, иначе я приду опять, где бы ты не находился.

От ужаса, охватившего его, князь хотел бы забиться в кровать глубже, но это было так же невозможно, как и достать пистолет.

— Минувшей ночью герцог д'Окр что-то вывез из своего замка, ты не должен ехать к нему… Груз был сложным, и при нем было много охраны. Для него даже выстроили специальную крытую повозку, в которую, помимо герцога, заглядывал только его маг.

Князь открыл рот, он хотел задать вопрос, хотя спросить что-то у этой фигуры было так же трудно, и даже нелепо, как спрашивать что-либо у волн моря или у самой смерти… И тем не менее, это ему удалось.

— Кто же грузил его?.. В крытую повозку?..

Темная фигура отшатнулась, и одновременно рапира, которая и так уже поцарапала горло князю между ключицами до крови, прижалась сильнее, значит, как-то очень отдаленно, словно бы и не он это придумал, этот некто в темноте опасается его, князя Диодора Полотича Ружеского! Это было открытие… Но и после него легче князю не стало, его подчиненность неизвестному посетителю ничуть не уменьшилась.

— Ты еще и говоришь… Грузили самые приближенные слуги герцога, но это неважно… Про его магические способности — ерунда, всем известно, что он не маг. Потому и истратил столько монет на волшебников.

Фигура стала чуть-чуть удаляться, вернее, таяла во тьме. Ужас от этого не стал меньше, дрожь прошла по телу князя, он и хотел бы остановить ее, и не мог этого добиться, тело предавало его, как и пистолет, который оставался под подушкой…

— Он погрузил магическую машину, которая управляет всем… в королевстве. Но из его дворца отсюда, из герцогства, она управляет хуже, чем может делать то же из Парса… Поэтому он везет ее в столицу. Ты понял?

Князь, как это ни нелепо звучит, устал от этой фигуры, устал бороться с собой, чтобы хоть что-то сделать, или хотя бы попробовать… Он снова закрыл глаза, острия у его горла не было, дверь тихо скрипнула, когда незнакомец уходил, переплет окна по-прежнему сильно и звонко бился от ветра… И все кончилось. Вернее, кончилась ночь.

Диодор открыл глаза, за вторую половину ночи, уже после посещения его комнаты… призраком, он все же сумел уснуть по-настоящему. Вот только голова у него раскалывалась, будто в нее набухали расплавленного свинца, или хуже — как будто его мозги испекли, даже на тяжкий и неверный зимний рассвет, каким бы слабым он ни был, смотреть было больно. И руки у князя дрожали, как у старого алкоголика, и ноги приходилось переставлять едва ли не усилием воли, потому что сами они не жалали сделать ни шагу.

И все же, князь понял, что все для него завершилось благополучно — он был жив, его не убили. И более того — ему сообщили такие сведенья, которые он сам никак не рассчитывал получить. Даже если бы он приехал в герцогский замок, если бы и нашел кого-нибудь, кто его недолюбливал и потому был склонен выложить про него все, что знал, вероятно, он не узнал бы ничего про герцога… А было ли это на самом деле? Или у него случился просто невероятный, чудовищный кошмар?

Он исследовал замок в его комнату, открыть его было бы просто, но он оказался закрытым. А это значило… Нет, все же и закрыть его, может быть, было возможно для того, кто предстал пред ним в таком фантомном обличье ночью. Тогда Диодор ощупал горло, и на нем определенно имелись свежие, еще даже не вполне затянувшиеся царапины, значит, ночной призрак все же был, ему ничего не привиделось. Хотя и жаль было, что он не сумел дотянуться до пистолета. Ведь можно было стрелять в ногу, хотя, вернее всего, следовало бы стрелять в плечо, чтобы сразу выбить шпагу у противника… кем бы он ни был.

Толстая хозяйка таверны и ее забитый подручный поднялись еще раньше князя, она даже буркнула на своем неразборчивом наречии, что так спать в дороге — попусту время терять. И сидя за столом, пытаясь впихнуть в себя вчерашнюю кашу, которая казалась ему накануне такой вкусной, князь присмотрелся к ней.

Утром она была какая-то другая. Все такая же толстая, в утреннем свете даже еще старше, чем ему вчера показалась, привычно неопрятная, неприбранная, в пышных, чрезмерных юбках, но… Другая все же. И лицо у нее было чуть другим, более жирным, с нечистой кожей, с чуть другой прической, чем ему казалось прежде… И она так же, как и граф, как и сам князь, все время терла пухлой рукой лоб, и морщилась от малейшего звука, даже от звука наливаемого в оловянные стаканчики вина, которое граф пил сморщившись, а сам князь так обильно разбавлял мутноватой водой, что там и вина к концу завтрака почти не осталось.

— Сегодня, — сказал князь, причем голос и сами слова его не слишком-то слушались, произносились не намного выразительней, чем у хозяйки, — далее не поедем. Мы возвращаемся, граф.

— Вот те на! — удивился Семпер. — Скакали же на юг, и вдруг… Что-то случилось? — спросил он, пристально вглядываясь в князя.

Но князь не стал ему ничего рассказывать о ночном своем посетителе. Он промолчал весь день, что они скакали по дороге в Парс. И хотя и он, и граф старались изо всех сил, проехали в тот день они до сожаления немного, едва поболее тридцати верст, что для обоих коней и для их ездоков было куда как мало, вполовину меньше, чем князь хотел бы… С таким темпом добраться до столицы и тем паче — догнать герцогский обоз, нечего было и надеяться.

А жалко, что так-то они ослабели и едва ли не растерялись. Подсмотреть, что же волок герцог в столицу, на дороге было бы легче. В Парсе узнать, что привез герцог, если призрак сказал правду, и что-то туда было привезено, будет вовсе невозможно, думал князь Диодор. И потому пробовал погонять своего Самвела, как и тащить за собой графа… Но это оказалось бесполезно, ехать быстрее, чем тем, первым после ночевки в «Петухе и кабане» днем они смогли лишь когда до Парса оставался всего один переход верст в сорок, не раньше. Они опоздали, они не сумели догнать герцогский обоз, и с этим ничего поделать было уже невозможно.