Я вышел из дома и стал выбирать маршрут. Это заняло непривычно много времени — почти десять секунд. Я стоял у подъезда, как дурак, и ждал, пока мой компьютер решит, как мне лучше ехать — на трех автобусах или на двух автобусах и метро. Компьютер выбрал три автобуса и посоветовал ускорить шаг — первый должен был вот-вот подойти. Я ускорил шаг, а последние десять метров даже пробежал — лучше немного напрячься, чем полчаса стоять на остановке, ожидая следующего автобуса. Впрочем, в этом случае компьютер наверняка посоветовал бы переключиться на второй вариант.

Я сунул студенческий проездной в щель турникета и вошел в автобус. Как ни странно, были свободные места. Наверное, где-нибудь в трех-четырех кварталах отсюда произошла авария, резко изменившая картину транспортных потоков и этот рейс, ранее бывший неудобным, резко повысил свой статус. Видимо, этим и объясняется повышенная задумчивость компьютера. Еще отсюда можно сделать вывод, что ехать я буду долго. Ну и хрен с ним.

Я сел у окна, хотел было почитать, но передумал и уставился в окно. Автобус проехал метров пятьдесят и уткнулся в пробку. Транспортные пробки — вечная проблема в Москве. Непрерывно строится метро, светофоры постепенно заменяются многоуровневыми развязками, но ничего не меняется. Двенадцать лет назад ввели лицензирование личного автотранспорта, но это тоже ничего не изменило. Если бы не это лицензирование, папа купил бы мне машину, конечно, не Мерседес-300 с электродистанционной системой управления, как у себя, а какую-нибудь развалюху без автопилота лет пятнадцати от роду. Папа начинал с «шестерки» и до сих пор считает, что первая машина должна быть похожа на ведро с гайками. А еще он считает, что в мои 18 лет можно начинать зарабатывать деньги самостоятельно. В общем-то он прав, но учиться и работать одновременно очень неудобно, а когда семья не бедствует и нет прямой необходимости в моем личном заработке, — просто глупо. Это все американские идеи, которых он нахватался в полете (папа произносит это слово очень значительно — ПОЛЕТ).

Мой папа — бывший космонавт. Он не любит этой формулировки, говорит, что космонавты не бывают бывшими, но он летал в космос последний раз еще до моего рождения. Он был бортинженером в первой экспедиции на Марс. Когда я был маленьким, я этим очень гордился, и почти все товарищи по детскому саду мне завидовали. Когда мне было пять лет, я даже дал интервью какому-то журналисту. Ничего дельного я, естественно, не сказал, только перечислил свои любимые сказки, подтвердил, что люблю маму и папу, и прочитал стишок про бычка. Сам я всего этого не помню, но мама очень любит вспоминать тот случай.

Сейчас то, что я — сын космонавта, вызывает только вежливый интерес. Прошло почти двадцать лет, на Марс летали вторая и третья экспедиция, ничего интересного там так и не нашли, и оказалось, что Марс никому не нужен. Папа потом летал еще один раз, но это был обычный рейс «Юрия Гагарина» на МКС-6. А потом врачи обнаружили у папы в организме что-то совсем не опасное, но не позволяющее летать в космос. С тех пор он читает лекции в Звездном Городке, и, судя по тому, что ему доверяют только первый и второй курс, лекции он читает не очень хорошо. Но зарплату и пенсию платят вовремя, а больше ему ничего не нужно. Мама говорит, что одно время он много пил, а потом перестал. Теперь он почти все время живет на даче, пытается вывести новый сорт каких-то цветов с непроизносимым названием. Почти половина его зарплаты уходит генетическим лабораториям, но мы все равно не бедствуем.

Автобус проехал-таки перекресток и разогнался до 80 км/ч. Те участки дороги, которые каким-то чудом не забиты транспортом, надо проезжать как можно быстрее, это естественно. Я поправил галстук. Лет десять назад вернулась мода на строгие костюмы, мне она очень не нравится, но ничего не поделаешь. Если я приду к Маринке в потрепанном джинсовом костюме, как папа раньше приходил к маме, Маринка просто обидится — сейчас в джинсах по городу ходит только шпана. Вот и приходится терпеть неудобства.

Я зевнул, отвернулся от окна и мысленно обратился к компьютеру. Перед глазами появилась раскрытая книга, невидимая ни для кого, кроме меня. Дело об исчезнувшем дьяволе. Несмотря на идиотское название, книга вполне читаемая. Я углубился в чтение.

Я добрался до дома Маринки только через полтора часа. Мне пришлось даже позвонить ей (то есть связаться с ней через компьютер), предупредить, что задерживаюсь. Я подошел к подъезду и прислонил большой палец к сканеру. Домофон сообщил мне, что я имею гостевой доступ в квартиру #252, и я вошел в подъезд, расписанный местными наркоманами сверху донизу.

Я поднялся на 32-й этаж, позвонил в дверь, дождался, пока Маринка ее откроет, и вручил ей цветы, которые купил, пока ждал третий автобус. Пять обычных трансгенных роз по червонцу цветок. Их главное достоинство в том, что отличить их от натуральных аналогов, стоящих вдесятеро дороже, может только специалист. Маринка сразу догадалась о происхождении цветов, но не подала вида, а довольно натурально изобразила смущение от дорогого подарка и даже чмокнула меня в щеку. Я обнял ее за талию и поцеловал в губы. Она вырвалась и убежала на кухню доделывать какое-то свежеприготовленное блюдо. Интересно, почему девушки так стремятся показать всем, что они хорошие хозяйки, особенно если в доме есть кухонный комбайн полного цикла? Я бы предпочел обойтись пиццей с пивом, но сегодня придется есть многочисленные салаты, приготовленные одним нажатием кнопки.

Мы с Маринкой знакомы уже больше года, столько времени мы учимся в одной группе на ВМК МГУ. Если кто не знает, ВМК означает Высшая Математика и Кибернетика. Говорят, пятнадцать лет назад это был самый популярный факультет МГУ, теперь он сдал лидерство биофаку.

В прошлом году, когда я окончил школу, папа хотел, чтобы я поступил в летное училище, большинство родителей хотят, чтобы дети повторили их судьбу. А я не хотел быть летчиком или космонавтом, я хотел быть хакером. Сейчас, когда я лично знаком с тремя настоящими хакерами, я понимаю, как много было в этом желании от наивных мечтаний неоперившегося юнца, но тогда все было очень серьезно. Мы с папой долго и сильно ругались, папа все-таки заставил меня подать документы в училище имени Чкалова, но, к счастью, медкомиссия оказалась на моей стороне. Ничего угрожающего здоровью, просто моя нервная система совершенно не поддается внешнему управлению. В этом нет ничего плохого, это даже необходимое условие для поступления, например, в училище спецназа имени адмирала Мазура, но пилотировать самолет, а тем более космический корабль, с такой нервной системой нельзя.

Когда мы познакомились с Маринкой, она сразу мне понравилась. Нельзя сказать, что она произвела неизгладимое впечатление, ни в ее лице, ни в фигуре, ни в поведении нет ничего примечательного. Милая девочка небольшого роста с неяркой, но ладной, фигуркой, тихим голоском и очень-очень обаятельной улыбкой. Неглупая, но и не блещущая особо большим умом. Не страшная, но и не красавица. Просто очень милая и обаятельная молодая девушка.

Пока мы учились на первом курсе, мы почти не общались — было не до того. Конечно, можно учиться в университете, посещая менее четверти всех занятий и вообще не делая домашних заданий, но я никогда не любил быть троечником. И еще мне не нравится, что при таком образе жизни вероятность быть отчисленным с первой сессии составляет около двадцати процентов. Немного, но лучше снизить ее почти до нуля.

Весь первый семестр я посещал почти все занятия по всем предметам, кроме истории российского государства. На этой истории я чуть и не погорел. Старый маразматик с удивительно подходящей к его предмету фамилией Бухарин на первом же занятии потребовал конспектировать труды российских исторических деятелей, первоисточники, как он их называл, причем конспектировать рукописным способом. В эпоху телепатической связи с компьютерами, когда даже набивать текст на клавиатуре большинству людей кажется утомительным, переписывать от руки целые страницы из книги в тетрадь кажется не просто маразмом, а непроходимой глупостью. Однако в декабре все мои однокурсники, матерясь, отрабатывали рукописный почерк. Не избежал этой участи и я, но я подошел к решению задачи творчески. Во-первых, я писал конспект умышленно плохим почерком. Во-вторых, я писал его так, чтобы трудно было понять, где текст, а где заголовок. И, в-третьих, текст в моих конспектах нигде не соответствовал оригиналу. Если взять какой-нибудь труд Сталина и везде заменить слово «социализм» на слова «вертикаль власти», получается текст, отдаленно похожий на речи Путина. А труды коммунистов, как ни странно, гораздо легче найти в интернете, чем какие-либо еще социологические материалы. Всего за четыре дня я исписал около тридцати страниц (вместо 100–150 в других конспектах), и сдал зачет в числе первых. Больше никому не удалось обмануть Бухарина. Он пресекал попытки выдать чужой конспект за свой, выдать за рукописный текст распечатку шрифтом script, и уж тем более прийти на зачет с половиной конспектов. Все мне завидовали, но повторить мой опыт или взять мой конспект никто не решился.

Первая сессия прошла, учиться стало не то чтобы проще, но привычнее, и оказалось, что помимо учебы остается еще много свободного времени. Многие мои однокурсники устроились работать, я же решил, что отвечать на письма и звонки потенциальных клиентов во второсортной торговой фирме или, тем более, продавать пирожки на улице — работа не для меня. А серьезную работу первокурснику никто не предложит. Я стал проводить много времени с двумя одногруппниками — Егором и Пашкой. Отец Егора был полковником ФСБ, отец Пашки — бизнесменом средней руки. У обоих водились карманные деньги, и оба не хотели работать по той же причине, что и я. Мы пили пиво и играли в преферанс и белот. Во всех трех занятиях я заметно уступал своим друзьям, и через пару месяцев мне стало с ними скучно, как и им со мной. Потом Пашка завел себе девушку, бабу, как он говорит, и практически откололся от нашей компании. Еще пару месяцев мы с Егором развлекались питием пива с последующей культурной программой в виде совместного заигрывания в Master of Orion VIII или Су-77, а потом наступила вторая сессия, которая сдалась куда проще первой. Лето я провел на даче, непрерывно страдая от скуки, и к концу августа это чувство стало у меня доминирующим. От скуки я пару недель назад начал клеиться к Маринке, и сегодня дело, кажется, близится к логическому завершению.

Оказывается, Маринка неплохо готовит. Конечно, большую часть работы проделал кухонный комбайн, но запрограммировать его так, чтобы получившаяся еда была не только съедобной и вкусной, но и оригинальной — целое искусство. Салатов, к счастью, оказалось всего два, а на горячее была пицца, и не стандартный полуфабрикат, а настоящая домашняя собственноприготовленная пицца. Из напитков присутствовал светлый «Старопрамен», я бы предпочел темного «Афанасия», но и «Старопрамен» я могу пить без отвращения.

Разговор не клеился, как оно обычно бывает в таких случаях. Мы давно знакомы, но наше знакомство до последнего времени не выходило за пределы совместного посещения лекций и семинаров, да обсуждения трудностей сдачи очередного зачета очередному преподу. Говорить об учебе как-то глупо. Говорить о личных интересах друг друга — вряд ли Маринку развлечет история про то, как я, перебрав у Егора, позвонил домой предупредить, что задерживаюсь, и проблевался, можно сказать, в прямом эфире. А какие интересы у Маринки — я, честно говоря, вовсе не знаю. Проще всего было бы сразу отправиться в постель, собственно, за этим я сюда и приехал, и по Маринке видно, что она не против, но ритуал есть ритуал. Я не хочу быть похожим на поручика Ржевского, а она не хочет быть похожа на девку с Тверской, вроде той, которая месяц назад лишила меня невинности и вроде бы (тьфу-тьфу-тьфу) ничем не заразила.

Короче говоря, мы сосредоточенно пережевывали пиццу, запивая ее пивом, и говорили о разных пустяках вроде того, что погода сегодня ничего, и скоро около этого дома построят очередную пятьсот какую-то станцию московского метро, и что Маринка хотела бы завести собаку, но с ней некому гулять, в общем, как говорят американцы, бла-бла-бла.

Доев пиццу, я придвинулся к Маринке и, как бы невзначай, обнял ее за плечи. Она не оттолкнула меня и даже не вздрогнула, она по-прежнему сидела с задумчивым видом, разглядывая полупустой стакан «Старопрамена». Я погладил ее по дальнему от меня плечу, наклонился и поцеловал в то место, где ближнее ко мне плечо переходит в шею. Она слегка вздрогнула и повернула голову, чтобы мне было удобнее. Я несколько раз поцеловал ее в то же место, а потом, набравшись смелости, повернул ее голову к себе и поцеловал Маринку в губы. Маринка ответила на поцелуй, и мне показалось, что она целуется более умело, чем я. Через некоторое время, трудно точно сказать, сколько времени прошло, я набрался наглости поласкать грудь моей подруги. Она отстранилась (сейчас выгонит, подумал я), посмотрела мне в глаза и лаконично сказала:

— Пошли!

И мы пошли в спальню. Маринка разбирала диван, а я, совсем осмелев и чуточку обалдев, любовался ее видом сзади и время от времени поглаживал ее по заднему месту, не забывая при этом говорить комплименты.

Маринка вскоре управилась с диваном, обернулась, подошла ко мне, обхватила меня руками за шею, откинула голову назад, прелестно взмахнув гривой длинных и густых волос, и сказала:

— Ты очень милый, только очень стеснительный.

Я покраснел. Маринка рассмеялась и прижалась ко мне, прогнув спину, как кошка. Мы снова целовались, и мои руки бродили по ее телу. Когда наши губы наконец разъединились, она спросила:

— Ты как предпочитаешь предохраняться?

— Против презерватива не возражаю, — ответил я, опять смутившись, но стараясь этого не показывать. Если твой сексуальный опыт измеряется одним разом (виртуальный секс не в счет), о предпочтениях говорить не приходится. Это просто некорректно с математической точки зрения.

— А справка у тебя есть? — спросила Маринка как бы в шутку, но ясно было, что она не шутит. Неудивительно — пусть вакцина от СПИДа существует уже много лет, и говорят, что где-то в Японии испытывается вакцина от R2, но от R3, а тем более от R4, нет ни вакцин, ни лекарств. Приходится остерегаться.

— Конечно, — сказал я. — Показать? Маринка рассмеялась.

— Не надо, я тебе верю. Если хочешь, можешь не пользоваться презервативом, и не волнуйся насчет меня, у меня обратимая стерильность.

Дальше все прошло самым наилучшим образом. Вопреки затаенным опасениям, я оказался на высоте и Маринка, пусть и не кончила, но не осталась недовольной. Потом мы долго валялись в постели, пили пиво, разговаривали о пустяках, но это уже не напрягало, я даже рассказал ей, как звонил домой от Егора, а она только рассмеялась, и тут же рассказала мне, как перебрала на дне рождения подруги и провела полночи в ванной над тазиком. Потом наступило время второго раза, потом мы сидели на кухне, и в одиннадцатом часу вечера я поехал домой. На прощанье Маринка крепко поцеловала меня и сказала, что день прошел прекрасно. Презервативом, кстати, я так и не воспользовался.

Я вышел на улицу в самом радужном настроении. То, что только что произошло, нельзя даже сравнивать с моим первым сексуальным опытом. И почему, интересно, проститутки пользуются таким спросом?

Я взял в ларьке бутылку пива и в этот момент компьютер сообщил мне, что до прибытия автобуса остается менее двух минут. Я поспешно открыл пиво, бегом припустил к остановке, стараясь не облиться, и успел-таки на автобус.

Не помню, о чем я думал, пока ехал домой. Скорее всего, ни о чем. Мозг радостно перебирал воспоминания прошедшего дня и не испытывал нужды в каких-то там мыслях. Пиво быстро убывало, ночной пейзаж за окном действовал усыпляюще, потом пиво закончилось, и я задремал.

Меня разбудили громкие мужские голоса. Я оглянулся и увидел, что заднюю часть автобуса оккупировали человек восемь молодых людей примерно моего возраста. Спортивные костюмы, бритые головы, зрачки как точечки. Интересно, как героиновые наркоманы видят в темноте с такими зрачками? Я отвернулся к окну, и это было моей ошибкой.

Пару остановок молодые люди громогласно и неразборчиво разговаривали о чем-то веселом. Потом двое совершили путешествие к кабине водителя и обратно, пошатываясь и задевая пассажиров, которые упорно не замечали расшалившуюся молодежь. Скорее всего, никто из них даже не вызвал милицию. Затем внимание молодежи привлек я.

На сиденье рядом со мной шлепнулся небритый полноватый юноша лет двадцати в грязно-серой куртке и с блатными татуировками на руках. Когда он повернулся ко мне, пахнуло нечищеными зубами. Он спросил:

— Слушай, б@#, пацан, а вот этот, на х@#, пиджак на тебе, он, б@#, дорого стоит?

Я мысленно обругал себя, что не связался с милицией, понадеявшись на бабок, которых ехало в автобусе целых трое, и все три внимательно смотрели в окно. Я попытался сделать вызов сейчас и получил несильный, но чертовски болезненный тычок в печень.

— Давай, давай, мудило, — радостно ощерился бандит. Я понял, что у кого-то из них есть глушилка радиосигналов. А значит, это не просто обдолбанные хулиганы. Это обдолбанные бандиты.

Я сидел, молчал и не знал, что делать. Радостное настроение моментально улетучилось. Драться? Один против восьми — без шансов. Звать на помощь? Кто тут поможет? Впереди наблюдалось двое крепких мужиков, но связываться с такой толпой они не станут. Я впал в полнейшую прострацию.

На сиденье передо мной плюхнулись еще двое юных гопников — один по виду мой ровесник, приплюснутые уши выдавали в нем боксера, причем не любителя виртуальных единоборств, а самого натурального боксера, отточившего навыки мордобоя в ободранном спортзале заплеванной и загаженной школы одного из районов муниципальной застройки. Второму было от силы лет четырнадцать, маленького роста, белобрысый, с маленькими бесцветными глазками, он явно испытывал наслаждение от нового для себя зрелища. В таком возрасте очень-очень интересно наблюдать, как старшие друзья собираются бить мажора-ботаника.

Маленький смотрел на меня любопытно, боксер — презрительно. Внезапно толстая рука с мягкими пальцами ухватила мое ухо и повернула мою голову направо, к бандиту, который уже с полминуты что-то вещал.

- **, ****, ****** *******, *****? — поинтересовался хозяин руки. — **, *****, ****** * ***, ******, ***, ** ***, ******* *******. ***-****, *** *******, - он засмеялся, схватил второй рукой меня за нос и начал его мотать из стороны в сторону. Сидящие передо мной заржали.

Я не понимал, что на меня нашло. Вместо того, чтобы начать орать, звать на помощь, давить на психику, размахивать руками, вспомнить, в конце концов, опыт виртуальных побоищ «Мортал комбата», я неподвижно сидел, как пришибленный, и не только ничего не делал с издевающимися надо мной хулиганами, но и не хотел ничего делать. Мне казалось, что все происходит не со мной, а в каком-то другом мире, и я смотрю в этот мир через виртуальный экран моего компьютера с отстраненным интересом, как в фильм, и никто, кроме меня, не видит того, что происходит.

Тем временем толстый схватил меня за волосы, встал с сиденья, подняв и меня, и от души ударил меня между скулой и челюстью. Я упал на сиденье, и непонятное отупение перешло в следующую стадию. Я пристально посмотрел в героиновые глаза и сделал что-то, пока непонятное мне самому. Человек в грязно-серой куртке уменьшился, отдалился и через считанные мгновения схлопнулся, как будто камера, через которую я смотрел фильм из другого мира, быстро и резко отъехала назад, да так далеко, что кадр фильма превратился в точку, которая исчезла. Я перевел взгляд на боксера, его глаза были широко раскрыты, нижняя челюсть медленно, как в замедленной съемке, отпадала вниз. Я сделал то же самое, мне показалось, что в моем черепе между полушариями мозга включился насос (или, наоборот, брандспойт?), который выбросил или всосал что-то плотно-жидкое, ядовито-белесое и в то же время нематериальное. Когда нематериальная жижа достигла боксера (снаружи или изнутри, спереди или сзади — этого я не понимал, и это было неважно), словно незримая пелена отделила его тренированное тело от окружающего мира. Оно больше не принадлежало этому миру, его подернула рябь, оно уменьшилось, отдалилось и схлопнулось. Я заметил, что рот боксера успел раскрыться в беззвучном крике. И еще я заметил, что через этот раскрытый рот нечетко, как через матовое стекло, видна передняя часть автобуса. Я повернулся к малолетнему ублюдку, тот успел вскочить и отпрыгнуть на шаг назад, но не закричал, наверное, подумал, что это «западло». Зря. Я в третий раз включил свой нематериальный насос, движение мальчика ускорилось, и его не стало.

Я обернулся назад. Бандиты, их осталось шесть, а не пять, как мне показалось вначале, сидели, сложив руки на коленях, и смотрели на меня, как прилежные ученики-первоклассники на новую учительницу. У тощего парня лет семнадцати с длинными волосами и жидкими усиками выпала изо рта сигарета и сейчас его синтетическая куртка начинала тлеть, но этого никто не замечал, даже хозяин куртки. Я оглянулся назад, на мгновение перестав верить в то, что только что удалил из бытия (да чего уж там? убил) трех человек. Мне показалось, что эта троица стоит сзади меня, копит злобу и готовится ударить. Но сзади никого из тех троих не было, ближайшие люди сидели метрах в шести и пристально смотрели в окна. Никто из них ничего не заметил. Я повернулся обратно, притихшие хулиганы все так же неподвижно сидели в прежних позах. Насос в моей голове вяло шевельнулся, но я не поддержал его движение. Я колебался, левое полушарие моего мозга, где, как говорят, рождается все, что выразимо словами, будто бы умерло, а в правом полушарии прыгали, словно теннисные мячики, какие-то мысли/желания/эмоции, которые нельзя описать словами по определению. В этот момент автобус остановился, двери открылись, и я вышел в темноту.

Автобус уехал. Пассажиры проводили меня любопытными взглядами, хулиганы — все теми же неподвижными. Я стоял на совершенно незнакомой мне остановке на совершенно незнакомой улице и не знал, что делать. Я провел рукой по лицу — ничего не сломано, а значит, серьезных повреждений нет. Начал формироваться синяк, но через час он рассосется, так и не успев проявиться во всей красе. Все-таки хорошая вещь генная инженерия — простейшая генетическая коррекция и все мелкие ссадины, синяки и царапины заживают как на собаке. Мне сделали эту коррекцию в семь лет, как и большинству мальчиков. Помню, как папа удивился ее эффекту и сказал, что, когда он был маленьким, такого не было, и мальчики вели себя прилично, потому что боялись, что им попадет за синяки от родителей. А теперь, говорил папа, дети могут ходить хоть на голове, и родители не узнают об этом, пока ребенок не сломает шею. Я тогда поинтересовался, как можно ходить на голове, и папа начал мне объяснять, что такое поговорки.

Сейчас я подумал, что папа был прав. Если бы мое тело оставалось неизменным с момента рождения, я бы вернулся домой с таким фонарем под глазом, что вряд ли удалось бы отделаться сказкой вроде поскользнулся-упал-очнулся-гипс.

Как бы то ни было, сейчас я могу вернуться домой, не опасаясь, что мой внешний вид вызовет у мамы истерику. Я запросил у компьютера оптимальный маршрут до дома. Он предложил либо подождать от 22 до 28 минут на остановке, либо двигаться ориентировочно 36 минут в северо-западном направлении (перед глазами появилась светящаяся линия, указывающая, куда идти), и там сесть на автобус другого маршрута, который довезет меня до места назначения на три минуты быстрее. Я выбрал второй вариант. Я запоздало подумал, что сегодняшнее происшествие, вероятно, совсем скоро привлечет внимание московской милиции, а может быть, и ФСБ. Меня будут долго и упорно искать, а когда найдут, начнут исследовать. Их будет интересовать, как я делаю то, что я делаю, меня запрут в какой-нибудь подземной засекреченной лаборатории, будут снимать энцефалограммы, томограммы и хрен знает какие еще граммы. Я подумал, что вряд ли меня когда-нибудь выпустят из такой лаборатории и мне стало нехорошо. Потом я вспомнил старый, еще двумерный, фильм про девочку, воспламеняющую взглядом, и мне стало совсем плохо.

Я затравленно оглянулся и, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего подозрительного. Внезапно я ощутил, что отупение прошло, и адреналин хлынул в кровь бурлящим потоком. Меня затрясло, я даже пожалел, что не курю (когда я выпью, я иногда покуриваю, но сигарет с собой не ношу). Одновременно я ощутил сухость в глотке. Я знаю, со стороны это выглядит глупо, но всегда, когда я испытываю сильное нервное потрясение, мне жутко хочется выпить. Если провести аналогию между мозгом и компьютером, можно сказать, что когда операционная система перегружена и вот-вот подвиснет, ей очень хочется перезагрузиться. А мозгу в аналогичной ситуации хочется нажать на кнопку shutdown, которая у людей расположена в желудке и нажимается внушительной дозой алкоголя. Я запросил у компьютера местонахождение ближайшего ларька и целеустремленно двинулся вдоль линии, заботливо выведенной компьютером на мой виртуальный дисплей. Поразмышлять о том, как жить дальше, можно и потом.