Глава 8
МАКСИМКА
Сквозь полыхающий лес мы продирались из последних сил. Земля в прямом смысле горела под ногами. На моих голенях от ожогов не осталось живого места. Сухие стволы полыхали высокими факелами, дым плотным войлочным одеялом затянул все вокруг. Мы дышали сквозь одежду, но она почти не защищала от дыма, и кислорода катастрофически не хватало. Стало понятно, что тем путем, которым я пришла сюда, из леса не выбраться. Мы либо сгорим, либо задохнемся.
И тогда я обратила взор на скалистый отрог с крутыми склонами. Длинный, изогнутый полумесяцем, он стоял рядом с лесом, возвышаясь над деревьями. Я устремилась к нему, обходя особенно яростные очаги и таща за руку мальчишку. В одном месте, где языки пламени не касались скал, а лишь стелился дым пожарища, мы остановились.
— По скалам лазать умеешь? — спросила я спутника.
Он прокашлялся и с жалостью посмотрел на меня:
— Я уметь! Я ведь собирать горный хрусталь! Но как вы?
— Полезай первым. За меня не беспокойся.
Он полез наверх по выступам на внутреннем угле скалы. Неумело, по-простецки, словно на дерево карабкался. С подобной техникой на серьезном подъеме можно шею свернуть, но сейчас сойдет и такая.
Мальчишка взобрался на промежуточную площадку метрах в восьми от земли и свесил голову, глядя на меня. Я подтянула сари повыше, чтобы освободить ноги. И молниеносно влетела по склону.
Дыма здесь было меньше.
Мальчишка сидел на пятой точке и таращился на меня. Глаза как чайные блюдца.
— Ну чего смотришь? — усмехнулась я.
— Как вы это... кулак в щель?
— Техника такая. Называется заклинивание частей тела на подъеме.
— Почему вы уметь так?
Надо бы ему подтянуть английский. А то язык Шекспира ухо режет.
— Скалолазанием занимаюсь. Хватит с тебя ликбеза. Нужно выше подниматься, здесь тоже много дыма... Ты ведь лазал по этим горам? Небось знаешь все здешние маршруты?
— Да! Я все знать! Нужно забраться тот гребень. Он к реке!
— Спускается к реке?
— Да, да, — обрадовался мальчишка.
— Как тебя звать, дитя? — спросила я, протягивая руку. Он робко пожал ее и ответил, повергнув меня в шок:
— Максим.
Переключатель в моей голове заело секунды на три. Затем все же удалось вернуться к родному языку:
— Максим? Так ты русский?
Он был удивлен не меньше моего. И ответил на хорошем русском — у меня аж на душе потеплело:
— У меня мама русская. Она живет там... — Он махнул рукой в сторону гор за рекой. — ...за пределами долины. А ты что, тоже русская?
— Нет, афроамериканка... Конечно, русская!
Я еще раз пожала ему руку, лицо мальчишки при этом сморщилось. Вечно я перебарщиваю с рукопожатием.
— Ну привет, землячок! Меня зовут Алена. Знал бы ты, как приятно услышать родную речь. Только, пожалуйста, не стреляй больше в людей из своего лука.
— Ни в кого я не стрелял. Хотя ходят тут всякие, честно добытый хрусталь воруют.
Дыму стало больше. Я оглядела скалу, оценивая дальнейший путь.
— Пошли, надо спешить.
— Спасибо вам, — неожиданно сказал он. — Вы мне жизнь спасли. Не представляете, как я вам благодарен! Я огня ужас как боюсь! Меня даже рассвет пугает, потому что очень на огонь похож. Я когда услышал треск и увидел пламя, то до смерти перепугался. Такой паралич хватил, что и пальцем не мог пошевелить... Простите, что целился в вас из лука.
Я только сейчас разглядела, что мальчишка черноглазый и вполне симпатичный. Чумазый только.
— Благодарность принимаю. А про лук я уже забыла. Теперь вставай и поползли дальше. Иначе превратимся в два поджаристых мясных пирожка.
Мы поднялись еще метров на двадцать, на гребень горного отрога, поросший кустарником. Теперь я видела, что по нему можно спуститься в долину.
Участок горного склона внизу полыхал сплошным пожарищем. Занялся даже лес, через который я ехала на лошади. Впрочем, дальше пожар вряд ли распространится: с одной стороны речка, с другой — скалы. Но все равно масштаб впечатлял.
Мы спускались по отрогу до тех пор, пока воздух не очистился от дыма. Когда горящий лес остался далеко за спиной, мы без сил повалились на землю.
Сари из белого превратилось в закопченное и грязное. И тем не менее после похода сквозь пекло оно отлично сохранилось, ни одной прожженной дыры! Раньше я думала, что оно сделано из хлопчатобумажной ткани, но теперь полагала иначе. Представляю, если бы на мне была синтетическая блузка. Испарилась бы при первом же контакте с пламенем. А в этом сари я ходила сквозь пламя много и много раз... В блузке я из леса не выбралась бы. И уж тем более не спасла бы Максимку.
Мой спутник распластался на траве. Лежа на спине, раскинул руки-ноги в стороны, изображая морскую звезду. Грудь вздымалась и опускалась, выгоняя из легких всю гадость, которой он надышался, пока прятался в берлоге. Тряпичная куртка и джинсовые шорты не обгорели, только кеды почернели.
Повалявшись на траве, я стала разглядывать свои ноги. Ожоги повсюду. Хотя обошлось без волдырей, но любое прикосновение вызывало жгучую боль. Кремом бы каким помазать, только где его взять? Ближайшая аптека не ближе чем в сотне километров. А то и больше.
Отдохнув, мы двинулись дальше вниз по горному отрогу. Он уводил прочь от деревни жевунов и горящего леса в незнакомую мне часть долины. Более широкую, с буйными лесами. Вокруг все так же стояли горы, а внизу бежала река.
Мы спускались к руслу. Нужно смыть сажу, выстирать одежду и лишь затем, когда тело будет чистым, а голова свежей, строить дальнейшие планы. Пока мы шли, я расспрашивала Максимку, как его занесло сюда. Он принялся рассказывать. Я слушала и поражалась. Ну чудной мальчишка, ей-богу!
Вот уже полгода, как он сбежал из дома, чтобы заработать кучу денег на горном хрустале. Этот ценный минерал скупают мелкие артели, которые производят сувениры и безделушки для туристов. В предгорьях, где жил мальчишка, хрусталь добыть можно, но его мало, он низкого качества, а охотников за ним хоть отбавляй. Однажды Максимка прознал про эту долину. О ней не любят говорить. Жители окрестных селений боятся ее, потому что тот, кто сюда забредает, исчезает бесследно. Назад еще никто не возвращался.
На этой части его рассказа я поежилась. А мальчишка продолжал. Он не испугался страшных историй и отправился в путь, о чем, кстати, до сих пор не жалеет. Он насобирал целый мешок горного хрусталя. Когда возвращался назад, случилось землетрясение. Горы вздрагивали, земля ходила ходуном. Добравшись до перевала, он увидел, что на него сошла ледяная лавина.
— Глыбы там огромные, — рассказывал он, показывая мне руками, какие были глыбы. — Я пытался пройти через них, но провалился в расщелину. Ногу себе распорол. Вот!
Он указал на свежий шрам, опоясывающий голень. Шрам покрывали короткие стяжки. Максимка сказал, что зашивал рану рыболовной леской.
— Ну ты прямо Гиппократ!
— Кто?
— Неважно.
В общем, преодолеть перевал не было никакой возможности. Да еще подул северный ветер, и с каждым днем становилось все холоднее. Чуть не окоченев однажды ночью, Максимка был вынужден вернуться в долину. Он решил собрать весь хрусталь, что здесь есть, а затем, когда перевал откроется, за несколько ходок перетащить его в селение. Артельщики засыплют его деньгами.
— Должна заметить, что вообще-то ты настоящий бандит, — сказала я строго. — Надо же, сбежал из дома! Мама, наверное, места себе не находит!
— Не-а, — беспечно ответил он. — Она не беспокоится.
— Это почему?
— Она думает, что меня нет в живых.
— Думает, что ты погиб под завалом?
— Что-то вроде.
Я все равно не поняла, но больше не спрашивала. Неловко было. К тому же вскоре мы спустились к реке.
Солнце заняло место посредине неба и принялось за вчерашнее — палило на полную катушку. Будто нам мало пожара, из которого мы только что вышли. Дым от последнего поднимался из-за гребня отрога и затянул небо на западе предгрозовым облаком.
Страшно хотелось есть. Перед глазами стоял вчерашний стол в деревне жевунов, и это видение отдавалось свербящей резью в желудке, словно какие-то карлики изнутри дырявили его электродрелями.
Максимка первым спустился к речке. Он изможденно опустился на камни и, погрузив лицо в воду, пролежал так не меньше минуты. Пока он приходил в себя, я скрылась за кустами, где сняла сари с намерением выстирать его. Потерла песком, прополоскала в воде — гарь и копоть смылись. Разложенное на кустах, оно высохло на солнечном пекле за десять минут.
Максимка появился неожиданно, когда я только начала заворачиваться.
Я рассерженно прикрикнула на него:
— Ты что подглядываешь? А ну марш отсюда!
Он смущенно юркнул за кусты и пробурчал оттуда:
— Я не подглядываю. Не заматывайся плотно. Пойдём покажу чего.
Когда я вышла к нему, он сидел на камне и мял в руках большой комок сине-фиолетовой грязи.
— Садись. — Он указал на валун напротив себя.
Я последовала указанию. Он положил мою правую ногу себе на колени и стал обмазывать грязью. При первом касании я ойкнула. Но затем ощутила, что боль от ожогов стала проходить. Она словно перетекала в липкую массу, которой мальчишка обмазывал мои ноги.
Вскоре передо мной лежали два затвердевших столбика. При виде их сразу вспомнилось, как я валялась на вытяжке в хирургическом после глупейшего срыва в Карпатах. Моя левая нога также была закована в гипс по самое колено. В тот раз надо мной колдовали люди в белых халатах, сейчас почти тем же занимается одиннадцатилетний пацан. Я стала фантазировать, как смываю грязь и вместо обожженных (а еще побитых и пару раз ломаных конечностей) получаю новенькие сверкающие ножки, в которых хоть на подиум! Эта мечта была такой сладкой, что даже голод поутих.
Грязь на солнышке быстро высохла и потрескалась. Боль в ногах прошла.
— Спасибо, — поблагодарила я, смывая грязь.
— Лучше стало?
— Намного.
Максимка сидел на большом валуне и раскладывал на нем содержимое карманов. Рыболовный крючок и леска (очевидно, та, которой он зашивал себе ногу), половинка яблока, перочинный ножик, скрученный пустой бурдюк, маленькая складная лопатка, несколько стеклянных осколков и два пестрых камня — наверное, кремень с огнивом.
— Это все, что осталось от хрусталя, — сказал он, горестно оглядывая осколки.
— Да ничего не случится с твоим хрусталем! Вернешься в свою берлогу, когда пожар закончится, и заберешь его. Тебе в этом смысле легче. Ничего не потерял. А вот я осталась без своей привычной одежды. Мне бы хоть джинсы какие вместо этого сари. Знаешь, как неудобно в нем путешествовать!
— А разве женщины ходят в джинсах? — спросил он.
— Ходят.
— Почему?
Почему. Как ему ответить? Это модно и удобно... Хотя нет. Современная женщина влезла в джинсы, чтобы завоевать территории, на которых издавна господствуют мужчины: добыча денег, карьера, политика... А может, и нет. Сказать по правде, я и сама толком не знаю, зачем хожу в джинсах.
— А муж у тебя есть? — спросил Максим, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.
Пришлось снова задуматься.
— Трудно сказать.
— Как это? Муж либо есть, либо нет!
— Либо он был. Слушай, на пустой желудок ты задаешь слишком много вопросов. Где бы еды раздобыть? У меня была огромная сумка с продуктами, но её отобрал один бандит с большой дороги.
— Подумаешь, еда!— воскликнул Максимка поспешно. — Велика проблема! Я сейчас рыбы наловлю.
И действительно. Он закинул в речку леску, и вскоре на прибрежных камнях выгибались пять речных форелей — две крупные и три помельче.
Сперва мальчишка развел костер. Затем несколькими привычными, почти профессиональными движениями выпотрошил рыбу, обмазал ее глиной и положил в огонь. Приготовился фа-антастический деликатес! Рыбья кожа отвалилась вместе с кусками расколотой глины, обнажив сочное белое мясо, которое источало одуряющий аромат. Карлики с электродрелями в моем желудке заработали с удвоенной силой, пока я не проглотила первые куски.
Я сожрала три рыбины и облизала пальцы.
— В тебе погибает шеф-повар дорогого ресторана.
— Кто?
— Кулинар. Стряпуха.
— Да нет, — отмахнулся Максимка, пережевывая рыбью кожицу, — мне нравится путешествовать. Смотреть разные города, страны!
— И много ты путешествовал?
— Не-а. — Он заметно погрустнел. — Только по этой долине и путешествовал. А ты путешествовала?
— Я? О да.
— И много видела?
— Весь белый свет.
Он горестно вздохнул.
— Я бы тоже хотел... А что ты здесь ищешь?
— В идеале я хотела бы выбраться из долины. Но похоже, это невозможно.
Максимка авторитетно кивнул.
— А в мертвый лес зачем пошла?
— Искала в лесу изображение мандаты. Эта мандала очень нужна местному Шиве, человеку, у которого есть вертолет. Я надеялась найти ее первой, чтобы обменять ее на возможность выбраться из долины. Но Шива получил мандалу без меня, а дерево с ее изображением сжег. Что теперь делать, ума не приложу.
— А-а, — понимающе протянул Максимка, — я видел это дерево.
Я опустилась на колени перед рекой и стала пить из нее, зачерпывая воду ладонями. И в спину мне раздалось:
— Только мандала на том дереве неправильная.
Я заторможенно повернулась к мальчугану.
— То есть как — неправильная?
— На ней нет центра.
— Какого центра?
— Треугольника.
Я застыла возле реки. Конец сари свалился с плеча на руку, я накинула его обратно.
— Ты уверен?
— Я тысячу раз ходил мимо этого дерева!
На той мандале нет центра?
Бесценное наблюдение. Выходит, мандала не является картой и никуда не указывает. Она не приведет к мировому древу.
Левиафан получил пустышку!
Я вернулась к костру и присела рядом с мальчонкой. Похоже, очень не зря я вытащила черноглазого беспризорника из полыхающего леса.
— А почему ты думаешь, что на ней должен быть треугольник?
— Потому что я видел здесь такую же, только с треугольником.
— Где ты это видел?
Мы долго шли вверх по течению реки. По обе стороны тянулись непроходимые чащобы, в которых кричали мартышки и иногда раздавался зычный рык. Заслышав его, я каждый раз подпрыгивала от испуга. А Максимка не обращал на рык ни малейшего внимания, словно уши забиты ватой. Железный пацан.
Часа через два мы вышли к тому месту, где над рекой поднимался утес. Максимка свернул в густой лес на едва различимую, возможно звериную, тропку. Пройдя по ней шагов двадцать, мы опять повернули, и я обнаружила под ногами скальные складки. Подъем длился около пяти минут, после чего деревья расступились, и мы оказались на вершине утеса.
Внизу шумела река, перекатывающаяся через порог. Я стояла на столь крохотном пятачке, что казалось, будто под пятами ничего и нет, а я сама парю в воздухе. Вокруг раскинулись буйные леса. По бокам высились горы в снежных колпаках.
— Туда смотри! — Максимка ткнул пальцем в пейзаж.
— Пальцем показывать неприлично, — заметила я. — Отучайся.
— А чем тогда показывать?
— Подбородком. Ладонью.
— Ерунда какая. Палец точно показывает. А подбородок? Им можно только орехи колоть.
Я не стала спрашивать, где он колол орехи подбородком, потому что место, на которое указал палец Максимки, было довольно необычным. Небольшая полянка посреди леса. Проплешина без травы. Если смотреть стоя на земле, то вряд ли разберешь, чем она примечательна. Будешь проходить через нее, даже не остановишься. А с высоты, на которой мы находились, было видно, что рельеф земли и оттенки почвы образуют огромный, с цирковую арену, символ.
Круг, вписанный в квадрат.
Зыбкий, почти расплывающийся в буйстве зелени. Возможно, с другой высокой точки его не рассмотреть. Но он есть. Глаза не могут меня обманывать, ведь не одна я его вижу!
— Черт побери! — пробормотала я.
— Во-во! — согласился Максимка.
— Как же он появился?
— Он создан самим лесом! — очень серьезно произнес черноглазый мальчуган.
В символе просматривались все элементы классической мандалы. И квадрат, обозначающий стороны света, и наружный круг, круг огня, сжигающий неведение, и внутренний круг, бриллиантовый, символ проникновения в знание. Но самое важное — в центре был треугольник, обозначающий связь с небесами, то есть мировое древо Ашваттха.
На что указывает этот символ? Мне эта информация без надобности, но просто интересно. Каким образом Кларк собирался искать по его указаниям древо? Согласно легенде, после нахождения мандалы безутешная мать путешествовала три дня и три ночи, прежде чем достигла конечной цели. Вероятно, ее путешествие— иносказание, метафора. Она читала молитвы, глядя на мандалу с утеса, и совершала мысленное путешествие. А после этого ей привиделось древо.
И все-таки...
— Давай спустимся туда, — предложила я.
Мы вернулись в лес и некоторое время продирались сквозь чащобу, пока не достигли поляны. В этом хаосе из кустов и елей можно забрести бог знает куда, но я уверена, что мы пришли правильно, потому что запомнила большой куст с красными ягодами.
Бродя по поляне, очень трудно различить у себя под ногами осмысленную геометрию. Даже если знаешь, что она есть. Земля как земля. Сухая, бесплодная. Чуть более пестрая, чем обычно.
Пока я вычленяла на земле едва заметные полосы, Максимка сел возле куста, примеченного мной, стал обдирать с него ягоды и набивать ими рот. Я нашла центральный треугольник и, встав в него, оглядела стороны света. На юге леса. На севере тоже. На востоке и западе горы. На что же указывает мандала?
— Через час наступит вечер, — объявил Максимка с набитым ртом. — Надо найти место для ночлега. А то по лесу бродят разные... — Он не договорил, изумленно таращась на меня. — Что ты делаешь?
Я не ответила, продолжая разгребать землю носком сандалии. Затем опустилась на колени и пустила в ход руки.
— Эй! — окликнул меня Максимка. — Тетенька!
— У тебя где-то была лопатка. Дай-ка мне.
Земля в центре треугольника была серой, колючей, с червяками. Лопата с легкостью вгрызалась в нее. На глубине фута под лезвием что-то хрустнуло.
Я извлекла на поверхность закрытую' плетеную корзинку. Ее прутья почернели от времени, но не сгнили. Крышка проломлена, но в этом виновата Максимкина лопата.
Корзинка была заботливо перевязана веревочкой, которая рассыпалась при первом прикосновении. Я просунула руку под крышку и среди комьев земли нащупала твердый предмет, завернутый в тряпочку.
Достала его на свет. Развернула.
При первом же взгляде мне стало понятно, что моя спокойная прогулочка по долине Арьяварта закончилась. Легкая фэнтезийная история потеряла иллюзорность и приобрела гранитные очертания исторического события.
Свет вечернего солнца упал на предмет в моей ладони, и я на секунду ослепла, когда тяжелый золотой медальон сверкнул восемью драгоценными каменьями.
