35
Кофеин
Большой Каменный мост оказывается действительно большим, хотя это явно уже не первая реинкарнация оригинала, когда-то заслужившего такое название.
Найти его не составляет труда – так же, как и кафе «Кофеин». Кейс ориентируется по карте, которую она срисовала на листок из гостиничного блокнота.
Вот, вывеска «КОФЕИН» чернеет зловещими славянскими буквами.
– Он получил утку в лицо, – шепчет Кейс, проходя мимо входа.
«Кофеин» напоминает не кофейню, а скорее бар с высокими креслами; в Сиэтле, где Кейс начинала работать в области дизайна для скейтбордистов, кафе выглядели, помнится, примерно так же, только вместо кресел там были диваны «Гудвил».
Заведение забито до отказа.
Играя мигалкой, пролетает еще одна немаркированная полицейская машина, пятая или шестая за день. И все новенькие, блестящие, дорогие.
Утиное заклинание почему-то не срабатывает.
– Перешагни свой страх, – пробует она заклинание Магды, которому та научилась в группе психологической поддержки.
Тоже не помогает.
– Да наплевать!
Старая проверенная мантра оказывается более действенной. Кейс решительно заходит в кафе.
Уютное переполненное помещение. Медь и полированное дерево.
Все столики заняты – кроме одного, окруженного парой гигантских пустых кресел. А рядом с этим столиком стоит несомненная рыба: крупная скульптура с чешуей, сделанной из фунтовых кофейных банок «Медалья д’Оро», похожих на те, что использовал Василий Кандинский. Здесь они составлены в манере, больше напоминающей Фрэнка Гери.
Кейс пересекает зал слишком быстро и не успевает прочитать лицо толпы, но чувствует на себе множество изучающих взглядов. Подойдя к рыбе, она усаживается в одно из кресел.
Официант материализуется рядом практически мгновенно – молодой, симпатичный, с перекинутой через руку белой салфеткой. Он явно не рад ее присутствию; отрывисто произносит что-то по-русски – с интонацией скорее утверждения, чем вопроса.
– Извините, – отвечает Кейс, – я говорю только по-английски. У меня здесь назначена встреча с другом. Можете принести мне кофе?
Как только она начинает говорить, его поведение меняется. Причем явно не из любви к английскому языку.
– Да-да, конечно. Американо?
Она кивает, догадавшись, что итальянский является рабочим языком здешних кофеен, и вопрос относится к типу напитка, а не к ее национальности.
– Да, пожалуйста.
Официант испаряется, и Кейс наконец-то оглядывает толпу. Да, будь у них на одежде ярлыки, ей бы пришлось несладко. Сплошные «Прада» и «Гуччи», чересчур яркие, по-цыгански демонстративные по сравнению с Лондоном и Нью-Йорком. Почти Лос-Анджелес, думает она. Если не считать двух девушек-готок в черных парчовых хламидах, да собравшегося уходить юноши в безукоризненном панк-рокерском наряде, это заведение напоминает улицу Родео-драйв с аномальным переизбытком славянских скул.
Но женщина, которая только что вошла... она одета во все тускло-серое. Светлая кожа, темные глаза, волосы на прямой пробор, не по моде длинные. Белое лицо с угловатыми и в то же время мягкими чертами. Лицо, затмевающее все вокруг.
Пальцы Кейс до боли вцепляются в подлокотники.
– Вы та, которая пишет письма? – Низкий, исключительно внятный голос с легким акцентом. Как бы долетающий издалека.
Кейс начинает вставать, однако незнакомка жестом останавливает ее и усаживается в другое кресло.
– Стелла Волкова. – Она протягивает руку.
– Кейс Поллард. – Кейс отвечает на рукопожатие. Значит, это и есть автор? Значит, ее зовут Стелла? Разве Стелла – русское имя?
Стелла Волкова сжимает ее руку, потом отпускает.
– Вы первая.
– Первая? – Кейс чувствует, что ее глаза вот-вот вывалятся из орбит.
Официант ставит на стол две чашки, наливает кофе из фарфорового кофейника.
– Здесь делают очень хороший кофе. Когда я была ребенком, только номенклатура могла пить хороший кофе. И он был хуже, чем этот. Вам с сахаром? Со сливками?
Не доверяя своим рукам, Кейс качает головой.
– Я тоже пью только черный. – Стелла поднимает чашку, вдыхает аромат, делает маленький глоток. Говорит что-то одобрительное по-русски. – Вам нравится Москва? Были здесь раньше?
– Нет, ни разу, – отвечает Кейс. – Все так необычно.
– Думаю, для нас тоже. Каждый день что-то новое, необычное.
Серьезное лицо, широко раскрытые глаза.
– Почему здесь так много полицейских машин? – спрашивает Кейс, только чтобы не допустить молчания, которое, она боится, может ее убить. Задать следующий вопрос. – Они проезжают очень быстро, но без сирен.
– Полицейские машины?
– Немаркированные, с голубыми мигалками.
– О нет! Это не полицейские. Это машины важных людей, богатых людей. Или тех, кто на них работает. Они купили разрешение, могут не подчиняться правилам движения. Мигалки – предупреждение другим, знак вежливости. Вам это странно, да?
Мне все странно, думает Кейс. Или ничего.
– Стелла, можно вас спросить?
– Да?
– Это вы автор фрагментов?
Стелла склоняет голову набок:
– Я близнецы.
Если она сейчас раздвоится, то Кейс даже глазом не моргнет.
– У меня сестра, она художница. А я только распространитель. Я нахожу аудиторию. Конечно, не такой уж большой талант, я знаю.
– Боже мой, – говорит Кейс, которая не верит в Бога. – Значит, это действительно правда.
Глаза Стеллы распахиваются еще шире:
– Да, правда. Моя сестра Нора – она художница.
Кейс чувствует, что опять начинает тормозить. Следующий вопрос. Что угодно.
– Это русские имена? Стелла и Нора?
– Наша мать была большой поклонницей вашей литературы. Особенно Уильямса и Джойса.
– Уильямс?
– Теннесси Уильямс.
Ну да, Стелла. И Нора.
– Мой отец жил в Теннесси, – говорит Кейс, чувствуя себя марионеткой, которую дергают за ниточку.
– Вы писали, что он умер, когда упали башни.
– Да, пропал без вести.
– Наши родители погибли. От взрыва, в Ленинграде. Я и моя сестра, и наша мать, мы все жили в Париже. Нора изучала кинематографию, конечно. А я бизнес. Наш отец не хотел, чтобы мы были в России. Слишком опасно. Он работал у своего брата, нашего дяди, который стал очень влиятельным человеком. В Париже он сказал: мы должны быть готовы, что никогда не вернемся назад. Но умерла его мать, наша бабушка, и мы приехали на похороны. Всего на три дня. – Огромные черные глаза внимательно смотрят на Кейс. – Бомба была привязана к дереву. Ее взорвали по радио, когда мы вышли из подъезда, все одетые в черное, для похорон. Наши родители погибли мгновенно, им повезло. Нора была тяжело ранена. Очень тяжело. У меня только вывихи – челюсть, плечо. И много мелких царапин.
– Мне очень жаль...
– Да. – Стелла кивает, словно в подтверждение чего-то. – С тех пор мы живем в Москве. Мой дядя здесь часто бывает, а Норе сейчас нужно много разных вещей. Кто ваши друзья?
– Простите?
– Вы писали, что следите за работой Норы со своими друзьями. И с большим увлечением. – Улыбка пробивается сквозь бледное спокойствие Стеллы, как чудо. Вернее, это даже не спокойствие, думает Кейс, а чуткая, настороженная неподвижность. Не шевелись, и они нас не заметят. – Кто такой Морис? Очень красивое имя.
– Он работает в банке, в Гонконге. Англичанин. Мы с ним не встречались, но я знаю, он хороший. Вы ведь понимаете, что мы общаемся через вебсайт? И по имэйлу?
– Да. Я даже, наверное, видела сайт. У меня есть такая программа, от фирмы «Магия-символ». Я слежу за распространением работы Норы по специальным номерам. Программа очень хорошая, ее нашел Сергей.
– Кто это?
– Его наняли, чтобы помогать. Из политехнического, один из лучших аспирантов. Я боюсь, он теперь забросит карьеру: дядя слишком хорошо платит. Но ему нравится то, что делает Нора. Так же, как и вам.
– Скажите, Стелла, фрагменты... работа Норы – это компьютерная модель? Или там снимаются живые актеры? – Кейс боится, что вопрос слишком прямой, слишком тупой.
– В институте кинематографии в Париже она сняла три короткометражных фильма. Самый длинный – шестнадцать минут. Он был показан на фестивале в Каннах, имел успех. Вы там были? Набережная Круазетт.
Кейс лихорадочно делает внутренние заметки.
– Только один раз.
– После взрыва нас отвезли в Швейцарию. Норе требовались операции. Здешняя кровь ей не подходит. Нам повезло, что не было большого вреда от первых переливаний, которые сделали в России. Я все время была с ней, конечно. Сначала она не могла говорить, никого не узнавала. Потом заговорила – только со мной, на нашем детском языке.
– Язык близнецов?
– Да, Стеллы и Норы. Потом вернулся и другой язык. Врачи меня спросили, что ее интересует. Я сказала, конечно, кино. И скоро по заказу дяди сделали монтажную студию – прямо там, в клинике. Мы показали Норе кино, над которым она работала раньше, в Париже. Никакой реакции. Как будто смотрит на пустой экран. Потом показали кино, которое возили в Канны. На это она отреагировала, но очень болезненно. Постепенно она стала пользоваться оборудованием. Менять, монтировать.
Кейс слушает, как зачарованная. Бесшумно возникает официант, подливает кофе в опустевшую чашку.
– Проходит три месяца, она все перемонтирует. Ей успели сделать пять операций, а она не прерывала работы. Я видела, как фильм меняется, становится короче. В конце концов от него остался один кадр.
«Кофеин» на мгновение стихает, с какой-то жутковатой синхронностью. Кейс вздрагивает.
– Что было на этом кадре?
– Птица. Летящая птица. Размытое изображение. Распростертые крылья на фоне серых туч. – Официант подходит с кофейником, Стелла закрывает чашку рукой. – После этого она ушла внутрь.
– Внутрь?
– Перестала говорить, перестала реагировать. Отказалась есть. Ее снова стали кормить через трубки. Я сходила с ума. Заговорили о том, чтобы перевезти ее в Америку. Потом вызвали американских докторов. В конце концов сказали, что ничего не могут сделать, что его невозможно удалить.
– Удалить? Что удалить?
– Последний фрагмент. Он застрял в голове, как раз между полушариями. Его нельзя трогать, риск слишком велик. – Темные глаза становятся бездонными, заполняют собою весь мир. – И тогда она заметила экран.
– Экран?
– Да, монитор. Под потолком в коридоре. Сигнал от камеры наблюдения, направленной на стойку регистрации у входа в приемный покой. Дежурная сестра сидит, читает. Люди проходят мимо. Один доктор понял, что она смотрит на экран. Самый умный из докторов, из Штутгарта. Он приказал, чтобы сигнал с камеры подали в ее монтажную студию. Она смотрела на изображение, и взгляд становился осмысленным. Убирали сигнал – она опять начинала умирать. Доктор записал два часа трансляции, дал ей на кассету. Она начала редактировать, манипулировать. И скоро выделила одну фигуру – мужчину, кого-то из персонала. Его привели в студию, но она никак не отреагировала. Не обратила внимания. Она продолжала работать. Однажды я вошла, а она редактировала его лицо в «Фотошопе». Это было начало.
Кейс прижимается затылком к спинке кресла. Заставляет себя закрыть глаза. Сейчас она их откроет – и увидит старый «Баз Риксон», наброшенный на плечи Дэмиеновой кибердевочки. Или нишу в квартире в Хонго, набитую чужой одеждой.
– Вы устали? Плохо чувствуете?
Она открывает глаза. Стелла все еще здесь.
– Нет, просто слушаю ваш рассказ. Спасибо, что согласились со мной встретиться.
– Не за что.
– Стелла?
– Что?
– Зачем вы мне это рассказали? Все, что вы с сестрой делаете, держится в строжайшей тайне. Но когда я нашла ваш адрес – а это было очень непросто, – вы сразу же ответили. Я прилетела сюда, вы согласились со мной встретиться. Я не понимаю.
– Вы самая первая. Моя сестра – ее не интересуют зрители. Вряд ли она сознает, что я делаю с ее работой. Я даю миру возможность увидеть... Ей все равно. А я все это время ждала. И когда вы написали, я поняла, что вы настоящая.
– Настоящая?
– Мой дядя очень важный человек, большой бизнесмен, сейчас даже больше, чем раньше, когда погибли наши родители. Мы его редко видим, но его люди нас охраняют. Понимаете, они его боятся. И поэтому они очень осторожны. Я считаю, это жалкая и безрадостная жизнь, однако в этой стране, если ты богат, приходится так жить. Я хотела, чтобы мир узнал о работе сестры. Но они настояли, чтобы все было анонимно. – Печальная улыбка всплывает на поверхность неподвижного бледного лица. – Когда вы сказали, что ваш отец погиб, я подумала: вы не станете нам вредить. – Улыбка сменяется озабоченным выражением. – Она очень расстроилась, моя сестра. Она сделала себе больно.
– Потому что я приехала?
– Ну что вы. Она не знает. Нет, когда мы увидели теракт в Нью-Йорке.
Теперь Стелла смотрит уже не на Кейс, а в сторону входа, где стоят два молодых человека в широких черных брюках и в кожаных куртках.
– Сейчас мне надо уйти, – говорит она. – Это мои водители. На улице ждет машина, отвезет вас в гостиницу. – Она встает. – Нехорошо, когда женщина ходит ночью одна.
Кейс тоже встает; Стелла на полголовы выше ее.
– Я вас еще увижу?
– Конечно.
– И я смогу встретиться с вашей сестрой?
– Да.
– Когда?
– Завтра. Я с вами свяжусь, пришлю машину. Пойдемте.
Стелла идет к выходу – не спросив счет, не оставив денег; симпатичный официант почтительно нагибает голову, пожилой мужчина в белом переднике тоже кланяется. Она выходит на улицу, игнорируя двух парней в кожаных куртках. Кейс следует за ней.
– Вот ваша машина.
Черный «мерседес».
Стелла пожимает ей руку.
– Была рада встретиться.
– Да, – отвечает Кейс. – Спасибо вам.
– Спокойной ночи.
Один из парней забегает вперед, открывает пассажирскую дверь. Кейс садится в машину. Парнишка захлопывает дверь, обходит машину сзади, садится за руль. Они трогаются. Оглянувшись, Кейс видит, что Стелла машет ей рукой.
Когда «мерседес» въезжает на Большой Каменный мост, водитель трогает клавишу на приборной панели. Включается синяя мигалка. Он разгоняется, виртуозно меняет передачи. Машина молнией пролетает по горбатому мосту и ныряет в улочки Замоскворечья.
