Стражник, стоящий у входа в оружейную, откровенно скучал. Этот пост в замке герцога Эзнельмского давно потерял свою особенную важность. Так, традиция. Как и сама оружейная. Потому что теперь она скорее являлась просто кладовкой. Ну ладно, не кладовкой, а хранилищем, причем довольно-таки ценных вещей. Ибо эта оружейная была по большей части забита личным оружием герцога и его наиболее близких соратников, а оружие властителей всегда было не только самого высшего качества, но и богато украшено искусными насечкой и инкрустацией. Но все равно к тому истинному назначению, каковое имела оружейная, например, в замках за Баннелонскими горами, эта оружейная уже давно не имела никакого отношения. Поэтому сюда обычно ставили не слишком старательных стражей. Все равно пост формальный. Стражник зевнул, отлип от косяка двери и, вскинув на плечо алебарду, двинулся вдоль стены. Четыре шага влево — лестница, а столько же вправо — большая галерея, когда-то предназначавшаяся для арбалетчиков. Но уже давно зубцы галереи были расширены, бойницы — заложены, верх подведен под крышу, а промежутки между зубцами застеклены. Так что о давнем предназначении галереи теперь напоминали только необычайно широкие, как раз в толщину крепостного зубца, подоконники. Стражник дошел до угла и остановился. Этот мальчик опять сидел на том же самом месте. В нише одного из окон. Одна нога согнута в колене, и он обхватил ее рукой, а вторая… вторая, вывернутая так, что ступня смотрела наружу почти под прямым углом, осталась на полу. Рядом с толстой палкой-костылем. Стражник жалостливо вздохнул. Грустно. Грустно в пятнадцать лет стать инвалидом. Теперь этот юный паж не способен даже спуститься по лестнице. Во двор. Не говоря уж о том, чтобы вскочить на коня и промчаться по тем просторам, на которые он смотрел сейчас из окна замка. Единственное, что ему оставалось, это с трудом доковылять из расположенной здесь же, на этаже, спальни пажей до этого окна и устроиться в нише, глядя на огромный, но, увы, ставший теперь недоступным мир…

Додумать мысль стражник не успел. Потому что в противоположном конце короткого коридора дребезжаще загрохотало, и он торопливо бросился к дверям оружейной. Судя по звукам, к его посту приближался капрал Дур. Еще та сволочь. Несмотря на крайне дородную фигуру, из-за которой он едва-едва, цепляясь за стены и выступы наплечниками и юбкой кирасы, протискивался по узкой винтовой лестнице, отчего и производил столько шума, и быструю отдышку, капрал слыл в страже едва ли не самым занудным служакой. Ну кому еще придет в голову карабкаться по высоким ступенькам, чтобы проверить одинокого часового, которому отсюда и деваться-то некуда? Слава Владетелю, стражник не принадлежал к его капральству, поэтому с капралом Дуром сталкивался не слишком часто. Лишь на воинских учениях на плацу либо когда, как сейчас, заступал в караул.

С трудом протиснувшись в узкий проем, капрал Дур буквально вывалился в коридорчик перед оружейной и шумно перевел дух. Охохонюшки… да-да, такие упражнения уже давно не для него. Но что ты будешь делать, если, почитай, самый важный пост во всем караульном наряде находится на этакой верхотуре. Нет, изначально, когда крепость еще была крепостью, — все было вполне разумно, ибо эта оружейная предназначалась для хранения оружия офицеров и арбалетчиков, поскольку как до галереи, так и до донжона отсюда было рукой подать. Так что в случае внезапной тревоги все, чье оружие хранилось здесь, забегали в оружейную и, вооружившись, следовали дальше, не делая никаких крюков и не совершая лишних переходов. Но ныне покойный герцог Эзнельмский довольно быстро приучил врагов и соседей к тому, что самым разумным в международных отношениях с герцогством будет совершенно оставить мысль о нападении и не совершать ничего, что вызвало бы неудовольствие герцога. Так что замок постепенно начал превращаться из грозной крепости в жилище просвещенного государя, окруженного многочисленной свитой. А это привело к тому, что помещений стало катастрофически не хватать. Все остальные оружейные, расположенные этажами ниже, мало-помалу были переоборудованы в спальни, гостиные и даже, тьфу, и выговорить-то срамота, в туалетные комнаты. А эта — осталась. Ибо обитателям замка теперь уже совершенно не требовалось бежать сломя голову на верхушки башен и арбалетные галереи, да и ведущая сюда узкая винтовая лестница, устроенная прямо в толстенной стене донжона, была не слишком пригодна для передвижения в пышных нарядах и роскошных платьях. Так что в бывших стрелковых камерах и баллистных казематах оборудовали спальни для пажей, а оружейную забили оружием по самый потолок, снеся сюда все, что ранее хранилось в трех других. Вернее даже — лишь самое ценное из этого. А остальное пошло в переплавку.

Сказать по правде, капралу это не слишком нравилось. Однажды решив, что все, времена изменились и стали более просвещенными, и ужаснувшись тому, сколько приходится платить за безопасность, достигаемую военным путем, люди с отвращением навсегда отворачивались от всего, что связано с войной и оружием, и посвящали жизнь наукам и искусствам. И сколько баронств, графств и герцогств вследствие этого оказывались поверженными в прах? Причем чаще даже не новыми и ранее неведомыми могучими врагами, а теми, кого их предки, не столь подверженные гуманизму и просвещению и, следовательно, по мнению своих потомков, погрязшие в темноте и дикости, держали в узде, не сильно напрягаясь. Капрал вздохнул. В последнее время его не покидало ощущение, что эти его мысли были не просто отвлеченными рассуждениями. Похоже, со смертью прежнего герцога герцогство Эзнельмское вступало именно в такие времена…

— Ну как тут дела? — недовольно буркнул он, окидывая часового придирчивым взглядом.

— Все в порядке, господин капрал, — браво отрапортовал стражник.

Дур шумно вздохнул, отер лицо и, грузно переваливаясь, двинулся в сторону бывшей стрелковой галереи. В принципе в его задачу входила только проверка часового у оружейной, но раз уж он все равно забрался на такую верхотуру, почему бы не осмотреться.

Выйдя на галерею, капрал окинул ее орлиным взором, который тут же зацепился за щуплую фигурку пажа, сгорбившуюся в оконной нише. Капрал несколько мгновений смотрел на него, а затем тихонько вздохнул. Да уж, не повезло парню… мало того что все свое детство провел, почитай, вдали от родного дома, так еще и жизнь теперь окончательно искалечена. Ну кому он нужен такой убогий? Ни отцу, ни домену, ни даже бабе. Впрочем, шансов на домен у него и без того было не слишком много. Насколько капрал помнил, младший сын барона Расдора был всего лишь четвертым в списке наследников. Ибо у нынешнего владельца имелось еще трое вполне крепких и здоровых сыновей, служащих ему надежной опорой и в брани, и в хозяйстве, и в пиру. А без домена какой бабе из благородных он теперь интересен? Да и, по правде говоря, не всякой служанке тоже… Впрочем, это совершенно не его дело. Капрал еще раз бросил взгляд вдоль коридора и, развернувшись на каблуках, двинулся в сторону винтовой лестницы. Теперь ему предстояла трудная задача — спуститься.

Однако не успел капрал дойти до ступенек, как из-за поворота лестницы послышалось шумное сопение, а спустя пару мгновений в проеме нарисовалось еще более дородное, чем у капрала, тело мастре Эшлиронта, замкового лекаря. Капрал едва заметно сморщился, но тут же натянул на морду крайне почтительное выражение и, насколько возможно вытянувшись во фрунт, молодцевато отдал честь. Мастре Эшлиронт был в замке фигурой весьма влиятельной, хотя и не принадлежал к дворянскому сословию. Эта влиятельность была результатом того, что среди сонма придворных, околачивающихся в замке, существенную часть составляли люди в возрасте, мучимые множеством пусть и не смертельных, но зато хронических хворей. А мастре Эшлиронт проходил обучение в университете Гардида, очаге гуманизма и просвещенности, преподаватели которого уделяли большое внимание облегчению страданий больного (а по наблюдениям капрала, вообще только этому). Так что он весьма умело составлял мази, притирания и компрессы, снимающие суставные и ревматические боли, а также позволяющие легче переносить мигрени и подагру. Благодаря чему имел горячую признательность, в том числе и со стороны матушки покойного герцога. Но врачевать увечья или ранения мастре Эшлиронт не умел совершенно. Вот и тот паж, что маячил сейчас в окне стрелковой галереи, остался инвалидом лишь потому, что его сломанную ногу не заключили вовремя в лубки, и переломанные кости срослись как ни попадя, перекрутив мышцы и оставив ногу полупарализованной. Да их полковой костоправ справился бы лучше…

Мастре Эшлиронт с трудом протиснулся в узкий проем и, шумно выдохнув, утер обильный пот рукавом своего роскошного камзола. Судя по засаленности рукавов, это движение было для мастре привычным.

— А-а, капрал, — шумно отдуваясь, небрежно приветствовал он Дура. — Как дела, никто из стражников не поранился?

— Владетель миловал, — отозвался капрал. — Здравствовать желаю, мастре Эшлиронт.

— Спасибо, капрал, — важно кивнул лекарь, — ваши бы слова да Владетелю в уши. — И после короткой паузы поинтересовался: — Слышали новость?

Капрал слышал много новостей, например, что баронесса Ганзельм опять беременна и, судя по всему, опять не от мужа, или что на конюшне ожеребились сразу три кобылы, или что главный повар велел выпороть поварят, которые расшалились и опрокинули в хлебное тесто полную солонку драгоценной соли мелкого помола, но угадать, какую из них имел в виду мастре, он не рискнул. Поэтому капрал счел за лучшее просто отрицательно мотнуть головой.

— Нет, мастре.

Лекарь важно надул щеки.

— Ходят слухи, что Владетель избрал-таки нового герцога.

— Вот как. — Капрал заинтересованно подался вперед, краем глаза заметив, что стражник-часовой сделал то же самое.

Покойный герцог не оставил прямого наследника, поэтому решение о том, кому достанется столь лакомый кусок, как герцогство, оказалось всецело в руках Владетеля. То есть, если бы даже герцог и оставил наследника, решение, наследует ли он своему родителю, также оставалось бы в руках Владетеля, но в этом случае Владетель чаще всего поступал согласно традиции. Однако в этот раз никаких прямых наследников не было. Так что Владетель оказался совершенно не ограничен в своем решении. Даже традицией. Если, конечно, слово «ограничен» вообще было применимо по отношению к Владетелю.

— И кого же избрал Владетель?

Мастре Эшлиронт подбоченился.

— А вы, капрал, как думаете?

Капрал наморщил лоб. В принципе эта тема давно уже стала самой главной для обсуждения как в дворянских гостиных, так и в дворовых помещениях, и в солдатских казармах. Все понимали, что от того, кто станет новым герцогом Эзнельмским, будет напрямую зависеть жизнь замка и герцогства. Основных претендентов было трое — виконт Балуаз, юный гуляка и бонвиван, маркиз Ажуален, напротив, господин весьма сдержанный и рачительный, и маркиз Газнемий, когда-то также слывший жуиром и гулякой, но в последние три года изрядно ударившийся в религию и отписавший Владетелю едва ли не половину своего состояния. Было еще около полудюжины претендентов помельче, но их никто особенно во внимание не принимал.

— Да откуда мне знать-то, мастре? — сыграл дурачка капрал. — Да и не нашего это ума дело. Куда уж нам до вас, человека важного и ученого, — слегка подольстился он к лекарю.

Тот довольно кивнул.

— Ну да, ну да… герцогиня-мать тоже так считает. Потому и решила обсудить со мной последние известия. — Мастре Эшлиронт сделал короткую паузу, во время которой умудрился еще сильнее надуть щеки и задрать подбородок. — Так вот, должен вам заявить, что все измышления этих тупиц и недоумков оказались посрамлены.

Под тупицами и недоумками, похоже, мастре имел в виду вообще всех, кто хоть как-то обсуждал возможные варианты, особенно если они не слишком обращали внимание на попытки лекаря поучаствовать в подобных разговорах на равных.

— Новым герцогом станет… барон Ужаб.

— Спаси Владетель! — охнул капрал и невольно зажмурился.

Да-а-а, такого он не ожидал. Да что там он, такого не ожидал вообще никто. Барон Ужаб не значился в раскладах даже среди второй полудюжины. Третий сын двоюродной сестры герцога, прижитый ею, по слухам, от одного из бродячих циркачей, с первого же дня своей не слишком удачливой жизни отличался исключительными способностями вызвать в людях отвращение к себе. Тощий, долговязый, с редкими сальными и секущимися волосами, которые он отчего-то предпочитал не стричь, а, наоборот, отращивать до максимально возможной длины, с кривой усмешечкой, приклеившейся в углу рта, и с дергающимся левым веком. И это бы еще куда ни шло. В конце концов, не всем же быть красавцами и блистать породой. Есть много достойных людей, родившихся горбунами или, скажем, с ногой, которая на пядь короче другой. Мало ли сколько на твою долю отмерено милости Владетеля. Будь рад и этому и живи достойно. Но нет, барон посчитал, что обижен куда более других. И потому имеет право мстить всем и каждому за такую несправедливость в отношении своей особы. Причем мстил он грязно, мелко и в основном тем, кто не мог ответить. Зато не стесняясь присутствия тех, кто ответить был способен. И потому дом, который был выделен ему матерью, просто измучившейся жизнью рядом с таким чудовищем, довольно быстро перестал быть интересен даже тем, кто готов был вынести многое, лишь бы занять место поблизости от дворянина и смотреть ему в рот, по мелкому шакаля и ожидая всевозможных подачек. Так что, когда Ужабу исполнилось пятнадцать, его жизнь полностью сформировалась. Он жил в доме, стоящем на глухом отшибе, почти в одиночестве, всего лишь с двумя слугами, из которых один был немым горбуном, занимавшимся всем хозяйством — от закупки продуктов до обязанностей повара и кучера, а второй был умалишенным увальнем, основная задача которого заключалась в развлечении своего хозяина. По слухам, эти развлечения были немудреными, но довольно жестокими — от порки до прижигания конечностей раскаленными головнями. Но дурачок сносил все безропотно. С тех пор вот уже почти пятнадцать лет более никого поблизости от барона не наблюдалось…

И вот теперь, если слухи, принесенные лекарем, окажутся правдивыми, этот человек должен вскоре занять место нового герцога. Капрал еще раз качнул головой и тяжело вздохнул — да уж, свезло так свезло. Пожалуй, пора подумать о гражданской жизни. Капрал покосился на стражника, которого, судя по выражению его лица, одолевали точно такие же мысли.

— Ну да ладно, недосуг мне тут с вами рассусоливать, — резко оборвал размышления капрала слегка разочарованный голос лекаря. Эшлиронт ожидал от своего собеседника несколько другой реакции. В конце концов, он только что продемонстрировал этим тупицам, что он, мастре Эшлиронт, — лицо значительное и информированное… — Меня вон пациент ждет. — С этими словами мастре Эшлиронт развернулся и важно прошествовал в сторону галереи.

Капрал проводил его взглядом и, хмуря лоб, двинулся вниз по винтовой лестнице…

— Нуте-с, как наши дела, молодой человек?

Паж, сидящий на подоконнике, повернул голову и окинул мастре Эшлиронта спокойным взглядом своих чистых, ясных глаз.

— Все в порядке, мастре.

— Это хорошо, хорошо… — забормотал лекарь, наклоняясь и протягивая руку к больной ноге пажа.

Однако допустимый угол наклона его дородного тела оказался несколько меньшим, чем было необходимо для того, чтобы дотянуться куда-то ниже колена. Так что практически вся наиболее изуродованная часть ноги оказалась вне досягаемости толстых, похожих на сосиски пальцев мастре Эшлиронта. Лекарь на мгновение замер, не зная, что же делать, а затем досадливо сморщился и, небрежно пощупав коленную чашечку пажа, с облегчением разогнулся.

— Не болит?

— Нет, мастре, — отозвался паж.

— Вот, — лекарь наклонил голову и покопался в сумке, притороченной к поясу, — возьми, это настойка канитии луговой пополам с белым целемнитом. Если будет болеть…

— Спасибо, мастре, — скучающим голосом отозвался паж, — но у меня уже два ваших пузырька стоят с этой настойкой. Неиспользованных.

— Как это неиспользованных?! — оторопело переспросил Эшлиронт, недоуменно вытаращившись. Он в первый раз столкнулся с тем, что его пациент не употребляет назначенных им снадобий.

— Так не болит же… — пояснил паж.

Лекарь нахмурился. Да какая разница, болит или не болит, если лекарство назначено — надо пить. Кроме того что всякое лекарство полезно организму, ты, строго следуя назначению, еще и повышаешь свой собственный статус, подчеркивая перед окружающими то, что принадлежишь к людям, которым доступны услуги докторов. И даже не только доступны, но еще и необходимы… Во всяком случае, все пациенты мастре Эшлиронта считали именно так. А подавляющее большинство их составляли люди разумные и многого в своей жизни достигшие. Ну не могли же они ошибаться?

— Так ты не пьешь моих снадобий? — грозно шевеля бровями, возвысил голос мастре.

Паж непонимающе смотрел на него.

— А зачем?

— Вот глупый мальчишка! — Лекарь побагровел. — Мои снадобья не только облегчают боль, но и оказывают благотворное воздействие на селезенку, в коей, как это совершенно точно установил профессор Адикам, и сосредоточена большая часть жизненной силы человека. Именно благотворное воздействие на селезенку ускоряет выздоровление.

— Так у меня ведь все уже зажило и срослось, — отозвался паж, — только неправильно. Вон как ступню перекосило, — он вздохнул, — верно, наново ломать придется…

— Что-о-о? — Мастре Эшлиронт даже опешил. Этот… сопляк посмел в его присутствии пропагандировать самые гнусные предрассудки, свойственные деревенским знахаркам и безграмотным полковым костоправам, с темнотой и дремучестью которых следует не жалея сил бороться каждому истинному ученому! — Да ты понимаешь, что говоришь, бестолочь?

Паж недоуменно воззрился на раскипятившегося лекаря.

— Сам господин Эжервал, великий ученый и естествоиспытатель, установил, что природа человеческого организма не предусматривает никаких неправильных срастаний. Наоборот, кости после поломки следует возложить в возможно большей свободе, дабы не затруднять естественные циркуляции природных эфирных токов. Твоя нога срослась так, как и должно было произойти вследствие ее природы. И ежели ты не научился ею пользоваться, это результат твоей собственной лености и привычки к безделью. — Мастре Эшлиронт наставительно вскинул палец к носу пажа. — Запомните, юноша, природа сама знает, что лучше нашему организму, и долг каждого ученого всемерно способствовать естественному, природному течению выздоровления. Понятно?

Паж несколько мгновений всматривался в мастре Эшлиронта каким-то странным, совсем не юношеским взглядом, какового у столь молодого человека просто не могло быть, потом медленно кивнул.

— Конечно, мастре.

— Тогда возьмите и немедленно начинайте принимать, — сварливо завершил разговор мастре Эшлиронт. — Я назначаю вам двойную, нет, тройную дозу снадобья.

— Но… вы же сами говорили, что долг ученого способствовать естественному, природному…

— Боль — не есть естественное состояние организма. Поэтому всемерное облегчение боли как раз и является целью любого настоящего врача-ученого. Именно на борьбу с нею и должны быть направлены все его силы и умение, — вновь наставительно произнес лекарь, а затем, осердившись, заворчал: — И прекратите пререкаться. Мне лучше знать, что вам должно делать, а что нет. Извольте неукоснительно выполнять мои предписания, или я немедленно доложу герцогине-матушке, что вы отказываетесь следовать моим рекомендациям и посему я вынужден снять с себя всякую ответственность за ваше самочувствие.

Паж некоторое время продолжал смотреть на мастре этим своим неюношеским взглядом и наконец просто отвел глаза.

— Вам понятно, молодой человек?

— Да, мастре.

— Так я могу быть уверенным, что вы последуете моим рекомендациям?

— Непременно, мастре.

Лекарь покачал головой, протянув пажу флакон с целебным настоем, развернулся и двинулся в сторону винтовой лестницы. Нет, матушка-герцогиня, конечно, святое существо, просто переполненное заботой о страждущих и болезных, но ему, мастре Эшлиронту, ее заботы часто выходят боком. Подумать только, он просто измучился, взбираясь на этакую высоту по столь неудобной и тесной лесенке, и все для того, чтобы облегчить страдания юного пажа, а этот молодой сопляк вздумал поучать его, его, единственного во всем герцогстве обладателя диплома Гардидского университета, как ему лучше лечить! И куда катится мир?..

Стражник проводил мастре Эшлиронта почтительным взглядом, сохранявшим, впрочем, почтение лишь до тех пор, пока спина лекаря не заняла всю входную арку. Затем взгляд сделался откровенно насмешливым. Слава мастре как лекаря, к которому не стоит обращаться при любой мало-мальски серьезной травме, уже давно и прочно утвердилась в солдатских казармах.

Поэтому взгляд стража, направленный в спину мастре, самому мастре сейчас бы точно не понравился.

Едва раскаты эха от шумного сопения лекаря, доносящиеся с лестницы, утихли, как из галереи послышался стук костыля. Стражник повернул голову. Спустя пару мгновений из-за поворота коридора возник мальчишка-паж. Он остановился и несколько мгновений смотрел в арку винтовой лестницы, а затем перевел взгляд на стража.

— Солдат.

— Да, ваша милость? — Несмотря на учтивые слова, с каковыми и должен отзываться простой солдат на обращение пусть юного, но дворянина, тон, которым они были произнесены, отнюдь не был учтивым. Стражник отозвался небрежно, с этакой ленцой.

— У вас в казарме есть костоправ?

Стражник заинтересованно воззрился на пажа. Это что же, их милость решил отвергнуть уход дипломированного специалиста и обратиться к полуграмотному полковому костоправу? Чудны дела твои, Владетель.

— Есть… вроде как.

— Что значит вроде как?

— Ну… вправлять кости он вроде как умеет, но официально он простой стражник. Без дипломов и патентов.

— Мне такой и нужен, а то эти местные ученые… — неопределенно хмыкнув, пробурчал паж и, окинув взглядом стража, спросил: — Можешь привести его ко мне в комнату сегодня вечером?

— Э-э-э, ваша милость, — замотал головой страж, — это никак невозможно. Нашему брату в эту часть замка доступа нет, ежели только не по службе.

— Вот как… — Паж задумчиво прикусил губу. — А где этот ваш костоправ обычно принимает?

— Дык на конюшне, где ж еще? У старины Гыма никаких собственных апартаментов отродясь не бывало. А в казарме, окромя нар да пары лавок, никакой другой мебели и нет. Совсем ранетого положить негде.

— Угу, — кивнул паж, размышляя о чем-то.

Страж заинтересованно пялился на молодого барыча. Неужто тот собирается позволить себе кости ломать? Оно так по уму-то и верно, но это ж какую боль пацану терпеть придется. Да и непонятно, будет ли с этого толк? Эвон как ногу-то перекрутило, да и ходит молодой дворянчик ногу подволакивая. Совсем, видно, та не двигается.

— Вот что, солдат, хочешь заработать серебряный?

— Так ведь кто ж этого не хочет, — оживился стражник.

— Тогда передай этому вашему старине Гыму, что мне нужно ногу сломать. А затем по новой ее срастить. Чтоб я мог на своих двоих ходить, а не с костылем да по стеночке.

— Передать-то можно, — протянул страж, настойчиво сверля взглядом пажа, — отчего ж не передать.

Но тот не поддался на разводку. Лишь усмехнулся и качнул головой.

— Вот-вот, передай. А как принесешь мне ответ, когда и где ваш костоправ согласится меня попользовать, тогда и получишь свой серебряный.

Паж повернулся и, неторопливо ковыляя, исчез за углом, мерно стуча костылем. Стражник некоторое время прислушивался к удаляющемуся и становившемуся все глуше и глуше стуку, затем заскрипела дверь, и все стихло. Стражник недовольно поморщился, сдвинул шлем на затылок и почесал лоб. Эк барыч все повернул — теперь ему, чтобы заработать свой законный серебряный, надобно не только передать старине Гыму просьбу, но еще и уговорить того заняться этим делом. Впрочем, это было не слишком сложно. Старина Гым был мужчиной покладистым и, как и любой мастер, получал от своего умения не только прибыток и уважение, но и истинное удовольствие. Так что достаточно пары кружек сидра, и дело можно будет считать сделанным. От этих мыслей страж заметно повеселел и принялся теперь уже планировать, как и на что потратит заработанный серебряный. Впрочем, особых забот это планирование ему не доставило. Ну на что еще может солдат потратить свалившиеся на него деньги, как не на трактир? Так что все планирование свелось к тому, чтобы решить, в какой из трактиров идти и кого звать. А и по первому вопросу, и по второму все планы стражника были составлены уже давно и прочно…