Глава десятая
Терпение и труд…
Она так и стояла у входа, не сделав ни шага, нагая, в тесно обхватившем ее талию чародейском пояске, держа в опущенной руке дерюгу. Четких, ясных мыслей не было – но что-то робко ворохнулось в сознании, и где-то глубоко-глубоко затеплилась надежда…
Камергер оказался забывчив: под потолком все так же горели гроздья зеленых комочков холодного света, медведь стоял в прежней позе, словно набитое искусным мастером чучело, а в воздухе висела полоска зеленого свечения, длиной с пол-аршина. Ольга не могла еще осознать, о чем думает и на что надеется, но поддалась некоему зову.
Пальцы разжались, и дерюга упала на пол. Не обратив на это внимания, Ольга, как завороженная, шагнула вперед, ведомая каким-то непонятным ощущением, – и, протянув руку, решительно ухватила двумя пальцами кончик светящейся полоски, словно обычную ленточку из косы…
И полоска ей поддалась, как обычная ленточка! Ольге не удалось скомкать ее, зажать в кулак. А потом полоска исчезла из руки, и не нужно было разжимать пальцев, чтобы это увидеть, Ольга знала и так…
Медведь, обретя свободу движения и способность соображать, не замедлив, рванулся к ней, и Ольга едва успела отпрыгнуть на безопасное расстояние. Ноги не держали, и она опустилась на пол, тяжко вздохнула. В глазах стояли слезы, хотелось разреветься самозабвенно и обильно, но девушка пересилила себя.
Когда ленточка растаяла в кулаке, Ольге показалось, что она ощутила некий толчок. Осознать его по-прежнему не удавалось, однако что-то определенно изменилось, будто прикосновение к обрывку магии вдохнуло в нее… бодрость? уверенность? силу? Совершенно непонятные процессы бурлили в мозгу. Но ей теперь было легче.
Силы возвращались, хотя и медленно. Оглядев свое истерзанное тело, Ольга горько покривила губы: правда, к счастью, чувствуется, что нутро ей все же не выжгло этим непонятным холодом. Там и сям ощутимо побаливает, подонки постарались на совесть, но ничего, переживем…
Не обращая внимания на бесновавшегося медведя, она отчаянно прислушивалась к себе, будто пытаясь расслышать призыв, прозвучавший на пределе человеческого слуха.
А если… Вспыхнула отчаянная надежда, но тут же пропала, когда после нескольких попыток выяснилось, что все обстоит по-прежнему удручающе и прежние способности к ней не вернулись. И все же, все же… Некая слабинка ощущалась в окружающем, некая щель…
Потом ее обожгло. Мысль была смутной, невыразительной, невнятной… а если попытаться сделать ее четче, рассмотреть поближе?
Ольга так и сидела с закрытыми глазами, привалившись к холодной неровной стене. Происходившее у нее в сознании как всегда, не могло быть выражено человеческими словами и понятиями. Самая ближайшая аналогия – как если бы человек медленно-медленно, с превеликими усилиями, царапал, пробивал булавкой или чем-то похожим, крохотным, слабосильным, однако острым нечто вроде толстой глиняной стены. Выцарапывал по крошечке, пробивал крохотные дырочки, соединяя их в одну, методично и упрямо стремился проделать отверстие… нет, не затем, чтобы вырваться: просто-напросто заглянуть хоть одним глазком за преграду.
Потому что там, за этой преградой, толстенной стеной из воображаемой глины, сухой и слежавшейся, можно было увидеть описание-осознание того, на что она совсем недавно была способна. Непонятно? Ну поди ж ты объясни обычному человеку, что у тебя сейчас происходит в голове…
Неизвестно, сколько времени она расколупывала неподатливую стену. Казалось, целую вечность. И все время сердце заходилось в страхе от того, что влияние прихваченного благодаря камергерской забывчивости кусочка подручной магии могло кончиться, истаять, прекратиться насовсем…
Дыра открылась неожиданно для нее. Это было как если бы пытаться прочитать книжную страницу со значительного расстояния сквозь крохотное, иглой проделанное отверстие. От напряжения даже резало в глазах, острая боль вонзалась в виски – но дело стронулось!
Расширить отверстие не получалось никак – ну что ж, этим и ограничимся, лучше синица в руках…
Ольга всматривалась, только не глазами…
Должен же быть способ как-то избавиться от проклятого пояса? Существуют приемы, которыми сможет воспользоваться даже тот, кто не владеет колдовским искусством – если только знаком с ними досконально. Как любой может открыть незнакомый замок, если имеется ключ. Она ведь помнила, что есть нечто подобное! Скуден список действий или приспособлений, которыми может воспользоваться любой обычный, но все же таковой список есть… Избавление от оков… от пут… это близко… на нее не заклинание бросили, а попросту надели магический предмет, не подкрепленный чарами, предмет этот – сам по себе… А если иначе, в другой стороне посмотреть… нечто маячит, брезжит… клевер! не волшебный четырехлепестковый, обычный… если только тут есть клевер… нет, не разрыв-трава, а разбей-плеть…
Она заплакала в три ручья, теплые слезы залили щеки – плакала от счастья и надежды.
Огромная охапка травы, служившая подстилкой медведю… Если там сыщется достаточно неувядшего клевера и камнеломки, да вдобавок хотя бы один-единственный василек, синий или белый… Должна получиться разбей-плеть, можно попытаться! Хуже все равно не будет…
Медленно-медленно, осторожненько Ольга поднялась на ноги – отлично, медведь, лежавший поодаль от подстилки, не вскочил, не бросился, он тоже живой и устал от беспрерывных попыток достать человека…
Предприятие задумывалось рискованное, но ничего больше не оставалось: в конце концов, смерть в лапах зверя была даже предпочтительнее того жуткого будущего, что ей тут приготовили. А при удаче…
Не один раз тщательно все продумав, представив мысленно путь туда и обратно, Ольга старательно прикинула даже, на какие именно плиты пола будет ставить ноги – сюда правую, туда левую, вон там развернуться и прыгнуть назад…
Тянуть не стоило. Набрав побольше воздуха в грудь, зажмурившись, она окончательно решилась, открыла глаза. И, оттолкнувшись всем телом от холодной стены, метнулась вперед с отчаянной решимостью человека, поставившего все на карту.
Все произошло настолько неожиданно, что зверь в первый миг даже отпрянул к стене с удивленным уханьем и урчаньем. Быстрым движением присев на корточки, Ольга захватила обеими руками охапку травы, сколько удалось, повернулась и кинулась, почти прыгнула, назад.
За ее спиной раздалось злобное рычание, когти громко скребнули по камню – но медведь безнадежно опоздал. И бесновался теперь, вскочив на задние лапы, удерживаемый цепью, брызгал слюной, орал почти с человеческой досадой на то, что его так примитивно провели.
– Да замолчи ты… – сказала Ольга сквозь зубы, роясь в ворохе стебельков и листочков: грязных, перепачканных черт-те чем, большей частью уже завядшие, а значит, совершенно непригодных.
В сгущавшемся полумраке она старательно отбирала то, что могло помочь: василек, синий, но на ощупь не определишь, годится ли… длинные стебельки камнеломки… клевера много, больше, чем нужно, а эти не нужны совершенно…
Понемногу складывалась плеточка, та самая разбей-плеть, знакомая ей ранее лишь понаслышке, никогда не применявшаяся. В подземелье становилось все темнее и темнее – зеленые огни под потолком давно потухли, – и дело продвигалось с трудом, практически на ощупь.
Ну вот, кажется, и все… Затаив дыхание, Ольга взяла левой рукой конец неуклюжей травяной плетенки, чуть размахнулась и ударила ею по кожаному ремню.
Ничего не изменилось. Ремень все так же стягивал талию, не поддавался, как и прежде, несмотря на все Ольгины старания.
Она и мысли не допускала, что подвели знания, к которым удалось все же найти дорожку. Причина наверняка была в самой плетке, изготовленной с нарушением строгих правил…
Ольга тщательно перебрала пальцами плетку, приложила плетенку к щеке, к губам, чтобы надежнее определить, что же не так… Вот он, сухой стебель, еще не превратившийся в солому, но уже утративший большую часть жизненных соков, а потому испортивший работу…
Нашарив в куче травы еще парочку стеблей камнеломки, Ольга вновь принялась за работу, уже немного сноровистее. Сердце бешено колотилось от волнения, всякий посторонний звук казался громким скрежетом засова, знаменующим прибытие мучителей.
Так… Плеть вновь в левой руке. Удар по поясу. И вновь – никакого результата…
Ольга едва не взвыла от бессилия и растерянности. Казалось уже, что все затеяно зря, что нужных травинок так и не отыщется, а значит, сидеть ей здесь, понуро ожидая новых унижений.
В мрачной тишине, нарушавшейся лишь ворчанием медведя, Ольга вдруг поймала себя на том, что всхлипывает – жалобно, потерянно, уже смирившись и разуверившись…
И ощутила жгучую злость: на себя, на весь мир, на своих мучителей – столь яростную, что зубы сводило и кожа на скулах словно бы потеряла чувствительность, став толстой и грубой, как подошва сапога. Внутри все вскипело: что угодно, только не опускать руки и не ждать покорной овечкой…
Ольга вновь принялась рассуждать холодно, трезво, целеустремленно. В который раз перебрала плеть, ища причину. Ну вот, кое-что начинает проясняться: те стебельки и клеверные листья, что поначалу показались ей свежими, выглядели таковыми исключительно оттого, что медведь их намочил, тварь этакая. На самом же деле они давно увяли…
Не хватает василька… Где-то, пока не наступила темнота, она видела целый ворох… Ну конечно… В том углу, куда медведь запросто достанет. Но не опускать же руки…
Ольга присмотрелась, напрягая глаза. Медведь лежал неподвижно, вроде бы не дремал… На миг в темноте сверкнули два тускло-желтых глаза: зверь караулил, справедливо ожидая, что она может повторить попытку.
– Ах, медведюшка, мой батюшка… – пропела Ольга сквозь зубы строку из мужицкой песни, содрогаясь при этом от ненависти к безмозглому зверю, навязанному в сотоварищи.
В полумраке, чувствуя свое бессилие, Ольга вдруг подумала: а что, если медведь – и не медведь вовсе? Что, если это прикинувшееся неразумным зверем вполне разумное создание, специально к ней приставленное, чтобы усугублять моральные страдания? Иначе почему топтыгин, заслышав ее голос, издал, право слово, почти что человеческий смешок?
Дальнейшие размышления в этом направлении грозили завести в совершеннейшую безнадежность, и Ольга постаралась избавиться от опасных мыслей: мало ли какие звуки способны издавать дикие медведи, да и коварство тех, кто взял ее в плен, не может простираться так далеко… или может? Хватит, довольно умствований…
И вновь она ринулась вперед, зажав в левой руке свой дерюжный наряд, который метко швырнула его прямо в морду медведю. Пронеслась настолько близко от зверя, что ощутила прикосновение его густой свалявшейся шерсти. Медведь, вскочив на четыре лапы, быстро скинул с морды рогожку, но пару драгоценных мгновений Ольга у него все же выиграла. И бросилась назад в безопасное место. В затылок ей ударило жаркое смрадное дыхание, совсем рядом с ее пяткой царапнули по камню кривые длинные когти, показалось даже, что зубы скользнули по ее ноге…
Отчаянно завизжав, словно простая деревенская баба, Ольга прыгнула, ударилась легонько о каменную стену – и сползла на пол с колотящимся сердцем, уже зная, что она в безопасности и зверь ухватить ее не успел. Правда, сразу стало ясно, что это была ее последняя ботаническая экспедиция на медвежью половину подземелья: встревоженный и обозленный медведь не метался вправо-влево, гремя цепью и угрожающе рыча, всем своим видом показывая, что нового вторжения в свои владения он не потерпит…
Значит, последняя попытка. Если и теперь ничего не выйдет, придется шагнуть в медвежье объятия, чтобы избежать худшего…
Ольга трудилась с величайшим тщанием, которое и сравнить-то не с чем: вряд ли существуют в человеческом языке столь превосходные степени. Свежий стебель или?.. Ну, с богом…
Что-то произошло. Она не сразу сообразила, что, а, осознав, непроизвольно испустила короткий звериный рык: такой, что даже топтыгин озадаченно притих, прислушиваясь.
По бедрам, по животу, по ногам скользнула вниз жесткая кожаная полоса, царапнувшая тело многочисленными узелками, – это упал на камень разомкнувшийся чародейский пояс.
Она свободна!
Неизвестно, с чем можно было сравнить нахлынувшие ощущения: походило на то, как если бы тело долго сдавливал туго зашнурованный корсет, и вдруг он исчез, появилась возможность дышать полной грудью, с неизъяснимым наслаждением втягивая прохладный воздух…
Потом на нее обрушилось что-то непонятное и могучее: словно упал сверху, больно ударив по затылку, обтекая тело до пяток, некий водопад или поток холодного ливня, Ольга даже пошатнулась под его напором…
И едва не закричала от радости, сообразив, что это может означать…
Прислушалась к себе. Что-то бродило внутри, по всем телу, проникая до пят, до кончиков пальцев, под череп, до кончиков волос и ногтей…
Что-то помаленьку возвращалось.
Резкая судорога сотрясла ее, пронизав каждую клеточку тела. Волосы с шуршащим терском на мгновение взвились, вздыбились над головой, поднявшись вертикально. Потом медленно опали.
Она чувствовала себя прежней.
Она вновь видела в темноте, как днем, стоило только этого пожелать. Видела, как медведь, поводя башкой, по-прежнему натягивает цепь, видела каждую травинку в ворохе, свое дерюжное платье, бугры и неровности стен и пола подземелья…
Но ее не покидало ощущение чего-то непонятного: что-то было все же не так. Не так, как обычно. Некая неправильность присутствовала…
Проведя кончиками всех десяти пальцев от ключиц к животу, Ольга произнесла нужные слова – и увидела, что ее тело моментально очистилось, с кожи исчезли все синяки, царапины и укусы, оставленные насильниками.
Правда, вслед за этим спину и бока на несколько мгновений охватило непонятное жжение. Тело бросало то в жар, то в холод… Это, впрочем, быстро прошло, но осталось убеждение: с ней все не так, как обычно, прежняя сила будто пульсирует, то пропадая, то возвращаясь. Ну да, ну да: когда проверки ради она захотела поворотить медведя в сторону, это закончилось ничем – а через несколько мучительно долгих мгновений все же сработало, и зверя так сильно повело в сторону, что он с жалобным ворчанием буквально отлетел к стене… И вновь на Ольгу накатило ненадолго чувство пустоты и бессилия.
Похоже, пребывание здесь, издевательства и переживания что-то нарушили, и теперь Ольгина сила давала сбои, пропадала и возвращалась, мерцала, гасла, вспыхивала…
Некогда было рассуждать по этому поводу, гадать, придет ли все в норму, а если да, то сколько пройдет времени. Следовало поскорее отсюда выбираться, пока есть такая возможность, – кто знает, к чему приведет это нехорошее мерцание…
Ольга осторожно попыталась проникнуть чувствами наверх, в располагавшийся над подземельем особняк. Временами, в полном соответствии с ритмом загадочного мерцания, на несколько мгновений лишавшего ее силы и способностей, всё пропадало, и Ольга словно слепла и глохла – но тут же все восстанавливалось, словно раскачивался некий маятник. Уже стало ясно, что в доме не присутствует та мощь, что связывалась в ее колдовском видении с фигурами вроде камергера и графа. В доме их не было. Кое-где теплились тусклые светлячки, которые не следовало принимать в расчет – жалкие подмастерья, обученные паре-тройке примитивных умений, дешевые прислужники, не тянувшие на достойных противников…
Лязгнула цепь, заворчал медведь, оборотясь в противоположную от Ольги сторону – и она, встрепенувшись, повернулась туда же.
Кто-то неторопливо отодвигал засов.
Особенного страха не было. Все еще пребывая в состоянии странного мерцания, то делавшего ее обычным беспомощным человеком, то возвращавшего прежнюю силу, Ольга смотрела на дверь. Дверь со скрипом распахнулась, и в темницу вошел могучий Степан, а следом, похохатывая и тихо переговариваясь, показались еще трое, столь же могучего сложения, одетые по-простонародному, бородатые, кряжистые, излучавшие несуетливое злобное превосходство и откровенную похоть.
Под потолком вспыхнули несколько желтых комков света – довольно тусклого, надо полагать, на большее у холуев не хватало сил.
– Ах ты ж моя умница, – пробасил Степан, с ухмылочкой глядя на Ольгу. – Уже голенькая стоит, приготовилась… Ну, иди сюда, сладенькая, живо. Господа уехавши, нам велено тебя развлекать, чтоб не скучала, а мы люди исполнительные и обстоятельные… – он поманил ее обеими руками. – Ну, что стоишь? Я тебе сейчас наглядно объясню разницу меж барским деликатным причиндалом и добрым мужицким штырем, ты у меня орать замучаешься, отродье нездешнее… Ну, кому говорю?
– Брезгуют оне нами, Степан Провыч, – хихикнув, подал голос один из его спутников.
– А пусть, – сказал Степан, ухмыляясь. – Брезговать хорошо, когда на воле, а тут, брезгуй не брезгуй… Ну, кому говорю? Иди сюда, подстилка дешевая, пока добром прошу…
Ольга выбросила руки вперед, разжала стиснутые кулаки. Мерцание ей здорово мешало – но главным образом своей непривычностью. Все, в общем, сработало на совесть, пусть и прерываясь время от времени…
Удар золотистого сияния, скопища острых лучиков обрушился на четверых неотвратимо и мощно, их сбило с ног и разбросало – так поток воды сносит соломенных куколок. Ольга на миг зажмурилась, содрогнувшись от омерзения, – один из вошедших с отвратительным звуком врезался в дверь затылком, да с такой силой, что враз исчез из списка живущих на грешной земле…
Остальным, насколько можно было судить, повезло больше – ударившись о стены и пол, они все же остались живехоньки и даже вроде бы ничего себе не поломали. Валялись в разнообразных позах, надежно спутанные заклинаниями. Порой из-за непрекращавшегося мерцания на пару мгновений обретали свободу – то есть возможность дернуться, чуть переменить положение тела и конечностей, но не более того…
Медведь заворчал, пятясь к стене, – звериным своим чутьем ухватывал странность и необычность происходящего. Переведя дух, испытывая мстительную радость, Ольга сказала ему, не поворачивая головы:
– Не дрожи, топтыгин, ты-то мне как раз не нужен…
Подойдя вплотную к нелепо распластанному Степану, она посмотрела на него сверху вниз, чувствуя вполне простительное злобное удовлетворение. Поставила ему ногу на грудь – все же здоров, черт, до невозможности, под ступней словно бы не грудная клетка, а дубовая бочка, – нехорошо прищурилась и спросила:
– Вот как ты думаешь, животное, злопамятная я или нет? Ну-ка, умишко напряги!
– Ведьма… – завороженно пробурчал Степан.
– Колдунья, – поправила Ольга с обворожительной улыбкой. – Так оно будет вернее, мон шер ами, мсье мюжик… Ну, так что ты полагаешь о моей злопамятности?
– Матушка! – взвыл Степан. – Голубушка! Мы люди подневольные, рабского состояния, сама ж, поди, понимаешь, что за нехристи нас в неволе держат…
Судя по голосу, он не питал особенных иллюзий насчет Ольгиного великодушия, вообще в таковом ее не подозревал. Ольга с некоторым любопытством принюхалась – нет, пока что до крайней степени испуга он не дошел…
– Бедный, – сказала она. – Еще немного, и я начну слезы лить над твоей судьбинушкой… Да нет, не стоит. Насколько я помню, то, что тебе поручали, тебе очень даже нравилось, да и сейчас вы пришли не цветы мне дарить… – она наклонилась и произнесла с расстановкой: – Я тебе ничего не сделаю, тупая скотина, не хочу пачкать рук… Я сейчас просто-напросто отсюда уйду, но предварительно, перед тем как вас тут запереть, мишку с цепи спущу. Он, по-моему, сердитый – посиди-ка на цепи столько времени…
– Милая, голубушка, красавица… – пролепетал Степан, корчась. – Помилосердствуй, не бери грех на душу.
– Я и не беру, – сказала Ольга преспокойно. – А за мишку я не в ответе, он наверняка пришел в совершеннолетие и своим соображением живет. Ты его попробуй уговорить… Ну, мне, пожалуй что, некогда…
И, потянув носом, удовлетворенно отметила, что испуг пленника достиг крайнего и позорного предела.
– Ну чем тебя просить? Помилуй уж… – чуть ли не выл Семен.
Ольге в конце концов стало тошно и противно – не было особой радости в том, чтобы и далее тешить душу зрелищем унижения столь мелкого врага. Враги у нее имелись настоящие, а этот…
– Отвечай кратко и быстро, – сказала она деловито. – Тогда я тебя оставлю в живых. Значит, господа уехали?
– Ага. Оба.
– Кто остался в доме? Мелочь?
– Она самая. Мы, скудные, хоть и в немалом количестве, а все ж не более чем дворня… Управитель, правда, не без силенок, но по сравнению с господами – да и с вами, барышня! – мелок… Чем хотите клянусь, не обманываю, идите себе своей дорогой, а я о вас и думать забуду…
– От твоего великодушия меня сейчас слезы прошибут… – сказала Ольга сквозь зубы.
И, не сдержавшись, метко пнула верзилу в причинное место – не особенно и сильно, впрочем, но все же чувствительно, так что вопль он исторг могучий. Она не видела смысла в долгом допросе пленных: главное было ясно, следовало побыстрее уносить ноги, пока не произошло каких-нибудь неожиданостей. Ее беспокоило, что приступы мерцания становились все длиннее…
– Ну ладно, – сказала она, размышляя вслух. – Спасибо этому дому, пойдем к другому.
В подземелье повисла напряженная тишина.
