Осознание того, что он все еще жив, не принесло особого облегчения. Конечно, Форчун был немного удивлен продолжением собственного существования, но не мог вспомнить, чтобы он когда-нибудь за все время работы спецагентом был сильно удивлен тем, что пережил смертельную опасность. Опыт давно научил его тому, что из любой ловушки есть выход, стоит только достаточно над этим поработать. Быть пойманным являлось одной из рискованных особенностей его профессии. Из этого следовало, что умение освободиться также должно было относиться к числу его профессиональных качеств. Однако самым высшим из навыков спецагента все-таки считалось избегать ловушек.

Этот случай, однако, явно отличался от всех других. В прошлом его приковывали к стенам, заключали в камеры, подвергали пыткам, допрашивали с пристрастием, но сейчас впервые он не мог понять, какие же оковы его держат и чего от него хотят. Он не мог даже пошевелить головой. Чтобы открыть глаза, нужно было приложить невероятное усилие.

Не более чем в двух футах от него была вогнутая стена из какого-то гладкого пластика или металла, в центре которой имелось квадратное отверстие, достаточно большое, чтобы проползти сквозь него. За отверстием он мог видеть узкий коридор с прямоугольной дверью в дальнем конце.

При этом у Форчуна было ощущение, что он висит вниз головой. Чтобы проверить это, он собрал немного слюны на языке и подвинул ее к краю нижней губы. Она стекла обратно в рот. Все правильно. Значит, дверь был наверху шахты, а он лежал на дне. Он снова попытался пошевелить руками и ногами, но безуспешно.

И все же он был жив. Это ободряло. В качестве эксперимента он попробовал задержать дыхание. Это оказалось нелегко, но сработало. Он не мог чувствовать расширения или сужения грудной клетки, но мог контролировать хотя бы дыхание. Как бы теперь еще убедиться, что части тела, не подвластные контролю, еще действуют? Пока же все, что он мог сделать, это лишь проанализировать свое затруднительное положение.

Более всего его раздражало то, что его поймали в самом начале игры. Если бы он был новичком в подобных делах, ему не было бы так стыдно, но, будучи одним из девяти лучших агентов ТЕРРЫ, получивших престижную лицензию на вмешательство, и при этом так влипнуть в начале операции, все это просто выбивало из колеи. Уэбли будет хохотать над ним всем своим организмом. Кстати, а где партнер?

— Уэбли! — мысленно позвал Форчун и внимательно осмотрел стену и коридор за ней. — Уэб? — повторил он.

Ничего в поле зрения не несло никаких признаков того, во что мог превратиться симбионт. Форчун заставил себя не думать о том, что партнер мог быть уничтожен — он уже слишком часто делал подобное ошибочное заключение, после чего этот непробиваемый симбионт появлялся в последний момент живой и здоровый и по-прежнему язвительно ироничный. Нет, Уэбли должен находиться где-то поблизости. Форчун почувствовал уверенность в том, что снова его меняющий форму коллега сумел выжить, какие бы бомбы на них не бросали, и, возможно, в этот момент уже обдумывал план его спасения. Если то, что парализовало человека в машине времени, было каким-то видом психотронного излучения — а Форчун был почти уверен в этом-то эта энергия все же не могла действовать быстрее фантастического механизма самосохранения симбионтов. По всей вероятности, Уэбли удрал от ее воздействия прежде, чем напавшие на них противники могли понять, что он там вообще был. При самом удачном стечении обстоятельств он мог захватить машину времени, когда оттуда извлекли Форчуна, и сейчас уже вернуться на ТЕРРУ за подкреплением. Ганнибал решил, что беспокоиться об Уэбли будет просто потерей времени. Разрешив эту проблему, он вернулся к собственному положению.

К моменту, когда его протоплазма, последовав безусловному инстинкту, провела необходимый внутренний ремонт и когда к Уэбли снова вернулось сознание, и Ганнибал Форчун, и машина времени исчезли. Симбионт сфокусировал свою энергию в мысленный зонд и обследовал окрестности в поисках следов своего партнера. Не найдя ничего, он откатился в тень под массивным сталагмитом и закончил процесс самовосстановления. Довольный тем, что его повреждения были минимальны, он вытянул гибкий глазной стебель до верхушки сталагмита и оглядел всю пещеру.

Скупой красноватый свет давал возможность увидеть, что приборы тут остались, но имперского скиммера не было. Две радарные антенны все еще были направлены на то место у входа в грот, где засекли их машину. Уэбли не мог быть уверен, выключили их или оставили в рабочем состоянии. Превратившись в гибрид виноградной лозы и многоножки, Уэбли начал осторожно двигаться вверх по стене пещеры, выращивая по необходимости ноги и шупальца, совершая сложный слалом среди свисающих сверху сталактитов. Обнаружив небольшое отверстие в потолке, в котором чувствовалась тяга воздуха, он нырнул туда и по длинному, извивающемуся естественному ходу выбрался на солнечный свет. Совершив это, он вырастил пару протоплазматических крыльев, оперил их и поднялся в воздух. Сориентировавшись на местности, он полетел к особняку Ванго и Аррика. Резиденция была пуста.

Разумно полагая, что Форчуну мало поможет обессиленный от голода партнер, Уэбли сменил птичью форму на обезьянью. Найти личный запас ксан-ти Аррика было делом пары минут. Уэбли налил себе большую чашку золотистого питания и уселся ждать возвращения резидентской команды.

— Ганнибал Форчун.

Это прозвучало как шорох сыплющегося песка. Форчун открыл глаза. Прямо в центре открытой двери в конце шахты находилась лиловая комковатая глыба с оранжевыми оборками, примерно в половину роста человека. Форчун никогда не видел ничего подобного. Там, где, по идее, находилось лицо существа, мерцала сеть разноцветных пятен. Больше всего агента заинтересовал тот факт, что оно как будто стояло на полу коридора, который, по его ощущениям, уходил вертикально вверх.

Четыре самых высоких оборки шевелились, показался зеленый язык, похожий на мускульную ногу земных моллюсков.

— Не могу сказать, что ваше лицо мне знакомо, — сказал агент. — Хотя, конечно, это может быть и не лицо.

Верхние оборки существа затрепетали мелкой дрожью.

— Я — Барс Толунем, — сказало существо на языке Галактической Федерации.

Форчун улыбнулся:

— Очень приятно, Вы не скажите, что вы со мной сделали?

Не ответив на вопрос, существо медленно двинулось вперед, по-видимому, чтобы получше рассмотреть пленника сквозь квадратное окошечко. Хотя лицевые мускулы начали болеть от напряжения, Форчун сохранял на лице невозмутимую улыбку. Наконец комковатый повернулся и тяжело двинулся назад.

— Несмотря на вашу красоту, — пробормотал агент, — вы, безусловно, не самый приятный собеседник в галактике.

Оставив за собой блестящий след, Барс Толунем медленно прополз сквозь открытую дверь, захлопнув ее за собой.

Форчун сонно прикрыл глаза и попытался извлечь какую-нибудь полезную информацию из этой встречи. Но, почувствовав большую усталость, быстро уснул.

Уэбли не находил ничего зазорного в том, чтобы, ради спасения партнера из переделки, попавшего в нее из-за своей самоуверенности, просить помощи у Ванго и Аррика, к которым Ганнибал Форчун так пренебрежительно отнесся раньше. Ванго, услышав такую новость, плохо скрыл выражение злорадства на своем лице. Уэбли решил выяснить причины, вызвавшие враждебность, которую эти двое людей чувствовани друг к другу. Он попытался влезть в сознание Ванго, но симбиотический партнер последнего Аррик выстроил мощную телепатическую защиту, и ничего особенного в мыслях резидента Уэбли прочесть не смог.

— Я прошу возможности поговорить с Арриком наедине, — сказал Уэбли.

Все еще распластанный на плечах Ванго, Аррик отреагировал волнами недовольства. Уэбли при помощи телепатии быстро объяснил причины такого желания, добавив, что он лично на месте Аррика не приветствовал бы такое предложение, но сейчас не видел другого выхода. Аррик неохотно согласился. Оторвавшись от Ванго, он скатился на пол. Его сопротивление напомнило Уэбли нервозность Ро-нел, когда они впервые встретились на вершинах деревьев недалеко от Мохенджо-Даро.

Симбионты-торги очень не любили контактировать с себе подобными. У организмов, размножающихся только половым путем, такое асоциальное поведение создавало бы крайне низкий уровень выживаемости, но в эволюционной истории торгов это был толчок для развития сильных индивидуальностей.

Оставив Ванго, два симбионта удалились в другую комнату, чтобы начать сложный ритуал первого знакомства.

Колючая боль от вернувшихся ощущений пробудила Ганнибала Форчуна. Каждый мускул болел, но, по крайней мере, это давало уверенность, что их обладатель цел. Во рту было сухо, а глаза, казалось, покрылись сухой коркой. Коридор или шахта были по-прежнему видны через квадратное окошко. Ощущение, что он смотрит вверх, подтверждалось положением его тела — он лежал на спине, глядя в косо подвешенное зеркало.

Он попробовал размять руки и ноги, но тело слушалось еще очень плохо. Каждое движение причиняло боль.

Вдруг открылась дверь и в коридор вошел… Грегор Малик.

Форчун не поверил своим глазам. По крайней мере, это выглядело как Грегор Малик — то же отвратительное зеленое лицо, те же паучьи лапы, оканчивающиеся кожистыми трехконечными клещами. Но Малик был мертв. Точнее говоря: предположительно мертв. Предположительно затерян в извилистом лабиринте времени, жертва правила двойного отсутствия. Его дьявольский гений был вычеркнул из всех известных континуумов пространства-времени.

— Мы снова встретились, — сказал тиран Бориуса.

Форчун вздрогнул:

— Конечно, ты мог придумать более оригиналь ное приветствие, — сказал он и улыбнулся. — Хотя нет. Если бы ты мог, ты не был бы Грегором Ма ликом. Поздравляю с выживанием, Грег. Как это тебе удалось?

— Считай это удачей, мой дорогой Форчун. Мне помог Римо Рундль. Он нашел возможность выта щить меня из той дыры, где я очутился. Техноло гически мы не настолько отстали от вашей органи зации, как некоторым из вас того хотелось бы.

— Я рад за тебя, — ответил агент. — Но хоть те перь-то, я полагаю, у меня нет надежды убежать от тебя?

— Ты прав.

— Тогда не мог бы ты прояснить одну небольшую деталь, которая занимала меня некоторое время?

Тиран самодовольно ухмыльнулся:

— Ты хочешь знать, почему Империя вмешалась в эту войну между Римом и Карфагеном, да?

— Точно. В чем выгода?

— Выгода?

— Что вы надеетесь получить, если Карфаген выиграет?

— Ничего. Наше вмешательство в этот древний конфликт уже сослужило свою службу. Это было задумано только для того, чтобы завлечь тебя, мой дорогой Ганнибал, в мои сети. Я надеюсь, ты сог ласишься, что это было неплохо, придумано.

— Дьявольски неплохо, — согласился Форчун. — Я польщен, что ты считаешь меня такой важной шишкой, чтобы заваривать ради меня такую кашу. Вот тебе было бы досадно, если бы какой-нибудь другой спецагент был назначен сюда.

— Твое тщеславие никогда бы не позволило это му случиться. Ты много потрепал нам нервы в прошлом, но то, что ты сделал со мной в Мохенджо-Даро, просто незабываемо.

— Извини, если я обидел тебя, Грег. Интересно, что ты придумал в качестве мести?

Насекомовидное лицо Малика не было способно к мимике.

— Прежде чем ты умрешь, я намерен поиграть с тобой. Я не только удовлетворю свою месть, но и вытащу из тебя всю информацию, которой ты рас полагаешь.

— Опять солупсин?

— На этот раз нет, — бесстрастно сказал Ма лик. — Есть другие формы пыток, которые сохранят тебе жизнь гораздо дольше.

— Как благородно с твоей стороны.

— Мы уже располагаем твоей машиной времени. Мне доложили, что она раскрывает нам секрет за секретом.

Уэбли сменил свое обезьянье обличье на форму большого круглого каравая хлеба, затем вытянул из центра вертикальную стрелу, которая быстро достигала трех футов высоты и рассыпалась букетом ветвей, увешанных изумрудами, которые распались декоративным фонтаном.

Аррик ответил букетом из каких-то восковых лепестков и мысленным извинением за долгое отсутствие практики в трансформациях.

Уэбли превратился в, глыбу аккуратно ограненных кристаллов, каждый из которых фосфоресцировал своими оттенками. Хотя это была очень сложная форма, он принял ее с такой легкостью, что это выглядело жестом презрения.

Аррик растекся в плоский круглый диск оттенка бургундского вина и пустил рябь по центру диска. Вдруг рябь превратилась в расширяющиеся квадраты, а потом — в палитру самых разных цветов.

Собрав свои кристаллы, Уэбли превратился в перевернутую каплю, легко балансирующую на тонком конце, и начал вертеться волчком. Из капли до самого пола вытянулись разноцветные шупальца, создавшие при вращении форму улья, который быстро поднялся и закрыл каплю, затем исчез, обнаружив оскалившуюся ящерицу, стоящую на задних лапах.

Признавая поражение, Аррик оборотился обезьяной. Уэбли вежливо повторил его форму.

— А теперь — разделение, — вслух сказал он. Аррик кивнул:

— Теперь — разделение.

Пол Таузиг задумчиво нахмурился над компьютерной распечаткой. Это была очень сложная работа — следить за всеми реальными и мнимыми отклонениями линий истории сорока семи планет. Это требовало четкой организации работы всех команд. Поэтому самой большой неприятностью для тучного шефа Оперативного отдела был конфликт между членами одной команды. Например, резидентской.

Он должен был предвидеть это, но думал, что это все-таки невозможно. Покачав головой, Таузиг включил коммуникатор и приказал доставить ему необходимые документы немедленно.

Форчун не знал, как долго он спал, но чувствовал себя совершенно не отдохнувшим.

Огромное паукообразное существо снова приблизилось к его клетке.

— Надеюсь, ты хорошо провел ночь, мой доро гой Форчун?

Поворот головы дался мучительно тяжело. Но ухмылка Ганнибала Форчуна была такой же насмешливой, как и всегда.

— Спасибо. Очень хорошо.

— Рад слышать, — прошипел зеленый. — Я хочу, чтобы ты был в состоянии воспринимать то, что я приготовил для тебя. Предупреждаю по-честному, эти маленькие забавы постепенно убьют тебя, но ты еще проживешь некоторое время, пока это случится.

— Ты мне уже говорил.

— С момента нашей последней встречи я полно стью изучил ваш вид, обращая особое внимание на нервную систему. Мы с коллегами пришли к нес кольким интересным идеям относительно челове ческой боли. До сих пор, к сожалению, наш подход к этой проблеме был, в основном, гипотетическим. Поэтому весьма благородно с твоей стороны предо ставить себя для опытов. Так что мы сможем про верить наши теории на практике.

Любые сомнения, которые могли оставаться у Форчуна относительно подлинности Грегора Малика, отпали; только настоящий тиран Бориуса мог быть таким садистом. Вспоминая события в Мохен-джо-Даро, Ганнибал знал, что Малик сдержит свои обещания. Но он не позволил даже намеку на страх появится на своем улыбающемся лице.

— Тебя ведь интересует не только проблема боли, но и еще что-то?

— Разумеется, — согласился Малик.

— Не думаю, что это возможно с участием такого мясника, как ты.

— Не бойся, это возможно. Ты найдешь это довольно занятным, тем более что с твоей нервной системой мы собираемся поиграться.

— Конечно, — мило согласился Форчун. — Скажи мне, Грег, ты ожидаешь, что я буду просить опомиловании в ходе пытки?

— Можешь просить, если хочешь. Можешь даже кричать время от времени, но это не очень поможет. Наше оборудование, я тебя уверяю, достаточно умное. Твое сознание будет автоматически наблюдаться в течение всего эксперимента. Короче, мой дорогой, можешь даже не имитировать обморок.

— Мудро, — позволил себе заметить Форчун.

— Я тоже так думаю, — согласился Малик. — Ты когда-нибудь интересовался психологией?

— Достаточно, чтобы определить дурака, когда мне такой попадался. Тебя я к их числу не отношу.

— Тебя может удивить то, что в основу экспериментов будут положены мои исследования гордости и тщеславия гуманоидного мужчины. Ну, до свидания. Мы не увидимся до начала опытов.

Тиран двинулся к двери.

— А когда они начнутся?

— Мой дорогой Форчун, — укоризненно покачал головой Малик, — ты ведь не думаешьт что я скажу тебе это, не так ли? Это уничтожит всю прелесть неизвестности.

Одной из основ личности каждого симбионта было глубокое уважение личных мнений другого индивида. Молодого торга обучают, что, если он должен обменяться информацией с другим, то необходимо заблокировать свое личное отношение к каждой проблеме. Так, Уэбли и Аррик проникли в умы друг друга, полностью делясь своим опытом, но не своими личными мнениями о Ганнибале Форчуне и Ванго. Но при большом объеме информации об этом можно было догадаться опосредованно даже с механизмами защиты личности, поэтому разделение всегда травмировало психику симбионтов. К концу его Уэбли знал все, что Аррик знал о Ванго, а Аррик знал все, что Уэбли знал об Форчуне. Дрожа, они наконец отодвинулись друг от друга. Каждый ушел в себя, сортируя, обрабатывая новую информацию. Они долгое время оставались неподвижными.

Форчун не мог вспомнить, когда он ел в последний раз. Он не мог вспомнить, как засыпал и просыпался. Все тело болело. Каждое движение требовало усилий, и он двигался удивительно медленно, как во сне. Он чувствовал, что ослаб от плохого питания, скорее всего искусственного. И плохо помнил мучения, которым подвергался.

Помещение, где он теперь находился, представляло собой неправильной формы двенадцатигранник, ни одна из граней которого не была похожа на другую ни по форме, ни по цвету, ни по фактуре. Пол состоял из пяти неравных сторон. Некоторые грани стен и потолка слабо мерцали с постоянно меняющейся интенсивностью свечения. Форчун болезненно передвигался по комнате, обследуя ее; затем, измученный, уселся на пол в центре, рассматривая медленно двигающиеся огни. Поверхность под ним была шершавой, как наждак. В помещении было прохладно и сильно воняло потом и какой-то гнилью. Ганнибал задышал глубже, чтобы побыстрей привыкнуть к вони; через пару минут он прекратил ее ощущать…

Когда он проснулся в следующий раз, в комнате было ужасно жарко и воняло рыбой. Световые панели ярко моргали. Форчун был обнажен, а все его тело — в кровоподтеках. Голова болела, возможно, от голода, возможно, от побоев. Не было никакой другой возможности отслеживать ход времени, кроме как по функциям собственного тела. Внимательно изучив себя, Форчун выбрал небольшую царапину на левой лодыжке и расцарапал ее сильнее, пока она не начала кровоточить. Когда он снова потеряет сознание, то, придя в себя, сможет потом приблизительно рассчитать, сколько он был без сознания, по степени заживления ранки. Эта информация может оказаться бесполезной, но, по крайней мере, отвлечет его. Голод и жажда были менее надежными индикаторами времени.

…менее надежными индикаторами, потому что они очень индивидуальны в своей интенсивности…

…индикаторами, они были гораздо более индивидуальны в своей интенсивности…

…гораздо более индивидуальны в своем безумии…

…сослагательны в своем безумии?..

…в своем бессмыслии… Так ему отказывал разум.

Тепло… Вдыхай тепло глубоко, без сопротивления. Спи в мягком тепле, более субъективном, чем твоя индивидуальность. Если бы твои ощущения голода были менее надежны… вдыхай сослагательное безумие. Пол Таузиг? Похожий на луковицу бюрократ, слишком слепой, чтобы оценить реальность, даже если он может понять ее. Да, нас десять спецагентов, потому что есть всего трое координаторов. Виин и его собратья — главные наши стратеги. Ну вот, выдал секрет. Ну и ладно… Нет, надо иначе! Ведь это идет допрос.

Ваши пчелы и блохи, Луиза, предпосылают в ветреные сезоны сопящее удовольствие замерзающих ключей, чтобы облегчить болезнь моего дерева. Сыр соглашается, что приятная задиристая воля облегчает моря тех декретов. Если ей придется искать собственные коленки и сжимать свободу на три градуса, неприятное предательство освобождает причину, которой сопящее удовольствие облегчает чихающее веселье.

Торг? Морг? Или сноуборд? Луиза? Китаянка!

Мне не на кого рассчитывать, кроме себя. Десять. Девять. Восемь. Семь. Пять. Четыре. Шесть. Три. Два. Один.

Ноль. Зеро. Неро. Герой…

Хотя его глаза были открыты, он не видел ничего, что представляло бы какой-нибудь смысл. Две смутные фигуры колебались перед ним, отказываясь попадать в фокус. Он смутно осознал, что допрос прекращен, но был готов и дальше думать и говорить о всякой бессмыслице, хотя не был уверен, что это поможет.

Мне не на кого рассчитывать, кроме себя. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Извините, друзья.

Одна из фигур заговорила, произнеся двенадцать слов. В них не было никого смысла, так как почему-то он не мог удержать в памяти больше трех слогов. К моменту, когда спрашивающий добирался до четвертого слога, Форчун забывал первый.

— Ты уставился туда, где воробей летает в воздухе, — серьезно ответил он.

Другая тень переспросила:

— Чего?

— Зная, что рев парализует площадь, — добавил Форчун.

Смутные тени о чем-то посовещались, затем перефразировали свой вопрос: Форчун делал вид, что прикладывает все усилия, чтобы понять, о чем они спрашивают, но смысл ускользал от него снова.

— Редкое дело тяжело делать, — проинформировал он их.

Время шло. Тени снова посовещались. Новый вопрос. Новый ответ.

— Я клянусь, что эра ТЕРРЫ починит…

Они еще что-то спросили, но Форчун закончил свой бессмысленный ответ:

— …чтобы подобрать несравненную пару.

Агент понимал, что за это его накажут, но про должал строить из себя сумасшедшего.

— Берегитесь! — предупредил он. — Остерегайтесь.

Они казались совершенно обескураженными, поэтому он позволил себе задать свой вопрос:

— Будет ли блеск раздражать медведя?

Он сразу мог сказать, что вопрос не дошел до них, но ему казалось важным закончить мысль. — А как насчет парочки параноиков?