Глава 3
Смолины

Боярский род Смолиных издревле проживал в Звонграде. Граду насчитывалась не одна сотня лет, и прозван так он был за малиновый звон колоколов на звонницах. Еще в стародавние времена, когда вера православная только-только пускала корни на славенских землях, именно здесь был возведен первый собор, а не в столице, где тому противились служители древних и отринутых ныне богов. За свою долгую историю град не раз переживал взлеты и падения. Были дни, когда он соперничал по богатству, количеству населения и силе дружины со стольным градом Брячиславлем, а случалось, что от его населения оставалось не больше сотни человек, ютящихся в землянках. Град был трижды сожжен дотла и вновь возрождался, словно легендарная птица, становясь еще краше. Неизменным оставалось только одно: и в радостях, и в горестях с жителями града был род Смолиных. Одна из войн унесла почти весь боярский род, уцелел только боярич-младенец. Больно кочевники осерчали и на Звонград, и на самих Смолиных, кои город стерегли. В ту осаду от жителей, считай, никого и не осталось, все Смолины на стенах крепостных смерть приняли, последним пал глава рода, Горислав. Не повезло витязю: лишенным сознания взяли в полон. Лютой казнью за стойкое сопротивление казнили, да только долг он свой исполнил до конца, сумел задержать орду и дал время великому князю собрать войско, дабы тот достойно встретил супостата. Младенца, последнего из рода, спасла няня. Спасла, а сама рассудок утратила, так как в господском тереме заживо сгорел ее единственный сын, другого Отец Небесный не дал. От того мальца род Смолиных вновь развился в крепкое древо, и снова судьба его была накрепко увязана со Звонградом.

Вот к этому роду и принадлежал Градимир, которого Виктору посчастливилось вырвать из рук разбойников. Видит бог, сам он об этом и не помышлял, но так уж сложилось. К удивлению Волкова, боярич оказался не кичлив. Он уже не первый год нес службу. Каким ему только воеводой ни приходилось числиться: был он и осадным – это, считай, комендант пограничной крепости; и сходным – это уже скорее разведывательный отряд; и посыльным – это как командир отдельной части с особым заданием… Одним словом, в этих воеводах голову сломишь. Так вот, за время службы он научился ценить человека, но не его положение.

Так уж вышло, что Виктор сумел себя показать в выгодном для себя свете. Те шестеро без урона сумели взять самого Градимира да убить двоих его боевых холопов. Ребятки были не промах, по полтора десятка лет лямку тянули и опыт имели весьма богатый, а этот один, не запыхавшись, порешил всю ватагу. Понятно, что воеводу взяли из тщательно подготовленной засады, но это объясняет, как его смогли прибрать, и ничуть не объясняет, как сумел отличиться скоморох. Боярич далеко не был уверен, что, выйди он один против той шестерки, смог бы одолеть татей. Нет, если бы в рубке мечами, то очень даже может быть, вот только все они при себе имели огненный бой. К тому же стреляли в скомороха дважды, а это уже совсем иная песня.

Звонград произвел на Виктора двоякое впечатление. Все ему было привычно и знакомо, так как Добролюбу за годы кочевой жизни случалось подолгу бывать и здесь, но вот Виктор оказался тут впервые и во все глаза рассматривал город. К тому же он ощущал себя так, будто попал в прошлое. Он уже полностью уверился, что это другой мир, но улицы и вся окружающая обстановка очень напоминали Россию прежних веков. Град практически полностью был деревянным, хотя стены частично возведены из камня. Тут, наверное, строительство велось по мере появления в городской казне достаточных средств, деревянные-то стены возводить не в пример быстрее, и стоили они на порядок дешевле. К примеру, приграничную деревянную крепость со всеми постройками местные мастера могли возвести за неполный месяц, и это с учетом того, что нужно лес повалить да каждый ствол ошкурить. Виктор сильно сомневался, что его современники смогли бы работать так же споро, даже с использованием механизмов.

У них в городе на территории больницы начали возводить церковь, но не простую, а бревенчатый сруб. Заказывается такой сруб в регионе, где развита деревообратывающая отрасль. Проект полностью подготавливают, а потом согласно документации доставляют все комплектующие; заказчику остается только сложить этот своеобразный конструктор в одно целое. Так вот, ту церквушку собирали больше двух месяцев, и на момент, когда с Виктором случилось несчастье, еще не закончили. Здесь такую церковь сложили бы за день. Скажете, все зависит от количества рабочих? Допустим. Но ведь у местных работяг нет никаких специализированных инструментов и механизмов, все вручную, порой при помощи одного топора. Безусловно, развитие и цивилизация – это хорошо и даже прекрасно, вот только лень она и в Африке лень, и в параллельном мире.

Представленный мысленно город очень уж напомнил Виктору Москву. Впрочем, такую планировку сейчас имели практически все города. В центре располагался кремль, последний рубеж обороны города и его цитадель. Там сосредоточены арсенал и постоянный гарнизон, а также все приказы, присутственные места и палаты городового воеводы, где собиралась городская дума. В этот орган городской власти, кроме глав всех боярских родов, входили: представители простого сословия, по одному от каждой слободы, и представители купеческого сословия, по одному от каждой гильдии, коих было три. Купечество вообще играло здесь важную роль, поскольку город располагался на большом торговом тракте. Основные улицы, словно спицы колеса, тянулись к ступице, кремлю, поперечные образовывали кольца. Вот так вот незатейливо. Сам Виктор был из провинции, в Москву приезжал лишь однажды, поэтому такой столичной достопримечательности, как автомобильная пробка, ему увидеть не довелось, но о том, разумеется, много слышал. Говаривали, основной причиной этих пробок была неудачная, на манер этой, планировка улиц, доставшаяся от давних времен. Может, и не так, про то он точно сказать не мог, но отчего-то подумалось именно об этом.

На центральной площади возле кремля располагался основной источник достатка города – рынок. Глядя на него, Виктор вдруг почувствовал, что на него дохнуло чем-то родным. Вот стоят рядами лавки, ну прямо один в один контейнерный рынок из его мира. Откинутые козырьки, которые в непогоду используются как навесы, а во время торговли – как прилавок, к которому подходят покупатели и рассматривают выложенный товар. Некоторые образцы висят на специальных крючьях или натянутых бечевках. Но схожесть с современными российскими рынками тем и ограничивалась.

Все постройки были бревенчатые. Люди, расхаживающие по проходам (а считай, по улицам), одеты в совершенно непривычные одежды. Вот, казалось бы, особого разнообразия нет: кафтаны, рубахи, сарафаны, платья… Ан нет. От разнообразия и от ярких, насыщенных цветов одежд рябило в глазах. Виктор как-то слышал, что в Средние века все было мрачное и серое. Мол, краска для тканей была не в пример дорогой, а стало быть, дорого стоили и сами ткани, из которых шились одежды. Возможно, и так. Может, мужчина мог себе позволить за всю жизнь лишь один кафтан. Впрочем, так оно, по сути, и было. Вот только эта дорогая краска настолько крепко въедалась в ткань, что хранила яркий цвет не до первой стирки, а на протяжении нескольких лет.

Припомнив еще кое-какие реалии земной жизни, Волков удивленно покачал головой. В их просвещенный двадцать первый век на рынке можно запросто провалиться в лужу чуть не по колено, и это при асфальтовом покрытии! Покупатели продираются сквозь ряды в поисках вожделенного товара, проявляя чудеса акробатической ловкости. Даже провалившись таки в лужу и хватанув обувью воду, с маниакальным упорством продолжают поход за покупками. И плевать торговцам, что люди едва не утопают, плевать и администрации рынка, которая не удосужилась нормально спланировать участок и устроить дренажную систему. Мучаются люди? А пусть мучаются, деваться-то им некуда, все одно сюда придут, так чего тогда лоб морщить и мошной трясти, устраивая все по-человечески… Здесь отношение к покупателю было совсем иным. Проходы между лавками, выстланные досками, были довольно широкими, так что особой толчеи не наблюдалось, хотя народу собралось немало. Очевидно также, что владельцы лавок отвечали за чистоту и порядок вокруг своих заведений. Имелась на рынке и просторная площадка, на которой выстроились ряды телег. Вести торг с повозок строго-настрого запрещалось: хочешь торговать – пожалуйста, бери в наем лавку и торгуй на милость. Кстати, не так дорого. Крестьянину, понятное дело, лавка ни к чему, для них были предусмотрены крытые ряды.

Если это удивило Виктора, то не произвело впечатления на остатки памяти Добролюба: уж что-что, а рыночные порядки ему были знакомы хорошо, вон и площадка для скоморохов, нечего им делать среди торговых рядов, если только в качестве зазывал пройтись. Не сказать что так уж все в Брячиславии были приучены к порядку, этот обычай как раз был в процессе становления под давлением непоколебимой воли великого князя Миролюба и под его пристальным взором. Звонград в вопросе чистых и пригожих улиц, и рынка в частности, опережал даже столицу. В стране всячески поощрялось частное предпринимательство: малый и средний бизнес, как говорили в его мире. Те, кто налаживал какое-либо производство, получали послабления в податях. А если в деле усматривался государственный интерес, то вполне можно было рассчитывать на казенные деньги в случае нехватки средств, чтобы самостоятельно поднять производство.

Одним словом, Миролюб оказался реформатором. Он решил развить экономику, а вот воевать ни с кем не стремился, в отличие от своего батюшки. Тот все соки из страны готов был выжать, жилы надорвать, но на любой косой взгляд ответить силой оружия. Правда, сколько Миролюб ни стремился к спокойной жизни, ничего-то у него не выходило. Если с другими договориться худо-бедно еще получалось, то вот Гульдия никак не хотела жить в мире. Причина этого всем давно известна. Так уж сложилось, что большой торговый тракт проходил, не задевая их земли. Через Гульдию шел северный путь, а ее правителям хотелось оседлать обе торговые артерии. Вот и бились они то с Фрязией, которую уже изрядно потеснили, но до тракта так и не добрались, то с Брячиславией – этот соперник все же считался менее серьезным, однако добиться успеха пока не получалось. Хотя поначалу гульды теснили несговорчивых брячиславичей, но потом все возвращалось на круги своя. А уж после того как поставили Обережную, гульдам и вовсе стало кисло. Но вот не сдавались они, хоть тресни.

Подворье боярина Смолина, полкового воеводы (это, считай, один в один полномочия генерал-губернатора, даже поболее того), располагалось в Вороньей слободке. Отчего такое неблагозвучное название? Так откуда взяться благозвучности, если над этим местом после последнего падения града, пятьдесят лет назад, когда только кремль и удержался, долго кружило воронье? Бои там были самые жуткие, потому как боярские подворья располагались именно в той стороне. Находились умники, которые указывали, мол, воеводе можно бы подворье свое и в кремле устроить, благо места там в избытке и одна воеводская усадебка никак не потеснит воинский люд. Но Световид только ухмылялся в ответ и говорил, что ему вполне пригоже жить на том самом месте, где веками проживали представители их рода.

Едва рассмотрев приближающихся всадников, привратник поспешил распахнуть ворота. Негоже бояричу протискиваться в калитку, хоть сам он и утверждает обратное. Не имело значения, как именно выезжали или въезжали бояре и их домочадцы, верхом или в карете, путь их пролегал только через открытые нараспашку ворота, и никак иначе.

– Здрав будь, боярич, – задорно поприветствовал старичок, отвешивая земной поклон.

Градимир не стал чиниться и в ответ склонил голову. Вот вроде и едва кивнул, но видно, что проделал это с уважением к годам старика, который верно несет службу уже не один десяток лет.

– Поздорову ли путь прошел? – дрогнувшим голосом спросил привратник. Цепкий взгляд выхватил и непорядок в одежде, и несколько потрепанный вид, и повязку на кисти. А отсутствие двоих боевых холопов только подтверждает догадку: что-то прошло не так. – Как ты, боярич?

– Нормально все, Стоян. Вот только Белугу и Судимира тати побили.

– Царствие им небесное. Стало быть, и Буяна того… – Это, наверное, про коня, потому как Виктор точно знал: боярича сопровождали всего двое холопов.

– Под выстрел попал, бедолага, мучился, пока не добили. Отец-то дома?

– Дома, боярич. Я послал Вертка, поди уж знает.

Градимир проехал прямиком к дому и спешился возле крыльца, где у него перенял скакуна конюх. Там же подобрали узду и у Виктора, который вел второго коня в поводу. Да и мудрено это – ехать верхом, если на коня навьючена тяжелая сума да оружие. Не пристало нагружать всякой всячиной боевого коня, ну да иного под рукой не оказалось, чай, уж не рассыплется.

– Эвон, стало быть, как все обернулось, – молвил полковой воевода, пропуская сына в горницу. – Плохо, что из татей никого в живых не осталось, перемудрил тут твой скоморох.

– Какой же он мой, отец? Чай, не холоп. Он бы и не полез в это дело вовсе, да Секач, дурила, решил его жизни лишить. Об одном позабыл: загнанная в угол крыса от страха может на кота напасть и клочья пустить. Но твоя правда, Секача взять живым не помешало бы, грехов на нем много.

– Стало быть, так, сын. Чтобы с этого дня менее чем с четырьмя холопами носа за стены града не высовывал. Бойцов сам подберу и все разъясню. И попомни мои слова: если доложат, что не возжелал их слушать и все по-своему вертишь, применю всю отцовскую волю и челом великому князю ударю, так что будешь дома сидеть, как на цепи. Вот ведь каким мирным вьюношей был! Настолько тихим, что я, грешным делом, дурья моя башка, забеспокоился, сам же на службу определил, а теперь сладу нет, уж мутит от настоек успокоительных.

– Отец, ты ведь и сам полки водил, да и не получится на воеводстве сидеть, не имея опыта бранного. А ну как ворог подступит?

– У тебя того опыта уж втрое против моего, а тебе все мало. Вот видит бог, отпишу Миролюбу, ударю челом, чтобы от службы ратной тебя освободил.

– Не надо, отец.

– Да как не надо-то?! А кто дело примет?

– Есть и младшие – Горислав…

– Ты еще Храбра помяни, – вспылил отец.

Нет, все же на фоне остальных детей старшенький был куда покладистее и умнее. Те двое без бранного поля и огня в крови себя вообще не мыслили, какое там наследство – все прахом пойдет, все в огне сгорит. Кстати, самым отчаянным как раз был младший, который отличался боевитостью с самого раннего детства. Потому и Храбр – храбрый, значит.

В этот момент дверь в горницу распахнулась. В помещение влетела, словно вихрь, девчушка лет четырнадцати, точнее, молодая дева – в таком возрасте уж и замуж выдавали, коли жених достойный находился. Сам Градимир женился, когда ему было шестнадцать, а в жены взял как раз четырнадцатилетнюю, тогда еще угловатую девочку-подростка, которая вскорости расцвела пышным цветом. Вот и эта расцветет, едва найдет парня по душе. Неволить дочку Градимир не хотел. Вот-вот, самому едва за тридцать, а уже вполне взрослая дочь. Возжелай он этого – и уже через год будет с внуками тетешкаться.

Не обращая внимания на насупленные брови и недовольное хеканье деда, а также проигнорировав его шлепок пониже спины, девчушка пробежала прямиком к отцу и уткнулась ему в грудь.

– Вот егоза! Отчего не сидится на женской половине? Чего прибежала в горницу, аль не видишь, что мы с тятькой говорим?

– Папка, ты как, цел?

– Я с кем говорю?! – все сильнее распалялся дед. С одной стороны, какой он дед? Ему еще и пятидесяти нет. А с другой – скоро вполне может и прадедом стать.

Такова доля старшего в семье: как только возраст подошел, женись и озаботься наследником. Младшим в этом плане повезло больше, они умудрялись достаточно долго отбрыкиваться и ни в какую не хотели семьями обзаводиться. Мол, Градимир – старший, у него пусть и болит голова, а они еще успеют.

– Смеяна!

– Что, деда? – наконец откликнулась девчушка, убедившись, что с отцом вроде все в порядке.

– Ты как тут оказалась?

– Так ведь папка приехал, – потупила было глазки непоседа. Но тут ее взгляд зацепился за перевязанную уже грязной тряпицей руку отца, и дед снова был забыт. – Папка, что с рукой-то?!

– Нормально все с рукой. – Градимир завел Смеяну себе за спину, спасая таким образом от нападок деда. Тот уже примеривался к мягким местам внучки, да не ладошкой, а снятым пояском, который хоть и узок, но кожаный с серебряными нашлепками: даже в шутку быть охоженной таким не особо приятно. Дед, похоже, распалился не на шутку, хоть старшая внучка и была в любимицах. – Просто палец выпростал. Иди скажи мамке, что жив-здоров, скоро буду, пусть прикажет баньку истопить. Отец, не тронь девку.

– Ой!

Не успела-таки егоза проскользнуть мимо деда. Зря, что ли, тот полки в свое время водил? Да и не стар еще, так что с реакцией и с глазомером полный порядок.

– Пошто так-то, батюшка? Чай, невеста уже, – обратился Градимир к отцу, едва за Смеяной закрылась дверь.

– Ишь ты – «ба-а-атюшка». Ничего, вот попадется свекровь с крутым норовом, так она и скалкой пройдется, да не по мягким местам, а по стану. Ишь чего удумала! Дед к ней и так, и эдак, а она…

Градимир расплылся в улыбке, наблюдая за тем, как отец изливает переполнявшее его возмущение. По всему видать, обидно ему. Градимир хотя и считается покладистым, в отличие от двоих братьев, которые в лучшем случае раз в году дома появятся, долг сыновний и супружеский отдадут и снова укатят службу княжью справлять, но тоже не сказать чтобы больно часто бывал в родном подворье. Все семьи держались на главе очага, тот и любил, и воспитывал как мог, а внуков собралось уже с дюжину. Душу свою старший Смолин вкладывал, находя время промеж забот воеводских, а тут такое непочтение. Ну, может, еще и взревновал самую малость.

– Давай теперь решать по скомороху. Я так понимаю, ему нужно дать откупные за справу и коней?

– Именно так, отец.

– Сколько выходит-то, подсчитал?

– Если оружие татей не выкупать, то получится сто пятьдесят рублей.

– Кхм… Изрядно. Ну да неча на дорогих конях ездить и дорогую справу иметь. У казначея возьмешь и выдашь. А что, оружие у людишек Секача ладное?

– Ладное. Работа козминских мастеров и, по всему видать, ухоженное.

Козминка была градом, в котором ковалось основное количество оружия в стране. Во всяком случае, стрелецкие полки и иноземные роты вооружались мушкетами и пистолями, изготовленными именно там по казенному заказу. В этом деле, надо заметить, тамошние мастера по качеству работы вполне сравнялись с иноземцами, разве только пока не могли выдать то же количество. Но дело постепенно расширялось, существующие полки нарождающейся регулярной армии были экипированы полностью.

– Коли так, то можно и принять, в арсенале дела совсем плохи, хоть волком вой. Из заказанных единиц огненного боя в лучшем случае десятая часть приходит. А ведь, почитай, на границе стоим: случись что, нечем войско исполчать. Вон в прошлом месяце в Обережную сотня мушкетов и пушка ушли, а нам ничего.

– Ну, Обережная и вовсе на самой границе стоит, переправу и тракт стережет.

– А мы не на том тракте стоим? И вообще, неча заботу проявлять о чужих, ты о граде родном думай.

– А те земли не под Звонградом ли?

– Кхм… Земли-то под градом, – вынужден был признать воевода, – но гарнизон тамошний, сплошь стрельцы великокняжеские.

– А кто им голова в службе, великий князь? Отец, ты того… Не перегибай.

– Все одно, то не град.

А что тут скажешь? Земли, лежащие окрест, – конечно, под рукой полкового воеводы, и он им первый правитель после великого князя. Но вот только земли эти – по долгу служебному под ним, а Звонград – вотчина Смолиных, тут у них весьма солидный удел. Опять же эта земля обильно полита кровью их родовичей. Не нравилось боярину и отношение сына к граду – все-то он о государстве пекся да о крае. А ведь совсем не обязательно, что он станет воеводой Звонграда после отца, а вотчину ему принимать, иначе и быть не может, а потому и заботу нужно проявлять о ней первоочередную. Град у них историю богатую имеет, а потому к его защите отношение должно быть самым серьезным.

– Ладно, поймешь еще, что к чему. Казначею вели выплатить все как есть, а там уже в арсенал сами передадим. Да скомороху от себя пятьдесят рублей поднеси.

В это время дверь в горницу опять отворилась. Вошел старый дедок с коротко стриженными побелевшими волосами и длинной, такой же белой бородой. Вид у него не сказать что здоровый, скорее болезненный. По всему видать – суставы крутит да кости ломит, оттого и ходит он, пригибаясь к земле и опираясь на клюку. Но взгляд холодный, расчетливый, волевой, со стальным блеском. Да и смотрит вокруг старик по-хозяйски. Интересно, а как ему еще-то смотреть? Там, за воротами, для всех глава рода был Световид, ему почет и уважение, а на подворье властвовал другой человек – Радмир, он-то и был самым старшим в роду. Когда стали одолевать старика болячки, навалившиеся с возрастом, он отошел в сторону, передав дела в руки сына. Но главой рода был именно он, и этого не отнять.

Едва бросив взгляд на старика, Градимир тут же заскучал. Разумеется, он был искренне рад видеть деда и, едва узрел его, тут же расплылся в приветливой улыбке, вот только грозный вид Радмира и строгий взгляд, брошенный на Световида, не предвещали ничего хорошего. Да уж, достанется отцу на орехи… Дед был норовом крут, и вообще семейка у них та еще. Молодой воевода вздохнул. Ой как не хочется, чтобы дед распекал отца в его присутствии. Тот ведь нипочем не забудет обиду и еще долго будет коситься на невольного свидетеля.

– Здрав будь, дедушка, – отвесил земной поклон Градимир.

– И ты будь здрав, внучок, – проскрипел надтреснутый голос. Вот услышишь такой голосок и сразу представишь себе добродушного дедка с заросшими бровями и добродушным морщинистым лицом. Все так, вот только добродушным он сейчас не был. – Стало быть, улыбнулась костлявая да сторонкой прошла.

– Мир не без добрых людей, дедушка. Ну я пойду… Дела заканчивать надо, да и супружницу повидаю, чай, испереживалась.

О супруге заботу проявить и правда не мешало: как-никак на восьмом месяце, уж пятым ходит, так что лишние волнения ей ни к чему. Женили их родители по взаимному уговору, так что до дня свадьбы они друг друга и в глаза не видели. Потом он узнал, что люб был ей один молодец, но против воли отца она пойти не смогла. Тот спал и видел, как бы породниться с родом Смолиных, которые веками ходили в почете у великих князей, несмотря на смену поколений. Но, как говорится, стерпится – слюбится, вот и у них все сложилось. К своему удивлению, через пару лет Градимир стал замечать, что во время очередной разлуки он каждый раз с нетерпением ждет возвращения домой, так как начинал тосковать по жене. Правда, и дома усидеть не мог, но то уж давала знать о себе непоседливая натура. Супруга любовью ему так и не ответила, он чувствовал это, но всегда относилась с уважением и заботой, искренне переживая за мужа.

– Ты почто Смеяну ударил, аспид? – Это было последнее, что услышал Градимир, затворяя за собой дверь. Последующий диалог разворачивался уже в его отсутствие.

– Батюшка, дак…

– Я те дам «батюшка»!..

Старик подошел и, размахнувшись, опустил на подставленную спину сына клюку. У того и мысли не было убежать или еще как-то воспрепятствовать расправе. Впрочем, какая там расправа, откуда у старика силы на богатырский удар, хорошо хоть достало мощи клюку поднять.

Световид едва успел подхватить под локоток престарелого отца, который зашатался, потеряв равновесие. С почтением довел Радмира до скамьи и усадил на овчину, специально подстеленную на случай, если глава рода припожалует. Тяжко вздохнув, старик откинулся на бревенчатую стену.

– Как ты, батюшка?

– Эх, годы мои тяжкие. Как это Отец Небесный сподобил дожить до таких лет.

– Почто так говоришь-то, отец? Не гневи Бога.

– А чего мне его гневить, уж прибрал бы, чем так-то. Гляжу на вас, молодых да здоровых, и в груди злоба на себя клокочет. Ни плечи расправить, ни в пляске пройти, ни на коня сесть – ничего не могу.

– А как же мне без слова твоего мудрого?

– Ты и сам неглуп, сынок, и уж дед. Так за что Смеяну-то ударил? – снова вернулся к изначальному старик. Что и говорить, Смеяна пользовалась всеобщей любовью, ее жаловали все: начиная от прадеда и заканчивая дворней.

– А она что же, егоза, нажалилась?

– Нешто ты внучку свою не знаешь? Слова не сказала, все молчком. Вот только, пока никто не видел, слезу смахнула да пониже спины мяла, как будто кто приложился, а кроме тебя, и некому. Опять же отсюда она шла.

– Да, видать, перестарался, сильно попало… – сокрушенно проговорил Световид, уже прикидывая, как бы примириться с внучкой. Та была насколько ласкова, настолько же и несгибаема. Нет, норов свой показывать не станет, воспитана правильно, вот только никто не воспретит ей обиду держать, а ему этого ох как не хотелось. – А с другой-то стороны, эвон Градимир тебе и земной поклон, и «здрав будь», а эта егоза – мимо, словно меня и нет, сразу к отцу.

– Так ить тятька он ей, за него душа в первую очередь болит. Понятно, что тебе обидно, потому как ты поболе него заботу о ней проявляешь. Но то кровь тянет, и ничего с этим не поделаешь.

– Да понимаю я, – досадливо вздохнул Световид.

– Что с холопами, кои с Градимиром выехали? – сменил тему стрик.

– Побили. Из засады взяли, они и сделать-то ничего не успели. Градимира из седла бревном подвешенным сняли, а их огненным боем расстреляли. Они только по разу стрельнуть и успели, одного уложили.

– А тела где?

– Градимир добрался до деревни, что поблизости, велел перевезти их в город. Завтра поутру или к обеду доставят.

– Вели отпеть в нашей часовенке да похоронить на родовом погосте.

– Не больно высока честь, отец?

– Глупости не городи. Они смерть приняли, Смолина защищаючи, за то им уважение особое.

– Так ить не сберегли.

– А кто сберег бы? Опять же они одного уложили, стало быть, разум не потеряли. То нам на пользу будет: пусть люди видят, что род наш благодарным может быть. Да вольную не забудь отписать и им, и их близким: не дело, когда на боярском погосте холопы лежат.

– Все как есть исполню.

– Скомороха того награди хорошенько.

– Я уж велел выдать пятьдесят рублей.

– Вот и славно. Спасибо тебе, Отец Небесный, уберег кровинушку. – Дед истово осенил себя косым крестом и снова обернулся к Световиду: – С бароном энтим решать надо.

– Я к Градимиру четверых приставил из моего личного десятка.

– Охранители – это хорошо, но не дело. Подстерегли раз, подстерегут и вдругорядь. А этот чего удумал! Живым, стало быть, восхотел получить, чтобы поизгаляться.

– Дак а что же…

– А ты нешто дите неразумное или, как им, молодость глаза застит?

– Не по чести это, батюшка.

– «Ба-а-атюшка». Ты честь придержи для тех, кто с честью просыпается, весь день живет и спать ложится, а с собакой надо по-собачьи. Уразумел ли?

– Уразумел. Да кому такое поручить-то, даже не знаю.

– Подумаешь и найдешь, но не затягивай.

Разумеется, Виктора никто не пригласил в горницу, еще чего не хватало. Кабы шел пир горой да в скоморохе потребность возникла… Гостей потешить скоморошьим представлением – дело доброе. Да и то в трапезную позвали бы, а не в горницу. А так – нечего ему среди бояр делать. Вот если бы к нему вопросы какие были… но вопросов не было. Так что, едва у них приняли коней, парнишка из дворовой челяди потянул Волкова в сторону, как оказалось, на кухню.

В местную кухню Виктор просто влюбился. Может, все дело в том, что тут готовили для господ, вот только он в этом сомневался. Его усадили за стол и принялись потчевать не какими-то там блюдами с барского стола, а самыми обычными щами и кашей из сечки, щедро приправленной мясом. А чтобы все это запить, поставили запотевший кувшин с квасом, прямо из ледника. Вот и вся еда. Но как все это было приготовлено! Поедая угощение так, что за ушами трещало, он был уверен, что в старину и на Земле готовили ничуть не хуже, просто со временем разучились готовить исконно русские блюда. Почему он считал, что эти кушанья – именно русские? Он и сам не знал. Но вот шла у него в голове именно такая аналогия, и все тут.

Он уже доедал кашу, когда на кухне появилась ОНА. Вот как нес скоморох деревянную ложку ко рту, так и не донес. Красна девица. Он много раз и слышал это выражение, и читал, и сам произносил, вкладывая в это определенный смысл, но до этой минуты даже не подозревал, что у этих слов есть реальное воплощение. Вот оно. Вернее, ОНА. Молодая, не старше восемнадцати, может, даже и моложе… А чего вы хотите? Здоровая пища, ничем не отравленная атмосфера… Густые русые волосы забраны в толстую тугую косу, которая через левое плечо свисает чуть не до колен, соблазнительно огибая высокую грудь. Лицо – словно нарисованное, с природным румянцем (а в том, что румянец природный, он ничуть не сомневался), брови выгнуты дугой, словно подведенные, огромные голубые глазищи с длинными ресницами, тонкий изящный носик, в меру полные алые губы. Как такое возможно без капли косметики, он понять не мог, но Господь не поскупился, одарив это лицо красками от щедрот своих. Не ляпнуть бы где вслух такое: славены, в отличие от сельджукцев и каталонов, считают себя не рабами Господа, а детьми его, а потому никогда так не говорят – только Отец Небесный.

– Это ты скоморох будешь?

А голос! Вот сколько девчат знал и всякое-разное случалось: и от любви безответной страдал, и дыбом становился, едва взглянув, да так, что покоя не знал, пока не добивался своего. Но чтобы так! Ощущение такое, что вот скажет палец отрубить – не задумываясь отхватит; скажет руку – вот только топор отыщет, потому как ножом больно долго пилить, а захочется побыстрее исполнить. Преувеличение? Может, и да, но только в тот момент он думал именно так и ничуть не сомневался в том, что исполнит подобное враз. Что же за красота такая! И это она еще в полную силу не вошла, он просто чувствовал, что это только бутон, которому предстоит расцвести пышной роскошью небывалого цветка.

Простенький голубой сарафан скрывал под собой стройное упругое девичье тело. Отчего такая уверенность, коли сарафан очень даже просторный и не облегает плотно девичий стан? А вот не могло быть иначе, и все тут. Высокая грудь вздымается под тканью без каких-либо помощников в виде бюстгальтеров, потому как их пока и не изобрели. Как только Волков попытался представить себе ее без одежд, то сразу позабыл, как дышать.

– Чего молчишь-то? – легонько прыснув, вновь спросила она, и при этом улыбка словно включила какую-то мудреную подсветку, еще больше озарив ее лицо. Вот только что казалось: краше ничего и быть не может. Но едва она улыбнулась, как Виктор окончательно осознал: нет предела совершенству.

– Гхм… кхэ…

– Чего кряхтишь, как дед старый? – не унималась красавица.

– Ты бы, Смеяна, погодила, пусть парень в себя-то придет. Ишь, словно кол проглотил, дыханье сперло, – забавляясь, проговорила повариха. – Это ж надо поначалу приготовиться, чтобы с такой красотой повстречаться, да и то не сомлеть тяжко.

От слов дородней женщины Смеяна – какое красивое имя! – потупила взор. Ее румянец разгорелся еще сильнее, а у Виктора поплыла голова. Все, спекся. Э нет, так дело не пойдет. Кто знает, чья она дочка? Хотя вряд ли боярская, скорее всего из челяди. Платьице простенькое – не старое, но и не новое, разве так одеваются бояре? Услужливая память тут же представила картины из прошлого Добролюба, ни одной боярской дочки в подобном одеянии ему видеть не доводилось. Опять же разговор простой, никак не господский. И повариха очень легко с ней общается, без пиетета. Но даже если девица из челяди, это ничего не меняет. Какому хозяину понравится, что его дворню обхаживают посторонние? А с другой стороны, какое ему дело. Впрочем, до такой-то красы наверняка дело есть. Однозначно есть.

– Это так, – наконец сумел совладать с собой парень, – к красоте твоей еще попривыкнуть нужно. Лик – словно Отец Небесный обрисовал, голосок журчит, словно ручеек весенний после морозов студеных…

– Э-э-э, скоморох, а ну осади! – вскинулась повариха. – Ишь запел, как соловушка!

– Да что ты, тетка Большуха, пусть сказывает, – взмолилась Смеяна.

– Я те дам «сказывает»! Прямо заслушалась. Поел, что ли?

– Поел.

– Ну и ступай с богом.

– Да куда ему ступать-то? – лукаво поинтересовалась девушка.

– На улицу пусть ступает. Ждан! Ждан! Где тебя носит?

– Тута я, тетка Большуха, – лениво отозвался парнишка, что привел Виктора на кухню.

– А ну проводи добра молодца на задний двор, пусть там ждет, пока с ним разберутся.

– Ага. Пошли, что ли?

– Да погодите вы, – не унималась Смеяна. – А что ты умеешь и звать тебя как?

– Звать меня Добролюбом, – охотно откликнулся скоморох. – А пробавляюсь я метанием ножей, жонглированием да тело скручиваю по-разному. Могу и бороться.

– А не покажешь ли свое умение? – Выражение лица – словно дите малое вожделенную игрушку просит, а глазищи… Вот интересно, он с ножами-то управится?

– Смея-ана, – строго исторгла Большуха, но ее голос не возымел нужного действия.

– Отчего не показать. Вот только нужно либо щит деревянный, либо стену, в какую будет дозволено ножи втыкать.

Девчушка бросила горящий взор на Ждана. Как видно, с развлечениями здесь все же было не очень. Глаза парнишки тоже загорелись. Немного почесав затылок, он вдруг выдал осенившую его мысль, тряхнув головой, как жеребец на выпасе.

– Мы с утра стол новый в саду сладили, а старый велели на дрова снесть, но его пока не разобрали. Чем не щит?

– Подойдет, – уверенно проговорил Виктор.

Устроить место для представления было делом двух минут. Стоило только выйти на задний двор, взять на пару со Жданом старую столешницу, вынести в сад и приставить к дереву. Вот, пожалуй, и все, площадка готова.

Добролюб никогда не приступал к метанию ножей сразу, предпочитая сначала разогреться, чему в немалой степени способствовали как акробатические номера, так и жонглирование. Возможно, причина заключалась в том, что ножи, элемент опасный, он приберегал для апогея выступления. Как бы то ни было, Виктор решил придерживаться той же тактики: коли скоморох был удачлив и с заработком проблем не имел, значит, и тактика верная.

Сальто с места вперед и назад, солнышко, хождение на руках с почесыванием носа, пока держишься на одной руке, или забавным почесыванием одной ноги другой, прыжки на руках и бег. Забрасывание ног на плечи с хождением опять же на руках. Он буквально выворачивался наизнанку, поражаясь возможностям своего нового тела. Вокруг смех, восхищенные вздохи и охи, а главное – ее смех, который он без труда выделял из общего гомона. Народу собралось преизрядно, никак не меньше трех десятков, в том числе прибыла и ворчливая Большуха. Вот угораздило же. После представления обязательно нужно перекинуться с ней парой слов, чтобы развить, так сказать, успех и завязать знакомство. А сейчас он выкладывался по полной, занимаясь лицедейством только для одного зрителя, для нее.

Вообще-то Виктор слегка погорячился. С акробатикой все было в порядке, как-никак зарядка многое расставила по своим местам. С ножами тоже оказалось все хорошо: часы, убитые на их метание, позволили наладить координацию. А вот с шарами он явно просчитался. Он понял это, едва взял в руки первые три шара размером со среднее яблоко, раскрашенные во все цвета радуги. Они были не особо тяжелые, деревянные, но суть не в том. Едва он подбросил первые, как руки его запутались, подхватить он сумел только один, два упали на землю. Если вам приходилось наблюдать за человеком, который впервые взялся изображать из себя жонглера, то картина понятна.

В ответ на такое «мастерство» толпа разочарованно загудела, а у Виктора едва не случилась паника. Но спасла его Смеяна. Вот у кого на лице не было и капли разочарования, а только ожидание: ну не верила она, что он такой нескладный, ведь с тремя яблоками даже она управляется, трудновато было научиться, но ничего, осилила, а вот четвертое никак в руки не давалось. Она ни на мгновение не допускала, что это может быть взаправду, и ждала, чем закончится эта интрига. Благодаря этому взгляду скоморох расправил плечи. Вот хоть наизнанку вывернуться, а разочаровать эту красу ну никак нельзя.

– Вот так вот и получается, когда за шары берется тот, кто много о себе думает, – назидательным тоном произнес он, иронично поглядывая на окружающих. – Чтобы не выглядеть скоморохом… – Его тут же перебили дружным хохотом, ну да, мол, кто бы говорил, сам-то… – Повторяю, – надев серьезную личину, продолжил Виктор, – чтобы не выглядеть скоморохом, нужно идти от простого к сложному. Берем один шар и подбрасываем его. – Он подбросил означенный шар примерно на метр, легко поймал его, и так несколько раз. – После того как научитесь ловить шар правой рукой, бросайте другой – левой, да так и продолжайте: один бросаете и ловите левой, другой – правой. Конечно, ничего сложного в этом нет, вон шары лежат, пусть кто-нибудь попробует. Да не одновременно бросай-то, а вразнобой. Ага, не получается? А я про что. Как только натешились с двумя шарами, можно присоединить и третий.

Так, постепенно увеличивая количество, он вскоре поднял в воздух все шары. Но ведь ОНА ждала от него чего-то другого. Ее взгляд подтверждал: она просто не верит, будто это все, на что он способен. Вообще-то у Добролюба были еще коленца в запасе, но ведь без тренировки и так чуть было не опростоволосился, хорошо хоть как-то сумел выкрутиться. Куда усложнять-то? Но попробуйте расскажите об этом павлину, расправившему хвост и всячески желающему произвести впечатление на паву.

Виктор и сам не понял, как такое произошло. Крикнув Ждану:

– Лови! – он бросил ему один из шаров.

Тот исправно поймал и, ничего не понимая, уставился на скомороха. А тот ему кивнул, мол, давай. Ждан еще пару секунд осознавал произошедшее, а затем бросил шар скомороху. Виктор не просто его поймал, но тут же вплел в хоровод остальных. Затем снова шар полетел к Ждану, потом – еще к девушке, потом – к парню. Виктор время от времени подбрасывал шары зрителям, бросал так, чтобы им удобно было поймать. Никакой скорости и мастерства в жонглировании от них не требовалось, только поймать и подбросить обратно. Постепенно в полете между жонглером и зрителями непрерывно было уже по три-четыре шара. Одна девка, злыдня, хохоча от удовольствия, неумело и жеманно замахнулась и бросила шар в Виктора и ладно бы попала, а то еще и в сторону швырнула. И как только он извернулся, чтобы не уронить и этот, и все остальные! Для Виктора это осталось загадкой. Глазенки девицы горели и просили еще, но Виктор решил не рисковать: ну ее, ума нет – считай калека. Она небось решила, что он чудеса может творить, сам ведь сказывал «от простого к сложному», вот она и изгаляется.

Потом он встретился взглядом со Смеяной. Та смотрела на него с азартом, нетерпением и обидой одновременно. Как же так, а ей шар? Всем вон бросил, а ей – ни разу. А еще словеса всякие говорил, мол, и ликом пригожа, и голосок как ручеек. Но тут он посмотрел ей в глаза, крикнул:

– Лови, – и бросил шар.

Отец Небесный, вот счастье-то! Лицо девушки прямо расцвело. Она ловко ухватила шар, а затем легонько, без каверзы, бросила обратно. Хорошая девочка.

Когда дошло до ножей, публика уже гудела, как растревоженный улей, в предвкушении чего-то эдакого. Больно уж ловок скоморох оказался. Хотя поначалу и разочаровал, но, как выяснилось, он так забавлялся. Им было жутко интересно, к тому же сами в представлении поучаствовали. Как и с шарами, с ножами у скомороха ну никак не ладилось. Приладили листочек, он должен в него попасть, а ножи только вокруг и ложатся, в саму цель никак не угодят. Все, закончились. И это скоморох, который забавляет своим мастерством народ? Понятно, что ни один клинок не отскочил и все они торчат из столешницы, но листок-то целехонек!

– А ить не попал, касатик, – прозвучал в наступившей тишине озадаченный голос тетки Большухи. И тут загомонили остальные.

– Точно, не попал, – озадаченно почесал в затылке скоморох, отчего толпа разразилась дружным хохотом. Они уже поняли, что где-то есть подвох, но вот где… – А что, грамотные-то среди вас найдутся ли?

– Да уж пограмотнее тебя будем!

– А тебя что, грамоте нужно обучить? Без этого в цель не попадаешь?

Шутки посыпались, как из рога изобилия, вот только было видно, что все шутники пытаются понять, что такое удумал этот лицедей, и никак не поймут. Смеяна тоже заинтересованно смотрела то на него, то на столешницу, а он, аспид, ни с места и даже бровью не повел. Да в чем секрет-то? Ведь явно что-то удумал! Вдруг она внимательно присмотрелась к ножам, которые он и не думал вынимать из столешницы. Ну конечно!

– Дак он буковку выписал, – догадавшись, выкрикнула она.

– Какую буковку? – вскинулся народ.

– Аккуратную такую – «С».

– Точно, – прищурившись, согласилась Большуха. – Ты опять, аспид?

– Чего «опять», тетка Большуха? – пожал плечами Виктор.

– Буковка?

– Ну буковка. «Скоморох», стало быть. А ты о чем удумала?

– Я это… того… Подумалось…

– А ты не думай, так проще будет.

Народ грохнул дружным хохотом, а у красавицы румянец ярче стал от смущения – догадалась, выходит, и от удовольствия – польстил, получается. Бабушка-травница на дороге не врала и не преувеличивала, когда говорила, что девки отчего-то чуть не вешаются на скоморохов. А он собой еще и благообразен, рассмотрел свое отражение в кадке с водой: не писаный красавец, но вполне хорош собой. По всему выходит, что заинтересовал он ее. Нет, того, что творилось с ним, у нее и близко не наблюдалось, но вот не безразличен, и то хлеб.

Потом он метал еще, выписывая разные фигуры, а под конец предложил смельчаку встать у щита. Насколько шумной была толпа секунду назад, настолько же тихой она стала сейчас. Одно дело – за мастерством наблюдать со стороны и совсем иное – вот так… А ну как рука дрогнет? Ведь ножи в дерево входят не шутейно: каждый раз скоморох с усилием их выдергивает, да не просто, а с раскачкой.

– Я встану, – бросила Смеяна и, хмыкнув, устремилась к щиту. Нет, недаром все же дали ей имя. Такое впечатление, что она смешинку проглотила и та не дает ей покоя.

Тут же из толпы подалась высокая и статная бабенка, которая, подойдя к Смеяне, уже занявшей свое место, бесцеремонно оттеснила девушку в сторону и встала вместо нее.

– Неча тебе тут делать, красота наша. Иди со стороны смотри.

– Беляна…

– Ступай, говорю. Или батюшке обсказать? Чего встал? – обратилась она к скомороху. – Мечи.

Беляна встала, словно партизан перед строем расстрельной команды, решительная и несгибаемая, всячески стараясь не выказать свой страх и внутренне трясясь как осиновый лист. Вся эта гамма чувств была написана на ее лице и читалась как в открытой книге. Виктор мысленно поблагодарил Бога за такой поворот событий. Когда у щита оказалась Смеяна, он понял, что не сможет бросить ни одного ножа: он был уверен на все сто, что его рука дрогнет. А так… Да легко! А еще и под ее пристальным взглядом. А получите!

Десять ножей обрисовали фигуру Беляны, войдя в притирку с сарафаном, но не прорезав ткань, не говоря уже о самом теле. Пока последний нож с глухим стуком не вошел в дерево, над площадкой висела напряженная тишина. Но как только последний снаряд был израсходован, раздался общий вздох облегчения. А то! Разве ж можно так издеваться над людьми!

– Ты, как я погляжу, в ударе, Добролюб, – когда страсти поутихли, донесся голос Градимира. – И пользуешься успехом.

Едва люди услышали голос боярича, тут же поспешили разбежаться. Какому господину понравится смотреть, как бездельничает и забавляется дворовая челядь, будто иных забот нет? Смеяна же, к удивлению Виктора, ничуть не стушевалась, а, наоборот, с каким-то задором, словно молоденькая козочка, подскочила к Градимиру и схватила его за руку:

– Папка, ты видел, как он управляется с ножами?!

Папка?! Что за… Нет, ну надо же! Впервые в жизни его накрыло так, что вздохнуть невозможно… И она вроде как на него внимание обратила… Нет, эту девчушку лучше сразу выкинуть из головы. Он сейчас не в своем родном мире, где в принципе возможно все и классовые различия все же преодолимы. Не сказать, что их совсем нет, но это только бледная тень того, что существует здесь и сейчас. Имелись красивые баллады, в особенности на Западе, о простых воинах или бардах, которые добивались и положения, и своих возлюбленных, так сказать «Золушка наоборот», но он давно уже в сказки не верил.

– Я видел, дочка.

Все же дочка. Да когда ты женился-то, чтобы иметь такую взрослую дочь? Или не взрослую? Тогда и подавно лучше о ней забыть.

– Ты так давно подошел?

– Нет, я видел его искусство в другом месте. Когда он спас меня, освободив из рук разбойников.

– Так он спас тебя? – Смеяна несколько раз перевела удивленный взгляд с отца на скомороха и обратно.

А девочка-то не в курсе. Впрочем, чему удивляться. Скорее всего, вообще никто не в курсе, что легко объяснимо: кто, как не глава рода, должен знать новости и подробности в первую очередь. Все, что им могло быть известно: на Градимира кто-то напал, двое боевых холопов погибли, а боярич вернулся в сопровождении скомороха. Вот и девочка ничего не знала, терпеливо дожидаясь, когда батюшка все расскажет.

– Да, дочка. Как раз при помощи своего мастерства владения ножами.

– Расскажешь?

Ох, а глазищи-то горят, лучше смотри в другую сторону. Вот только Виктор, едва узнал, что девка не про него, по непонятной причине все больше и больше пялился на нее. Возможно, все дело в том, что запретный плод, как известно, сладок, а может, взыграло самолюбие.

– Обязательно. – Градимир улыбнулся.

– А как он с шарами управляется и тело скручивает тоже видел? – удовлетворившись обещанием отца, продолжала допытываться Смеяна.

– Не до того было.

– Ой, папка, ты представляешь…

– Все, Смеяна, потом. Сейчас нужно делами заняться. Ну что, Добролюб, пошли посчитаемся, да не стану тебя задерживать.

– Как скажешь, боярич.

Далеко идти не пришлось. Градимир провел его в какую-то каморку в одном из ответвлений необъятного терема. Тут, как оказалось, располагался казначей боярина. Тот был извещен заранее, а потому все подсчеты уже произвел в лучшем виде и был готов выдать необходимую сумму. А набежало изрядно.

– Так что, боярич, по всему выходит, что спасителю твоему причитается сто пятьдесят рублей за возвращенное имущество, как ты и сказал. Я округлил в большую сторону – немного, два рубля. А также положена награда в пятьдесят рублей. Итого двести рубликов. – Доложившись Градимиру, казначей обратился к скомороху: – Как отсчитывать-то, мил человек? Серебром?

Виктор на несколько секунд выпал из реальности, устремившись в подсчеты, а когда картина стала-таки вырисовываться, чуть за голову не схватился. Это ж сколько получается серебра? А вот никак не меньше тринадцати с половиной кило. Да как же такую прорву носить? Как только он осознал результат подсчетов, произведенных в уме, замер в растерянности, что легко угадывалось по его виду.

– Что, милок, думаешь, где взять сундук под свое богатство? А и то верно, мало удачи от Авося дождаться, нужно еще и уметь ею распорядиться.

– А можно получить золотыми червонцами?

– А почему нельзя? Конечно, можно. Оно весу получится поменьше. Тебе как, вместо всех монет злато давать-то?

– Если можно.

– Тогда порядок. – Дедок, а казначей был немолод, быстро отсчитал монеты и протянул Виктору мешочек, в котором глухо позвякивало золото. – Держи, дружочек. Шестьдесят шесть золотых червонцев.

– А ведь это не двести рублей, а сто девяносто восемь, – прищурившись, проговорил Виктор. Два рубля здесь – сумма весьма значительная. Судя по всему, его собирались крепко надуть.

Градимир на эти слова только приподнял бровь, удивляясь тому обстоятельству, что скоморох так споро считает. А потом, очевидно, тоже провел подсчет.

– Ну и как это понимать, Островид? – нахмурился боярич.

– Так ить мы округлили на два рублика, а коли златом, то как раз хорошо и выходит – все ровно.

Виктор внимательно посмотрел на Островида. Тот, избегая встречаться взглядом с Градимиром, косился в сторону, упрямо сжав губы, всем своим видом показывая, что считает себя правым. Ну уж нет. Он, Волков, никого не собирается обижать, но и терять деньги из-за того, что рачительный казначей стремится сберечь хозяйское добро, тоже не намерен. А то, что мотив у Островида именно такой, ясно как белый день. Открыв кошель, висящий на поясе, он достал оттуда рубль и положил перед дедком.

– Вот рубль. Если положить его в казну боярина, то по всему получится, что ты можешь отдать мне червонец и счет будет ровным.

Островид устремил на Виктора злой взгляд, а Градимир рассмеялся и хлопнул скомороха по плечу. Отсмеявшись и утерев выступившие слезы, он взглянул на старика, кивнул на все еще лежащий на столе рубль и приказал не мудрить и расплатиться честь по чести. Но чтобы совсем не расстраивать казначея (верность – она дорогого стоит), заверил, что те два рубля скоморох уже отработал на заднем дворе и кабы старик вышел поглазеть, то убедился бы в этом, наблюдая за недавним представлением. А коли дворовые оплатить увеселение не успели, так как разбежались при появлении боярича, то он решил сделать это сам. Старика вполне устроило объяснение, хотя Виктору показалось, что устроило его иное: что от него не отмахнулись и не просто приказали исполнить хозяйскую волю, а как бы еще и подольстились. Вот же, а он-то думал, что в старину все было просто: хозяин велел – и все скачут, как велено, а захотел тот переиначить – и все сразу делают по-иному. Услужливая память скомороха подсказала, что можно было бы и так, вот только ни один хозяин не поведет себя так с ближайшим окружением, даже самый распоследний негодяй и самодур. Со всем светом вокруг может так себя вести, но только не у себя в доме.

Градимир все же был нетипичным представителем своего сословия. Вот какой боярич, а уж тем более состоящий на службе у великого князя в качестве воеводы, пойдет провожать до калитки простого скомороха? Но этот пошел. Наверное, причина в том, что половину своей пока еще недолгой жизни он провел в походах, деля хлеб, кров и риск с такими вот простыми людьми, стоящими у него под знаменами. А может, сказываются поучения и наставления деда, который всегда говорил: «Мал золотник, да дорог», а еще: «Любовь людскую можно только по капле получить. Коли сразу и много приходит, оно так же и уходит».

– Иди с богом, Добролюб. Как нужда какая будет, приходи. Чем сумею, помогу.

– А если она уже есть?

– Хм… Ну сказывай.

– Про пистоли те. Мастер, что их ладил, жив ли?

– Что же ты за скоморох такой? Оружие вон при себе оставил, на мои пистоли так глаз положил, что до сих пор отвести не можешь.

– Может, я уж и другой совсем, боярич.

– Кто ж тебя знает. Жив мастер, что ему сделается, проживает в Брячиславле в Иноземной слободке, там же у него и мастерская оружейная. Никак решил все деньги в пистоли вложить?

– Да мне и одного достанет. Спасибо, воевода, пойду я.

– Иди, чего уж.

Про оружейника Виктор поинтересовался так, на всякий случай. Вкладывать деньги в оружие, не собираясь при этом пробавляться воинской стезей, было бы просто глупо. Если бы он желал воевать, возможности были и там, в прошлой жизни, но, хлебнув раз варева под названием «война», от второго глотка он отказался, хотя предложения были. Не нравилось ему воевать.

После дембеля найти себя в мирной жизни оказалось не так просто. Попробовал работать по специальности, а было их у него две, токарь и слесарь. Поначалу все было нормально, и на работу он ходил с удовольствием. Платили не так чтобы много, но худо-бедно на жизнь хватало, опять же матери помогал. Она все ворчала, настаивая на женитьбе, да куда жениться-то. Нет, в большую и светлую любовь он не верил, а потому и не ждал ее, просто считал, что ему еще рано. Для себя он уже давно решил: если надумает обзавестись семьей, то сделает это, не дожидаясь, когда появится та самая единственная и неповторимая. Кстати, кажется, она появилась. А толку-то? Кто она и кто он. Ну их из головы эти дурные мысли.

Так вот, работал он по специальности, набираясь опыта у старых рабочих, пока не грянул кризис. А как только это случилось, хозяева частной фирмы решили сократить рабочих. Приходилось затягивать пояса, и, как нетрудно догадаться, оставили тех, у кого и с опытом работы, и со стажем все было в полном порядке. Вот странное дело, всем и везде требуются работники со стажем работы. А где их на всех найти? Старики уходят, так и не передав опыт молодежи ввиду отсутствия оной на производстве. Вот так вот специалисты и становятся дефицитом. Уже сегодня найти хорошего токаря или слесаря – большая проблема, а про то, что самих токарных станков практически не осталось, ушли на лом, ага, вот такая вот эпидерсия, приходится не вспоминать. Раньше практически при любой организации, где так или иначе дело связано с техникой или механизмами, были и токарки и слесарки, а теперь этого нет, как нет и специалистов – простых, обученных своему делу рабочих.

Оказавшись на улице, он решил перекантоваться, пока суть да дело, в такси, благо машина осталась еще от покойного отца. По деньгам получалось даже больше, чем в мастерской, вот только работать приходилось с утра и до позднего вечера с одним выходным, а иначе ничего-то и не заработаешь. Приходилось выходить и в ночь, но ночные смены он не любил. Потому как пассажиры в основном пьяные, а как говорится: «Трезвый пьяного не поймет». Самое смешное, что основная масса как раз не хамит, а всю дорогу извиняется, но нужно иметь поистине железные нервы, чтобы выдерживать эти пьяные раскаяния и излияния.

С некоторых пор он окончательно осознал: как бы ему ни хотелось иного, случилось то, что случилось. По всему выходит, что обратной дороги нет. Он просто был убежден в смерти Волкова Виктора там, на Земле, а коли так, то он получил второй шанс. Можно жить и прежней жизнью скомороха, но в душе он не был перекати-полем. Ему всегда хотелось стабильности, как было у его родителей. Свой дом, постоянный заработок, пусть не миллионы, но чтобы не бедствовать, жена, дети, спокойная, размеренная жизнь. Чем плохо? У скомороха этого быть не могло.