Глава 13
«МЫ НЕ СМОЖЕМ ДОГОВОРИТЬСЯ…»

Действительно, у Штаба был и другой козырь. Им удалось раздобыть какие-то сверхсекретные карты подземных коммуникаций. С чего-то Вась-Палыч, Доцент и прочие решили, что крысы до сих пор не разведали многих из указанных там ходов. По заброшенным тоннелям в тыл противнику бросили несколько десятков бойцов.

И выяснили, что крысы тоже не сидели сложа лапы. Все опасные для себя направления они контролировали. Обнаружилось, что серые твари установили в тоннелях огнеметы, и многих спасло лишь то, что враг еще не полностью освоился с этим оружием. Вместо того чтобы подождать, пока все люди втянутся в зону действия и лишь потом обрушить на них струи беспощадного огня, крысы-огнеметчики начали стрелять сразу же, как увидели первые цели. Тем, кто шел впереди, не повезло, зато остальные успели отступить без паники и даже отправили на тот свет какое-то количество крыс, которые рискнули их преследовать.

Интересно, что Флейтиста опять никто не видел. Впрочем, это немудрено. Разглядеть в горячке боя одного-единственного врага, даже такого необычного? Хорошо еще, что на этот раз Доцент и часть штабистов явно признали, что у крыс тоже есть какой-то джокер в колоде. Пусть они его не видели, но они ощутили на себе его действие. Перемещения электронов тоже своими глазами никто не видел, зато все знают, что, раз в квартире вспыхнул свет, значит, таковое перемещение совершилось. Руководствуясь этой логикой, в Штабе со скрипом, но признали, что в словах Олега есть доля истины. И это было хорошо, потому что снайпер уже сам потихоньку начал сомневаться: а был ли Флейтист? И не являются ли его воспоминания о беседах с говорящей крысой признаком того, что он на самом деле медленно, но верно сходит с ума?

Еще он вспомнил: перед тем как стрелять в крысу с флейтой, он обменялся с ней несколькими фразами. Телепатия проснулась, похоже. Еще таких штучек не хватало. Значит, сначала мы эту тварь чуем на расстоянии. Затем неожиданно обнаруживаем, что можем иногда с ней разговаривать, не видя друг друга. Очень полезное умение, если бы только этот телепатический канал не был настроен лишь между ними. Что будет дальше? Растет какая-то связь, укрепляется, и во что она превратится, никто не знает, и сам Олег тоже ничего сказать не может. Очень плохо, когда видишь, что происходит нечто, но не можешь понять, что именно.

И если честно, чертовски обидно, что все рухнуло. Они однажды уже не дали друг другу умереть. Они разговаривали, игнорируя ошарашенного Стасика, в до одури стандартной квартире дома, вокруг которого разворачивалась еще одна из бесконечных стычек между крысами и людьми. Они вдвоем вспоминали Льва Федоровича Сверзина, встретившись в заброшенном гараже в «серой зоне». Они стояли вместе в подъезде Олегова дома, глотая сухой морозный воздух февральской ночи, и обсуждали то, что Музыкант мог бы пригласить Флейтиста в гости. А теперь все закончилось, Флейтист опять вышел на поле боя, а Олег попытался поставить точку в их отношениях, стреляя на поражение. Только случай вновь спас говорящего крыса.

Сегодня Олег опять сидел на кухне у Кравченко. Хозяин и гость медленно прихлебывали горячий чай, разлитый по чашкам скорее из ритуальных приличий, чем по действительной необходимости. На блюдце возле чашки Данила Сергеевича лежал едва надкусанный бутерброд. Музыкант к еде даже не притрагивался. Несмотря на то что бой за гостиницу случился два дня назад, он почему-то до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ну что, — сказал Кравченко, отставляя чашку, — подведем общие итоги?

— Давай, — согласился Музыкант. — Для начала: мы не выиграли.

— Но и не проиграли.

— В общем, да. Потери не так уж и велики, «Центральная» как опорный пункт практически уничтожена. Танки действительно ездят и стреляют, все они остались исправны и могут быть пущены в ход в любой момент.

— А под землей крысы по-прежнему сильнее нас.

— Это потому что в Штабе до сих пор считают, будто они глупее нас. Если бы у нас была лучше поставлена разведка…

— Ладно, — оборвал Кравченко этот быстрый обмен репликами. — Остается надеяться, что в Штабе сообразят, что в следующий раз стоит быть осмотрительнее. Ты мне расскажи лучше, что у тебя там с твоей говорящей крысой.

— Ничего, — глухо ответил Музыкант. — Мне кажется, что уже ничего.

— Что? — Кравченко устремил на него пытливый взгляд. — Вы опять по разные стороны баррикад?

— Да мы всегда там были. А в этой драчке за гостиницу не произошло ничего, благодаря чему мы могли бы встретиться. Понимаешь, Данил Сергеевич, я уже привык: последнее время словно сама судьба не дает нам стрелять друг в друга. То осечка случится, то один успеет другого предупредить, а то, как в истории с мятежом, мы вообще делаем практически одно и то же дело. И вдруг — все сначала. Он мне враг, я ему враг. И ведь мы действительно враги, вот в чем сложность-то. Я действительно убиваю крыс, он действительно убивает людей. И отказаться от этого нельзя. Знаешь, — Олег посмотрел Кравченко в глаза, — мне ведь невесело все это говорить. Он ведь меня на самом деле хорошо понимал. Он — меня, а я — его.

После того как люди наглядно продемонстрировали крысам, что они всерьез намерены выиграть войну и имеют для этого еще немало средств и возможностей, серые твари притихли. Почти полностью прекратились ночные нападения на посты, быстрые набеги с попытками прорваться к складам, обстрелы расположенных близко к «серой зоне» районов. Изредка, конечно, крысы беспокоили, но их действия напоминали не то булавочные уколы, не то отчаянные, но совершенно беззубые попытки хоть как-то куснуть. Даже по порубежью, говорили, можно было ходить, почти не боясь встретить противника.

Но после боя у гостиницы Музыкант две недели не выбирался в порубежье. Ему все еще было не по себе. Иришка что-то чувствовала. Однажды, когда они сидели на кухне и неторопливо пили чай, она вдруг сказала:

— Какой-то ты странный, Олег.

— Я-то? — Снайпер сделал вид, что не понимает, о чем говорит девушка. — Да я всегда странным был. Ты только что заметила?

— Не ерничай, — одернула она Музыканта. — Ты прекрасно знаешь, о чем я. То, что все прочие считают странностями, — для меня давно уже дело привычное. Мне в целом все равно, что ты порой сам с собой разговариваешь, бравируешь своей избранностью, а по ночам, вместо того чтобы, как нормальный человек, спать, шастаешь на охоту за крысами. Я тебя люблю и давно привыкла к такому поведению. Но когда ты начинаешь выглядеть точно так же, как все вокруг, мне кажется — с тобой что-то не в порядке. Ты ведешь себя так, словно виноват перед кем-то.

Да, Иришка попала в цель. Какими бы жестокими ни были времена, что настали после Катастрофы, Музыкант всегда мог, не кривя душой, сказать: я не убил никого, кто был мне симпатичен; все мои пули были выпущены лишь в тех, кого я считал достойным смерти. И вот впервые выстрел не в человека даже — в крысу, подумать только, в того, кого всегда принято было считать врагом, — заставил меня задуматься. Оглянуться. Все-таки беседа с Флейтистом не прошла даром.

Да, Олег до сих пор считал крысу с флейтой противником. Да, он в любой момент готов был руку дать на отсечение, что тот выстрел в бою за «Центральную» должен был прозвучать. Это как-никак война.

Но, проклятье, как ему на самом деле не хотелось стрелять! Как ему интересно было беседовать со странным крысом, понимавшим язык людей и считавшим себя точно таким же полуотверженным, каким ощущал себя среди людей сам Музыкант. И теперь Олегу казалось, что, даже если крыса выживет после полученной раны (а почему бы ей не выжить? Крысы живучи, пуля всего лишь разворотила плечо), она вряд ли захочет вновь общаться с ним. Это его откровенно угнетало. Искренность Флейтиста, его стремление понять и объяснить перевешивали для Музыканта тот факт, что из-за этой крысы, наделенной столь таинственными способностями, гибли люди. Тем более что с момента их знакомства Флейтист применил свое умение только один раз — именно в этом злосчастном сражении за гостиницу. Видимо, он не мог отказать своим командирам.

А хотел ли он им отказывать? Музыкант превосходно осознавал, что Флейтист смотрит на ситуацию точно так же, как и он сам. Идет война, и они — по разные стороны баррикад. На кон поставлено выживание. Ставки серьезнее, чем эта, не бывает. Игра на выживание стоит любых свеч.

— Ау! — Ириша поводила ладонью перед глазами Музыканта. — Не спи! Или ты медитируешь? Тогда это уже лучше. Потому что больше на тебя похоже.

Музыкант через силу улыбнулся:

— Да все в порядке, солнышко. Просто…

— Не верю, — спокойно ответила чернокосая красавица. — Извини, дорогой, вот ни на капельку не верю.

— Да черт побери! — вдруг взорвался Олег. — Что прикажешь мне делать?! Прямо сейчас взять винтовку, пойти настрелять крыс и припереть их прямо сюда?

— Ну зачем так радикально-то? Олег… — Она произнесла его имя чуть ли не жалобно. — Олежка… Ну поговори со мной. Я же правда тебя люблю, ты же веришь? Хочу быть с тобой вместе и в радости, и в горе. Так раньше говорили? Поделись своим горем — может, тебе легче станет. Ну что такое ты в себе носишь, чего мне даже знать нельзя? Ну пойми ты, что ты меня этим обижаешь.

— Я не хочу тебя обижать.

— Верю, что не хочешь, — вздохнула Иришка. — Только оно у тебя само по себе выходит. Как у братца моего. Тот тоже, если помнишь, ничего плохого в виду никогда не имеет. А в итоге на него дуется каждый второй.

— Иришка… — Олег пристально посмотрел на нее.

Она красивая, подумал он. Умная. Что она во мне нашла? Зачем? Почему? Из-за чего? Для чего? Никогда этих женщин не понять…

Девушка терпеливо ждала, что он скажет дальше, сложив руки на коленях, выглядывающих из-под коротенького домашнего халатика — синего, с золотым узором.

— Может так получиться, — он осторожно подбирал слова, пробуя каждое на вкус кончиком языка, — что мне понадобится помощь. Подожди, не перебивай. Ты еще не знаешь, о чем я говорю. А если нам повезет… Нам всем, — он отчетливо выделил слово «всем», — повезет. Тогда, надеюсь, ты даже не узнаешь, о чем шла речь. Но я бы хотел надеяться, что однажды я попрошу — и ты откликнешься. Только учти: просить я буду не о мелочах.

— Шагнуть в огонь? — спросила Иришка, глядя ему в глаза. — Милый, я пережила Катастрофу. Я умею не только варить борщ и мыть полы. Я знаю, как стрелять из автомата и как быстро устранить неисправность в нем, если она возникла в разгар боя. Меня давно уже трудно чем-то испугать.

— Договорились.

Олег посмотрел на свою женщину, и вдруг чувство огромной, невероятной, бесконечной любви к ней обрушилось на него. Это ощущение длилось всего лишь мгновение, но в этот момент он был готов на все ради нее. Отправиться на край света, достать луну с неба, повергнуть любого дракона по Иришкиному выбору и бросить драконью голову к ее ногам — или не делать ничего этого, стоит ей только попросить.

Он не сказал ни слова, но Иришка все прочитала по его лицу и ответила ему благодарным теплым взглядом.

Музыкант протянул руку. Девушка протянула в ответ свою. Ладони встретились. Пальцы переплелись.

Но ты зря считаешь, грустно подумал Олег, что знаешь предел собственному страху. Не дай бог тебе однажды узнать, что граница уже достигнута, а страх все длится, и скрыться от него уже некуда.

Этой ночью он остался дома. И это была хорошая ночь, полная жара, страстных объятий, поцелуев, ласк и растворения друг в друге. Они с Иришкой уснули под утро, совершенно вымотанные и невероятно довольные.

На следующую ночь Музыкант отправился в порубежье.

Эта нейтральная полоса, зажатая с одной стороны широким проспектом Мира, а с другой — расползшимся далеко за полуразрушенную низкую каменную ограду Центральным парком, до сих пор была довольно спокойным местом. Крысы и раньше нечасто появлялись здесь, а после боя за гостиницу, когда их активность снизилась по всему порубежью, здесь, похоже, можно было гулять, особо не скрывая своего присутствия. Олег не знал точно, куда идти, и решил отдаться на волю тайного шестого чувства, которое вновь проснулось в нем. И шестое чувство подсказало снайперу свернуть в узенький переулочек, начинавшийся сразу за клубом «Ночной Рай». Уцелевшие неоновые буквы складывались в любопытное послание «…о…й …ай», и Музыкант легонько улыбнулся.

Олег не был уверен, чего именно ищет сегодня и на что ему пытается намекнуть внутренний поводырь, но не собирался противиться влекущему зову. Снайпер даже не задумывался о том, следят ли за ним этой ночью. У него возникло ощущение, что он — всего лишь фигура в большой игре. Может быть, это и есть то самое предназначение, которое, если верить некоторым людям, можно однажды почувствовать. Главное — понять, чего от него хочет игрок, двигающий Музыканта по игровой доске. И при этом совершенно не обязательно поступать именно так, как хочет этот гипотетический игрок. Олегу хотелось верить, что не всяким человеком можно управлять, как фишкой, и точно так же он надеялся, что является одним из таких «не всяких».

Быть непохожим на других — хорошо и плохо одновременно, подумал он, идя сквозь синие ночные тени вымершего, разрушенного квартала. Хорошо — потому что можешь делать многое без оглядки на тех, кто вокруг тебя. Плохо — потому что плохо человеку, когда он один, и далее по тексту. А вот любопытно — если постараться вести себя по-разному, в зависимости от обстоятельств? Сочетать плюсы, избавиться от минусов. Превратиться в своего рода оборотня, меняющего шкуру по собственному желанию. Это будет обретение целостности, примирение находящихся в вечном раздрае половинок — или всего лишь житейский конформизм? Ладно, об этом мы поразмышляем на досуге…

Внутренний пеленгатор уверенно указывал на арку справа. Музыкант не стал спорить и послушно повернул. Похоже, сегодня ночью крысы отказались от патрулирования этих мест. Или сверхъестественный игрок расставил фигуры таким образом, чтобы Олегу проще было проскользнуть сквозь раскинувшуюся по порубежью сеть крысиных постов. Да какая, в сущности, разница? Главное — достичь цели.

Олег не сразу понял, куда ведет его стрелка компаса, ожившего в его разуме, но после очередного поворота сообразил, что встреча состоится все в тех же заброшенных гаражах типографии «Мега-Пресс». Просто сейчас он идет другой, незнакомой дорогой, и его тайное чутье тщательно оберегает хозяина от того, чтобы столкнуться ненароком с крысиным патрулем.

Интересно, для чего оно бережет Музыканта?

И почему он верит, что Флейтист его ждет?

— Ты пришел завершить начатое? — спокойно спросил Флейтист.

В лапе он сжимал пистолет, но держал его стволом вниз. Автомат Олега тоже не был направлен на крысу. На столе стоял аккумуляторный фонарь, светивший ярким направленным лучом в потолок. Крыс накинул на фонарь какое-то жалкое подобие абажура, чтобы чересчур ослепительный свет не бил по глазам, но все равно приходилось отворачиваться.

— Я тебя сильно зацепил? — вопросом на вопрос ответил Олег.

— Неплохо. — Крыс пожал плечами. — Ты старался. Судьба рассудила иначе, но ты до последнего использовал все, что она тебе предоставила. Молодец. Молодец, сверхоружие людей. У вас неплохие шансы, пока ты жив.

— Я вот никак не могу понять… — Олег медленно, стараясь не спровоцировать Флейтиста на стрельбу, сел на расшатанный старый стул. — Почему ты ерничаешь?

— Я? Ерничаю? Даже не думал. Просто у вас, у людей, умение говорить правду как-то позабылось. Это же так трудно — сказать то, что думаешь. Вы заменили правду целым ритуализированным искусством общаться намеками, оговорками, недоговаривать, читать между строк… А когда вы слышите, как кто-то высказывает то, что у него на самом деле на уме, вы принимаетесь искать скрытый смысл, делать вид, что он смеется, шутит или, как ты выражаешься, ерничает. Помнишь Гамлета?

— Не очень. Я, знаешь ли, не был с ним знаком.

— Догадываюсь, — сухо сказал Флейтист. — Я тоже. И в Эльсинор судьба меня не заносила. Но я не о том. Для того чтобы говорить правду, ему пришлось прикинуться сумасшедшим. «Гамлета»-то ты, кстати, читал? Он потоньше, чем «Война и мир», у тебя были шансы его одолеть.

— Читал-читал, — отмахнулся Олег. — Он не был единственным сумасшедшим в Эльсиноре, честно говоря.

— Конечно. И ты считаешь это нормальным положением дел?

Крыть Музыканту было нечем. Крыса вела разговор совершенно безжалостно. Умная, тварь.

— Судя по твоему молчанию, все-таки не считаешь. Ну ладно. Не буду вызывать в тебе комплекс вины. Излишняя рефлексия тоже вредна. Скажи уже наконец, зачем пришел. Мне положить оружие? Тебе так будет легче?

Музыкант кивнул. Крыс неторопливо спрятал пистолет в кобуру.

— Я пришел, — сказал Олег, — потому что привык. Несколько разговоров с тобой — и все, я попался. Подсел. Ты как наркотик. Один раз попробовал — и все, никуда не деться. Без общения с тобой у меня наступает ломка. Мне реально больно, понимаешь!

Он едва не выкрикнул последние слова.

— Я ни с кем не могу говорить так, как с тобой! Зацени это — ни с кем! Нет такого человека, с которым мне было бы так же легко, как с тобой. Я же… Я же ненавижу тебя. Ты — враг. Я в тебя стрелял, и не один раз. Да ты лично меня чуть не убил. Вот, я рассказал. А теперь объясни мне, почему ты меня здесь ждал?

— Чуть — не считается. Хорошо. Значит, то пытаемся убить, то стараемся объяснить, что без меня жизнь — уже не жизнь? Любопытно. Вот она, двойственная природа человека, о которой так любили рассуждать ваши философы. Ладно, тебе проще будет, если я заверю тебя в том, что мне тоже тяжело без общения с тобой? Хотя на самом деле ты тянешься не ко мне — тут ты прав. Мы — враги, и с этим ничего не поделаешь. Будет новый повод, не станет никакой возможности отвертеться — и ты опять выстрелишь в меня. Пока что мир устроен именно так. И успеем ли мы его переделать — это вопрос. Так что тебе не я интересен. Тебя интересует доверие, а если ты не можешь, за небольшим исключением, получить его от своих родичей, то ты тянешься ко мне. Ведь, как ни крути, я ни разу не предавал тебя. Если я враг — то враг честный. Я прав?

— Наверное, да.

— Хорошо… — задумчиво протянул хвостатый собеседник Музыканта. — А ты интересен мне. Каким бы ты ни был, несмотря на то что ты тоже враг. Несмотря на пулю, засевшую в моем плече. Интересен, и все тут, потому что с тобой можно разговаривать, а со многими из моих сородичей — нельзя. Бесполезно с ними разговаривать. Ну что, с этим разобрались? Что дальше делать будем?

— В смысле?

— В самом прямом. Как нам жить дальше? Желая говорить друг с другом и понимая, что в любой момент нам могут приказать стрелять друг в друга. Вот скажи, Музыкант, ты смог бы рассказать своим про меня? Рассказать, что уже несколько месяцев втайне от других ходишь сюда, чтобы поговорить с крысой. С крысой, которая понимает ваш язык. С крысой, которая, чего уж тут скрывать, смертельно опасна.

Ответить было очень просто. Олег вспомнил, как пришел в Штаб, чтобы рассказать о своей встрече с Флейтистом. Вспомнил, что до сих пор так и непонятно, что же случилось с Львом Федоровичем Сверзиным, которому не посчастливилось встретиться с говорящей крысой. Представил себе, как медленно багровеет лицо Вась-Палыча, которому он расскажет о своем новом знакомом. И как нахмурится Доцент, а затем снимет знаменитые золотые очки и, протирая их платком, как бы ненароком спросит, почему он сразу во всем не признался.

И многие, слишком многие, стоит им узнать о том, что Музыкант, оказывается, дружит с тварью, скажут, что так и знали. Что от глухого снайпера, парня со странностями, всего можно ожидать. И они ничуть не удивлены открывшейся правдой.

— Нет, — твердо сказал снайпер. — Не мог бы.

— И я своим не смогу, — так же твердо сказал крыс. — Ни тем, кто главнее. Ни самому крысиному королю.

— Он и правда король? — полюбопытствовал Олег.

Ему тут же вспомнился полузабытый мультфильм «Щелкунчик», в котором крысами предводительствовал многоголовый уродец. Неужели и тварями правит такое же чудовище — несколько сросшихся воедино крыс? Он представил себе эту омерзительную тварь и судорожно сглотнул.

— Ну да, — спокойно подтвердил Флейтист. — Мы его слушаемся, а тех, кто с ним не согласен, отправляют в тюрьму или на каторгу, а то и просто съедают, — его отпрыск станет править нами, когда отец умрет. Почему бы его не звать королем?

— Съедают? — не поверил своим ушам Музыкант. — Вы что же, едите своих?

— Думаешь, как же отвратительно быть крысой? Как я понял, у людей это не очень распространено. А у нас — увы, это норма. Ешь других, пока не съели тебя. Но мы отклонились от темы разговора.

Олег предпочел промолчать. Он всегда понимал, что крысы живут как-то иначе — совсем не так, как люди. С другой стороны, выслушивать подтверждения своих страшных кошмаров — не самое приятное занятие.

— Противно? — участливо поинтересовался его серый собеседник. — Ладно-ладно. Даже мне противно, чего уж тогда про тебя говорить. Так вот, у нас все очень просто: сильные грызут слабых. Заставляют их работать на себя. Отправляют воевать в первых рядах, чтобы они подохли и не путались под лапами. А при удаче — пристрелили парочку ваших. Мы ведь быстро размножаемся, ты знаешь.

Олег вспомнил листовки, значки, отсчет «десятки».

— Мы быстро размножаемся, и мы могли бы, наверное, победить вас. Но у наших правителей до сих пор инстинкт превыше разума. Они… как бы это попонятнее выразиться… прямолинейны. Хотят давить массой, заваливать телами. И при этом те, кто помозговитее, понимают: относительное благополучие нашего народа основано лишь на тех ресурсах, что остались после вас. Производить-то мы ничего толком не умеем. А учиться не хотим. Вот и получается парадоксальная ситуация: с вами ужиться мы не можем — слишком разные, притом нужно нам практически одно и то же; а без вас также не можем — просто вымрем.

— И дальше что? — хмыкнул Музыкант. — Ты не на жалость дави, не рассказывай, какие вы несчастные. Если уж стали разумными — старайтесь вести себя соответственно.

— Я не давлю на жалость. — Крыс, кажется, не обиделся на довольно резкую отповедь. — Что касается того, чтобы вести себя соответственно разумности, — не кроманьонцы ли ели неандертальцев? Хотя неандертальцы — те же самые люди. В отличие от нас. А? Не так ли?

Олег промолчал. Крыть ему было нечем. Хотя, честно говоря, он не был точно уверен: кроманьонцы ели неандертальцев, неандертальцы — кроманьонцев, или такого не было вообще. Флейтист, который, похоже, профессионально занимался человеческой историей и культурой, явно лучше разбирался в этих вопросах.

— Ну ладно, — махнул крыс лапой. — Не будь этой глупой войны, может быть, все было бы проще. Ладно. Я открою тебе еще один секрет. Хочешь?

— Ну давай.

— Знаешь, что мешает нам победить вас, просто навалившись скопом? Закидав трупами?

— Что?

— Страх. Элементарный такой страх, который, как я уже говорил, до сих пор гнездится в каждом из нас.

— И чего же вы боитесь?

— Не так уж много времени прошло. В каждом из нас жива память о том, что всего лишь несколько лет назад любого из нас человек попросту мог раздавить. Мы смотрели на вас снизу вверх, и многие до сих пор не избавились от этого чувства. Поэтому при малейшей неуверенности мы паникуем. Бросаемся врассыпную, спасая жизнь. И дрожим, забившись в норы. Конечно, если вы начнете войну на уничтожение и встанет вопрос о выживании, мы будем драться. Отчаянно. Как и полагается загнанным в угол крысам. Но нам пока что — обрати внимание, пока что — очень сложно самим перейти в последнее решительное наступление. Ты знаешь, для того чтобы выйти за линию постов, мне нужно всякий раз выпрашивать… Нет, что там выпрашивать — вымаливать разрешение.

Тут Музыкант не смог сдержать смеха. Крыс с удивлением смотрел на то, как снайпер едва не рыдает от хохота.

— Ты чего? — недоуменно спросил Флейтист.

— Подо… жди, — кое-как сквозь судорожный, едва не истерический смех выдавил Олег. — Сей… сейчас объясню.

Он прекратил смеяться, утер выступившие слезы. Затем пошарил в нагрудном кармане. Вытащил смятый, пропотевший листок.

— Что это? — удивленно спросил крыс.

— Пропуск. За линию постов.

Крыс растянул пасть в гримасу ухмылки и издал несколько странных звуков. Напомнил:

— Мы тоже умеем смеяться. Я понял шутку. Это действительно повод похохотать.

— Ладно, — махнул рукой Олег, отсмеявшись. — Похохотали — и хватит. Скажи лучше — откуда ты знал, что я приду?

— Откуда знал? — задумчиво переспросил Флейтист. — Честно… Не знаю. Просто знал — и все тут. Прими как данность. Пора бы тебе привыкнуть. Как мы чувствовали друг друга, несмотря на расстояние? Как разговаривали, хотя ты был далеко от меня? Мы с тобой связаны, человек, и от этого никуда не деться. Пытались развязаться — получилось плоховато.

— Это зашло слишком далеко, — сказал снайпер. — С этим надо что-то делать.

— Делай. Не говори, делай. У нас есть два варианта: мириться или воевать. Тайные встречи на нейтральной территории — не выход, а только отсрочка.

— Мы не можем помириться раз и навсегда, пока идет война, — твердо произнес Музыкант. — Как ты себе это представляешь? Однажды все вновь повернется так, что нам придется драться. Чтобы все это прекратить, есть только один путь — закончить войну. Если у кого-то и есть шанс сделать это, то только у нас с тобой.

Он сказал это и сам не поверил. Закончить войну. Сделать то, о чем мечтают все люди в Городе. И если у кого-то вообще может такое выйти, то только у него.

Крыса покачала головой. Усы ее печально обвисли.

— Не выйдет. Мы не сможем договориться. Нереально. Совершенно нереально.

— Почему?

— Мы, крысы, плохо умеем это делать. Я имею в виду — договариваться. У нас, если выражаться вашими словами, типичный тоталитаризм. Я же тебе только что говорил про крысиного короля, не забыл еще? Он никогда не согласится, никогда не пойдет на заключение мира. Договор подразумевает уступки какие-то, шаг навстречу друг другу. Но крысиный король умеет только брать, а давать ничего не хочет. Вы так до сих пор и не догадались? Вся эта война идет лишь потому, что вы не даете нам взять все, что есть в Городе.

— И никаких вариантов?

— Никаких. Все или ничего. Пойми, Музыкант, договориться можно лишь с теми, кто хотя бы теоретически признает саму возможность договора. Со мной, например, договориться можно. Крысиный король — совсем другое дело.

— Значит, — Олег посмотрел Флейтисту в глаза, — нам придется выиграть войну.

Крыс спокойно встретил его взгляд. Несколько мгновений они молчали.

— Попробуйте, — произнес наконец Флейтист. — А ты, Музыкант, подумай все-таки. Может быть, есть еще какие-то пути, какие-то способы. В конце концов, это ты представитель вида, за плечами которого сотни тысяч лет разумности.

— Толку-то! — усмехнулся снайпер. — Нет, будь мне сто тысяч лет от роду хотя бы, я бы научился, наверное, гасить конфликты в зародыше. А так… Мы с тобой не сильно отличаемся. Ладно, пойду я, пожалуй. Опять ни до чего мы с тобой не договорились.

— Не убили друг друга — и то ладно, — откликнулся Флейтист.

Позже, возвращаясь домой, Олег думал над его последними словами и никак не мог понять — шутил говорящий крыс или все-таки говорил всерьез.