11
«Уф, как он орет. Глотка, видать, знатная. Тяжелая работенка, что и говорить. Вон как побагровел от натуги!..»
Храмовый глашатай, тощий малый в роскошном одеянии, которое было ему коротко, грохотал своим натруженным басом на помосте посреди громадной базарной площади, запруженной пестрым людом — торговцами, покупателями, зеваками, воришками и просто праздношатающимися.
— По распоряжению старшего Ревнителя Моолнара, с благословения Стерегущего Скверну, настоятеля великого ланкарнакского Храма светлейшего Гаара…
«Ух, самого Гаара! Понятно, что глашатай так расстарался. Побагровел аж. Уф!» Барлар, растрепанный бойкий мальчишка, выскользнул из-за спин двух пьяных солдат, обнимающих какую-то непотребно разряженную сисястую толстуху, и взглянул на глашатая. Ему очень понравилась одежда этого замечательного человека, хотя она и была ему коротковата. Барлар опытным взглядом воришки, разбиравшегося во всех видах и сортах тканей, определил сорт «лакман» — дорогую ткань, стоившую не меньше, чем тринадцать — пятнадцать пирров. Притом что лошадь в конном ряду стоила двадцать пирров.
— …предписывается каждому дворянину, простолюдину и монаху, кто получит хоть какие-то сведения о местонахождении богопродавца, сквернословца и чудовища по имени Леннар…
Все как обычно. Вот уже несколько лет любой указ Храма начинался с обещания грозных кар пресловутому Леннару и всем его тайным сообщникам. О чем бы он ни был, этот указ, вечно имя Леннара в нем склоняется на все лады. Наверное, интересный парень этот Леннар, раз Храм никак о нем забыть не может и поминает во много раз чаще, чем… ну хотя бы королеву.
Барлар огляделся по сторонам и взглядом нащупал оттопыренный карман упитанного человека в синей робе и высоких черных сапогах, по виду — старшины преуспевающей рыбацкой артели. Под его блузой рисовался приятных очертаний предмет, не иначе — кошелек. Нет, точно кошель. У Барлара на это дело отличный нюх.
— …За поимку поименованного Леннара объявляется награда в десять ауридов от царствующего дома, еще пятнадцать — лично от королевы. Кроме того, великий Храм Благолепия наградит всякого, кто доставит Леннара, живого или мертвого, в предел его, двадцатью ауридами и еще двадцатью лично от Стерегущего Скверну, светлейшего Гаара!..
О том, чье имя провозглашал с помоста служитель Храма, Барлар и не думал. Да и какой смысл отвлекаться на мысли о поимке великого, ужасного и неуловимого Леннара (который, быть может, и не существует вовсе), если шансов узнать о нем что-либо не больше, чем голыми руками выловить царь-рыбу со дна моря Благоденствия, глубочайшего из морей?.. Говорят, там глубина такая, что даже Храм покроет с макушечкой… Сто анниев или даже больше!
Барлар, несмотря на свой юный возраст, был весьма трезвомыслящим и расчетливым созданием, так что он особо не обольщался и не тратил своего внимания и времени на речения глашатая. Гораздо больше его интересовало то, что окружающие отвлекались послушать указ и на некоторое время теряли контроль над собой. В том числе — и над своим кошельком. Да!.. Как раз в этом случае для Барлара с его ловкими пальцами и чрезвычайно отточенным чутьем воришки-карманника и наставало истинное пиршество духа, как это именовал его высокопарный наставник. Наставник? О, это великолепный старый вор Барка из Лабо, безносый, одноглазый, с отсеченной (за одну из своих противозаконных «артистических» выходок) ступней, — одним словом, герой, на кого мечтал быть похожим каждый малолетний воришка Ланкарнака.
Собственно, и Барлар мечтал стать таким же, как вор Барка. А на кого ему быть похожим? А вот скажите? Ну?.. Вот то-то и оно. Его отец был пьяницей, мать тоже не блистала россыпью добродетелей, и единственное, что они оставили своему младшему отпрыску, так это имя. БАРЛАР. Надо сказать, что оно не столько помогало, сколько навлекало на Барлара массу разнообразных и необязательных неприятностей. А все потому, что предыдущего монарха Арламдора, где имел счастье родиться Барлар, звали точно так же, как и его. Король Барлар VIII из Тринадцатой династии, отец нынешней правящей королевы Энтолинеры, был отъявленным пьянчугой и во время особенно жестоких запоев требовал, чтобы его именовали Барлар Благословенный. Примерно так же дразнили и воришку Барлара, его тезку. В конце концов король Барлар VIII Благословенный окончательно свихнулся на тучной почве белой горячки, отрекся от престола в пользу дочери, принял церковный сан, в связи с чем его имя удлинилось по уже известному нам закону, и он стал зваться брат Барлаар. Конечно, любого другого, постригшегося в священники, мигом бы отучили от пагубной привычки, но брат Барлар как-никак был бывшим королем. Так что с ним возникли определенные трудности… которые закончились тем, что брат Барлар напился на один из церковных праздников, свалился с крыши и сломал себе шею. Впрочем, ходили слухи, что он не сам свалился, поскольку Храму (который, мол, и заставил его отречься от престола) уже надоело покрывать его делишки, но кто будет лезть в дела Храма…
У его тезки, тринадцатилетнего воришки, пока что не было такой пестрой и богатой событиями биографии, но все указывало на то, что и этот Барлар вряд ли умрет от старости.
— …Стерегущий Скверну упреждает каждого, кто попытается скрыть от Храма и его Ревнителей сведения о Леннаре и его банде, о справедливой каре за это угрожающее Благолепию деяние. Более того, великий Храм с благословения Стерегущего и рескриптом Цензоров ужесточает наказания за нарушение законов Чистоты, Книга Вторая…
Барлар шмыгнул носом. Он уже знал, что сейчас скажет глашатай. Храм вносил ужесточающие поправки в обиход и повседневный быт всех жителей Арламдора. Храм хотел регулировать все, и потому доходило до смешного (сквозь слезы): так, всем лицам низшего сословия — крестьянам, ремесленникам, солдатам в малых чинах и подчинах — запрещалось произносить фразы, содержащие более СЕМИ слов. Считалось, что усложнение речи ведет к нарушению Благолепия.
Кстати, Барлар, который был весьма боек на язык, не особенно соблюдал этот закон, введенный несколько лет назад — как раз в ту пору, когда мифический Леннар (да есть ли он?) дважды (!) победил Ревнителей у деревни Куттака, ныне стертой с лица земли, и около Проклятого леса.
Ох, Храм Благолепия… Храм хотел участвовать во всем: он предписывал условия, при котором тот или иной мужчина мог брать в жены ту или иную женщину; он устанавливал последовательность приема пищи; он наложил запреты на чтение книг, ваяние скульптур, написание картин; при каждом ремесленном цехе — шерстяников, кожевенников, ювелиров, гончаров, кузнецов, иных — состоял Смотритель, жрец Храма, который наблюдал за работой вверенного ему ремесленного сообщества. И не дай боги, если он замечал, что цеховые мастера хотят произвести какие-то изменения в рабочем процессе!.. Многие законы и вовсе непонятны Барлару. Например, никак он не мог взять в толк: если Храм так уж любит порядок, отчего он установил День почитания пятирукого Маммеса, покровителя воров? Все, что украдено в этот день, искать нельзя. Не считая, конечно, храмового имущества. Такие законы вводил Храм. Нельзя сказать, что закон Дня пятирукого Маммеса не нравился Барлару. Да все воры Ланкарнака только и ждали, пока жрецы объявят новый День Маммеса. Сам же день определялся жрецами Благолепия, они вычисляли его по каким-то своим, одному Ааааму ведомым причинам. Хи-и-и-итрые жрецы! Наверняка имеют свою долю в украденном в День пятирукого Маммеса. Это сам Барка, старый вор, говорит.
Еще говорят, что у них, в Арламдоре, Храм еще терпим. Вот в Верхних землях, в тучной и изнеженной Ганахиде, там храмовники повсюду, и до всего им есть дело. Конечно — сам Сын Неба, Верховный предстоятель, главенствующий над всеми Стерегущими Скверну, живет там. Наверное, он-то спуску не дает. Хотя ганахидеяне, это уж все знают, и так как сыр в масле катаются… Хорошо жить в Ганахиде! Сыто, чистенько, тепло, и думать ни о чем не надо: обо всем за тебя подумает Храм, да проследит, чтобы ты жил в довольстве и по закону Чистоты… А что? Вот старый Миттль, говорят, был в холодной Беллоне. Тамошние дворяне, аэрги, которых много на военной службе и в Арламдоре тоже, очень кичатся своими свободами. А зачем такая свобода, когда холод собачий и птицы на лету дохнут от мороза? Старый Миттль говорит, что лучше жить рабом у теплой печки, чем шляться так называемым свободным человеком по льдистым, мглистым, неприютным пустыням Беллоны!..
Мысли текли… при этом Барлар вполслуха внимал глашатаю, а его зоркие глаза не выпускали из виду кошелек под одеждой человека в синей робе.
— …в связи с праздником Глосса, Желтого Небесного Паука, всемилостивейший владыка ланкарнакского Храма, Стерегущий Скверну, объявляет всепрощение и амнистию всем сидящим в тюрьме из числа тех, кто не прикасался своей грязной лапой к устоям Благолепия, а совершил мелкие правонарушения…
Барлар вздохнул. Человек в синей робе, перестав слушать глашатая Храма, решительным шагом направился к конному ряду, где торговали не только лошадьми, как это следует из названия, но и седлами и сбруей. Это означало, что Барлару не удастся его «обработать».
— …будут выпущены на свободу завтра, в день…
Воришка в сердцах сплюнул сквозь щель в передних зубах и тотчас же поспешил ретироваться, потому что попал на башмак какому-то важному пузатому господину. Впрочем, брюхо господина мешало ему разглядеть свой оплеванный башмак, но мало ли!.. Уж больно у него свирепый вид. И вообще… Отойдя в сторону, Барлар снова завздыхал совсем не по-детски. Амнистия! Амнистия, амнистия всем, «кто не прикасался своей грязной лапой к устоям Благолепия, а совершил мелкие правонарушения». Это значит, что выпустят всех воров, грабителей, даже убийц. С точки зрения братьев Ревнителей убийство какого-нибудь горожанина, возвращавшегося домой не совсем удачной (с точки зрения безопасности) улочкой, — деяние куда менее греховное, нежели… ну, скажем, пьяное декламирование запрещенных стихов или распевание гимнов в какой-нибудь маргинальной таверне, набитой сизоносыми бандитами и наглыми проститутками.
Барлар тоскливо сморщил нос: амнистия означала только то, что вскоре по Ланкарнаку снова будет разгуливать его старший братец Камак, тупоголовое быдло, дикий зверь… словом, в высшей степени приятная особа. Камака упрятали в тюремный подвал за довольно невинное деяние: вооруженный грабеж, отягощенный двойным убийством и каннибализмом. Вот такой милый братец. Правда, на суде выяснилось, что убитый (и наполовину съеденный) торговец пряностями ввез в Ланкарнак приправу аж из Эларкура, Дна миров, и была та приправа запрещена к употреблению в светских домах. Эта пряность могла применяться только в храмовой рецептуре, при приготовлении ритуальных блюд. Таким образом, жертва мерзавца Камака и шайки его головорезов оказалась нарушителем Благолепия, и на убийцу и людоеда стали смотреть куда благосклоннее. Присудили не такой уж и длительный срок заключения. А теперь вот наверняка выпустят… Эх! Закон, закон! Извилисты твои тропы!
Барлар насторожился. Было отчего… Ох! Мимо, пошатываясь, прошел здоровенный пьяный плотник из Лабо, пригорода Ланкарнака, известного своими притонами. Плотник этот славился запоями, силищей и отвратительным характером, особенно ежели выпьет. Кроме того, в свое время он получил удар по башке, отчего стал немного придурковат. В моменты приступов он нес такую чушь, что какая-то светлая голова объявила его пророком и блаженным. Собственно, несмотря на всякое отсутствие образования, негодяй имел хорошо подвешенный язык и дар убеждения (иногда с применением физического воздействия и подручных средств). В доказательство своей «пророческой» сущности бывший плотник иногда брался предсказывать. Так, он сказал одному из своих приятелей, что тот умрет от удара ножом в правый бок, и так и вышло. Хотя, как передавали шепотом, удар этот нанес сам «блаженный», чтобы подогнать цепь событий под свое «пророчество».
Так или иначе, но предсказание сбылось, и новоиспеченного пророка зауважали. Его остерегались и побаивались.
Увидев Барлара, прислонившегося к столбу, он хитро, заговорщицки подмигнул, а потом хрипнул:
— А ну, босяк, па-а-астаранись! Расплодилось вас тут… проходу нет ч-чесцюмуч-человеку!.. Э-э… Барлар? Ага, ты! Это ты, кажется, ученик старого пройдохи, хромого Барки? Воруешь, с-сабака? Поди уж украл! А вот дай мне пару медяков… а то трактирщик Бонк, раздери его Илдыз… выпивки в долг уже не отпускает! Н-ну… щенок… что т-там у тебя?..
Он навис над Барларом, дыша жуткой смесью запахов гнилых зубов, винного перегара и еще какой-то мерзости, кажется, тертой забродившей брюквы, которой закусывали пойло трактирщика Бонка вот такие пьяницы. Плотник не был красавцем даже по меркам пригорода Лабо. Грязная, перемазанная опилками блуза из грубой ткани была прорвана на рукаве, мешковатые штаны повисли на мясистых бедрах, во рту не хватало как минимум половины зубов, разноцветные глаза смотрели в разные стороны. Неудивительно, что Барлар попытался проигнорировать душевную просьбу плотника-пророка и выскользнуть, но плотник оказался цепкой скотиной. Он схватил Барлара за горло и стал трясти, приговаривая, что немедленно сдаст его страже, если Барлар не поделится наворованным.
— Ну хорошо, — выговорил мальчишка, — я дам… Только пусти шею, больно… У меня монеты в подкладке, дай достать…
Плотник поморгал недоверчиво, но хватку ослабил.
— Вот здесь… а-а-а!
— Ах ты паскуда!.. — взревел пьяница, сгибаясь втри погибели и падая на землю.
Было отчего: получив короткое послабление, Барлар двинул коленом в самое чувствительное для каждой особи мужского пола место, а потом пронырнул у согбенного пьянчуги под мышкой. Плотник валялся на земле, верещал и зажимал ушибленное место обеими руками, сокращаясь, как червь.
В таком виде он попался под ноги какому-то человеку в легком сером длиной до середины колена плаще, выглядящем небогато, но опрятно и чисто. Плотник тем временем стал дрыгать ногами и лягаться не хуже осла. Один из ударов грязным ботинком пьяницы пришелся в голень прохожему в сером плаще. Тот посторонился и, не обращая внимания ни на продолжавшего биться плотника, ни на сбежавшихся из рядов зевак, смеявшихся и над пострадавшим, и над перепачканным грязью прохожим, принялся отряхивать свою одежду. Плотник между тем очухался. Он встал и стал искать налившимися кровью глазами Барлара, но того и след простыл.
Прохожий в сером плаще, которого лягнул пьяница, привел, насколько это было возможно, себя в порядок и заметил довольно миролюбивым тоном:
— Человек должен быть человеком, а не свиньей. Ступайте домой, уважаемый. Отдохните.
— А ты кто такой… ш-шоб меня тут учить? — набычился блаженный житель Лабо, сжав огромные кулаки. Его обуревала ярость и еще жажда немедленно выпить, и смесь этих увлекательных чувств обещала составить опасный для здоровья окружающих коктейль.
Прохожий в сером плаще пожал плечами. При этом его лицо с приподнявшимися бровями и отвердевшим подбородком стало чуточку удивленным. Серые глаза спокойно и ровно смотрели на разъяренного плотника, который был почти на голову выше его. Потом он снова еле заметно пожал плечами и, в последний раз пройдясь ладонью по испачканному плащу, направился по проходу между торговых рядов. Плотник догнал его двумя огромными шагами и забормотал:
— Слушай… ты… это… не знаю, как тебя… Тут такое дело…
— На выпивку, что ли, не хватает, почтенный? — перебил его прохожий и улыбнулся. — Ну на такое дело я не дам. Ты и так уже в грязи кувыркался. Ступай домой, Грендам. Тебя жена третий день ждет.
«Блаженный» вздрогнул. Потом обежал прохожего, обнаружившего осведомленность в подробностях его личной биографии, и, схватив пятерней за плечо, выговорил:
— Ты… откуда меня знаешь? Я тебя в первый раз… в первый раз вижу. Уж больно ты чистенький… у меня такие в друзьях не ходят. Или… или ты шпион? Вызнаешь… разнюхиваешь?
— Да кому ты нужен, чтобы о тебе разнюхивать, Грендам, — отозвался человек в сером плаще, смахивая грязную пятерню пьяницы со своего плеча и едва заметно морщась, — иди себе с миром домой. Ты же не такой плохой человек, каким хочешь казаться. Еще загремишь в стражное помещение, а там из тебя все вытрясут, что осталось. Хоть ты и состоишь у них на прикорме… Я старшего стража Хербурка видел пару раз. Отвратительный охмуряла и наглец.
Это было сказано вполголоса, но услышали, кажется, все торговцы с ближайших лотков. С прилавка гончара Бура сорвался большой глиняный кувшин, расписанный голубыми цветами, и разбился. Грендам с шумом потянул ноздрями воздух, вдыхая смешанные запахи смолы, дегтя, копченой рыбы, солонины, конского пота, кислой капусты и пирожков с начинкой из крыс, жаренных на разбавленном водой растительном масле. Разноцветные глаза Грендама сошлись на переносице. Он оскалил свои редкие зубы. Зрелище было еще то. Прохожий в сером плаще невольно улыбнулся и хотел было обойти плотника, но тот рявкнул:
— Нет, ты постой, паршивый пес! Что ты там сказал про старшего стражника господина Хербурка?
Как и многие представители славного племени кабацких ярыжек и тому подобного отребья, плотник Грендам был осведомителем на прикорме у стражи рынка. Плотником его называли по привычке, просто когда-то Грендам состоял мастеровым соответствующего цеха ремесленников. Как и положено настоящему уличному блаженному, он целыми днями шлялся по торговым рядам и прилегающим к ним кабакам и тавернам, выпивал, совал свой траченный в стычках нос куда не надо, подслушивал, вызнавал, подхватывал самые фантастичные слухи. Раздувал, если хватало фантазии. И доносил Хербурку.
Этот последний (знакомый нам по вышеописанным событиям) за прошедшие несколько лет из простых стражников выбился в начальники охраны рынка. Он щеголял теперь в варварски пестром мундире, с нацепленными на все мыслимые места цепочками и побрякушками. В его непритязательном кругу это считалось признаком роскоши. Плотник-пророк Грендам пресмыкался перед Хербурком. И вот теперь его покровителя оскорбляет какой-то тип в сером плаще, которого лично он, Грендам, видит в первый раз!..
— Что ты сказал? — повторил он.
Из-за прилавка вынырнул Барлар. Все это время он прятался там, потому что ему совершенно не хотелось попасться на глаза плотнику. Шея одна, запасных ребер нет, лишних зубов тоже — чего ж торчать перед этим костоломом?.. Барлар мотнул головой. Его острые глаза обшарили человека в серой одежде. Тот резко развернулся, собираясь уходить и не продолжать бессмысленных прений; то ли от этого резкого движения, то ли от порыва ветра, веселым бесом прокатившегося по торговому ряду, — но плащ взвился в воздух, затрепетал, на мгновение приоткрыв Барлару то, что он искал: кошелек на добротной металлической цепочке, привешенный к поясу. Кошелек был туго набит. Барлар облизнулся. Он только молил всех богов и самого покровителя воров и мошенников пятирукого Маммеса, чтобы тот не позволил плотнику Грендаму прежде обшарить незадачливого незнакомца в сером плаще, на чьем лице блуждала улыбка, совершенно неуместная в его плачевном (если он еще не понял!) положении. С Грендама станется! А потом он отдаст две трети содержимого кошелька Хербурку, и происшествие будет замято.
А уж то, что Грендам нарывается на драку и, это уж точно, легко выйдет из нее победителем, Барлар нисколечко и не сомневался.
Так и вышло. По крайней мере, первая часть предсказаний Барлара оправдалась: Грендам в самом деле нарвался на драку. Он поднял свой огромный кулак и опустил его на голову человека в сером. Так, как если бы это был молот, засаживающий в дерево гвоздь по самую шляпку. Барлар зажмурился… Ну вот! Очередная пожива, кажется, ускользнула из-под носа. Но… что это? Барлар широко раскрыл глаза, впиваясь взглядом в происходящее. Сокрушительный удар Грендама, способный сломать хребет барану или ослу, не достиг цели. Человек в сером плаще просто слегка уклонился, и мощный кулак вхолостую рассек воздух. Незнакомец демонстративно убрал обе руки в карманы плаща, взглянул в лицо Грендаму и произнес:
— Я так понимаю, ты хочешь меня для начала избить, а потом ограбить? Похвальное желание для такого негодяя, как ты, Грендам. Ведь начальник базарной стражи, милейший Хербурк, посмотрит на это сквозь пальцы. Я слышал, не так давно ты напал на человека, которой показался тебе лакомой добычей. Позже оказалось, что он — благородный эрм Карра Сегюнский, и тебе, а также твоему покровителю Хербурку могло влететь. Ведь Карра дворянин из старинного знатного, хоть и обедневшего рода. Тогда вы подкинули ему в карман, кажется, какую-то статуэтку бога Ааааму, а его запрещено ваять, не так ли? И Карру арестовали как нарушителя Благолепия, а вам ничего не было. Собственно, у Хербурка старые связи со старшим Ревнителем Моолнаром — еще с тех пор, как брат Моолнар не был в своем нынешнем жреческом сане, а Хербурк ограничивался тем, что ловил мелких воришек и пугал своей рожей продавцов самопальной бормотухи. Ты — личность, правда, Грендам? До негодяя ты уже дослужился. Говорят, что ты еще и пророк? Прозорливец? Это тоже достойное поприще.
Незнакомец в сером говорил уверенно и спокойно. Его плавная, размеренная, многосложная речь свидетельствовал о том, что он либо представитель знати, либо нарушает закон Семи слов. Если бы Грендам был трезв и меньше озлоблен, он, конечно, отступился бы. Но сейчас он видел перед собой только какого-то наглеца, вдвое меньше его самого, наглеца, который к тому же говорил нелицеприятные слова в адрес и самого Грендама, и его хозяина Хербурка. К тому же их, этих слов, было СЛИШКОМ много, что являлось прямым нарушением законов Благолепия и поправок к ним, данных Храмом. А такса за пойманных и разоблаченных еретиков всегда была повышенной.
Человек в сером улыбнулся еще раз и повернулся к плотнику спиной — и тогда Грендам ударил. Подло, в спину. И… опять его удар не достиг цели. Незнакомец чуть качнулся вправо, и снова удар «блаженного» Грендама ушел в пустоту.
Вот тут негодяй рассвирепел окончательно. Он налетел на чересчур красноречивого незнакомца как вихрь и обрушил на него целый град ударов, какие могли свалить и быка. Торговля на прилегавших к месту этих событий рядах приостановилась. Даже покупатели, отсчитывающие деньги за мясо, за муку, вино или гончарные и кожевенные изделия, замерли. Барлар мог бы воспользоваться этим и стянуть пару монет. Но он слишком увлекся тем, что происходило на его глазах. Уж слишком необычно это было.
Нет, не драка. Это нельзя было назвать дракой. Потому что наносил удары только один человек, Грендам, а второй просто уклонялся с пугающей легкостью. НЕ ВЫНИМАЯ РУК из карманов.
«Ничего себе!.. — думал Барлар, глядя на странного человека в сером. — Как это он так?.. А этот боров Грендам вон как разозлился, а ничего не выходит… Здорово, видать, этот парень в плаще дерется. Что ж он не ответит плотнику?»
Человек в сером словно подслушал мысли Барлара. Он в очередной раз уклонился от удара плотника, а потом поднял ногу, словно желал полюбоваться искусно выделанной туфлей с металлической пряжкой, и пнул Грендама под коленную чашечку. Тычок этот был невзрачным, почти незаметным, особенно на фоне громоздких, трудоемких ударов Грендама, однако Грендам замычал, затряс головой, подбитая нога подкосилась, и забияка тяжело упал сначала на колени, а потом со стоном повалился на землю и взревел так, будто в него вогнали копье.
Вот тут-то (очень вовремя, а?) подоспели стражники. Хербурка среди них не было, но они и так представляли, за кого нужно заступаться.
— Деремся, э? — произнес один из них, молодецки поправляя форменный шлем и подступая вплотную к человеку в сером. — Нарушаем порядок? Мешаем торговле?
Человек в сером, верно, в беседе с Грендамом исчерпал все свое красноречие, потому что не произнес ни слова. Да это и не потребовалось. Он запустил руку под плащ, а когда рука вынырнула обратно, в ней сияла монета.
Барлар даже присвистнул.
Аурид! Золотой аурид!
Стражники были поражены не меньше воришки: им редко приходилось видеть настоящие золотые монеты. Очень редко. Те, кто отоваривался на этом рынке, просто не имели возможности расплачиваться золотыми монетами. Богатые же люди за покупками сюда не приходили, а если уж и заносила нелегкая какого-нибудь состоятельного господина, то он никогда не имел при себе крупной суммы, да еще в золоте. Опасно. Украдут, как только узнают, что он расплачивается золотом. Правда, закон гласил, что вору, укравшему хоть одну золотую монету, следует распороть живот и залить туда «золотого напитка» — расплавленный металл коирий, цветом напоминающий золото. Способ казни очень мучительный, что и говорить, да и давно не применялся, потому что мало кто сумел украсть золото, да еще при этом попасться.
…Стражники, выпучив глаза, разглядывали данную им монету. Поочередно попробовали на зуб, проверили чистоту чеканки. На аверсе честь честью красовался профиль молодой королевы Энтолинеры, правительницы Арламдора. Это означало, что монета отчеканена недавно, потому что Энтолинера правила всего несколько лет. Стражники подняли глаза, чтобы поблагодарить щедрого господина (о неправедно обиженном «юродивом» уже забыли, и он напоминал о себе только унылым воем). Но человек в сером плаще, проявивший поистине королевскую щедрость, уже удалялся между торговых рядов.
«У него золото!.. Ого! Золото! — трепыхнулось в голове у Барлара. — Даже старый Барка за всю свою жизнь сумел спереть кошелек с ауридами только раз. Подрезал у какого-то заезжего принца-риенна из Верхнего государства, из богатейшей Ганахиды! И то еле перекрылся, пришлось долго отсиживаться по разным баракам…»
Слухи о том, что у одного из потенциальных покупателей в кошеле звенят золотые монеты, мгновенно распространились по рынку. Человек в сером плаще шел между торговых рядов, сопровождаемый пестрыми зазывными криками:
— Господин, самое свежее мясо в Ланкарнаке! Свининка, телятинка… мясо парное, свежайшее, первейшее в городе!
— Устрицы морские, раки речные… соусом зальешь, пальчики оближешь! Бери, дорогой, не пожалеешь! А такому покупателю — и уступочку…
— Ветчина! Ка-а-албасы пряные, с приправами!..
— А вот ткани расписные…
Человек в сером шел легкой юношеской походкой, не обращая внимания ни на какие зазывы, даже такие необычные, как предложение купить чемпиона Ланкарнака по тараканьим бегам на средние дистанции, громадного страшного усача, дрессированного таракана по кличке Морской Ветерок. Лишь у самого выхода с рынка он остановился, когда толстяк в бабьей шали, с рыхлым ноздреватым лицом окликнул его:
— Господин! Наверное, вы забыли купить подарок своей любимой! В таком случае не проходите мимо! Только у меня все самое лучшее для того, чтобы растопить сердце даже самой неприступной девушки!
«Хм, — подумал воришка Барлар, который неотступной тенью следовал за незнакомцем, — у него в кошеле есть средство получше… любое сердце на гусиный жир перетопит».
— Зайдите, — продолжал тем временем толстый рыхлый торговец, — у меня есть все, что нужно!.. Кольца, ожерелья, браслеты, мониста, черный и белый жемчуг, серебряные серьги и подвески. Вот ковры и коврики, на которых с удовольствием будет возлежать даже самая прекрасная дама. Есть также башмачки и кожаные охотничьи дамские перчаточки, которые не постыдилась бы надеть сама королева Энтолинера, да хранят ее великие боги!..
— Перчатки?
— Только тсс… — торговец огляделся по сторонам, — вы же знаете… у нас с перчатками строго… храмовники, Ревнители. Так что товар дорогой… контрабандный…
— Вот именно, — быстро сказал прохожий в сером плаще, — охотничьи перчатки. Не постыдилась бы надеть сама королева, недурно. Проверим. Хорошая какая выделка.
— У меня все самое лучшее, и… — залопотал было торговец, но покупатель остановил его резким жестом.
Он покрутил перчатки в руках, проверил кожу на растяжение, даже понюхал. Повернулся к торговцу и спросил:
— Это ты сам делал?
— Сам, — нагло сказал тот, не краснея. — Мой отец был поставщиком одного из Храмов в Нижних землях, а я вот… теперь… гм…
Окончательно завравшись, он осекся под пристальным взглядом покупателя. Впрочем, тот похвалил:
— У тебя хорошие руки.
— Спасибо, господин.
— Ловкие.
— Благодарю вас, господин.
— В вашем городе вообще много людей с золотыми руками. Быстрыми, умелыми. Только каждый шустрит в своем деле.
Когда человек в сером плаще договаривал последние слова, его правая рука одним коротким, неуловимо быстрым нырком оказалась под плащом и… стиснула пальцы Барлара! Малолетний воришка, подкравшись к незнакомцу и завесившись ковром, вытянул руку и уже отстегивал тугой кошелек незнакомца от пояса. Человек в сером плаще потянул мальчишку за кисть, и тот, серый от напряжения и ужаса, показался на глаза почти обворованному им мужчине и толстому торговцу. Последний воскликнул:
— Браво, господин, браво! Вы поймали вора! Позвольте, я позову стражу! Стра-а-а…
— Погоди, — остановил мужчина в сером, — не торопись. Насколько я знаю, за попытку украсть кошелек с золотыми монетами этому пареньку должны распороть живот и влить туда расплавленный металл, не так ли?
— Но он же вор, — недоуменно произнес торговец, — его нужно наказать, как положено.
— Ну, если бы я сам жил точно по этим законам, меня давно уже не было бы на свете, — заметил человек в сером плаще, — да и тебя тоже, мастер Битт. Не так ли?
Мастер Битт, внутренне недоумевая, откуда этому человеку известно его имя, угодливо и понимающе захихикал. Но он все-таки упорствовал в своем намерении позвать стражу и отдать пойманного воришку в ее распоряжение; тогда человек в сером, все так же сжимая руку Барлара словно железными тисками, наклонился к его уху и проговорил:
— Между прочим, ты торгуешь не только украшениями и коврами, но и наркотическим порошком, который именуют «пыль Ааааму». Такой белый, из Ганахиды, он у тебя вон под тем ковром в серебряной коробочке. Но это еще не все. Перчатки тоже делал не ты. Это работа кожевенника Ингера, знаменитого Ингера, который сейчас, как я слышал, среди сторонников этого вашего мифического Леннара. Сам ты не сумел бы и близко подобраться к такому качеству. Верно? Я ведь прав? Только, интересно, откуда у тебя изделия Ингера? Ведь, насколько я знаю, его мастерскую сожгли несколько лет назад со всем, что в ней находилось. Или он работал для тебя по индивидуальным заказам? Ладно, шучу. Шучу.
На лице толстого торговца отразился ужас. Дряблые подбородочки подпрыгнули, на мясистых щеках проступили глубокие складки. Он вперил круглые кошачьи глаза в спокойно улыбающееся доброжелательное лицо незнакомца в сером. Совершенно не понимая, откуда этому человеку, которого он видит в первый и, быть может, в последний раз, известны такие оглушительные, убийственные подробности о его, мастера Битта, торговой деятельности.
Он привстал на носки, заискивающе заглядывая в лицо осведомленному господину, а потом сделал унизительную попытку всучить тому свой лучший товар — шитый фальшивыми золотыми нитками ковер с изображением летящей птицы, герба города Ланкарнака. Человек в сером плаще не обратил никакого внимания на дар этого щедрого сердца… хм. Он молча уплатил деньги, положил покупку в карман плаща и, таща за собой Барлара, покинул мастера Битта.
— Что вы хотите со мной делать, господин? — наконец выдавил из себя Барлар и, подумав, что терять ему, собственно, нечего, подпрыгнул и попытался ударить своего «похитителя» по ногам. Одновременно он рванулся что было сил, чтобы вырвать, выкорчевать свою руку из пальцев незнакомца.
Обе затеи позорно провалились. Ноги свои человек в сером плаще убрал все с той же легкостью и неуловимой грацией, которая так помогла ему в инциденте с плотником. А руку… руку Барлар с таким же успехом мог попробовать высвободить из засохшей каменной кладки.
— Тише ты, — беззлобно сказал незнакомец. — Не дергайся. Ничего с тобой не случится. Ты только не глупи. Где тут перекусить можно?
— Да везде, — буркнул Барлар. — Тут полно притоно… то есть таверн и трактиров. Вон трактир «Сизый нос», там завсегда пожрать можно. И недорого.
Последнее он ляпнул уже чисто машинально, потому что его спутник в поблажках типа «здесь подешевле» явно не нуждался.
Барлар был зубастым и ершистым малым, и, после того как они, протолкавшись сквозь крикливую толпу, вышли с территории рынка, он уже пришел в себя. Спросил задиристо:
— А вы, дядя, наверное, из высших. Эрм… дворянин? Нет? Ну и ладно. А что это вы сюда забрели? Скучно, верно, стало. Пить вина из золотой посуды и закусывать разными яствами… вот, шоколадом во фруктовом сиропе? А как вас зовут, дядя?
— А как хочешь, так и зови.
— Прямо как хочу?
Пальцы сжались на руке Барлара так, что он едва не взвизгнул. Впрочем, перетерпел: ему и не такую боль на своем коротком веку приходилось переносить. Особенно когда родной брат Камак, сволочь, еще на свободе гулял. Но Барлар сказал звонко, почти весело:
— А давай я буду звать тебя Абурез. Так звали одного моего знакомого жестянщика. Жил он в Лабо, пил как лошадь, играл в кости. Проиграл все — лавку, деньги, инструменты, дом. Собаку, осла, жену. А потом решил помереть, спрыгнул с крыши дома, свалился прямо на пьяного стражника. Сломал тому шею, да и сам умер. Его судили посмертно за убийство стражника. Приговорили к повешению…
— Хорошие у тебя знакомые, — сказал новоиспеченный Абурез. — А тебя-то как самого зовут?
— Барлар.
— Да ну? — Человек поднял брови. — Прямо как покойного короля, отца нынешней правительницы. Интересно. Гм… А вот и «Сизый нос».
«Сизый нос» оказался вполне типичным трактиром, из категории тех, что предназначены для простого люда: довольно убогое заведение с кривой вывеской, скрипучей дверью, обитой черным драным войлоком, и достопримечательностями в виде валявшихся на входе пьяных мычащих матросов и одного недвижного уличного актера с всклокоченными слипшимися волосами и почему-то без штанов. Актер, кажется, уже умер, но на это никто не обращал внимания.
Толстая проститутка, размалеванная во все цвета радуги, с вычерненными губами и веками, стояла у входа в эту замечательную таверну, навалившись слоноподобным задом на дверной косяк так, что он стонал под тяжестью этого мяса. При приближении Барлара и его уже не безымянного спутника она подхватила с порога поднос, на котором в тавернах разносили заказы, и, вывалив на него свою увесистую левую грудь, промурлыкала:
— Ну что, мужчины… не купите немного свежей говядины?
— Ты это брось, тетка, — сказал человек в сером плаще, передергивая плечами то ли от недоумения, то ли от отвращения, — нечего мне мальчонку развращать.
— А чего мне его развращать, — последовал ответ, — я его не… ничего. Его длинная Манара развращает. Он ее на прошлой неделе на чердаке, когда, значит, спер у гончара из Бидо пять пирров…
— Что ты плетешь, корова?! — прикрикнул на нее Барлар и топнул ногой.
— Так, — сказал Абурез, человек в сером, — прекрасно. Я вижу, тут заповедник чистых нравов. Пойдем, Барлар.
